Зинаида Гиппиус

ПУШКИНСКИЕ ТРАДИЦИИ В ДРАМАТУРГИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА,
или «Святая кровь» З.Гиппиус и взыскание новой природы

Влияние А.С. Пушкина на Серебряный век плодотворно и многообразно. Пушкинскими мотивами проникнуты многие стихотворения В.Я. Брюсова («Сеятель»,1907; «Памяник»,1912 г. и др.). Образ Пушкина, диалог с ним – важная часть лирического опыта А.Блока, А.Ахматовой, М.Цветаевой, Б.Пастернака, Н.А. Заболоцкого и др. Вклад в пушкинистику внесли В.Я. Брюсов («Мой Пушкин», 1929 г.), В.Ф. Ходасевич («Поэтическое хозяйство Пушкина», 1924; «О Пушкине», 1937), А.А.Ахматова («Слово о Пушкине», 1961 и другие эссе). Пушкин становится символом всего массива культуры в послании М.О. Гершензона Вячеславу Иванову, опубликованному в 1921 году в петербургском журнале «Алконост» (Иванов Вячеслав, Гершензон М.О., с. 60).
Менее исследованным остается влияние Пушкина на творчество З.Гиппиус, хотя сопоставление поэтической драмы «Русалка» (1829-1932) А.С.Пушкина и русалочкиной темы в драме З. Гиппиус «Святая кровь» (1900) напрашивается само собой. Драма Пушкина осталась незавершенной, и первым интерпретатором ее концовки стал А.С. Даргомыжский, написавший оперу «Русалка». Предложенная А.С.Даргомыжским концовка – месть русалки изменившему ей и тем доведшему до самоубийства князю – подготовлена всем предыдущим действием драмы, поэтому интересно не столько то, какую концовку задумал сам автор, сколько то, почему он не захотел ее воплотить, почему пьеса осталась незавершенной.
В Пушкинской драме совершается обычный для «русалочкиных» сюжетов поединок сил жизни и смерти. В отличие от классического андерсоновского сюжета, в котором над смертью торжествует талант русалочки любить, а следовательно, обретать духовное бессмертие, – в оперной интерпретации Даргомыжского (восходящей к другому архетипическому варианту образа русалочки, ибо она предстает роковой мстительницей) звучит торжество смерти, запоздалое раскаяние князя, неспособность русалочки любить, ибо жажда мести заглушает ее любовь, а сама любовь оказывается отравленной ревностью. Почему же Пушкин остановился перед неизбежной развязкой, и насколько эта развязка неизбежна? Последняя сцена пушкинской сцены предлагает паритет сил. Мир смерти, безумия, ревности и смерти, мир стихии, который должен навек поглотить душу – этот хтонический мир представлен хором русалок и Мельником. Но и князь в этой поединке не одинок, за ним поспешила любящая его супруга, ее служанка. Это мир жизни, любви, способности раскаиваться и прощать, - мир, в котором возможно обновление души. Интересно, что этот паритет сил установлен на берегу Днепра, - что символично. Погружение в Днепр – для русалки смерть вечная. Но погружение в Днепр – это крещение, это обретение победы над смертью всего русского народа. И граница между этими двумя погружениями в Днепр соответствует другой границе, связанной со способностью помнить – и не помнить, впадать в безумие или, наоборот, хранить исторический опыт и память, столь важные для всего творчества А.Пушкина. («Не дай мне Бог сойти с ума», - это лирическое обращение к памяти безумного Батюшкова получило дальнейшее развитие в образе безумного Мельника). Для героев лишенных исторической памяти, для безумцев, утративших с памятью личность и саму жизнь - для этих героев Днепр – лишь водная стихия. Но для носителей культурной памяти Днепр больше, чем стихия. Но это и не просто символ крещения Руси. Днепр – это живая историческая сила, отделяющая мир языческий от христианского, - и граница эта не географическая, а духовная. Для человека, наделенного исторической памятью, утонуть в Днепре так же невозможно, как утонуть в крестильной купели. Днепр – источник жизни, и на его границе останавливается поединок сил добра и зла, и читатель сам должен дописать концовку пьесы в контексте своего дара помнить или бездарности. Пьеса Пушкина – это проверка читательского таланта, - таланта помнить и быть личностью, поэтому никто, кроме самого читателя не может завершить драму. Чтобы искусство стало зеркалом души читателя, нужно чтобы автор в нужный момент замолчал.
Пьесу З.Гиппиус сравнивают и с драмой О.Уайльда «Саломея». Носова Ю.В. полагает, что выбор «названия пьесы "Святая кровь" не случаен, так же как и выбор героини-русалочки и ее внешнего облика», - автор говорит об «аналогии ее с героиней пьесы Оскара Уайльда Саломеей, которую некоторые символисты воспринимали как “воплощение невинности и языческую предтечу Христа”» (Матич О. С.102). (Н. Минский писал об одновременной божественности и соблазнительности Саломеи; утверждал, что ее тело посвящено Богу)» (Носова Ю.В. – Электронный ресурс.)
При всей правомочности такого сравнения, главной темой пьесы З.Гиппиус остается пушкинская тема поединка сил жизни и смерти в душе человека.
Желание Русалочки из пьесы Зинаиды Гиппиус «Святая Кровь» обрести человеческую бессмертную душу ставит нас перед вопросом:  в чем разница между человеческой природой – и природой других существ. В отличие от души человека, души животных традиционно считаются смертными. Бессмертие – образ Божий в человеке.
Культурологический концепт образа Божьего в человеке включает в себя такие понятия и таланты, как творческий дар, бессмертие и др.
Однако в пьесе Гиппиус еще более актуально такое свойство человеческой природы, как умения различать добро и зло, - этот атрибут Божественной Природы в человеке двойственен – с одной стороны, он учит остерегаться зла, но с другой стороны, он, как повествует Библия, проявился после изгнания из рая и является следствием грехопадения. Впрочем, и другие божественные дары: ум, речь, творчество – могут служить как добру, так и злу. Словом, важно не от кого дар, а как мы его воспринимаем, как дар свыше или как проявление игры природы, стихии. Образ Божий в человеке (разум, одаренность словом, творческая способность) как сосуд, который можно наполнить, чем угодно, поэтому-то и следует его наполнять благодатным подобием человека Богу. – Иначе все дары будут проявлять свою бесконечную амбивалентность.
