Семейный тур

Нынче откроешь газету – а там  реклама, реклама, ничего кроме разноцветной рекламы, просто глаза разбегаются! Читать стало трудно, разве  так пролистать, от нечего делать. В путешествия приглашают и на Кипр, и в Анталию. Каждую неделю по четвергам и субботам самолётом из Новосибирска. Смешно. Между прочим, так и не съездили они с Михалычем на юг к морю. Да и не было особенного желания, если честно.

Кроме рекламы ещё ужасы любят печатать, к примеру, как  председатель медэкспертизы   трупы отсылал в Германию, где из них делают муляжи и в музее за деньги показывают, по всему миру возят. Председателя на этом деле поймали, но суд его оправдал, сказал, что такая деятельность имеет научно-культурное значение, а бесхозные трупы  для нашего отечества никакой материальной ценности не представляют. «Вот ничего доброго не напишут, – вздохнула пенсионерка, – что попало собирают».

В седьмом часу Светлана Павловна начала протяжно посматривать в сторону   настенных хромированных часов с чрезвычайно медлительным маятником, и даже незаметно для самой себя два раза подошла  к кухонному окну, из которого видна была трамвайная остановка. Наступило  время, когда  муж   возвращался с работы. Хотя Михаил Михалыч умер   два года тому назад, закоренелая вечерняя привычка никак не оставляла её  в покое.  «Будет тебе, будет»,  –  произнесла  вслух Светлана Павловна, отмахнувшись  неизвестно от кого, включила телевизор, села перед экраном в левый диванный угол (в правом любил сидеть Миша), взяла  недовязанную кофту с клубком, но всё равно  чутко прислушивалась,   ожидая услышать знакомую череду звонков в прихожей.

На сей раз  требовательно  дзынькнул   телефон. Звонила Зоя Никифоровна, сослуживица и ученица Миши, сменившая его  на   посту главного специалиста-ревизора сразу после  выхода Михалыча на пенсию. Прежде Светлана Павловна  всего несколько раз говорила с ней по телефону, а видела  дважды, в  последний раз на похоронах, но знала о  жизни Зои всё до последней мелочи.
 
Известно ей было и о том приснопамятном случае, когда всего единожды за свою  тридцатидвухлетнюю беспорочную жизнь  Зоя Никифоровна потеряла голову, исчезнув со служебного банкета вместе с  молодым разведённым сотрудником отдела ценных бумаг.  А на следующий день  так клевала носом, буквально падая  измождённым лицом на дырокол, что  Михалычу  пришлось срочно  ловить  такси да отправлять  беднягу домой – отсыпаться.

На похоронах у Зоеньки  глаза были на мокром месте, впрочем, как и у всех Мишиных «девочек», пришедших проститься с бывшим начальником. Зоя клятвенно  обещала Светлане Павловне не забывать, звонить, и точно, звонила потом два или три раза, когда Михал Михалычу за прежнюю работу причитались в кассе какие-то деньги, и их могла получить вдова.
 
Оживлённым, весёлым голосом Зоя начала рассказывать, как она на субботу-воскресенье ездила в Новосибирск по турпутёвке,  побывала в арт-галерее на международной выставке нового искусства, именуемого гуманистическим авангардом. Светлана Павловна слушала,  не до конца понимая, зачем Зоя  так подробно рассказывает про  заграничную выставку,  в душе  тихо радуясь; даже  придвинула стул и села у телефонного столика. Зоя Никифоровна заговорила быстрее,  словно собираясь высказать нечто важное и неприятное, что ей бы хотелось проговорить с разбега,  будто опасалась, что  её могут прервать вопросом. Однако Светлана Павловна и не думала останавливать, слушала, улыбалась, в паузах вставляла поощрительно: «Так-так, интересно». Замечательно, что Зоенька позвонила. Хорошая девочка, не забывает…

А та вдруг выпалила, словно прыгнула через костёр:
 – На выставке  видела Михал Михалыча. Загорелый такой…
 – Так-так, интересно… Что??? Что ты сказала?

