Колосья по серпом... исход источников 23

Начало: "Колосья по серпом... исход источников 1"      http://www.proza.ru/2014/09/25/740

                Предыдущая часть: "Колосья по серпом... исход источников 22" http://www.proza.ru/2014/11/05/898


ХХІІІ
 
Сначала выпустили свои котики вербы. Потом, перед пасхой,  начали  сочиться  прозрачным  соком  пни срубленных берез.  Потом почки  стали  зеленые,  а  леса  - темные.  Позже  заплакали  перед  купальем  травы:  должны были назавтра  погибнуть. А  затем  пришла  очередь  полечь колосьям.

Год не порадовал. Он много обещал дружной хорошей весной и спорыми, теплыми и крупными дождями. А потом ничего не дал. Опять не дал. Который уже раз.

Дожди пошли беспрерывно. Ростки захлебывались в  глубокой  холодной  грязи,  желтели  и  гнили.  А  с  конца апреля навалились холода и цепко держали нивы вплоть до середины июня. Земля, если засунуть в ее руку, была не теплая, а студеная и липучая, как ил, выброшенный из самого дна могилы.

Дни  и  ночи  стали  теплые  только  в  концы  июня. Голод как будто подготовил почву под свое зимнее жнивье и щедро бросил людям ненужную теперь теплоту.

На  озими  не  вернули  семян,  тем  более  что пришлось спасаться: перепахивать поля и засеивать  их под яровые. И этот поздний сев еле закончили на купалье, а это означало, что осенью зеленя почти наверняка побьют утренники.

И все еще, третий год, болел картофель, и клубни его были как грязь: не отличишь от земли.

Пан Юрий  и  старик  Вежа  в  конце  июля  наполовину разорили  амбары,  давая  ссуды,  понимая,  что надеяться не на что, отпустили мужиков на годовой оброк. Пусть идут с плотами, пусть отправляются в своз, пусть добираются  на  строительство  железной дороги,  лишь бы  не  голод,  лишь бы  не разорить амбаров до дна. Ведь неизвестно еще, что будет в следующем году.

В  конце  июля  вопль  о  помощи  долетел  из городка  Свислочь,  где  жила  далекая  родственница  пани Антониды, двоюродная сестра ее матери, Татьяна Галичская. Пан Юрий надумал направить туда обоз семенного зерна: на следующий год. Послали еще и триста рублей деньгами, чтобы был залог на случай настоящего голода, чтобы хотя раз на день кормить горячим детей, женщин и слабых (у тетки было нечто около восьмидесяти душ, жила она одна, просила только семени – возможно,  как-то  и  перебьется  с людьми).

Проводить обоз должен был Алесь. Во-первых, люди из конторы были в разгоне, во-вторых, пусть привыкает к делам, в-третьих, время хлопцу, вообще, посмотреть мир. Целую зиму еще  сидеть  ему  в  Загорщине  и  у  Вежи, прежде  чем пойдет  в  гимназию.  Целую  зиму  учиться,  целую  зиму практиковаться  в  языках,  слушать  Фельдбауха,  monsieur Jannot и других. Отец и тот удивлялся сыновним успехом и долготерпением… Пусть едет, пусть посмотрит мир. И началась далекая дорога.

Скрипели колеса возов, шли рядом с ними мужики. А молодой Загорский то ехал рядом с обозом на мышастой Косюньке, то сворачивал с дороги и скакал мягкими  проселками, проезжая деревни и хутора, то лежал на возу, высоко-высоко, и смотрел на золотые облака.

Какие бесконечные дороги! Какие запутанные перекрестки за  красненькими  троп, что  вливаются  в  их!  Какие  согбенные деревянные  кресты,  все  серые  и  в  глубоких  трещинах, стоять на пересечения путей.

Тянутся мимо них возы, идут странники с трёхгранными острыми посохами и котомками за спиной. Идут борколабовские старцы с синеглазыми  мальчиками прозрачной иконописной красоты.

Бабы несут за спиной поклажу, с узлом закрутив на груди концы шалей. И  узкими,  какими-то особенно женственными и поданными  вперед кажутся их плечи, сжатые жестокой  тканью,  в  которой лежит неподвижная тяжесть.

