Подарок

-- В шорохе мышином,
    В скрипе половиц,
    Медленно и чинно
    Сходим со страниц…
Старенький репродуктор трёхпрограммной радиоточки хрипел и кашлял, выводя слова давно забытой песенки. Постепенно слова становились чётче и громче, словно кто-то невидимый медленно крутил верньер громкости.

-- Встречи час желанный
    Сумерками скрыт…
    Все мы капитаны,
    Каждый знаменит.
Отчётливо послышался скрип растворяемой створки шкафа, который давно уже рассохся и требовал замены некоторых частей. В комнату заглянул парнишка, коренастый подросток с широкими плечами, обтянутыми фланелевой морской курточкой. Он посмотрел в сторону хрипящего радиоприёмника и щёлкнул выключателем. Загорелись лампочки трёхрожковой люстры, которая давно уже нуждалась в снятии толстого слоя пыли, но, тем не менее, дело своё делала. Теперь можно было рассмотреть подростка, который хозяйничал в зале, судя по всему, библиотеки.
Умное скуластое лицо словно бы освещалось изнутри задорным блеском голубых глаз, которые замечали то, на что иной не привык обращать внимание и делать правильные выводы на основании замеченного. Его короткие тёмные густые волосы были аккуратно причёсаны, а морской костюм вычищен, равно как и сапоги, толстая подошва которых была подбита гвоздями, как это и полагается у моряков англосаксонских флотов.
-- Нет на свете дали,
    Нет таких морей,
    Где бы не видали
    Наших кораблей…
Вдруг динамик приёмника хрюкнул и прекратил своё соло, должно быть выполнив свой план репертуара, но юный моряк не растерялся, а подхватил песню, продолжив её ломающимся тенорком, но довольно музыкально:
-- Мы, морские волки,
    Бросив якоря,
    С нашей книжной полки,
    К вам спешим, друзья.
-- К вам спешим, друзья… -- откликнулся в ответ на песенку юного моряка другой голос и в комнату вошёл ещё один человек.
-- О, мой юный друг, приветствую тебя, -- сказал вошедший, поправляя щегольскую морскую тужурку, отделанную шёлковыми наборными шнурами.
-- Я тоже приветствую тебя, капитан Грей, -- ответил парнишка и крепко пожал протянутую ему руку. – Должно быть и тебя привлёк сюда звук нашей песни?
-- Признаюсь, что я не ожидал её здесь услышать и потому немного припозднился. А где же остальные наши товарищи и почему не было условлено о собрании нашего клуба. Или про меня просто забыли?
Капитан Грей, который был не так разительно старше, чем его юный товарищ, нахмурил чело, покрытое морским загаром и обвеянное бризами и нордами, насыщенными летучей морской солью, которая делает, со временем, лица моряков узнаваемыми в любой части света.
-- В таком случае, -- тут же ответил ему юноша, -- забыли пригласить и меня, а судя по всему, и всех остальных прочих.
Юноша показал жестом руки на пустующее помещение, где вдоль стен стояли стеллажи с книгами, а остальное пространство занимали стенды с книжными новинками и текстами, которые должны были привлечь внимание книгочитателей, и увлечь их интересными темами. Ещё в углу был организован уютный уголок, где был устроен псевдокамин и, напротив него, стояла пара кресел. Чуть дальше имелся стенд морской направленности, где даже висел настоящий флотский колокол- рында, с гравировкой «Кречетъ» на боку, снятый с какого-то допотопного корабля. Довершали обстановку большие стоячие часы с маятником, который мерно раскачивался, в корпусе из красного дерева.
-- Тогда надо исправить это досадное недоразумение, -- решительно заявил капитан Грей, подошёл к рынде и отбил склянки, то есть позвонил в него.
По комнате пролетел быстрый порыв ветра, вылетевший, как это не кажется удивительным, из одного книжного шкафа, дверца которого самопроизвольно приоткрылась. Ветер был насыщен морской солью и тысячей самых экзотических запахов, которые, впрочем, ни в малейшей степени не поразили обоняния двух посетителей комнаты,  к которым стремились присоединиться новые гости, голоса которых уже слышались между полок стеллажей, заставленных разнокалиберными книжными томиками.
Настало время познакомиться с этими удивительными личностями, которые собирались здесь, в самой что ни есть заурядной школьной библиотеке. Это было очередное собрание Клуба Знаменитых Капитанов, которые вот-вот появятся здесь. Пока ещё не собрались, давайте рассмотрим тех, кто уже здесь.
Первым в зале появился подросток, отличающийся от своих сверстников более крепким сложением и уверенностью в движениях. И это не удивительно, ведь ему волей обстоятельств пришлось возглавить небольшую компанию путешественников и сделаться капитаном шхуны «Пилигрим». И это в пятнадцать лет! Груз ответственности и сделал его решительным, отвечающим за свои слова и поступки. Да и вся жизнь у пятнадцатилетнего капитана была насыщена невзгодами и опасностями. Он был найден на песчаной косе Сэнди-Гук, возле устья реки Гудзон, одним заезжим коммивояжером по имени Ричард. В память об этом сердобольном человеке, оказавшем кричащему крохе толику внимания, и досталось имя доброхота, а фамилией стало указания места, где он был найден. Вы, надеемся, уже признали Дика Сэнда, героя нестареющего романа Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан, а значит нам вовсе не надо пересказывать все перипетии его жизнеописания, а это был бы очень интересный и насыщенный рассказ, уж вы нам поверьте.
Его товарищем и собеседником был другой капитан – Артур Грэй, владелец и командир трёхмачтового галиота «Секрет», который успел побывать в самых удалённых портах мира, ведомый рукой своего командира, любившего лично стоять за штурвалом и подставлять грудь порывом самого жестокого тайфуна. Этот человек, сын богатых и родовитых аристократов нашёл свою дорогу в жизни – путь непонятого окружающими романтика, который помог ему встретить свою любовь – девушку Ассоль, какую редко встретишь в нашей жизни, пережёванной обыденностью. И это лучшая награда для человека, найти своё отражение в глазах своей половинки. Таков был он, капитан Артур Грэй, герой феерии «Алые паруса», вышедшие из-под пера удивительного человека, который умел увидеть в жизни то, что другим это было не дано, и это обстоятельство уравновешивало все те несчастья, которые он пережил.
Затем в комнату вошёл степенным, но вместе с тем и каким-то подпрыгивающим шагом. Фигурой он напоминал землемер, этакий саженный циркуль. Должно быть, такое впечатление было от привычки делать широкий шаг, почти не сгибая ног в коленях. Когда-то этот человек был крепок и широк в плечах, но постепенно худел и сох, по мере того, как жизнь его проходила сквозь череду бесконечных происшествий, как протягивается свежевыстиранное бельё между двух резиновых валиков, выжимающих лишнюю влагу. Также и этот человек, был высок и сух, но сии обстоятельства ни в коей мере не дозволяли ему пенять на судьбу и он выражал оптимизм и готовность дальше переживать то, что выпадет на его неуёмную голову. Добавим, что одет он был в высокие ботфорты, с привинченными рыцарскими шпорами, с достоинством носил длинный армейский сюртук, украшенный аксельбантами, эполетами, позументом, а также различного рода нашивками и шевронами, как оклеен этикетками различных отелей саквояж бывалого странника. На голове ловко сидела треуголка, умеющая пышный плюмаж, а между головой и треуголкой имелся ещё паричок с завитыми буклями и припорошенный лёгкий слоем муки, коей сей модник пользовался, когда заканчивалась пудра. Конечно же, это был знаменитый барон, приключениями которого зачитывался весь мир и имеющий не менее десятка добросовестных биографов, самым знаменитым из которых был археолог Рудольф-Эрих Распе. Сего замечательного барона звали Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. Дальнейшего представления, как нам кажется, уже не требуется.
Следом за ним вышел, нет, выкатился, нет, всё-таки вышел Удивительный человек, полная противоположность предыдущему гостю. Это был толстяк, с большим животом, в котором утонула, казалось целая гора мускулатуры, толстые руки и ноги степенно двигались и жестикулировали, а большая голова была украшена величественной красной феской, достопримечательностью каждого уважающего себя турецкого бея, натянутая прямо на вьющиеся мелкие тёмные локоны, пропитавшиеся потом, потому как одет этот примечательнейший тип был в шёлковую белоснежную сорочку, на которую он натянул трикотажную кофту, ещё одну – из меха ангорской козы, а поверх них был ещё жилет из зелёного сафьяна с золотыми балканскими узорами и гуцульской вышивкой по краю, где пуговицы из ореха были продеты в петли, прошитые вишнёвого цвета нитками. Нижнюю часть тела толстяка прикрывали великолепнейшие парчовые шаровары, предмет зависти самого вычурно одетого запорожского казака, возвращающего из похода по тылам оттоманской армии. Подошвы толстяка были уютно вдеты в широкие турецкие туфли, украшенные по ранту жемчугом и бисером, как мокасины у вождя пауни или дакотов. Это был Тартарен, любимец Тараскона, человек с двойными мускулами.
Если Мюнхгаузен являл собой роль Дон Кихота, Победителя Великанов, (то есть ветряных мельниц), то Тартарен предназначался быть Санчо Пансой, конечно же, тем Пансой, где тот был губернатором, то есть величественным и довольным собой. Вы могли бы подумать, что толстяк пыжится и воображает невесть что. Так вот, он таким и был, за что его и любили жители Прованса, а уж тем более Тараскона. Ну, может, за исключением одно- двух завистников, но этого можно не принимать в расчёт. И ещё, ни Мюнхгаузен, ни Тартарен не любили этого сравнения - с рыцарем Печального Образа и его оруженосцем. Они имели достаточный вес в обществе, чтобы с ними сравнивали кого-нибудь, по меньшей мере…            
Ещё стоит добавить, что Тартарен тащил с собой две объёмистые сумки, раздутые от помещённого в них груза, тогда как Мюнхгаузен шагал налегке, элегантно опираясь на трость с бронзовой рукояткой, которая, при более пристальном изучении, могла бы исполнять роль бинокля, линзы которого пока что прикрывали аккуратные крышечки.
