Ведьма. Обретение себя

Проводив последнего гостя, Ираида прикрыла ставни и задернула занавески. Темновато, только уголья в печке теплятся. Самое время почаевничать в тишине да покое. Девушка подкрутила фитиль в лампе и, осмотрев избу, поправила ногой домотканый коврик у стола. Затоптали совсем, заполошные. То им дай, другое… Краем глаза глянула на себя в зеркало. Поправила тяжелую черную косу, вздохнула: никакой личной жизни! Сев к столу, устало посмотрела через плечо и, обреченно махнув рукой, проворчала:
- Ну, что мнешься в углу-то? Проходи уже, садись. Наворочаете делов-от при жизни, а после ко мне, грехи замаливать. «Ирка, помоги!»
Серая тень в дальнем углу избы качнулась и, глухо всхлипнув, соткалась в сухонькую пожилую женщину в сером, точно мышином, платье и старинной, с вуалькой, шляпке. В коей ходила, сколько ее Ирка помнила. Еще бы! Библиотекарша, деревенская интеллигенция!
- И за что мне все это досталось, а? За вами расхлебывать? – продолжала ворчать Ираида, изредка посматривая на серую визитершу по-кошачьи зелеными глазами и переставляя на столе склянки и плошки.
- Ирочка, ну как же…
Потомственная ведьма Ираида, в народе Ирка Петрова, жила в Кузьминках с рождения, за славой не гналась, а потому завоевывать город не спешила. К ней и так очереди стояли такие – хоть за голову хватайся. И ладно бы живые шли, соседи али приезжие. А то ведь все больше духи неупокоенные.
- Бабка все твоя поперечная, - не раз говаривала тетка Анна, соседка из дома напротив. – Она их, неприкаянных, жалела. Вот они и шли. Талан у ней такой был. А опосля и к тебе перешел. Ефимья же, мамка твоя, побоялась. Даром ли ты статью в бабку пошла, и волос. А глаза-то, видать, отцовы. Ишь, что твой изумруд, так и мерцают.

Да уж, талант…
Мысли опять вернулись к «мышиному платью». Что с ней делать? Выгнать от греха подале?
- С чем пришли, тетка Тамара?
- Внучка… - прошептала та, - внучка у меня, Ирочка…
Ираида недобро глянула на призрак.
- Все же твоих рук дело?! – Зеленые глаза девушки блеснули в темноте. – Бабка моя тогда тебя выгнала. Малая была, а помню, как она ругалась, как за ключевой водой мамку гоняла и избу за тобой мыла. Значит, ты…

В такой же спокойный, теплый август двадцать лет назад,  вся деревня гудела и полнилась слухами. Бабы шушукались на завалинках ввечеру. Мужики так-то посмеивались, но за пивком али под шкалик тоже озабоченно переговаривались вполголоса. И все, от мала до велика, сторонкой обходили что сельскую библиотеку, что избу библиотекарши, тетки Тамары.
- Слышь-ко, так таки и прогнала?
- Вот те крест, - божилась всезнающая Анна, мелко крестясь и охая. – Гнала ее моя соседушка, тетка Наталка, чуть ли не ухватом, а вслед еще и водой ключевой плеснула.
- Да за что ж это? Томка хошь и тилигентка, но баба вроде обходительна.
- Что есть, то есть. Однако сдурела от книг своих. Али от заботы о сыночке. Вишь, за заговором к тетке Наталке приходила. Мне Ефимья-то сказывала.
- Так к им, почитай, вся деревня – кто тишком, кто так – ходит.
- Так да не так. Фимка всего не слыхала, да вроде как спортить кого Томка просила. Вот тетка Наталка и разошлась. Еще и Ирка, внучка ее, опосля на крылечко выбралась. Уж на что, кажись, дите неразумное, а глазищами своими зелеными сверкнула и пальчиком погрозила. Точно вам, бабоньки, говорю – не к добру это!
А Ефимья тем временем тщетно пыталась успокоить мать, который день чернее тучи бродившую по дому.
- Ну зачем ты так, мам? Что люди-то подумают? Ключевой водой только за покойником моют.
Наталья на минуту остановилась и глянула на дочь так, что та даже поежилась.
- Вот, почитай, за покойником и мыли. Не видишь ты, не дано. Душа у ней черная, точно сажей вымазанная. И нечисти вокруг… Так и вьются. Пуганула, думала – задумается, остановится. Вот только не верится.