Поет лира под придорожным вязом. Иногда солнце закроет дымно-агатовая завеса мимолетного дождя. И тогда ноги месят дорожную грязь, - тысячи  ног, - и корчмы становятся особенно темные, опаловая шкура коней делается гнедой.

И на все это - сколько уже лет! - смотрит обведенными синькой глазами, весь в потеках, покрашенный охрой  и медянкой распятый Христос.

…Свислочь, о каком Алесь поныне даже не слышал, был маленьким городком.

Средь  зданий  чуть ли  не  самым большим казалось здание прогимназии. Но и оно был запущено, как почти все остальные здания городка. Там, где когда-то были площадки для игры в мяч, куртины и баскетные ограждения, теперь - и на дворе и на улице - тянулись заросли ароматных мелких ромашек и подорожника, среди которых терялись тропы.

Городок готовился к годовой ярмарке, которая собиралась начаться  послезавтра,  пятнадцатого  августа,  и  потому  на площади было уже довольно густо и людно. Стояли запакованные возы, тюками лежала овечья шерсть, жевали жвачку волы. Теткин  дом  был  за  какие-то  полверсты  от  конца городка: большой, деревянный, под соломенной крышей - на галереях и щепяной крышей - над жилыми комнатами. Большой сад  спускался  во  влажный,  звонкий  от  многочисленных  ручьёв, тенистый овраг.

Старосветские уютные комнаты с низким потолком. На окнах кроме первых рам  были и вторые, с цветными стекляшками. Они заменяли ставни. А в самих комнатах стояла давняя мебель: пузатые ореховые секретеры, дубовые  резные  ящики  у  стен  и  угловые - одна на четыре комнаты - очень теплые печки, обложенные голландским кафелем. На белых плитках плыли под всеми парусами синие корабли.

Тетка,  маленькая,  живая  женщина  в очках, встретила Алеся объятиями.

- Приехал, сынок… Ну, вот и хорошо уж, что приехал…  Ярмарка  начнется,  наедут  местные с хлопцами и девками… Будет и у нас весело.

Семя приказало перемерять  и ссыпать в амбары, но от денег отказалась:

- Слава богу, голодать не придется. Обсеменимся вашим зерном, а остальное можно пустить на хлеб. Мне что? Еда - своя, наливки - свои. Одежды - полные ящики. И ничего мне не надо, разве что колода карт - одна на три месяца: в "хобаля" сыграть и подчас пасьянец  (она так  и сказала - "пасьянец") разложить.

Суетилась, собирая на стол вместе из девкой:

- Благодарю пана Юрия. Такое уж несчастье! Просто хоть  садись  на  землю  и  пой  "Ой  вы,  гробы,  гробы, вселенские домы"…

Посерьезнела:

-  Пусть  пан Юрий  не  думает. Семена  на  ту  осень отдам.  Ради  спокойного  сна.  Не  хочу,  чтобы  мне  ночью дьяволы снились и еще, не дай бог, язычники-солдаты.

-  Сжальтесь,  тетушка,  -  рассмеялся  Алесь,  -  какие же солдаты язычники?

- Язычники, - уверенно сказала Татьяна Галичская. - Кто же это, кроме язычника, будет стрелять в людей, только из-за этого оружие носит и еще и клясться нечистой клятвой, что будет стрелять и не будет упрямиться, если прикажут… Язычники и есть!.. Ну, а если бы Христос второй раз пришел? То-то же! Так бы они  и стояли со своей клятвой второй раз около креста, как, не сравнивая, римские голоногие бандиты.

Тетка  Алесю  понравилась.  Показывала  хозяйство: четырех коней, два из каких были под выезд, трех голландских коров, пекинских уток и кур-леггорнов. Показывала  клумбу  с  "разбитым  сердцем"  и "туфельками  матери  божьей",  с  левкоем  и  золотым царским берлом. 

В  самом  глухом  уголке  сада  -  чтобы,  не дай бог,  не наелась  домашняя  птица  -  лежали  на  траве  выброшенные  из наливки багровые вишни. Красивый махаон сидел на них и дышал опалово-синими крыльями. Пил. Пьяный-пьяный, такой счастливый махаон.

