Мифологизация сознания

Другая особенность восприятия информации содержится в мифологизации сознания. Мифологизация сознания на современном этапе представляет особенность восприятия действительности. 
У современного мышления два истока: миф и разум. Законодательный разум объясняет мир, определяет поведение и общества с позиции  законов, с позиции истинно-ложно, подводя под это логико-теоретическое обоснование. Разум требует доказательств и определяет дальнейшее развитие. «Весь же англосаксонский мир, как и управляемый коммунистической доктриной Восток, находятся под влиянием идеала Просвещения, то есть под влиянием веры в осуществляющийся посредством человеческого разума прогресс культуры» (Х. Г. Гадамер «Актуальность прекрасного». — М.: Искусство, 1991. — С. 92.). По мнению Х. Г. Гадамера, сформированный католицизмом латинский мир глубоко убежден в неизменности естественного порядка, он остается неизменным защитником естественно-правового сознания. Современное мышление не в состоянии поколебать это убеждение. Что же касается Германии, то проблема отношения мифа и разума — это проблема романтизма.  Под романтизмом Х.Г.Гадаммер понимает всякое мышление, в котором предполагается, что истинный порядок вещей — удел не настоящего или будущего, но прошлого и что сегодняшнему и завтрашнему познанию недоступны истины, постигнутые вчера. Таким образом, миф становится носителем собственной истины, недоступной рациональному объяснению, и в нем слышится голос далекого и более мудрого прошлого. Как считает Х. Г. Гадамер, для того чтобы усмотреть в мифе жизненное условие всякой культуры, потребовался всего один шаг, который сделал в своем втором «Несвоевременном размышлении» Ницше. Культура может развиваться лишь в очерченном мифом горизонте, а статус старой истины приписывается политической цели некоего будущего порядка, в который следует верить так же сообща, как прежде верили в мифологически истолкованный мир. «Навстречу просветительскому движению устремляется противоположный поток — поток верящей в себя жизни, защищающей и оберегающей мифические чары в самом сознании, утверждая тем самым истинность. Конечно, то, что в мифе слышится собственная истина, требует признания истинности способов познания, находящихся за рамками науки» (Х. Г. Гадамер «Актуальность прекрасного». — М.: Искусство, 1991. — С. 98.).
Понятие «миф» Г.Х.Гадамер трактует как нечто, противостоящее рациональному объяснению мира. Это не что иное, как способ удостоверения. Миф есть нечто рассказанное, сказание, но такого рода, что рассказанное в этом сказании не допускает никакой иной возможности опыта, кроме той, что была получена с помощью этого рассказа. «Поэтому греческое слово, переведенное латинцами как tabula, выступает как понятие, противоположное logos, который осмысливает сущность вещей и располагает знанием о них» (Х. Г. Гадамер «Актуальность прекрасного». — М.: Искусство, 1991. — С. 94.).
Что нужно сделать, чтобы  миф заменил разум?
Дискредитировать его. Показать значение разума в прошлом, начиная с древнегреческой философии, где внутреннее соответствие мыслящего сознания и разумного порядка сущего мыслилось в первоначальном греческом представлении о логосе. «Высший способ, которым открывается истинное и которым, таким образом, в человеческом мышлении представляется логосность бытия, называется у греков noys. Понятию нус в мышлении Нового времени соответствует понятие разума. Разум есть способность идей (Кант). Его основная потребность — это потребность в единстве, соединение того, что несоединимо в опыте. Ибо простая множественность «одного» и «иного» не удовлетворяет разум. Обнаруживая множественность, он стремится понять, что ее порождает и как она образуется. Поэтому числовой ряд является образцом разумного бытия, ens rationis. В традиционной логике разум означает способность делать заключения, то есть способность получения знаний из чистых понятий без помощи нового опыта. Общей чертой всех этих определений понятия «разум» является то, что разум имеет место там, где мышление занято самим собой: в математическом и логическом его употреблении, а также при соединении многообразного в единство принципа. Таким образом, сущность разума включает абсолютную самостоятельность распоряжаться собой, отсутствие столкновений с чуждостью и случайностью голых фактов» (Х. Г. Гадамер «Актуальность прекрасного». — М.: Искусство, 1991. — С. 94.). Таким образом разуму отказали в праве решать вопросы практические.
