Зимовье

"Зимовье наше снегом замело.
 Рассвет стучится голубем в стекло"...       

- Что это за слово, "нОдья"?
        - Это такой костёр, при котором можно зимой ночевать без одеяла, без палатки. Происхождение слова финноугорское - notio - костёр.

"Волки разорвали 10-летнего мальчика в Красноярском крае" // НТВ.Ru

"На севере Красноярского края серые хищники загрызли 900 оленей. В Эвенкии уже не первый год массово истребляют животных. За прошлый сезон пострадало 1500 особей, и большая часть из них - от нападения волков".      

        Дом стоял на краю леспромхозовского посёлка. Евгений, крякнув, взвалил на плечи тяжеленный рюкзак, вынес и водрузил его на сани-волокушу рядом с крыльцом. Хорошим капроновым линем прочно принайтовил рюкзак к саням. Щурясь от снежного сияния, поспешил надеть тёмные очки, ибо солнце заливало светом лес, снег радужно переливался, деревья в лесу стояли чистые, освободившиеся от снега, лишь несколько отдельно стоящих деревьев не успели сбросить с крон куржак от недавней метели.
         – Ну? Разве такое увидишь в городе? – Это Евгений мысленно окликнул  своих незримых оппонентов, бывших сокурсников, большинство из которых, получив, как и он, диплом охотоведа, спешило пристроиться, куда и кем угодно, но не уезжать из областного центра. В этом году сокурсники встречались в альма-матер, чтобы отметить десятилетие выпуска. Евгений, со своими сто девяносто тремя сантиметрами, отсутствием животика и должностью – главного охотоведа района, резко выделялся среди однокашников. Охотоведов среди сокурсников не было.
         Женька собрался к себе в зимовье. Уходил месяца на три, но это было ему не в тягость, а в радость. До зимовья по реке километров семьдесят. Зимой, хочешь, не хочешь, а тоже двигаешься по реке – с рюкзаком по тайге не нагуляешься. Эти семьдесят километров на лыжах, c рюкзаком на санях, Евгений проходил за три дня, с двумя ночёвками в лесу.
         – Привет, Жень! – к дому Евгения подошёл Павел, таща за собой гружёную волокушу – я готов.
         – Здорово, Паша. А ты чего это без лошади, один? Я-то надеялся, что  наши рюкзаки доедут до твоей избы.
         – Думаю, Жень, моего «Бурана» хоронить скоро придётся. От старости лекарства нет. Да, чёрт с ним, дойдём! А Николай ждёт меня в избе, там же мои лайки. Взял я с собой молодого кобелька, за зиму Лада его поднатаскает.
         – Понял. Правильно. Конечно, дойдём. Правда, тебе-то легче, ты рядом – сказал Евгений и пожалел о сказанном. Пашина охотничья изба находилась в девяти километрах от посёлка, считая по реке. Слишком близко для зимовья.
         – Да, наверно, последний год я в этой избе – угрюмо произнёс Павел. –  Надо присмотреть себе новый участок. Я уже и к аборигенам обращался, может, знают чего. Пусть не на реке, пусть на каком-либо притоке, правда, надо думать, как туда добираться. Местные наверняка что-то знают. А здесь? Здесь, Женя, уже стало невозможно охотиться. Поселковые собаки всю дичь распугали. Что для них девять километров?
         – А ты давно избу ставил?
         – Да когда ставил, посёлок-то наш был крохотный. Грибы собирали рядом с домами. А сейчас переселили сюда ещё три посёлка, укрупнили, значит, дома все ставят всё выше, да выше по реке. На километр почти в тайгу заглубились. Ну, что, пошли?
         Так, с разговорами, мужики спустились к реке и двинулись к своим зимовьям, волоча за собой груз на больших пластиковых санях. Павел сегодня будет ночевать в избе, а Евгения ждёт ночёвка в лесу и ещё два дня пути.
          По ощущениям было немного за тридцать. В это время года, для Сибири – нормальный «минус». Женька родился здесь и вырос в лесу, такая температура была привычна, и он не обращал на мороз внимание.
         Да, обычно, до зимовья он добирался на снегоходе. На его надёжной «Ямахе» это было несложно – несколько часов движения по льду, и на месте. Но сын, четырнадцатилетний Иван, всё канючил и канючил: «Дай, батя, снегоход сходить в поход на недельку с учителем физкультуры и друзьями», и Евгений не вынес этого канюченья, дал сыну снегоход, а сам двинулся к зимовью по-старинке – на лыжах.
         За сына он не волновался. И учитель был опытный лесовик, физически очень сильный парниша, и Иван лет с восьми уже охотился вместе с Евгением. Сейчас, в свои четырнадцать, он мог бы дать в лесу фору и восемнадцатилетнему среднестатистическому горожанину.
        Конечно, к зимовью Женька пошёл не один, а с собакой. Собака – это глаза и уши охотника. Без лайки в тайге делать нечего. Четыре года он охотился с небольшой, западносибирской лайкой. Собаки этой породы некрупны, но для охоты очень хороши, а суки – особенно! У него была сука – Дамка, и  Женька, при желании, имел ежедневную добычу в виде водоплавающей или боровой дичи. Зимой они добывали и лосей, и волков, если последние сильно ему докучали. Дамка, счастливая от представившейся свободы, накручивала вокруг Евгения километры. Она многое чуяла своим замечательным носом, но была отменно вышколена, понимая, что сейчас главное – движение. Вот придут на место – они с хозяином поохотятся. Вообще, между Евгением и Дамкой  установился полный, пусть и молчаливый контакт взаимопонимания.