Следом за этой интересной парочкой двигался военный моряк, если судить по флотскому сюртуку с капитан-лейтенантскими погонами. Это был энергичный, но вместе с тем и достаточно спокойный человек, невысокого роста, сухощавого сложения, с пушистыми бакенбардами и зачёсанными вперёд висками. На лице выделялись добрые серые глаза, какие именуют «стальными» и пухлые губы, обрамлённые сверху шелковистыми усиками. Это был капитан корвета «Коршун», которого звали Василием Фёдоровичем, и который слыл знатоком всех морских обычаев по обе стороны экватора. В руках капитан держал пару перчаток, коими шлёпал себя по боку, делая это машинально, задумавшись о чём-то своём.
Последним в кают-компанию, в которую преобразилось помещение читального зала школьной библиотеки, вошёл настолько интересный субъект, что на его фоне чуть не затерялись все остальные гости. Это был бородач, одетый в мешковатый балахон, сшитый шерстью наружу. Из точно такого же материала была изготовлена его шапка, этакий высокий меховой колпак. Мало того – из меха изготовлен был и большой зонт, сложенный пока что в длинный тючок. На плече его висел массивный мушкет и большая подзорная труба, подвешенная на ремне. Ну конечно же, это был сам Робинзон Крузо, выбравшийся сюда со своего Необитаемого острова, где он совершал ежедневную прогулку, размышляя о превратностях судьбы и покуривая трубку, которую он выдолбил своими собственными руками, как и многое остальное.
-- Месье, друзья, -- блеял тенорком Тартарен, пока остальные капитаны приветствовали друг друга. – Как это здорово, что мы собрались все здесь. Я давно хотел вас всех повидать, чтобы посидеть вот так, в тишине и спокойствии, послушать друг друга, гм-м… меня, к примеру, поведать о новых наших приключениях, о которых не успели сообщить наши уважаемые Авторы, занятые другими произведениями и персонажами, чтобы можно было оттенить наши, гм-м… весьма примечательные личности.
-- Успокойтесь, уважаемый Тартарен, -- деликатно прервал его Василий Фёдорович. – Нам всегда приятно послушать вас и мы все восхищаемся вашей эксцентричной персоной, но давайте сначала узнаем, что стало причиной этого сбора, ведь мы не договаривались об этой встрече заранее.
-- В том-то вся и штука! – подхватил его речь барон Мюнхгаузен. – Вспомните, господа, когда мы в последний раз встречались все вместе, на обычное заседание нашего уважаемого клуба. Это было так давно, что даже я уже не помню той примечательной даты, хотя уж кто-кто, а я никогда не жаловался на плохую память, о чём вам скажет каждый из моих биографов, а их было немало.
-- Вот именно, вот именно, -- кудахтал Тартарен, сдвинув вместе, с помощью Дика Сэнда два стола и начиная выставлять из своих баулов многочисленные кастрюльки, тарелки, бутылки, вилки, ножи и другие принадлежности сервировки для пикника в романтических условиях. Тартарен, как всегда, оказался на высоте и захватил с собой все причиндалы, кои должны были сделать это заседание привлекательным и удобоваримым.
-- Но… я отчётливо слышал звуки нашего колокола, -- заявил Мюнхгаузен, вызывающе подняв клочок, украшавший его узкий подбородок и означающий бородку времён короля Фридриха Второго, Великого. – Вон и уважаемый Тартарен может это подтвердить. Он как раз пожаловал ко мне в гости, как вдруг…
-- … Как вдруг зазвонил этот колокол. Хорошо, что я не успел распаковаться. И я, как был, со всей этой превосходной снедью, из лучших прованских кладовых, смею вас уверить, месье, направился сюда, чтобы уже здесь расположиться, как, гм-м… наверное, уже обратили внимание.
-- Но что это означает? – поинтересовался Артур Грэй, задумчиво наматывая на палец один из превосходнейших своих бакенбард.
-- А это означает, месье, -- высоко поднял свои кустистые брови Тартарен, -- что у нас но носу, гм-м… да, носу знаменательное событие – сотое заседание нашего клуба, и я отправился в замок к нашему барону, куда мы собирались пригласить и барона и остальных наших друзей, но – не успели…
-- Да, -- несколько раз кивнул головой Мюнхгаузен, словно это делало его слова более убедительными. – Не успел Тартарен сказать и двух слов, как забил колокол и вот…
-- … И вот мы здесь, месье, в полном, что называется составе, и теперь мы можем начать своё заседание, как делали это не раз, и не два, как вы понимаете.
-- Послушайте, друзья, -- подал голос Василий Фёдорович, -- всё не так однозначно, как это видит наш увлекающийся друг Тартарен. Во-первых, мы не в полном составе…
-- Ах да, -- заявил Мюнхгаузен, повертев головой. – С нами нет Гулливера. Наверное, его опять предательски пленили лилипуты, пытаясь втянуть его в войне с неприятелем. А может удерживают великаны на своём огромном острове, или…
-- Нет и капитана Немо, -- продолжил Василий Фёдорович. – таким образом мы не можем начать наше собрание, ибо правила позволяют отсутствовать лишь одному члену нашего клуба, да и то, если причина отсутствия достаточно уважительна.
-- А если неуёмный Немо опять пытается найти подводный проход между Европой и Азией? -- закричал Тартарен. – Или пытается возглавить восстание против англичан, набрав отряд сипаев?
-- Ничего не могу сделать, -- развёл руками Василий Фёдорович. – Таковы наши правила, которых мы все ранее придерживались.
-- А во-вторых? – спросил Робинзон, который внимательно слушал спорщиков, одновременно пытаясь раскурить свою любимую трубку.
-- Что… во-вторых? – повернулся в его сторону капитан корвета «Коршун».
-- Вы сказали, любезный друг, что во-первых мы не в полном составе, чтобы начинать очередное заседание. Что же тогда будет – во-вторых?
-- Ах да, -- немного смутился капитан российского флота. – Во-вторых, давайте пока что разберёмся, кто же нас вызвал сюда.
-- Да, господа, в самом деле, -- снова завертел головой барон. – Кто же начал бить в колокол общего сбора, если постоянного вахтенного в этом зале давно уже не присутствует?
-- Должно быть, это не кто иной, как наш самый верный друг и читатель, наша любезная хозяйка этого благословенного зала, Мария Петровна, правнучка Константина Михайловича Станюковича, которая и инициировала, в своё время, появления нашего клуба, на радость всем российским читателям.
-- Что вы говорите, -- осклабился в ехидной усмешке капитан Грэй. – Наверное вы забыли, что время не властно над нами, но в обычной жизни оно течёт, заставляя меняться всё вокруг и Мария Петровна здесь уже давно не работает. Она уехала, как вы должны бы помнить в Ялту, к своим родственникам, на постоянное место жительства.    
-- Тогда это Катюша, её помощница, которая заняла её место, -- нисколько не смутился француз и начал взывать, подняв бокал с бургундским вином, которое он успел налить из большой бутылки, облепленной пыльной паутиной. – Катюша! Катюша! Где вы?! Присоединяйтесь к нашему обществу, не бойтесь.
-- Вы не найдёте её здесь, -- продолжал Артур Грэй и тоже взял в руки бокал с вином, -- потому что это не она ударила в колокол.
-- Уж не вы ли сделали это, уважаемый капитан. – спросил его Робинзон, выпустив целое облако табачного дыма, которое поднялось к пололку и клубилось там, стимулируемое невидимыми глазу сквозняками.
-- Вы, как всегда, не лишены логики, -- кивнул головой молодой моряк, -- да и нет причины отрицать очевидного. Это сделал не кто иной, как я.
-- Но почему? – потряс бокалом экспансивный Тартарен и тут же сделал большой глоток, чтобы не растерять драгоценное содержимое бокала.
-- Как же – зачем? – удивился Грэй. – Чтобы призвать вас сюда и начать внеочередное собрание, дабы не нарушать традиций, которые начали уже, увы, забываться вами, не так ли, господа?
-- Да как вы вообще могли сказать такое, -- возмутился барон. – Мы не забываем никого и ничего. Вон, видите девиз на том плакате? Внимательно прочтите его и запомните. «Ничто не забыто, никто не забыт». А? Как сказано?
-- Если вы такой наблюдательный, -- спокойно ответил Артур Грэй, отхлёбывая из своего бокала крошечный глоток великолепного бургундского вина, -- то вы должны обратить внимание на тот толстый слой пыли, который покрыл этот замечательный плакат. А что это, как не забвение?
-- Господа, господа, -- деликатно постучал по своему бокалу бронзовым навершием кортика Василий Фёдорович, -- оставьте пикировку. Что подумали бы наши читатели, появись они здесь хотя бы на одно мгновение.
-- Да ничего бы не подумали бы, -- махнул рукой барон, направляясь к столу, где гостеприимный Тартарен уже наливал ему вино из новой бутылки, которую он открыл с помощью своего карманного штопора, который обычно лежал в сложенном состоянии в кармане жилета, рядом с бронзовым кастетом. – они бы начали разглядывать нас, как нечто удивительное. К тому же мы вовсе и не ссорились, а так, -- он покрутил в воздухе пальцами, -- слегка спорили, что прийти к согласию, ибо, как всем известно, лишь в споре рождается истина.