Пьеса З.Гиппиус служит прекрасным примером того, что чем стихийнее душа, чем больше в ней русалочьего, тем абсурднее ее представления о добре и зле. Человеческая природа неустойчива и текуча, как всякая природа. Она обретает устойчивость лишь в союзе с Богом или демоном, и талант различать добро и зло не присущ чисто человеческой природе. Поэтому он осмысляется как дар свыше: ветхий Адам вкусил запретный плод с древа познания. «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло». (Быт. 3,22)
Формы бытия, перед которыми не стоит задача различать добро и зло, редуцируются человеческим сознанием до хтонических и демонических существ. Русалки у Гиппиус родятся из тумана и умирают в тумане, соединяя в себе дарвиновско-буддийский принцип самозарождения живого из неживой материи, или даже из пустоты, с мифом о хтонических существах - «пузырях земли», реализующих на сказочном уровне дарвиновскую интуицию возникновения разумного бытия из неживой природы. Соединяя миф с научной гипотезой, Гиппиус моделирует хтонически-буддийский дарвинизм. Для хтонического сознания русалок из пьесы Гиппиус характерно неразличение добра и зла, которое трижды проявляется в припеве русалочьей песни: - Все благо: и жизнь! и явь! и сон!
- Все благо: и жизнь! и мы! и луна!
- Все благо: и жизнь! и мы! и свет! и смерть!
Русалочка обладает преимуществом перед своими сестрами: она чувствует, что песнь эта скучна и что в смерти, то есть в посмертном растворении в тумане, - нет блага. У нее есть задатки человеческого различения добра и зла, жизни и смерти, небытия и бессмертия. И именно поэтому она устремляется к бессмертным душой – к людям.
Итак, Русалочка приходит к людям по зову сердца и наущению ведьмы, которая советует ей согреться от дыхания монаха Никодима и претерпеть его побои: «приникни к которому-нибудь поближе да грейся, да чтоб дышал он на тебя, трогай его»(с.15), причем советует подойти «лучше к молодому… Проснется – во всю тебя изобьет. А тебе того и надо!»(с. 17) В поступке Русалочки слиты и воплощены благие и демонические стимулы. Эта двойственность первого шага усугубляет проблему исхода: что победит, устремленность ли хтонической природы к вочеловечению и бессмертию – или яд ведьминого совета, влитый в первый, кажущийся благим шаг Русалочки по земле.
Но цель Русалочки - не только обретение тела, но, главное, любви – которая становится в пьесе главным атрибутом природы человека и его бессмертной души. Между тем, русалки, и в частности Старая Русалка, не знают даже слова «любовь».
Человек был сотворен Любовью Божьей: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт, 2,7). Пророк Елисей, возвращая дух умершего ребенка тоже «поднялся и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка. И встал и прошел по горнице взад и вперед; потом опять поднялся и простерся на нем. И чихнул ребенок раз семь, и открыл ребенок глаза свои» (4 Цар, 4, 34-35). Святой Юлиан Милостивый, чье житие, в частности, пересказывает Флобер, также согревает своим дыханием прокаженного, в образе которого явился святому Сам Христос.
Гиппиус травестирует Логос передачи и возгревания жизни через дыхание, превращая акт любви – в акт насилия. Итак, русалочка обретает тело в результате побоев молодого монаха, а не благодаря любовному возгреванию жизни в теле – по примеру пророка Елисея. Словом, она родится не от любви, а от страха перед демоническим инобытием и от ненависти к нему. Акт любовной передачи жизни (вдыхания ее в мертвое тело) облекается в форму побоев. Обретение жизни через побои, которые становятся архетипическим двойником Логоса творящей Любви, приводит к тому, что любовь-насилие, любовь-побои и даже любовь-убийство становится для Русалочки одной из архетипических основ бытия, подменяющей собой Любовь, дарующую жизнь вечную.
Вочеловечение Русалочки распадается на два этапа, соответствующие Ветхому и Новому Завету.
После побоев Русалочка становится человеком, сотворенным для участия в Ветхом Завете с Богом. Становится существом, над которым тяготеет закон. Теперь ей необходимо вступить в Новый Завет, обрести вечную душу и научиться жить по благодати.
В Евангелии часто встречаются антиномии, свидетельствующие о том, как подзаконный Ветхий Адам побеждается Благодатной истиной Нового Завета. Ветхозаветная истина в том, что враги человеку домашние его, но эта констатация подзаконного бытия увенчивается Христовой заповедью любить врагов.
Согласуясь с Законом Христос учит: «Не давайте святыню псам», - именно это место из Евангелия вспоминает молодой монах-начетник Никодим, отговаривая о. Пафнутия крестить русалку, но в том же Евангелии хананеянка говорит: «Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час. (Мф.,15, 27-28). Русалочка же в начале пьесы подобна Лазарю, который «желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его» (Лк. 16, 21), но никто не давал ему хлеба.
Христос исцеляет смиренную душу, готовую признать себя псом. Псами могли называть себя и спать среди псов юродивые – сии новозаветные Лазари, попирающие блага мира сего, включая телесный разум. Ибо в смиренном признании себя носителем ущербной и недостойной называться человеческой природы – она преображается и оказывается способной воспринять благодать Божию. В «Мыслях о религии» (Статья II «Величие человека», VII) Паскаль пишет: «Полное величие человека заключается в том, что он знает о своей нищете. Дерево не сознает себя ничтожным. Сознавать себя ничтожным, значит, быть ничтожным; но, с другой стороны, сознавать, что я ничтожен, значит, быть великим. Сознание этого самого ничтожества и доказывает величие» (Тарасов Б.. С. 253).