         Стояла прекрасная солнечная погода, мощный и привычный для этих мест антициклон. Первый день пути, ночёвку в лесу и большую часть второго дня он преодолел, соблюдая давно отработанный режим движения.
         Но на второй день пути, когда осталось-то всего пару часов поупираться, чтобы дотянуть санки до очередной ночёвки, вступил в права закон сволочизма – сломав все стереотипы, долгосрочный, устоявшийся антициклон стал осыпать его снегом. Вначале, снег был редким, крупными снежинками, затем повалил густо. В этот день первую пару часов Женька шёл краем поймы. Лес отлично закрывал его от ветра. Но потом путь к зимовью проходил так, что требовалось покинуть край поймы и забирать дальше правее. Поэтому, когда начался снегопад, Евгений уже находился на открытом месте, посреди реки.
         Северный ветер дул ровно и мощно. Никаких порывов и перерывов. Стена летящего снега шуршала в полёте и косо падала на землю. Стоило Женьке остановиться передохнуть – снег немедленно окружал его непрерывным шуршанием и баюканьем.
         Он потряс головой, отгоняя сонливость, посмотрел налево, чтобы сориентироваться, далеко ли до берега. Пелена шуршащего снега была непроницаемой. Стало понятно – до старой ночёвки ему не дойти.
         Минут пяток передохнув, Женька двинулся влево, к спасительному лесу, зная, что там он сможет переждать этот снегопад, а про себя отметил – потеплело. Снег прилично согрел воздух.
         – Ты помнишь, Валентин, как мы ходили в лыжные походы в Хибинах? А какие ветрюги там, в безлесной зоне? – мысленно обращался он к рано умершему  другу – гляди, снег пошёл и градусов восемь у мороза украл!
         – Да как же, помню. Я всё помню. Но таких ветров, как в Хибинах, когда у кого-то из группы тяжеленный рюкзак сдуло с перевала – не припомню! Хорошо, сдуло в нужную нам сторону! Вся группа тогда ломанулась вниз, за рюкзаком. И рюкзак поймали и спустились почти до кромки леса.
         – Да. Все стоянки мы делали грамотно – только в зоне леса. На перевалах ветродуй – с горшка сдувает. А в лесу тишина, благодать. Лёгкий ветерок, костёр пылает. Дров-то сколько хочешь!
         Так, мысленно беседуя с другом, Женька потихонечку одолел открытый участок и подошёл к береговой линии. Несколько минут тщетно пытался найти место пониже, чтобы забраться на берег с санями. Затем плюнул, выбрался сам, а затем вытянул поклажу на береговую террасу.
         Метрах в пятнадцати от берега начинался лес. Нормальная сибирская тайга, в которой он брал лосей, зайцев и разную пернатую дичь. Он пошёл вглубь леса и прошёл метров триста, пока не упёрся в старый бурелом.
         Здесь совсем не ощущался ветер, да и снегопад сбросил своё рвение и уже не сильно заваливал снегом.
         – Ну, ветродуй, спасибо, мне дрова заготовил – весело вслух воскликнул Женька, увидя бурелом.
         Растянув на оттяжках между четырьмя деревьями тент, Женька срубил молодую елку. Ствол её стал подпоркой для тента, образовались скаты. Оставшаяся часть ёлки пошла на лапник для лежанки. Нарубив лапник с крупных ёлок, и тщательно выложив его на земле под тентом, он немедленно занялся костром. Подождав, чтобы костёр занялся, подставил к костру плоский туристский котелок, набитый снегом, а сам стал выбирать дрова из бурелома для нодьи. Никогда он не жалел сил, чтобы соорудить нодью, ибо трудозатраты окупались уютом и теплом на всю ночь. 
         Приспела вода. Женька бросил в кипяток щепоть иван-чая, достал ещё не замерзнувшие хлеб и сало, отрезал себе, но не забыл и Дамке дать кусочек, но только для угощения – Дамка отлично намышковалась. Евгений с удовольствием умял, прихлёбывая чаем, немудрёный ужин. Положив рядом с собой на лежанку заряженый карабин, он с минуту наблюдал, как отлично разгорается нодья, затем растянулся на лапнике и мгновенно отключился. Дамка пристроилась у него в ногах.
         Нодья горит долго – если брёвна толстые, то часов восемь, а восемь часов безделья, тем более, когда снегопад кончился, никто из обитателей леса не выдержит. Да и Женька, хоть и хотел спать от усталости, ночью пару раз вставал. В первый раз будильником стал мочевой пузырь, в другой раз он пробудился беспричинно, как будто его кто-то толкнул. Да как же во время пробудился – тент грозил прорваться под тяжестью снега. Ну, а сейчас Женька пробудился окончательно, но вставать не хотелось, вот он и нежился, наблюдая окрестности в бинокль
         А лес, переждав нынешний снегопад, спешил жить своей обычной жизнью. Крупный заяц, забившийся в куст от годовалого лиса и лайки, и чуть было не умерший от страха, когда Женька стал подходить к его убежищу, выбирая дрова на нодью, собрался с силами и выскочил на белое пространство.