Что еще сделать для дискредитации разума? Отказать  ему в доверии. Ограничить его как   понятие Нового времени, подразумевающее как способность человека, так и устроенность вещей. Оставить разум как категориальное понятие за гранью сегодняшнего дня. «Разум не является уже более способностью абсолютного единства, как и не является прояснением конечных целей. Разумность означает теперь нахождение верных средств для достижения поставленной цели, причем вопрос о разумности самой этой цели не ставится. Поэтому рациональность современного аппарата цивилизации, в конечном счете, оказывается рациональным безрассудством, своего рода восстанием средств против господствующих целей, короче, высвобождением того, что во всех сферах жизни мы называем «техникой». Как показывает этот экскурс, у мифа и разума общая, одинаковыми законами движимая история. Дело обстоит вовсе, не так, будто разум расколдовал миф и занял его место. Ведь очень скоро была подвергнута сомнению и претензия на лидерство самого разума, оттеснившего миф в область необязательной игры фантазии» (Х. Г. Гадамер «Актуальность прекрасного». — М.: Искусство, 1991. — С. 95). Иррационализм становится формой познания мира. А уже человек наполняет его положительным или отрицательным значением. «Чутко одно лишь сердце», - вот пример, когда иррационализм завуалирован через положительный образ героя. Именно по этой причине религия отдает предпочтение разуму, называя чувства  «страстями»
Если изменить функции разума, предопределив их как интерпретационные, то  можно видеть фактическую зависимость разума от выходящих за его пределы экономических, общественных и государственных сил. И таким образом, идея абсолютного разума становится иллюзией. Понятно, что интерпретирующий разум существует лишь в конкретно-исторических формах. Если мыслить истинное бытие под знаком современности и всеобщности логоса, то бытие означает всегда здесь-бытие. «То, что разум признает истинным, должно быть истинным всегда. Поэтому именно разум должен всегда быть тем, что познает истинное. На деле же разум, когда он себя осознает, он осознает разумность чего-то, то есть познает себя через что-то, не являясь при этом господином самого себя. Его собственная возможность постоянно сопряжена с чем-то самому ему не принадлежащим, но с ним случающимся, и поэтому сам он тоже есть всего лишь ответ, как и те другие, были мифическими ответами. Разум — это также и истолкование некой веры, но необязательно веры религиозной или мифопоэтической. Знание исторической жизни о себе самой всегда заключено в самой верящей в себя жизни. Реализацией этой жизни и является знание» (Х. Г. Гадамер «Актуальность прекрасного». — М.: Искусство, 1991. — С. 96.). Если критерием повседневности становится интерпретируюший разум, то критерием истинности всеобщего становится миф. «Мифологическим же для научного мышления оказывается все то, что нельзя верифицировать посредством методически осуществляемого опыта» (Х. Г. Гадамер «Актуальность прекрасного». — М.: Искусство, 1991. — С. 93.). В таком случае миф и законодательный разум находятся в борьбе между собой, а  научная картина мира преодолевает мифологическую картину мира.
Однако это только одна сторона проявления мифа в современном мире. Есть и другие, не зависящие от отношения к разуму постмодерна.
В социальной мифологии  перевод мифа в слово редуцирует сложность человеческого действия к форме с выветрившимся историческим содержанием. «Главный содержательный момент во всём этом есть именно превращение исторического – во вневременное, сотворённое – в субстанциональное, исчезновение следов исторической произведённости, следов рождения, отсюда – самодостаточность, «тавтологичность» обыденного мифа (например, в повседневности обывательских суждений об искусстве, писателях: Расин – это Расин и т.д.)» (Автономова Н.С. Рассудок. Разум. Рациональность. М.1988,с.192.).         
Мифологизация сознания проявляется в разных сферах человеческой деятельности. Обращение к мифу – это попытка понять мир. Миф прост по своей сути, его не надо доказывать, и направлен он не на сферу разума человека, а в сферу духа. «Реальность мифа о Боге, об истине нельзя доказать и не нужно.  Это дело последнего избрания и предполагает свободу» (Бердяев Н. Царство духа и царство Кесаря. М. 2006, с.17.)