А вечерам сидели на террасе, пили кофе с маслянистыми холодными пирожными и говорили о том о сём.

- Так вы так и живете одна, тетушка?

- Совсем одна. И мне никто и не нужен после смерти покойного Евгения.

- Он кто был?

-  Он  в  двенадцатом  году  набрал  кучку  людей: десять дворянчиков и три десятка своих мужиков. Ну и пошел. Сожгли они однажды висящий мост, пожгли французское сено. Потом ловили и били этих… как же их?.. мародеров?  Фуражиров?  Ну,  все равно.  А  потом  уланы пришли их ловить, так они и уланов побили.

- И родственников других не было? Совсем-совсем?

-  Теперь  нет.  Только  твоя  мать.  А  еще  раньше, до смерти мужа, был у него  двоюродный  брат,  Богдан.  Но  тот еще,  дай  бог  памяти,  восемнадцать… нет,  двадцать  лет назад исчез…

- Как исчез?

-  А  так… Связался с мятежниками,  когда  тут у нас дворяне  бунтовали. А когда  они не бунтуют? Всегда грызутся, как собаки какие-то. А женам - точи слезы. Вот и он пошел с оружием, и так и исчез. Ничего после того про него не слышали. Кости, наверняка,  дождик  мочит,  ветер сушит. Так что ты теперь мой наследник. Быть по сему. Тут охота добрая. Выдры этой самой - так утром по берегам как гусыни ходили. Лапы большие, с перепонками.

Пошла  и принесла пожелтевшую костяную шкатулку. Сидя в кресле, разбирала его.

- О, - сказала наконец, - это единственное, что от брата Евгения осталось. Мужиков в доме нет. Себе возьми.

Это  был  амулет  старого  дутого  золота,  видимо, дешевый  материалом,  но  дорогой  своими  годами.  Размерам с ладонь младенца, он тайно и тускло сиял на руке у Алеся. А на нем Белый всадник с детским, как опухшим, лицом защищал Овцу от Льва, Змия и Орла.

- Спасибо, тетушка. - Алесь знал: человек не должен манежиться, когда ему дарят. - Только как же его?..

- Повесь к медальону, - сказала тетка. - Вижу же я цепочку.  И носи. Помогает, говорят. Кто носит - никогда не попадёт в руки врагу. Трижды три раза избегнет верной смерти.  И  еще,  все  его  будут  любить,  ведь  он  защищает Овцу от Льва, то есть власти, Змия, то есть хитрости,  и Орла, то есть хищности… Может, и Богдан спасся бы, и вот, идя в лес, забыл. 

Алесь  привязал  золотую  цепочку  медальона  к стальной Майкиной цепочке. Сам себе он посмеивался. Ну, какая верная смерть может ему угрожать? Какие такие у него могут быть враги?

…Через день началась свислочская ярмарка. "Пречистая". Торговые ряды плеснулись далеко за границы площади. Торговцы  ловко  мотали  на  медный  аршин вишневое  и  белое  сукно. Свистел,  по-змеиному извиваясь в воздухе, шелк. Ползла шерстянка, и весело бегал ситец.

-  А-а  кувшины-кувшины-кувшины! Звенят,  как  колокола, звенят, как войтова голова.

-  Же-лезо,  же-лезо!  -  это  басом.  -  Кос-са  -  на эконома, безмен - на тещу!

Взлетали,  как  корабль  на  волнах,  пестрые  качели. Оттуда доносился неискренний девичий визг.

-  Вот  навались!  Вот  навались!  Все  дорого  -  мое дёшево.  Все  дорожает  -  мое  дешевеет.  Дешевеет  мыло, дешевеют веревки.

Шарманщик-итальянец пел чахоточным голосом о неизвестном. Обезьяна в зеленом платье протягивала ладонь, скакала рядом с хозяином и смотрела  в  глаза  людям  горестно-непонимающими детскими глазами.

Торговал  тканями  красивый  перс с пламенной бородой. Водил "Михала" цыган.