         Снег был как пух, абсолютно не держал и заяц провалился в него так, что и ушей не видно. Лис пытался мышковать, он не видел и не чуял косого. Полностью утопив морду в снег, лис, благодаря бесподобному чутью, доставал из-под него серых полёвок. Дамка видела всё, но никак внешне не реагировала. Но вот, из её глотки вырвалось негромкое ворчание – это на берегу появилась  хорошо знакомая Евгению пара волков.
         – Интересно, что они, Дамка, новую нору под берегом вырыли?
         Едва появившись на берегу, волки встали, как вкопанные.
         – Учуяли ведь меня мгновенно, знают, что это не просто человек, а именно я. Да и тебя учуяли.
         Глупый заяц, нет, чтоб отсидеться, не вовремя решил удрать, но… глубокий рыхлый снег для зайца был преградой, а для волка, конечно же, нет, тем более, когда волк не просто чует, а уже и видит добычу. Спустя пару минут,  Женька услышал предсмертный вскрик зайца, и появившуюся волчью парочку, двинувшуюся в сторону реки с добычей в пасти. Вот они спустились с берега на лёд, вот перешли реку и пропали на другом берегу.
         Женька перевел взгляд на куртинку берёз, стоящих поодаль, метрах в ста пятидесяти от него. Обычно этот березник служил местом сбора тетеревов. Сейчас на деревьях не было ни единой птицы. И вдруг…фрррр.
Полянка под деревьями как будто взорвалась, вероятно, лис спугнул спящих в глубоком снегу птиц и они, как по команде, взлетели и расселись в берёзах. Женька охотился в этих местах лет пятнадцать, но за  эти годы ему так и не удалось взять хотя бы одного тетерева. Брал рябчиков вдосталь, брал глухарей, перепёлов без счёту, уток всех видов, гусей – а тетеревов нет.
         Он засмеялся от удовольствия и от предвкушения трехмесячной жизни в зимовье. После ранней смерти жены Женька жил холостяком, но сына не отдал никому и воспитывал сам. Как он понимал, сын потихонечку становился схожим и внешне, и в поступках с ним. Евгений сдал экзамены для обучения в заочной аспирантуре, а в зимовье собирался писать кандидатскую диссертацию, перемежая написанное охотой.
         Он знал, что дом уже можно оставить на сына, а мать покойной жены, бывшая тёща, жившая в соседнем доме, придёт и сготовит, и постирает, и доглядит за парнем.
         Женька спустился на реку волчьей тропой и двинулся к зимовью, ругая свежевыпавший снег, заставивший его потерять время. Глаза его автоматически отмечали окружающую красоту, но…тяжеленный рюкзак на волокуше не давал право на любование этими красотами. Через два часа хода послышался звук мотора, в обычное время, чуждый природе, но сейчас, такой сладкий, а вскоре, рядом с ним остановился Матвей – молодой приятель, возвращающийся в посёлок с уже пустыми санями за очередной партией груза для зимовки. Его изба была выше Женькиной километров на двенадцать, по реке.
         – О-хо-хо – сказал Матвей, глядя, как Евгений счищает лёд с усов, отламывая его кусочками. – Капюшон у брезентухи ты обшил лисовином, прям под цвет своей бороды, а надо было бы росомахой. Вот ведь зараза, а не зверь, а мех, сам знаешь, удивительный. Ни снег, ни иней на нём не держится.
         – Привет, Мотя! – прервал Евгений своего словоохотливого приятеля – не попадалась мне давно росомаха. Что, я, охотовед, не знаю о свойствах её меха?
         – Привет, Жень! Извини. Мне просто усы твои стало жалко, вот я и обмолвился про росомаху. А ты чо, пешедралом-то? Сломал «Ямаху», что ли?
         – Да нет, дал Ивану сходить в поход с учителем физкультуры. А сам я всё уже завёз на зиму, это на мне остатки. Добросишь до зимовья?
         – А бензином расплатишься? Ну, тогда цепляй волокушу!
         Они быстро добрались до нужного места на реке, где перевалили валик земли, отделяющий основное русло реки от Женькиного рукава.
           Говоря по-совести, рукава, как такового, здесь не было. Главное русло было позади, они с него и прибыли. Женькиным рукавом назывался когда-то мощный, полноводный рукав реки, который постепенно, по законам природы, превратился в старицу. Сегодняшнее немалое водное пространство скорее можно было бы назвать кольцевым озером, но берега его уже начали зарастать болотной растительностью. «Мой водный рай» – так называл Женька эту старицу, щедро одаряющую его утками и лысухами.
         Казалось, что в старице должны были жить и ловиться только караси, но утки помогали рыбьему разнообразию – переносили рыбью икру с русла большой реки в старицу на своих лапках. Помогало и половодье, ибо старица весной, в половодье, надолго соединялась с главным руслом, потому, когда вода скатывалась, Женькин рукав делился с обитателями зимовья многими видами рыб.
         Матвей и Евгений проехали до середины старицы и легко выехали на берег к зимовью, ибо Женька когда-то выкосил траву и срезал часть земляного валика – специально, чтобы не мучатся с вездеходом с въездом к зимовью и выездом.
