Ср-век. Шекспир. Реалисты и Джульетта-номиналистка

УДК 821.111
У. Шекспир в контексте средневековой эстетики
С.В. Герасимова
Московский государственный университет печати
имени Ивана Федорова,


Эстетические взгляды Средневековья и Ренессанса вступают в противоречие во многих пьесах У. Шекспира, а в трагедии «Ромео и Джульетта» основанием для противопоставления средневекового и ренессансного мышления является философия имени. Средневековая традиция не отделять имени от человека для драматурга становится одной из причин распада средневековой культуры: любовь к родовому имени деградирует, вырождаясь во вражду кланов и абсурд мести за пролитую кровь забытого первопредка. Однако укорененность имени в личности имеет для средних веков архетипичесий смысл, ибо имя связывает человека со святым покровителем,  эхом которого он мыслится.  Принятие нового имени при монашеском постриге соответствует смерти для мира ветхого человека и рождению новой души. Вновь избранный Папа Римский принимает имя, призванное символизировать, какой политики он будет придерживаться. Знаменитая реплика Джульетты: «What's in a name? That which we call a rose, By any other name would smell as sweet…» («Роза пахнет розой, // Хоть розой назови ее, хоть нет» (2 акт, 2 действие, перевод Т. Щепкиной-Куперник) ) [1].
Это не только выпад против средневековых предрассудков в целом, — он имеет совершенно конкретного адресата: средневековых реалистов, которые утверждали связь универсалии (платоновской идеи, имени) и субстанции (сущности предмета, бытия). Универсалия (с точки зрения реалистов) – общее понятие, близкое платоновской идее. Средневековые реалисты (Ансельм Кентерберийский, Гильом из Шампо, близкий им Фома Аквинат) утверждают, что существует лишь общее, т. е. Божественный разум (истина) и пребывающие в нем универсалии. Все конкретные предметы и живые существа – производные универсалий. Однако номиналисты (Петр Испанский, У.Оккам, Ж.Буридан) видят в универсалии лишь условное имя, не отражающее сущности называемого. Реализм стал оплотом католицизма, а номинализм был осужден на Суассонском соборе в 1092 г.
Джульетта предстает сторонницей номиналистов, полагавших, что универсалия – всего лишь имя, условность, не претендующая раскрыть сущность именуемого, что имя и бытие не связаны между собой. Идеи, вложенные У.Шекспиром в уста Джульетты, во многом восходят к мыслям философа-номиналиста из Англии Уильяма Оккама, высказанным им в «Эпистемологии»: «Из этих и многих других текстов очевидно, что универсалия есть интенция души, предназначенная сказываться о многом. И это может быть подтверждено также умозаключением. В самом деле, универсалия, в чем все согласны, есть то, что сказывается о многом. Но о многом предназначена сказываться только интенция души или произвольно установленный знак, а не субстанция. Следовательно, универсалиями являются только интенция души или произвольно установленный знак» [2].
Произвольность имени превращает в глазах Джульетты средневековую память о родовом имени и родовой чести в безумие. У. Шекспир доводит ситуацию до абсурда, ибо имя погибшего первопредка и причина его смерти забыты, но это не уничтожило кровную месть. В роли первопредка в трагедии выступает убитый предок, из-за которого началась вражда двух кланов в Вероне.
В религии и мифологии разработана тема первопредка. В Библии его имя Адам, в Ригведе – Пуруш, в ведической традиции – Яма. Таким образом, это не отдельные феномены, а архетип первопредка, который в разных культурах имеет различные имена. Каждое племя имеет своего первопредка, этим феноменом определяется важная для У. Шекспира тема связи его имени с произошедшим от него кланом, — связь имени и сущности. В трагедии У. Шекспира этот архетип травестируется (превращается почти в пародию),  ибо он оказывается не причиной бытия, а причиной бессмысленной гибели людей. Так, основанная на архетипе первопредка связь имени и сущности человека приводит не к торжеству жизни, но к абсурду вражды.
В образе забытого первопредка У. Шекспир ниспровергает самую сущность универсалии, ибо она тоже является небесным первоистоком, дающим жизнь множеству конкретных живых существ. С этой персонификацией и в то же время метафорой универсалии вступает в спор Джульетта, убеждая Ромео, что он, как и роза, остался бы со всем своим своеобразием, или личностным ароматом, даже если бы его звали иначе. Люди лишь тени (случайные акциденции) идей (универсалий) – поэтому смерть и кровь ничего не стоят. Тени людей мятутся по земле, а идея рода (универсалия) пребывает вечно. Идея – все, человек – ничто, — так можно выразить атмосферу средневекового города. У. Шекспир утрирует негативные следствия философии реализма, чтобы конкретное существование поставить выше общих идей.