-- Молодой человек, -- указал концом дымящейся трубки в сторону Артура Грэя Робинзон, -- получается, что это вы инициировали наше общее сборище? Что же стало причиной этого вашего порыва?
Артур Грэй развёл руками в стороны, а вперёд теперь выступил самый юный из участников этого сборища. Дик Сэнд обычно вёл стенограмму заседаний, когда этого требовал момент, и впитывал всё то, что говорили его более старшие и опытные товарищи, взамен чего его уважал каждый из здесь присутствующих и считался с его словами, когда юный капитан начинал диспутировать.
-- Да, это я первый оказался здесь, а уже за мной явился капитан Грэй. Дело в том, что я услышал нашу песенку, а мы как раз разыскивали кузена Бенедикта, который опять, как назло, запропастился в джунглях, и решил, что досадно пропустил сигнал сбора и сразу направился сюда, отговорившись у своих спутников. Но здесь я не застал никого, кроме Грэя, который явился сразу же за мной.
-- Подождите, -- замахал руками Тартарен, призывая остальных к вниманию, -- вы говорите, что здесь никого не было, но слышали при этом доносившуюся отсюда песенку, которую частенько распеваем мы сами? Я правильно понял вас?
-- Д… да, -- кивнул головой Дик Сэнд и Артур Грэй подтвердил это.
-- Но как такое могло случиться? – спросил Тартарен, поворачиваясь к барону Мюнхгаузену и Робинзону Крузо, с видом адвоката Перри Мэйсона, который только что поймал ключевого свидетеля на противоречии, которое сейчас вот развалит «дело».
-- Дело в том, уважаемый Тартарен, -- послышался тихий голос нового персонажа, несколькими мгновениями ранее появившегося из-за ближайшего книжного шкафа и ещё не замеченного прочими гостями, -- что вы не взяли в расчёт один существенный довод.
-- Это какой же, скажите пожалуйста, месье, -- Тартарен сложил руки на груди и подался вперёд всем телом, но сразу же бросился к вновь появившемуся гостю. – Ба, дорогой Немо, вы, как всегда, появились в необходимый момент, чтобы приподнять перед нами покров очередной тайны…
-- Дело в том, -- продолжал вновь появившийся капитан подводного корабля, -- что вы не взяли в расчёт развития техники. Эта песенка была записана на магнитный носитель и была проиграна перед вами с помощью…
-- С помощью? – переспросил Тартарен.
-- Да с помощью вон того механизма, который после исполнения песни пришёл в негодность.
Все посмотрели на динамик радиоприёмника, на который указал стеком Немо. Оттуда продолжал струиться лёгкий дымок и доносился неприятный запах горелой резины и изоляции. Впрочем, Робинзон выпустил очередное облачко табачного дыма, и концентрация запахов изменилась.
-- Дорогой Немо, -- к индийцу подошёл капитан корвета «Коршун», -- мы рады, что вы всё-таки нашли момент, чтобы почтить нас своим присутствием.
-- Мой «Наутилус» как раз проходит серьёзный ремонт, и я вынужден был сначала дать ряд важных советов моей инженерной группе, прежде, чем смог отлучиться со своего острова, избранного мной для своей потаённой базы. И потом, ведь мы не договаривались заранее о собрании…
-- Вот оно, -- поднял вверх палец, украшенный персидским перстнем с крупным изумрудом, Тартарен. – Вот вопрос, который волнует всех нас, в особенности, гм-м… вашего покорного слугу. Капитан Немо предполагает, что кто-то, какой-то таинственный незнакомец, записал нашу песенку и теперь, с помощью её, вызвал нас сюда, чтобы, гм-м… чтобы… Господа, я ума не приложу, чтобы продолжить дальше. Что скажете вы, уважаемый принц, ведь вы наш эксперт в области науки и техники. Кто другой, кроме вас, смог бы спроектировать и построить, чуть ли не в одиночку, такой замечательный корабль, как «Наутилус», опередивший время на десятилетия.
-- Спасибо, уважаемый Тартарен, -- улыбнулся индийский принц, -- вы столь щедры на похвалы, что знаете ли, мне, право, даже становится неудобно. Ведь корабль я построил совсем не один, мне помогали мои друзья, которых я сумел подобрать и дать им в руки необходимые средства, но… но… кажется, я готов взять свои слова обратно.
Капитан Немо приблизился к радиоприёмнику, снял запылившийся корпус и заглянул внутрь. Пока он разглядывает внутренности старенького трёхпрограммника, давайте познакомимся с новым гостем этого собрания.
Впрочем, нам кажется, что я большинства читателей представлять капитана Немо нет необходимости, они с ним прекрасно знакомы, но для самых юных неофитов мы расскажем, весьма вкратце, его историю. Капитан Немо (Никто), это центральный персонаж романа французского романиста Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой», а также «Таинственный остров». Индийский принц Дакар, после неудавшегося восстания против английских колонистов, исчез из своих владений и, имея великолепное образование, а также неограниченные фамильные богатства, построил подводный корабль и удалился от всего человечества в добровольную ссылку. Но совесть не позволила ему долго предаваться хандре и он начал помогать порабощённым народам, в первую очередь, как вы сами понимаете, народам Индии.
Как и многие другие просвещённые люди Индостана Дакар одевался просто, чаще всего надевая белый френч, длинные брюки и чалму, или лёгкую пилотку, как это было в данный момент. Никаких халатов из позолоченной парчи, или перстней с крупными самоцветами он не носил, разве что тогда, когда надо было произвести впечатление на влиятельных собеседников, а это было достаточно редко.
Дакар был невысокого роста, сухощавого сложения, с тщательно уложенной шевелюрой тёмного цвета с вкраплениями седины, что говорило о том, что в жизни его было немало горестей. Лицо его носило печать глубокого интеллекта, а глаза, как карбункулы, пронизывали собеседника не хуже аппарата доктора Рентгена. Лицо его было изборождено глубокими вертикальными морщинами, какие бывают у людей, много размышляющих, причём о делах чрезвычайно сложных для разумения. Немного выделялся нос, крупноватый, с горбинкой, как часть сложившегося образа аристократа. Стоит добавить ещё об усах и небольшой бороде, которые украшали лицо этого выдающегося человека.
-- Я беру свои слова обратно, -- повторил Немо, закончив осмотр радиоприёмника. – Здесь не может идти речь о записи, а лишь передаче.
-- Почему нет, -- вдруг заупрямился барон Мюнхгаузен, -- я сам встречался с подобным случаем. Как сейчас помню, было это во времена императрицы Анны Иоанновны. Мы, с группой дворян из Вюртемберга отправились на охоту. Была необычайно студёная зима, впрочем, привычная для сурового климата России, и все наши сигнальные трубы и горны остыли настолько, что не издавали ни звука, пока мы занимались охотой, но стоило нам их занести в помещение, как они отмёрзли, и начали голосить на разные лады, переполошив нашу компанию, уставшую после столь трудного похода. Может и здесь звуки замёрзли в этом механизме, а потом, когда сделалось тепло, слова песенки оттаяли и зазвучали, привлекая внимание наших самых молодых и чутких товарищей. Как вам такая версия?
Барон был искренне уверен, что все остальные капитаны тут же восхитятся его прозорливости и воздадут ему по достоинству. Он даже заранее скромно опустил взор, но вместе с тем и навострил уши, готовый услышать… готовый услышать…
Увы, никто не спешил поздравлять его. Мало того, никто всерьёз не отнёсся к этому, но Мюнхгаузен был не из той породы людей, что долго предаются унынию и скоро уже снова пытался привлечь общее внимание.
-- Господа, господа, послушайте… мне кажется…
Увы, его не желали больше выслушивать, ибо нельзя до бесконечности злоупотреблять терпением своих же товарищей, которые и сами вполне готовы также поучаствовать в разрешении того или иного казусного случая.
Тартарен всплёскивал руками, одновременно успевая разделывать копчёную индюшку, Робинзон Крузо выпустил новое облако табачного дыма, А капитан Грэй что-то тихо обсуждал с Диком Сэндом, оживлённо жестикулируя. Василий Фёдорович деликатно кашлянул в кулак, прочищая горло.
-- Друзья, -- ещё раз кашлянул он, -- смею обратить ваше внимание на одно обстоятельство, которое до сих пор нами игнорируется, хотя вопрос явно назрел и висит в воздухе прямо перед нами. Может, зайдя к этому делу с совсем другой стороны, мы откроем и тайну нашего сегодняшнего сбора?
-- Какой вопрос? – крутил головой Тартарен, не забыв попутно сделать могучий глоток родосского вина, который хранился в круглой глиняной бутылке, стоявшей рядом с его локтем. – Где это вопрос?
-- Я говорю о том, что про нас стали забывать, как это не печально. Это во-первых…
-- Да как вы такое могли сказать? – горячился Мюнхгаузен, размахивая тростью, а Тартарен мычал в его поддержку, откусив от индюшки добрый кус и яростно его пережёвывая. Остальные примеривали это заявление к своим ощущениям.
-- Что же будет во-вторых, коллега? – поинтересовался Немо у капитана корвета «Коршун».
-- Это связано с библиотекой? Мне кажется, что здесь давно уже никого не было.
-- Ха-ха! – выкрикнул с торжеством барон. – Наверное, сейчас идут каникулы. Зимние! Вот никого им нет.
-- Хорошо, если так, -- задумчиво ответил Василий Фёдорович. – Тогда можно не волноваться. Если это так, гм-м...