Убитым голосом Зоя пролепетала, что она полчаса там специально стояла, присматривалась, ошибки не может быть никакой. Хотя…

Светлана Павловна прекратила её умоляющее нытьё энергичным вопросом:
 – Где это?
И, записав номера маршруток, идущих до выставочного зала в Новосибирске, положила трубку не прощаясь. Она прекрасно знала, что Зоя Никифоровна не могла ошибиться или спутать Михал Михалыча с кем-то другим.  Напрасно голосок  эдак вибрирует, она ей верит. 

Миша был особенным человеком,  не походил на других людей, его в принципе невозможно с кем-то спутать. Но говорить с Зоенькой дальше  не могла. Сердце зашлось. Нет, всё правильно,  не ошиблась девочка, и она  тоже ведь чувствовала, и  в снах ей снилось,  и что снилось-то, боже мой, что только не снилось! Светлана Павловна поднялась со стула, быстро прошла на кухню, взяла  расписную скалку, пошлёпала по ладони: «Так-так. Значит, в Новосибирске.  Вот оно что. Гуманистическое искусство сидит караулит. Других забот нет. А какие могут быть ещё хлопоты?

Здесь на кладбище под мраморным надгробьем лежит-полёживает, отдыхает, и в Новосибирске на выставке подрабатывает. Хорошо устроился, совместитель, нечего сказать. Седина в бороду, бес в ребро. Ах ты прохиндей лысый! Ладно бы только её обманул, ведь детей заставил  убиваться. Как же  смог такое  провернуть? Да как только в голову  могло такое прийти?». Светлана Павловна ужаснулась.

Положив скалку на место, бросилась к шкафу, достала сумочку, в которой  хранила пенсию, накинула кофту, влезла в  повседневные туфли, и, несмотря на свою неповоротливость, почти выбежала из квартиры, в сердцах громко хлопнув массивной металлической дверью, похожей на дверь  банковского сейфа. 

 – Однако в магазин собралась, Павловна? – спросила соседка, открывая почтовый ящик.
Светлана Павловна взглянула на неё с  недоумением.
 – Да нет. Так просто, прогуляться…
 – А, вечерний моцион, тоже  надо иногда. Не всё  дома  сидеть.

 И, провожая  взглядом быстро и неуверенно спускающуюся по лестнице Павловну, подумала  с назидательной интонацией: «За мужем как за каменной стеной весь век прожила, всегда только при полном параде на улицу ходила, а теперь  помер Михалыч,  и бегает простоволосая. Однако немного не в себе, будто укусил её кто. Охо-хо-хохонюшки, трудно жить без Афонюшки!  Говорила ей, –  гляди, останешься одна, тогда поймёшь и меня, одинокую,  – всё не верила, смеялась. Теперь вот  поди-ка  посмейся!».

Позднее она будет неоднократно описывать милиционерам этот последний раз, когда видела соседку перед её таинственным исчезновением,  припоминая всё новые и новые детали. То трагическое выражение глаз, то просто глаза с «сумасшедшинкой», то уже совсем безумные глаза и опухшее красное лицо: «Не собака ли её бешеная укусила, случаем?».

Действительно, давление поднималось ощутимо, голова будто раздувалась от встречного ветра. Светлана Павловна собиралась купить билет до Новосибирска на завтра, не торопясь вечером собраться, и утром засветло, по холодку выехать, но когда в кассе автовокзала оказался билет на ближайший рейс, кто-то будто подтолкнул  под локоть. Торопливо сунула за стекло  в окошечко деньги, и скоро уже сидела в салоне междугороднего автобуса, прижимая к объёмистому животу сумочку, в которой не оказалось ни расчёски, ни носового платка, вообще ничего, кроме небольшой суммы денег, сосредоточенно вглядываясь  прямо перед собой напряжённо пристальным взглядом, будто там не старенький, болтающийся  чехол икарусовского кресла, а по меньшей мере всё её будущее, вся последующая жизнь-судьба, вплоть до самой последней  черты.

