Цветок верности под деревом, проросшим в железе

Эта дичайшая, абсолютно невероятная история произошла, даже если не прямо на моих глазах, то проявляясь в моей жизни событиями, в достоверности которых я усомниться не могу. Главного героя я знал до описываемых событий, пусть шапочно, здоровались и болтали в курилке, да еще как-то раз он вытащил из замка зажигания моего автомобиля маленький магнитик - черт его знает, как эта штуковина могла там оказаться. Вот как-то под ночь, в курилке, года за три до описываемых событий, Василий Снежной рассказал мне, что его непременно ожидает счастье и богатство, непременно. Но только надо для этого достижения кое-что отыскать.

Так уж вышло, что люди простых профессий откровенны со мной. Награда за мою дефолтную симпатию к ним, наверное. А симпатия объясняется всего лишь спокойным, терпеливым ожиданием предсказуемых неприятностей. Согласитесь, что предсказуемая неприятность лучше вакханальной многоговновой комбинации, на которую способны исключительно интеллектуально высоко оценивающие себя мрази. Как-нибудь я расскажу, как один питерский, интеллигент в тридцать втором поколении, читавший мне с дрожью свои школьные сочинения, с которым я, на последнюю двадцатку баксов покупал и делил флягу вискаря в прокуренном - не видно соседнего ряда - самолете Гонконг-Москва, цинично кинул меня на триста тысяч долларов, забыв враз дружбу и присутствующее, как мне казалось, взаимное уважение. Но приношу извинения за флуд, этот рассказ не обо мне.

Василий, находясь, по его собственному выражению НА ЛАВЭ (и под шофэ, чуть сильнее чем обычно, не забудем отметить) забежал на Курский вокзал купить блок сигарет по нормальной цене. Купил, немедленно разодрал, выколотил сигарету из пачки и закурил с наслаждением - не курил уже часа три, а купить пачку в ларьке не позволила рачительность, верный спутник транжирства по отношению к алкоголю. Стоял, курил, глазел по сторонам. Прямо перед собой увидел двух цыганок, старую и молодую, и вспомнил давно томившее желание разнообразить свою скромную жизнь охранника культурной программой. Тратиться на кино или концерты было безумием - с появлением камеры на каждой лестничной площадке бизнес-центра Василий наблюдал иногда такие перфомансы, от которых задрот Тинто Брасс или задавака Фон Триер сами залезли бы в гроб и начали крутиться. А вот культурная программа с мистической составляющей привлекала отличием от рефлексивного, примитивно-эротического представления, устраиваемого планктоном после каждого корпоратива. Василий давно хотел почувствовать самого себя участником программы, а не наблюдателем, пускай даже последнее давало справедливое чувство превосходства над слабым на самоконтроль офисным стадом.
Молодая цыганка бросила взгляд на Василий, ее спутница тоже скользнула глазами, толкнула в локоть подругу и засмеялась, увлекая прочь. Но Василий уже сделал шаг вперед, одной рукой отряхивая бедра от сигаретного пепла, другой сжимая вытащенную из кармана ощупью ассигнацию, серьезного, к досаде Василия, достоинства.
- Расскажи как есть, буду ли богатым, счастливым и любимым - попросил Василий, сразу всунув деньги в узкую, красивую ладонь цыганки, и подняв после этого свои линии жизни почти к ее лицу, как бы показывая, что в гадании он не новичок и процедуру знает отлично.
Цыганка мягко отвела его руку, посмотрела прямо, заморозила взглядом черных глаз, и Василий услышал - прямо в голове, как слышал, надевая под показные проверки их чопа немецкую скрытую гарнитуру в виде резиновой пульки, странные слова:
"Ты получишь все, все что хочешь, когда найдешь цветок верности. Цветок этот не растет здесь, но ты сможешь найти его под деревом, проросшим в железе".
И все, только мелькнули, растворяясь в толпе, цветастые юбки. Василий покурил еще, и снедаемый сомнениями, поспешил на работу - отбывать трудовые будни.
- Вот такая загадка есть в моей жизни - закончил свой рассказ Василий. И спросил меня как человека образованного, с плешью, могу ли я подумать, где может расти удивительное дерево. А уж цветок под деревом Василий отыщет как-нибудь сам.
- Цветок верности, говоришь? Редкий цветок, действительно, - я тогда только пережил второй развод и был настроен пессимистично. Но, пообещал поискать.
Дерево, проросшее в железе заинтриговало меня чрезвычайно. С цветком проблем не было, я быстро выяснил, что это эдельвейс и что эдельвейсы, все верно, произрастают в наших широтах как-то не очень. А вот дерево... Как это - проросшее в железе? Лопата, что ли? Мне доводилось видеть чахлые кустики, растущие из бетона, но на дерево они никак не тянули. Потом мой интерес утих. Василий устроился работать на новое место, его рассказ вытеснили другие события, и я почти не вспоминал о странном дереве, проросшем в железе, говорю - почти, потому что время от времени в голове возникал сам собой туманный образ, и имя у этого образа было, а вот самого образа - нет, только нечеткое очертание.