Действительно, не давайте святыню псам, во всяком случае, до тех пор, пока они не исповедуют себя псами недостойными, - ибо это единственный способ преобразить природу, преодолеть ее звериную сущность.
Между тем, Русалочка исповедует себя русалкой. Она ищет крещения, не выдумывая историю, почему она не крещена, а исповедуя свою трагическую непричастность человеческой природе.
Русалочка прошла Ветхозаветное вочеловечение. Теперь ей предстоит вочеловечение Новозаветное. Но это возможно в том случае, если само человечество – благодатное и новозаветное, а не ветхозаветное.
Вочеловечение Русалочки – это проверка самого человечества на Новозаветность.
Человечество в пьесе Гиппиус представлено двумя монахами. Молодой, Никодим, законник, носитель духа Ветхого Завета. Старший, о. Пафнутий – смиренный носитель благодати, причем столь смиренный, что не защищает ее перед самоуверенным законником, словно сомневаясь и боясь своей правоты, как выражения гордости, недостойной монаха. Новозаветная ипостась человечества, представленная о. Пафнутием, кротко-благодатна, ни на чем не настаивает, ни в чем не уверяет. Она лишь удаляется от человечества, расцветая на безлюдье.
Именно потому и мила Русалочка о. Пафнутию, что она не человек.
Итак, у Русалочки есть даже некоторое преимущество перед людьми, о котором о. Пафнутий говорит: «Хитрости в тебе нет человеческой, мне с тобой не страшно», - называя Русалочку между прочим: «Дочка ты моя богоданная». (с. 27) В то время как Русалочка-Аннушка дочка, скорее, самозваная, ибо она сама вызвалась прийти к монахам и имя стало носить человеческое самозвано.
О. Пафнутий воплощение монашеского простоты, говорящий: «А я по простоте Бога моего хвалю, былинки из земли подымаются, я слушаю и жизни радуюсь, о Творце думаю. Может, Господь не взыщет на моей простоте». (с. 21) Русалочка, как и былинки, с точки зрения Гиппиус, хтоническое творчество природы, буддийско-дарвиновское сомозарождение жизни. Сама же жизнь представляется Гиппиус подзаконным царством случайности и произвола, чуждым таких доминант человеческой природы, как любовь и различение добра и зла. Само человеческое в хтонической природе случайно и неустойчиво. Для большей убедительности своей концепции Гиппиус нужен оппонент, который должен стать жертвой своих благих заблуждений относительно природы Русалочки и дарвински-буддийского бытия вообще. Гиппиус находит или создает своего оппонента в образе о.Пафнутия, считающего, что произвольные творения природы воплощают Божественные замыслы бытия, Божественные семена и логосы. Гиппиус, оспаривая богоданность творческих сил природы убивает своего героя руками именно представительницы хтонических сил природы. Гиппиус описывает гибель героя, готового в лице Русалочки удочерить и усыновить многочисленные произрастения и творения природы именно в качестве творений и чад Божьих, чтобы подчеркнуть неспособность всех прочих форм живой природы воспринимать благодать.
Церковь свидетельствует о том, что живая природа способна воспринимать благодать, но человек призван не крестить ее, а освящать. В старых канонических книгах можно было встретить молитвы на освящение скота или колодца, - словом на освещение всего, что служит человеку. Лишь человеческая природа способна воспринять крест ответственности и благодати таинства Крещения, но освещающей молитвы достоин весь мир.
Крещение – это коренное изменение безблагодатной природы человека на благодатную и бессмертную. В таинстве крещения вместе со всей природой человека изменяется и ум.
Способность к перемене ума – по-гречески «метанойя», по-русски «покаяние» - основа Новозаветного бытия. Покаяние – проявление творческой способности человеческого духа. Ибо в покаянии душа человека родит сосуды, логосы, которые могут вместить Божественную благодать и наполниться Логосами Божьими. Только человек способен к покаянию, ибо лишь он обладает творческой способностью, являющей в нем Образ Божий.
В житии одного святого рассказывается, что он смог заставить оказавшегося в его власти беса произнести слова: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий», - но заставить его закончить: «помилуй мя», - не смог. Если бы тот попросил милости – то перестал бы быть бесом. Неспособность к покаянию – атрибутивная черта природы нечистой силы. Ибо Ангелы, оставшиеся верными Богу и отпавшие, были созданы как посланцы Божьи, передающие Его волю, но не имеющие творческой составляющей Образа Божия в себе.
Русалочка способна признать себя русалкой, но в ней недостаточен запас творческих сил для покаяния. Поэтому Русалочка не способна родить логосы своих важнейших поступков, действуя по наущению ведьмы, то есть человека, сохраняющего даже в своем Богоотречении способность к творчеству.
Русалочка становится для о. Пафнутия воплощением недоступной для людей бесхитростности, детскости и простоты, которые, казалось бы, должны стать результатом метанойи, но в пьесе Гиппиус они имеют иной генезис, ибо Русалочка родилась из тумана – из воздуха и воды. Между тем, Православная Церковь унаследовала от античных авторов учение о четырех элементах – воде, земле, огне и воздухе, – из которых соткан человек, точнее - его телесное естество, ибо душу может вдохнуть только Бог. Преобладание одного из элементов природы в естестве человека определяет его темперамент, который соответствует не только стихии природы, но и одной из четырех «влаг» человеческого организма. Это учение можно найти даже у св. Иоанна Дамаскина: «Подобным образом есть также и четыре влаги, которые соответствуют четырем стихиям: черная желчь, которая соответствует земле, ибо она – желчь – суха и холодна; слизь, соответствующая воде, ибо она – слизь – холодна и влажна; кровь, которая соответствует воздуху, ибо она – влажна и горяча; желтая желчь, которая соответствует огню, ибо она – горяча и суха» (Дамаскин Иоанн, С.82). В природе Русалочки есть воздух, который, однако, не становится кровью, поскольку дыхание Божие не коснулось его.
 Русалочка проста уже потому, что в ее природе нет земли и огня, в ней не заложена способность к человеческой сложности, от которой так устал, взыскующий простоты старец.