- Томка, она с эвакуированных была, - рассказывала уже взрослой Ираиде все та же всеведающая Анна. – Девчонкой совсем еще к нам попала, вместе с матерью, аккурат в конце войны. Да недолго вдвоем-то жили. Мать ее еще под … ранило – под обстрел попали. Да рана такая нехорошая… Полгода по приезду не прошло, осталась Томка одна среди чужих людей.
Ты не думай, дочка, не обижали ее. В лиху годину чужих нет. Да и грех это, сироту забижать.
Председатель в библиотеку определил, книжки-то разбирать да детишек учить – городска, грамоту понимает. Да и избенок сколько-нито пустых осталось, дали Томке одну под жилье – живи-не хочу, сама себе хозяйка. Томка и жила. Тихая, как мышка. Все в серенькое рядилась. Шальку только материну сверху накинет – и всех нарядов. Однако Гришку-киношника, что к нам наезжал, этим не напугала. Бабы кто радовались – счастливая, мол, Томка, а кто и завидовал. Чего уж там. Много ли мужиков-то вернулось?
Видать, зависть-то человеческая все и подкосила, сглазили. Уехал Григорий как-то за фильмами, да и пропал. После уж кто-то его в городу видал, с кралей новой. А Томка уж тяжелая была… В общем, как сын у ней родился, так она и вовсе умом тронулась. Весь свет у ней в мальчонке. Никому и близко подойти не давала. Ну да ты помнишь.

Ирка кивнула. Помнила она Мишку, сына тетки Тамары. Это только взрослые думают, что ребенок ничего не видит, ничего не понимает.
Видный и статный парнишка уродился. А уж самостоятельный да упорный какой! Да к лучшему это. Иначе мать его всю жизнь у подола держала бы. Очень уж она боялась, что окрутит какая зазноба ее Мишеньку, да и уедет он. Всех девок, что косу у них под окном теребили, гоняла нещадно. Но ведь не камень же человек! Когда Ирке минуло три, Мишка привел к матери Настасью, дочку Кондратьевны, с соседней улицы. Привел и объявил: вот, мол, невеста моя. Тамара в крик, да только Мишку не собьешь:
 - Как сказал, так и будет.
Свадьбу справили тихо, и молодые поселились у Кондратьевны. Пробовал Мишка с матерью помириться, да куда там! Только сильнее Тамара обозлилась. Вот тогда-то она к бабке Наталье и заявилась. А как та ее выгнала, попритихла вроде. Только глаза нет-нет да ожгут злобой.
Зато Мишка расцвел – Настя затяжелела.
- Свезло тебе, дочка, - говорила Кондратьевна. – Вона как он вокруг тебя топочет, оберегает.
Настасья только молча улыбалась в ответ, тихо прислушиваясь к себе.


- Что же ты наделала, дура-баба? – подняла Ираида потяжелевший взгляд на дух тетки Тамары, испуганно съежившийся над столом в темной части избы.


Мишка влетел к ним в избу, не постучавшись. Чуть не сбил ее, малую, с ног и рухнул в ноги Наталье.
- Тетка Наталка, помоги.
- Напугал, заполошный! Да встань ты, ирод! Толком говори – что приключилось?
Мишка поднялся, ломая в руках картуз. Глазищи в пол-лица, бледный чуть не до синевы.
- Настена… ребенок…
Бабка Наталья, не дослушав, решительно выставила дочь из горницы, погрозила внучке:
- Ирка, от мамки ни ногой. Чтоб не мешала она тут.
Потом вытащила из сундука «дежурный набор» в холщовой сумке и ушла в ночь с Михаилом.
Вернулась только под утро. Прошла в горницу, дрожащими руками положила на стол сумку и тяжело опустилась на скамью.
 - Ну что, мам? – робко подступила с расспросами Фимка.
- Что… - Наталья медленно провела ладонью по лицу, словно стирая усталость. –  А что я могу, дочка? Дитё лишь и отмолила. Да горе отсрочила, на сколь смогла. И у кого ж только рука поднялась?
Прижавшаяся к подолу матери Ирка с удивлением смотрела на свою сильную, надежную бабку, которая, не скрываясь, плакала.

Чуть ли не всю следующую неделю деревня полнилась страхом. Днем народ еще как-то выходил по хозяйственным делам на улицу, к реке, в лес. Но к вечеру деревня словно вымирала. Ни огонька. Люди даже ставни закрывали, чтобы не впустить то, что черной тучей нависло над Кузьминками. Да разве от сделанного укроешься?
К исходу недели Михаил, не слушая уговоров тещи, повез словно гаснущую после родов Настену в район. Кондратьевна чуть не на коленях просила Мишку обождать, посоветоваться с теткой Наталкой, но добилась только одного – внучку Танюшку оставили с ней.
- Как чуяла, - плакалась она после соседкам.
Не доехали молодые до больницы. На первом же проселочном, Чертушкином, перекрестке машину занесло и вмяло в придорожную ель. Хоронили обоих в закрытых гробах. А Танюшку-сиротинку Кондратьевна по знакомству в Дом малютки устроила и сама туда нянечкой пошла, чтоб рядом со своей кровиночкой быть. Наталью за избой присмотреть попросила: мол, подрастет внучка – вернемся домой. Да не случилось. Жизнь закрутила-завертела. Больше, чем на двадцать годков.

