Замечательный городской сумасшедший

Дядя Меир считался городским сумасшедшим. Его все знали, потому что его было много, хотя он большим не был. Но он появлялся везде, где был праздник и играл на трофейной губной гармошке. Не ради денег, а просто, потому что ему игралось. А если ему давали деньги, он не сильно отказывался. Денег всегда не хватает, особенно на тяжелую жизнь. А у него жизнь была тяжелая, хотя он ее жил легко. Он шел по ней, со всеми ее кочками, выкрунтасами и медными трубами! И еще, улыбался по дороге. Правда, слово «шел» тут мало подходит. Скорее, он по жизни ковылял, потому что это, «азохен вей», топать по ней на одной ноге и на одном протезе, чтобы у них руки отсохли, как они делают эти протезы. В общем, он имел за плечами столько «цореса», что хватило бы на три века и на четыре жизни! И совсем не покрылся при этом  ржавчиной, хотя жизнь многих покрывает.  Везде, где он был, он немного оставлял свою душу, вернее, немного самого себя. Причем, в буквальном смысле. Свою ногу он оставил на мине в сорок втором, три пальца на лесоповале, куда его попросил прокатиться судья Гуськов за то, что у дяди Меира был длинный язык. После этого, он язык, конечно, сильно прикусил, но все равно держать его за зубами долго не мог.
Поскольку дядя Меир был без ноги, его посадили на очень хорошее место, на пилораму. Еврей и пилорама не всегда вещи совместимые. Но кто на лесоповале спрашивал?! В общем, три пальца пилорама ему оттяпала уже к концу недели, и тогда дяде Меиру впаяли дополнительно два года за членовредительство, хотя, он бы еще три лишних отсидел, только, чтобы пальцы живыми остались.
Шевелюру дядя Меир потерял, когда ему было лет сорок, не больше. Не всю, конечно, над ушами еще что-то пробивалось, и сзади, тоже,  кое-что кучерявилось,  хотя это были остатки былой роскоши.
 А все деньги он потерял в МММ. Тогда много дураков влипло, даже среди евреев! Дядя Меир тоже клюнул, причем сильно! И те пару тысяч, которые он собирал всю жизнь с Соней на черный день и на достойные похороны, растворились, как сахар в кипятке, и оставили соленый осадок.
А глаз он потерял, когда сильно в него получил, так как решил заступиться за одну дуру, которая вначале неизвестно с кем пошла в парк, а потом начала орать «Кар-раул».  И дядя Меир, который играл там невдалеке на гармошке, заковылял ей на помощь. Но он не успел даже толком подойти, как тут же получил чем-то тяжелым. Зато, эта дура успела убежать.  И те тоже убежали! А дядя Меир остался на всю жизнь с одним глазом. И потом Соня, когда на него злилась, что он без царя в голове, кричала, что так он скоро потеряет и голову!
Так что, поводов у дяди Меира играть на губной гармошке, казалось бы,  было не много. От человека мало что осталось живого, а он играет всякие веселые вещи, будто у него жизнь мед, а не бочка дегтя!
Но дядя Меир на счет жизни был оптимист.
Про глаз он говорил, что смотреть на то, что кругом твориться двумя глазами, это помереть можно, столько кругом бардака! А когда смотришь одним глазом, видишь только половину бардака, а это уже не смертельно! При этом он подмигивал одним глазом.
Про ногу он тоже имел свое мнение. Конечно, на двух ногах лучше! Но вообще без ног совсем плохо! А у него золотая середина! То есть, не плохо, хотя и не идеально! Но кто сказал, что в жизни все должно быть идеально?! А когда дяде Меиру дали еще от Советской власти бесплатный «Запорожец», так он смеялся, что слава Б-гу, что ему оторвало именно ногу, потому что Зямке с улицы Ленина оторвало руку, и «Запорожец» ему не дали! И даже в домино Зямке было играть,  одно мучение! При этом, дядя Меир смотрел на свою руку, на которой не было всего только трех пальцев, и еще раз говорил, слава Б-гу!