Словом пророста Русалочки оказывается не результатом покаяния, но недостаточного богатства природы.
В Библии рассказывается, что Бог сотворил человека из персти земной, но богословы видят в ней полноту земной природы – все четыре стихии. Однако человек свободен от хтонической природы не потому, что все стихии, а не только земля, послужили материалом для его создания, а потому, что человек родился от дыхания Божия, а не самозародился, как хтонические существа. Бог вызвал человека, как Галатею, из стихии камня, сотворив личность любовью, словом и дыханием Своим. Человек по природе своей призван знать одно благо: Бога, Жизнь, Райский Сад. Лишь грехопадение атрибутировало его природе различение добра и зла, которое оказались непосильно тяжелой короной, слишком рано отяготившей нежную выю человека богоподбным достоянием и достоинством. Но и в таком своем состоянии личность человека выше хтонического сознания, аморфного, хаотического и принципиально не жалеющего различать сущности.
Пафос пьесы выразился в утверждении невозможности преодолеть стихийное хтоническое сознание Русалочки. Обладая задатками человеческого сознания, Русалочка, как ни странно, деградирует среди людей и утрачивает врожденную способность различения сущностей: жизни и смерти, например. Она обретает человеческую плоть и даже душу, у которой так и не появляется атрибутов человеческой природы: различения добра и зла, любви. На это можно возразить, что Русалочка любит о. Пафнутия и предпочитает предать свою душу вечной муке за любимого, нежели его душу ввергнуть в небытие. Но это не любовь – это страсть, адский двойник Любви. Когда монах Никодим уверяет, что крестивший ее о. Пафнутий потеряет собственную бессмертную душу – и только такой ценой она может удостоиться бессмертия, Русалочка соглашается, опять-таки по наущению ведьмы, добиться бессмертия, убив любимого старца и обретя, таким образом, райское бессмертие для него и адскую вечность – для себя.
Русалочка сначала проходит этап ветхозаветного вдыхания души (который травестируется), а затем этап новозаветного обретения душой бессмертия, обретаемого через кровь Христову. Но и этот этап совершается в демонизированных формах.
Трагедия русалочки в том, что в человечестве нет великой благодати новозаветной, что оно не верит, что святыню можно давать псам, если это совершается по благодати, а не по закону, если это совершается в результате исповедания «псом» своей псиной природы. Исповедь – Метанойя – Покаяние должны стать той благодатной силой, которая вырвет Русалочку из тисков Закона, для которого она родилась первым телесным рождением-вочеловеченьем. Но человечество само перестало быть Новозаветным, оно не способно родить в крещении хтоническое существо для нового благодатного бытия, даже если те и исповедовали свое недостоинство.
Итак, в контексте пьесы бессмертие можно обрести либо в таинстве крещения и в обязательно следующем за ним таинстве причастия – приобщения плоти и крови Христовой, либо через грех убийства святого, который должен обрызгать убийцу своей святой кровью, ибо в Ветхом Завете кровь – материальный носитель души. Евреи не ели мяса с кровью, веря, что в крови – душа животного. Русалочка обретает душу, будучи запятнана материальным носителем души святого. Жизнь передается через кровь в таинстве причастия: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день». (Ин, 6, 54) Русалочка усваивает это новозаветное таинство в контексте ветхозаветной мистики, воспринимая душу через живую кровь убитого ею, Русалочкой, живого святого – о. Пафнутия.
В споре между зовом сердца и наущением ведьмы последнее вновь обретает власть над Русалочкой, причастие которой становится демонической насмешкой над Таинством и совершается как бы под ведьмин хохот.
Мысль Гиппиус о том, что крестивший бездушного потеряет душу сам, погружает нас в мир условности, который апеллирует не к законам живой реальности, а к условностям и гипотетическим законам, на основании которых драматург моделирует свою реальность. Итак, ключевым свойством «реальности» Гиппиус становится утрата собственной вечной души тем, кто осмелится крестить хтоническое существо. В результате и само хтоническое сознание ставится перед выбором, принять ли эту жертрву. Русалка жертвует собственным блаженным бессмертием, убивая готового крестить монаха. Но эта логика условной реальности нацелена лишь на оправдание зла. Убийство становится проявлением высшей любви и самопожертвования. Но подобное осмысление зла (т.е. убийства) как высшего блага, исполненного самопожертвованием и любовью, является проявлением хтонического сознания, которое медленнее преображается, чем русалочья плоть и лишается задатков различения добра и зла. В пьесе утверждается торжество хтонического сознания, но оправдание зла и осмысление убийства как проявления высшей любви возможно тоже лишь в рамках хтонического сознания, если мы выйдем за его пределы, то окажется, что по законам человеческой совести убийство невозможно ради любви.
Кстати, аналогичную проблематику поднимает Лесков в «Очаровнном страннике», главный герой которого убивает цыганку Грушеньку, чтобы спасти ее от большего греха – самоубийства. А Лариса из «Бесприданницы» Островского благодарит своего убийцу. Если архетип обретения любимого и в Песне Песней Соломона, и в художественной литературе восходит к Логосу обретения душой Христа, то аналогичные сюжеты разочарования в любви и благодарности за убийство, связаны с тем, что любовный сюжет утратил свою связь с логосом встречи со Христом, а семья перестала быть малой Церковью. Эти сюжеты Островского и Лескова строятся в атмосфере утраты благодати некогда благодатными формами бытия человека.
О. Пафнутий мог бы благодарить за убийство только в том случае, если бы таинство крещения действительно было безблагодатным и таило в себе угрозу для его души, как таит угрозу будущее Ларисы («Бесприданница») в роли дамы полусвета для души этой героини. Смерть – благодать лишь в том случае, когда все формы общественного устройства безблагодатны и апостасийны, если из них ушел Христос и они утратили связь с Логосами Нового Завета.
