Работа огня

– Ты всё ещё не спишь? Тогда я, может быть, успею кое-что тебе рассказать. И, может быть, когда-нибудь потом ты поймёшь. Слушай. Это было очень давно.

***

В сарае было темно, хряк возился где-то совсем рядом. Есть хотелось отчаянно. Эх, с горечью подумал Эрин, вот зарезать бы его сейчас, да и слопать. А ведь когда-то имя ему дал. Глупее не придумаешь – нарекать домашнюю скотину. Эрин ни за что не сознался бы в этом братьям. Ещё чего. Гейрт будет смеяться до слёз, если узнает. А Граннус – и того хуже. И здесь устроит соревнование со старшим братом. А вот Бахи не станет: усмехнётся только и пожмёт плечами. Ну, Брейдинн подмигнула бы ему, а над причудой младшего братца похихикала бы с подругами, где-нибудь в городе, у колодца. Невелину всё равно, ему ещё только девять. Но он бы тоже, пожалуй, посмеялся с остальными, чтобы выглядеть взрослее. Промолчит только Луг: он вообще пока не разговаривает и даже не ходит. Отец по обыкновению своему сказал бы: «Глупый ты, сын фэйри» и отвесил бы подзатыльник. Легонько так, на всякий случай. И только мама обняла бы, как маленького, провела бы рукой по белёсому затылку и спросила тихонько: «Как поросят назовёшь, что от него народятся?»

Самого Эрина вначале хотели назвать Немосус: мать нашла его прямо у ручья, из которого в селении берут воду. Но имя ей не понравилось, а отцу было всё равно, и тогда она сама нарекла найдёныша Эрианнус – «высокородный». Это звучало, как насмешка, но мать только хмурилась и повторяла: «Кого попало сиды с богатым приданым не оставят». Кто-то и впрямь верил, что сиды бродят ещё по земле и могут дитя подкинуть, а могут и похитить. Кто-то отмахивался: сказки, мол, это всё. Однако, спелёнат был младенец отрезом из очень тонкого, хорошо отбеленного льна, а прямо в корзине, где он лежал, отыскался серебряный торквес.

Эрин нащупал в темноте охапку ботвы, бросил хряку в корыто и вышел. Вокруг посерело, ветер сделался тише. Увидеть бы сейчас рассвет… Все уже и позабыли, что это такое. Хорошо ещё, что по ночам видно луну и звёзды. Вот как сегодня. А с утра там, где должно быть солнце – тень какая-то, и то ли заслонило его этой тенью, то ли не взошло оно совсем. День, сотворённый от начала мира, вроде как наступил, а светило дневное корова языком слизала. Эрин мотнул головой, чтобы стряхнуть сон, размял озябшие пальцы и отправился за водой.

А когда с полными вёдрами шёл назад, чуть не попал под копыта лошади, галопом летевшей с их двора. Парень глянул всаднику вслед, отряхиваясь от грязи. Это мог быть только гонец из Бриана, больше некому. Что ему нужно было? Эрин вдруг рванул к дому, чуть всё не расплескав.

Недобрые вести привёз гонец. Да с Самайна их и не было, добрых вестей. Сначала солнце пропало, а теперь, вот, у ториса жена умерла. После какой-то неведомой хвори. Старики в Бриане, и здесь, в Дунне, ворчали: это, мол, всё от того, что Бойд вторую жену взял, против обычая пошёл. Отец соглашался: виданное ли дело – вторая жена при живой-то первой. Эрин понимал, но женщину было жалко. Молоденькая совсем…

– Эй, мать тут лепёшек испекла. Отнеси-ка, передай от нас на поминки. Вот на, держи, горячие.

Свёрток согревал руки. Расщедрился отец. Пять ячменных лепёшек – теперь этим всю семью можно накормить. Мама с Брейдинн когда готовят, ни одной крошке, ни зёрнышку упасть не дают. А ну как не появится солнце к весне. Запасы старые беречь не будем, так с голоду и помрём.