-- Что вы хотите этим сказать? – спросил с тревогой барон. – Вы что-то знаете, чего не знаем мы? В городе … эпидемия? Или высадился вражеский десант?
-- Ха-ха, -- засмеялся Артур Грэй, -- наверное, это марсиане покинули страницы романа Герберта Уэллса, чтобы устроить пикник, вот как мы сейчас. Только у них другие масштабы, знаете ли…
-- Не смешно, молодой человек, -- сухо ответил барон, высоко задрав подбородок, так, что его бородёнка вызывающе торчала вперёд, как наконечник копья. Впрочем, напряжение уже покинуло зал и все зашевелились.
-- Да-с, да-с, -- поворачивался, направо и налево, Василий Фёдорович, чтобы заглянуть в глаза своим товарищам, и повторил, -- в этом что-то есть.
-- Господа, -- по ходу дела Тартарен наконец закончил с индюшкой и почувствовал, как его всю сильнее распирает любопытство, конкурируя с чувством сытости. – Объяснит мне кто-то, что здесь «есть», как это выразился Василий Фёдорович, и с чем его, гм-м… едят?
-- Милый вы наш француз… -- начал было капитан корвета «Коршун», но Тартарен тут же и прервал его, энергично махнув рукой.
-- Провансалец!
-- Да, -- кивнул головой русский капитан, -- и тарасконец. Я лишь хотел выразить свою мысль, что наша библиотека пустует не зря. Школьники всё меньше и меньше сюда заглядывают, чтобы выбрать себе книжку по вкусу.
-- Разве такое может случиться, господа? – Тартарен поднялся из-за стола с самым потерянным видом. – Господа, скажите, что он шутит. Ну… пожалуйста… Такого, гм-м, не может быть. Юные сердца, они ведь всегда тяготеют к загадке, к подвигам, к любви, наконец. А где это можно найти и не обжечь по неопытности душу, как не здесь, в библиотеке? Ведь у нас сложился тренировочный, гм-м… полигон, для юных созданий, где они могут обкатать свои чувства, проверить их, примерить, так сказать… Нет, я не могу в это поверить, отказываюсь этого делать, господа…
-- Тем не менее, уважаемый месье, -- подошёл к толстяку Робинзон и обнял его, прижал его к своему балахону, пропахшему дымом костра и своей трубки. – Но, я думаю, что не всё так плохо, как это тебе представилось.
-- Правда? – С надеждой взглянул ему в лицо француз. По щеке его скатилась одинокая мужественная слезинка. Всё-таки Тартарен, при всей своей чувствительной натуре оставался человеком решительным и способным на поступок.
-- Конечно, -- обнял его Крузо, -- и мы приложим к этому делу свою руку, пока ещё не поздно.
-- А может это статься, когда уже – поздно? – спросил, не утерпев, Дик Сэнд.
-- Бывают такие времена, дружище, -- положил ему на плечо руку капитан Немо, -- когда количество прагматиков перевешивает количество идеалистов, которые видят то, что находится за горизонтом. Когда прагматики начинают командовать парадом жизни и человечество погружается в болото потребительства, то наступает серый период безвременья, так называемое Средневековье, которое оборачивается, рано или поздно, серией опустошительных войн, и лишь после этого…
-- Нет, -- замахал руками экспансивный Тартарен, -- нет, не надо, я не желаю…   
-- Никто из нас не желает, -- глухо ответил Немо, -- и потому мы попробуем сделать так, чтобы этого безвременья всё же не случилось.
-- Но что же мы можем сделать, -- развёл руками барон, -- находясь на страницах брошенных книг или, в лучшем случае здесь, в опустевшем зале.
-- Признайтесь, коллега, -- повернул в сторону барона голову принц, -- что всегда можно что-то сделать, если знаешь, что и как.
-- Кому вы это говорите, уважаемый принц, -- скрестил руки на груди Мюнхгаузен, -- ваш покорный слуга, Карл Фридрих Иероним выкарабкивался из таких ситуаций, в каких любой другой, кроме вас, конечно же, господа, опустил руки и приказал долго жить.
-- Значит, соответствующий опыт у нас, вне всякого сомнения, имеется. Теперь надо сформулировать проблему и выработать универсальный рецепт, как выбраться из этого кризиса. Что вы на это скажете, господа.
Все капитаны одновременно загомонили, показывая единодушный порыв присоединить свой багаж к словам Немо. Тот улыбнулся им и предложил, для начала, обозначить ту самую проблему.
-- У нас нет читателей, -- неуверенно высказался Дик Сэнд, посмотрев на Артура Грэя, с которым он находился в дружественных отношениях, и тот подхватил мысль, продолжая её:
-- И потому мы лишены возможности передать им то доброе и вечное, что вложили в нас наши Авторы.
-- А значит, -- продолжил капитан корвета «Коршун», -- придётся нам самим заняться этим делом и выработать универсальный рецепт.
-- Который поможет всем желающим сохранить себя как личность, -- высказался капитан Немо, -- как потенциал Творца в деле планирования возможного будущего, которое надо создавать уже сейчас, замешивать ту глину, из которой мы все, то есть активная часть человечества, выстроит тот дом, в котором бы хотелось жить.
-- Ах, как хорошо вы сказали, господа, -- закудахтал Тартарен, -- и мы с бароном, а также нашим уважаемым Робинзоном, готовы подписаться под каждым словом и принять самое деятельное участие в этом благом деле, деле построения будущего.
-- Насколько я понимаю, -- глубокомысленно заявил Робинзон Крузо, -- что речь идёт не сколько о тот блаженном утопическом будущем, которое так заводит нашего французского друга, как о людях, которые это будущее должны создать.
Высказавшись так, Крузо выпустил новое облако дыма и глянул на товарищей.
-- Именно так, -- кивнул головой Василий Фёдорович, -- именно так.
-- Значит, нам нужна универсальная теория о воспитании идеального человека, который в силах будет справиться с задачей построения идеального общества, общества идеального будущего.
С каждым следующим идеальным определением, Робинзон махал курительной трубкой, а все остальные дружно ему кивали. Когда Робинзон замолчал, все переглянулись. Грандиозность замыслов бросало вызов их жизненному опыту, но и отступать никому не хотелось. Надо было начинать?
-- С чего мы начнём, месье? – поинтересовался Тартарен, не в силах выдержать затянувшейся паузы.
-- Начинать надо с детства, с самых что ни на есть пелёнок, -- решительно заявил Робинзон. – Вы посмотрите на нашего Дика. Человек, сразу после рождения попавший в беду, он сумел вырасти в замечательного подростка, который обещает стать выдающимся человеком, да и стал им, если уж затесался в нашу компанию, хе-хе.
-- То есть, -- поднял палец Василий Фёдорович, -- можно сделать вывод, что будущее человека зависит от его воспитателей. Попался Дику капитан Гуль, который сумел привить ему правильные черты и привычки, отталкиваясь от которых, Дик Сэнд двинулся правильной жизненной дорогой. Страшно подумать, что сталось бы, попади он в руки проходимцев или разбойников, что случается с брошенными детьми, которые тянутся к любому, взявшемуся их опекать.
-- Ага, -- уже что-то есть, -- обрадовался барон Мюнхгаузен. – Надо, перво-наперво, организовать передовую группу образованных неравнодушных людей, которые взялись бы вложить душу в подрастающее поколение.
-- Сколько у нас уже таких было, -- вздохнул Робинзон Крузо, -- но всех их старания разбивались о равнодушие общества. Взять хотя бы главного Воспитателя, Мессию, Спасителя человечества. Когда я находился на острове, я частенько перечитывал Библию и удивлялся стараниям Иисуса Христа, который многое сделал, чтобы люди стали чище и лучше. Прошло столько лет, церковь Христа стала мощной силой, но это почему-то не отражается на изменениях в нашем обществе. По прежнему оно страдает от многочисленных пороков, которые были характерны для тёмного прошлого, которое взялся изменить Христос. Почему так?
-- А давайте поговорим с одним из людей тех легендарных времён, -- предложил Артур Грэй.
-- Не в наших силах пригласить сюда Иисуса, -- пожал плечами Робинзон. – Это выше наших возможностей, как бы велики они не были.
-- Это не исключает возможности встречи с кем-то, -- заявил Грэй, -- кто был с ним знаком и беседовал. Как-то рядом с «Алыми парусами» Грина стояла другая книжка – «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, и я перекинулся несколькими фразами с тамошними героями. Они показались мне людьми, вполне подходящими для нашей сегодняшней темы.
-- Кого же предлагаете вы пригласить оттуда? – Ухмыльнулся Мюнхгаузен. – Уж не самого ли Воланда.
-- Воланда не надо, а Понтий Пилат подойдёт в самый раз. Он был примечательнейшей личностью для своего времени. Недаром его сослали в отдалённую от Рима Иудею, чтобы убрать с политической арены человека, который в силах был изменить сложившуюся тогда ситуацию. За что и был удалён, как я уже говорил, в дальнюю провинцию, которая была переполнена интригами и тайнами, не хуже чем сам тогдашний Рим.
На страницы романа «Мастер и Маргарита» был послан, в качестве посыльного Клуба знаменитых капитанов, пронырливый и чуть жуликоватый матрос Летика, которого Артур Грэй частенько использовал для разных деликатных заданий, требующих особого подхода.
Через несколько минут томительного ожидания дверца книжного шкафа скрипнула, оттуда выглянул довольно ухмыляющийся Летика и тут же исчез, а наружу выступил сам прокуратор, облачённый в привычную тунику, окаймлённую пурпурной полосой. Волосы его были украшены венком, с вплетёнными туда лавровыми листьями, который он надевал в минуты меланхолии, чтобы подкрепить свои силы воспоминаниями о диспутах в Римском Сенате.