Аннушка исповедовала себя русалкой, не удостоившийся крещения. Ее смиренную природу теперь должна окончательно преобразить любовь. Но в человечестве Гиппиус Закон победил Благодать, поэтому Русалочка смогла вочеловечиться для Закона, но не смогла вочеловечиться для Благодати. Человечество не прошло проверку на укорененность в Новом Завете – поэтому оно само не может никому даровать Новозаветное вочеловечение через крещение, чтобы пес стал достойным святыни, а русалка – крещения.

Хтоническое сознание ставится Гиппиус превыше человеческого, ибо с точки зрения человеческого сознания, убийство остается злом, которое не имеет себе оправдания и всегда требует покаяния, даже если это убийство на войне. Если автор строит ситуацию так, что убийство оказывается меньшим из двух зол, оно все равно остается злом, требующим подвига покаяния, а не свидетельством высшей любви, как это оказывается в пьесе Гиппиус.
Гиппиус превращает построенную в условном мире ситуацию выбора меж двух зол в ситуацию подвига и проявления духовной красоты. В контексте пьесы о. Пафнутий оказывается тоже в ситуации выбора из двух зол меньшего, но таинство крещения может казаться злом, а убийство добром лишь в болезненном воображении героев, которые не до конца верят в великую милость Божью. Господь помилует крестившего, но не помилует не крещеного, но убившего. Героизация зла в мире условных ценностей (в театре абсурда, если рассматривать это название как термин, а не ярлык) возможна лишь в результате демонического переосмысления реальности, или демонического гротеска.
По учению Отцов Церкви, мысли человека бывают трех родов – от самостной природы человека, от демонов и, высшие, - от Бога. Хтоническое сознание демонизировано, не случайно оно напоминает песню ведьм из «Макбета» о том, что «добро – есть зло, зло – есть добро…». Когда человек живет по внушениям демонов, его сознание, если говорить на языке пьесы Гиппиус, становится хтоническим, русалочьим. На языке христианской культуры ключевой вопрос пьесы мог бы прозвучать так: «Можно ли крестить существо с хтоническим сознанием?» Такой переход из мира условности и абсурда в мир реальности позволит дать ответ, соответствующий человеческой природе, призванной различать добро и зло: да, человек с хтоническим  (демоническим) сознанием может быть крещен, если исповедует Христа. Но в таинстве исповедания Христа и отречения от сатаны, - словом, в таинстве крещения, сознание человека изменится, приобретя именно человеческие, а не хтонические формы. Св. Димитрий Ростовский приводит жития, в которых рассказывается, как человек, обученный колдовству и обретший не свойственное его природе «хтоническое» сознание, отрекается от лжеучения и становится святым через мученичество (самый известный пример – житие свв. Киприана и Иустиньи).
В описании страданий святой мученицы Сиры (24 августа/ 6 сентября) сообщается:
      «Когда отроковица начала приходить в разумение, то была обучена волшебству и посвящена мерзкому идольскому служению, именно: ей поручено было совершать бесам некие тайные жертвы, называвшиеся язычниками "Иасф" и считавшиеся ими за чистые жертвоприношения».
Святая начала творить чудеса во имя Христа и изгонять бесов даже прежде своего крещения и мученически пострадала сначала от своих родственников, волхвов и иудеев, а затем была замучена стражниками темницы, в которую была посажена за исповедание Христа царским сановником.

А в «Житии и страдании святого мученика Ермия» (31 мая/ 13 июня) читаем:
      «Волхв приготовил еще более опасную отраву и дал мученику, сказав:
      - Если ты нисколько не потерпишь от этого яда, то я оставлю свое волшебство и уверую в распятого Бога, Которому ты служишь.
      Святой же Ермий, вкусив эту отраву и испив ее до дна, нисколько не пострадал, но продолжал пребывать здравым и невредимым. Тогда волхв воззвал:
      - Ты победил меня, Ермий! <…>
Когда он взывал так, князь преисполнился ярости и приказал обезглавить его. И усечен был волхв тот, крестившись кровью своею; и отошел новый христианин и мученик ко Христу Богу, ради Которого он положил жизнь свою».
Колдун может стать святым, когда изменится природа его сознания, которая в пьесе Гиппиус обозначена как изменение природы существа в целом.
Сама андерсеновская сказка о Русалочке является архетипом, восходящим к логосу изменения природы человека. Душа, полюбив Христа, выходит из падшей, но родной водной стихии – ее природа должна преобразиться, уподобиться Христу через стигматы (признаваемые православной Церковью проявлением прелести), то есть кровоточащие раны на ладонях и ступнях, - в местах, куда были вбиты гвозди при распятии Христа. Стигматы в сказке о Русалочке архетипически осмыслены как колющая боль в ступнях, ибо Русалочке кажется, что она идет по ножам. Стигматы запечатлевают изменение природы человека, возлюбившего Христа, и пожелавшего приобщиться Его Бытию, утратив свою человеческую самость.
Аналогичны сказке про Русалочку и сказки об Ундине, которую родители посылают на землю, чтобы она вызвала чью-нибудь любовь и с ней обрела бессмертие. При внешнем сходстве этих сюжетов. Сказка об Ундине запечатлевает архетип, восходящий к логосу взыскания и спасения Христом человечества, в то время как Русалочка – это душа, сама взыскующая Христа. В сказке про Ундину Жених, восходящий к Логосу Христа, вызывает возлюбленную из ее греховного полубытия. Логос этой легенды отчасти запечатлелся также в мифе о Пигмалионе и Галатее и в аналогичных ему сказках, когда герой вызывает душу любимой из небытия.
Русалочка Гиппиус – это скорее Ундина, которую нужно любовью вызвать из полубытия, нежели Русалочка Андерсона, несущая на себе стигматы любви ко Христу.
Героиня Гиппиус связана с чисто русалочьей темой ножа, но этот нож преображает не ее природу, а природу любимого монаха – смерть за Христа от нечистой силы делает его Святым.