Как-то осенью я проезжал по делам одно место, где река Лихоборка утыкается в ВДНХ, там еще подсолнухами торчат огромные, невероятного размера спутниковые тарелки. Странное это место окружает вполне себе обычный забор - бетонные столбы, между ними металлические копья, грубо покрашенные зеленой краской. Я еле двигался в пробке, рассматривая удивительные тарелки и размышлял неспешно, для чего они могли использоваться. Или как выглядели бы, украсив собой какую-нибудь фазенду - тарелка, чуть побольше дома. И вдруг мой взгляд наткнулся на неестественную картину, похожую больше на оптическую иллюзию - ствол дерева пересекал прутья забора прямо посередине и продолжался с другой стороны, словно бы никакой преграды не существовало.
"Постойте-ка, постойте-ка" - забормотал я сам себе, еще не вполне понимая, к чему относится это "постойте-ка". И тут же вспомнил Василия и его рассказ про дерево, проросшее в железе. Тут раздалось рычание клаксонов и мне пришлось двигаться дальше, пока я не нашел место для автомобиля. Вернувшись к дереву я убедился что оно, действительно, проросло сквозь железо, как и было предсказано цыганкой. Будучи молодым, дерево пустило побеги сквозь прутья а потом, может быть лет через тридцать, поглотило прутья в себя и продолжало расти. Как еще забор не был выдран из земли - загадка. Интересно, подумал я, а вообще, побег дерева и побег из тюрьмы как-то связаны? Вот я наблюдаю побег дерева, пустившего побег сквозь решетку... стоп... а где цветок? Хотя, как здесь может оказаться эдельвейс? Я тщательно переворошил сухую листву вокруг дерева, но никакого цветка, естественно, не обнаружил. Тут зазвонил телефон и сухой тон напомнил, что вот уже десять минут, как я должен был появиться на встрече. Решив вернуться после, я помчался создавать прибавочную стоимость. Но за время короткой поездки мое возбуждение полностью прошло. Василий мог просто рассказать байку, цыганка могла соврать, заборов и деревьев у нас много, да к тому же начало темнеть.
- Вдруг встречу Василия, расскажу ему, - решил я и не вспоминал эту историю еще почти год. А потом Василий Снежной напомнил о себе сам. И как напомнил - с первых полос, экранов телевизоров и динамиками радиоточек. Мне удалось восстановить хронологию событий, и я привожу ее здесь полностью.

