Смерть молодого Цу

«Вот идут два медведя,
каждый из них – чья-то плаха»

китайская пословица

Молодой Цу погибал. Он лежал в неглубокой яме, оставшейся, скорее всего, от разрушенной варварской землянки. Цу не помнил, как именно он свалился туда: он лишь на мгновение потерял сознание после встречи с варварской палицей, а когда его глаза снова увидели свет, он был уже на дне этой ямы, заваленный ещё теплыми телами.
«Яма в земле, - подумал Цу, - кому могила, а кому - убежище».
Вокруг него звенела битва, но на Цу никто не обращал внимания – варварам и без него хватало противников. Цу понимал, его все равно убьют, не сейчас, так через несколько часов, когда варвары, которым достанется поле битвы, начнут потрошить убитых – своих и чужих - собирая оружие и доспехи.
«Смерть, - подумал Цу, - если ты не придешь к ней, она придет к тебе сама».
Цу не боялся смерти. Он верил, что счастье война - быть убитым в момент тяжелой битвы: на вдохе принять горячую от чужой крови сталь и нырнуть вслед с другими в черное бездонье, туда, где начинается последний путь каждого война… но прежде чем сгинуть заколотым, зарубленным или затоптанным, вдоволь напиться чужой смерти, добытой в честном бою.
Почему смерть рисовалась ему именно прыжком в темноту, а не полетом к свету, как об этом говорили варварские жрецы, Цу не знал. Может, оттого, что он так часто видел её и понимал, что она, скорее, падение, чем наоборот? Или оттого, что не верил, будто высоко, над крышей мира, где лежат снега и воет ледяной ветер, может жить кто-то, кроме снежных птиц с головами волков, у которых вместо крови ртуть. Там просто не может быть вечно цветущего сада, в котором играет прекрасная музыка, и порхают люди с лебедиными крыльями.
«Хотя, может, они и правы, эти варварские жрецы, - иногда думал Цу, - бесконечное падение - это и есть полет. Только вниз». 
Цу заметил, что вокруг его ямы стало гораздо тише. 
«Битва отодвинулась, - понял он, - судя по звукам, на восток».
Цу сдвинул в сторону накрывавший его труп и слегка высунулся из своей ямы. То, что он увидел, давало надежду: стоявшие и сидевшие вокруг ямы варвары – всего человек пять - были либо ранены, либо устали до такой степени, что не могли драться дальше.
Он ловко выкарабкался из ямы и голыми кулаками набросился на ближайшего варвара, который опирался на копье, словно на костыль. Сбив того с ног, Цу выхватил у него меч и широкими ударами зарубил сначала его, а потом еще двоих, сидевших рядом.
«Это уже убийство, а не поединок, - с ненавистью к себе подумал он, - они не могут мне ответить. Я убиваю беззащитных. Я больше не воин, я - преступник».
Раненые и смертельно уставшие варвары не могли помешать Цу двигаться туда, где еще шумела битва. Один за другим они валились на красную от крови осеннюю траву.
«Если я потерял честь война и убиваю раненых, - подумал Цу, - то почему я пробиваюсь в сторону битвы, а не наоборот? Почему я не бегу отсюда, как трус? Почему не спасаю свою шкуру, которая теперь дешевле плошки самого дрянного риса?»
Еще один варвар, лишенный головы, мешком упал ему под ноги.
«Я хочу искупить свой позор, - понял Цу, - но ведь я знаю, что его невозможно искупить… значит, я иду туда, чтобы умереть. Я поднялся из могилы, чтобы умереть».
От этой мысли ему стало легко. Он расправился еще с несколькими, попавшимися ему на пути варварами, и, схватив каплеобразный щит одного из них, быстрым шагом устремился на восток. Сделав пару шагов, он решил, что щит ему ни к чему, и выбросил его в траву.
Полный гибельного восторга, размахивая мечом, Цу бросился в толпу врагов. Их было много, очень много, Цу даже не мог предположить, сколько именно, но это его совершенно не интересовало - он шел умирать.
Ему удалось длинным обоюдоострым варварским мечом зарубить троих и ранить четвертого, когда он почувствовал резкий холод в подвздошье. В глазах у него поплыли разноцветные круги, ноги сами собой подкосились, и Цу, в последний раз посмотрев на низкое варварское небо, несуразно скрючившись, осел на мокрую траву.
 