Мотив памяти у драматурга переплетен с мотивом злопамятства, которому противостоит любовь, воля к бытию и счастью. Антитеза разума и любящей воли у него тоже является проекцией на сюжет спора о Божественной природе, — ибо Божественному разуму, как вместилищу идей (с точки зрения реалистов) – номиналисты противопоставляли Божественную волю.
Спор реалистов и номиналистов – извечный спор идеалистов и материалистов. С точки зрения реалистов истина и содержащиеся в ней универсалии предшествуют разнообразным частным формам бытия: «Учитель. Думаешь ли ты, что существует когда-нибудь или где-нибудь то, чего не существует в высшей истине и что не получило от нее то, что оно есть, поскольку оно есть; или что нечто могло бы быть другим, чем то, что оно есть в ней?» [3]. Номиналисты полагают: конкретные формы бытия предшествуют универсалиям и определяют такую способность сознания, как давать всему имена: «В самом деле, имя «человек» прежде было наложено для обозначения всех разумных живых существ, так что оно налагалось для обозначения всего того, что подпадает под понятие «разумное живое существо» [2], —рассуждает У. Оккам в «Логике». Но важнее другое: для реалистов корни бытия – на небе, в Божественном разуме, который творит идеи. А для номиналистов – в Божественной воле, следовательно, разум человека не сообщается с разумом Творца, он созерцает земное и сам земной. Представления о человеке являются отражением представлений о Творце. Ренессансная интерпретация номинализма не просто признает примат материи над именем, но, утверждая Божественную волю источником бытия, и человека осмысляет в контексте творческой способности своевольно творить свою судьбу.
В контексте трагедии «Ромео и Джульетта» противопоставлены, с одной стороны, герои со средневековым типом сознания, разум которых замутнен общими понятиями о чести, универсалией первопредка, за коего следует мстить, — и, с другой стороны, ренессансные герои, обладающие свободной волей, живущие в земной конкретике, на которую ориентирован их земной разум. Для У. Шекспира бытие выше разума, даже дерзкий, ренессансный ум брата Лоренцо, предложившего сценарий с мнимой смертью Джульетты и ее будущим восстанием ото сна, ум, чувствующий свою власть над судьбами людей и желающий всеобщего счастья, — даже его ум бессилен перед стихией всемогущего бытия, ибо разум не способен все предусмотреть. В пьесе многократно развенчивается ум, что нехарактерно для других произведений У. Шекспира первого периода (1590–1600), таких, как «Венецианский купец» (1596), в котором счастливая развязка оказывается возможной лишь благодаря уму Порции, или «Много шума из ничего» (1600), где остроумие героев приближает их счастью. У. Шекспир развивает боккаччиевскую традицию, ибо в «Декамероне» герои часто счастливы благодаря находчивости и остроумию, как в новелле о кольцах (1 день, 3 новелла) [4]. Ренессансный человек – это человек остроумный. Но в концептуальной трагедии «Ромео и Джульетта» (1594–1595) ум бессилен перед стихией бытия, и брат Лоренцо не может предвидеть эпидемии, из-за которой Ромео не узнает, что Джульетта жива, ибо ум – это мир, в котором зарождаются Божественные универсалии и общие понятия-имена, в то время как У. Шекспир стремится утвердить торжество частного над общим и воли над разумом, — торжество номинализма над реализмом.
В споре между номиналистами и реалистами ключевым понятием стало «имя розы», которое восходит, как указывает А.Г. Орлова [5],  к «Логике для начинающих» Пьера Абеляра, сам же У. Эко в «Заметках на полях “Имени розы”» указывает «De contemptu mundi» Бернарда Морланского (XII) [6].
Выбор Джульетты в пользу номиналистов символичен: ренессансная личность в принципе мыслит себя в категориях номинализма, ибо для Возрождения личность – это свобода и воля, не подвластные общим правилам. Принципы реалистов представляются У. Шекспиру воплощением темного Средневековья. Для Ренессанса красота памяти в контексте средневековой культуры превращается в безобразие злопамятства, а подчинение общим правилам из знака взаимоуважения и даже любви становится символом насилия над единичной и неповторимой личностью. Мир разума, памяти и общих понятий в трагедии представлен как средневековый ад, которому противостоит ренессансная эстетика неповторимой радости и боли бытия конкретных людей.