Между июлем и августом, когда Москва, покрытая смогом, изнемогала от жары и оживала лишь ночью, Василий Снежной с двумя неустановленными приятелями совершали одновременно несколько административных правонарушений, распивая алкоголь на насыпи железной дороги и нарушая общественное спокойствие матерными словами. Василий к тому времени с полгода не работал, сильно опустился, не брезговал допивать из чужой посуды и докуривать выброшенные бычки. Компания у него подобралась соответствующая, крепыши в кепариках, с холодными, пустыми глазами. Когда водка закончилась, собутыльники начали переглядываться и недобро давить взглядами Василия, недвусмысленно давая понять, что чужое он пил и неплохо было бы уже показать свое. Василий, хорошо знающий такие взгляды, рассчитал, что до момента, когда его начнут бить, осталось совсем немного времени. Надо было уходить, по возможности красиво. Схватившись за ширинку, Василий сделал озабоченное лицо, и проговорив: "Счас ребята, счас. Счас все будет", сделал шаг, оступился и скатился с насыпи, под дружный смех компании. Поднялся на ноги и пошел бочком, как бы к деревьям, все дальше и дальше от опасных компаньонов.

Василий шел вдоль забора и, выбрав подходящее стойло для своего коня, начал выписывать струей сложные геометрические узоры, в основном по собственным штанам и ботинкам, ухватившись рукой за забор и пытаясь удержать равновесие на неверных ногах. Закончив дело, Василий с триумфом показал кукиш в сторону насыпи, сделал шаг, увидел что-то на земле, наклонился и в секунду протрезвел.
Ночь внезапно огласил вопль: "Вот он! Попался! Нашёёёёёл!!!" - такой степени накала, что охрана ближайшего пропускного поста выставки, услышав в крике грозное и четкое предзнаменование, пару недель не поднимала шлагбаум перед посторонними, проникающими на закрытую территорию за малую лепту.
На крики уже спешили недавние друзья Василия, сильно обозленные широким освещением их маленькой приватной вечеринки. Они резонно предполагали, что шум вполне может привести к ночи за решеткой и неприятному разговору утром, а в ходе беседы, когда один говорит, а другой только спрашивает и записывает, иногда всплывают вещи, по сравнению с которыми распитие в неположенном месте - детская шалость. Странная картина предстала удивленным наблюдателям. Едва освещаемый лунным светом, приплясывая, в полуспущенных штанах, Василий вцепился в дерево, обнимая его изо всех сил и орал что-то нечленораздельное благим матом.
- Белочка - переглянулись приятели и попытались оторвать Василия от дерева, с целью оказания экстренной помощи - например, набить листвой рот. С большим трудом бедолагу удалось выковырять, другого слова не подберешь, из дерева но он тут же вцепился в одного из крепышей, завывая пуще прежнего. Ребята оказались бывалые, умеющие думать быстро и за то, как они сами неоднократно хвастались, живые. Пока один отдирал от себя Василия, второй, поднатужившись, развел в стороны прутья забора, прохрипел: "Голову, голову суй!" и тут же отпустил, враз истратив все силы. Но дело было сделано. Василий оказался в капкане, подобно дереву, проросшему сквозь забор, стоя на четвереньках по одну его сторону и осоловело крутя головой по другую. К счастью для себя, он замолчал, приведенный в чувство таким жестоким способом. Приятели убрали ножи, обшарили карманы бедняги, попинали без удовольствия и растворились во тьме. Немного позже недалеко прошел, таясь, человек. "Помогите..." - просипел Василий, человек остановился, долго стоял, а потом повернулся и убежал. Да еще один немец, извращенец и маньяк, днем работающий на благо совместного консорциума, а ночью под видом бомбилы выезжающий на служебном авто для поиска знакомств с подвыпившими мужчинами и склонения их к непотребствам, увидал, проезжая мимо, пленительную картину, полностью готовую к употреблению. Притормозив, немец несколько минут то поглядывал на спущенные штаны Василия, то вспоминал благородные поступки, за которые жизнь могла бы его таким образом вознаградить. Так и не вспомнив ни одного доброго дела, немец вдруг испугался - ему показалось, что это запланированная акция, ловля на живца и сейчас из кустов вылетят, светя фонарями в глаза и спуская собак с поводков жилистые люди с узкими щелями вместо глаз и прикладами вместо слов. Немец немедленно дал по газам и отдышался, только уехав в другой конец города, держась темных улиц и ломанных маршрутов. Василий же так и простоял на четвереньках до утра, наслаждаясь пением соловьев и августовской, бархатной чернотой ночи. Под утро он умылся холодной росой и кое-как привел себя в порядок, ожидая, когда же сбудется предсказанное цыганкой.

