Старушка

                На девять дней...

Старушка, лежащая в гробу, была, видимо, при жизни женщиной непростой. Какое-то внутреннее благородство и достоинство сквозили во всех чертах её некогда красивого лица, теперь уже успокоенного на веки. А ведь было время — давала она жару всем: и пришедшему домой подвыпившему мужу, не взирая на величину звёзд на его погонах, и детям — нагловатым девчонкам, и даже своей мамаше (а пусть не несёт чепуху, тошно слушать...) Соседки, сидя на скамейке с семечками, с уважением провожали её монументальную фигуру, величественной статью плывшую в парикмахерскую на маникюр. И хмурое по обыкновению выражение её породистого лица предостерегало их от праздных вопросов и глупых с ней бесед.
Она всегда знала, куда и зачем идёт, и чего вообще от жизни хочет. Его Величество Порядок царил в её мыслях, планах и поступках, и Его же она безжалостно требовала от окружающих. И не получив ожидаемого, не дождавшись повиновения, впадала либо в депрессию, либо в гнев, который бывал воистину страшным и мог отвращать от неё любящих её людей. Но, казалось, она ими особо не дорожила. Она была ни от кого не зависима. И жить  собиралась долго. Так обещало ей великолепное здоровье.
Но неожиданно случившаяся беда, приковавшая её на четыре года к постели, сначала обескуражила, а потом на смерть сломила её. И тот, кто сверху, безжалостной своей десницею ткнул её, некогда великолепную и гордую, туда, где обитало то, что страшило больше всего на свете — неподвижность, беспомощность и зависимость. И не помогали ни слёзы, ни проклятья, ни мольбы об избавлении. До последней капельки испила она горькую чашу мучений. И лежала сейчас по-прежнему достойная, но до неузнаваемости, до скорби иссякшая. И Смерть теперь охраняла её, как когда-то, до поры берегла её, любимицу свою, Жизнь...
Но кожа на лице женщины оставалась странно нежной, бархатисто-персиковой и белой. И не портил её гордой головки безвкусный платок, повязанный завистливой рукой, с глупой надписью “Roma”. И терпеливо и покорно внимала она, некогда атеистка, распевам священника, возвещавшего о прощении и жизни вечной. И казалось, что проснётся и встанет сейчас, и скажет что-нибудь строгое... Но не встала. И уже везла её машина к тому месту, где поджидал её с цветами тот, кого любила она, с кем дралась на смерть и спорила при жизни и на кого злилась за безвременный уход его. И теперь лежать они будут рядом. И будут ближе, чем когда-либо.

Ну, вот и всё. Прощай, мамочка... 

***