Все это Ираида припомнила еще вчера, когда Танюшка в гости пожаловала. С города приехала, аж на своей машине. Высокая, статная, русые волосы по-городскому острижены – под мальчика, в портках джинсовых. Увидели бы соседки-старушки, разговоров бы им было до Второго Пришествия. Но Татьяна чуть ли не к ночи приехала. А уж тут переоделась в цивильное – платье да сандалетки.
- Ну вот, другое дело, - хмыкнула Ираида. – А то чисто пацан какой. Немудрено, что парни стороной-то обходят.
И рассмеялась, увидев, как распахнулись от удивления и без того большие глаза девушки:
- Что твои блюдца! Неужто Кондратьевна ничего не рассказывала?
- Рассказывала. Да только одно дело разговоры, другое – самой увидеть. Да и не верилось  поначалу.
Они полуночничали за самоваром.
- После дороги да баньки самое то чайком с вареньицем побаловаться, - улыбалась Ираида. – Сильно испугалась давеча?
- Банника? До мурашек. Лежу на полке, млею – и тут кто-то лапой мохнатой по ноге. И глаза светятся.
- Любопытина он. Новый человек в доме, вот и показался. Опять же, коли так погладил, значит, жених недалече.
Татьяна только вздохнула.
- Не веришь?
- Не особо. Не везет мне с парнями, ты права. Вот, вроде, ничем природа не обделила, а точно шапка-невидимка на мне.
- Время еще не подошло, не горюй. Давай-ка на боковую, а? Тебе завтра избу бабкину принимать-прибирать, да и ко мне опять шалман целый придет – хлопот не оберешься.
Уложив гостью, Ираида прибрала горенку, переоделась и села к бабушкиному зеркалу в красивой резной раме. Неспешно расчесывая гребнем тяжелые темные пряди, она припоминала разговор с Татьяной.
- Шапка не шапка, а венец мы твой поломаем, девонька. Дай срок.
- Дай срок, дай срок… - ворчливо передразнил из дальнего угла старичок домовой. –  Ты спервоначалу найди, кто венчик тот на девку нацепил, а уж опосля гордися.
- Что это ты, Прокопич, изворчался нынче?  Али каша не по вкусу пришлась? – заботливо спросила Ираида, пряча улыбку.
Домовой конфузливо поковырял лапотком половицу и ответствовал:
- Благодарствую, уважила. Да только девке скажи, что у бабы волос долог быть должон. А то и косу не из чего заплести.
- Али по нраву пришлась? – уже открыто улыбнулась Ирка, глядя на смущенно теребящего подол праздничной рубахи домовика.
- Да чего ж, стоящая особа, – важно заметил домовой, спрятав руки за спину. – Ты уж ей помоги.
- Помогу, дедушка, будь уверен.

А ввечеру следующего дня пожаловал дух тетки Тамары.
- Значит, ты…
Под тяжелым взглядом Ираиды дух слонялся из угла в угол, не решаясь обрести форму и глухо подвывая.
- А ну, хватит маячить! Замри!
Призрак всхлипнул и неожиданно громко рухнул на табурет.
- Что, старая, совесть замучила? Раньше думать надо было.
Ираида достала из сундука чистый рушник, расстелила его на столе, поставила зеркало, напротив него миску с ключевой водой, зажгла пару свечей. На минуту задумалась, оглянулась на серую тень:
- Сама расскажешь али как?
- Фотография…  нашла…. В книге…
- Вот так с вами всегда – помоги, а как мне помочь – мы духи бестелесные да бессловесные. Прокопич, ты присмотри тут, пока я…
- Даже не сумлевайся, касатка, - показался из-за печки домовик. Важно прошествовав к столу, ловко вскочил на него и удобно устроился недалеко от зеркала:
- Все в лучшем виде будет, не впервой, чай.

Сон – не сон, явь – не явь…
- Ба, и ты туда же, - почти простонала Ираида, увидев у окошка знакомый силуэт, подозрительно просвечивающий в лунном свете.
- Не груби старшим, коза! А то не посмотрю, что косу отрастила, отхожу хворостиной, - враз материализовавшись, погрозила Наталья.
- Принесть хворостину-то? – хихикнув, спросила Ираида, пряча за спиной руку.
- Успеется, - уже улыбаясь, проворчала Наталья. – И неча бабке дули показывать, дереза!
- Все же ты ведьма, бабуль. Откуда узнала?
- Откуда, откуда… Вон она, рука-то, в зеркале на столе отражается.
- И правда. Проходи, ба, чайку попьем. Прокопич уже расстарался.
- А чего ж, - присела к столу Наталья, - не откажусь. Чаек у Прокопича знатный.
После десяти минут гробового (не к ночи сказано) молчания Ирка не выдержала:
- Ба, ну ты чего? Али неспокойно?
- Да как тебе сказать, - Наталья отставила в сторону чашку и вздохнула. – Там-то (кивок наверх) все хорошо. Мамка твоя вот привет передать просила. Вишь, допустили и ее…
Снова вздох, и бабка, наконец, подняла на Ирку глаза.
- Виновата я, внученька. Недоглядела, а платить Фимке пришлось. Пяток годков, оно, срок не ахти большой, да для моей трусихи непутевой все одно срок.
Ираида недоуменно уставилась на бабку.
- Уж не знаю, растут ли ТАМ мухоморы, ба, да только ты явно не в себе.
- Уж куда невсебее, - знакомо хмыкнула Наталья. – В себе я при жизни была.
И тут же снова посерьезнела.
- Не перебивай, так по порядку обскажу. Виновата я, недоглядела тогда за мамкой твоей. Фимка она ж красавицей была, что скрывать. Сколько парней за нее сон потеряли, да только ни один сердца не тронул. Не любы и все тут. А сама все в лес – то по ягоды, то трав собрать. Другого чего из нашего ремесла она до трясучки боялась, а травница знатная была. И примечать я стала – сохнет дочка, точно выцветает. Да и корзинка все чаще пустая. Проследить решила, каюсь.
Наталья снова вздохнула и надолго замолчала, припоминая что-то. В глазах бабки полыхнул знакомый боевой огонек, и она широко улыбнулась:
- Ох и повыдрала я волосьев твоему папане, Ирка! Ну да ничего, у него их и так немало. Это ж надо удумать – мою дочку в лес сманивать да глаза отводить. Каялся, греховодник, когда за шкварник трясла, клялся, что по любви. Да кто ж нечисти лесной в здравом уме-то поверит? Впрочем, мало ли чудес на свете. Да только Фимку я больше к лесу на дух не подпускала и с него клятву взяла, чтоб и близко не показывался. Сдержал, клятву-то, проходимец. Да только о Фимке и о тебе опосля не забывал. Все зайцев с подарками гонял к нам.
У Ираиды поплыло перед глазами.
- Ба… Хочешь сказать, что я…
- Да, внученька, лешачка.

