Дом, в котором я родился...

     Дом, в котором я родился, напоминал сахарный пудинг с подгоревшим сиропом у основания. Бисквиту были отданы верхние этажи. Прогорклый корж – подвал, был забран чугунной решёткой. В него я спускался каждый вечер за тарелкой супа и сказками, которыми меня потчевала старуха-украинка с бельмом на левом глазу.
Подвал был сырым и тёмным с толпящимися вдоль стен шкафами, которые чем только ни были набиты: и весами с двумя вогнутыми чашами и целой армией гирек, и ведром с мукой, и чугунными утюгами, когда-то нагревавшимися от угля, и пёстрыми открытками, которые старуха, не знавшая грамоты, получала в награду за мытьё посуды в огромной еврейской квартире этажом выше.
     А на шкафу, вырезанный из чёрного дерева, возвышался верблюд с арабом-погонщиком, в торбе которого, под кривым седлом, был вырезан тайник с медным крестиком и чётками внутри.
     Дом украшала лепнина в форме пальмовых веток, облепивших слуховое окно. Окно было глубоко посажено, точно бойница, и уставлялось на каждого, кто входил в дом. Прошмыгнуть не замеченным было нельзя. Окно таращилось на тебя, точно Циклоп, готовый в любой момент завалить вход в пещеру.
     Страх сковывал, заставлял часами кружить у дома, прежде чем решимость брала верх, и ребёнок робко ступал на порог, чтобы проделать три шага к двери, за которой его ждали горячий поцелуй и миска жаренного картофеля с морковным кофе на десерт.