Иоганушка

К Дрездену дилижанс подъехал ранним утром  - над Эльбой поднимался пар. Иоганна стала бить крупная дрожь. Лязгая зубами, он попросил возницу притормозить и спрыгнул в седую от росы траву, неловко подвернув ногу.  Тарантас равнодушно покатил дальше, в заднем окошке мелькнуло удивленное личико попутчицы, а Иоганн похромал к ближайшему кусту бузины и уселся на камень.  За рекой, белея башнями, лежал  Дрезден, а  зубчатые горы на горизонте давали знать о далекой Богемии.
Уняв досадный тремор рук, щелкнул замком саквояжа и достал заветную трубку с кисетом. Под ложечкой сосало, и куда как лучше было бы в утренней харчевне пропустить     пару кружек двойного пива под шипящие, брызгающие жиром баварские колбаски…  Иоганн сглотнул слюну – последние гроши были потрачены на билет до Дрездена.  Неторопливо набив трубку и раскурив, в очередной раз удивился странному свойству табака, что презентовал ему как-то знакомый конректор: все беды после первых же затяжек уплыли куда-то, в желудке образовалась мнимая сытость, даже трава стала зеленее, а хмурое небо голубым. Обостренный слух стал воспринимать шорохи и переливчатый свист, и при известной доле воображения можно было представить, что  перекликаются в траве букашки с изумрудными змейками…
В Дрездене ему предстояло встретиться с дядюшкой Линдгорстом, и уже одна мысль об этом приводила в трепет. Дядюшку Иоганн видел лишь однажды в раннем детстве, и  та встреча  странною занозой навсегда запала в душу. Как-то мать вернулась  из сада, пряча мокрые глаза, и надо  было непременно увидеть того, кто ее так огорчил. Мальчонка  побежал по тропинке и среди цветущих яблонь, прямо перед собою, увидел незнакомца : острое темное лицо, красный плащ и черные – в теплый май! – перчатки на руках. Будто не замечая племянника, тот пронесся мимо, и только ветром пахнуло от развевающегося плаща. Иоганн зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел удаляющуюся большую  птицу между стволов. Крылья у нее были красные с черными перьями на концах… Мать, отведя глаза, сказала тогда, что сыну почудилось – дядюшка Линдгорст не умеет летать.
И нынче Иоганну, помня то детское потрясение, нипочем не решиться бы нанести визит странному дядюшке, да жизнь бедного студента стала  вовсе уж невыносимой. Вокруг столько соблазнов для молодого человека! -  а богатый архивариус Линдгорст мог бы оказать покровительство бедному племяннику: поручить переписывать рукописи, к примеру. По специес-талеру в день… Ах, этот блестящий, новенький специес-талер! Это означало бы – прощай, бедность! Иоганн горестно оглядел бедный свой мундир: серый , мышиного цвета сюртук, вышедший из моды, должно быть,  еще в прошлом веке, да черные атласные, видавшие виды панталоны…  На голодный желудок воображение у студента было обострено, и так ясно представлялось, как, появившись в затрапезном этаком виде в роскошной приемной дядюшки, он оскальзывается на гладком полу, шляпа его улетает в дальний угол, а сам он, падая, опрокидывает на себя дяюшкин кофе и утренние бутерброды… конечно, маслом на атласные панталоны.  Грустно,   однако не привыкать - столько раз судьба играла  с ним подобные штуки… Да что там!  - он даже в бобовые короли ни разу не попадал!
 Дрезден встретил Иоганна непривычной толчеей улиц, раздражающей и вызывающей тревогу. Чем ближе была Замковая улица, где в богатом двухэтажном доме проживал дядюшка, тем более у студента крепло подозрение, что за  ним следят. Будто бы одну и ту же старуху с хищно заостренным носом он то и дело видел мелькающей  в суете лавок и уличных торговок.  Несколько раз его хватали за сюртук сзади, Иоганн резко поворачивался… никого не было. Подойдя к дому Линдгорста, он нервно осмотрелся и взялся за дверное кольцо. Но тут его руку свело от ужаса: бронзовая львиная морда, держащая в пасти это кольцо, вдруг стала принимать очертания носатой старухи, щерившей беззубый рот. Пытаясь отпрянуть, он оступился подвернутой ногой,  толкнул плечом дверь и ввалился в дом, скукожившись от страха опрокинуть кофе с бутербродами. На него, высоко задрав бровь, смотрел спускавшийся по лестнице архивариус.
 - … по пятам ходила за мною, дядюшка! – Иоганн неловко сидел на краешке кресла, украдкой рассматривая богато обставленный кабинет.
- Ведьма? – скрипучий голос дядюшки был  бесстрастным, и невозможно было понять – верит ли?