         – Ну, вот и приехали, Мотя! Не гони пургу с бензином, давай я чаем тебя угощу. Нет, без чая не отпущу, не срами меня. Да я быстро. Пошли в избу!
         – Ух, ты! Вот это у тебя и зимовье! Барская усадьба, а ты говоришь: «Изба» – восхищённо произнёс Матвей, попавший сюда в первый раз.
.        – Спасибо, бате! Угодил, так угодил – это уже проговорил Евгений, оглядывая зимовье.
         Отец Евгения, лесовод по образованию, заканчивал многолетнюю служебную деятельность в должности директора крупного леспромхоза. Перед выходом на пенсию, поехал он в район к своему дружку, главе района, однокашнику.
         – Ну, посидели мы с ним, Женя, выпили. Говорю приятелю: «Федя, я никогда никого ни о чем не просил. Но, пока ты руководишь районом, сделай милость. Глянь вот сюда, на карту. Да, мы с тобой там гусей били. И закон ты не нарушишь, если передашь мне эту землю в аренду лет на сорок девять. Какая есть – с неудобьями, с болотистыми участками. Я специально интересовался у местных охотников. Они эту землю меж собой  не делят. А я поставлю там хорошее зимовье с лабазами, банькой. И ещё троечку изб по краям участка. Идёт? Ты ж сам, первый приедешь ко мне поохотиться, когда на пенсию выйдем! Только кто нас на пенсию отпустит?» – так рассказывал Женьке отец о приобретении этих охотничьих угодий.
         Поначалу эта земля была оформлена на леспромхоз. Это дало возможность силами своих рабочих поставить на ней зимовье из пяти строений – большую избу с печью и камином. Мастерскую, где стоял верстачок для ремонтных нужд. А ещё Женька в этой избе «шкурничал». Были поставлены два лабаза –  в одном лабазе была  привада из тухлой рыбы – в ловушки на песцов, во втором были продукты для зимовки. Лабазы были высоко подняты над землёй – от медведей. Ну, понятно, ещё была баня. Большая, хорошая баня! Выделенный участок земли в плане представлял собой почти ровный прямоугольник пятнадцать на десять километров. В углах этого прямоугольника были поставлены обычные охотничьи избы. На случай пурги, усталости, не дай Бог ещё какой напасти.
         Местные охотники хорошо знали это место. К великому их сожалению, здешняя тайга была сильно захламлена буреломами, ягельники почти отсутствовали, а раз не было кормовой базы для оленей, то и охотничьи угодья интереса не представляли и местные старались скорее проскочить бесплодное (с их точки зрения) место. Это абсолютно устраивало отца, ибо Женька хорошо знал, как же не любил батя праздное шлынданье по тайге чужих людей, особливо, туристов, за их неуёмное любопытство и паршивую привычку всюду совать свой нос. Но, в данном случае, река была довольно далеко от зимовья, а крупная старица более чем устраивала отца. С реки зимовья не было видно и «сказал Бог, что это хорошо» – говаривал отец.
         Прошло несколько лет, и леспромхоз благополучно развалился. Всё, что можно было распродать – распродали. Отец лет шесть уже был на пенсии, но сообразил, подсуетился, и зимовье, вместе с землёй и всеми  избами выкупил. За копейки, конечно. Да никто на эту землю и не претендовал. Через три месяца после покупки зимовья отец умер.
         У отца были ещё два сына-близнеца от первого брака, оба жили в Канаде. Им сообщили о смерти отца, они приняли это известие к сведению, но на похороны не приехали. По всему было видно, что ниточки, связывавшие родственными узами их с отцом, давно оборваны. Да он и не упоминал их никогда. А через полгода Женька стал владельцем зимовья, ибо из Канады пришло письмо, заверенное нотариально, где его братья передавали все права собственности на землю и строения Евгению.
         Неделю назад Евгений уже был в зимовье – завозил припасы на зиму. Вынул из силков с десяток рябчиков, ещё четыре штуки тоже было попали в силки, но сова до них добралась раньше, зашёл в мастерскую, затопил печь. В доме быстро потеплело, а он с удовольствием пил травяной чай, дожидаясь, когда оттают рябцы, чтобы их ощипать. Ещё они с Дамкой заметили необычно большое количество белки и куницы. Благоприятный год для таёжной живности. Орехов и грибов в тайге – сотни тысяч тонн.
         – Ничего, через недельку прибуду сюда, уменьшу их поголовье.
         …Со стороны леса первой к Женьке находилась мастерская. Потом, два лабаза. За лабазами, метрах в тридцати за ними, стояла главная изба, а за ней уже баня. Подойдя к мастерской, Женька увидел, что окошко мастерской  частично разбито. Он снял рюкзак в сенях, прошёл в избу. Нерастаявший снег лежал повсюду, но его было немного – окно находилось с подветренной стороны.
         Недалеко от избы, в один из расставленных капканов «Тайга № 0», попала довольно крупная куница.
         – Ну, ладно. Попала, так попала, однако не она же окно разбила? Глянь, Мотя! Кто-нибудь слышал, чтобы куница смогла рассадить толстое стекло?
