Расколотый

      Теплой синей глубиной звенели последние летние дни в широко раскинувшемся над степью небом. Гулом завис в густом воздухе ворчливый бас волосатых шмелей, деловито шнырявших средь зарослей благоухающей полыни, и лишь ветер то жался ко мне, ласкаясь, то вдруг бежал прочь, прячась пугливым зверьком в ватных облаках.
      Нетерпеливый гудок старого парома отвлек меня от созерцания сей деревенской идиллии, и я вновь ускорил шаг по направлению к маленькой белокаменной часовенке, кокетливо глядящейся с обрыва в темную речную гладь.
      Утренняя служба уже закончилась, и потому лишь несколько запоздавших прихожан жались к прохладным стенам, лениво перебрасываясь короткими фразами. Я застыл у гостеприимно распахнутых дверей, с наслаждением прислушиваясь к ворчливому бормотанию священника, еще не зная, что страх уже запустил маленькие коготки в мое сердце. Природа затихла, и лишь ветер перешептывался с ковылем, в неистовстве трепля его пушистую главу.
      Бросив несколько монет на облупленный алтарь, я обернулся было к выходу, когда какой-то человек, скрывавшийся доселе в тени, выступил вперед и вцепился в мой рукав. Я вырвался из его железной хватки и, озирая мужчину, застыл в немом изумлении.
      Высокая фигура, облаченная в одежду черного монаха, все еще искала меня, слепо шаря по дверному косяку сухими, полупрозрачными руками. Балахон его, сплошь покрытый пятнами, был изорван в дальних странствиях.
      Но самым удивительным было лицо человека, сокрытое каменной маской, не имевшей даже отверстий для глаз. Шуршание крыльев ветра отдавался в моих ушах шорохом темного плаща, и я молчал, подавленный. Что-то жуткое было во всей этой фигуре, но мое поистине хроническое любопытство, вдруг очнувшись, весьма безрассудно спросило:
      - Кто Вы?
      Человек обернулся, и я инстинктивно отпрянул, ощутив приступ неизъяснимого, животного ужаса.
      - Я твое одиночество, - тихий, шелестящий шепот резал слух враждебными нотками, а тонкие пальцы вновь тянулись на звук моего голоса.
      Я выбежал из церкви, едва сдерживая рвотный рефлекс. Неприятный осадок от этой случайной встречи тяжелой черной сажей осел на сердце, разрывавшее грудную клеть тяжелыми ударами. Спустившись к реке, я пал ниц в прибрежный песок и наклонился к зеркальной глади, едва не касаясь ее губами. Вода, струясь между пальцами, успокоила мои натянутые нервы, и задорный гудок парома вновь отвлек меня от мрачных раздумий, на секунду подарив ощущение мимолетного - но такого желанного! - счастья. Я улыбнулся, и в тот же миг из прохладной, мокрой темноты на меня взглянул молодой и прелестный юноша.
      - Мне страшно... - прошептал я, и мальчик понимающе кивнул. В очах его я, наклонившись, увидел самого себя - испуганного видением, вглядывающего в лицо собственного отражения в поиске ответа на вопросы.
      - Ты не должен, - холодный, словно речная вода, голос прозвучал в голове моей столь отчетливо, что я оглянулся.
      - Но... Я... Я не могу.
      - Ты не должен бояться, - настойчиво повторил невидимый собеседник и исчез вместе с моим отражением, поглощенным рябью, вдруг набежавшей на водную гладь.
      Необыкновенное спокойствие овладело моим сердцем, и я, поднявшись с колен, повернул уж обратно к церкви, когда вновь заметил Его. Мерно покачиваясь в такт шагам, навстречу мне брел тот самый монах с каменным лицом, но я терпеливо дождался его приближения, с неимоверным трудом сдерживая желание убежать, скрыться...
      Человек, словно почувствовав на себе мой пристальный взгляд, замер в нерешительности. Я, дрожа всем телом, приказал:
      - Откройте мне свое лицо.
      Мужчина вздрогнул и попятился, но я выкрикнул беспощадно громко, позабыв обо всяких приличиях:
      - Ну? Открой же мне свое лицо!
      Ответом мне был то ли вздох, то ли всхлипывание, но монах, подняв руки, безропотно сорвал тяжелую маску, и взору моему предстал череп, обтянутый ссохшейся кожей, из пустых глазниц которого капали крупные капли кровавых слез. Несмотря на все безобразие лика моего преследователя, я вдруг почувствовал к нему симпатию и, улыбнувшись, не заметил, как оказался в пламенных объятиях сего странного Адского создания.
      Пряный аромат корицы, окутав меня с ног до головы, погрузил меня в водоворот воспоминаний о давно прошедших днях. Я вспомнил, как, будучи еще ребенком, впервые прильнул к шуршащему монашескому плащу Одиночества, как уже подростком прятался от жестокости сверстников в объятиях незримого товарища, нежно нашептывающего мне слова успокоения... И как потом, вдруг испугавшись каменной маски, скрывался в толпе, но мой призрачный друг, всегда находясь поблизости, то и дело распахивал бархатистые крылья, скрывая меня от людей, а я, стремясь к общению, продолжал гнать его, обжигался и вновь бежал...
      Глупец... Лишь сейчас осознав свою неправоту, я, рыдая, бросился на шею своего единственного покровителя. Словно створки раковины, скрывающие нежную мякоть мидий от безжалостных хищников, Он защищал меня несправедливости, от зла порочных людей.
      Мое одиночество. Мой... Друг?