В салоне пахло бензином. От головной боли ломило виски. «Приеду, найду, надаю по толстой роже и вернусь»,  –  решила Светлана Павловна, сжимая пальцами замок сумочки. Попутчица сдвинула в сторону пыльную плотную штору и, приглашая к  знакомству,  поинтересовалась:

 – Так во сколько прибываем в Новосибирск? – хотя прекрасно знала время движения автобуса и даже расписание остановок  с точностью до минуты, однако надо же с чего-то начинать разговор.
 – А? Не знаю,  –  отвечала Светлана Павловна безучастным ко всему окружающему голосом, явно не собираясь выбираться из  задумчивого отупения.
«Всё ясно, милочка,  –  подумала   соседка,  –  с тобой каши не сваришь».

Странная особа нормального пенсионного возраста сидела сжавшись,  глядя в одну точку. Когда переднее кресло  поехало в лежачее положение и прижало ей ноги, она даже не поморщилась, немного отодвинулась и только, вперив глаза в ту же точку, на месте которой теперь располагалась плешь  отошедшего ко сну пассажира.

«Почему такое могло случиться? С чего вдруг? Ладно бы в сорок лет муж взбеленился – это ещё можно  как-то понять. В банке полным-полно  незамужних сослуживиц,  но ничего,  спокойно всё обошлось, без опозданий, «заседаний», хотя  некоторые, намучившись со своими мужьями, и ей предрекали весёленькую жизнь: «Подожди-подожди, вот соскочит твой с поводка, тогда узнаешь!». Работы у него прежде больше было, что ли? Некогда увлечениям предаваться? Не зря говорят, что   два критических возраста мужских – сорок лет и шестьдесят. Первый барьер прошёл удачно, так на втором спотыкнулся, старый коняга. Ладно, дай  срок, голубчик! Найду –  уж мало не покажется! Уже  пропишу ижицу по всем правилам чистописания, не посмотрю на окружающих!»

После выхода на пенсию Михал Михалыч сильно сдал  сердцем и печенью, а особенно плохо  дело обстояло с зубами. Никак не время затевать  любовь.  Светлана Павловна вспомнила его сидящим на диване после двухмесячной эпопеи с удалением, лечением, и постановкой новых мостов. Вид у  Миши был  неважнецкий, хоть   храбрился-хорохорился, и несмотря на красивые новые зубы улыбочка выходила жалостная, не во весь рот, как прежде. Так себе, одним словом.

К тому же  стал он  пришепётывать и очень стеснялся этого, как человек, всю жизнь обладавший отличной дикцией, долго не мог приспособиться и к новому прикусу. Это было весной, а летом, когда резко пошёл на поправку, вдруг, ни с того ни с сего, взял и умер… Или всё-таки не умер, а сбежал от неё? Мог ли  в таком  состоянии затеять  роман на стороне в шестьдесят два года, если до того ни разу в подобном замечен не был, или она такая домашняя курица, что  вообще  в жизни ничего не понимает? Или что-то случилось в охотничьем домике, где Миша пропадал и весну, и лето, занятый новыми прожектами по обновлению хозяйства?
 
Светлана Павловна задумалась так глубоко, что со стороны казалось, будто она уже заснула с открытыми глазами. Автобус с рёвом нёсся по бетонке. Соседка рядом ёрзала, укладываясь спать. Не находила подходящего положения.

Вот все на похоронах говорили, что  Михал Михалыч был редкой души человек,  что, де, в нём удачно сочеталось редкостное  благодушие с самой энергичной деятельностью.  Что он  был из тех людей, которые всегда рады расстараться для окружающих в большом и малом, как для себя самого. А  она  помнит  Мишу  толстячком роста ниже среднего, с большой лысой головой, круглым розовым лицом без единой морщинки,  голубоватыми умными глазами слегка навыкат и обаятельнейшей солнечной улыбкой, заприметя которую все женщины без исключения начинали кокетничать, каждая в меру личных способностей, то есть старались выглядеть чуточку лучше, чем есть на самом деле, чуть-чуть красивее, чуть грациознее, чуть изящней, чуть легкомысленней и чуть добрее.