         Это он так говорил вслух. Руки же его, не знающие отдыха руки, за это время нашли какую-то толстую тряпку (кусок старого ватника?) и, заткнув этим куском дыру в окне, затопили печь. Куницу Женька вынес в сени – сегодня не хотелось ей заниматься.
         Найдя в мастерской среди нескольких кусков стекла подходящий, он осторожно алмазом вырезал нужного размера квадратик и вставил его на место разбитого. Забил четыре гвоздика, закрепив стекло в раме, подождал, пока изба нагрелась. Нашел замазку и на этом покончил заниматься окном.
         – О чём думаешь, Жень?
         – Да застряла в голове мысль – кто был в зимовье и зачем разбил стекло?
         – Жень, я думаю, это могли быть туристы. Они, последнее время, часто шастают по тайге.
         – Ну, слава Богу, если так. Было бы хуже, если кто-то сбежал из лагеря!
         Раз в несколько лет, из лагеря, находящегося в семидесяти километрах вверх по реке, всегда кто-то пытался совершить побег, но ещё ни разу никто далеко не ушёл. Вызывался вертолёт, с него просматривалась река, внизу  двигались бойцы охраны.
         Двигаться в тайге, или идти по лесу – разные вещи. В тайге  намаешься на буреломах, а ближе к болотам – на кочкарнике. Не дай, Господи, попадёшь на курумник или кедровый стланик – останешься без ног, хорошо, если в переносном смысле. Хочешь, не хочешь, а двинешься к реке, ибо река – дорога в тайге. Зимой и летом. Все звериные тропы идут вдоль рек. Зверь – он здесь живёт и понимает, где надо ходить.
         Потому беглецы, «нагулявшись» по тайге, спускаются к реке и идут  вдоль неё. Далеко, понятно, не уйдут. Охрана в лагере опытная, местность знает отлично. Зачастую, вертолёт, пролетая над рекой и оглядывая реку и тайгу, высаживал несколько охранников ниже возможного пути беглецов. Здесь беглецы и напарывались на охрану.
         Говорят, по возвращении в лагерь, беглые всегда были нещадно биты лютовавшей охраной. Ибо побег – это уменьшение звёзд на погонах у начальства, лишение премий всему личному составу, да и, просто, уязвлённое самолюбие.
         Евгений ничего вслух не сказал, чтобы не вызвать у Матвея очередную порцию разговоров, взял метлу, лопату отдал Матвею.
         – Пошли, Мотя, помашем руками вместо зарядки.
         И они вышли расчистить снег между избами. Оказалось, метлой проворнее, снег-то как пух. Легко разметав снег до избы, не останавливаясь расчистили тропу до лабазов, дошли и до бани. Вернувшись к избе, метлой оббили снег с лёгких, охотничьих унтов и зашли в главную избу.
         Пока Матвей благоговейно оглядывался, Женька сразу же увидел, что кто-то был – два кресла стояли перед камином точь в точь как в фильме про Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Неделю назад он сам наслаждался мягким теплом камина, перед огнём стояло одно, его кресло.
         В избе было необычно чисто. Вещи прибраны. На столешнице большого стола, занимавшего значительную часть избы, стоял самовар, к которому был прислонён тетрадочный листок с какой-то торопливой писаниной. Женька, усмехнувшись, взял листок в руки, стал читать вслух:
                – Требуется срочная помощь!!!
         – Здравствуйте, хозяин зимовья, или тот, кому попадёт это послание в руки. При спуске с несложного склона, у нас, в группе туристов из города N-ска, произошёл несчастный случай! Одна из участниц похода, при неудачном падении, сломала ногу. Нами было принято решение сойти с маршрута и выходить к людям. Удобнее всего и ближе всего – выходить на это зимовье, (оно нанесено у нас на карту), надеясь на то, что мы застанем хозяина.  В этом случае, мы просили бы доставить больную на снегоходе в ближайший населённый пункт. Однако, к нашему сожалению, в зимовье мы никого не застали. Нас шесть человек, в том числе две женщины. Одна из женщин – та, что не травмирована, медсестра. Перелом закрытый, под её руководством мы сделали всё, что возможно и обеспечили неподвижность сломанного места – наложили шину. Но больше мы ничего не может сделать.
         Не дождавшись хозяина, надумали изготовить из старых охотничьих лыж сани, на которые положить больную, и трогаться дальше. Старые лыжи нашли в маленькой избе. Пока мастерили сани, случайно палкой разбили кусок стекла. Просим извинения за нанесённый урон.
           В избе обнаружили трёхлитровую банку с гречкой, наша, увы, кончилась. Варили её на печи, но тушёнку вашу не трогали, тушёнку клали в кашу свою. В избе от печи быстро сделалось тепло, но мы разжигали и камин, очень просила наша больная, хотелось ей поглядеть на живой огонь. Печку для палатки мы в поход не брали и, фактически, первую ночь за семь дней похода нормально спали в тепле – бросили на пол циновки из пенополиуретана, а на них спальники.
         Сегодня, десятого числа, (три дня назад, отметил Евгений) мы двинулись в сторону посёлка Дальнего вверх по реке. Надеемся там получить помощь.
         Всем, кто прочитает эту записку – просьба помочь! У хозяина просим ещё раз извинения, если что не так. Извините за сумбурное письмо!