Проснулась Ираида до зари, ясно помня все сказанное во сне бабкой.
Умывшись, села к зеркалу заплетать косу, краем глаза наблюдая, как взъерошенный домовой, непривычно суетливо, собирает на стол.
- А ведь ты все знал, Прокопич.
- Знал-не знал, - проворчал смущенный старичок, по третьему кругу протиравший оброненную ложку. – Свечку, надо думать, над ими не держал, а догадывался. Особливо когда на подворье зайцы шастать начали. Да и ты, девонька, по малолетству такие штуки откалывала – только держись. Ладно хоть бабке твоей ума хватило силы-от твои спутать-связать до поры. Чтоб соседев, значица, не пужать.
Вздохнув, он наконец положил измученную ложку на стол:
- Давай уже, что ли завтракать, а то чует мое сердце, день ноне будет развеселый.

И был прав. Ввечеру, почти силком выставив назойливых поздних визитеров из дома, вымотавшаяся больше обычного Ираида тяжело опустилась на лавку.
- Ополоумели что ли сегодня? Всей деревней ж пришли, даже старухи и те… И всем от сглазу да от порчи.
- Человек новый объявился, да еще Кондратьевны покойной сродственник. Вот и запасаются, кто как может. Память людская, она ить долгая. Что ей двадцать годков?
Домовик ухнул на стол до блеска начищенный, пышущий паром самовар, расставил праздничные чашки и как бы между делом поинтересовался:
- Крыжовенное варенье доставать аль нет?
- Доставай, - улыбнулась Ираида. – Сам ведь знаешь, что придет.
В дверь робко постучали.
- Да входи уже, девонька, не стой на пороге-то. Хорошим людям мы завсегда рады. – Прокопич, важно пыхтя, проводил заглянувшую на огонек Татьяну в горницу  и, укоризненно глянув на чуть было не хихикнувшую от этой сцены Ираиду, ловко юркнул в подпол.
- За крыжовником полез, - пояснила удивленной гостье Ираида и тут же посерьезнела:
- Ты чего как в воду опущенная? Аж с лица спала. И косынка в такую жару…
- Не спала совсем. Тяжело, душит кто будто.
- Тааак, - протянула хозяйка, - покажь-ка шею. Снимай косынку, снимай.
Татьяна нехотя стянула платочек. На шее явственно проступали синюшные отпечатки пальцев. Вылезший из подпола Прокопич чуть банку с вареньем не выронил.
- Да что ж за ирод-то такой лапы свои поганые…
- Вот и мне интересно, - Ираида вернула платок девушке. – Прокопич, ты домового Кондратьевны хорошо знаешь? Не одичал он часом, в одиночестве-то?
- Что ты, что ты, - заохал старичок, осторожно ставя банку на стол. – Да и не живет он там уже сколько годков. Истосковался по компании. Вот и перебрался к куму в соседний дом. А в свой-то днем только и заглядывает. Чтоб совсем уж хозяйство не развалилось.
- И я хороша, - вздохнула Ирка. - Как бабка ключи от твоей избы, Танюш, оставила, ни разу и не заглядывала. А тебя, дура, отправила, наперед не проверив. 
Татьяна смущенно улыбнулась, завязывая на шее платочек.
- Ты ж не знала, что так будет-то.
- Знать не знала, а спрос с меня. Ты вот что, Тань, сегодня у меня ночуй. Вон, чаек как раз поспел. Пей и ложись. А я пойду избу проверю.
- Куды?! – аж зашелся Прокопич, преграждая хозяйке дорогу. – Аль ума нет? Виданное  ли дело – опосля таких новостей ночью незнамо куда соваться? Не пущу!
- Прокопич!
- Не пущу и все тут. Ежели надо, вон, кикиморшу с банником кликну, живо к скамье-то и прикрутим.
- Эти могут, - усмехнулась Ираида, глянув на Татьяну, давящуюся чаем от смеха. – Совсем распустились без бабки. Ничего, я вот за вас на досуге возьмусь.
- А и возьмись, смелая, токмо сейчас никуда не пущу. И потом, тебе бабка чего надысь сказывала?
- Ладно, изверг, давай вечерять. А завтра… Завтра с утречка в лес пойду. Знакомиться… С папой.