- Вот и всё, - сказал кто-то из темноты.
- Кто ты? – спросил Цу.
- Я то, во что ты веришь, - произнес голос, и вокруг  стало так нестерпимо тихо, что Цу в первый раз в жизни почувствовал страх.
- Я умер? – спросил он и не узнал свой голос.
- Да, - ответила темнота, - тебя только что убили.
- Убили… - повторил Цу, и страх навалился на него сильнее, чем когда-то его верный конь, который напоролся брюхом на варварские копья.
И вновь настала тишина – твёрдая, как камень, лёгкая, как перо белой совы и бесконечная, как Гоби. Она была везде и нигде, как и сам Цу. Она тянулась и тянулась, и Цу подумал, что больше уже никогда и ничего не услышит, как голос прозвучал снова:
- Так во что же ты веришь?
Цу ответил, не думая.
- Я верю в то, что после того как воин погибнет в бою, он должен перейти площадь Ндо, чтобы предстать перед воротами в замок Циванг, где стоят два стража. С одной стороны они медведи, с другой люди, только без носа, глаз и ушей. Если они встречают война человеческой стороной, то воин спокойно проходит через открытые ворота, если же медвежьей, то…
Цу не успел договорить. Темнота исчезла и перед ним появилась огромная мощеная булыжником площадь Ндо, которую ему предстояло перейти. Цу напряг зрение и далеко-далеко увидел маленькие башенки замка Циванг.
«На самом деле они должны быть огромными, -  подумал Цу, - значит я ещё очень далеко от них. А где же студёный ветер Байцаг, который должен сбивать войнов с ног?»
В следующее мгновение Цу был брошен на землю чудовищным порывом бокового ветра. С огромным трудом он встал, сделал пару шагов, но скоро снова упал, на этот раз на спину. Цу снова поднялся и, согнувшись, пополз против ветра туда, где видел коричневые, похожие на пеньки, башни.   
«Значит, правду говорили пор студёный ветер Байцаг, - подумал он, закрывая руками лицо, - который заставляет убитых войнов вечно скитаться по площади…»
Цу пересекал огромную площадь Ндо ползком. Он цеплялся скрюченными окоченелыми пальцами за гладкие, отполированные тысячами его предшественниками камни, и  каждый локоть пути стоил ему нечеловеческих страданий. А студёный ветер норовил развернуть его в сторону и сбить с направления на замок.
«Разве я не должен чувствовать жажду?» - неожиданно подумал Цу и ощутил самую страшную жажду, какую ему когда-либо приходилось испытывать. Во рту стало суше, чем в великой Гоби. Цу разомкнул слипшиеся губы и глотнул ледяного воздуха. На какое-то мгновение ему стало легче, но тут он сквозь вой ветра услышал журчание воды.
«Вот и чёрная река Дайган, - с ужасом подумал он, -  сделав всего один глоток из которой, воин уже не сможет остановиться, и река унесёт его в тёмный, как крыло ворона - падальщика мир потерянных душ…»
Испытывая чудовищную жажду, от которой язык распух и стал сухим, как жухлая слива, Цу пополз дальше навстречу своему концу. Замок Циванг был уже близко. Цу видел теперь не только башни, но и зубчатые стены, узкие бойницы и даже ворота, сквозь которые ему предстояло пройти.
Или нет.
«Где же вы, стражи…» - подумал он, и ветер тут же стих, будто его никогда и не было. Жажда ушла.
Цу медленно распрямился и увидел две огромные фигуры, закрывающие собой распахнутые ворота.
От охватившего его волнения Цу не сразу понял, какой стороной повернуты к нему высоченные, где-то в два раза выше его самого, стражи.
На него смотрели, если так можно выразиться, человеческие лица, лишенные глаз, ушей и носов. Выглядели они столь уродливо, что даже повидавший виды Цу поспешил опустить глаза. Это было действительно страшно.
Так, с опущенной вниз головой, Цу прошел между двух шумно дышащих исполинов в замок Циванг, где окончили свой путь все великие войны. 
«Они меня пропустили, потому что они не могут меня ни увидеть, ни услышать, ни унюхать, - подумал он и замер, - но медведи-то могут…»
В этот момент у него за спиной послышалось медвежье рычание. Цу обернулся и увидел приближающихся к себе с двух сторон огромных медведей.
«Ну вот и всё», - подумал Цу и закрыл глаза.
Стражи сорвали с него остатки доспехов и одежды и потащили в замок. Цу практически ничего не чувствовал от страха и усталости. Некогда грозный воин был детской тряпичной куклой в огромных когтистых лапах. 
Не прошло и пяти минут, как Цу приволокли в похожую на колодец комнату с очень высокими стенами и бросили на огромный каменный стол. Цу даже не успел осмотреться, как один из стражей - тот, что был справа - схватил его за шею и легко оторвал его голову от туловища. Больно не было - Цу как бы взлетел вверх и увидел с высоты самого себя - с раскинутыми в стороны руками и без головы – и стоящих неподалёку стражей, которые на небольшом круглом столике снимали с оторванной головы кожу. Цу немного опустился и в деталях увидел, как они ловко вскрыли череп, вынули то, что внутри, и вставили в пустые уже глазницы два светящихся камня – зелёный и пурпурно-красный. После этого голову Цу, вернее то, что от неё осталось, аккуратно поставили на длинную полку, уставленную такими же гладкими черепами с драгоценными камнями вместо глаз. Цу заметил, что после того как его череп занял единственное свободное место на полке, из его глазниц полилось необыкновенно красивое, переливающиеся разными цветами сияние, а, спустя мгновение, такое же сияние начало исходить из глазниц других черепов.   
Цу поднялся немного выше и увидел, что все четыре стены комнаты-колодца, где происходил этот жуткий обряд, состоят из таких вот уставленных черепами полок. Он взлетел ещё выше, потом ещё и понял, что комната-колодец – это на самом деле полая внутри башня замка. Теперь ему было видно, что разноцветные лучи, исходящие из глазниц, соединяются в центре башни в один нестерпимо яркий белый луч, который выходит из открытой сверху башни и устремляется куда-то вверх. 
«Так вот откуда берется небесный свет, - радостно подумал Цу, - значит, войны после смерти становятся светом… и я тоже стал…»
Но додумать свою мысль Цу не успел.

Он открыл глаза и снова увидел над собой низкое варварское небо. Через мгновение его пронзила страшная боль там, где сходились рёбра. От боли Цу застонал, чем привлёк к себе внимание двух проезжавших мимо варваров.
- Смотри-ка, этот, вроде, живой, - сказал невысокий молодой варвар и указал кончиком копья в его строну.
- Та ванчонг! – крикнул второй, который был выше и намного старше.
Коротышка не спеша подъехал к Цу и ткнул своим длинным копьём в уже лишенную доспехов грудь Цу. От боли и удушья Цу выгнулся дугой навстречу копью.
Секундой позже стало темно.