-- Ave salutant, -- поприветствовал капитанов прокуратор, подняв правую руку.
-- Приветствуем и мы тебя, доблестный патриций, -- сказал Робинзон Крузо, как самый старший из капитанов. -- Можешь оставить пока что свою латынь для более подходящего случая. Также оставь ряд соответствующих рангу манер, здесь они без особой нужды, так как нет привычного тебе общества. Мы желаем просто с тобой поговорить, а пока что присядь с нами и отведай с этого стола, чего тебе пожелается.
Прокуратор оглядел каждого из присутствующих тяжёлым взглядом серо-стальных глаз и… расслабился. Он уселся за стол, между Тартареном и бароном фон Мюнхгаузеном, который налил в кубок кипрского вина.
-- Что желают от меня услышать столь почтенные люди, известные на страницах многих и многих воистину великих произведений, -- поинтересовался Понтий Пилат, сделав несколько глотков вина и прищёлкнув языком, отмечая вкус и букет вина.
-- Мы хотели поговорить с тобой, патриций, об одном человеке, известном всем как Иисус Христос.
-- Если это Йегошуа по прозвищу Го-Ноцри, то я знаю, о ком ты говоришь.
-- Расскажи нам о нём, ведь ты беседовал с ним с глазу на глаз и он отвечал на множество твоих вопросов.
-- Да, такая встреча имела место быть и могу сказать, что это была весьма примечательная личность.
-- В чём это выражалось? – спросил Василий Фёдорович.
-- Его переполняла доброжелательность и даже любовь. Он действительно влиял на окружающих его людей и слова, высказанные им, попадали прямо в сердце и были по-настоящему убедительны. Это редкое качество и говорит об особом даре риторики. Достигалось ли это тембрами в голосе или какими другими уловками, не могу сказать, но уверю вас, что это действовало. Даже применительно ко мне, который многое повидал уже в Сенате Рима, где собирались и диспутировали лучшие трибуны цивилизованного мира, владеющие всеми приёмами своего ораторского искусства, но и среди них не было, пожалуй, ритора такого уровня. Я отвечаю за каждое своё слово.
-- Чем же закончилась ваша встреча? – спросил Крузо.
-- Она была предопределена заранее. Заблаговременно меня посетили представители Синедриона, заседавшие в Иерусалимском храме и встревоженные донельзя растущим, как на дрожжах влиянием этого молодого человека, говорящего банальные, на первый взгляд, вещи о любви к ближнему своему. Казалось, какую опасность он может для них составлять, но, после той нашей встречи я понял, что у него за плечами действительно помещается некая сила, происхождения которой я так до конца и не понял. В народе говорили, что он – сын божий. Пусть даже так. За этим явно что-то есть, но это предубеждение со стороны иерусалимских первосвященников, которых поддерживал Ирод Великий. Они явно знали, что надо делать и дали понять, что если представителем римской власти не будет вынесен Йегошуа смертный приговор, то начнутся беспорядки во всей Иудее, а моей обязанностью и было недопущение беспорядков. Что я мог сделать другого. Это – политика, и ничего тут не поделаешь. Разве что поставить крест на своей карьере, а оно этого не стоило, скажу вам со всей мерой ответственности.
-- Что же ему вменяли, эти господа из Синедриона? – спросил Тартарен, высоко поднимая кустистые брови, норовившие спрятаться под феской.
-- Самое страшное, что может представить государственный человек – потрясение основ государства, где всё поставлено на страхе перед вышестоящими персонами. А ваш человек призывал к любви между всеми. Надеюсь, что вы понимаете разницу?
Капитаны промолчали, и Понтий Пилат продолжал.
-- При всех других обстоятельствах я бы отпустил его и даже организовал ему выезд куда подальше, чтобы развести его с враждебными ему силами, но он дал понять, что не нуждается в уступках, что готов пройти уготованный ему путь и тем дав пример для последующих поколений. Вы знаете, за этим что-то есть, я это почувствовал ещё тогда. Должно быть, он делал расчёт, что вдохновлённые его поступком, последователи его учения продолжат его работу. А ещё он надеялся на помощь свыше. Должно быть, его убедили те пересуды за спиной, что он и есть сын божий, а может он сам распространял те слухи, чтобы устрашить противника и поддержать сторонников. Не знаю… не знаю… Моё дело – соблюдение тех законов, на страже которых я и призван стоять. Я сказал им, что умываю руки… Простите, господа, у меня опять разболелась голова. Должно быть, это очередной приступ гемикрании. Простите меня, господа, но я вынужден вас оставить.
Поднявшись с места, Понтий Пилат поправил складки тоги и с достоинством удалился в сторону книжного шкафа. Скрипнула дверца. Все молчали.
-- Это что же получается, господа, -- подал голос Артур Грэй и расколол тем занавес молчания, -- что главное не в создании универсальной методики воспитания личности, а… а… в чём-то другом?
-- Увы, да, мой молодой друг, -- ответил ему Василий Фёдорович, -- похоже, что важнее научиться противостоять силам противодействия роста личности.
-- Но почему так? -- разгорячился капитан клипера «Секрет». – Кому может помешать, если в обществе будет больше людей способных, совестливых, знающих, культурных, самодостаточных. Ведь на поверхности лежит, насколько это общество выиграет за счёт роста качества своей персонификации.
-- Ну-у, батенька, -- протянул Василий Фёдорович, -- это для вас, личности самодостаточной ясно, а с точки зрения противоположной всё очень даже спорно. Вспомните сами, через какие дрязги вам пришлось пробиться, пока вы сделались тем, кто вы сейчас есть. А ведь сначала для вас, ваши же родные, готовили совсем другой путь, в котором вы стали бы пусть состоятельной, но зависимой от нашего несовершенного общества частичкой, которая заинтересовано, чтобы всё оставалось так, как оно есть.
-- Да, это так, -- вынужден был согласиться Артур Грэй, нахмурив чело, на котором появились складки морщинок. – Из меня пытались сделать самодовольного аристократа, денди, прожигателя жизни, прочили карьеру банкира или дипломата.
-- Вот видите, -- улыбнулся капитан корвета «Коршун», -- и это лишь один из примеров, а всё вместе именуется системой, и когда общество, через это обстоятельство начинает проигрывать в стратегических государственных интересах, то это именуется системным кризисом.
-- Да, но я-то каким-то образом сумел обойти противодействие, -- возразил Грэй и юный друг его, Дик Сэнд, подбежал и обнял более старшего товарища, радуясь за него.
-- Очень хорошо, -- энергично кивнул Василий Фёдорович, -- и главной причиной этому стало то, что вы сделались к тому времени личностью, открыв для себя безграничный мир литературы, перенасыщенный настоящими персонажами, которые могли дать ответы на многие вопросы, которые мучают каждого из молодого поколения. Вас просто не успели запудрить мозги и вы создали внутри себя прочный каркас, на который и нарос ваш нынешний образ. Иными словами вы воспитали самого себя и это, надо признаться, случай исключения из сложившейся системы.
Все прочие капитаны аплодисментами поддержали слова русского капитана, а Мюнхгаузен даже открыл было рот, чтобы добавить что-то своё, но Василий Фёдорович махнул ему рукой, желая продолжить.
-- А знаете ли вы, господа, какое самое знаменательное событие случилось в России за последние, ну, не знаю, полтысячи лет?
Все начали переглядываться, но Василий Фёдорович уже продолжал, не дожидаясь ответа, который он хорошо знал.
-- По-моему разумению это стало движение народничества, когда самая активная и просвещённая часть русской интеллигенции, вдохновлённая идеями Александра Ивановича Герцена и Николая Гавриловича Чернышевского, пошла в народ и начала его просвещать и, если можно так выразиться, цивилизировать, прогрессировать его. До той поры интеллигенция была отдельной частью общества и занималась говорильней, самобичеванием и самолюбованием, а здесь началась конкретная деятельность. Если раньше народной культурой, в его провинциальной глубинке занималась русская православная церковь с его апофеозом – «всяка власть от Бога», то теперь воспитанием занялись профессионально знающие люди и, как следствие, в стране начались столь мощные подвижки, что даже самые видные государственные деятели того времени – Отто Юльевич Витте и его ученик и протеже Пётр Аркадьевич Столыпин начали серию общегосударственных реформ. Всё вместе должно было превратить Россию в мощнейшее мировое государство, но, увы, закулисные силы, наш Синедрион не позволил довести до конца начатое дело. Вот вам ещё один пример силам противодействия.
-- Это мы уже поняли, -- не желал успокаиваться Артур Грэй, -- но объясните мне, нам, почему это происходило?               
-- Подумайте сами, господа. Управлять невежественными рабами гораздо не в пример легче, чем образованными, просвещёнными людьми, которые могут и укорить, если заметят недостаточную компетентность тех, кто взялся над ними править. То есть, исходя из этого, выходит, что как бы не было просвещено общество, власть должна быть на голову их выше, уметь заглянуть далеко вперёд, сделать правильный выбор в спорной ситуации, найти оптимальный выход, а это, ой, как непросто. И оттого власть не заинтересована в том, чтобы народ становился мудрей и компетентней, создаёт препоны на пути просветителей, а народ подталкивает в стороны потребления и увеселения, которые отвлекают внимание от образованности.
-- Но это означает, -- немного растеряно сказал Артур Грэй, -- что само государство, в лице своей власти, деградирует самого себя. Так что ли?
