Когда соэревают вишни

Нельзя возвращаться туда, где ты был счастлив. Пусть это останется в твоей памяти. Ничего уже не повторится. Он это знал. Но сейчас воспоминания стали такими яркими! Казалось,  только там и  тогда, только в том городке, в том доме с окнами в сад, где цвела сирень, а позже в палисаднике зацветал пахучий куст жасмина,  только там и была настоящая жизнь со своими простыми заботами, радостями и бедами. Та жизнь, которую он так легко оставил, променяв на шум больших городов с их суетой и спешностью. Хотелось большого дела! Хотелось повидать мир! Полудетские мечты его: стать художником и, непременно, известным, рассыпались в прах, а в основном –  грех жаловаться! –  и в делах был успешен, и в любви счастлив. Дважды был женат. Обе его жены были женщины замечательные –  каждая в своём роде. Первую он оставил ради второй, а со второй, прожив восемь счастливых лет в гражданском браке, расстались, когда поняли, что союз их «исчерпан». Были и другие привязанности более или менее продолжительные.
А вот теперь неудержимо захотелось в тот тихий городок, где прошло его детство, юность. Пройти по его улицам, постоять у школы, которую закончив, они, её выпускники, разлетелись кто куда. Прийти в родной когда-то дом, где теперь жила его старая тётка. Так ярко всё воскресло в  памяти – даже в груди защемило! Что ж, он может позволить себе недельный отпуск.
.
Он узнавал и не узнавал свой родной город. Старые трёхэтажные домики казались карликами рядом с нависшими над ними многоэтажными монстрами. Было досадно, что и этот патриархальный городок не пощадила «цивилизация». Но это был его город, и ноги сами привели Костю, теперь Константина Петровича, к родному когда-то дому. Всё те же берёзы, обозначающие вход в палисадник. А вот куста жасмина уже нет. И ещё вспомнил: вдоль стен дома всё лето цвели «анютины глазки». А рядом в другом подъезде жила девочка с васильковыми глазами –  Анюта, Нюта – так её называли. Это имя удивительно шло ей. Они были юны тогда и, конечно, влюблены. Потому что пришла их пора – пора трепетных чувств, неясных, едва осознанных желаний.
Тётка долго щурила подслеповатые глаза и только, когда опустила со лба очки, узнала племянника, а узнав, сначала испугалась. Потом, придя в себя, запричитала: «Ах, Костик, Костик! И не думала уже, что свидимся. Ни весточки, ни звоночка!». Она ещё долго охала и ахала, пока не вспомнила, что гостя надо кормить. Константин выгружал всякую снедь, купленную в столичных магазинах, а тётка доставала запылившиеся банки с соленьями, бутылки с домашним вином, наливками, любовно обтирала каждую влажной тряпкой, ставила на стол, приговаривая: «ты такого там, небось, не едал, не пивал». Пока готовилось угощение, тётка щедро делилась с племянником всякими новостями, называя имена тех, кого Константин или не помнил, а может быть, никогда и не знал. Но, чтобы не обидеть тётку, делал вид, что внимательно слушает. Хотя одно сообщение он всё-таки принял со вниманием – Нюта всё также жила здесь, в соседнем подъезде. Их сады были смежными, разделёнными живой изгородью густого колючего малинника.
Константин Петрович вышел в сад. «Какой особенный здесь воздух! А сад требует ухода – видно, не часто посещают старую  тётушку её дети, некому навести здесь порядок». Попытался заглянуть   за изгородь. Женская фигурка мелькнула за кустами малинника. Мелькнула и скрылась. Но там, в конце сада росла большая, широкая, разлапистая липа. Липа соединяла их территории. Вот она! Под её кроной всегда сумеречно. Сколько с ней было связано! И детские игры, и как бы случайные встречи с Нютой.