В отличие от Ундины, Русалочка Гиппиус, не ждет, когда ее спасут и вызволят из плена ее смертной природы. Она спешит сжечь свою лягушачью кожу и омывается в святой крови убитого ею мученика не потому, что для этого созрели времена и сроки, но сама спешит сорвать желанный плод бессмертья, не дожидаясь, когда он дастся в руки сам. Христос дарует людям свою любовь и умирает за людей добровольно. Русалочка ведет себя подобно Иуде из повести Леонида Андреева, провоцирующего и ускоряющего ход событий. Хтоническое сознание продолжает срывать плоды с запретного древа в надежде на божественное преображение так, словно не прошли тысячелетия со времен изгнания Адама и Евы, а если прошли – то не научили никого и ничему.
«Святая кровь» Грааля даже в средневековых романах не приходит к ищущим его рыцарям. Грааль нельзя найти – он сам может явить себя достойнейшим из достойных. Русалочке кажется, что она хитростью завладела Граалем, но это был лишь отравленный кубок греха, обрекший ее на вечную погибель.
В пьесе Гиппиус сказалось наследие двухтысячелетней христианской культуры. Если древние греки предпочли бы русалочью судьбу – полное исчезновение – вечным мукам в Аиде, то для христианского сознания вечное бытие становится абсолютной ценностью. Но русалочка не обретает его. Ибо «изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло - в воскресение осуждения» (Ин, 5, 29), которое названо также «вечной погибелью». (2 Фес, 1,9) Итак, сознание Русалочки под влиянием ведьмы деградирует. Выходя из вод, русалочка точно знала, что желает обрести воскресение жизни, а теперь она готова благословить вместо русалочьи-мгновенной смерти – вечную погибель, думая, что даже в смерти есть вечная жизнь.
Впрочем, в отличие от старинных сказок, героиня Гиппиус обретает духовного отца, а не жениха, что архетипически соответствует Ветхому Завету, - что не случайно, ибо героиня так и осталась в контексте Закона. Благодать ее не коснулась. Причем духовный отец Русалочки в чем-то подобен Ною. Его душа – ковчег Завета с тварью бессловесной – Ноев ковчег, готовый принять в свое сердце все живое. Сердце монаха в молитве воспаряет к Богу и молитвенно предстоит пред Ним, испрашивая спасения себе и всему, что оно полюбило. Именно в этом смысле сердце о. Пафнутия – Ноев ковчег, а цитата, свидетельствующая о великой любви этого старца к бессловесному творению Божьему, уже приводилась выше.
Но Русалочка Гиппиус – это всего лишь буддийское иллюзорное самозарождение жизни в потоке дхарм, которому может архетипически соответствовать родная для Русалочки водная стихия.
И вот хтонически-буддийское сознание оказалось в контексте библейской культуры и даже обрело себе духовного отца – с сердцем Ноя. А у Ноя, как известно, было три сына – Сим, Хам и Иафет. Кого же из них  хотя бы отдаленно может напоминать Русалочка?
Христиане прежде конца времен ждут воплощения Антихриста, а буддисты прихода Будды грядущего – Майтреи. Появление которых станет символом того, что круг времен исчерпал, дарованную ему благодать. Супруг Гиппиус – Мережковский – называл Антихриста грядущим Хамом, - сыном Ноя, держателя благодати круговорота времен. После потопа с Ноем и его семейством Бог заключает Завет: «Во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратится» (Быт.8, 22). По мнению С.Аверинцева, «Бог начинает с того, что обещает наказанной за человека земле правильное круговращение времён года впредь» (Мифы народов мира.) Завет о неизменности земных циклов и то, что Ной был первым виноделом среди иудеев, заставляет некоторых исследователей видеть в Дионисе, архетипически-травестийного двойника Ноя. Дионис же на языке языческого запада реализует индуистко-буддийскую идею колеса сансары, с ее бесконечно повторяющимися рождениями и смертями отдельных душ. Таким образом, противопоставление Ноя и Хама (реализованного на языке библейских логосов) архетипически повторяется в противопоставлении круга сансары и Будды. Хам – ветхозаветный Будда, выступающий против божьего благословения отцу, данного в виде завета о «правильном круговращении времен впредь» и в виде дара, или искусства, делать вино, прообразующее Евхаристическое вино Нового Завета. Возможно именно это архетипическое неприятие логоса Евхаристического вина, в котором являет себя кровь Христова, натолкнуло Мережковского называть Антихриста Хамом. В этом смысле грядущий Хам – это Будда грядущего Майтрея. Символичо, что Хам видит срам именно сонного отца, ибо для буддизма пребывание в колесе сансары – это и есть самый пагубный и полный срама сон. А Будда переводится как «пробужденный», ибо все остальные пребывают в состоянии глубокого сна и под влиянием дхарм видят иллюзию собственной жизни – и эта иллюзия делает их пленниками цикличности бытия, выраженного а круге сансары, дионисийском годе и в логосе благословения упорядоченности времен, которое даровано Ною Богом. Именно в этом смысле Ной – держатель благословения цикличности времен. В отличие от западного индивидуалистического типа мышления, буддийский протест против цикличности времен направлен на обезличенное, переставшее быть отцом начало – на колесо сансары, которое в пьесе Гиппиус вновь обретает черты личности, благословляющей все формы бытия и подобно Ною готового принять в ковчег – символ будущей Церкви – даже Русалку. Но врожденное хтонически-буддийское сознание Русалочки оказывается сильнее обновленного Библейского, Ветхозаветного сознания. Отцеотрицающее сознание Хама доведено в Русалочке до предела – она не просто смеется, но убивает отца, а тем самым уничтожает для себя возможность вхождения в благодатную вечность. Для буддиста нет ни вечности, ни времени – лишь враждебная иллюзия жизни, которую призван убить буддист, пробуждаясь от всякой иллюзии и бытия – в смерть бесконечную. И именно воскресение смерти – смерть вечную – обрела Русалочка в результате своего преступления. Но эта вечная смерть кажется Русалочки раем, как буддисту его вечное небытие – нирваной.
