Сначала ушёл кот

Сначала ушёл кот. Потряхивая мягкими серыми лапками, которые за полчаса до этого так забавно упирались в Марин рот, будто призывая замолчать, не петь на ухо-бабочку колыбельную. Всё одно, как мама-кошка не промурлыкаешь, не убаюкаешь. Ушёл, переступил низкий порожек и больше его не видели.

Ещё недавно, дня три назад, Мара укладывала его рядом с собой, кутая обессилевшее от болезни тело нежно и плотно, как долгожданного первенца, шептала в липкую ночную темноту горячо и жадно: «Ну, пожалуйста, только выживи, я же даже больше не буду раскладывать эти глупые карточки, не буду дурью маяться, мой серенький, только живи, хороший мой».  Кот, видимо, вняв обещаниям, повеселел к утру и начал даже задорно гоняться  за собственной тенью на голубеющей стене. Мара тоже взбодрилась, носилась с серым, кормила его с мисочки, а к вечеру не выдержала – рванула к заветному ларчику с картами-подружками, ну же милые, расскажите всё.

Итак, сначала ушёл кот, и Мара бегала по холодным улицам, крича его, ища в каждом закоулке, где же, он, глупенький, мог спрятаться. Даже объявление повесила на чёрной зияющей двери магазина - белый лист, выдранный из школьной тетрадки. «Пропал котёнок, мальчик, три месяца. Серый, пушистый, ласковый. Нашедшим просьба вернуть».  И нестройный ряд цифр телефонного номера. Дни шли, падали как бусины на нитках, а звонков не раздавалось, на кровать не прыгал привычно-уютный серый комок.

                ***

Мара отсиживалась в кладовке, холодной и светлой. Курила, прячась от родителей, тонкие белёсые сигареты. Как бы Катька из магазина не сдала. Влетит же. Тогда и появился он, шальной и весёлый. Она сразу его про себя окрестила – Джи, даже не понимая почему. Он пригладил светлые жёсткие волосы полной ладошкой и задорно улыбнулся, присаживаясь на деревянную скамейку.
- Не найдётся.
Мара зябко повела плечами, понимая, о чём разговор, затянулась покрепче в последний раз, и заявила с вызовом.
- А я верю. – Кота не было уже неделю, но ведь она действительно ждала его. И даже не трогала ларчика, не прикасалась к нему, боясь вновь нарушить данное в ночи обещание.
- Зря, - Джи был по-буддистски спокоен. Только глаза, голубые плошки, такие, будто он выпил до встречи чего-то крепкого, или, того хуже, глотнул каких-нибудь дурацких таблеток.  Мальчишки за углом школы периодически катают их на языке, представляя себя взрослыми и серьёзными. – Глупая.
Это прозвучало ничуть не обидно, даже как-то ласково, и Мара качнула головой.
- На клоуна похож, - заключила она вслух.
- Клоуны хорошие, - голосом попугая ответил светловолосый. И сразу всё стало понятно – да, действительно, этот чудак хороший, невесть откуда взявшийся, но нужный. А кот… Ну, это же ведь не последний кот в её жизни?

               
                ***


Всё складывалось хорошо и ровно, будто детская мозаика, которую и не собрать-то – стыдно. Вот они, печали, обернувшись, пиковой дамой, а вот хлопоты сердечные – червовый валет лихо закрутил ус, хитро поглядывая на Мару. А вот и друг сердечный – Мара в радостном порыве прижала ладошку к тонкому бледному рту. Наверное, Серёжка, на класс старше, мечта всех девчонок от мала до велика. Даже Ирина Сергеевна, строгий завуч, и то не может устоять перед его обаянием, прощает все выходки. А может..? Нет, нет, качает головой Мара, всё пустое, рано думать, и складывает колоду обратно, в деревянную шкатулку, доставшуюся от бабки, которая, говорят, первой красавицей на селе была – стройная, темноволосая, глаза-черешенки. 

Бабку Мара помнила смутно, звала её ласково и протяжно – «баушка», будто буквы западали, как на клавиатуре старенького ноутбука. В памяти сохранился какой-то образ, размытый, словно застиранные матерью простыни – прямая спина и горящие, молодые глаза, на сухом, ржаном лице с морщинами, да седые пряди, затянутые в строгий узел на затылке. Бабка Мару баловала – то леденцы принесёт, то куклу красивую,  а то вот этот ларчик, расписанный завитками да латиницей. Да и дом, правда, записанный на отца, чем не подарок? Старый, рассохшийся от времени, но ещё полный жизни и неведомых тайн. Мара глядит в зеркало – блин стекла в тяжёлой деревянной раме, и невольно сравнивает с себя бабушкой, молодой с фотокарточки. Нет, не то, у бабки и глаза ярче были, и стать совсем другая, гордая.

                ***

Джи уже ожидает её в кладовке, жмётся к сырой стене.
- Как Сергей-то твой? – В голубых плошках пляшут весёлые бесенята.
- И всё-то ты знаешь, - Мара смахивает пыль с низкого столика, покрытого полировкой. Тот вполне ещё годен, на нём, например, можно газеты разложить, будет журнальным.
- Красивый стол, - Джи кивает и Мара решает упросить родителей перенести его в её комнату. Ларчик на нём будет смотреться чудесно.