-  Cтрашная! Нос… такой… в дверную ручка обратилась – думал, руку откусит…
- А табачок тебе конректор Паульман подсунул? – неожиданно прокаркал архивариус, покосившись на саквояж.
 Онемевший Иоганн кивнул головой.
- Н-ну что ж… не пришла ли пора мужания, племянничек?  Возьмешься за ответственное дело?
 Студиозус истово закивал, и  золотистый отблеск специес-талера заплясал в его глазах.
- Тогда вот что… -  архивариус пододвинул к себе лист бумаги и, выдернув черное перо (прямо из руки! – Иоганн, мигнув, потряс головою), рукою в неизменной черной перчатке что-то быстро написал. – Поедешь в империю, в Москву.  Передашь депешу от меня князю Голицыну.
 - Но… дядюшка, - не ожидавший такого поворота дела,  беспокойно   заерзал неудавшийся переписчик, - я ведь не знаю русского!
 - … - что-то спросил Линдгорст на незнакомом языке.
Иоганн  недоуменно развел руками.
- Ужели? – настойчиво повторил дядюшка, пристально глядя в глаза племяннику, и  чуждый язык  вдруг стал совершенно понятным.



Дождь сеял который день, превращая дороги в болото.
- Как долго ждать погоды, Акулина Микулишна? – Иоганн тоскливо смотрел в подслеповатое окно.
- Так пес его знает, Иоганушка, - прошамкала хозяйка, возраст которой, похоже, перевалил за сотню лет. – Может, до Казанской… а то и до Рождества.
- Как… до Рождества?! – на Иоганна было жалко смотреть. – Не может быть…
В странной этой стране, казалось,  не было городов,  зданий… да, собственно, и дорог не было – не называть же дорогами  те разбитые вдрызг колеи, на которых, все в мыле, выбились из сил лошади! Дыра, в которой застрял его экипаж, была чем-то вроде хутора в несколько дворов. На постой его определили в крайнюю к лесу избу, и возница ушел, оскальзываясь по жирной грязи, в ближайшую деревню к родне. Ушел, не взяв деньги за проезд… ну,  это, положим,  понятно: до цели-то не довез… Однако ж не взяла гривенник за постой и хозяйка, хотя кормила исправно:
- Мне, Иоганушка,  денежка эта твоя без надобностев…  Вы лучше амбар мне с Иваном перекройте – течет в дожди.
Немецкий гость, удивленно приняв деньги обратно, оглянулся. Иван равнодушно сидел в углу, делая из полы армяка что-то вроде свиного уха.
- Да ты слышишь ли, дурак!? – привычно прикрикнула на него старуха.
- Дурак, не дурак, а амбар твой нам с Иоганушкой ни к чему. Ты нам лучше баньку истопи, карга старая.
 Странные отношения между жителями хутора порою приводили Иоганна в ужас. Однажды, вернувшись с прогулки по унылому жухлому полю (где вы, серый сюртук и черные панталоны? давно уже был одет в теплое, не отличаясь от местных),  он поймал на себе недобрый какой-то, оценивающий взгляд Акулины Микулишны:
- Ты на государевой службе, Иоганушка, или как?
Студент вспомнил ледяной голос дядюшки и вздохнул – «на государевой…»
- Почто же вас там так плохо кормят, служивый? Я вот гляжу – мяса на тебе нет почти, не то уж, чтобы сальца (Иоганн вздрогнул)… Да ты не пужайся, не трону – я  Ивана раскармливаю. Приглядись, какой он справный нонче …жирненький! К Рождеству и зажарим, поди.
На следующий день, заглянув к Ивану, Иоганн поразился: единственная комната почерневшей его избы была обставлена вовсе уж аскетично: стол да лавка. Как так можно жить? Что-то вроде  жалости шевельнулось  у Иоганна в душе:
- Послушай, Иван,  хотел вот у тебя спросить… Знаешь ли, что бабушка хочет тебя скушать?
- Хочет… -  Иван равнодушно ковырялся в носу.
- Да как же!
- Хочет то она хочет, да дядя Илья не даст.  И ты не боись,  Иоганушка.
- А я и не боюсь, - Иоганн облегченно засмеялся. – Во мне мяса мало!
Илья был третьим обитателем хутора.  Был он кузнец, и был он сидень. Иоганну об этом сказал Иван загодя… но представить невозможно было, что перед глазами предстанет подобный исполин – в Германии ничего подобного видеть не приходилось. И это при том, что понятие «сидень», по-видимому, предполагало парализованные ноги кузнеца. А если бы был здоров? В общем, рука не поднялась совать великану гривенник, и Иоганн протянул новенький специес-талер. Илья повертел в руках диковинную монету… и вдруг свернул ее в трубочку.  У Игонна от обиды (специес-талер!) задрожали губы, а кузнец, рассмеявшись, распрямил монету на колене, словно фантик и велел жарче раздуть горн – « а монету, немчин, забери – тебе нужнее.»