- Нюта, - позвал он. Никто не отозвался. Только цепной пёс залаял, почуяв  чужака. Продираясь сквозь кусты крыжовника, через сад Константин Петрович добрался до двери и, не обнаружив звонка, громко постучал. «Открыто!» – услышал он тотчас звонкий сильный голос. На лестнице спиной к нему  с лейкой в руках стояла она. Она так увлечена была своим занятием, что даже не повернула головы, только кивнула, приглашая войти. Константин Петрович протянул руку, помогая спуститься. Она твёрдо оперлась и легко спрыгнула через ступеньку.
 – Анна, - сказала она, пожав руку, -  А вы, очевидно, к маме? Можете её подождать. Скоро будет… Может, чаю?  Нет? Ну, тогда…  Она вышла и вскоре вернулась с блюдом спелой тёмной вишни.
-Угощайтесь.  Только с дерева. В этом году вишня особенно сладкая.
А он смотрел, слушал её голос, пытаясь найти в этой девушке знакомые  черты, черты её матери. И не находил. Но какая девушка! И как свободно, легко, непринуждённо она держится! Сколько ей? Лет двадцать? Может, чуть больше…
- Спасибо, Анна. Я зайду  позже. Я ваш сосед. Мы были соседями… давным-давно.
- И вишен не отведаете?
- Обязательно отведаю. У нас ещё будет время. И сразу к вам в помощники хочу напроситься. Страшно люблю лазать по деревьям. Давно не случалось, правда. Но я надеюсь вспомнить…  Как вы думаете, у меня получится?
Она окинула взглядом его стройную юношескую фигуру, оценивающе, откровенно и, видимо, осталась довольна.
- У вас получится.

На следующий день Константин Петрович проснулся поздно. Из кухни приятно тянуло теплом, уютом. Тётка легко погромыхивала кастрюльками, стараясь не очень шуметь.  Он втянул воздух:  хорошо!  Сквозь закрытые шторы пробивался солнечный свет. Константин Петрович вскочил, отдёрнул шторы. Солнце брызнуло в глаза.  «Какой день сегодня будет славный! Нужно просто уметь радоваться и этому солнечному утру, и разгорающемуся дню, и тому, что ты здоров, силён и – чёрт возьми! – молод».
Заглянул на кухню: на столе в огромном блюде, источая аромат, горкой лежали пирожки. Тётка, разрумянившаяся, помолодевшая, сама похожая на пышный пирог, ставила очередную партию в духовку.
- По какому случаю такое пиршество?
- А разве нет случая? … И соседей пригласим.  Нюту с дочерью. Она, ведь, Нюта, тоже всё одна. Дочка в Москве учится. Мужа уже пять лет, как потеряла… А дочка какая у неё: умница! красавица!
Тётка ещё о чём-то говорила, радуясь случаю выговориться. А перед глазами Константина снова возник образ, который вчера долго не давал ему заснуть: вот она стоит на лестнице с поднятыми вверх руками, поливая цветы. Алая футболка облегает стройное тело. Каскад волос спускается ниже плеч и закрывает лицо. Вот отбрасывает волосы с лица – брови слегка приподнялись  от удивления, зелёные глаза глянули смело, внимательно. Да, в омуте таких глаз легко утонуть. «Э-э, куда тебя понесло! Такая девушка не для тебя, – мысленно урезонил себя Константин Петрович, – «мне не к лицу и не по летам, пора, пора мне быть умней…».  Тряхнул головой, будто отбрасывая наваждение,  и вышел в сад, чтобы размяться перед завтраком. Взгляд его невольно потянулся к соседнему окну. Сквозь тюлевую штору едва обозначился чей-то силуэт и скрылся. Осознание того, что рядом находится эта милая молодая красивая девушка, и что он ещё может нравиться, но время, то время, чтобы встать вровень с ней, всё-таки, прошло – всё это вместе придавало особый колорит этому утру: и особое очарование, и грусть, и соблазн.
Выбрав местечко попросторнее за пышным кустом сирени, Константин Петрович сделал несколько упражнений и легко встал на руки.
- Браво, браво, – услышал он откуда-то сверху.  Анна стояла на верхней ступени лестницы, приставленной к дереву.