Миф лежит не в рациональной плоскости, а в этико-религиозной. Принятие или неприятие идеи зависит не от доказательной базы, а от личного отношения. Поэтому она и не нуждается в особой доказательной системе.  Её нельзя поколебать, приводя сколько угодно рациональных доводов. Однако можно перенаправить вектор человеческого сознания. И то, что раньше было плохо, стало приниматься как явление положительное, а то, что казалось неприемлемым, вдруг приобретает положительные стороны. Война – зло, так как погибает много людей. Война – благо, так как нации необходимо жизненное пространство. И такое манипулирование человеческим сознанием с помощью СМИ вполне возможно.
В обыденном мире мифологизация сознания не имеет прагматического характера, так как создание иллюзорного мировоззрения  в зависимости от направленности сознания не подразумевает познания истинной реальности.  «Человек есть существо бессознательно хитрое и не вполне «нормальное», и он легко обманывает себя и других, более всего самого себя» (Бердяев Н. Царство духа и царство Кесаря. М. 2006, с.15.). Вспомним миф о конце света. Время от времени он будоражит человечество. 22 декабря многим был обозначен как конец света по календарю цивилизации майя. В газетах развернулась кампания по демифилогизации этого явления. Так в Комсомольской правде» (2-9 августа 2012 года) была напечатана статья  Светланы Кузиной «Конец света и проклятие хрустального черепа». Она рассматривает легенду, которая говорила: чтобы спасти мир от апокалипсиса, надо собрать вместе 13 «черепов богов» выточенных кем-то в незапамятные времена из горного хрусталя. Журналист рассказала о столь необычайном явлении, проследила путь некоторых хрустальных черепов. В этой же номере было приведено мнение скептика, председателя Уфологической комиссии Русского географического общества Михаила Герштейна, который считал, что древние черепа – не древние реликвии. Череп, хранящийся в Британском музее, обрабатывали вращающимся кругом с алмазной и корундовой крошкой. Череп из парижского Музея Бранли тоже выточили в XIX веке. На черепе, хранящемся в Смитсоновском институте (США), ученые обнаружили следы карборунда, синтетического абразивного материала, открытого в 1982 году.   И, тем не менее, черепа эти настолько поражают человеческое воображение, что рождают ряд вопросов у специалистов и позволяют обычному человеческому сознанию их мифологизировать.
Перед журналистом стояла задача: как сделать так, чтобы не возникла паника в связи с концом века. Что было сделано для этого? Во-первых, миф из мира образного был перенесен в мир понятийный. Его вернули в определенный исторический контекст. Несмотря на высокий уровень, майя не смогли бы предсказать конец света, они не были настолько сведущи. Во-вторых, показали, что даже для цивилизации майя 22 декабря был не конец света, а переход из одной эпохи в другу.   Затем перевели в другую плоскость: вместо трагического пафоса в нем появился комический. О страшном не рассказывают таким образом: «Древних индейцев маисом не корми – дай концом света друг друга попугать! Но с ними-то как раз все понятно. Не ясно, как некоторые люди до сих пор умудряются верить в их легенды». Смешное не может напугать. А так как нельзя было допустить спекуляцию на страхе и глупости, то такой способ оказался самым действенным. Таким образом, иллюзорное мировоззрение уступает место познанию истинной реальности.
Однако мифологизация сознания проявляется не только в том, что человек желает обмануться, не только потому, что человек живёт в царстве фикций или сам создаёт мифы. Мифологизация сознания связана со способностью человека к абстрагированию. «Человеческое сознание подвижно, оно суживается или расширяется, оно сосредотачивается на одном или рассеивается» (Бердяев Н. Царство духа и царство Кесаря. М. 2006, с.14.). Абстракция легко превращается в миф. Абстракция есть сама миф, так как подразумевает ряд определённых допущений. Так, средне-нормальное сознание, среднестатистический человек есть миф. В газетах очень часто звучит такое понятие как потребительская корзина. Кто знает, что в ней? И можно ли в действительности на нее прожить? Само это понятие  для не специалиста - чистая абстракция, а это первый шаг к мифологизации этого понятия.
В начале XX века  оказалось возможным ввести новые мифы в сознание людей. Рост урбанизации, утрата былой значимости религии и, следовательно, падение нравственности и морали, исчезновение традиционных мифов, развитие массовых средств информации создали благоприятные условия для манипулирования массовым сознанием. В 20-30 годы в мире   появились новые мифы, была создана социальная мифология. Причём это происходило практически во всех ведущих державах мира.