Часам к девяти небольшая толпа, человек в тридцать, собралась вокруг Василия. К этому времени он уже досыта нахлебался мистической составляющей в своей жизни и хотел лишь одного - свободы.
- Мужики, - высоким, срывающимся на истерику голосом просил Василий - Вы уж распилите как-нибудь, я так уже не могу, всю ночь страдал!
Но, спасение забулдыг никогда не входило в топ первичных потребностей людей. Человек жаждет зрелищ и напитков на хлебной основе.
- Не мы же тебя туда засунули - отвечали наиболее сострадательные, остальные же просто блестели стеклышками камер своих телефонов и ничего вообще не говорили.
- Мне надо, по маленькому, - скулил Василий - Люди вы или нет, в самом деле! Ради Христа!
Тут даже самые сердобольные достали свои телефоны, толкаясь и выбирая лучший ракурс. Василий сник и замолчал. Через какое-то время, описывать его я не хочу, настолько тяжелым и мрачным показалось оно Василию, к забору подошли люди в костюмах с жужжащими рациями в руках, за ними подъехал автобус с зарешеченными окнами.
Толпу разогнали в минуту, без церемоний вытаскивая зевак по одному и указывая направление, в котором следовало исчезнуть. Опасливая поглядывая на автобус, народ быстро расходился.
Пришедшие немедленно окружили Василия вниманием и заботой.
Один из них, старшОй, как понял Василий, раздавал указания. Остальные, не суетясь, быстро и уверенно действовали.
- В туалет хочешь? - спрашивал у Василия старшой и тут же командовал: " - Ковшик и салфетки, один ковшик, один! Сам расстегни, не растаешь!"
- Есть хочешь? Пить? На-ко вот, глотай, глотай. Посольская, особой очистки. Вот жвачка, зажуй. Где-то болит? Нет? Вот и хорошо.
В это время Василию ловко и сноровисто протирали лицо влажными салфетками, причесывали, чистили измятую и грязную одежду, вроде бы даже прошлись щеткой по ботинкам.
- Сейчас сюда мэр подъедет - сказал старшой, - Он как раз на территории, посмотреть на тебя хочет, жене показать. Анекдоты знаешь? Хотя нет, ни в коем случае. Вести себя прилично, не выражаться. На вопросы отвечать - да, нет, всем доволен.
И, крепко, до боли сжав цепкими пальцами плечо Василия добавил: " - И не подведи, мы и так тут на нервяке нереальном".

Для нервяка были основания - две недели назад мэр, посетив выставку, отклонился от привычного маршрута и обнаружил старый, заброшенный павильон, не обозначенный на картах. Грозно посмотрев на свиту (свита сделала удивленное лицо), решительно исследовал строение, где неожиданно был атакован индусами, живущими в павильоне и плохо разбирающимися в политике. Получилось некрасиво. Свита получила последнее предупреждение, индусы - депортацию, на месте постройки, снесенной за день, уже зеленел газон, когда поступил звонок из администрации.
- Послезавтра к вам собирается САМ, будет телевидение. У павильона вашего санного скажет речь о новом облике столицы, минут на десять. Потом снос. Все под камеру. Подготовьте место и технику.
Свита призадумалась бы, но времени не было. В ночь были опустошены строительные магазины, торгующие круглосуточно. Грузовики сновали безостановочно, подвозя, выгружая и уезжая за новой партией. Все силы были брошены на строительство нового старого павильона, подлежащего быть прославленному в речах великого мира сего, с немедленным последующим разрушением. Кое как построили, для описания катастрофы только отмечу, что заднюю стенку шатающегося строения во время мероприятия удерживали в буквальном смысле пара сотен рук. Мэр был погружен в какие-то мрачные думы и не хотел ничего замечать. Выступил, сам себе похлопал, сел в лимузин и отбыл, не услышав криков несчастных, накрытых рассыпавшимся в секунды карточным домиком.
Вообще, последнее время мэр хандрил. Казалось бы, только расстался c клушей, недостатки которой стали особенно резать глаз сразу после вступления в должность. Женился на молодой, красивой помощнице. Живи и радуйся. Отправляйся в медовый отпуск, срывай цветы удовольствия, радуйся и пой. Как бы не так. Любимую после свадьбы как подменили. Тосковала, ни разу не улыбнулась, почти не ела. К себе не подпускала, мотивируя дикой формулировкой: "Ты меня даже рассмешить не можешь". Терпел. Другую давно бы выгнал щипать ягель, а Настю... Любил, крепко любил...