На сюжетном уровне этот сдвиг от средневекового реализма к ренессансной интерпретации номинализма представлен как  отрицание доведенного до абсурда средневекового культа памяти о предке (т.е. отрицание ума и общих идей – т.е. универсалий) и как утверждение новых идеалов. Во-первых, идеала свободы воли, которая проявляется прежде всего в акте творчества своей судьбы. У. Оккама, утверждавшего Божественную волю Творца и главенство воли над разумом, называют средневековым предтечей реформации. Ренессансный человек творит свою судьбу, уподобляясь Творцу номиналистов, созидающему мир величием Воли, а не разумом. Во-вторых, утверждается идеал частной, самобытной жизни, идеал личности, избегающей авторитарных систем (и универсалий).
В развязке трагедии, т. е. в момент примирения кланов Монтекки и Капулетти, торжествует не столько здравый смысл и разум, сколько воля человека к любви, к творчеству своей судьбы. Любовь в трагедии – творческая сила, созидающая новый ренессансный космос.
Противопоставление любви и имени (универсалии) часто встречается в трагедии. Перевод Т. Щепкиной-Куперник максимально точно воспроизводит шекспировский текст: в 6 сцене III акта Ромео, отдавая должное уму и вкусу Джульетты, предлагает ей описать словами несказанное блаженство любви, но слышит в ответ:
Любовь богаче делом, чем словами:
Не украшеньем – сущностью гордится [1].
Ромео в большей степени уязвлен средневековым реализмом и ищет соответствие между сущностями и универсальными именами, например, в тот момент, когда хочет найти и пронзить шпагой то место, где гнездится в его теле его имя, чтобы оно не разлучало его с Джульеттой [1]. Подобная зараженность Средневековьем делает Ромео более уязвимым и, возможно, именно она становится причиной его гибели, ибо он не дождался воскресения ренессансной Спящей красавицы – Джульетты. Ренессанс в комедиях У. Шекспира – мир, в котором сбывается сказка, но трагедии для чуда нужно, чтобы в героях не было ничего чуждого Ренессансу. В комедиях же, таких, как «Много шума из ничего» для Клавдио воскресает Геро, в «Двенадцатой ночи» для Себастьяна воскресает чудом выжившая сестра Виола, похожая ситуация есть в трагикомедии «Буря». Комедийно-сказочный сюжет построен на преодолении страха смерти. Но Ромео впитал смерть с молоком матери – это средневековое преклонение перед словом и именем. Стихией слова заражен и остроумец Меркуцио. Средневековая идея (универсалия) первопредка ожесточает душу Тибальта. Все эти герои обречены на смерть.
У. Шекспир карает в лице Меркуцио остроумие как атрибут номиналистического разума. Для номиналистов умопостигаемость мира связана с тем, что в основе мира лежат универсалии – Божественные идеи, постигая которые человеческий ум познает и мир, постигаемый, с точки зрения реалистов, не благодаря опыту, а благодаря сходству природы Божественного и человеческого разума. Идеи всего сущего заключены в самом разуме Творца, когда ум человека живет согласно со своей разумной природой, которая подобна природе Божественного разума, то ему открывается суть вещей – ум созерцает универсалии и Божественные идеи всего сущего. Человеческий разум соприкасается с Божественным умом и благодаря этому постигает земной мир.
Ум Меркуцио постоянно парит в области универсалий: его уму не только открывается тайна царицы Меб; но, сравнивая Тибальта с Тибертом, котом из средневекового «Романа о Лисе», он дает первому емкую и точную характеристику. Не опираясь на опыт, Меркуцио воображением постигает мир идей, становясь живым воплощением принципа миропознания философов-реалистов.
Смерть Меркуцио часто объясняется тем, что его блестящий разум холоден. Однако остроумные герои У. Шекспира часто рационалистичны и холодны, например, Изабелла из комедии «Мера за меру». Остроумие никому из его героев не помешало быть счастливым. Никому, кроме Меркуцио, ибо на его образ легла тень спора драматурга с номиналистами, возвеличивающими разумное начало мирозданья, а не творческую волю, как сам У. Шекспир.
Джульетта же показана в развитии от пристрастия к имени – до обретения творческой свободы воли. В начале трагедии она признается Ромео, что хотела бы держать его на короткой ниточке:
Светает. Я б хотела, чтоб ушел ты
Не дальше птицы, что порой шалунья
На ниточке спускает полетать <…>
Ее к свободе от любви ревнуя [1].