- Батю, подходи - пошутим! 

Страстно спорил с беловолосым мужиком лошадиный барышник. Громко,  наверняка,  аж  пальцы  болели,  бил  в коричневую, как земля, ладонь, звучно кусал узду на знак того, что не обманывает.

Узкоглазый караим, похожий одновременно на дикого хазара и на великого раввина  Якова  Леви,  бранился  с горбоносым евреем, у какого в ряд стояли водочные бокалы, кварты, полкварты и другое счастье пьяного.

Алесь ходил среди этого разноголосого, пестрого моря  немножко  обалделый  и  как  будто сонный, но радостно потрясенный. Сонные были глаза, потрясенное было сердце. Висели золотые бороды льна, приятно пахло рыбой  и кисло - шкурами.

Громоздились  пирамидами  яблоки,  над  сизыми,  словно затуманенными  дыханием, сливами пели золотые осы. Сапежанки, урьянтовки, слуцкие бэры  пахли  так, что сладко становилось во рту. Везде лежали овощи, битая птица, мясные туши. А рядом - рябчики, кряжные утки, дупеля для панского  стола. Бочонки лесного меду  и желтоватые круги воска. Шкуры диких зверей. Страна была богатая. Страну ждал голод.

…Около слепого старца с лирой почти не было людей: не дать - грех, а дать не было чего. Старик пел: темный провал рта в серебряной бороде. Лирник был такой старый, что борода  ему  была кстати. А рядом с ним кроме  двух женщин,  которые плакали, стоял хлопец, может, на какой-то год старше Алеся, невысокий, приземистый, с темно-русыми красивыми волосами. Черты у хлопца были неправильные,  но  крупные  и даже чем-то красивые. Тяжеловатый подбородок, большой твердый рот. Жестковатый неправильный нос. Из тысяч и тысяч людей, по одной только форме носа с крутыми ноздрями, Алесь всегда узнал бы в нем местного, здешнего.

Небольшие, синие с золотыми  искорками, глаза хлопца были теперь задумчивые и мягкие. Прядь волос падала на высокий чистый лоб. Он слушал. Слушал, нахмурив тонкие и черные, словно тушью наведенные, брови. Алесь рядом с ним также начал слушать под тоскливые вздохи баб.
 
                Ой, то не чорная хмара падступае.
                То турэцкі кароль наступае
 
Турецкий король наступал, чтобы взять за себя Андрееву дочку. И не только ее.
 
                Сватаць нівы, бары, і разлогі,
                І лугі, і праўдзівага бога.
                Сватаць дым у закуранай хаце,
                Ўсю зямлю нашу бедную сватаць.
 
И  не  выдержало  женское  сердце.  Андреева  дочка убежала  в  лес  и,  сидя  в  развилке  дуба,  готовила подарки  королю,  приказывала  подругам  точиить  ножи, чтобы кроить ими для него полотенца. И вот король подступил со всей своей черной силой. И тогда…
 
          
                Не папала яна ў палаценца,
                А папала у шчырае сэрца
                І каню пад падковы упала.
                Паміраючы ж, так прамаўляла:
 
Страшно гудели струны:
 
                Ой, не будзеш ты мець, чарнарогі,
                Ні лугоў, ні праўдзівага бога,
                Ні бароў, ні дзяўчат, ні багацця,
                Ані дыму ў закуранай хаце.
                За якое ні схопішся сэрца – 
                Ўсе адкажуць адзінаю смерцю.
                І адкажуць пажарамі хаты
                І зямелька, якую ты сватаў.

Нищий  смолк. Хлопец тяжело, будто от сна отрываясь, вздохнул и бросил на лиру три медных копейки. Непонимающе взглянул на Алеся. И вдруг глаза стали ироничные и немножко злые: увидел, что красивый подросток с серыми глазами хочет положить на лиру серебряный полтинник.

-  Сошел с ума,  что ли?  -  спросил  он  громким  насмешливым голосом.

Алесь терпеть не мог, чтобы над ним насмехались незнакомые.

- Тебя не спросили, - сказал он.