И это при всех тех очевидных фактах,  что у него в кармане пиджака топорщится объёмистая кипа таблеток,  что он  примерный семьянин, налево за всю жизнь  ни разу не петлял, не его это, не его –  видно  с первого взгляда, и, кстати, много лет служил в ревизионном отделе банка. А ревизоров,  как и зубных врачей, кто  любит?
Суровая правда жизни  в том  состоит, что ревизоров никто не любит, даже если они порядочные люди. Работа у них такая, не располагающая к любви и дружбе.

В банке «ревизионисты» даже зарплату отдельно от прочего коллектива получают, напрямую из Москвы, для полной своей финансовой независимости. И то: выискивать ошибки в работе человека, с которым подчас сидишь в одной комнате, за соседним столом, находить, выписывать их аккуратненько, систематизировать, составлять отчёт, на основании которого беднягу лишают месячной премии процентов на двадцать-тридцать, а то и вовсе без ничего оставят, а то и уволят. Смотря какого размера  ошибочку выловит из кипы старых папок ревизор, надзорное око в сатиновых нарукавниках. Неприятная работа для нормального человека.

А его любили в  коллективе.

На службу  Миша уходил пораньше и  прибегал всегда первым, минут за двадцать до начала рабочего дня. И сразу развивал бурную деятельность: расставлял после уборщицы стулья, заваривал свежий чай, нарезал с заботливой радостью лимончик, шоколадку ломал на кусочки, тут и народ уже начинает подходить с отмороженными щеками и носами. Михалыч по-отечески ухаживал за озябшими, разливал  чай и кофе, говорил простые приятные слова, называя «девочками» всех особ женского пола без скидок на возраст, расспрашивал про деток, племянников и внучат, потому что знал: пока «девочка» не расскажет коллективу свои беды,  работы от неё не жди.

Характер у него дотошный, бухгалтерский, всё ему интересно знать – что, где, почём.  Для экстренных случаев  имел под рукой  успокоительное, а также средства от сердцебиения, кашля, головной боли, от простуды, насморка, давления, одним словом, очень обширная аптечка хранилась в его столе, а также  в карманах пиджака, на все случаи жизни. Мог ли он уйти от неё? Светлана Павловна только моргала во мраке. В салоне отключили свет. Как же он  здесь устроился,  в Новосибирске? Аферист.

Автобус въехал на городские  узкие  улицы, и теперь  двигался много медленнее, часто останавливаясь на светофорах. Ну и пусть. И слава богу, что живой. Светлана Павловна энергично кивнула. Пусть. Пусть живёт, если хочет, в Новосибирске, главное, живой.  Она рада. Это хорошо, что Миша живёт здесь, она даже счастлива, если разобраться по существу.
Билет на выставку стоил до неприличия дорого – триста  рублей.

Денег в сумочке ещё хватило бы  на обратный билет,  но почему-то  не подумала об этом, протянула  всю свою наличность  в кассу. Кассирша с некоторым недоверием рассмотрела  помятое лицо любительницы прекрасного,  затрапезное домашнее платье… И куда такая-то прётся, господи? Чего понимает? Потом жаловаться будет в телекамеру, что   пенсии  на хлеб не хватает.

Посетителей с утра в зале оказалось  немного. Те, что были, неторопливо  переходили от скульптуры к скульптуре, подробно и подолгу их разглядывая. Огромный пустынный зал и кое-где тёмно-красные фигуры, а само огромное помещение – стеклянный ангар в виде светлого, прекрасного цеха будущего  мясокомбината из социалистического журнального  ролика перед кинофильмом. Тогда любили показывать, как много в стране строится животноводческих ферм и мясокомбинатов, чтобы наконец-то  решить извечную колбасную проблему коммунизма. Ещё чуть-чуть потерпеть, и в следующей пятилетке мяса будет – завались.