Холодает и Мара завтракает уже не в лёгкой пижаме, а кутаясь в тёплый халат.  Под глазами круги, но это, ничего, дело поправимое. Чайные пакетики на глаза, десять минут – и всё в порядке, можно собираться в школу, к этим глупым девочкам, шепчущимся за спиной. «Ничегошеньки они не понимают», - сладко думается Маре и от этих мыслей в душе разливается липкое тепло.
- Опять до полночи в кладовке отсиживалась, - ворчит отец. Они недолюбливают Джи, хоть и не раз не видели его. Мара не хочет знакомить их – не поймут.
- Я разговаривала, - раньше бы она и в этом не призналась, но мать как-то проходя мимо, услышала её голос. Пришлось сознаться под недоумённые взгляды родителей.
- Хоть бы познакомила, - вздыхает мать и глаза у неё при этом такие странные, будто ей очень больно, будто сейчас заплачет.
Мара молча  уходит в другую комнату.


                ***


Когда уходит кошка, Мара не замечает. Джи подарил её новую колоду, и она постоянно раскладывает её теперь на низеньком столике, будто в поисках успокоения. Стол тоже был бабушкиным, Мара это точно знает. Джи ей верит и только его голубые глаза смеются, будто видят намного больше.
Кошка долго мяукала в ночной тиши, когда дом жил своей жизнью – раздавались шорохи, вздохи и ахи, тяжёлые шаги. Это нормально, сказал клоун. Дом дышит. Он наконец-то живой. Мара ему верит и ждёт. Уже зима и теперь он заходит к ней в комнату. Без предупреждения. Зайдёшь с чаем, а он уже развалился на кровати, тасует колоду, смеётся. Как только родители не замечают нагловатого гостя, который всегда смеётся и говорит, говорит, говорит так, что глупое сердце замирает в маете, трепещет птичкой.

Она теперь курит в спальне, отцовские, толсто скрученные с крутым, густым запахом табака. Горло почти не дерёт, а родители, наверное, устали биться. Мать только плачет, заливисто и тонко, что-то говорит про учёбу и будущее. Это не интересно, но знакомо, как приветствие телеведущих по утрам. Мать вообще последнее время странная – то таскает в церковь, где до одури приторно пахнет ладаном и Мару мутит, кажется, что холодной рукой кто-то сжимает все внутренности, вертит их, забавляясь, то что-то говорит про врачей, тут же затихая.

С колодой гораздо интереснее. Арканы расскажут всё, а что она не поймёт, не раскроет под яркими картинками, объяснит Джи. Он вообще много рассказывает – и про бабку, и про травки разные, и про родителей, которые её никогда не поймут. Он много говорит о доме, понимает, как важен он Маре, как страшно даже подумать, что когда-нибудь придётся его покинуть.

Джи теперь выходит с ней на кухню, садится рядом, шепчет горячо на ухо. Родители игнорируют, не замечают и оттого  обидно, горько, хочется плакать и кусать губы. В один из таких дней она срывается, кричит, бросая слова в комнатную тишь, слова, которые подсказывает добрый клоун. Она защищается от них, от этого злого мира взрослых, от отца и матери, которые смотрят на неё сожалеюще, мол, не удалась дочь, и Джи вкладывает в маленькую, почти птичью ладонь нож. Она не хотела навредить, она хотела лишь защититься.


                ***


Джи теперь редко появляется. Заходят другие, бледные как тени, они прислоняются к стене и шепчут, ослабелые отчего-то, зовут к себе, и Мара бы рада подняться, но она слишком устала. Поэтому смотрит в знакомые карточки, перебирает тёплые камешки, раскачиваясь на кровати. Только так она и может создать иллюзию общения с ним, будто он по-прежнему за её спиной, сейчас всё расскажет, щекоча дыханием бледную шею.
Мара опускается на кровать, зарываясь лицом в подушку, которая противно пахнет хлором. Надо сказать, чтобы сменили порошок, простыни должны пахнуть снегом, зимним днём, радостью на уголках мокрых ресниц.

Джи уже нет давно и его облик – голубые глаза-плошки, жёсткие волосы и кривой рот почти стёрлись из памяти. Снова осень и она вспоминает, с чего все началось. Ходит, ищет кота, не замечая удивлённых взглядов девчонок. Почему они все в белом, почему? Усталость наваливается внезапно, хочется спать, и её ведут к кровати, где разбросаны карты и, о чудо, сидит Джи. Она кидается, целует в сухую, почти бесплотную щеку, плачет беззвучно, но плечи трясутся и она слышит шум позади себя. Кто-то куда-то бежит и заходит мужчина, сейчас он будет спрашивать. Он всегда её расспрашивает, ослепляет белизной халата, и его голос такой спокойный, немного убаюкивает, а по выходным долго разъясняет родителям что-то не слишком важное.
- Расскажи, - шепчет заговорщически на ухо Джи и она хватает карты, смотрит на гостя задорно, так что глаза начинают сиять.- Расскажи ему всё.
- Как вы, голубушка? – спрашивает посетитель, но она трясёт головой. Нет, нужно сначала, и она смеётся, заполняя комнатку горловым смехом, отскакивающим от стен.
- Сначала ушёл кот…