Колосья по серпом... исход источников 24

Начало: "Колосья по серпом... исход источников 1"      http://www.proza.ru/2014/09/25/740

                Предыдущая часть: "Колосья по серпом... исход источников 23" http://www.proza.ru/2014/11/06/651


XXIV
 
…Через год после поездки в Свислочь, также в августе, Алесь направился вместе с молочным братом старика Вежи на последнюю в этом году охоту. Через неделю надо было ехать в Виленскую  гимназию. Он сдал экзамены и поступил сразу в четвертый класс.

Детство  кончалось.  Наступала  новая  жизнь. Жаль было бросать вольную  Загорщину, просторы лугов и лесов, свист утиных крыл… Жаль было менять все это  на городскую тесноту, на  гимназическую муштру и зубрёжку, на казенные стены, на серый  снег  в осеннем холодном городе.

Отец выбрал  Виленскую гимназию потому, что и сам захотел пожить зиму в большом городе.

- Этак и запсеть можно. В медвежьей глуши.

Тринадцатилетний хлопец шел теперь с Кондратием на охоту, ощущая, что он  прощается с этим солнечным днем, с гривами среди озер и болот, с облаками. Гривы тянулись одна за одной. Кондратию  и Алесю надо было пройти  ими версты три, а потом углубиться в лес. С одного, правой, стороны к гривам подходили старики Днепра. Слева тянулись залитые водой болота - Равека вышла из берегов, - заросшие шпажником, или меченосцем, как называют его в Приднепровье, аиром  и высокими камышами. Там,  в  роскоши,  растились,  покрякивали  и  иногда  целыми стайками взлетали утки.

Полоса грив кое-где, в тех местах, где излишек воды переливался в Днепр,  рассекалась протоками с чистой водой и песчаным дном. Там можно было    подследить куликов-турухтанов. А можно было и просто свернуть в болота и идти, черпая воду выше голенищ, чувствуя, как тепло в ней ногам, пугая  уток,  которые  лениво поднимаются в воздух.

- Какой это бандит тут ходит?.. Рап-рап… Посидеть спокойно не дают… Рап… рап…

Кондратий и Алесь шли, разделенные верхушкой гряды, невидимые один другому.

Алесь держал ружье наготове, шагал по травах навстречу полным снежным  облакам,  тени  которых  иногда спокойно проползали па камышах, по ряби синей воды, по гривам, по нему самому.

Изредка встречались низкорослые дубки, курчавился цепкий шиповник, расшитый  оранжевыми  ягодами.  А потом опять были травы и вода, вода и травы.

Вересковые  пустоши, облитые солнцем, тук цвели, что неторопливые облака, отражая их скромное цветение, были окрашен снизу в легкий пурпур.

Алма  бежала  впереди,  иногда  оглядываясь  на  Алеся.  И весь  этот  комочек  косматой плоти аж дрожал от охотной стрости. А шагреневый черный нос ловил тысячи запахов: запахи вод, запахи трав, а среди всего этого - домовитый запах утки, диковатый дух дупеля и острую - аж муторно - вонь водяного бугая.

Алесю  не  хотелось  выстрелами  нарушать  величественно-ласковой тишины. И  только послышался выстрел Кондратия, он понял, что надо начинать и ему. Алма как раз вспугнула из камышей чирка, и Алесь срезал его. Потом он свернул в залитое водой болото, даже не болото - ноги теперь ощущали это, - а мокрый заливной луг,  наполовину сажени залитый высокой ильинской водой.

Собака плыла, а там, где было мелко, скакала, делая иногда особенно высокий подскок над камышами, чтобы увидеть, где хозяин. А потом опять только неприметной змейкой шевелился меченосец и долетала из него характерный плеск - животом по воде - спаниеля.

И вдруг это плеск стих. Твердо зная, что, если бы это был подранок, Алма на мокром месте поймала бы его и принесла хозяину, а  не просто  виляла  задом над добычей, как это делают спаниели на суше, - Алесь пошел туда, где замер в меченосце собачий бег.

И остановился, поражённый. Алма стояла и смотрела в заросли, затопленные водой.

На ветви, вогнув ее своим грузом, висели над самой водой вышитые саквы,  какие  носят овчары, красивые саквы из черного войлоку, расшитого белой овечьей шерстью. Из одной саквы торчала рукоять пистолета, видимо, дорогого, отделанного  старым  матовым  серебром. Не  похоже было, чтобы саквы кто-то повесил: слишком неопрятно, на одну сторону, они свисали. Склонись ветви еще немножко - и пистолет выпал бы в воду. Видимо, кто-то просто спешил ночью через болото и, потеряв саквы, не имел времени вернуться и отыскать их во тьме.