-- Не всё так просто, -- включился в диспут капитан Немо. – Дело в том, что за государством всегда находятся закулисные силы, которые Понтий Пилат назвал Синедрионом. Вот они-то и играют главное соло в этом деле, а власть им подыгрывает с помощью инструментов своего влияния, воздействия. Если власть понаделает ошибок и начинает разваливать сложившуюся систему, то запускаются некие процессы, которые сметают неудачливую власть, чтобы заменить её новой. Это действо может повторяться, и не раз, я сам наблюдал такое, своими глазами, пока не понял истину происходящего и не удалился в добровольное изгнание.
-- То есть, -- уныло уточнил Артур Грэй, -- не стоит надеяться на улучшение в жизни человечества?
-- Не совсем так, -- улыбнулся Немо. – Василий Фёдорович привёл нам хороший пример, когда просветители, в массовом порядке, начали образовывать население, прививать им культурные традиции. Если это перейдёт какие-то определённые пределы, начнётся своеобразная цепная реакция социальных изменений, в хорошую сторону. Тогда часть творческих элит сместит не оправдавшую надежд власть собою и продолжит начатую работу, которая перейдёт на новую стадию воздействия. Но это весьма сложный, в организационном плане процесс. Не надо забывать и о силах противодействия, которые будут увеличивать своё присутствие, вне всякого сомнения.
-- Господа, господа, -- заголосил Тартарен, который успел покончить с паштетом и затосковал. – Вы говорите ужасные вещи, о которых не хочется думать. Господа, ведь все мы мечтатели и романтики, давайте же попробуем представить себе такое общество, государство Утопия, или Город Солнца, Атлантиду, наконец. Как бы всё там можно было устроить?
-- Вы говорили о воспитателях, -- послышался незнакомый голос. – Вот с них и необходимо начинать.
Все повернулись в сторону кресел, стоявших возле декоративного камина. Там удобно восседал, развалившись, незнакомец, глядевший на них глубоко запавшими глазами. Сам он был бы весьма высокого роста, весь какой-то нескладный и мосластый. Наверное, ненужную плоть из него высушили долгие странствия, ибо кожа у него выдублена иссушающими ветрами и покрыта несмываемым загаром. Длинное лицо его с узким высоким лбом и мощными надбровными дугами могло принадлежать как мыслителю, так и просто бродяге, перекати-полю. Он приветливо помахал длинной рукой капитанам и опустил её на колени, суставы которых выпирали из-под синих штанов, словно принадлежащих пижамной паре.
-- Передайте мне сюда какой-нибудь коктейль, если вам не будет трудно этого сделать, -- вежливо попросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Тартарен придвинул к себе толстую бутылку и разлил содержимое её в два бокала. Один он тут же забрал себе, а второй Дик Сэнд отнёс неожиданному гостю. Тот повздыхал, понюхал содержимое и начал поглощать его мелкими глотками, прикрыв глаза. Казалось, что он настраивается здесь заснуть.
-- Сударь, -- прервал молчание Тартарен, которого прямо распирало от любопытства, -- представьтесь, пожалуйста, и объясните нам, как вы здесь очутились.
-- Первое сделать легко, -- ответил незнакомец, -- а вот относительно второго всё намного сложнее.
-- Ну, а всё-таки, -- предложил Робинзон Крузо.
-- Зовут меня Леонид Андреевич, по фамилии – Горбовский. Я капитан звездолёта «Подсолнух», а как здесь очутился, могу только предполагать.
-- Звездолёта? – удивился барон Мюнхгаузен. – Какого звездолёта?
-- Десантного, -- объяснил Горбовский, полуоткрыв глаза. – Сверхдальнего действия. Вашим авторам, господа, было легко. Достаточно обеспечить персонажа упряжкой сильных гусей или пушечным ядром и – пожалуйста – он уносится в космическое пространство, посещает Луну или летит, куда забросит его авторская фантазия. В наше же время авторам приходится гораздо сложнее. Если, конечно, авторы берут на себя обязанность отвечать за слова, что тоже бывает, увы, не всегда. Да, не всегда. Чего не скажешь о моих авторах.
-- Да вы, месье, похоже, из нашей компании, -- обрадовался Тартарен и посчитал долгом лично приблизиться к гостю и наполнить заново его опустевший бокал, уже из другой бутылки, пофигуристей. Горбовский снова понюхал содержимое, вздохнул тяжело и отведал зелья. – А кто же они?
-- Стругацкие. Аркадий и Борис. Великие люди. Творцы, одно слово.
Все уважительно глянули на капитана десантного звездолёта, хотя каждый из капитанов, в глубине души, считал своего Автора не менее значимым.   
-- Как-то, -- признался Робинзон Крузо, -- мой роман стоял рядом с книгой ваших братьев, где рассказывалось о некоем учреждении, где изучали волшебство, и я пообщался с одним замечательным молодым человеком. Его звали, если мне не изменяет память, Саша Привалов. Мы так мило с ним побеседовали. Он рассказывал поразительные вещи. Признаться, я не всё взял на веру, но мне он очень понравился.
-- Да, -- кивнул головой Горбовский. -- Саша, действительно хороший человек. Вот такие люди и сделали наше будущее, будущее Полдня человечества. А НИИЧАВО, институт чародейства и вещества, это не просто лейтмотив той повести. Это – задел на будущее. Братья Стругацкие были по настоящему великие люди. Они могли рассмотреть в самой обыденной вещи затаённый смысл. Сотни лет люди рассказывали и слушали сказки, но мало кто вникал в их суть. А ведь там сокрыто столько интересного. Все эти шапки- невидимки, скатерти- самобранки, сапоги- скороходы, что это как не техника будущего? Или хорошо забытого прошлого. А живая и мёртвая вода? Быть может, это унифицированные лекарственные средства, которые задействуют резервы организма и включают регенерационные и другие механизмы, предусмотренные Природой. Да что там говорить, для изучения всего и предназначен этот самый институт – НИИЧАВО.
-- А вы говорить – сказки, -- подтвердил барон Мюнхгаузен. – Понимать надо.
-- Но вы что-то говорили о воспитателях, -- напомнил деликатный Василий Фёдорович, -- когда очутились здесь.
-- Да, -- кивнул головой Леонид Андреевич, -- как же помню. Я очутился здесь, в этом углу, когда вы горячо обсуждали тему воспитания человечества. Мне стало интересно, и я присел в это кресло, а потом, незаметно для самого себя, настолько проникся всем этим, что включился в беседу. В нашем обществе становление личности начинается именно с воспитательной группы. Туда направляют, в качестве наставников, самых примечательных людей, которые помогают выявить наклонности каждого из ребёнков, прививают им любопытство, трудолюбие, здоровые амбиции, помогают подавлять эгоцентризм, дают зачатки интересов. Когда дети подрастают, начинается процесс обучения. Только он сильно отличается от привычной вам учёбы. Наши учёные постигли процессы биохимических реакций головного мозга, применительно к процессам образования тех аминокислот, которые являются носителями объектов памяти. У нас знания получаются биохимическим путём, а в школьный период подростки получают навыки культуры, этикета, хорошую физическую подготовку, а главное, происходит выявление личностных наклонностей.
-- Что же это такое? – вскричал Дик Сэнд, глаза которого просто сияли от рассказа их необыкновенного гостя.
-- Каждый человек, мой юный друг, -- улыбнулся Горбовский, -- предрасположен к какому-либо ремеслу или искусству, и надо нащупать это предназначение. Дальше – проще. Человеку гораздо легче обучиться тому делу, для выполнения которого он и предназначен. Тогда его коэффициент полезного действия вырастает безмерно. Он получает от выполнения его удовольствие и радость и готов самовыражаться и дальше. Нет обычной усталости, свойственной тем обязанностям, которыми люди вынуждены заниматься через силу, через «нехочу». Когда таких самореализовавшихся людей в обществе становится большинство, то само общество делает решительный шаг в будущее.
-- Но разве такое возможно? – удивился Артур Грэй. – Оно потому и будущее, что маячит где-то впереди, обещает, манит, как мираж в пустыне, а когда к нему подберёшься поближе, то обязательно отступит прочь, маня новыми обещаниями.
-- Да, именно так и было, но ровно до тех пор, пока человечество перестало топтаться на месте, барахтаясь в болоте потребительства. Вы можете прочесть это на страницах повести «Хищные вещи века» моих авторов, которые предчувствовали такое вот грядущее и желали подсказать, как это можно обойти.
-- И это у них получилось? – недоверчиво спросил барон фон Мюнхгаузен.
-- Это получилось у нас, людей Полдня. А уже мы подсказали нашим Авторам. Запомните самый большой секрет литературы, друзья мои, что те авторы становятся по настоящему великими, которые умеют слышать своих героев и подчиняться их влиянию, потому что устами тех героев с ними говорит сам Бог, в вашем понимании, или Высший Разум, что ближе для меня.
-- Так значит и мы… -- начал было Тартарен, но Горбовский прижал длинный палец к полоске губ.
-- Тс-с, я ведь предупреждал, что это таки большая тайна.
-- А вы знаете, господа, -- задумчиво произнёс Василий Фёдорович, -- я с этим тоже склонен согласиться. Помните, как–то мы приглашали к себе одного жизневеда, который так нас тогда позабавил, а ведь он тоже был всего лишь выдумкой. Я говорю о Козьме Пруткове. Его фраза – «не плыви по течению, не плыви против течения, плыви туда, куда тебе надобно» очень даже глубока и понимается не сразу в её действительном смысле.
