Последний трамвай

Последний приход был особенно сильным. Я знал, что вскоре меня опять начнет ломать, но сейчас мне было хорошо. Я сидел в трамвае, иногда лениво отхлебывая из бутылки дрянное дешевое пиво.
- Ты заметил, что мы одни в трамвае? – спросила, повернув ко мне голову Маша, маленького роста и крайне несуразного вида рыжая девочка.
- Да, круто, - сухо ответил я и вновь впал в расслабленную истому, наблюдая за проплывающими в окне сумерками.
- Нет, ты не понял. Последний трамвай. Абсолютно пустой вагон, даже кондуктора нет. Есть в этом что-то романтичное и отрешенное, - сказала она, пытаясь сделать загадочный вид.
- Покурить можно.
- Ну не издевайся, смотри, как красиво, - она указала на реку, над которой мы как-раз проезжали по мосту, в волнах играли красные солнечные блики, - красиво так, и хорошо. И солнце так греет приятно. И вообще, вдумайся, последний трамвай, пустой. Это не просто фраза, в ней что-то большее, ускользающий кусочек счастья.
- Что может быть большего в слове «последний»? В нем только страх и тоска, и грусть. Перестань выдумывать романтику там, где от нее не осталось и следа. Ты меня раздражаешь. И вообще, ты опять нажралась как свинья, а теперь рассуждаешь о прекрасном и о счастье. Какое тут нахрен счастье? Где ты его нашла? – зло выпалил я.
-Ну и что? Мне было плохо… Да и тебе то какое дело?
- Тебе всегда плохо. И, да, мне плевать.
За окнами проплывали унылые пейзажи промзоны: заборы с колючей проволокой, заводские проходные, огромные дымящие трубы, уходящие в небо, озаренное закатным светом. Ехать оставалось еще минут сорок, трамвай останавливался на остановках, но в наш вагон никто не заходил.
- Ты такой обозленной из-за этого, - она ткнула меня в левую руку, - эта дрянь тебя убьет.
- Намного быстрее меня может убить любая другая хрень. Хоть алкашь с «розочкой», хоть бухой мент.
- Это же глупо, так думать. Будто все так плохо. Смотри, сейчас же, например, хорошо. И красиво на улице. И много таких моментов было и будет, веселье, прогулки. Зачем ты все очерняешь? Хочешь выглядеть таким конченым страдальцем?
-Ха-ха, - я невольно засмеялся, - откуда в тебе так много этой детской наивности? Думаешь, если ты сейчас часок порадуешься что-то сильно измениться? Завтра ты опять нажрешься. Посмотри на себя, на меня. Думаешь у нас есть моральное право быть счастливыми? Да, и вообще. Что такое это твое счастье? Повеселиться часок? Сидеть в развалившемся трамвае и пялится на один сплошной завод, ядовитый дым, полуразрушенные дома и унылых работяг? Зачем ты всюду пыхаешь свое: «Все должны быть счастливыми». Не все должны. Ты – мусор. Грязь общества. Я-тоже. Мысли реально. Ищи способ почаще впадать в эйфорию и не сдохнуть, вот тебе наше счастье, доступное. А о вечном и праведном поговори со священником, когда хоть раз пройдешь возле храма трезвой.
Я встал и, отойдя в левый бок вагона к окну, чтобы водитель не смог увидеть меня в зеркало заднего вида, закурил. Меня и забавляли, и одновременно раздражали попытки Маши учить меня жизни. Кто она мне? Никто. Мы просто живем неподалеку и иногда напиваемся в одной компании. Она, как напьется, жалуется всем на несчастную, безответную любовь, совокупляясь при этом со всеми, кто настойчиво потребует от нее тела, в ее шестнадцать. А потом видит в каждой мелочи знаки и символы грядущего счастья и пытается втолкнуть их мне, двадцатилетнему наркоману со стажем. Счастье? Где тут оно? На дне бутылки и на конце иглы наше счастье. Я докурил и вернулся на место.
- Я знаю о чем ты думаешь, и что ты думаешь обо мне. Но то что я сейчас такая, не означает, что я не могу быть счастлива. Могу. И ты можешь. – говорила она, чуть всхлипывая. Мне даже показалось, что она подавляет порывы заплакать.
- А что ты для этого сделала? Ничего. И я ничего. Не строй иллюзий.
- Надо ждать. Меня когда-нибудь тоже полюбят.
- И именно поэтому ты ложишься под каждого, кто попросит? Ждешь принца? – теперь она перестала сдерживаться и просто ревела.
Я уставился в окно. Высились дома – сталинки, красивые, но обшарпанные и исписанные похабщиной и рисунками половых органом. Дальше парк, посреди которого, в память Великой Победе стоял ржавый советский танк и нарисованная на нем балончиком черная свастика. От ее слез мне стало как-то не по себе. Совесть.
- Ладно, не плачь. Я тебя не осуждаю. Твоя жизнь – разлагайся, как хочешь.
- Я просто не хочу верить, что мир и вправду такой ужасный, как ты говоришь, - сказала она, пронзительно взглянув мне в глаза, я отвел взгляд.
- Мир прекрасен, ужасны в нем только мы. Просто не все еще это поняли.
- Может ты и прав… Но, тебе же тоже порой хочется что-то изменить?
- Да, хотелось. Но уже поздно. Я не слезу, остается выжимать все из того, что осталось. А ты – идиотка.
- Я, но?..
- Сама себя топишь.
-Да…Но я могу попытаться.
-Так пытайся. Но у тебя не хватит духу, и дальше ты так и будешь скатываться все ниже, пока не сдохнешь в каком-нибудь гадюшнике от передоза или спида.
- Не говори так. Я могу попробовать.
-Валяй, мне плевать.
Дальше ехали молча. Я лениво допивал свое пойло. На улице уже стемнело, часы показывали полночь. На небе сгущались тучи. Людей на улицах уже почти не было, кроме небольших компаний пьяных подростков и одинокого мальчонки, перебегающего дорогу с пакетом клея в руках. Вот они люди, вот она реальность. Красиво? В арке дома два мента лениво попинывают какого-то алкаша, а затем волокут в машину. Красиво? На обочине лежит котенок с развороченными внутренностями, их клюют вороны. Красиво? В кустах, возле роддома, сидя на корточках испражняется женщина, особо не прикрываясь, рядом мужик из горла потягивает водку, держа за руку сына. Романтично?
Минут через пять мы подъехали к Октябрьской. Маше на следующей выходить. Она засобиралась, встала и прошла к двери, я остался на месте.
- Завтра как всегда? – украдкой спросила Маша
- Да, - ответил я с ухмылкой, подумав про себя, что задав этот вопрос она проиграла, если не мне, то самой себе точно.
- Я, тогда, позвоню.
- Ладно.
-Пока.
-До завтра, - Трамвай остановился, дверь открылась и Маша вышла.
Через две минуты мы приехали на мою остановку. Заморосил дождик. Я вышел, накинул на голову капюшон и остановился перед переходом. На душе, после этого разговора остался дурной осадок, я был зол. Я с силой разбил бутылку об асфальт подо мной.
 А ведь последний приход был особенно сильным, - горько подумал я, закурил и отправился домой.