- Анна, вы собираете вишни без меня?!  Мы же договаривались …
- А вы слишком долго спите, Константин Петрович.
- Вы просто мне не доверяете. Боитесь, наверное.
- Чего?!
- Что я съем  всю вашу вишню.
- А вы на это способны?
-  Осторожно, Анна. Вы держитесь за совершенно сухую ветку.
И, действительно: сучок, за который она держалась, хрустнул. Константин Петрович протянул к ней руки и прежде чем опустить на землю, удержал,  может быть, дольше, чем требовалось.
- Вот видите, Анна, зачем же так рисковать.
- Идите. Я знаю, вы даже не завтракали.
- И что же – я вам уже не могу быть полезен?
- Можете. Вам приходилось когда-нибудь выбирать косточки из вишен? Нет? Это очень просто, я вас обучу. Мама сегодня будет варить варенье … А вы не видели ещё маму?
- Нет, ещё не случилось. Вот сегодня, надеюсь. Мария Павловна вас пригласить собралась на пироги. Уже хлопочет.
- Знаю, знаю. Я приносила вишни ей для пирога. А вы спали. Соня вы, Константин Петрович!
- То-то мне под утро такой вкусный сон снился! Хотелось досмотреть.
- Досмотрели? И что же? Приятные сны нужно рассказывать, а неприятные – нет. Чтобы не сбывались.
- Значит, расскажу: берёза, а на ней вишни, много-много вишен…
-А дальше?
- А дальше – очень красивая девушка, похожая на вас. И стоит она на сухой ветке и очень-очень высоко…
- Это плохой сон, Константин Петрович.
- В самом деле? Значит, не нужно было его рассказывать?
Анна промолчала, и Константин Петрович заметил: будто грустинка пробежала по её лицу. Будто и впрямь её расстроил его рассказ. А он уже и сам не знал, где выдумка, а где обрывочные воспоминания сна.
Пока Константин завтракал, тётка охотно рассказывала ему о соседях: « Нюта вдовствует уже пятый год. А женщина она ещё в самом соку, и женихи к ней набивались, но она себя держит строго, чисто, – оповестила его тётка, –  всё верность хранит своему Серёженьке. Заводной был мужик! Всё песни пел да на гитаре играл. Как запоёт – так все бабы его! Тоже и с ним Нюте не сладко жилось. И убили его из-за бабы. Вот какогО ей, Нюте, оплакивать муженька своего!  Говорим ей, что, мол, тебе одной век вековать. Ведь дочь, что отрезанный ломоть! У неё своя жизнь. Она и сейчас не часто мать навещает. На музыкантшу учится».
Тётка ещё долго говорила, перемежая свой рассказ расспросами о его делах. И сетовала, и удивлялась, и горевала. И весь этот разговор с тёткой за длинным завтраком как-то отрезвил Константина. И было жаль того радостного, безмятежного утра. «Да, недельку я, пожалуй, смогу здесь выдержать, но не более, – подумал Константин, – надо выполнить данное тётке обещание: почистить сад от сушняка, починить калитку». И ещё одно обещание он сегодня давал: выбирать косточки из вишен. И от того, что у него есть повод скоро встретиться с Анной, к нему вновь вернулась радость этого утра.
  Он вышел в сад, прошёл к липе и, легко подтянувшись, влез на дерево. Когда-то липа была продолжением его дома. Ветви располагались так удобно, что там, в её добрых лапах  можно было и сидеть, как в кресле, и лежать, как в гамаке глядя сквозь листву на проплывающие облака. Он сразу всё вспомнил, ощутил. Вспомнил, как поднимался на дерево ещё и за тем, чтобы сразу увидеть всю территорию сада до самых дверей дома, из которых  могла появиться тогда девочка с удивительными васильковыми глазами. И теперь он тоже ждал. Ждал, когда покажется Анна, дочь той самой девочки. Они будут сидеть напротив друг друга, чистить вишню… Он будет видеть её лицо, открытые руки и грудь в лёгком свежем загаре, будет слышать её сочный голос. «Продлись, продлись очарованье!» – запело в груди.