Вера в мифическое происходит от того, что мифологическое мышление не различает природное от человеческого, естественное от сверхъестественного, чувственное от сверхчувственного. В мифе сливаются  в единое целое фантастическое с реально существующим, идеальное с реальным, невозможное с возможным, желаемое с  действительным. Миф един и целостен и существует сам по себе, так как две формы сознания (образно-мифологическая и понятийно-логическая) в человеческом сознании оказываются неразрывно связаны. Именно этой особенностью мифа воспользовались в ХХ веке, но тождество объективного видения уже неразрывно  связано с субъективным восприятием идеи, существующей в сознании как аксиома, не требующая подтверждения.  «Использование мифа, проведение постоянной параллели между современностью и древностью ... ни больше ни меньше, чем способ контролировать, упорядочивать, придавать форму и значение тому громадному зрелищу тщеты и разброда, которое представляет собой современная история» (Элиот Т. С. Бесплодная земля. — М., 1971. — С. 163.).
В XX в. сложилось два направления мифотворчества, которое можно определить как  постмодернистское и немодернистское.
Постмодернистский миф — форма отражения и способ организации хаоса. В данном случае миф переводит «внутренние фантазии» (Кафка) и случайности «неоправданных преступлений» героев на уровень некоей закономерности. «В основе, в исходном пункте модернизма лежит идея «абсурдного мира», мира без Бога, без смысла, поэтому модернистское искусство не конкретно-историческое по своей методологии, о реальности в нем не «сообщается в газетах», если воспользоваться образом, созданным Шоу. Реальность модернизма мифологична в своей сути, какой бы «житейски-повседневной» она ни представлялась, в какой бы степени она ни питалась достоверной «трагичностью человеческого существования». Абсурд замыкает миф на себе самом, а миф удерживает констатацию абсурда от грозящего ей распада, отождествления с абсурдом, что в конце концов все же произошло на стадии «абсурдного театра» и постмодернистского «антиромана» (Андреев Л. Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия? (Художественный синтез и постмодернизм. Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000–2000. Учеб. пособие / Под ред. Л. Г. Андреева. — М.: Высшая школа, 2001. — С. 311.).
В искусстве немодернистском миф является не способом организации распада, а способом его преодоления. «Современный концептуальный синтез и есть форма такого преодоления абсурда, познания его в общей картине трагического существования человечества как части единого целого и преодоления его в синтезе, в этом целом» (Андреев Л. Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия? (Художественный синтез и постмодернизм. Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000–2000. Учеб. пособие / Под ред. Л. Г. Андреева. — М.: Высшая школа, 2001. — С. 312.).
Такое понимание мифа и мифотворчества характерно и для журналистики XXI века.
Политический менталитет народа отождествляется с символическим уровнем обыденного политического сознания. Человек мыслит образами, а не категориями, поэтому в обыденном сознании происходит символизация, икононизация и мифологизация образов, понятий, людей. Таким образом, социальная информация передаётся через образ-символ, образ-икону, образ-миф.
Можно легко проследить» как в журналистике происходит возникновение символизации, икононизации и мифологизации образов. 
В декабре был проведен агентством рейтинг политических деятелей. Самым влиятельным человеком был признан Барака Обама. Таким образом,  президент США символизировал руководящую роль Америки в мировой жизни. Вторым человеком в мировой политике был признан Владимир Путин. В январе рейтинг  президента США понизился, но Владимир Путин остался на втором месте. Первое не было отдано никому, потому что Россия пока не является страной лидером, хотя очень сильно укрепила свои позиции. Обошла президента США и канцлер Германии Ангелина Меркель. Все это показывает на новую расстановку сил в мире.
