А мы выжили!

     Светецкая (Дроздова) Александра Владимировна, 1931 года рождения. Родилась в Ленинградской области, в селе Вольное - Раменье Бологовского района и в грудном возрасте была привезена в Ленинград. Семья поселилась на Лиговском проспекте, в доме № 268 «а». В 1941 году Александра Владимировна вместе с сестрой – двойняшкой закончила второй класс. Девочек отправили на отдых в летний лагерь, за 120 километров от города на станцию Пестово.

     «Когда началась война, мы были за городом. Нас всех тут же отправили в Ленинград. Отца дома мы уже не застали. Он работал на Петроградской стороне, в Управлении военного строительства, и его забрали на фронт в первые дни войны. Мама наша умерла еще раньше, в 1938 году, и так вот мы, трое детей, остались в блокаду совсем одни: две десятилетние девчонки и брат Коля, пятнадцатилетний подросток. Отец вскоре погиб, пропал без вести, мы успели получить от него только одно письмо.

     Вскоре начались бомбежки и арт-обстрелы, а к осени они стали почти непрерывными. У нас посреди улицы выкопали блиндажи, и поначалу мы ходили туда прятаться, а потом надоело, потому-что обстреливали город непрерывно, да и сил уже не было.

     Особенно мне запомнился страшный налет в августе или сентябре: со стороны Пулково летели вражеские бомбардировщики, небо было черным от самолетов. Все горело, взрывалось. Фугаски летели как бревна. Брат тушил зажигалки на крыше и отравился дымом, лежал дома, а мы сидим возле него и плачем, не знаем, что делать.

     Тогда же разбомбили Бадаевские склады, мы жили через улицу от них и видели, как они полыхали. В них сгорел большой запас продовольствия, и тогда начался голод. Денег на хлеб у нас не было, выменять на продукты нам было нечего, и мы получали только 375 граммов хлеба на троих. Кипятили здоровенный чайник воды и выпивали его весь с хлебом. Нева была от нас далеко, и воду мы возили на саночках из водопроводного колодца, он был неподалеку. Бывает, везем, везем, да и прольем, приходится возвращаться.

     Коля заботился о нас как взрослый. Он спас нас от смерти. Кругом умирали взрослые, а он смог выжить сам, и уберег нас, десятилетних девчонок. Маленький, худенький, он с осени и до поздней зимы ходил на Пулковские поля, и на уже заминированных полях выкапывал из-под руками из-под снега мерзлую морковь, капусту. Хлеб всегда делил ровно на троих, до грамма… Мы, бывало, с сестренкой Олей скулили: «Коль, ну давай выкупим хлеба за два дня, хоть поедим побольше!» А он нам: «Нельзя, девчонки, нельзя! Завтра тоже надо будет есть, а есть будет нечего, мы умрем».

     Помню, как-то раз принес он помаленьку всякой крупы: манки, риса, пшена, сварил все это, попробовал и говорит: «Девчонки, я вкуснее этого «смешай - господи» в жизни ничего не ел!» Еще он ходил на Бадаевские склады и приносил черную, горькую патоку из сгоревшего сахара, а потом, когда патоку всю выбрали, носил землю. Она тоже была сладковатая, мы ее глотали, а камушки выплевывали.

     Отощали мы страшно, а зимой еще и цинга началась. Зубы вынимались без боли, как не свои, весь рот был одна сплошная рана, мясо от щек отставало… А Коля наш ходил на Ржевку через весь город за хвоей, кипятил ее и поил нас этим отваром.

     А когда начались холода, Коля где-то раздобыл буржуйку, и мы топили ее всем, что горело. К нам ребятишки греться приходили со всего этажа. В нашей комнате взрывной волной выбило окна, и мы перебрались к соседке и жили вшестером. Спали на двух кроватях, в обнимку, чтобы не терять драгоценное тепло. К бомбежкам мы привыкли настолько, что по звуку летящего снаряда определяли, в каком районе он упадет.

     До сих пор не могу забыть мужчину, который вышел с городского холодильника, на Киевской, а мы, ребятня, стояли неподалеку. Посмотрел на нас, скелетов ходячих, вынул из-за пазухи свою пайку, 250 граммов, и говорит: «Дети, идите сюда, я вам пряника дам». И разделил свой хлеб на всех. Господи, этот кусочек показался мне вкуснее самого лучшего пирожного!