И, будто услышав его мысли, из дверей, выходящих в сад, появилась Анна. Он её не сразу окликнул, а позволил себе из своего укрытия молча любоваться ею. Перед ней на садовом столике стояла корзина с вишней, но Анна не спешила приниматься за работу. «Интересно, о чём она думает?» – Константин пытался прочитать на её лице потаённые думы. Там было, казалось, всё: и печаль, и тревога, и сомнение, и ожидание какого-то большого счастья. О чём она думает? О ком она думает?
 – Анна, – окликнул её Константин,– извините, я, кажется, испугал вас.  Пытался не пропустить момент, когда вы начнёте чистить вишню. Принимаете?
- Ну, если вы ещё не передумали…
- Я только и ждал этого.
- ?
- Чтобы вы научили меня чистить вишни. Вы знаете, я люблю учиться и считаю – время, в котором ты  ничему не научился, потрачено зря.
- Правда?!
- А вы снова подумали, будто я к вашей вишне подбираюсь?
- Ну, тогда за дело.
А дело шло не очень ловко. Увлёкшись,  Константин часто путался и бросал косточки в очищенную вишню. Анна была более внимательна, но у неё тоже иногда происходила та же путаница. Вскоре оба были перепачканы соком вишни, а у Анны, после особенно старательной борьбы с застрявшей косточкой, сок вишни брызнул и огромной каплей пополз по щеке.
-Можно? – он потянулся к ней и она, Анна, безотчётно подалась вперёд…
- Простите, – переведя дыхание, проговорил Константин, – но только так я смог спасти вашу одежду от вишнёвого пятна.
-  Не сомневайтесь.  Я оценила ваш рыцарский поступок.
- А вишня, действительно, очень сладкая, - проговорил Костя, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
Однако непринуждённого лёгкого «трёпа» уже не получалось. Но вместе с тем в затянувшемся молчании было что-то, от чего было и неловко, и удивительно сладко.

А вечером на тёткино угощение, как было условлено, пришла Нюта. Видно было, что она тщательно готовилась к встрече. Волосы были уложены волосок к волоску, свежий маникюр на привыкших к работе руках. Она надела туфли на каблуках, но видно было, что они её тяготят, и надела она их  для него, для Кости. Пришла она одна, без дочери, и Константин почему-то обрадовался этому.
- А ты, Костя, почти не изменился. Возмужал, конечно. Но, в основном, всё такой же.
- Ты тоже не изменилась, Нюта.
Но это не было правдой. И Нюта понимала, что Костя сказал любезность. Той Нюты, той хрупкой девочки, которую он знал,  нет и в помине. Вот глаза только… но и то, глядя в них, сразу вспоминался тёткин рассказ: больше плакать приходилось им, чем сиять от счастья.
- Да, всё было. Жизнь – она большая. Всё в ней: и горести, и радости, –  говорила Нюта, будто извиняясь за свою перемену, – только справедливости мало. Одним – всё больше горя достаётся…
Тётка, давая им возможность поговорить наедине, всё находила какие-то дела то на кухне, то в саду.
- Знаешь, я, наверное, и не смогла бы жить в другом городе. Всё здесь родное: каждая улица, каждый дом. А наша липа! Ты помнишь нашу липу, под которой мы встречались? …Но ты меня с собой не позвал, – проговорила она после некоторой паузы, –  да я и не в обиде. Вскоре его встретила, Сергея. И любовь была, и счастье было.  Думала –  нет счастливее меня. Только коротким оно оказалось, моё бабье счастье.
Константин встал, подошёл к окну, откуда доносились звуки музыки. Прислушался… Шопен…
- Анна играет, – вздохнула Нюта, – Ах, как хорошо! Как-то особенно хорошо сегодня она играет!
И будто почувствовав, что рядом внимают этим звукам, музыка заговорила страстно, призывно. «Не надо прятаться от счастья, не надо бояться жизни, – говорила музыка, –  я здесь, я жду тебя. Разве ты ни говорил мне о своей любви?! Каждым словом, каждым взглядом, каждым жестом?!  Разве ты ни прочитал ответ в моих глазах?! Что же тебе ещё?!»