Превращения образа в символ можно проиллюстрировать на примере фотоколлажа, представленного в газете «Совершенно секретно» (январь 2013). Это номер интересен еще и тем, что построен по принципу интертекста, когда статьи связаны между собой общей темой, идей, политической направленностью. В данном случае публикации направлены против реально существующей власти. Нацеленность на решение этой задачи решается уже на первой странице. Фотоколлаж состоит из двух частей: на одной Владимир Путин, на другой Алексей Навальный. Оба они что-то энергично говорят. В чем здесь особенность? В том, что сравнивать можно только равноценные фигуры. Таким образом, лидер оппозиции Навальный приравнивается к лидеру правящего большинства президенту Российской Федерации В.В.Путину. На это намекает и аннотация статьи: «путиНавальный: культ двух личностей» (сохранено данное написание). Сравнение политических деятелей продолжается на личностном уровне. А кто в России не личность? И более того фамилия Навального пишется с большой буквы, в то время как фамилия президента дана с маленькой буквы. Здесь много можно говорить о будущем и прошлом, о настоящем и  будущем. Затрагивать разные интеллектуальные пласты.  У символа множество значений… Важна основная тенденция символа. А здесь она в том, чтобы показать значение оппозиции в настоящем и ее направленность в будущее, в то время как Путин – это  небесспорное прошлое и настоящее, мешающее будущему. Слабость оппозиции – факт для всех неоспоримый. Но как заинтересовать читателя? Противопоставлением власти. Тем более что статья Владимира Воронова «Кадры Путина: биография как детектив» касается особенности кадровой политики президента. Последние скандалы показали отсутствие кадровой потенции. В.Воронов проследил кадровую слабость на примере двух министерств: министерстве сельского хозяйства и министерстве здравоохранения. «И не хочется афишировать, что тасуется все та же колода. Карьерное продвижение в которой, как по вертикали, так и по горизонтали, определяется не столько наличием профессионализма и компетентности, сколько принадлежностью к узкому кругу допущенных к кормушке «своих», но лишь до поры, пока берут по чину и не зарываются». Так ли это или нет, мы ни подтверждать, ни оспаривать не будем. Для нас важно другое: показать, один из способов воздействия на читателя на уровне сознания и подсознания.
Что касается статьи Кирилла Филимонова «Мы их даже не представляем», то в ней речь идет не столько о Путине, сколько об отсутствии хоть какой-нибудь знаковой фигуры оппозиции. Автор называет ряд известных и малоизвестных деятелей оппозиции. И не видит ни в ком какой-либо знаковой фигуры.  Против Алексея Навального возбуждено уголовное дело по эпизоду трехлетней давности: якобы он расхитил имущество госкомпании «Кировлес» на сумму 16 миллионов рублей. Теперь ему грозит до 10 лет тюрьмы. Конечно, читателю понятно, что дело возбуждено из-за политических мотивов, но зачем самому нужно было так «подставляться»? Сергей Удальцов отсутствует на акциях, к которым сам призывает, а на вопрос корреспондента «Совершенно секретно» неожиданно раздражается: «Я появляюсь на тех акциях, на которых считаю нужным появляться. И вообще, мне некогда вам это комментировать, странные вопросы задаете». Однако корреспонденты и должны задавать «странные вопросы», иначе читателю не будет интересно. Депутат Госдумы Илья Пономарев поддержал закон об ограничениях в Интернете. На политических перспективах в рядах оппозиции Николая Беляева поставила крест история  с «кошельком Бондаренко». Алена Попова после Крымска заявила, что слова «оппозиция» для нее не существует. Сергей Левшиц стал сторонником «малых дел»: «А «малые дела» и активное участие в муниципальных выборах, где мы можем доносить свою позицию и рассказывать людям правду, стали находить отклик». Но это как-то мелковато для политического деятеля, тем более для выразителя оппозиции.  Журналисту остается поставить лишь ряд вопросов: «К чему приведут те перемены, которые произошли с лидерами оппозиции и гражданскими активистами за год? К спаду протестов и массовой апатии? К появлению новой волны, которую возглавят куда более радикальные и непредсказуемые политики? Или, несмотря ни на что, те, кто вышел на улицы в 2012 году, еще сохранили шанс стать серьезной гражданской силой, с которой власть будет вынуждена считаться?»
На эти вопросы даны ответы в следующей статье. Прогнозирует директор Центра новой социологии и изучения практической политики «Феникс» Александр Тарасов. Он так сформулировал проблему современной российской оппозиции: «Само понятие «рассерженные горожане» бессмысленно. В политике название не только маркирует группу, но кому-то ее противопоставляет. Кому противопоставлены «горожане» - сельским жителям, что ли? Это абсурд?» «Теория малых дел», по его мнению, это действия в рамках существующей системы по частичному ее улучшению.  Многие, так называемые лидеры, никого не представляют, кроме самих себя. Алексей Навальный – сторонник капитализма, Сергей Удальцов – противник капитализма. «То, что они оказались на одной трибуне, - случайность и недоразумение». И самое главное, о чем говорит, Александр Тарасов, это различие между оппозицией и сопротивлением. Оппозиция действует внутри существующей системы в согласии с ее правилами. Оппозиция не предполагает слома всей системы. Сопротивление предполагает замену существующей системы, борьба с властью. «Первым этапом должна стать разработка идеологии и проекта экономической и общественно-политической альтернативы существующей системе. И только после этого начинается вербовка сторонников, создание организационной структуры и так далее. Вот таких сил сопротивления у нас в стране пока нет, и альтернативного проекта – нет». А нужна ли она, сила разрушения. И не принесет ли она новых бедствий?