Алесь снял саквы и, перебросив их через левую руку, стал мерить глазами: куда ближе всего было неизвестному человеку выбраться на сухое.

Гривы кончались немного поодаль, а за ними, над протоком, краснели в густой зелени пятна осинок. Алесь перешел вброд проток и углубился в лес, не думая о том, что Кондратий будет искать его. Алма вела куда-то, шастая в траве. И вот бег ее ускорился, а потом она стала  и настороженно напряглась спинкой.

- Туба, Алма, - шепотом сказал Алесь.

Распахнув  ветви,  он  увидел  человека.  Человек лежал ничком,  и ноги его выше колен были облеплены грязью,  коричневой  коркой  высохшей  грязи. Раскинутые руки обнимали землю. Густой гривой лежали на траве черные волосы, перевитые  целыми клочками  седой паутины.

Алесь присел над человеком на корточки и тронул его за плечо. Тронул  и  испугался,  поскольку тот с внезапным мучительным  стоном  бросился  вбок,  и  под  его  телом оказалось ружье с прикладом, залитым кровью. Алесь протянул человеку саквы.

- Твои? - спросил он.

И осекся, увидев знакомое лицо.

- Воин, - сказал он.

Рука человека схватила саквы и потянула их к себе.

-  Чего  ты  хватаешь?  -  сказал  Алесь.  -  Ты  бери. Отбирать не буду.

Глаза  Воина  рассматривали  его  с  интересом,  вроде припоминая.

- А кто же это тебе разрешил быть таким невежливым со старшими?

- Ты сам.

- Ого, почему это?

- Оружие потерял, - с презрением сказал Алесь.

- Это ты правду говоришь, - неожиданно согласился Воин. - Мужчина раньше теряет голову, а оружие потом.

Со стоном сел.

- Но я ранен. Плохо мне пришлось. Никогда так плохо не было. Коня я оставил…

- Что эти вы мне… рассказываете?

- Я вспомнил тебя, - сказал  сдержана  Воин. - Мальчик в поскони. Дядькованый  мальчик  из  панского гнезда.

- Ну так и что?

- А то, - сказал Воин. - То, что  семья, где держатся старых традиций, не может воспитать иуду.

На горделивых, высокомерно поджатых губах Воина появилась вдруг неумелая улыбка.

- И еще песня. Там, где поют, - иди спокойно. Воин достал из саквы маленький узелок. Копался в нем.

- Ты меня не презирай, хлопец. Шел болотом и не помню, как шел. В глазах темнело. Видимо, тогда и стянула с меня  ветвь  последнюю  мою  надежду. А искать во тьме нельзя. Да и они шли, наступая мне на пяты. С факелами. С собаками.

- Разве собаки найдут в воде?

- Хорошая собака найдет. Ты  на  челне со своей собакой охотился?

- Охотился.

- Слышит она, где утка?

- Волнуется. И я всегда смотрю в ту сторону.

- Ну вот, - улыбнулся  Воин. - Остальное делает выстрел. А им меня поймать необязательно. За меня - живого или мертвого - награда тысяча рублей…  Если бы у меня  две головы  было - одну бы  обязательно продал. Завалился бы деньгами.

Длинная прядь травы лежала на его ладони. Увядшей, но еще зеленой травы.

- Кровавка, - сказал он и начал жевать траву.

Выплюнув зеленую кашу на пальцы, он обнажил ногу. 

На бедре кровавилась широкая рана. Воин положил на нее кашу и начал втирать. Кожа на его лице из горчичной стала зеленоватая.

- Печет, - глухо сказал он. - Значит, хорошо. Значит, антонов огонь не прикинулся.

Достав из картуза черного пороха, он намочил его слюной и положил на рану сверху.  Потом перевязал ногу чистой белой тряпочкой.

Алесь смотрел немного брезгливо. И Воин заметил это.

-  Противно, - сказал он. - А ты не брезгуй. Без этого ни один настоящий  мужчина  не  проживет. Может, и тебе придется некогда, не дай бог.

- Мне не придется. 

- Не зарекайся. Ты что же, любишь жандармов?

- Нет.

- Видишь. Отец твой их не любит. Дед. Прадед не любил. Все… Клетки не любит никто. Каждый, кроме кролика, хочет ее сломать. А вольного ждут силок, раны, смерть. Обессиленный, он чутко прилег на бок.

- И все равно это лучше, - пробормотал он. - Забиться куда-нибудь и… подохнуть.  Лишь бы не висеть в суме, как гусыня на откорме… Чтобы не лез тебе каждый  грязным пальцем в клюв, не тыркал туда орешков… Чем их орешки - так лучше… своя ряска в болоте.

Смежились глаза.

- Ты один? - спросил он.

- Нет, там, на гривах, молочный дедов брат.

