Были-небылицы. Золотой петушок

Это тот самый Петушок, что тюкнул в темечко царя. Сделав доброе дело, он улетел в свободную страну пернатых и решил им послужить. «Ещё больше пользы принесу, – мечтал Петушок, сидя на спице. – Вон их сколько, и всем нужна моя бдительность, все ждут моего сигнала. Пусть спокойно занимаются делами, а я буду их охранять». И Петушок напрягся, всматриваясь в туманные дали.

Видит, с востока чёрная туча находит, несёт ураган и ливни. Забеспокоился, заголосил: «Кири-ку-ку! Ждите вскорости беду!» Переполошилось птичье племя. Что такое? Какая беда? Небо чистое, солнце жарит, а Петушок на спице кричит-надрывается. Закаркали вороны: «Оглашённый какой-то, что ему надо?» Голуби заворковали: «Умом тронулся». Воробьи поддержали: «Заскучал, заскучал», – и все продолжали дремать в прохладной тени.

Налетела буря, хлынули потоки воды, разметали и прибили стаи птиц. На похоронах родственники и знакомые костерили Петушка: «У, горлопан, чтоб тебе пусто было. Не мог вовремя предупредить».

Долго ли, коротко, Петушок опять захлопал крыльями: учуял подземные толчки. Стояла глубокая ночь, и птицы крепко спали. Кое-кто сквозь сон услышал недремлющего часового, да поленился оставить тёплое гнёздышко. «И ночью ему, пустозвону, покоя нет», – мелькнуло в сонных мозгах, и ни одна душа не взлетела, чтобы поднять тревогу.

Перед рассветом разразилось землетрясение, рухнули сотни построек и деревьев, погребли тучи крылатых. Уцелевшие и обезумевшие от горя родичи с первыми лучами солнца накинулись на Петушка: «Ты что, петухан проклятый, с вечера не мог прокукарекать? Бездельник, дармоед», – и бросились долбать несчастного. Весь хвост выщипали. Обидно стало Петушку: за верную службу вместо благодарности сыпались брань и щипки. Но был он несгибаем и преисполнен долга: «Мне на роду прописано оберегать ближних, и как бы ни было трудно – не отступлюсь».

Пришло время, когда бесхвостый Петушок обратился на юг и громко просигналил: оттуда мчался суховей. Напрасно дозорный кричал и бился на спице, птицы продолжали обычную жизнь и лениво переговаривались: «Наш горлопан опять расходился. Ему что, больше всех надо? Погода расчудесная, кормов вдоволь, клевал бы и дрыхнул. Так нет, сам не угомонится и других нервирует».

А через несколько дней от жажды и палящего зноя начался птичий мор, все дороги были устланы падалью. Улетел суховей, и оставшиеся в живых стали искать виновника. Молодой и самоуверенный ворон-вожак зычно крикнул: «Вон он, наш враг – кочет паскудный. Вбил себе в голову, что если свобода, то всё можно. Кукарекнул бы разок, и довольно, а он полдня трезвонил, тоску нагонял. Нет, шалишь, не позволим. Пора его проучить!»

Поднялся невообразимый гвалт: «Мешает жить! Заткнуть ему глотку! Наказать!» И разъярённая стая вцепилась в Петушка. Посыпались золотые перья – краса и гордость вещей птицы. Когда насытившаяся орда разлетелась, на спице осталось общипанное, сотрясаемое ознобом, существо. Оно медленно подняло голову, вытянуло тонкую синюю шею и прохрипело: «Кири-ку-ку. Ждите новую беду».