         – Вот это дела, Жень! Теперь ясно, что это туристы, я был прав!
         – Мотя! Ты же родом из Дальнего. Разве там кто-то ещё живёт?
         – Конечно, нет! Бабка Прасковья последняя переселилась к нам в посёлок. Три года назад, к дочке. Но на картах Дальний ещё отмечен.
         – Так они что, получается к волкам пошли? Они же не знают, идиоты, какие у нас стаи волков гуляют. Я один их с десяток каждый год беру, а конца не предвидится! Надо, Мотя, срочно помочь людям. Наверняка, у них из оружия какая-нибудь пукалка и патроны с дробью номер три. Это же надо додуматься – пойти в тайгу зимой с бабами! Всё этим горожанам неймётся, не знают, куда руки приложить.
         – Что ты предлагаешь, Жень?
         – Цепляй две волокуши за снегоход и дуй вверх по реке. Они с больной не могли далеко уйти. Ночевали, думаю, там, где лес подходит к реке – сани на реке же не оставишь, волки бабу тут же съедят. Максимум километров двадцать они могли пройти. Значит, едешь, глядишь в оба! Стреляй, чтобы тебя слышали. На, возьми пару упаковок картечи! Как найдёшь их, делай из волокуш и саней поезд и потихонечку трогай назад.
         Рюкзаки пока пусть оставят, тебе всё не увезти, рюкзаки до утра пусть полежат. Никому они в тайге не нужны. Пусть возьмут с собой чистое исподнее – надеть после бани, да зубные щётки пусть захватят. Нет. Ерунду говорю. Пусть рюкзаки берут. Сядут на них в волокушах, а то потом придётся специально ехать.
         Я пока здесь останусь, большую избу натоплю, мастерскую. Баню стоплю, пожрать приготовлю и места для ночлега всем. Нар хватит на всех, да на полу можно ночевать – и в бане, и в этой избе. Мы-то с тобой можем в мастерской лечь, ты видел, там двое нар.
         – Ты чо это дёргаешься, Жека? Всё я сделаю в наилучшем виде!
         – Слушай, Мотя. Может, мне поехать?
         – Жень! Это мой снегоход! И я его знаю, как ты знаешь свою Дамку. И второе! С каких это пор ты стал не доверять мне? Третье. Ты свои печки знаешь, понятно, лучше меня. И протопишь, и вьюшку закроешь вовремя. Особливо с баней – сколько туда снега в бак насыпать, как быстро он тает, когда подсыпать новую порцию. А с жратвой? Откуда я знаю, где что лежит, где лук, где твоя хвалимая чугунная сковородка, на которой лук не горит?
         И таких вопросов наберётся ещё пару десятков. Вот ты их и решай, ты же дома! А моя задача проще – найти людей и доставить их живыми сюда!
         Ну, хватит, базарить. Давай заправим моего коня бензином под завязку, и я двинусь. Матвей молча уехал.
         Где-то на двадцатом километре от зимовья (Женька, точно предугадал, сколько они пройдут) увидел слева, по ходу движения, дымок костра и направил снегоход к этому дымку.
         У костра – никого. Только немытые котелки от, видимо, недавнего обеда. Поставлена палатка (без печки, вспомнил записку Матвей), народ, вероятно, спал.
         – Рота, подъём – заорал Матвей и выстрелил в воздух! – Шляются всякие по тайге и волков стращают! Кто дал команду днём спать? – И он выстрелил ещё раз.
         Из палатки стали вылезать испуганные, заспанные лица.
         – Рота, через пятнадцать минут построение – орал Матвей – пока вольно, разойдись. Оправиться.
         Подождав, когда все собрались около него, Матвей продолжал:
         – Внимание, рота! Палатку снимаем, из рюкзаков достать циновки и спальники. Пару фонариков достать. Циновки кладём на сани и на дно волокуш. На них рюкзаки, на которых будете сидеть. В спальники завернётесь, когда тронемся. Как зовут пострадавшую? Значит, с Мариной на санях едет медсестра. Вас зовут Вера? Хорошо! Остальные в волокушах. На сборы десять минут. Я русским языком сказал – десять! Кому нужно пятнадцать, может остаться здесь и на больший срок!
         Как потом признавался Матвей, обратная дорога с тремя санями за снегоходом, не забудется ему по гроб жизни. Он ехал медленно, понимая, что сейчас самое главное – избежать поломки снегохода. Тогда всем каюк!
         Каждые полчаса Матвей останавливался, давая возможность отдохнуть и мотору и ездокам. Народ поднимался с волокуш, разминал застывшие от неудобных поз мышцы, оправлялся. Кто-то и перекуривал.
         Уже начинались ранние сумерки, когда «поезд», (правильно было бы сказать «обоз»), оказался на траверзе зимовья. Справа был виден огромный цветок огня. Аккуратно подняв снегоход на гривку старицы, через десять минут они подъехали к зимовью.
         Дальше, конечно, включился хозяин – Евгений показал, где на улице туалеты, затем попросил Матвея проводить мужиков в главную избу, но только чтобы положить свои вещи.
         – Одного забирай, Мотя, и в баню. Я подойду со вторым минут через пятнадцать – Потом он повернулся к женщинам.
         – Женщины, идите со мной!