Этой короткой ниточкой для Джульетты было имя, ибо она, перед тем как произнести знаменитые строки о птице, постоянно окликает Ромео по имени, признаваясь, что могла бы заласкать его до смерти. В середине же действия Джульетта вынуждена оборвать эту короткую ниточку имени и отпустить Ромео в изгнание, куда не сможет долететь ее голос: «Ступай: уже светлее и светлее» (5 сцена III акта) [ 1], она готова к непредсказуемому творчеству своей судьбы.
Центральной идеей (универсалией) средневекового ада в пьесе становится концепт пострадавшего первопредка. Миссия Ромео и Джульетты, по замыслу У. Шекспира, как раз в том и состоит, чтобы герои вытеснили и заменили собой эту идею (универсалию). Если мир Средневековья стоит на идее мести за первопредка, то мир Ренессанса будет основан на любви к нему, который часто погибает  ради благополучия и благоустройства мира, становясь строительной жертвой, легшей в основу нового мира любви. Эту роль первопредка и строительной жертвы берут на себя главные герои.
Для У. Шекспира абсурдность средневекового мира стала производной философии реалистов. В средние века эстетика абсурда чаще связывалась с философией номиналистов, с их идеей условности имени.
Джульетта тоже проходит искушение средневековым метафорическим абсурдом, напоминающим образный строй баллады Ф. Вийона:
О, ворон в оперении голубки,
Ягненок, кровожаднее, чем волк… (2 сцена III акта трагедии «Ромео и Джульетта»).
Ее строки можно сравнить  с  «Балладой поэтического состязания в Блуа» Вийона: «Mon ami est, qui me fait entendant // D'un cygne blanc que c'est un corbeau noir». («Мне друг тот, кто согласиться со мной, что белый лебедь – это черный ворон»).
Однако героиня быстро преодолевает это искушение средневековым пониманием номинализма с его желанием жонглировать метафорами в надежде, что в загадочной форме удастся выразить невыразимое. Джульетта быстро возвращается к ренессансной интерпретации номинализма (т.е. к учению о произвольно данном имени) и утверждает примат человеческой воли к любви над убогим разумом, скованным стихией имен.
Интересный след спора У. Шекспира со средневековыми реалистами остался в сцене плача Ромео в келье брата Лоренцо после убийства Тибальта, ибо Ромео раскаивается не столько в убийстве, сколько в том, что носит свое имя, пытаясь убить его в себе, а значит и себя, доказывая неотделимость имени от сущности: «О мой отец, скажи, где поместилось//В моем презренном теле это имя,//Чтоб  мне разрушить гнусное жилье» (3 сцена III акта трагедии «Ромео и Джульетта») [1]. Вслед за этим брат Лоренцо обвиняет Ромео в том, что, будучи по виду мужчиной, он плачет, как женщина. И читатель (зритель) вновь оказывается в стихии средневекового номинализма, где вороны – голубки или лебеди, а мужчины – по сути женщины. Но все это формы культуры средневекового абсурда, которая близка к смеховой и порождается профанным бытованием философии номинализма. Возможно, образ философа-номиналиста профанируется в фольклоре в тип весельчака-балагура, потешника и даже шута.
Таким образом, средневековье находит свой потенциал абсурдности среди философских категорий номинализма, а Ренессанс – среди категорий средневекового реализма, что свидетельствует о важном культурном сломе, отразившимся и в творчестве У. Шекспира, который в трагедии «Ромео и Джульетта» противопоставляет темный заблудший разум средневековых реалистов ренессансной воле к бытию, опирающейся на истолкование Божественной воли философов-номиналистов, в частности – У. Оккама, считавшего, что источником бытия является именно воля, а не разум.
Условность имени (лебедь—ворон Вийона и лебедь—голубка Джульетты) разрушает представление о цельности и разумности мира, который становится нелогичным, словно в нем что-то недосказано и требуется прозрение, благодаря которому абсурдный мир обретает утраченную семантическую ясность.