Только в этом светлом зале туши  не на крюках висят, а самостоятельно группируются в команды бегунов, группы людей, фотографирующихся у фонтана, целующихся на улице парочек, дерущихся боксёров. Иные  ободранные, без кожи, точно несвеже-красные говяжьи туши, другие  почти как живые. Она сразу его увидела. Действительно, это  был он. Без всякого сомнения. Сидел, ярко освещённый пляжным солнцем из прожектора (зонтик не спасал от лучей), загорелый, и улыбался, глядя своими добродушными глазами прямо ей в лицо. Это был Михал Михалыч. Светлана Павловна бросилась к нему навстречу.

Миша приветливо  наблюдал, как жена почти бежит  по большой гулкой зале, а новый плиточный пол трещит под её немалым весом.

Уже несколько месяцев сильно болели колени, и, если  сказать по-честному, Светлана Павловна  не то что бегать, ходить быстро не могла, хорошо,  пока обходилась без палочки. А тут бежала, бежала, бежала, пока не налетела на пурпурно-красные бархатные канатики, отгораживающие Михал Михалыча от прочего зала. С обезоруживающим добросердечным радушием муж продолжал молча разглядывать жену, и  поневоле опустилась  рука, занесённая для удара.

По выходе на пенсию Михалыч без  сожаления расстался с  ревизорством, будто выполнил долг – и шабаш. Но совсем из банка не ушёл: возглавил охотничий домик, который грозил развалиться. Быстро привёл его в божеский вид, что не стыдно и гостям показать, и самим отдохнуть.

Дабы охотникам  не так скучно было бегать с ружьями по пригородному пустому лесу, где даже грибов уже не осталось, не то что зверей, завёл на отшибе несколько клеток с крупными белыми кроликами, по снегу отлично сходившими за зайцев-беляков. Пока охотники парились в русской бане с каменкой, обсуждая перипетии всегда удачной охоты, повар священнодействовал на кухне  –  готовил подстреленного «зайца» в винном соусе. На удивление бывалым охотникам заяц в белом вине  мясо имел  нежное,   вкуса  просто необыкновенного. Все хвалили повара за умелое пользование старинными  рецептами царской кухни времён Ивана Грозного. Разговор за дубовым столом у горящего камелька уходил далеко за полночь.

Михалыч на охоту  не ходил, а слушал всегда с большим удовольствием,  и сам рассказывал удивительные  истории, щурясь и улыбаясь своей простецкой улыбкой радушного хозяина. Тем летом здоровье пошло на поправку, в июле он отправился закрепить результат в Дом отдыха под Новосибирском. Всего на двенадцать дней. Михалыч обожал знакомиться с новыми людьми на новом месте. И тут в первый же день за обедом подружился с соседом по столику. Вместо часового сна пошли  развеяться, осмотреть окрестности. Шли рядом  по  тропке на обочине дороги, когда мимо на огромной скорости пронёсся самосвал, обдав  горячим ветром и гарью. Крайним оказался Михалыч. Внезапно  приостановился, тихо осел в пыль, держась за сердце. Новый знакомый сбегал до телефона вызвать скорую помощь. Скорая на борт инфарктника приняла ещё в сознании, но по дороге в город он скончался,  попав, таким образом, не на больничную койку, а  прямиком в морг.

Лицо Михалыча, сидевшего под пляжным зонтом в одних шортах, было направлено на жену, и светилось прежней добросердечной улыбкой в лучах скрытого от публики прожектора, исполнявшего роль солнца. Сюда подходили все посетители, и, постояв несколько минут около этого жизнерадостного бодрого толстячка, явно умеющего  жить с  удовольствием, начинали тоже непроизвольно улыбаться.