         Евгений отвёл женщин в мастерскую. Здесь было очень тепло от топившейся печи, на которой стоял пятидесятилитровый эмалированный бак с нагретой снеговой водой.
         – Меня зовут Евгений. Вам, Марина, в баню, пожалуй, не надо. Вера, возьмите вот эту детскую ванну, я в ней когда-то сына купал, и обмойте Марину. Вы в баню пойдёте? Вам нельзя? Понятно. Тогда можно и здесь вам самой обмыться. Для обмывания воды хватит. Помойте головы и отдыхайте. Как только мужики закончат париться и мыться, я вас позову за стол. Спать будете здесь, бросьте на нары ваши циновки и спальники. У вас есть полчаса, ну, минут сорок!
         Через полтора часа, счастливые и намытые, все сидели за накрытым столом. Тушёная картошка с пережареной вместе с луком тушёнкой была главным блюдом. Но было и сало, грибы трёх видов, солёные огурцы и квашеная капуста. Был хлеб, которого туристы не видели уже неделю.
         Евгений налил в стаканы свой фирменный напиток – клюквянку. Налил полегоньку – граммов по сто. Встал:
         – Я поздравляю вас с днём рождения. Запомните эту дату. Вам сегодня случайно сильно повезло. Но!!! Считаю, что не надо больше провоцировать нашего Творца на свершение несвойственных ему поступков. Его дело быть созидателем. Спасать нерадивых учеников – не его прерогатива. Но раз уж он вмешался и посчитал, что необходимо помочь, то осуществлять эту помощь поручил людям, которым доверяет. Его задание состояло из двух частей. Первая часть выполнена. Вот за это за всё предлагаю выпить!!!
         Евгений с удовольствием «накатил» полстакана семидесятиградусной клюквянки, не заметив её крепости. Выпили, значит, поддержали его все, кроме человека постарше – руководителя похода, Льва Захарыча. Когда тот начал что-то лепетать в своё оправдание, хотя это было абсолютно не к месту, Евгений попросил отдать должное еде, оставив другие разговоры «на потом».
         После того, как ушёл первый голод, Евгений произнёс с лёгкой усмешкой:
         – Я вообще хотел обойти тему ваших ошибок в походе, тем более за столом, хотя многое мог бы сказать по этому поводу. Но это совершенно не простой, не сиюминутный разговор, поэтому оценку случившемуся резонно давать, когда улягутся страсти.
         – Простите, а вы в этом разбираетесь? Вы, вообще, кто?
         – Я? Главный охотовед района. Образование высшее, специальное. В зимовье забрался на три месяца, писать диссертацию. На всякий случай – мастер спорта по лыжному туризму. Прочитав вашу записку, понял, что имею дело с дилетантами и требуется наше незамедлительное вмешательство.
         Попросил Матвея подняться вверх по реке на снегоходе, подцепив пару волокуш. Как он потом управлялся с тремя санками – не представляю. Я бы, наверное, не справился. Надо сказать, что после прочтения вашей записки, мы не потеряли ни одной минуты. Заправили до краёв бак снегохода, Матвей взял с собой большую запасную пачку патронов с картечью. Больше ничего не знаю, мы ещё не разговаривали. Вот, пока всё.
         Среди гостей-туристов воцарила неловкость.  Тут не выдержал молчавший до этого Матвей.
         – Понимаете, ребята. Двигаюсь я по реке и радуюсь, что знаю на ней, считай, каждый поворот. И ещё радуюсь, что мы не в верховьях и река наша летом судоходная для моторок. Считай, у нас нет, или почти нет перекатов, порогов и другого подобного добра. Как их проходить на снегоходе, когда они замёрзнут и когда люди у тебя сидят на саночках?
         – Ты лосей видел Моть? Видел?! А волков?
         – Двух лосей видел, Жень, оба быки. Здоро-вые! Одного километрах в пяти от тебя, другого, считай, на моём участке. На нашем берегу. А волков увидел в бинокль у другого берега, километрах в двух от туристов. Тоже по реке вверх трусили. Штук восемь, Жень! Нет, незнакомая стая. Среди них – два очень крупных. Когда я ходил на плато Путорана, там таких видел – громадины, окрас почти снежно-белый. Да, полярный волк. А здесь, какая-то помесь. Наших местных волков не видно, и не слышно. Как же мне хотелось остановиться, да дать несколько выстрелов. А сам думаю, – нет у тебя времени, Мотя, на сражения, надо людей спасать!
         Все засмеялись, а Матвей продолжил:
         – При слове «спасать» почему-то раздался смех. Это означает одно – вы, употребляя  любимое слово Евгения, идиоты, до сих пор не понимаете, что были на волосок от смерти. Да не только Марина, но и вы все! Какой же здесь смех?! Что, вы оставите Марину на съеденье волкам?! А с ней к людям вам не выйти!
         Да потому, что вы уже издёрганы, а морально, близки к издыханию. Силы, говорите, есть?! Силы скоро, очень скоро уйдут! А волки не дадут пройти. Они всё понимают. Вот она – лёгкая добыча!