- Так точно, сидит, - доложил в рацию старшой. - Хорошо, подъезжайте, периметр зачищен. Да, обеспечу.
Через минуту кавалькада шикарных автомобилей была на месте. Мэр вышел, подождал свою спутницу - она ехала в другой машине, и встал рядом с Василием, вспоминая рекомендации имиджмейкера. К сожалению, рекомендации предназначались для какого-то детского праздника, ни словом не упоминая маргинальные личности, застрявшие головой в заборе. Зато там было много слов, как правильно произвести впечатление на будущий электорат. Мэр достал из кармана конфету и опасливо протянул ее Василию.
Василий тоскливо оглянулся на старшого.
"Жри, сука и не вздумай цапнуть!" - одними губами произнес старшой.
- Жаль, нет у меня хвоста, - обреченно думал, давясь Василий. - Мог бы и косточку получить.
Ободренный мэр осторожно погладил Василия по голове и неумело пошутил: " - Смотри, Настенька, человек хотел пролезть без билета, а голова застряла! А ведь вход у нас безбилетный! Таким образом, и выставку не посетил, и голова застряла!".
Настя внимательно смотрела на взъерошенного, помятого Василия, похожего больше на крупного, добродушного пса, попавшего в неловкую ситуацию, чем на человека и звонко расхохоталась. Она смеялась и смеялась, настолько заразительно, что заулыбался, превратившись мгновенно в конопатого мальчишку мэр, охранники, скрывая смешки, сконфуженно прикрывали рты ладонями и даже лицо Василия осветило какое-то подобие улыбки.
Потом присела, еще немного задыхаясь от давившего изнутри смеха, и извиняющимся тоном попросила: " - Ты не обижайся, я не над тобой. Бедненький, как же ты попал-то... Ты не скучай тут, мы будем приезжать, часто приезжать". И тут же, обращаясь к мужу - Мы ведь будем навещать? Да? Ура, спасибо, ты такой милый!
- Как это навещать? Куда это приезжать? - заворчал Василий, наливаясь страшными предчувствиями.
Но программа визита было закончена. Мэр, не отводя влюбленных глаз от жены, говорил что-то старшому, тот подобострастно кивал.
- И смотри, под личный контроль! Головой ответишь, заболеет - сам на его месте окажешься! - усаживаясь в автомобиль и уже обнимая супругу, закончил мэр. Василию никогда больше не довелось с ним встретиться лично.
Старший подошел, держа в одной руке два стакана, в другой бутылку. Уселся прямо на землю, жестом отогнал любопытные уши.
- Слышь, брат. Тут такое дело, поговорить надо. Похоже, придется тебе здесь задержаться.