- Так что ты, доча, на бабку свою не серчай. Правильная женщина была, с понятием. Ну куда б Фимка со мной делась? И так, почитай, иссохла вся.  – Лесовик вздохнул и  в очередной раз попытался пригладить пятерней непослушные вихры:
- Нечисть мы, что и говорить. И хочется по-людски, да не в нашей то природе. Наталья, конечно, запретила мне к дому подходить. Оно и понятно. Да только за тобой присматривать удавалось.
Он смущенно замолчал.
Ираида улыбнулась:
- Прокопич?
- Он самый.
- А как же сказки про непримиримую вражду между домовиками и лешими?
Леший опять было потянулся к вихрам, но сдержался:
- Так это когда было-то? Опять же, Прокопич – свой мужик. Вот только в шашках профан полный. Но квасок делает что надо.
Ирка подлила отцу еще квасу и, пока леший смаковал гостинец Прокопича, в очередной раз подивилась, как все просто и естественно получилось. Может, кому-то лесовик и являлся грозным лохматым стариком в старинной одежде навыворот – обличий у него много. Да только ей показался, похоже, таким, как мамка его видела. Высокий, статный, русоволосый, с сияющими зелеными глазами… Ну как тут не влюбиться! Ираида улыбнулась, представив их с матерью рядом. Жаль, что лешачья любовь сухотная. Мать была бы счастлива.
Отец точно мысли ее прочитал, закашлялся.
- Ты на мамку-то малая была очень похожа. Только глазищи мои. Да потом Натальина стать силу взяла. Коса вон потемнела, брови. Ну и, кхм, фигуристость опять же. Оно и к лучшему. Бабкина сила – груз нелегкий. Да и не столько бабкина, сколь твоя собственная.
- Вот как раз за советом и пришла, - начала было Ираида, но запнулась. Глаза отца точно пеленой подернуло.
- Ты уверена, дочка? Натальин наговор я развязать могу, это дело нехитрое. Вот только надо ли? Один раз выпустишь, назад не воротишь. А люди – они разные. Примут ли?
- Пап, да мы всегда так жили, на особицу. Одним косым взглядом больше, одним меньше. Оборонюсь. Мне бы Танюшке помочь.
- Это дочке той пары, что на Чертушкином перекрестке сгинули? О том разговор особый и нескорый. А тебе еще с силами пообвыкнуть придется. Все обдумала, решилась?
- Да.
- Ну тогда… Спи, доча. Спи, моя ягодка, - леший провел мягкой широкой ладонью по ее волосам, и Ираида провалилась в сон.

Проснулась она затемно, у себя в кровати. Рядом на табурете нахохлившейся птичкой дремала Татьяна. Из горницы же доносилось подозрительно знакомое ворчание и азартные возгласы, заглушающие явный стук шашек о доску.
- Любопытно, - подумала, приподнявшись на локте, Ираида. Видимо, вырвалось вслух, потому что Танюшка мигом встрепенулась.
- Наконец-то, я уж волноваться стала.
- Было бы с чего, - усмехнулась Ираида, лихо вставая с кровати. И тут же схватилась за подставленную руку подруги.
- Вот, и это ты еще себя час назад не видела. Бледная, точно покойница, губы синие. И коса…
Ирка схватилась за голову. Коса развилась, а с волосами творилось что-то…
- Дай-ка зеркало.
Мамочки! На еще бледном лице лихорадочно сияли зеленые глаза, волосы же точно еще потемнели и, кажется, чуть отросли и стали гуще.
- Ведьма классическая, - вынесла вердикт Ираида, нервно хихикнув.  – Нет уж, как хотите, а косу я вам не уступлю. Танюш, будь другом, там в сенях бабкин сундучок. Прокопич, хватит ворчать, ставь самовар.
Через полчаса уже вечеряли всей честной компанией. Леший с Прокопичем по очереди искоса поглядывали на Ираиду. Та тянула чаек из блюдца, а в глазах бегали бесенята. Еще бы! Когда она, в бабкином зеленом сарафане,  вышла в горницу, на ходу поправляя в тяжелой смоляной косе старинный накосник с изумрудами, в избе повисла тишина. Только чья-то шашка с грохотом ускакала под стол. Довольная эффектом, Ираида села и протянула Прокопичу чашку. Танюшка, молча наблюдавшая за этой картиной, отчаянно кусала губы, чтоб не рассмеяться.
- Эх, хороша дочка! – наконец нарушил затянувшееся молчание леший. И когда Ираида улыбнулась, в избе повеяло цветущим луговым разнотравьем.
- Ишь, заневестилась девка, - вздохнул чуть погодя домовой, прибрав со стола и придвигая поближе шашки. – Токма где тут у нас женихов-то взять? Постарела деревня, повывелась молодежь.
- Где-где, - усмехнулась Ираида, копаясь в бабкином сундучке. – На Чертушкином мосту, конечно. Вернее, под ним. У меня как раз к ним разговор имеется.
Прокопич с подозрением глянул на изрядно располневшую холщовую сумку, которую девушка, не церемонясь, брякнула на лавку:
- Не поздновато ли чертей гонять? Завтра бы, с утречка…
- Самое время. Чай, не в гости.
Лешак смущенно крякнул и встал рядом с дочкой.
- Не боись, Прокопич, пригляжу. Опять же – со мной быстрее. Чего зря ноги топтать?
- Я с вами, - подхватилась было с лавки Татьяна, но притихла под Ираидиным взглядом.
- Нет, девонька, - погрозил пальцем леший, подхватив дочь на руки и повыворотив ступни пятками вперед. – Нынче в бой идут одни лешаки.
- У дачников насмотрелся? - съехидничал Прокопич, протягивая Ираиде шаль. – На вот, все теплее будет.
Притворив за растворившимся в ночи лешаком дверь, домовой только вздохнул:
- Вся в бабку.