-- А мне лично пришлась по душе фраза, -- продолжил Тартарен, схватив за рукав кителя Василия Фёдоровича, -- «если хочешь быть счастлив, будь им». Господа, это же гениально – счастье не как следствие чего-то, а ощущение себя в действительности. Вдумайтесь, насколько просто быть счастливым, а ведь этого чувства столь многим не хватает. Я, знаете ли, давно предчувствовал нечто подобное, но язык как-то не мог сформулировать. А тут – раз и… м-да, надо же…
-- Господа, господа, -- вперёд выдвинулся принц Дакар, известный читателям под псевдонимом «капитан Немо». – Мы, как-то незаметно, отошли в сторону от темы, поднятой нами сегодняшним вечером, темы воспитания человечества или воспитания личности.
-- Ах да, -- вскричал экспансивный барон Мюнхгаузен, составлявший достойное дополнение провансальцу Тартарену. – В самом деле, господа, что же мы обсуждаем – воспитание отдельного человека или всё же воспитание всего человечества в целом?
-- Воспитание отдельной личности, -- предположил Робинзон Крузо, -- и составляет элемент воспитания всех. В противном случае произойдёт то, что не раз случалось в античной древности – государство или группа городов- полисов, культивировало систему учения, развивало отношения, но вдруг появлялось племя варваров и разрушало государство, которое проходило стадию роста силы духа над просто физической силой. В конце торжествовала грубая физическая сила, над развалинами, увы, культурной цивилизации. Я много размышлял над этим обстоятельством на своём острове, где у меня была масса свободного времени для дум, и пришёл к мысли, что воспитание человечества суть процесс не простой, но многосложный, и начинать его надо с… с…
-- С введения общего языка, -- продолжил за Робинзона Горбовский. – Лишь общий язык начнёт процессы, сближающие нации, которые развиваются порой на взаимоисключающих базисах.
-- Это как? – спросил Дик Сэнд.
-- Начинать надо с малого, -- улыбнулся Горбовский, утратив на мгновение внешность истукана с острова Рапа-Нуи, взявшегося научить людей уму-разуму, -- если, конечно, можно назвать общий язык малым.
-- А как это может выглядеть – общий язык? – снова спросил пятнадцатилетний капитан.
-- Это дело долго обсуждалось. Кое-кто предполагал взять за основу один из языков, на котором больше всего говорят – английский, испанский, китайский, предлагали даже русский, но всегда находились такие, кто не хотел общаться на чуждом языке принципиально, в силу религиозных или политических причин. Предлагали вернуть латынь, или арамейский язык, бывшие общими языками в древности. Ещё предлагали придумать искусственный язык, например – эсперанто. Как видите, начало уже положено. Теперь главное, это определиться и начать работу. Много ведь проще – знать свой язык и общий, чем заучивать десятки языков и диалектов, чтобы общаться достаточно полно. Лишь все вместе, «всем миром», как это говорили на Руси, можно решать по-настоящему серьёзные проблемы, среди которых находится и воспитание человечества.
-- А какие ещё серьёзные проблемы стоят между нынешним человечеством и тем будущим, которое бы хотело иметь большинство? – спросил Дик Сэнд и оглянулся на своих более старших товарищей, которые продемонстрировали, жестами ли, мимикой, своё одобрение такому взрослому вопросу.
-- На самом деле таких проблем великое множество и они настолько крепко между собой сплелись, что создали своего рода плотину на пути прогрессивного движения к будущему. Получилось так, что эту самую «плотину» может снести революционно- политическими или религиозными движениями и тогда наступит продолжительная или не очень полоса хаоса, которая вполне реально может стать концом нынешней индустриально- информационной цивилизации, после чего последует падение в пропасть одичания. Может быть, после весьма и весьма затруднительных стараний снова начнётся прогрессивный подъём, но он будет более сложным, если учитывать, насколько истощена уже база полезных ископаемых, а если учитывать ещё количество имеющихся едоков, то… сами понимаете.
-- А если эту вашу «плотину» не прорвёт? – Поинтересовался Артур Грэй.
-- Скорей уж вашу, м-да… Если этот вал сросшихся проблем устоит, то начнётся процесс стагнации всего человечества, которое всё глубже будет погружаться в болото потребительства, когда все ресурсы будут сосредоточены на создании всё новых видов товаров и сервисов услуг. По мере истощения ресурсов развития будут отсекаться «лишние» участники праздника жизни, а когда число их со временем перейдёт условную черту продельной концентрации, то начнутся социальные протесты и волнения. Тоже не лучший вариант, я вас уверяю.
-- Вернёмся к проблемам, -- предложил капитан Немо, -- пока они всего лишь проблемы.
-- Вернёмся, -- с готовностью кивнул головой Горбовский, -- тем более, что ими придётся заняться, рано или поздно. Во-первых, надо разрубить гордиев узел мировой бюрократии, которая сконцентрировалась над социальными и политическими мировыми процессами, начиная с Организации Объединённых Наций и другими, уровнем ниже. Они, эти забюрократившиеся организации, не умеют справиться с управлением меняющимся миром и делают это по старым, проверенным временем схемам, которые уже не срабатывают. Во-вторых, научиться противостоять транснациональным концернам, которые не считаются с законами в попытках заработать всё больше денег. В третьих, решить дело с финансами, которые перестают быть инструментом развития общества и делаются самоцелью.
-- Что же можно сделать с деньгами? – удивился Тартарен. – Деньги, они деньги и есть. Это некое мерило.
-- Когда-то так и было, -- с грустью кивнул Горбовский. – Только это называлось иначе – эквивалент. Универсальный способ оценки товара или услуги. Только со временем деньги превратились в нечто большее – в кумира, в фетиш, и потащили за собой целый шлейф побочных явлений, как то – жадность, зависть, алчность, желание заработать побольше любым путём, а ведь всё это не просто желания и эмоции, а нечто большее – виды энергии, которые тоже задействованы в процессах мироутверждения. Можете отметить, к примеру, то обстоятельство, что попытка ухода от наличности и переход на пластиковые кредитные карты не снижают той эмоциональной составляющей, что характерно для владения налом.
-- Что же можно сделать? – спросил Немо. – И можно ли вообще что-то сделать?
-- Провести общемировую денежную реформу, чтобы выявить неучтённые финансовые потоки и перейти на совершенно новые эквиваленты. Ввести общемировую валюту. Условно назовём это эргом. Пусть эта денежная единица учитывает и энергозапасы, имеющиеся в государстве, и материальные ресурсы, от полезных ископаемых и до товарной массы. А при начислении заработной платы учитывать коэффициент полезности обществу, который учитывал бы и уровень образования и квалификацию и тот положительный эффект, который приносит этот конкретный человек при выполнении своего дела. Это позволит выровнять ту диспропорцию. Которая сложилась у вас, когда какой-нибудь футболист или конферансье зарабатывает на много порядков выше талантливого воспитателя или хирурга, или инженера. Тогда делать свою работу хорошо будет выгодно, а если ещё при исполнении своей работы ты будешь ещё и получать внутреннее удовольствие, вот тогда и начнётся тот период, который мы назвали Полднем. Но до этого времени, вам, дорогие товарищи, придётся очень и очень постараться.
-- Нам? – переспросил Мюнхгаузен, вытянув худую кадыкастую голову. – Вы говорите о нас? Вы не ошиблись?
-- Никак нет, -- поднялся в полный рост Горбовский. – Ведь вы герои, самые настоящие герои, которые уже многие годы ведёте за собой целые армии идеалистов. Весь мир держится на гармонии. В данном случае – на диспропорциях между идеалистами и прагматиками. Одни – теоретики и романтики, другие – практики и работяги. Когда первых становится слишком много, происходит мало дело, а пространственные думы растворяются в говорильне, но зато вторые, когда их становится излишнее количество, строят свой маленький частный бизнес и готовы на любые уловки, чтобы получить больше. Это как инь и янь восточной философии. Вы призваны вернуть утраченные позиции идеалистов и доказать, что в будущем жить интересней, вернуть утраченные ценности, такие, как совесть, честь, отзывчивость, благожелательность, бескорыстие и другие, которые и сделали человека человеком. Мне было очень интересно пообщаться с вами, друзья, но я слышу уже, как меня вызывают товарищи, которые, кажется, уже поняли причину моего исчезновения и теперь, в эту минуту, пытаются вернуть меня обратно.
-- Пока вы не исчезли в своём будущем Полдня, -- выступил вперёд Робинзон Крузо, -- я предлагаю вам, и это общее наше мнение, вступить в наш Клуб, Клуб знаменитых капитанов и решить на его заседаниях многие проблемы прошлого и будущего.
-- Спасибо, друзья мои, -- сказал, улыбаясь, Горбовский, -- я…
Не успев докончить фразы, капитан десантного звездолёта «Подсолнух» растворился в воздухе, перестав быть здесь, в помещении школьной библиотеки. Это произошло в один миг. Все капитаны переглянулись между собой.
-- Будем думать, -- наконец высказался Василий Фёдорович, -- что капитан Горбовский принял наше предложение.
-- Весьма, -- пробормотал Тартарен, придвигая к себе кошёлки и саквояжи, -- весьма приятный человек. Можно сказать – джентльмен.
-- Но, господа, -- вытянулся во весь рост Карл Иероним фон Мюнхгаузен, -- мы же собирались выработать универсальную теорию воспитания, годную на все времена. Как же быть с этим?
-- Если вы о подробном перечне действия, пронумерованных, то это не раз уже было.
-- Да, -- кивнул головой Робинзон Крузо. – Достаточно вспомнить те скрижали, которые принёс евреям Моисей. Там было десять пунктов, подробно перечисленных в Библии.
-- Мы уже говорили об учении Иисуса Христа, -- подхватил Капитан корвета «Коршун». – Это всё не менее убедительно. А сколько после этого было разных кодексов, уставов, уложений, этикетов, которые предусматривали любое действие, но, всё как-то не действовало в полной желаемой мере.
