Один раз в год, сады цветут

«Один раз в год сады цветут…» - мурлыкала про себя, Нина Григорьевна. Она помнила все случаи, когда душа в такие же моменты заливалась разбуженным соловьём. Звала. В тайну. В радость. В любовь.
Вот и сейчас что-то  озорное всколыхнуло её покой. Откуда-то из жизненных трещин пахнуло давно забытым, и стало тепло и приятно. Вдохнёшь запах цветка, и увядшее ранее обнимает ароматом. Тяжесть в коленях, немая поясница, головная боль тают, словно залежавшийся снег под кустом.

Зажатая телами дачников, Нина Григорьевна стояла в рейсовом автобусе и думала о нём. Они не виделись всю зиму. После того, как девять лет назад умер муж, она жила только дачей. Внуки разлетелись по просторам России, и двухкомнатное одиночество с каждой зимой становилось невыносимее. Неправда, что к тишине можно привыкнуть. Тишина хороша в меру. Поэтому, последние годы  лето и Иван Ильич заставляли ещё карабкаться по лестнице в неведомое. Тоже вдовец и тоже заядлый цветовод.  Не так давно купил рядом с ней домик с садом, и стали они соседничать. То она зайдёт – тяпку «поправить», то он – удивит неожиданным подарком. Однажды привёз саженцы кустарниковой розы и всю межу между участками засадил ими. Нина Григорьевна восторженно всплеснула руками.

«Зачем же столько места занимать? Лучше бы клубнику посадить. Для продажи. Вдруг морозом побьет?» В ответ он ласково улыбнулся в свою  седую, шикарную бороду. «Красоту морозом не возьмешь. А клубнику мы уже свою съели…»
Так и она думала, что ушла от неё сладость. А недавно смотрела по телевизору передачу о семье, и так вдруг затомило под грудью, так тоска защемила... И сразу вспомнила Ивана Ильича.
Вот и остановка. Нина Григорьевна ещё раз поднялась на цыпочки, оглядела салон, но длинную фигуру старика не было видно. Стала протискиваться к выходу.

С нею вышли ещё несколько человек и громко принялись обсуждать весенние страсти. Обворованные домики и поломанные заборы уже никого не удивляли. Не разбойничали только в тех местах, где охраняли. Как-то они ходили за водой к этим крепостям, и она пошутила, сказав, что дожил Иван Ильич до старости, а на такие хоромы и не нажил. Он неожиданно стал серьёзным и произнёс: «Жалко эту землю, что попала к ним на участок…» Этажные «фазенды» горели на солнце огненными крышами, будто костры на картине. Пылают, а дрова нарисованы. Огни эти расположились от них через овраг, который с каждым годом становился всё больше и глубже.
Нина Григорьевна не стала гнаться за остальными, а решила подождать следующего автобуса. Вдруг подъедет. Она переложила в другую руку тяжёлую сумку и направилась в тенёк к большему старому дубу. Они часто, когда возвращались домой, под ним ожидали.

«Что мне мешает к нему поехать?» - всё время задавала себе вопрос. Жил он на другом конце города. Могла бы доехать и уже собиралась, но в последнюю минуту что-то сдерживало.
В тени было хорошо. Лёгкий ветерок доносил с поля еле уловимый запах пашни. Вспомнилось, как по осени прибежала к Ильичу дачная соседка –  помочь перебрать картошку. Он, смущаясь, вежливо отказался. «Мы тут сами, с Ниной Григорьевной». От этого «сами» незаметно накатились слёзы благодарности. «Надо было. Ох, надо было ехать к нему…»
Где-то рядом некрасиво защёлкала и заскрипела птица. Женщина подняла вверх голову  и замерла. «Батюшки, дуб засох! А какой был зелёный…»