7. Агрессор

7. Агрессор

— Новому адвокату, Ильдар, я пришёлся не по душе. Как настоящему бандиту, брезгливо, этот картавый человечишко объяснял мне, что нужно было идти в несознанку с первого дня, а не размахивать руками после окончания драки — сейчас, когда приговор суда уже вступил в законную силу. Мы расстались недовольные встречей. Висеть на шее у доченьки я не захотел. Многие зэки, ты же знаешь, Ильдар, обирают близких, иные ищут стареющих баб — заочниц, пишут им красивые письма, сюсюкают им о любви и сочиняют стишата, выклянчивая подачки в виде колбасы или фильтровых сигарет. А я пошёл работать на промку, благо сгорела эта печка. Прежний огнеупорщик надолго заболел, и место его работы освободилось. В подмогу мне недавно подыскали тебя. Ты хороший подсобник, покладистый и смирный малый, хотя и басурман. Даже на воле такие терпимые абреки встречаются нечасто.
Стемнело. В продолжительный зимний вечер, когда произошёл этот немного тревожный разговор, осужденные Кучумов и Пакоста работали во вторую смену. Не то чтобы срочно кому-то понадобилась эта самая печка для обжига известковых камней, любовь к производству давно уже поиссякла у руководства. В неволе она появляется кратковременно, только при ожидании генералов из Москвы. Просто в ночные часы в промышленной зоне намного меньше догляда за всяким зэком. Дневные надзиратели расходятся по домам, а дежурные, их на промке — раз, два и обчёлся, наскоро перебравши по памяти тех немногих людей, которые остались что-то доделывать ввечеру, прячутся в теплушках, где преспокойно гоняют чаи да кофеи. Так устроено наше тело, ему, уставшему за день, ночью хочется отдыхать. В такой же полудрёме и работяги. Только шумный и сварливый лагерь, от которого они скрываются на работе — жилая зона, сердито сидит у телеящиков, спорит, играет в карты, безбожно выжимает у самых слабых осужденных их долги, загоняя в последнее рабство. Авторитетные зэки ревниво следят за всяким разговором и, если кто-то излагает что-то не по понятиям уголовщины, то тут же наперебой ему распальцовано объясняют его неправоту. Все эти бодрые люди, кишащие в жилзоне, выспались в течение дня. Другим же, честно уставшим на дневной работе невольникам, отсюда в пустыню путь закрыт. Забитому, оскорблённому человёку мешают окрестные стены, опутанные колючкой, и электрические замки на проходных. Очень хочется тишины. Но по доводке работать в промзоне в ночное время оставляют не всякий раз, а в поощрение за послушность.
— Меня уже давно никто не хвалил, Андрей Андреевич,  а, ведь, так хотелось этого когда-то в первые дни беды, — признался Кучумов. — Когда ты, появился из ямы с кипящим паром и вынес оттуда эти мешки, в которых лежали варёные кошки, я неожиданно вспомнил про свою младшую сестрёнку Маринку. Однажды зимою во время прогулки в детском саду она увидела двух мёртвых закоченевших маленьких крысок. Изо рта у них торчали длинные жёлтые зубы. В то время моя сестрица мечтала о котёнке. Она ходила в младшую группу детского садика, ей было всего четыре годика. Маринка почему-то решила, что эти крысы — котята. Она откопала, достала их из сугроба и спрятала под ворот своей овчинной дубленки, чтобы немного отогреть и приласкать. Но случился скандал. Это увидела воспитательница. Она попыталась отнять погибших животин. Но не тут-то было. Сестрица орала, кусалась, а крысок не отдала. Только мамка обманом дома сумела изъять эту дохлятину у девчонки. Да, эти жалкие твари были совсем не похожи на котят. Я же их тоже видел. Но моя сестрёнка была уверена в обратном — что они котята...
— Ты, наверное, осужден по семейному делу, скажи, Ильдар?
— Я, Андрей Андреевич… Осужден…
Ильдар Кучумов задумался прежде, чем открыть свою душу нараспашку для постороннего человека. Как правило, такие беседы нежелательны даже в огромном мире. Распахнутая душа легко ранима и горяча, а люди повсюду — мстительны да жестоки. Плюнет любой из них в огонь такой души и случится взрыв. Вот так же капля воды выплёскивает тонны металла в процессе плавок. Задушевные беседы опасны, как металлургический процесс.
— Ты ошибаешься в том, что я послушный абрек, Андрей Андреевич. Я очень жестокий человек, когда встречаю несправедливость.
Котёнок поднялся со старой поролоновой подстилки, куда его определили на отдых новые люди, уже вторые, с которыми он столкнулся в кошачьей жизни; первыми были его поимщики, отправившие на смерть; ткнулся мордочкой в рядом стоящую пустую стальную тарелочку; качнул её лапой. Услышавши неожиданный грохот, отпрыгнул; немного переждал и, когда резкие металлические звуки утихли, осторожно, крадучись, вернулся к месту принятия пищи. Потыкался носом в плиточные полы, где ещё оставались какие-то крохи от рыбы, что-то, видать, нашёл и скушал, потом вопросительно посмотрел на людей, безнадёжно мяукнул и отправился досыпать на лежанку, поближе к теплу от отопительной батареи, а беззащитный Кучумов окунулся в прошлое, как в пучину — в дни его далёкой жизни.