Женщины, обнявшись, тихо плакали. Плакали об утраченном счастье, о хрупкости жизни, о том, как прекрасен «белый свет» и о том, что всё проходит. Константин, сославшись на желание курить, вышел в сад.
Опускалась ночь. Музыка стихла. Но там, за окном, не спали. Да, она, Анна,  была здесь, рядом, у распахнутого окна.  Ему казалось, он слышит её дыхание.  Он чувствовал, что сегодня она играла для него, и эта музыка, а теперь эта ночная тишина странным образом соединили их, сблизили.
Но что же делать? Бежать? Бежать, чтобы не поддаться желанию постоянно видеть её? Он снова пережил тот момент, когда убирая брызнувший сок вишни, губами коснулся её щеки. Как полыхнули её глаза! Одно мгновенье! Всего одно мгновенье! А что, если произнести её имя?! Нет, не позвать, а просто произнести полушёпотом?! Он  даже зубы сжал, чтобы не поддаться искушению.
И тотчас Константин услышал, как из глубины комнаты её окликнули, и в ответ совсем рядом над его головой: «Иду, иду уже, мамочка!»
Как странно, – рассуждал Константин, –  когда-то он оставил здесь хрупкую нежную девочку с васильковыми глазами. Оставил легко, без сожалений. А приехав, встретил прекрасную девушку – нет, уже сложившуюся женщину, сильную, страстную, умную. И эта молодая женщина – её дочь. И он влюблён и любит. Как в первый или как в последний раз. Но что может принести ему эта любовь?! И, прежде всего, ей? А, может, это просто хмель кружит ему голову, хмель этой тёплой летней ночи? Нет-нет-нет! Ведь зачем-то они встретились! Оба оказались здесь в одно время! Значит, так угодно было судьбе. Так пусть будет, как будет!

Шёл третий день его пребывания здесь, в этом доме. В доме, где судьбе было угодно свести его с удивительной девушкой. Константин чувствовал себя молодым, здоровым, горы способным свернуть!
- Хорош, хорош, чертяка!  Небось, отбоя нет от баб. А вот детьми не обзавёлся!– сетовала тётка.
- Корми меня, тётечка. Пойду сейчас сад твой приводить в порядок.  …Так «хорош» говоришь? И девушкам ещё могу нравиться?
- Да ведь дом уже пора тебе иметь основательный. Чтоб жена, детишки…
- Ты мне покажи, где у тебя инвентарь садовый. А детишки немножко подождут.
Константину хотелось до наступления дневной жары поработать в саду. Он работал ловко, споро, красиво. Он знал, что из окна его может видеть  Анна, и от этого каждый его мускул наливался силой, а в душе росла, разливалась радость.
Он поднял глаза на звук широко распахнувшегося окна.  Анна улыбалась навстречу его взгляду. Он не мог сказать того, что его переполняло, не имел права! Значит, лучше молчать – и она поняла его.
- Когда вы закончите работу, мы пойдём на речку. Да?
- Да. Жарко становится. Переоденусь и пойдём.

Анна в ярком сарафане, волосы, поднятые вверх, открывают шею с завитками на затылке. Хвост волос задорно раскачивается при каждом её шаге. Сейчас она выглядит просто юной
девушкой. Константин видит,  как провожают глазами его спутницу праздные прохожие. И даже успевают оглянуться вслед.  После вечно спешащих, погружённых в себя москвичей, и тем более, оказавшихся в столице иногородцев, озабоченных, приехавших искать в этот город лучшей доли, здесь, казалось,  живут размеренно, обстоятельно. Казалось, что здесь проще человеку  увидеть другого человека, заглянуть ему  в глаза, понять его. Ему даже захотелось в какой-то момент бросить всё, переселиться в этот город. Но он понимал, что только одно обстоятельство делает город таким привлекательным для него – присутствие здесь Анны.