Сидя у отца на руках, Ираида только порадовалась догадливости Прокопича – леший мчал так, что только ветер свистел. При этом ни одна веточка и близко их не коснулась, хотя бежали напрямки. Метрах в десяти от моста лешак вдруг притормозил:
- Ты гляди, доча, никак встречают?
И в самом деле, на мосту царила странная суета. С десяток разномастных чертей и чертенят сновали туда-сюда, подгоняемые окриками кого-то крайне недовольного и голосистого. Вернее, голосистой.
- Сама Эзеркильевна, смотри-ка, - озадаченно пробормотал леший, всмотревшись в чертов муравейник.
Крупная, пожилая чертовка, с позолоченным пенсне на носу, отчаянно жестикулируя, гоняла внучков не хуже, чем прапорщик рядовых по плацу.
- Генри, ты чего?  - подойдя ближе, поинтересовался леший.
- Генриетта, пень ты замшелый! Сколь говорить-то? – привычно проворчала та, поворачиваясь к прибывшим.
Уже, казалось бы, ко всему привыкшая Ираида нервно хихикнула. На старой перечнице была латаная тельняшка, невнятная пестрая юбка по голень и армейские берцы. Довершала ансамбль повязанная на пояснице шаль.
- От ревматизму, - перехватив взгляд девушки, заявила старая и поинтересовалась. – Чего приперлись? Некогда нам, дел по самые рога.
- Говорила мне бабка, - вздохнула Ираида, точно ненароком поправляя на плече сумку, – приглядывай за мостом. Да вот когда бы? Ничего, сейчас поправим.
-  Да не шебурши ты сумкой-то, - Генриетта сделала на всякий случай пару шагов назад. - Так спроси.
- А и спрошу. Кто из ваших на деревне пакостит? У Кондратьевны в избе?
- Не мои это, - буркнула чертовка и шумно высморкалась. – Хошь верь, хошь – нет. Только самим житья не стало. Вона, переезжаем.
Только теперь Ираида заметила, что вся эта кутерьма на мосту имела определенную цель – родня Генриетты выносила на берег тюки, мешки, охапки и просто узелки с накопленным за долгое время скарбом.
- Ох, Генриетта, не договариваешь ты чегой-то, - покачал головой леший. – Это чтоб все ваше племя напугать, да с тобой вместе…
- А и не договариваю – мое дело. Только сдается мне, касатики, вы сейчас сами с недоговоренным и обзнакомитесь, - нервно постукивая по земле невесть откуда взявшимся хвостом, Генриетта стала отступать за рубеж, образованный сваленным кучей на землю добром.
Проследив за ее взглядом, Ираида обеими руками стиснула бабкину суму. Да так, что пальцы побелели. С противоположной стороны моста двигалось нечто. Точнее и сказать нельзя. В темной клокочущей злобой туче, что надвигалась на них, бездушно поблескивали холодные, точно жабьи, глаза. А при каждом новом рыке в искаженной яростью пасти обнажались ряды совсем не маленьких зубов. И от всего этого ревущего злобного безобразия разило таким холодом, что трава за его «спиной» индевела.
Ираида оглянулась. Черти, побросав манатки, дружно сиганули прочь. Леший же точно примерз к земле.
- Уж не знаю, что за дрянь разбудила та ревнивая дура, что приходила давеча к тебе каяться, да только управы на эту пакость никакой.
Новый рык – и где-то совсем рядом точно молния ударила. Чертовка неожиданно ловко отскочила в сторону. Обложив застывшего лешего чем-то витиевато-многоэтажным – что подействовало как ушат холодной воды – она схватила Ираиду за руку и припустила к вещевой баррикаде.
- Неча на дороге торчать. Лучше издаля.
Выглядывая из «окопа», леший с тоской смотрел на индевеющий по ту сторону моста лес.
- Да что ж это деется, а? Он же мне молодняк изведет. Доча…
Ираида все молчала, на ощупь перебирая что-то в сумке.
- Помолчи, пень старый! Дай девке разобраться-то, - Генриетта потуже затянула шаль на пояснице и сплюнула с досады. – Вот чуяла ж, копчиком чуяла, дура рогатая! А не выгнала тогда эту бабу отсель. Таперича уж что…
Ирка подняла на чертовку искрящие зеленью глаза и сурово прищурилась:
- Что. Она. Делала. На. Капище?
Старая вздрогнула и поежилась под взглядом девушки:
- Откуда…
- Ведьма я али нет, - недобро усмехнулась Ираида. – У вас какой с Хранителями уговор был, а, чертова ты бабушка? Живите себе, но к Капищу чтоб ни единой души и близко! А вы… Что она там делала?
Генриетта недовольно дернула хвостом, скривилась, но все же ответила:
- Озлилась я тогда на бабку твою. Крепко озлилась. У нас, у чертей, природа такая – пакостничать да озорничать. Спокон веку так заведено было. А она, Наталья-то, вкруг деревни защиту поставила. Не сунешьси, рога поотшибает. Вот я ту дурищу с библиОтеки сюда и допустила. Да кто ж знал, что она энтого ирода разбудит.
- Как?
- Да я-то почем знаю? – возмутилась Генриетта. – На самое капище я за ней не лезла. Так, издаля приглядывала. Видать, зарыла там чего. С лопаткой пришла. Да под мышкой сверток какой-то тащила.
Ираида поднялась в полный рост и прикинула расстояние до холма за мостом.
- Значит так. Ты это допустила, тебе и исправлять. Внучков своих собери. Тех, что порукастей да посмышленей. Будете ЭТО отвлекать. Пап…
Леший весь подобрался:
- Понял, доча. Мигом на холме окажемся.