Благодать монастырской жизни и подготовка к крещению не исполнили черты лица русалочки благодатью, но лишь осветили хтоночески-будиийскую гримасу героини. Одной человеческой природе оказывается по силам воспринять таинство Крещения. Для русалок крещение губительно, ибо благодать крещения не вмещается в ее природу, которая начинает стонать от непосильной ноши, протестуя против нее и искажаясь в гадких гримасах. Так выражается протест всей русалочьей природы против последнего шага к крещению, - природы цепляющейся за любую уловку лишь бы отсрочить этот решительный шаг в купель. И уловка найдена. Это власть Закона, угрожающего вечной мукой крестившему «пса». Таким образом, природный русалочий страх перед крещением вытесняется в область бессознательного еще более могущественной страстью – демоническим двойником любви, внушающим мысль о необходимости самопожертвования ради любимого. А хтонический страх перед готовым крестить Русалочку духовным отцом вытесняется страстью спасти его самого от «кощунственного» таинства. Причем спасительным представляется только убийство, хотя Русалочка могла просто сбежать из монастыря. Но русалочка убивает не только затем, чтобы спасти любимого отца от кощунства, но и затем, чтобы обрести вечную душу, обрызгавшись его святой кровью.
Тема «жизнь взаймы» имеет религиозные, сказочные и литературные корни. Разбойник Варнавва получил прощение и жизнь, ибо простили его, а не Иисуса, и распятием Христа Варнавва остался жить. Впрочем и все крещеное человечество обретает вечную жизнь взаймы у Христа, оплатившего нашу жизнь Своими Крестными страданиями. Врач из сказки отливает масло из своей лампадки в лампадку больного, который обретает с маслом жизненные силы, взятые взаймы у врача. Аналогичные мотивы звучат в романе Ремарка, а в пьесе Еврепида Алкестида (Алкеста) соглашается умереть за своего супруга Адмета.  Св. Серафим благословляет умереть ныне прославленную во святых Елену (Мантурову) взамен ее брата, чья помощь нужна была святому старцу при строительстве монастыря.
Русалочка убивает не столько затем, чтобы спасти от гибели, обещанной по Закону (ибо благодать так и осталось неведомой Русалочке), любимого старца, так как для подобного «спасения» ей самой было достаточно убежать из монастыря, где ее никто не держал и не охранял, сколько затем, чтобы обрести жизнь взаймы, но не так – жертвенно и любовно, как даруется жизнь взаймы во всей мировой культуре и как хотел даровать ее Русалочке любимый ею духовный старец, - а так, как научила ее собственная хтоническая природа, поддержанная советом Ведьмы. 
Хтонически-буддийская природа находит массу оправданий бессознательному страху перед ликом Крещающего и самим таинством Крещения, вместить благодать которого она не может. Близость благодати не освещает ее, но пробуждает в ней глубочайшие хтонические инстинкты, влекущие ее в погибель вечную.
Итак, в чистом виде идеи крещения Русалки в христианской культуре не встречается. Этот архетипический сюжет может осмысляться в свете логоса крещения волхва и изгнания из его души «русалочьего» сознания. Христос принес смерть роду русалок, но Русалочка готова любить и исповедовать Его, еще до крещения она накладывает на себя крестное знамение и готова принять крещение. Церковь не крестит отпавших духов не потому, что боится совершить кощунство над таинством крещения, а потому, что они бегут от креста, как от огня. Тема просвещения христианской истиной отпавших духов в Церкви не рассматривается не потому, что Бог не хочет их спасения, а потому, что они лишены творческой способности изменяться навстречу благодати крещения и покаяния, которое преображает все живые существа, способные к духовной творческой жизни, порождающей сосуды Логосов, кои могут однажды наполниться благодатью созерцания Христа. Ибо созерцание Творца знаменует собой высочайшую точку напряжения творческих сил человека.
Однако природа Русалочки не чисто демоническая или хтоническая, ибо она способна исповедовать Христа. Русалочка Гиппиус, скорее всего, не буддийский демон, а душа, заблудившаяся в отпадших от Бога стихиях мира и очарованная демонами. Она не помнит отца земного и Небесного, но страстно стремится обрести их, соответственно, в образе о. Пафнутия и Самого Христа. Усыновление – образ, посредством которого в Библии описывается таинство приобщения язычников к Церкви Христовой. Впрочем, усыновление – скорее ветхозаветный логос на службе Нового Завета, ибо Христос в первую очередь тот, о коем сказано «се Жених грядет в полунощи».
Интересно, что тема обращения в веру русалки звучит в калмыкском буддийском мифе о Лусах. В словаре «Мифы народов мира» читаем: «Лусы бывают мужского и женского пола (бурят, лусут эхенер, "женщина-лусут", т.е. русалка), подобно людям, родятся, женятся, болеют, стареют, умирают. Лусы сказочно богаты. Обычно Лусы не показываются человеку. Считалось, что лусы - это духи, принявшие буддизм, но "чёрные свирепые" лусы (докшин хара лусут) - духи, "не имеющие веры" (ср. Докшиты). По представлениям калмыков, "чёрные лусы" - это вообще силы, или духи природы».
Хтонические представления Русалочки, действительно, близки буддийскому сознанию, для которого жизнь и явь – всего лишь сон. Не случайно русалки поют: «Все благо: и жизнь! и явь! и сон!». Разве что буддист сказал бы, что все это равно бессущностно.
К тому же Гиппиус, кажется, специально «развоцерковляет» художественное пространство своей пьесы, нарочито неправдоподобно используя реалии христианской жизни. В монастыре (по словам ведьмы) у монахов часовня на горушке. И именно в часовне совершается богослужение, - чего никогда не бывало на Руси, так как служили в храмах и соборах. Кроме того, перед тем, как о. Пафнутий должен крестить Русалочку, в монастыре служатся вечерни, в то время как вечерня бывает только одна, хотя утром служится ранняя и поздняя обедня.