- Оно и видно, что из золотых кафтанов. Головка, как маковка, а ум - как…

Загорский знал, что продолжение пословицы злое и немного неприличное.

- Ты бы повторил, - с угрозой сказал он.

- А я не глухому говорю, - сказал хлопец.

- То и видно, что скряга. За такую песню полтинника ему жаль.

- За эту песню мне миллиона не жаль. Да только не из твоих рук.

- А что мои руки?

-  А то, что  иная  доброта  хуже глупости.  А доброта богатого…

- Зато ты, видимо, из богатых. Семь копен лаптей…

Алесь сказал это от большой  обиды.  Но  подросток, одетый действительно скромно, казалось, не обиделся.

- Люблю Серка за обычай, - показал он слепяще белые зубы. - И только не те паны, что деньги имеют, а те, что бога знают. Забери свои безбожные гроши.

- Чем это они худшие?! - спросил Алесь. - Чего ты ко мне прицепился?!

- А тем, что они глупой головой  даны, эти деньги.

Алесь  мерил  парня  глазами. Да, тот был, видимо, сильнее, но у него было меньше гибкости и ловкости.

- А я вот дам, так ты и ногами накроешься, - сказал хлопец.

- А ну дай. Сам пяты задерешь.

Через  минуту они молотили друг друга со всей горячностью подростков. Пыль так и курилась над местом драки.

Наконец они устали и, сопя, стояли, настороженно следя один за другим.

- Получил? - спросил хлопец.

- Да и ты получил.

У хлопца действительно распухла и без того пухлая нижняя губа; у Алеся ухо было красное и горело.

- Ну и что? - спросил хлопец.

- А то, что дурак, - уже не так зло сказал Алесь.

Они все еще следили один за другим, но видно было, что драка загаснет.

- Этот ты дурак, - сказал хлопец. - Старика за твой полтинник  могли  бы  в  полицию  повести.  У  бедных  людей бывают только медные деньги.

- А бумажек нет? - буркнул Алесь.

- Не у старцев, олух хвощовский.

Алесь понимал, что хлопец говорит правду,  но  ухо пекло, а незнакомый еще  и бранился. Враждебность опять начала нарастать.

- Ты кто такой? - не очень вежливо спросил он.

- А тебе что?

- Ну кто? Поляк? Мазур?

И тут он услышал такое, что аж глаза стали круглые от удивления.

- Белорус, - спокойно сказал хлопец.

- Что-о?

Алесь не мог понять, откуда этому хлопцу стала известна его тайна, его открытие. Но хлопец, видимо, понял вопрос как отзвук презрения. Алесь не сдержался.

- Откуда это ты узнал? Это же я открыл. Этот я - белорус.

- Один Гаврила в Полоцке, - улыбнулся хлопец. - Тут все белорусы. А он открытие сделал… Первый… Нашелся мне еще - Коперник.

- Но я знаю только троих, которые ответили мне так. У остальных нет имени…

Алеся теперь тянуло к этому хлопцу. Потому, что он, не зная Алесевых мыслей, пришел к тому же.

А хлопец вдруг сказал:

- Я жалею, что тебя стукнул.

- И я также жалею, - Алесь падал хлопцу руку.

Хлопец сделал шаг, и подростки сильно пожали руки.

- Ты откуда такой? - спросил хлопец.

- С Днепра. А ты?

- Я здешний. Отец привез товар, а я с ним.

- Твой отец купец?

- Нет, дворянин. Но у него есть маленькая фабричка. Скатерти, салфетки, все такое, словом.

- Значит, вы небогатые?

- Небогатые. У нас  большая  семья.  Одних  детей считаешь-считаешь и собьешься.

- Ты учишься где?

- Тут и учусь, - сказал хлопец, - в прогимназии. Через пятнадцать каких-то дней конец воли. Зубрежка эта. А ты любишь учиться?

-  Люблю.  Только  я  дома  учусь.  Меня  готовят  в четвертый класс.

- Счастливый. Я тоже учиться люблю, и только учителя  у нас  дрянь. - Вздохнул. -  Закончу, пойду в университет. Уроками буду зарабатывать, а выбьюсь. С нашей земли не проживешь: отец всех не прокормит.