Генриетта мрачно оглядела «баррикаду». Что называется – ни черта не видно. Вновь витиевато матюкнувшись, она пронзительно свистнула. Тут же рядом возникло с полтора десятка рогатых внучков. Вытянувшись во фрунт, они выслушали яростную речь бабки, густо пересыпанную острыми словечками, самым мягким из которых было «ангел вас побери», и побежали вооружаться. Генриетта удовлетворенно кивнула сама себе и повернулась к Ирке, уже сидящей у отца на руках:
- Ну, как начнем – тикайте.
И, гаркнув «Пли!», швырнула в чудище заранее прихваченный булыжник. Следом за ним тучей полетели разнокалиберные «подарочки» внучков.
Леший в мгновение перемахнул мост, обогнул ринувшееся на обидчиков нечто и притормозил уже только на вершине холма. Ссадив там Ираиду, он прислушался и уверенно ткнул пальцем в землю, в пяти шагах от вершины:
- Тут, дочка. Травушка до сих пор плачет.
В другой бы раз Ирка сначала сняла дерн, чтоб не навредить и так настрадавшейся траве, но сейчас не до нежностей – время ускользало. Вполголоса испросив прощения, девушка вгрызлась в землю еще бабкиной – чего только у старушки в хозяйстве не водилось – саперной лопаткой. Лишь бы не глубоко. Через пару минут острие лопаты шкрябнуло по чему-то твердому. Осторожно смахнула руками оставшуюся землю. Жестянка. В таких когда-то индийский чай продавали. Дорогущий, вкусный. Поддела крышку и с отвращением сплюнула. Ну, тетка Тамара! Истлевшие косточки – вот все, что осталось от бедного, удушенного куренка – прикрывали пожелтевшее, в пятнах и трещинках фото. Родители Татьяны, на фоне своего дома. Молодые, счастливые… Одна рука женщины на животе – там уже зарождается жизнь. Не знающая, какой кошмар ей уготован. И кем?! Собственной бабкой, из дурьей ревности сгубившей и невестку, и сына. Да зарой она фотографию просто в  свежую могилу, и то зла было бы меньше. Бабка Наталка отговорила-отмолила бы всех троих – и молодых, и дитя. Но на Капище, да еще с этим на беду свою подвернувшимся под руку куренком… Ираида помнила бессильные слезы своей бабки и теперь понимала – та не знала причины, лишь видела угрозу и сделала, что смогла. Ираида же знала причину, видела источник, но хватит ли сил? Особенно на пожирающего души, которого разбудила своим ритуалом тетка Тамара? Хранители едва усыпили его тогда, почти шестьдесят лет назад. Когда фашисты вперлись на Капище и расстреляли там несколько местных.
- Доча!
Встревоженный голос отца вырвал Ирку из размышлений. Она оглянулась. Пожирателю надоели игры с чертями, и вся эта злобная махина ринулась к холму, почуяв живую душу. Ну уж нет, от меня у тебя, образина, несварение будет. И изжога! Девушка положила на землю содержимое жестянки и достала из сумы завалявшийся с давних времен лак для волос – какую только пакость некоторые в подарок не несут – и зажигалку. Для начала сжечь эту дрянь под ногами. Ирка впопыхах нарвала вокруг сухостоя, для верности брызнула лаком из баллончика и чиркнула зажигалкой. Заполыхало сразу – не к месту ярко и весело. И в самом деле – к Генриеттовым внучкам уныние! Мертвым упокой, живым во здравие. Все ее существо наполнила кипучая, бурлящая сила. Ирка выпрямилась во весь рост и хлопнула в ладоши. Столб пламени рванул в небо, освещая курган и окрестности. Пожиратель недовольно взвыл и чуть сбавил скорость, пытаясь обойти стороной странную девчонку на холме.
Он был зол и голоден как никогда. А тут, совсем рядом – знал, чувствовал – ЕДА! Не сам, «во плоти», лишь его тень не раз в последние безлунные ночи просочилась за Чертушкин мост в эту захудалую, но ПОКА живую деревеньку. Тень прошлась по улочкам, напиталась страхом людским. А в меченой когда-то избе чуть не заморила червячка. Та самая, посвященная…. Вернулась. Да помешали.
Новый рык – голод, злоба, не-на-висть! Утолить, избыть, опустошить! Прочь!
На мгновение нарисовавшаяся на его пути Генриетта взмахнула хвостом, будто пращой, и левый глаз чудовища точно лопнул. Старая чертовка тут же испарилась. А взбешенный Пожиратель полетел прямо на холм.
- Доча!
Лешак попытался оттащить Ираиду в сторону. Но девушка только глазом повела, и отца отнесло ей далеко за спину.
- Голоден? – хмыкнула она, подняв вокруг себя стену пламени. – На вот, горяченькое! 
Резкий взмах двух тонких девичьих рук – и пламенеющий Феникс-Семаргл  с громовым клекотом бросился на Зверя. Мир потонул в какофонии рева и клекота. А Ираида все добавляла сил своему созданию, тратя всю себя, без остатка. Прочь! Убирайся! ИЗЫДИ!
Холм под Пожирателем не выдержал. По заиндевелой местами траве зазмеилась, расширяясь с каждой секундой, ухмылка бездонного провала. И Зверь забалансировал над открывшейся бездной, не желая покидать этот мир. Феникс клекотал и ярился, Ираида стала оседать на жесткую траву. Сознание ускользало, гасло. Последнее, что она увидела – серая тень, бросившаяся под ноги Зверя, рухнувшего из-за нее в тут же захлопнувшийся за ним провал. Торжествующей песни Семаргла она уже не услышала.