         А куда пройти? Ах, к Дальнему, говорите?! – Матвей, повернувшись, к Евгению, продолжал:
         – Я на всю жизнь запомнил, Жень, как ты мне про Амундсена и Скотта рассказывал. Ну, как они шли к Южному полюсу. И что произошло с группой Скотта, когда после невероятных усилий  и трудов, достигнув полюса, к ним пришло понимание, что на полюсе раньше них уже побывал Амундсен. Силы ушли мгновенно. Полное опустошение! Тогда я не до конца оценивал ситуацию.
         Теперь я хорошо представляю себе, что могло произойти, ежели бы наши туристы дотащились до Дальнего. Нет, давай, Женя, допустим, что дотащатся.
         Всё! Цель достигнута, но в посёлке-то никого нет. Да вот так, товарищ руководитель! Нет посёлка! Он не существует!
         Вот, тогда бы вы, наверное,   завыли, ибо силы были потрачены напрасно. Да так бы завыли, что стаи волков сбежались, считая, что кто-то захватил их территорию. А сил оставшихся уже нет! Что остаётся? Остаётся забраться в холодную палатку и медленно замерзать!
         Я пока искал вас, больше всего боялся, что волки уже добрались. Это зрелище нельзя передать словами, это надо видеть. Мороз, он что? Засыпаешь потихоньку, и так сладко делается. А здесь, зверюга рвёт твою драгоценную плоть. Вы, вообще-то, волка видели не в зоопарке? Там, обычно, в клетке сидит несчастное животное, волею человека оказавшееся, считай, без движения. Вы посмотрели бы на это животное в его родной среде обитания! Представляете, кто он такой? Ясно!
         К такому походу надо быть готовым, пройти экзамен на выживаемость, да не один раз!
         Так что не здесь, Лев Захарыч, вам придётся оправдываться. А здесь, прошу вас, больше ничего не говорите. Скажу так – назначить себя руководителем похода и соответствовать этому слову – ой, какие разные вещи.
         – Мотя, хватит! Не надо ничего вдалбливать. Осознание и понимание этого придут позже, месяца через два. Давайте ещё по рюмке и отдыхать будем. Ещё впереди вторая часть нашей эпопеи – доставка Марины к нам в  посёлок. Так что в восемь подъём, в девять завтрак.
         В десять часов утра около зимовья остановилась «Ямаха» с волокушей, за рулём которой сидел очень похожий на Евгения человек. Отличие – отсутствие бороды и усов. В это время весь народ после завтрака вышел порадоваться солнечному утру. Вынесли наружу и Марину.
         – Я, сын, ожидал тебя дня через три – воскликнул Евгений, радостно обнимая свою, более молодую копию.
         – Расскажу, пап. Позже.
         – Идём в избу, чайку попьём. Погоди, куда он делся? Кто-кто? Матвей! – И уже обращаясь к появившемуся около «Ямахи» Матвею. – Мотя, Иван приехал! 
         – Жень, да ты погляди, что у Ивана в волокуше? Волк! Огромный волк!
         – Не может быть!
         Все, кто были не в избе, подошли к волокуше. Действительно, в санях лежал, оскалив пасть, очень большой, светло-серый зверь.
         – Где ты его застал, Иван?
         – Стая бежала вверх по реке вдоль одного берега. А я еду вдоль другого, нагоняю! Гляжу, один поотстал, бежит в полукилометре позади стаи. Глянь, Моть, смотри, какая силища, какие лапы!
         –  Чем ты его брал?
         – Стрелял метров со ста из нашего кавалеристского карабина полуоболочечной пулей. Целился через оптику. Карабин, пап, пристрелян отлично. Бьёт наповал.
         – А как стая отреагировала?
         – Стая остановилась буквально на несколько секунд, когда услышали выстрел. Волк не шевелился, а снегоход в это время с рёвом двигался через реку к стае. Ну, они ходу прибавили, выскочили с реки на берег и берегом ушли. Загрузил я его с трудом – килограммов шестьдесят в нём, не меньше. Привязал к волокуше и ходу к вам. Вот, собственно, и всё.
         – Сколько лет вашей молодой копии – задал вопрос потрясённый Лев Захарович.
         – Четырнадцать, Лев Захарович! – и уже обращаясь к сыну –
         – Ваня! Это не наша порода, это помесь. Да потому, что в нём просматривается кровь тундровых волков – в его размерах, в окрасе. Он килограммов на десять тяжелее наших, да и светлее. Наша стая, всё же, ближе к чёрному окрасу, да и особи помельче. Так, пошли в избу чай пить. Там и поговорим, как туристов доставить в посёлок.
         Через полчаса, получив подробнейшие инструкции, Матвей и Иван двумя снегоходами увезли туристов в посёлок. Евгений перекрестил отъезжающих и занялся в мастерской добытым зверем. Необходимо было оттаять мёрзлую тушу, прежде чем приступать к снятию шкуры. Но занятие это было привычным делом, и Евгений не ощущал никакого дискомфорта.
         Во второй половине дня приедут Мотя и Ваня. Иван должен привезти канистры с бензином, а Мотя – остатки пожитков и еду себе для зимовки. Переночуют. Утром Евгений с Иваном поедут проводить Матвея до его избы, помогут разгрузиться. А дальше начнётся то, ради чего они забрались в зимовье, в эту таёжную глухомань – выследится лось, или попадутся волки, в кровь вольётся адреналин и наступит состояние счастья первобытного человека. Начнётся охота!