Анна первая бросилась в воду. Оглянулась, помахала ему рукой и решительно поплыла. Она быстро отдалялась от берега. Речка была не очень широка, не очень глубока, но характер имела скверный. Были случаи, когда и сильные мужики не справлялись с её крутым нравом.
- Осторожно, Анна, – крикнул Константин, догоняя её. Вы должны знать, что здесь есть такие места…
- Но вы же спасёте меня, Костя.
- Или вместе пойдём ко дну.
- Трусите?!
- Жить хочется! Как-то особенно хочется жить! Не геройствуйте! Положите мне руки на плечи, теперь возвращаться не имеет смысла. Теперь только вперёд.
Только коснувшись дна, оба почувствовали, как устали.
- Простите мне моё сумасбродство, Костя, – проговорила Анна, едва отдышавшись, – я не знаю, что на меня нашло. Вообще-то я воды боюсь и плаваю плохо. Это первый такой у меня заплыв.
- А я подумал, что у вас первый разряд по плаванию.
- Я не знаю, как теперь возвращаться…
- Трусите…
- Жить хочется…
- Ну, я думаю, вы только теоретически понимаете, что существует конец жизни, так же как существует её начало. А на самом деле вы уверены, что с вами-то этого никогда не случиться. Или всё это так далеко, так нереально далеко…
- А с вами?
- Со мной?  Я реально смотрю на вещи. Каждый день может быть последним.
- Вы фаталист?
- Просто знаю, что жить нужно сейчас, ничего нельзя откладывать на потом.
- И вы всегда следуете этому правилу?
- Анна, у меня к вам просьба: сыграйте что-нибудь сегодня для меня, хорошо?
-А вдруг мы не доплывём? – Анна лукаво взглянула на него, – и будем сожалеть, что последний час в своей жизни мы прожили не так, говорили не о том.
- Для меня видеть вас, слышать – это уже несказанная радость, Анна.
- Неужели мы с вами скоро, - она подбирала слово, – неужели мы потом уже не будем видеться?! Ведь, нет?! Ведь, это не так?
- «…Но, чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днём увижусь я».
- Спрятался. За Пушкина спрятался, – проговорила Анна, не скрывая досады.
- Если бы я смел…
- Не надо ничего говорить. Я знаю, что вы хотите сказать, но… Это всё не главное!
Анна сделала  движение ладонью в воздухе, будто, запрещая ему говорить, прикрывала рот.
Она была сейчас так близко, и не только потому, что стояла в шаге от него. Она была открыта, она ждала, она хотела его признаний…
Чтобы преодолеть волнение, Константин подошёл к воде.
- Однако надо подумать, как отсюда выбираться. Не то, простудитесь, заболеете, и я не прощу себе, что не смог вас согреть.
-А у меня совсем сил нет. Я боюсь даже в воду ступить.
- Вон видите, Аня, лодка, на середине реки? Нет, вон там, левее, рыбак сидит. Попрошу его, чтобы он  нас перевёз.
Анна видела, как Костя решительно и довольно быстро приближается к лодке, но вдруг взмахнув руками, он скрылся под водой. Она похолодела от ужаса. В глазах потемнело. Хотела крикнуть, но голоса своего не услышала. Когда туман в глазах её рассеялся, она увидела, как Костя карабкается в лодку. Через полчаса они уже подплывали к едва пришедшей в себя от страха Анне.
- Ну, давай, усаживай свою барышню. Знать, вы не местные? Не знаете, что шутки с этой речкой плохи?  Это сейчас она зовётся Верёвкой. Тоже не очень ласковое имечко.  А раньше вовсе, сказывают, Злючкой именовалась. Прошлым летом в воронку мужика затянуло. Только через три дня нашли.
Подходя, они увидели стоящую у дома машину. Навстречу к ним шагнул мужчина. Это был молодой человек лет двадцати пяти, двадцати восьми – не больше. Несмотря на жару,  был он в костюме, в галстуке. Протянув  Анне цветы, коснулся рукой её подбородка и привычно чмокнул в губы, как бы ни  замечая её спутника.