- Доча… - шепот, полувздох, полузвук…
- Мама?
- Да, доченька.
- Темно… Я потерялась. Хочу к тебе, хочу домой!
- Домой, малышка, пойдем домой.
Мамина рука – мягкая, теплая. Мамин запах… Свет, свет впереди!
- Иди на свет, родная, иди… Отцу поклон передай.

Солнечный луч настойчиво щекотал, теребил. Ирка не выдержала и приоткрыла глаза. В углу ее горницы ревела, размазывая слезы по щекам, Татьяна. Рассеянно перебирал что-то на полке домовой. Рядом на кровати, в ногах, сидел, обхватив голову руками, точно почерневший леший.
 - Пап… - голос хриплый, не слушается. – Ты б аккуратней, плешь же будет.
Тишина, взломанная плачем, смехом, голосами.
- Тише, окаянные, задавите ж!

Неделю ее не выпускали из избы. Прокопич и вовсе с кровати вставать не давал, несмотря на все протесты и ворчание. Татьяна хозяйничала у себя в избе, куда в тот же вечер вернулся истосковавшийся домовой Кондратьевны. Леший с ватагой Генриеттовых бесенят восстанавливал Капище. За «проявленную отвагу» Прокопич подарил старой Генри старомодную шляпку с вуалью. И растрогавшаяся старая чертовка отрядила им с лешим в помощь лучших внучков. Капище вновь зеленело, только на самой вершине холма с трудом затягивался черный, выжженный шрам. Выпушенная ворчащим Прокопичем наконец на свободу Ирка только вздохнула:
- Жалко тетку Тамару. Она ведь…
- Не горюй, доча. Ее свои забрали. Ты не видала уже. А за ей сынок с невесткой приходили. Искупила, чай, грех свой. А шляпку вон тут оставила. Прокопич ее и припас, крохобор.
Помолчали.
- Доча, а ты в город надолго ли? Танюшку проводить али – голос лешака дрогнул -  насовсем?
Ирка поправила на плече тяжелую косу, обняла отца и улыбнулась:
- Я вернусь, пап. А то куда ж вы без меня?



Продолжение - http://www.proza.ru/2018/09/02/357 



Автор иллюстрации - Антонина Клименкова http://www.proza.ru/avtor/antonim