- Угу, - сказал Воин. - Этот тоже будет молчать. Ты  -  иди  к  нему.  Я  полежу,  приду в чувство…  Мне  надо  быть спокойным. И хитрым.

- Может, привести вам коня?

- Го! Это далеко… Очень далеко. Теперь мне надо добывать другого, чтобы добраться к своему.

Алесь встал.

- Я пойду. Я… не скажу никому.

- Знаю, - просто сказал Воин.

Он смолк.  Алесь  окинул  глазами  фигуру,  позвал Алму и пошел с ней к опушке.

Лес редел. Алесь видел, как лучи солнца все чаще пробивали своими копьями листву, как они пробирались в самую чащу, как навстречу им дымила земля.

Между  ним  и  солнцем  клубились  в  воздухе  рои  мошек, будто тысячи до красноты раскалённых веселых искорок, которые вели и вели свой тревожный и радостный танец.

…История  с  болотной  погоней  закончилась  совсем неожиданно.

Воин не мог знать, что на него в этот раз охотился не один Мусатов. Мусатову прислали в помощники человека из  губернии.  Начальству  надоела неуловимость  Черного Воина. С этим осколком прошедшего восстания надо было кончать. Начальство не гневалось на Аполлона Мусатова: оно знало, что преступнику в собственном доме помогают и стены, что Мусатов распорядительный и деятельный человек и не его вина в том, что бандит гуляет на свободе.

Собирать слухи - это было не его дело. Следить, расспрашивать крестьян, ловить  стороной  уха  их  разговоры должен сыщик.

Так появился в окрестности Суходола Николай Буланцов, знаток  своего почетной и  нужной  государству  профессии, исправный человек лет двадцати.

Буланцову надо было возвыситься еще больше, чем Мусатову. Последний уже  достиг кое-чего, а этот только делал первые шаги. Мусатов все же имел дворянство, пусть нищенское и захудалое, а Буланцов происходил из кантонистов, из париев, ученых на медные деньги, из тех, ниже кого на всех просторах Российской  империи были только воинские поселенцы и еще панщинные мужики у очень плохих панов.

Сын битого, хлестанного  отца, человек, детским миром которого была казарма, а развлечением - дни, когда беглых прогоняли сквозь зеленую улицу, он жаждал карьеры как единственного средства избавиться от окружающих ужасов, от зуботычин,  от  стояния с кирпичной  выкладкой  под ружьем.

Начальство всегда было право. А если подчиненным и не очень сладко под его  грозною дланью - тем хуже для подчиненных. Значит, надо возвыситься, чтобы не страдать от рукоприкладства. Надо стать незаменимым, и тогда сам получишь право бить, сам вынудишь других бояться и тянуться струной.

Такие были его бесхитростные рассуждения. Такие же, как и у всей породы  карьеристов,  какой  она  была  и  какой  она будет.

Нервный и желчный в душе, но внешне дисциплинированный и рассудительный,  Николай  Буланцов понял, что Мусатов берется за дело не с того конца. Надо было точно знать, где бывает бандит, а гоняться - дело последнее.

И он вспомнил об исповеди, о тайне исповеди. А поскольку никакой поп, который уважает себя, не выдаст этой тайны, он подумал, что поп наверняка может поделиться интересной новостью с дьяконом своей церкви. А у дьякона, конечно, есть жена, которой нет резона держаться в особенно за чужой секрет. Это, конечно, не касалось обычных сплетен, но могло касаться серьезных случаев.

Все церкви, кроме церкви в Раубичах и Загорщине, были закрыты приказом старика Вежи.

Служили только в церкви в Милом. И там Буланцову повезло. Ему удалось  втереться в доверие к дьяконице и получить известия, что  Воин  помогает  деньгами  крестьянам глухой деревни Янушполе и иногда пополняет там запасы овса для своей лошади.

Из губернии и из уездной полиции вызывали людей, из псарни Кроера взяли собак и незаметно окружили деревню. Воин нарвался на двенадцатые сутки. Вышел из пущи  просто под пули. Тут бы выждать и брать его, но погорячились земские и открыли  стрельбу, когда до настороженного человека было еще саженей сорок. Испугались подпустить его ближе.

Раненый Воин убежал. За  ним гнались три часа  и, уже  ночью,  загнали  его  в болото, залитое водой. Мокнуть никому  не  хотелось, тем более что шли по  кровавым следам, которые тянул Воин по росянке и белоусу. Потому реквизировали  три плоскодонки и с факелами тронулись за ним. Верхом поехал только Мусатов на своем чалом.

Прочесали все - и напрасно: то ли не увидели во тьме, то ли человек захлебнулся, успел улизнуть из болота в лес, на счастье, не такой уж и большой.

Буланцов по приказу Мусатова оцепил лесной остров.