Абсурдная образность, восходящая к философии номиналистов, утверждается в культуре как способ указать на семантическую неполноту слова, которую будут искать в других видах и родах искусства. Позже недосказанность, «незавершенность и видимая фрагментарность» [7] мыслей будет присуща Блезу Паскалю. А иллюстрации в отличие от текста будут создаваться, чтобы обладать «исчерпывающей исторической информацией» [8], т. е. семантической полнотой. Некоторые исследователи полагают, что даже музыка представляет собой «семиотическую систему» [9]: стремится порождать семантически завершенные фразы. Слово же стремится преодолеть свою природу и стать внутренне противоречивым, и требующим прозрения для своего понимания. И хотя в «в абсурдистских пьесах катарсис отсутствует» [10], катарсисом средневекового абсурда является прозрение…
О том, что представление о разуме как источнике и основе бытия не произвольно, а именно  архетипически связано с говорящим именем, свидетельствует эстетика классицизма. Имя отражает сущность героя и свидетельствует о торжестве реализма в классицистической драме.
В начале ХХ в. представления реалистов об имени возродились в учении имяславцев и у развивших его традицию философов П. Флоренского («Имеславие, как философская предпосылка» из книги «У водоразделов мысли»), С. Булгакова («Философия имени») и А.Лосева («Философия имени», «Диалектика мифа», «Очерки античного символизма и мифологии») [11].
Номиналистическая тенденция трагедии У. Шекспира отражается в романе «Имя розы» У.Эко, а Борхес в «Вавилонской библиотеке» скорее развивает взгляды средневековых реалистов, «рассматривая человека только через призму его сознания, т.е. исключительно как геологический феномен культуры и, даже более узко, как феномен письменной культуры, как порождение Гутенберговой цивилизации» [12].
Как показывает У.Эко, человек постмодернизма живет не просто на пепелище космической библиотеки, но в виртуальном мире, который постоянно строится из семиотических обломков предшествующих культур по законам, предложенным этому миру самим автором, который постепенно утрачивает свободу по мере построения виртуальной конструкции.
Эта тенденция постмодернизма восходит к эстетике У.Шекспира, поставившего под сомнение представление о мире как о цельной семиотической системе, в которой имя и слово выражают сущность явлений мира. В трагедии «Ромео и Джульетта» нарушается связь между семантическим знаком (именем, универсалией реалистов) и бытием, которое продолжает существовать не по законам высшего разума, а согласно воле. На пепелище мира как семантической системы средневековья У. Шекспиром утверждается ренессансная эстетика свободы.














Список литературы
1. Шекспир У. Ромео и Джульетта. // Полное собрание сочинений в одном томе. М.: Альфа-книга, 2008. С. 289, 294, 298.
2. Оккам У. Избранное / Пер. с лат. А. В. Апполонова и М. А. Гарнцева под общ. ред. А. В. Апполонова. М.: Едиториал УРСС, 2002. 272 с.
3. Кентерберийский Ансельм. Об истине // Антология средневековой мысли: Теология и  философия европейского средневековья: в 2 т. Т. 1 / Под. Ред. С Неретиной. СПб.: РХГИ; Амфора, 2008. С. 2003 – 2030.
4. Боккаччо Джованни. Декамерон // Пер. с ит. Н. Любимова. М.: Правда, 1989г. 752с.
5. Орлова А.Г. Логико-философские проблемы в романе У. Эко «Имя розы». [Электронный ресурс]. Электрон. дан. и прогр. СПб., 2008—2009. Режим доступа: свободный. Дата обращения 4.08.2014.
6. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» / пер.с итальянского Е.Костюкович. СПб.: Symposium, 2005. 92 с.
7. Кашлявик К.Ю. // Известия высших учебных заведений. Проблемы полиграфии и издательского дела. 2009. № 3. С. 97 – 105.
8. Карманенко Т.А. // Известия высших учебных заведений. Проблемы полиграфии и издательского дела. 2011. № 6. С. 100 – 104.
9. Филиппович А.Ю., Голубева И.В. // Известия высших учебных заведений. Проблемы полиграфии и издательского дела. 2012. № 6. С. 147 – 163.
10. Пронин В.А. Искусство и литература за рубежом. М.: 2003. С. 226.
11. Споры от Имени Божием: Архивные документы 1912 —1938 годов / Составление и общая редакция епископа Илариона (Алфеева). СПб.: Издательство Олега Абышко, 2007. 784 с.
12. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 253 с. С. 21.


S.V. Gerasimova
Shakespeare and a medieval esthetics of absurd
W. Shakespeare's tragedy "Romeo and Juliette" is considered in a context of medieval dispute of realists and the nominalists raising a question of a ratio of a name and essence. It is proved that Juliette acts as a supporter of the Renaissance interpretation of medieval nominalism, testifying to independence of the person of own name.
Keywords: Shakespeare, dispute of nominalists and realists.


Издано в журнале МГУП


Рецензии