Когда Светлана Павловна не дождалась мужа в положенное время, через двенадцать дней, она начала звонить в Дом отдыха, где ей  объяснили, что   данный отдыхающий на прогулке упал в обморок, и был увезён каретой «Скорой помощи» в город.  Они полагают, что он до сих пор находится в больнице, так как своих вещей  не забрал, всё в целости и сохранности лежит  в камере хранения, а документы у администрации. Жена может, если желает, получить и то, и другое, если приедет с паспортом, где есть отметка о браке, и напишет заявление. Поиски оказались недолгими. В службе  «Скорой помощи» ей сообщили, что пациент скончался по пути,  тело сдано в больничный морг, который вследствие истечения срока хранения (девять дней) и по совершении судебно-медицинской экспертизы произвёл кремацию трупа, так как за ним никто не обратился.

Родственникам и близким предоставляется возможность получить прах с девяти утра до шести часов вечера. Светлана Павловна с недоумением приняла маленькую урну, которую сунули в руки как-то слишком поспешно, не торжественно, а ей и без того  не верилось, что это всё, что осталось от Михал Михалыча. Но документы констатировали  факт с жестокой неумолимостью. Купила место на кладбище, где захоронили урну, как полагается по обычаю, в могиле, чтобы  было куда прийти навестить и поплакать, цветочки поставить.

И вот он сидит теперь перед ней – улыбается.

Светлана Павловна  задышала. Где-то далеко вверху, много выше выставочного зала, может быть, даже выше облаков, ей слышалось её же  громкое дыхание, будто рокотал проснувшийся вулкан. Закрыла глаза. Дыхание усилилось, загудело  громко в ушах близким водопадом. Тело выросло до громадных размеров, сделалось величественным, но шатким  сооружением, в котором она ощущала себя  очень неуютно. Кругом кромешная темнота, как в покинутом храме,  далеко вверху чуть брезжит свет и с горним шумом носится её тяжёлое дыхание.

Маленький испуганный человечек суетился внизу храма, пытаясь предотвратить его обрушение. Когда начинал падать купол-голова,  тянул одну из верёвок, что держал в руках, повисал на ней, упирался, с неимоверным трудом возвращая голову  на законное место, а тут  вперёд уходило уже плечо, приходилось срочно тянуть  другую верёвку, он метался с этими верёвками, как неумелый звонарь на колокольне.

Сражавшимся во мгле человечком был, конечно, Миша, кто ещё такой усердный и старательный – больше некому. «Не удержит,  –  подумала Светлана Павловна, выдыхая шумные потоки в заоблачные выси,  –  по всему видно: слишком маленький, а всё старается, бегает, переживает. Всегда был такой». Маленький человечек внутри огромного храма не смог-таки удержать шаткое сооружение, как ни старался.  Светлана Павловна рухнула лицом вниз к ногам мужа, одетым в красивые пляжные тапочки,  на тот самый превосходный морской песок, который, как утверждал создатель выставки доктор Хаггенс в приватной беседе, куплен и завезён  прямо  с пляжей Адриатики.
 
Никакой суматохи в результате данного казуса не произошло, всё устроилось без скандала,  в лучшем виде, а что  пресса сообщила, будто  чрезмерно  впечатлительная женщина скончалась на выставке достижений нового гуманистического искусства,  даже сыграло роль дополнительной бесплатной рекламной акции. Народ повалил так, что ой-ёй-ёй, прямо целыми семьями шли: интересно, с чего там тётка копылки отбросила?

Кстати, о рекламе. Время идёт, а не стоит вам на одном месте. Откройте любой   проспект, и  собственными глазами увидите последний писк  настоящего семейного отдыха: под разноцветным пляжным зонтом на фоне морской лазури и зелени пальм сидит, поблёскивая лысиной, приятный толстяк с улыбкой  в миллион долларов.  На соседнем шезлонге расположилась  его довольнёхонькая жена, полная тётка в закрытом купальнике, что приветливо щурится на рекламный лозунг: СЧАСТЛИВЫЙ ОТДЫХ НА МЁРТВОМ  МОРЕ! НЕ ЗАВИДУЙТЕ, ПРИЕЗЖАЙТЕ! СЕМЕЙНЫЙ ТУР ПРАКТИЧЕСКИ   ДАРОМ!