     А весной мы от голода стали опухать так, что кожа блестела. Пальцем надавишь, а в теле образуется ямка, нальется сукровицей и долго потом не исчезает. А в тех блиндажах, в которых мы прятались от бомбежек, поднялась вода и повсплывали покойники, которых зимой обессиленные люди не довозили до кладбища. Весной сил уже не было даже на то, чтобы сходить за водой. Спустишься во двор, разобьешь папиным пол-литровым бокалом ледок на луже, напьешься. И вот удивительно – никакой заразы не подхватили.

     А 20 мая 1942 года (на следующий день после нашего с Олей дня рождения) нас забрали в детский дом. Мы туда не хотели, плакали, ведь приходилось расставаться с братом. Ему уже было шестнадцать лет, и в детдом его не брали. Он устроился на работу на обувную фабрику «Пролетарская победа», ему подставляли ящик, чтобы мог работать, он был маленького роста и до станка не доставал.

     А нас с Ольгой вместе со всем детдомом №21 эвакуировали по Ладоге на военных кораблях ровно через год после начала войны, 22 июня 1942 года. Моряки разместили нас в своих каютах, а сами ни на шаг не уходили с палуб, отражая постоянные воздушные атаки. Слышно было, как, не умолкая – тах – тах - тах, били зенитки. На том берегу нас отправили на станцию, погрузили в «теплушки» и повезли в Ярославль. Люди на станции жалели нас, мы ведь скелеты были, в третьей стадии дистрофии, несли нам хлеб, молоко. Дети объедались, умирали…

     В Ярославле нас посадили на пароходы и отправили на Кавказ, но до места назначения не довезли. В Ульяновске мы сделали остановку, на причал пришла комиссия из эвакуированных московских властей, а у нас с пароходов покойников выносят… Тут же распорядились высадить нас и отправить на станцию Винновка, в санаторный лагерь. Там мы провели лето, потом вернулись в Ульяновск, пошли в школу.

     В 1943 нас вывезли в Тагайский район, в деревню. В общем, вся наша жизнь до 1947 года была кочеванием из одного детдома в другой, а в 1947 нас, ленинградцев, собрали в один 21-ый ленинградский детский дом.

     А брат Коля в 1942 уехал из Ленинграда в Молотовскую область, к тетке, а потом к нашему дяде, подполковнику. До конца войны он был сыном полка, а после его направили на учебу в Ленинградское военное училище имени Кирова. Он стал офицером и служил в Выборге».

     Александра Владимировна вернулась в город своего детства в 1949 году, поступила учиться, работала. В 1951 году вышла замуж, и уехала на военно-морскую базу в Порккалла-Удд, по месту службы мужа. Там, в Финляндии, у нее родился сын. Потом семья переехала в Сибирь, а в 1966 году в Киргизию. Александра Владимировна устроилась на завод имени Фрунзе, где и проработала 22 года, из них 15 лет старшим машинистом компрессорной станции. Вырастила двоих детей. На пенсию вышла в 1986 году.

     Дочь Александры Владимировны Наташа – моя мама. В 2000 году бабушки не стало… Война, блокада, голод и лишения сиротского детства подорвали ее здоровье, и здоровье ее брата и сестры - они ушли из жизни раньше бабушки. Но все они жили, трудились, вырастили детей, внуков, и память об их беспримерном мужестве настоящих ленинградцев будет жить в наших сердцах до тех пор, пока они бьются.

     Бабушка по доброте душевной не стала рассказывать этого для книги, но теперь ее нет, и я не хочу утаивать этот эпизод ее жизни. Дело в том, что перед войной прадед женился на женщине с ребенком, и когда его забрали на фронт, бабушка с сестрой и братом остались не одни, а с мачехой. Но когда началась блокада, эта женщина забрала дочь, прихватила все хлебные карточки, и куда-то ушла, бросив детей своего мужа на верную смерть. Но, по иронии судьбы, уже после войны в Ленинграде дядя Коля увидел ее в гастрономе. Не сдержался, подошел и сказал: «А мы выжили! Все!» А она раскрыла от удивления рот, да так и стояла, отлично узнав в молодом подтянутом офицере в военной форме брошенного в блокаду на произвол судьбы пасынка.