Дотронулся до распухшей губы.

- Бьешься ты здорово, - рассмеялся он. - Приложил руку, так не сравнивая как становой пристав… Давай знакомиться, что ли?

Алесь падал ему руку.

- Давай. Я Алесь Загорский.

- Константин Калиновский, - сказал хлопец.

Они стояли и рассматривали друг друга.

- Давай сбежим, что ли, - сказал хлопец. - Пока магазины родителей товар принимают, проходим, послушаем.

- Давай… Только полтинник этот деду все же отдадим. Разменяем на медь и отдадим. Пусть помнит, как мы бились тут и мирились.

- Конечно, - сказал Константин.

Поменяли деньги, всыпали старику в шапку целую горсть меди и пошли в человеческую толпу.

-  Чего это ты, братка,  так  на  меня насыпался?  - спросил Алесь.

- Да стоит,  смотрю,  такой  павич,  только что  хвоста веером не распускает. Стоит и через гриб плюет: серебро ему не жаль бедному человеку.

- Ну и что?

- Чтобы ты знал, как страшно бьют этих людей, ты бы так легко не смотрел на это.  Тем более  лирников. Этих каждая  сытая  морда  считает за не пойманных  воров  и преступников.

- За что?

-  Подозрительные  люди. Приедет откуда-то из Питера мордастая пакость. Такой уже магнат, такой нобиль - фигой носа не достанешь: "Дикари  грязные,  туземцы".  По ярмарке идет, как чума, ты скажи, идет - безлюдеет ярмарка. А старцы - они же слепые. Подойдет, слушает, слушает. "Эт-то что  же  ты,  па-дла,  поешь?  Какой  это  турецкий  царь?! Намьёк!!! На какой эт-то соб-бачьей речи, пр-ро какого это Ваську Вощилу?! Пр-ро какого это свинского Михася Кричевского?!" Ну, старик  оправдывается:  "Он,  паночек, тишайшему царю способствовал, Алексею…"  -  "Что?!  Поганец, быдло, червяк мог царю способствовать?!" И старику - в ухо. А на лиру - ногой.

- Лиру зачем?

- Книг лишили - хотят  и лиры лишить. Знают: пока слушают люди хоть одного  лирника,  не  умерла воля. 

Шли в человеческом море. Кругом стояли смех, божба, беззлобные проклятия.

- Знаешь, - сказал Алесь, - я очень был удивлен. Стоит себе человек -  и вдруг говорит о самом твоем, о том, о чем сам думал.

- Но и они,  -  рука  хлопца сделала  круг  в воздухе, - также такие же, как ты, только не нашли, как себя называть.

И повторил, видимо, чужие слова:

- Безголосое море.

- Как это они такие? - спросил Алесь. - Мы, конечно, все от Адама. Один народ. Но мы дворяне.

- Ну и что? Было же у нас когда-то так, что мужик, когда он охотой шел на войну, делался дворянином. Так, видимо, и все. Твои предки раньше - и потому они аристократы. Мои - позже, и потому я просто из небогатых дворян. А есть еще шляхта, что сама землю пашет. Те совсем вчерашние мужики.

- Дворяне наши царю также опасны.

- Есть и такие.

-  Не зря  же  после  последнего  восстания  многие тысячи из них, самых опасных, в однодворцы перевели. Опозорили людей. Голодать заставили.

- Мы тоже  из  таких,  - с каким-то  вызовом  сказал Константин.

- То и вы однодворцы?

- Да. Сенат не утвердил.

- Дед говорил, это они нарочно, - сказал Алесь. - Ну, у дворянина грамоты за столетия сгореть или трухлеть могли. Так поищите же в королевских архивах, в списках, в книгах старых… Нет. Хотят как можно больше людей унизить.

Константин  кусал  длинную  соломинку,  что  выщипнул  из воза.
 