Дни шли за днями, и Иоганна уже начала  убаюкивать монотонность здешней жизни. Ушло то острое нетерпение:  поскорее добраться до Москвы – и домой!  Здесь вообще ничего не делалось в спешке. Потому помалу ушла боязнь оступиться или бутерброд уронить – не было бутербродов. Да что там! – деньги были не нужны. Конечно, к завтраку периодически надо было рубить дрова вредной старухе Акулине, но какие ж это проблемы! Если, правда, топором себя не повредить. Со скуки хорошо было поговорить с Иваном о далекой Германии  (он всегда слушал, зачарованно открыв рот) или поработать с Ильей в кузнице, понимая, что за напускной строгостью нет зла… но вот однажды утром сонное это существование было внезапно оборвано. Иоганн тогда стоял во дворе Акулины, пробуя каблуком хрупкий лед в луже. Внезапно земля под ногами мелко задрожала, а за лесом далекий звук послышался: будто в огромную бутыль кто-то дунул. Тотчас что-то упало и разбилось в избе, и сразу старуха возникла на пороге. С удивительной прытью схватила она постояльца за руку и поволокла к дому кузнеца. Туда же вприпрыжку мчался и полуодетый Иван. Ситуация прояснилась уже на пороге кузницы.
- Горыныч? – Илья ободряюще улыбнулся.
- Пожаловал, ирод! Видно, новенького учуял, - старуха протолкнула Иоганна в избу.
- А я так думаю, он к зиме на запад кочует. Как утки. - Иван плотно притворил дверь.
- Слышь, немчин, - Илья жарко раздувал горн. – Этот Горыныч не из ваших ли?
- Какой…  Горыныч? – у Иоганна застучали зубы.
- Ну, змей такой: большущий, с крыльями, - добросовестно объяснил Иван, сменив кузнеца у горна.
- Дракон? Нет, драконов у нас нет. Наверное… У нас ведьмы.
- Ведьмы? – Иван покосился на Акулину Микулишну. – Ну, с ведьмами наш Илья по-простому…
Гукнуло где-то совсем уж рядом, посыпались железки на пол и разговоры тут же прекратились. Видно, визиты дракона выработали у местных четкую тактику, в которой каждому было место. Иоганна поставили к горну, Акулину запихали в каменную ступу и выставили за порог (жилец хотел было робко за нее вступиться, да старуха  цыкнула зубом), а Иван, закрепив хитроумные растяжки, поднял Илью на ноги. Тут же в закопченном окне мелькнул огромный желтый глаз c вертикальным щелевым зрачком, все в Иоганне задрожало мелким поросячьим хвостиком, но Илья гаркнул с порога «заготовку!», Иван уже бежал к горну с охапкой железных прутьев, и все завертелось с такой скоростью, что для страха уже не оставалось времени. Илья, стоя на пороге, с оглушительным свистом фехтовал раскаленными прутьями, периодически вызывая  обиженный рык,  браво ухала Акулина почему-то откуда-то сверху, со свежим оружием туда-обратно сновал Иван, горланя что-то несусветное. В запале Иоганн хватался за раскаленные прутья, наполняя кузницу запахом жаркого, но боли не чувствовал до тех пор, пока…
Пока все не закончилось с удаляющимся гулом. А потом все сидели в кузнице, бинтовали Иоганну обожженные руки и смеясь вспоминали, что был де когда-то такой же вот немчин,   тоже обжегший руки.

- Ты удивил горожан, племянник, - Линдгорст смотрел на Иоганна с любопытством. – Зачем ты хватал за нос старуху?
- А че она? – Иоганн шмыгнул носом – Ходит и ходит по пятам… пугать вздумала?
Архивариус засмеялся, и смех этот был похож на клекот птицы:
- Добро! Ну, так что? Пожалуй,  дам я  тебе место переписчика с оплатой по специес-талеру в день…
- Я, это… - сказал торопливо Иоганн, косясь в окно, за которым порхал снежок. – Потом, может быть. А сейчас мне бы обратно, в Москву… князь Василий Сергеевич…
- Ну, коли князь… - зеленые искорки мигнули в глазах архивариуса.
Он встал из-за стола и, подойдя к племяннику, протянул ему руку. Заранее морщась от боли, Иоганн в ответ протянул свою забинтованную. В этот раз Линдгорст был без перчаток, и хорошо были заметны старые шрамы от ожогов на его ладони.