Был холодный, леденящий и промороженный февраль, почти без снега, но со сносящим с ног, продувающим насквозь ветром, когда мне удалось, наконец, увидеться с Василием.
Андрюше Малахову, сделавшему головокружительную карьеру на телевидении, удалось сохранить какие-то принципы, подростковую честность и самое главное, воспоминания о своих первых, голодных годах в Москве, когда ему приходилось браться за любую работу ради выживания и пропитания. На одной из таких работ мы и подружились. Устраивались, поудобнее чем сейчас в мягких креслах, на здоровых кочанах капусты - а капусты был полный вагон, и этот вагон ждал, пока мы его разгрузим, курили, смеялись, мечтали и рассказывали о своих планах. Жизнь Андрея показала, что планы сбываются, моя - обратное. И вот как-то, мне звонит Андрей, как будто мы расстались вчера, а не десять, вру, двенадцать лет назад. И спрашивает, хочу ли я попасть на передачу с Василием Снежным. Василий меня помнит и очень просит быть, сам, к сожалению, позвонить не может. Естественно, я согласился, хотя стеснялся, что придется рассказать как я сейчас живу, да и надеть ничего приличного у меня не было. Полночи отпаривал пиджак и в назначенное время приехал в то самое место, где два с половиной года назад шуршал листьями, разыскивая цветок верности под деревом, проросшим в железе. Стало быть, Василий уже полтора года находился в заточении. Или, в золотой клетке, как посмотреть. Сам он был счастлив и доволен, вальяжен и где-то даже высокомерен.
Передача была феерична. Разносили напитки. Василий, в смокинге и лаковых туфлях, затмевающих софиты полулежал на кушетке, привычно уже держал голову - чтобы не пережать шею, снисходительно рассказывая, как будучи начальником вокзала, пожалел однажды красавицу цыганку и был вознагражден и т.д. Горечь и боль зазвучали в его голосе, когда он описывал первые полгода.
- Ну что, - говорил Василий, и голос его прерывался, - перенесли вон оттуда, если видите, автобусную установку, какая-никакая крыша, да два помощника у меня всего было, один кашеварил, второй с ковшиком, точнее, просто помогал. И ведь как-то выжил! Потом уже построили надстроечку, конечно с помощью (дальше звучала фамилия мера), к надстроечке - флигилечек, к флигелечку - баньку. И все мы справимся, если захотим. Надо только верить. Верить и работать.
Под свист и улюлюканье появились два гопника, те самые крепыши, в тех же самых, наверное кепариках. Крепыши, стараясь не смотреть на виновника торжества, в свое оправдание приводили два довода - Василий пил, если уж совсем по честному, на халяву и гопникам, для полноценной жизни в социуме необходимо жилье. Хотя бы по комнате. На пользу общества. Обещают.
- А с другой стороны! - кричал возбужденный Малахов, - Какая мощь! Богатыри! Атланты! Раздвинуть руками!
На реплику Малахова отвечал депутат, обещавший строго разобраться и лично проследить, чтобы гопники не остались без комнат. Потом выступал митрополит, потом Василию вручали премию ЮНЕСКО, как памятнику культуры, наиболее посещаемому и не только туристами, потом представитель книги рекордов Гиннеса поздравлял Василия, как единственного в мире живого памятника ЮНЕСКО, потом я, к счастью, стал слишком пьян для восприятия происходящего. Когда я проснулся, мы с Василием остались одни. Он лежал на животе, в мятой и перепачканной одежде. Я почувствовал, что от Василия ощутимо тянуло алкоголем. Наверное, все это время он не спал.
- Иди сюда - позвал меня Василий, не оборачиваясь, - иди, чего покажу.
Я подошел. Невероятно отвратное чувство, знакомое каждому алкоголику, когда ты уже не пьян, но и похмелье еще не началось, и организм каждой клеточкой просит продолжения, не для того, чтобы не болело, это невозможно уже, а чтобы забыть, где болит. Отложить осознание боли. Хотя бы на несколько часов. А потом еще. И еще.
- Скорей, - напомнил о себе Василий.
Он глядел в маленькое окно, ловко устроенное напротив головы.
- Гляди.... Вот, видишь. Синичка. Она ко мне каждый день приходит. Ни дня не пропускает. Лучший друг мой. Единственный. Вон, мои ей поклевать насыпали, я слежу за этим... Холодно же...
Тут Василий разрыдался. Я почувствовал себя крайне неловко, потому что сочувствуя всей душой - внутренне, я продолжал стоять истуканом, не зная, что делать, какие сказать слова или того хуже, усугубить их прикосновением или объятиями.
- Я ведь счастлив, а мне плохо, - жаловался Василий - меня вот развлекают, каждый день приезжают, а мне грустно, камеди-***меди, лепсы-шлепсы. Стараются, а я их видеть не могу. Синичку пугают только. У меня денег - со счету уже сбился. А что с ними делать?
- По Насте скучаю - признался Василий - не как по бабе, этого добра вагон. Как она смеется. Мэр не дурак ее выбрал, он через нее живет. Ты ведь человек образованный, с плешью, - вспомнил Василий и улыбнулся сквозь слезы, - увидишь ее если, попроси навестить. Обещалась же. И это... уходи. Ко мне скоро один человек приедет, надо дела порешать. Вечер воспоминаний закончен.