Статья Елены Власенко «Крымск – зона поражения» также интересна негативным отношением как к власти, так и к оппозиции: «Люди держались, столкнувшись со стихией и бюрократической волокитой, и их выдержка не была вознаграждена ни властью, ни оппозицией».   
После прочтения статей, фотоколлаж заиграл по-новому. Смотря на фотографию Алексея Навального, невольно ставишь знак вопроса. Кто может стать альтернативой Владимира Путина? Какова должна быть оппозиция? Таким образом, используя миф как символ,  можно легко доказать самые невероятные вещи.
Икононизация в журналистике во многом зависит от той общей идеологической направленности, которая проводится газетой. Так в том же номере газеты «Совершенно секретно», опубликована статья об А.И.Солженицыне. Понятно, что сама модель канонизированной личности отвечает чаяниям адресата-читателя. Личность А.И.Солженицына широко известна. Леонид Велехов берет интервью у вдовы писателя Натальи Солженицыной. Вопрос-ответ направлен на канонизацию образа русского писателя как демократа. Особенно интересен перевод в плоскость сравнения с Львом Толстым: «Возвращаясь в финале разговора к образу Толстого: вам не кажется, что Александр Исаевич тоже ушел, как Толстой? Не преданный, конечно, анафеме, в этом смысле все было ровно наоборот, ему были возданы все прижизненные и посмертные почести, но тоже – разочаровавшийся и непонятый?
-Мне очень трудно ответить на этот вопрос. Было бы легко, если бы он был задан года за два до его ухода. Александр Исаевич по природе своей был оптимистом и оставался им в самых тяжелых жизненных обстоятельствах. Но последние года полтора он стал терять этот оптимизм. И он ушел в огромной тревоге за Россию». 
В последнее время в некий миф превращается жизнь Льва Николаевича Гумилева. В газета «Завтра», октябрь 2012. №40, к 100-летию со дня рождения Льва Николаевич Гумилева дана подборка высказываний о нем.
Телеведущий Михаил Леонтьев увидел возможность мифологизации в абсолютной индивидуальности историка. «У него была концепция, которую он очень любил. И достаточно азартно подшивал фактуру под стройную систему доказательств». Кроме того, для Леонтьева мировоззрение Гумилева было поэтическим. «С этой точки зрения мне кажется, что гумилевское творчество, конечно, имеет научную ценность, но оно в значительной степени – воплощение духа, а не рациональности. Все концепции Гумилёва являются политическим инструментарием. Это идеология. Но это идеология Гумилева, она не вписывается в какую-то другую». Гумилев не просто ученый, он поэт и политик, у которого есть свои симпатии и антипатии, который любит или не любит. «Пока гумилёвское творчество не используют: тот уровень идей, который сейчас существует у нас в области теории, не доходит до степени использования. Когда дело дойдет до работающих идеологических концептов, мы обязательно увидим там корректное, но, вполне вероятно, и некорректное использование гумилёвских идей. Из него будут брать, - он очень привлекателен. Но и уровень мифологизации, выхолащивания гумилёвских концепций будет возрастать».
Политолог А.Бородай рассматривает его как личность. «Гумилев был настоящим пассионарием. Он обладал огромной энергией, огромным обаянием, привлекал к себе людей. Но его энергия была энергия ненависти, взлелеянной годами по отношению к тем, кого он считал врагами. Это был боец, жесткий по отношению к себе и суровый по отношению к другим. Власть он не принимал, хотя признавал ее трансформацию в послевоенный период». А.Бородай пишет о том, что Гумилев делил советскую власть на две части: либерально-демократическую и черносотенно-казачью. «И с либерально-демократической говорить абсолютно не о чем, а с черносотенно-казачььей частью советской власти можно иметь отношения».