— Абрек?.. Да, какой из меня абрек? Тот, кто говорит, что я — абрек, настоящих абреков не видел никогда. Я не абрек. Я родился в Москве и жил в московской квартире, не зная религий и настоящей войны. Да-а, мы играли в зарницу, играли в войнушку и поклонялись героям, победившим фашизм. Полный патриотизма я посещал спортивные клубы и неплохо научился стрелять и драться, даже однажды стал чемпионом по рукопашному бою. Но спортивная и смертельная это — две разные схватки. Когда я отучился в начальной школе, меня отправили воевать. И я убивал себе подобных абреков множество раз. Мне никогда не будет прощения от мусульман, от моего исламского мира, ибо мои руки в их крови по самые плечи. Ведь, я убивал свою родню.
— Ильдар, ты сгущаешь краски, — вставил Пакоста. — По протоколам я тоже убил свою жену. Но я в это не верю, и ты не верь. Мы не убийцы. Мы только жертвы стечения обстоятельств. 
— Ты, может быть, — жертва, а я — солдат. Мир повсюду колотит от несправедливого перераспределения денег, вырученных от продажи и перепродажи природного богатства. Повсюду рулят элита и олигархи. Для них мы — всего лишь жалкий народец, ничтожное население и законопослушная начинка для государственности. Но чтобы не вякали, нам тоже кидают кости и убеждают, что вся нечистая сила находится не в Кремле, а приходит из-за бугра. Вчера обвалили цены на нефть, а сегодня, вот, отказались от нашего газа, назавтра они введут иное эмбарго — пресловутые санкции внешнего мира. Где-то объявятся террористы, и, вот, мы уже отправляемся на войну и погибаем за интересы политиканов. Приходит неволя и с нею баланда. Со стола у меня навеки исчезли пышные пирожки, а сегодня убиты кошки. Безобидные, добрые, кто же их хотя бы раз в жизни не гладил? Каждое лето в нашем лагере надзиратели вырывают с корнями всякий укропец и вырубают хилые насаждения деревьев. Это уже сверх того наказания, которое ниспослал по религии нам Создатель за яблоко, съеденное Адамом в раю. Ты ещё не уснул, Андрей Андреевич от этой моей пустопорожней болтовни?
От сырости подполья половые доски в биндюжке немного разбухли и подгнили. Ещё прошлым летом Пакоста сделал в них отдушины. Он насверлил два десятка отверстий, чуть-чуть потолще большого пальца. От этого полы немного подсохли, но время от времени в помещении стала появляться маленькая мышка. Андрей Андреевич оставлял для неё кое-какие крошки от пайки да приносил ещё пшеничные зернышки. На мельнице зерна было валом, и полгорсточки пшенички набрать в карманы не запрещалось. Мышка питалась, мелькала повсюду, но исчезла, когда в мастерской появился котёнок. Он, вдруг, насторожился. Осторожно поднялся с лежанки и бесшумно подкрался к отверстию, откуда эта мышка обычно приходила поесть. И замер. Почуяв котёнка, должно быть, голодная гостья остановилась. Ни скрипа, ни шороха из подполья не раздовалось, только издалека доносилось клокотание пара. Это работала маленькая котельная промышленной зоны. Какое, однако, счастье, что есть спокойное время суток — ночь и тёплое место в жестоком мире без лишних глаз и суеты. Вскоре котёнку надоело выслушивать мышку. Он подошёл к замолчавшему Ильдару, потёрся об его ногу. Потом запрыгнул на этого человека, вначале на коленки, следом, царапаясь за одежду, поднялся к нему на плечи, расположился на шее и взялся вылизывать голову, чуть покрытую щетиной.
— Да, я ещё не уснул, — отозвался Пакоста. — Я слышу твои рассказы. Из-за бугра они обвалили наши цены на нефть и пришла война. И что это сверх того наказания, которое ниспослал по религии нам Создатель за яблоко, съеденное Адамом в раю. Котёнок тебя обожает и лижет, ведь кошки любят только хороших людей. Ты — мальчишка, а не абрек.
— Словно мёртвые кошки, которых ты разбросал по снегу в поиске жизни, лежали почерневшие люди в глубоком и просоленном подземелье. В нём раньше хранили мясо для солдат, но воинская часть уже давно опустела. Её военные переехали в новое место. Вокруг стояли разрушенные казармы, между ними петляла местами ободранная, уже никому ненужная, теплотрасса. Все эти руины находились чуть поодаль от населённого пункта, затронутого войной. Только одному холодному погребу нашли достойное применение. Он был построен из фундаментных блоков. На лето погреб обложили снаружи толстым льдом и поверху, по его крыше, утеплили старыми минеральными плитами с разрушенной теплотрассы. Была какая-то ржавая кровля из старой помятой жести. Те же солдаты, которые покинули это место, сюда привозили убитых людей из-под завалов разбитого города. Вначале покойников было совсем немного, но война продолжалась, и день за днём появлялись всё новые и новые трупы. Сюда приходили заплаканные женщины, дети и старики. Они искали своих любимых людей. Внутри этого страшного ледника мерцали подвешенные лампочки-переноски, в руках у посетителей прыгали ручные фонарики, стоял тяжёлый запах смерти. Трупы были накрыты: где брезентухой, где стеклотканью, ободранной на этой же теплотрассе.
— А ты-то откуда об этом знаешь? — спросил Пакоста.
— Мы тоже искали своих солдат, когда вдова и осиротевшая дочка, рыдали над трупом пожилого абрека. Потом же, путаясь в юбках, зарывшись в чёрных платках, они его тащили на волокуше более километра в город, да не по снегу, а по липкой слякотной грязи в ту сторону, откуда грозила война. Я бы помог. Но я для них был агрессор.