Я попрощался и вышел, зная, что несколько дней мне не будет дела до Василия или кого то еще. Если я смогу остановиться сейчас - всего несколько дней.

Мне довелось еще один раз увидеть Василия, но встреча эта была неприятна для меня, и я упомяну о ней только из обещания привести историю полностью.
Пролетел еще год, и Василия выбрали в государственную думу. Человек из народа прошел сразу и не было фракции, которая бы за него не боролась. Между железнодорожной насыпью и тем самым деревом теперь круглосуточно дежурили три машины - черная громадина с мигалкой, скорая помощь и автобус с решетками на окнах, может быть, тот самый.
Мне тогда понадобилась помощь, не себе, родственнику, счет шел на дни, оставалось надеяться на чудо - глупый эвфемизм, констатация собственной беспомощности. Я отправился к Василию, хотя знал, что попасть к нему на прием - затея почти нереальная. Когда дело не касается моих интересов, мне удается быть энергичным и напористым. Вечером того же дня я вошел в огромный кабинет, вспоминая - там, где стол, была кушетка, а в том шкафу кроется дерево, чья кора шелестела под моими пальцами, когда это было... четыре года назад, да. Василий не узнал меня. Да, он был пьян, но дело было не в этом. Он изменился.
- Да, я понимаю, родственник болен, - рассуждал Василий, лежа за столом, - от меня вы ведь что-то хотите? Я могу решить проблему, но! В чем же мой интерес? Я что буду с этого иметь?
- Василий, - сказал я, будучи унижен чрезвычайно этой ситуацией - Синичка. Помнишь?
Василий помолчал, потом зашла охрана и меня попросили удалиться. Оказывается, у Василия была кнопка, на случай неприятных посетителей. Не люблю испытывать стыд за чужих людей, но тогда пришлось. Я постарался забыть о Василии, цветках верности и деревьях, растущих где не надо. Но как я мог забыть, когда Василий, через год с небольшим, заявил о желании стать президентом. До этого у меня случались, временами, сомнения в собственной нормальности. После, все о чем я заботился - обезопасить себя от безумного социума. Единственное, что меня мучило - неужели и это он успел пожелать? Или все остальное было только ступенями к основному желанию?

Василий не стал президентом, хотя, не сними он свою кандидатуру, победил бы с большим отрывом. Великолепный лозунг "Этот не сбежит" и репутация человека, на разу в жизни не покидавшего отчизну обеспечили любовь и поддержку народных масс, олигархи же сходились на мнении "пацан нормальный, в теме, с ним можно решать дела".

Новый президент, он же бывший мэр, властвование начал с исполнения просьбы своей супруги, Насти, незадолго до этого посещавшей  Василия. Сделал звонок, распорядился и забыл навсегда. А ночью к Василию пришли и разбудили визгом металла и снопами искр. В минуты прутья были перепилены, освобожденному Василию было предложено немедленно собрать все ценное и переехать в свои хоромы, которых на тот момент у него скопилось предостаточно. Шокированный Василий вел себя почти безумно, требовал вернуть себя на место, обещая большие деньги, а получив отказ разбил себе лоб, пытаясь головой пробить забор и вернуться в зону своего, пусть немного странного, счастья и комфорта. Пришлось отвезти его в больницу, где Василий провел несколько месяцев, излечиваясь от серьезного психического потрясения. Потом он выписался и исчез. Рассказывали, что видели его за службой в Оптиной Пустыне, а еще говорили, что Василий бомжует на Курском вокзале с цыганами. Не знаю.