А соседи, после того, как дяде Меиру дали бесплатный «Запорожец», начали его недолюбливать, и даже однажды ему пробили колесо. Люди тяжело переносят бесплатные «Запорожцы», хотя дядя Меир готов был с любым поменять этот «Запорожец»  на настоящую ногу.
А его соседка сверху Дора начала  буквально преследовать дядю Меира, что он стучит им протезом на голову, как будто до «Запорожца» он им не стучал.  И тогда дядя Меир сказал, что это лучше, чем стучать лично на них. Дора юмор не оценила и сказала, что будет писать на дядю Меира в ЖЭК.
В этот же день дядя Меир сделал себе на протез войлочный тапок, чтобы тихо ходить по дому. Не потому, что он испугался ЖЭКа, в гробу он видал любой ЖЭК после лесоповала.
Просто, он не любил людям делать неприятности. А с войлоком  протез почти не стучал.
... А еще дядя Меир  готов был почти любому отдать последнюю рубашку, хотя у него их было всего три. Раньше шкафы не так ломились, как теперь. Одна рубашка была на выход, вторая на работу, а третья на подмену, когда вторую стирали. Его Соня говорила, что это не умно, и что если, не дай Б-г, когда-нибудь что-нибудь будет нужно самому Меиру, так он получит фигу с маслом! Так оно часто и случалось, но, слава Богу, самому дяде Меиру не часто что-нибудь было нужно.
А когда в городе открыли фонтан имени Дружбы народов, дядя Меир начал там по выходным играть ближе к вечеру. Фонтан был замечательный, на высоком постаменте стояли негр, китаец и русский, взявшись за руки, а внизу водопадом стекала вода. И рядом стоял еврей дядя Меир и играл на гармошке. Милиция его не особо гоняла, потому что он не ставил перед собой банку и не ходил потом по кругу с шапкой. Он просто играл. И никому не мешал. И у него даже были свои слушатели, которые ходили на дядю Меира.  Так что, он жил играючи!  И только однажды на целую неделю расстался со своей гармошкой, когда вынужден был одному антисемиту стукнуть по макушке, так как тот на голом месте начал поднимать еврейский вопрос. В общем, гармошка сильно пострадала, помялась и издавала жалобные звуки. А антисемит нет, они вообще редко страдают. И дядя Меир отдал гармошку в ремонт Леве Носу, который даже скрипки делал своими руками. И после Левы Носа, гармошка заиграла еще лучше, чем до антисемита! К тому же, теперь у нее начала появляться своя история, прямо, как у скрипок Страдивари.
... А когда дядя Меир помер, все говорили, что о такой смерти можно было только мечтать. Во-первых, он помер раньше своей жены Сони. Он всегда боялся, что помрет позже. А во-вторых он ушел из жизни за одну секунду, посреди своей кадрили, которую только чуть-чуть не успел доиграть.  Он лег, прямо, где стоял, а гармошка из его рук не выпала. Даже улыбка не успела сойти с лица.
На похороны дяди Меира пришло полгорода. Ну, конечно, не полгорода, меньше. Просто так говорят, когда приходит много народа. И если бы его Соня не убивалась, дядя Меир, если только он все видел, был бы вообще очень счастлив!
И, как это часто бывает в жизни, по случайному совпадению, в этот же день хоронили того судью с фамилией Гуськов , который впаял ему за язык шесть лет.  Гуськов прожил всю жизнь с двумя ногами, и со здоровыми руками, даже глаз у него было два! А шевелюра почти не поседевшая. Проводить его пришло человек сорок, не больше. Он из номенклатуры давно выпал, поэтому его похороны не имели уже общественного значения. Вот такие в жизни происходят коллизии.
А город, честное слово, даже немного грустил по дяде Меиру, по замечательному городскому сумасшедшему... И на фонтане имени Дружбы народов, где, взявшись за руки,  стояли негр, китаец и русский, было в этот день особенно тихо...
А.К.