- У тебя такой торжественный вид! Зачем ты приехал? – растерянно спросила Анна, тоскливо глядя вслед уходящему Константину.
- Соскучился. Подумал, может, ты с мамой захочешь меня познакомить.  А ты не рада?
- Нет, я не рада.
- Всё равно, пора возвращаться. Скоро отчётный концерт.
-Я сама приеду. Поездом. Скоро.
- Скажи, Анна, это из-за него?  Он же тебе почти в отцы годится!
- А тебе какая печаль?
 - Анна! Как грубо. Что с тобой?!
- А ты зачем устроил здесь эту демонстрацию? По какому праву?!
- Да, ты очень изменилась! Уж не влюбилась ли ты в него?! Извини, мне кажется…
- Нет, тебе не кажется. Это правда. И твоё появление и, уж конечно, твоё поведение было некстати.
 - Опомнись, Анна! Что у вас общего? Всё это пройдёт через неделю.
- Возможно. Но только ты зря хлопочешь. У нас с тобой всё кончено,  да и не было ничего, по большому счёту.
- Как хочешь. Но нам надо работать. Ты не имеешь права срывать…  Ну, извини, извини! Ты сама взяла такой тон. Собирайся, поехали!

- Где это вы пропадали почти полдня? – встретила Константина вопросом тётка, – тут к Анне, видать, жених приехал. Который час уже её ждёт, мается.
- Ничего, женихам это полезно.
Тётка, взглянув на его суровое лицо, только головой покачала и пошла подогревать успевший остыть обед.
- Я ничего не буду!  Не хлопочи! – прокричал ей вслед  Костя. Он выдвинул саквояж и стал бросать туда свои вещи.
- Это что ты удумал? Говорил, недельку погостишь, –  тётка горестно качала головой.
- Ну, прости меня, прости. Милая моя, добрая, – Костя обнял её, поцеловал в макушку.
 Да, он уедет сегодня же ночным поездом. Непременно…  Любым классом…
Попрощаться? Написать несколько строк – пусть тётка передаст. Константин взял листок бумаги и застыл над ним. Что он может сказать ей? Как объяснить? Всё это очень похоже на бегство. На бегство с поля боя! Да, он спасовал перед соперником – это очевидно! Но у него есть объективные обстоятельства. Эти обстоятельства не хочет пока признавать Анна. Пока…
Он в задумчивости сидел перед чистым листком бумаги. Его мысли не складывались в слова. А на бумаге обозначился сначала очень узнаваемый силуэт, затем знакомый полупрофиль с каплей  сока вишни на щеке, а вот глаза – чуть раскосые, удивлённые. Просто одни глаза. Сзади незаметно подошла тётка, взглянула на рисунок и ахнула: вылитая Анна, нютина дочка. Хороша девка, ничего не скажешь! Хороша!
- Так, похожа, говоришь?
- Очень похожа! Только, смотри, Костя… Хорошая вы были бы пара, если годков на десять поменьше тебе было. А то, что ж!..
- Хотел попрощаться, записку написать… чтоб ты передала… И вот… как-то не получилось.
- Передам, передам. Всё у тебя получилось. Чего уж тут писать. Всё и так ясно.
И тут же оба услышали, как взвизгнул мотор, прошумели колёса отъезжающей от дома машины.
- Вот и Нюта снова одна. Увёз, видно, жених дочку-то её.
- Что ж! Всё правильно. Это даже хорошо!
Константин проводил взглядом  машину, подошёл к столу, взял лист и медленно, старательно разорвал – сначала поперёк, затем вдоль. И ещё сделал надрыв, но глаза с листа бумаги глянули укоризненно, и рука повисла в воздухе.
…«Растворил я окно, стало душно невмочь,/ опустился пред ним на колени,/ и в лицо мне пахнула июньская ночь/благовонным дыханьем сирени», - пели густеющие сумерки за окном, наполняя всё пространство тревогой, сомнением, радостью – жизнью.