Итак, обобщим все выше сказанное: спор о. Пафнутия и монаха Никодима о том, стоит ли крестить Русалочку, аналогичен спору Закона – его представляет Никодим, говорящий о себе: «Послушание я принял на себя не от любви, а от ревности» (с. 23) – и Благодати, носителем который предстает о. Пафнутий, который «от слабости… да любви в пустыню ушел». (с. 23). В отличие от любимого Русалочкой старца, молодой монах Никодим любви не имеет – он начетник, православный книжник, а без любви в нем не полно сказывается человеческая природа, которой взыскует Русалочка. Ее жажда вочеловечения натыкается на духовную неполноту Никодима, который как сторонник закона, а не благодати воспевает в молитве: «хвалу и славу/ Отцу – Сына на смерть пославшему» - и здесь слышатся отголоски хтонического благословения смерти. Православная Церковь восхваляет жертвенную любовь Отца и воскресение Сына, но смерть Христа никогда не воспевает. Никодим боится Русалочки потому, что сам не до конца свободен от ее хтонического духа. Неполноту благодати он компенсирует страстью служения Христу по закону: «Ужели посмеешь пса крестить? <…> Сказано в книгах разума Божия, что преступивший закон да погибнет. И ежели сотворишь кощунство над таинством крещения, смертию умрет душа твоя. Нет прощения преступившему закон», - на что о. Пафнутий отвечает: «Ищущий спасти душу свою – потеряет ее», - и еще прежде: «Нельзя душу проклясть, если она для Бога родиться просится. Спасти ее надо». (с. 29) в Евангелии сказано: «Все, что дает Мне Отец, ко Мне придет; и приходящего ко Мне не изгоню вон». (Ин. 6,37) О. Пафнутий готов благословить Русалочку, как он по простоте своей благословляет, все, что произрастила земля. Его любовь готова освятить всю вселенную – все, что способно принять в ней Христово освещение.
В пьесе побеждает закон (то есть чисто ветхозаветный принцип «кровь за кровь») и хтоническое сознание, но происходит это в результате вмешательства ведьмы, что тоже кладет демонический отпечаток на «подвиг любви» Русалочки. К тому же хтонически-буддийская природа Русалочки не способна вместить благодать крещения, вытесняя страх перед ним в область бессознательного, которое защищает природу Русалочки от непредвиденных благодатным изменений, врываясь в сознание бредовыми идеями убийства во имя любви и самопожертвования. Так, хтоническая природа бунтует против креста, который издали манил ее мечтой о вечной жизни.
Если перевести идею З.Гиппиус на пушкинский язык: то окажется, что во вселенной царствуют хтонические силы, и Днепру никогда не стать ничем, кроме как изменчивой водной стихией.
Кроме того, Гиппиус конструирует искусственный мир, в котором зло обретает статус высшей добродетели. Если перевести проблематику пьесы на язык христианских реалий, то пьеса получает совершенно иной колорит: в монастырь проник нечистых дух, погубивший монаха. В житиях рассказывается о том, как бесы избивали святых подвижников до полусмерти – так выражается ненависть нечисти к христианскому подвигу.
Но более корректно звучит интерпретация, предполагающая преображение хтонического сознания и обретение святости бывшим волхвом, - что в сконструированном Гиппиус мире оказывается невозможно. В древней церкви крестили волхвов, язычников и бывших гонителей христиан, не считая, что этим оскверняется обряд крещения. Крещения достоин всякий, способный отречься от нечистой силы и исповедовать Христа.
Тип Русалочки в литературе представлен двумя различными ахетическими образами:
1) хтонической русалочкой-мстительницей (вариацией на тему Сирены или Лорелей), губящей и призывающей в мир стихии и смерти, - такой она могла быть у Пушкина,
2) и андерсоновской русалочкой, преодолевающей свою хтоническую природу, обретающей любовь и бессмертие.
Настроения Золотого века в истолковании Пушкина выражаются в паритете космических и хтонических сил. В интерпретации же Зинаиды Гиппиус хтонические силы оказываются сильнее личного порыва полуандерсоновской Русалочки к бессмертию, - что типично для Серебряного века, несущего «роковую о гибели весть», как выразился А.Блок в популярном в свое время и отражающем настроения эпохи стихотворении «К Музе» («Есть в напевах твоих сокровенных…») (1912 г.). «Роковая о гибели весть» - антитеза «благой вести о спасении» (Кожевников В.А.).
Пьеса «Святая кровь» Зинаиды Гиппиус сконцентрировала в себе атмосферу Серебряного века, полную предчувствий катастроф, катаклизмов, личной и вселенской гибели.





БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК:


1. Гиппиус Зинаида. Святая кровь [Электронный ресурс]. – Электронная библиотека lib.ru. – Режим доступа: http://lib.ru/POEZIQ/GIPPIUS/krow.txt, свободный. – Загл. с экрана. Дата последнего доступа: 16.01.14.
2. Дамаскин Иоанн. Точное изложение православной веры. Москва – Ростов-на-Дону, 1992.
3. Димитрий, митрополит Ростовский. Жития святых [Электронный ресурс]. – Режим доступа: свободный. Дата последнего доступа: 16.01.14. 
4. Иванов Вячеслав, Гершензон М.О. Переписка из двух углов. - СПб: Алконост, - 1921.
5. Кожевников В.А. «Эх, эх, без креста…». [Электонный ресурс]. – Режим доступа: http://russdom.ru/oldsayte/2005/200511i/20051134.html, свободный. – Загл. с экрана. Дата последнего доступа: 9.02.14.
6. Матич О. Покровы Саломеи: эрос, смерть и история // Эрос без границ. Сборник статей и материалов. - М., 2004.
7. Носова Юлия Викторовна. Драматургия Зинаиды Гиппиус. Автореферат [Электронный ресурс]. – Электронная библиотека диссертаций. – Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/dramaturgiya-zinaidy-gippius, свободный. – Загл. с экрана. Дата последнего доступа: 16.01.14.
8. Паскаль Блез. Мысли [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://vzms.org/pascal.htm, свободный. – Загл. с экрана. Дата последнего доступа: 16.01.14.
9. Тарасов Борис. Паскаль. ЖЗЛ. – М, 2006.