-  Отец  мой  никак  примириться  не  хочет.  Ездит старается, столько денег тратит. Сказали: будет поместье - будем искать. То он приценивается к какому-никакому фольварку.  Купить, видимо,  в этом году или  немного позже.  А  мне так все равно. Я знаю, откуда идем. И предков знаю. Я не ниже  хама, что мной  управляет.  А название  - горшком назови, да в печку не ставь. Если захочу - и арапом назовусь. Последний наш мужик честнее первого из жандармов.

Хлопец говорил это почтительно, но очевидно заученно.

- Откуда это ты такого набрался?

- Брат говорил, - с каким-то сразу просветлённым лицом сказал Константин. - А ты откуда?

- А у меня дед.

- Ясно, - сказал Константин. - Вот  и знаем уже самый первый  завет.  Брата  и  деда  не  трогать.  И  панством не гордиться.

-  И  тут  твоя  правда,  -  сказал  Алесь.  -  А  то  совсем выйдет по пословице: "Шуми-гуди, дуброва, едет князь по дрова".

Константин  красиво  смеялся.  Белые  зубы  очень украшали  лицо.  И  улыбка была искренняя, чистая. И еще Алесю нравилось, что глаза у Константина были не совсем симметричные: один чуть-чуть выше  второго. Это придавало его лицуу какую-то необычную, властную и сильную характерность.

Разговаривая, они шли бесконечной ярмаркой, а кругом их заливались  глиняные  свистёлки, бешено  крутились наполовину пустые карусели, призывал в свой балаган дед с холщовой бородой:

-  Заходите,  братья-сестрички  родные,  заходите, мужи-жены  сводные!  Чудеса  на  телегах:  мальчуган с саженным носом! Морская  царевна! Янка  -  великан, жрет одно  только  сырое  мясо  -  по  семь  фунтов в день. Взрастила его медведица! Есть еще дивные звери… морская свинка и крокодил.  Тот  самый,  что  проглотил пророка  Иону.  По-библейски  кит,  по-нашему  крокодил… Страшный зверь… К нам!.. К нам!

Играл на кувшинах гончар, и в ответ ему летел певучий перезвон хрусталя, по  которому водил стеклянной палочкой торговец-венгр. Кубраки-мстиславцы совали под нос людям книги и рисунки.

- Богатая какая ярмарка, - сказал Алесь.

- Богатая, - ответил Константин. - Только убыточная. Отец говорил, что в прошлом году чуть продали пятую часть всего завезенного. А в этом году еще хуже будет. Беднеем.

- Почему так?

- Нет ни денег, ни хлеба. Земля обеднела. Леса вырубили. В реках вывелась  рыба, в пущах - зверь. Раньше-то, говорят, всего было: и зверя, и птицы, и дикого меду. Иди себе,  человек,  в  лес,  расчищай  вырубки. Сам ты себе хозяин. А теперь одно спасение - город. Да и там… Ну кому  тут  нужный  свечи?  Мыло?  Этот-то  чай?  Или сахар?  Чая  мужик  не  пьет,  моется он  вениками,  вечером сидит при лучине.

…Алесь пробыл в Свислочи еще три дня.  И все эти дни  парни  не теряли друг друга  с глаз. Ходили по ярмарке, забирались в подвалы разрушенного костела. Константин  сводил своего нового знакомого на посиделки с песнями  и на гулянку, посвященную середине ярмарке, после какой ярмарка идет на спад. А Алесь сводил его в балаганы, ведь с деньгами у нового знакомого, видимо, было не густо. Хлопец не манежился, но, как то подобает настоящему хлопцу, принимал каждый знак уважения к себе с чувством несокрушимого собственного достоинства.

И, на заметно для себя, они подружились за эти дни. Подружились той скорой дружбой подростков, что возникает  неожиданно,  а  остается  надолго. Иногда на  всю жизнь.

Перед прощанием они решили, что будут писать друг другу. И это было чудесно: знать, что впервые в жизни тебе есть кому писать, есть для кого заливать сургучом  конверт, есть для кого взвешивать унции и золотники листа, есть для кого, наконец, совсем взросло ставить в конце постскриптум, так себе, между прочим, как будто что-то забыл и вдруг и вспомнил.


Продолжение "Колосья по серпом... исход источников 24" http://www.proza.ru/2014/11/06/1192