-- А вон, посмотрите сюда, -- указал рукой Тартарен на пионерскую стенгазету, невость как здесь сохранившейся, на которой, на отдельном листочке, были перечислены пункты пионерского кодекса, начинающийся со слов «пионер – всем ребятам пример».
-- Действительно, -- кивнул Артур Грэй. – Если придерживаться того, что здесь перечислено, то не нужна никакая теория.
-- Да, она уже есть, -- кивнул Василий Фёдорович, -- но, несмотря ни на что, мы должны записать все наши речи до последнего слова и представить на суд нашим читателям. Пусть они сами сделают вывод из всего прочитанного. Назовём этот текст Подарком. Пусть это будет подарком как для конкретного дорогого человека, так и даром для всех ищущих. А уж какие они из всего этого сделают выводы, на их совести и мироощущении. На этом предлагаю завершить наше сегодняшнее заседание.
Дик Сэнд подбежал к рынде и отбил склянки. Капитаны прощались друг с другом и отбывали на страницы своих романов. Барон Мюнхгаузен вызвался помочь Тартарену добраться до его домика в родном Тарасконе и доставить туда весь скарб. По их виду можно было догадаться, что они ещё какое-то время посидят вместе, вспоминая старые приключения, которых у каждого было превеликое множество.
Василий Фёдорович подошёл к Дику Сэнду и крепко пожал ему руку.
-- Юный друг наш, ты не раз уже исполнял обязанности секретаря наших заседаний. К тому же у тебя великолепная память. Запиши, пожалуйста, как можно подробней, всё, что здесь говорилось. Мы оставим листки для нашей подруги, которая и передаст их читателям. Кстати, если объявится запропастившийся Гулливер, то перескажи ему о нашем собрании. Честь имею, капитан.
Принц Дакар поклонился Дику Сэнду, прижав ладонь правой руки ко груди. Артур грэй подмигнул своему приятелю и заскрипели дверцы книжного шкафа, зашелестели страницы. Вздохнув, Дик Сэнд склонился над пачкой листов писчей бумаги, окуная, время от времени, перо самописки в чернильницу.
Вдруг позади него послышался шорох. Сэнд быстро оглянулся и успел заметить, как за дальним стеллажом мелькнул человеческий силуэт. Юный капитан был рад предлогу передохнуть от урока чистописания.
-- Сэр Гулливер! – закричал он, срываясь со своего места. – Уважаемый Лемюэль! Постойте! Куда вы пропали?
Когда Дик Сэнд завернул за ряд стеллажей, забитых книгами, то сразу остановился. Там стоял вовсе не Лемюэль Гулливер, герой произведений Джонатана Свифта, (да и зачем бы он стал прятаться от своего товарища?), а совершенно незнакомый человек, худой, измождённый, с потемневшим лицом, изрезанным глубокими морщинами, покрытым сивой щетиной. На незнакомце был надет грязный старенький ватник, шитый-перешитый, с левой стороны груди виднелась тряпица с буквой «Щ» и номером – 854. Человек стоял и насторожённо смотрел на пятнадцатилетнего капитана, как будто тот собирался напасть на него. Примерно так смотрели негры на плантаторов на юге Северо-Американских Соединённых Штатов. Юноше стало неудобно и он сделал шаг назад. Незнакомец улыбнулся, невольно продемонстрировав скудный набор потемневших зубов, наполовину съеденных цингой. Незнакомец стянул с бритой головы непонятной формы матерчатую шапчонку и зажал её в кулаке.
-- Разрешите представиться, сударь, -- произнёс он сипловатым голоском, -- меня зовут Иван Денисович Шухов и пришёл я сюда со страниц повести Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича», то есть известный русский писатель живописал один день моей, увы, нелёгкой жизни.
-- А… что… вы делаете здесь?
Дик Сэнд растерялся до такой степени, что не смог выдумать более умного вопроса.               
-- Должно быть вы, сударь, не читали этой повести, -- осторожно предположил Иван Денисович и тяжело вздохнул, после чего продолжил. – У каждого человека должна быть хоть какая-то отдушина, особенно когда он попадает в чрезвычайные обстоятельства. Для меня вот такой «отдушиной» стала эта школьная библиотека. Здесь так мило, расслабляюще пахнет книжной пылью и умиротворяющим спокойствием. Здесь я получаю заряд меланхолии, который помогает мне пережить трудный день. Ведь там можно прожить, если не заглядывать дальше этого дня. Но здесь-то я могу расслабиться и позволить себе объять весь мир своей мыслью, которой наполнил меня Александр Исаевич. Я сейчас вернусь к себе, молодой человек, но сначала позволю себе небольшую ремарку. Мой Автор призывал жить по совести. Это универсальное мерило нашего мировоззрения. Да, скажу вам, молодой человек, это всё хорошо и так, но как быть, когда человек, в силу личностных характеристик или по причинам построения своей карьеры, избавляется от такого досадного недоразумения, как совесть. Как же быть тогда? Если часть людей будет выстраивать свою жизнь, руководствуясь чаяниями и велениями своей совести, а другие нет, то вторые получат огромное преимущество перед первыми, ибо их стремления не будет ничто сдерживать. Они займут преимущественное место в жизни и будут диктовать свою волю и цели людям совестливым. Как же быть в таком случае? Тоже начать отщипывать свою совесть, дар Всевышнего, равно как и талант, уподобляясь людям ущербно бессовестным?
Пока Дик Сэнд обдумывал, что же ответить этому странному гостю, тот незаметно отступил в тень между стеллажами и растворился в ней. Юный капитан сделал было шаг в ту сторону, как позади него послышался шум. Дик Сэнд обернулся и стал свидетелем удивительного зрелища. Откуда-то из-под потолка свалился Лемюэль Гулливер. Не удержавшись на ногах, он растянулся на полу, потешно задрав длинные ноги, обтянутые белыми чулками, поверх которых были натянуты короткие панталоны со штрипками. Бархатный камзол смягчил падение. Гулливер тут же вскочил на ноги и поднял высокую шляпу с широкими полями, которая скатилась с его головы. Водрузив её обратно, Гулливер принялся оглядываться. Очки его, к счастью нисколько не пострадали, возможно по той причине, что были изготовлены из закалённого кварца, изготовленного на летающем острове Лапута, куда любил наведываться знаменитый путешественник, и где у него было немало друзей.
-- Уважаемый Лемюэль, -- подбежал к Гулливеру Дик Сэнд и помог тому опуститься в ближайшее кресло. – Не ушиблись ли вы? Откуда вы здесь появились?
-- Как хорошо, милый Дик, что я встретил здесь именно тебя. А где все остальные. Я пытался вызывать вас всех сюда, на внеочередное собрание… Впрочем, надо признаться, что мы так давно все вместе не собирались, что я решил устроить всем сюрприз. У меня появилась мысль побольше узнать о каждом из нас и помочь приоткрыть покров тайны, связанной с каждым из нас. Не правда ли, очень интересная мысль. И начать я решил именно с тебя, мой юный друг. Кто твои родители и почему ты был найден на берегу реки. Меня всегда это интересовало.
-- Сэр… -- голос у юного капитана дрожал, и он мял в руках свой берет, украшенный помпоном. – Вы что-то узнали?
-- Узнал ли я? – Воздел руки к потолку путешественник и естествоиспытатель, любопытство которого было безмерно. – Можешь спросить это у учёных одного летучего острова, и они тебе скажут, да они тебе всё скажут. Они придумали чрезвычайно остроумный способ отделения времени от пространства, что позволяет заглянуть в прошлое, а также путешествовать из одной точки земли в другую, минуя утомительную стадию физического передвижения. Признаться, я так и не понял ничего из их разъяснений, но это и неважно. Я хотел сделать вам сюрприз. Сначала я отправил вам сообщение в виде нашей песенки, которая должна была собрать всех вас здесь, а потом я должен был торжественно появиться, но именно в это время кто-то другой делал подобный же опыт, и меня забросило невость куда. Пока мои друзья помогли мне вернуться обратно, прошло время и вот я вижу, что все уже разошлись. Печально, но сюрприза, приготовленного мною, не получилось. Увы и ещё раз увы. Но, главное, то, что касается тебя, я всё же узнал… Нет, так сразу рассказывать это нельзя. Пойдём, я налью себе стаканчик рому, а тебе лёгкого сидра. Ты должен приготовиться. Это нечто… ты должен это знать. Это все должны знать!
Лемюэль Гулливер удалился, утащив за собой Дика Сэнда, которого просто напросто распирало от любопытства и тех фантастических видений, которые его распирали, ни больше- не меньше. В библиотеке не осталось никого, кроме забытой Диком пачки исписанной бумаги. Но он обязательно вернётся, чтобы успеть до утра забрать её. К тому же капитан Горбовский пришлёт короткое сообщение, дополняющее ту тему, которую все они столь бурно обсуждали.
«Кроме всего прочего, -- писал Горбовский, -- важен тот круг общения, который мы избираем. Окружающая каждого человека информационно-энергетическая аура может сочетаться с другими аурами, имеющими сходные заряды. Те люди, которые имеют наиболее насыщенные ауры и могли бы именоваться лидерами или пассионариями, могут влиять на окружающих посредством насыщения общего, объединяющего поля своими эмоциями и настроениями и через это влиять, вольно или невольно, на своих товарищей. Такие лидеры умеют направить толпу, зарядить её, подчинить своим настроениям. Надо научиться чувствовать тот коллектив, где вам комфортно и где ваши «заряды» будут находиться в общем устремлении. Тогда этот объединяющий фактор  будет иметь благотворное значение, и будет играть на благо общества. Обратите на это особое внимание друзья».