Сам  Мусатов  остался  у  болота,  зная,  что  волк всегда  бросается  от  загонщиков  туда,  где,  как  ему кажется, никого нет, и где его ждет охотник.

Он думал - и в общем резонно, - что Воин спешит как можно удалиться от болота. Он не мог вообразить, что рана слишком тяжелая, чтобы далеко убегать, что она в ногу, что только последними усилиями, из последних сил убегал от них так долго человек, который выше всего ставил волю. И Мусатов остался. Слез с лошади и присев на  кочку, зная, что ждать ему никак не меньше часа. Воин видел это. Он лежал на  том самым месте, где нашел его Алесь, саженей за тридцать от Мусатова. А поскольку для Воина это был единственный путь к спасению, он действовал более осторожно и чутко, чем его враг. Он  пополз.  Пополз  не  спеша,  зная,  что каждое торопливое движение - это его, Воина, смерть. Ему повезло. Жандарм оглянулся только два раза. Он знал, зверь никогда не бежит из лёжки, пока не услышит шума загонщиков.

Воин не хотел убивать. Шум до добра не доведет. Кроме того, ему нужен был  покой на те пару недель, пока он отлежится и придет в чувство. Он знал, если убьет - власти нагонят в окрестность столько сыщиков, что это будет конец.

Он полз к лошади. И когда до чалого остались какие-то три шага, он резко встал  и из последних сил обхватил лошадь за шею. Лошадь фыркнула  и подалась немного вбок. Мусатов услышал фырканье и обернулся.

Заслоненный лошадиным телом, стоял, совсем неподалёку от него, тот, за кем они гнались. И пистолеты были в обеих руках Воина. Первый выстрел жандарма  неминуемо свалил бы коня, и первый выстрел мог быть смертельным для него, Мусатова, если в ответ грянут пистолеты врага.

Этот  не промахнётся. Мусатов, к сожалению,  слишком  хорошо знал его ловкость.

- Мусатов, - сказал Воин, - покажи свои козыри.

Зеленоватые глаза жандарма не бегали. Они с полным осознанием смертельной  опасности смотрели на Воина. Мусатов в первое же мгновение трезво оценил положение, понял, что Воин стрелять не будет, если не выстрелит он, Мусатов,  и  значит  -  не придется  платить  за  игру жизнью.

Потому что он сразу понял: проигрыш.

И он с твердой  улыбкой  положил  руку  на  рукоять пистолета.

- Козырный король, - сказал он.

- У меня туз и дама, - сказал Воин. - Бросай карты.

- Я знаю, - сказал Мусатов. - У тебя две битки, в меня - одна. 

- На счастье, - сказал Воин.

- К сожалению, - сказал Мусатов.

- Бросай, - сказал Воин.

- Сейчас, - сказал Мусатов.

- Вывинти кремень.

- Почему нет, когда ласковый пан просит?

Руки Мусатова вывинтили кремень и отбросили его. Воин знал теперь: чтобы  поставить новый - надо  две  минуты, и пока он не тронется, Мусатов не начнет.  Значит, самое меньше сто восемьдесят саженей.

Скрежеща зубами, он попробовал сесть, сорвался, ощущая,  как  с  висков  стекает  холодный пот, и опять, почти одними только руками, вскинул в седло свое измученное тяжелое тело.

И сразу взял в бешеный галоп, просто по воде, что заливала луг, туда, к далеким гривам, в брызгах и взлетах капель, в пене.

Теперь ему, Воину, никак нельзя было проиграть. Упадет от выстрела, упасть на  этой равнине - возьмут голыми руками. Так далеко! Так еще далеко до грив, до спасательных стариков за ними, до плавней, заросших  высокими камышами, до берегов,  заросших непролазной  крушиной  и обвитых  хмелем, до  Днепру,  за каким овраги и леса!

Выстрел грянул далеко за спиной. Мусатов справился за какие-то полторы минуты, даже меньше. Все равно: между ним и пистолетом добрых сто шестьдесят саженей.  Он недосягаем.

В душе Воин дал себе слово никогда больше не шутить. Стоило было чалому споткнуться - и в Суходол привезли бы на гнойной телеге "труп известного бандита".

Но в душе он гордился,  ведь  знал: с Мусатова будут хохотать даже враги. Потому что он, слабый и тяжело раненый, обвел двадцать загонщиков и вырвался из кольца на коне их начальника, того, кто еще несколько минут назад был уверен в победе.

Чалый вынес всадника на гребень гряды,  и оттуда, с высоты,  Воин  увидел  за  собой  залитый луг, соринки людей на другой  его  стороне,  а  перед  собой  заросли  и далекую-далекую ленту Днепра.

Продолжение "Колосья по серпом... исход источников 25" http://www.proza.ru/2014/11/10/1523