Folie a deux

                *Безумие на двоих  (франц.)

         «В этом ступоре снова… цепенеешь, замерзая». Недавно он сунул руку в карман, нащупал сердце, а оно холодное. Теперь он знает, какова температура отчаяния. Что-то зима в этом году рано, не успел всего сделать, - думает. Не верьте, он талантлив в убийстве времени. А еще он гений самообмана – может убедить себя отправиться в путь, не имея цели, и не рассчитывая на экспромт. Он все еще часто задирает голову к небу, бывая на улице по вечерам и ночам, но это всего лишь привычка. Привычка, которую подарил ему я. Он удивляется самому себе, замечая все новые черты характера, дремавшие ли ранее, или еще как – но появляющиеся неожиданно, и это так удивляет его… Он считает себя лучше меня – что ж, пусть так. Я, между прочим, левак. И вообще, с претензией на правильность, - да, я представляю именно тот тип суперправильных чистюль с красивым ровным почерком и порядком в письменном столе, который, если верить психиатрам, обладает склонностью к помешательству в дальнейшем. Конечно, такая жизнь его не устраивает. Он готов быть совсем неправильным и асоциальным, и даже не из какого-то противоречия или бунта, - нет, просто это его природа, всего-навсего так. Он меня любит, как родителя, снисходительно – добродушно. А я его? Не знаю. Мне как-то ровно, потому что меня уже нет. Все же я много дал ему – образование, работа… Я никогда не писал стихов, меня стесняли самые обыденные вещи, я не мог заговорить первым с незнакомым человеком, я не чувствовал так музыку, как он. Я вообще не чувствовал так – гипертрофированно, тонко… это как чувствительный микрофон – улавливает даже то, что и не надо бы, и это беда всех чутких. И, говоря начистоту, он несчастен. Он переживает такие чувства, которые мне даже и не снились. Откуда он взялся? Где дремал, ожидая своего выхода? Я разбудил его, верно, сам, когда зашел в тупик. Кажется, сейчас в тупике и он. Но я не хочу, чтобы все повторилось, уж лучше пусть он найдет выход, вернее, выкопает его сам.

           «Любите нырять? Так, чтобы казалось, что уж и не вынырнешь. Чтобы захватывало дух, останавливалось сердце, и на какой-то момент терял веру в реальность и в возврат к воздуху, то есть к привычной стихии, а? Сначала тонешь медленно, потом быстрее, потом – снова медленно. Потом – замираешь. Вот это-то и есть тот момент, ради которого все и затевалось. Там и познаешь себя и мир. Там, в этом месте, вернее – на этой глубине – понимаешь многое, мгновенно осознаешь что-то, казавшееся едва различимым или просто неуловимым. Кто-то ныряет в компании. Но это уже просто ради удовольствия. Я же – в одиночку, как правило. Нырять можно разными способами, в разную воду,…»

         Он любит листать мои старые блокноты, вернее, его старые, потому что применительно ко мне эта категория времени не действует, вернее, не действует относительно меня, потому что сам я остался в прошлом. В его прошлом. Так вот, листая мои блокноты, он приобщается к моему образу мыслей, да и вообще, я становлюсь понятнее, ближе. Черта, которую он унаследовал от меня – любопытство, и вот она – то и заставляет его копаться в моих записях.
Он и сам пишет – нет, лучше такое не читать!
Все же я думаю, что продолжения истории по принципу матрешки не будет… не знаю… кажется, ему уже все ровно. Правы психиатры!

«…, но я выбрал для себя один, излюбленный способ, который можно бы назвать классическим. Вот сейчас, нырнув поглубже и зависнув перед всплытием, пишу…»