Заместитель директора института стран СНГ Игорь Шишкин рассматривает творчество историка в связи с развитием страны. По его мнению, в общественное сознание внедрен один и очень простой способ восприятия всемирной истории – идея линейного и прогрессивного развития человечества. Все человечество идет по одной линии, поэтому нужно отбросить все, что не соответствует западным ценностям, догнать Запад и стать богатой и процветающей страной. Творчество Гумилева по теории этногенеза показывает полную научную несостоятельность концепции линейного прогресса в истории человечества. «Всемирная история – это не история абстрактного человечества, которое идет по одной дороге, правда, некоторые сбиваются с пути, а другие отстают, а история народов, у каждого из которых свой путь. Гумилев показал, что история многовекторна. Это совершенно другая система координат восприятия окружающего мира, на которую либеральная пропаганда западоцентризма не накладывается. Она в этой системе координат невозможна». Игорь Шишкин останавливается и на теории этнических контактов. «Гумилёв вывел формы, при которых многонациональное государство становится сильнее мононационального, при которых многонациональность безвредна для государства; и те, при которых многонациональность разрушительно для государства». Кроме того, заместитель директора института стран СНГ отмечает, что Гумилёв создал теорию антисистем. «В силу этого наследие Льва Гумилева крайне актуально для нас сегодня. И единственное, что я могу посоветовать, - читайте Гумилева, тогда вы не станете марионетками  в руках тех, кто уже не первое десятилетие старается сделать так, чтобы наше государство исчезло, чтобы здесь и нигде в мире не было русского духа, и им больше не пахло».
Канонизация всегда привносит в образ  человека мифологические черты. Однако для этого процесса важно, чтобы фигура была значительная, в чем-то выдающаяся. Обыкновенного, ординарного человека достаточно трудно выделить из общей массы. Данный процесс весьма распространен как в литературе, так и журналистике.
Обратной стороной мифологизации есть деканонизация  образа. Владимир Воронов подготовил материал «Планы Ленина – Планы Гапона», касающиеся 9 января (22 января по новому стилю) 1905 года. Этот день навсегда останется в истории как Кровавое воскресенье. Автор задается вопросом: «Название, конечно, справедливое, но во всем ли соответствует реалиям каноническая трактовка тех событий?» Вначале журналист приводит точку зрения, которая осталось в истории: «В.Ульянов (Ленин) отписал, так сказать, «по горячим следам»: Правительство… действовало, несомненно, по вполне обдуманному плану… Правительство нарочно довело до восстания пролетариат, вызвав баррикады избиением безоружных, чтобы подавить это восстание в море крови». Эта «кочка зрения» после 1917 года и стала полагаться единственной верной».    В.Воронов, во-первых, выяснил, что количество жертв намного меньше: убито было 96 человек, умерло от ран 34 из 333 раненых.  Во-вторых, он отметил, что в это время был разгар войны с Японией. Только что пал Порт-Артур. И вот в этот момент начинается забастовка на заводах, получивших военные заказы для воюющей армии. В-третьих, петиция была написана в оскорбительной манере. Журналист приводит слова известного анархиста Всеволода Володина: «При всей лояльности к царю от него требовалось ни более ни менее, как дозволить – и даже совершить – революцию… Решительно, это было приглашение к самоубийству». В доказательство своих рассуждений журналист приводит беседу Гапона со «своими». «Гапона в окружении «своих» спросили: «Отец Георгий, что было бы, если бы Государь вышел к народу? – Гапон совершенно неожиданно, но искренно ответил: «Убили бы в полминут, в полсекунд!»   Деканонизируя этого событие, В.Воронов отмечает: «Марксистско-ленинская мифология твердила об исключительно мирном характере демонстрации. Факты же свидетельствуют: в заведенных революционными агитаторами до экстаза колоннах были десятки вооруженных боевиков различных революционных партий и групп». Деканонизация событий происходит, когда их рассматривают в контексте истории, освобождая от недостоверных сведений. 
Мифология в современном концептуальном синтезе получает иную объективацию, так как исчезает линейность времени и, соответственно, проявляется многомерность мира. В таком случае человек живет как бы в пути, продуваемый всеми ветрами истории. Поэтому возможно мифологизировать любое событие, любой образ. Это возможно и потому, что события утратили или приобрели свое сакральное значение.