***

В Бриане в последнее время народу на улицах было мало. А сегодня и вовсе никого. Только посреди площади, напротив дружинного дома прямо на земле сидел старый Винн. Ну да он всегда тут.

– Что приуныл, высокородный?

Эрин не обиделся. Старик если и подшучивал над ним, то не зло.
Никто не знал, откуда он взялся. Возник в городе после Самайна, и сначала в этом увидели недобрый знак: солнце пропало, теперь ещё бродяга этот. Не он ли навёл на остров беду колдовством каким-нибудь? Но дед дурного никому не делал, на вид был вполне безобиден и абсолютно нищ. Намудрил себе шалаш прямо на торжище, с краю. Мхом его обложил, очаг смастерил, да так и прижился: то иной раз у менял кусок выпросит, то объедков со стола ториса ему перепадёт.

– Солнца нет, оттого и приуныл, чего веселиться-то. – Эрин вздохнул и опустил плечи.
– А съели его, говорят. Было такое уже когда-то. Давно было, в древние дни.
– Откуда ты знаешь?
– Я много чего знаю. На то я и старый Винн. – Дед ухмыльнулся в спутанную бороду. – Их потом собрались да и порешили, солнцеедов тех, а солнышко на небосклон вернули. – Он не спускал с парня глаз, продолжая загадочно улыбаться. – А, малый? Так дело было, что думаешь?

Эрин пошуровал в мешке, извлёк оттуда четвертинку лепёшки, ещё тёплой, подошёл и протянул старику. Вольно же ему небылицы плести. Куда солнце делось, того никто не знает. В ночь на Самайн всё сделано было чин по чину: и костёр зажжён на поляне у старого дуба из вновь добытого огня, и песни спеты. Известное же дело – если не зажгут костёр, погаснут все огни на острове: старый-то огонь, он же долго гореть не может, каждый год новый нужен. В общем, встретили зиму, как от века положено, а она всё равно наперекосяк пошла. Только друиды теперь и могут сказать, что стряслось. Да вот кто его поймёт: может у друидов на большой земле тоже темень не лучше здешней. Солнце-то одно на всех. Тьфу, ну такие мысли куда подальше. Совсем от них страшно и тоскливо. И Эрин представил себе друида – высокого старика с длинной седой бородой в белоснежных одеждах. Он стоит в каррэхе и правит шестом, плывёт по реке людям на помощь. В жизни парень никогда их не видел.

***

В месяц зимних огней Эрин стал замечать, что кто-то лазает в погреб. Дня теперь и вовсе почти не было, но по утрам был иней, и от этого земля светилась во мраке белёсым светом.

Дважды Эрин устраивал засаду на незваного гостя. Первый раз – вместе с Бахи. Просидели чуть не до утра, замёрзли, как псы распоследние. Под конец Бахи плюнул, сказав, что брату, должно быть, померещилось. Потому, что человека они бы давно уже обнаружили, не по шуму, так по следам. А для фэйри, если они и бродят тут, мать выставляет на крыльцо блюдце с угощением, так что воровать им никакой нужды нет.

На следующий день Эрин спустился в погреб с лучиной, чтобы ещё раз всё хорошенько осмотреть. Вроде, ничего не тронуто. Он заглянул в крынку со сливками, и тут его взяло сомнение. Вот, ей-ей, меньше, чем вчера было. А дома их никто не пил. И проса как будто, меньше, и яблок сушёных…

Вечером, вооружившись луком и стрелами, он засел за свиным сараем. Устроился на прихваченном из поленницы чурбачке, притих и стал ждать. Ветер, казалось, притих вместе с ним, боясь спугнуть ночного вора.

Слышно было, как хряк возится за деревянной стенкой, устраивается на ночлег. Тихо-тихо шелестело что-то в кроне липы. А совсем высоко, над мягкими тучами шли по небу звёзды, почти бесшумно, с очень тихим серебряным перезвоном. Зачем только лук брал: луны нет, темнотища – глаза выколешь, темнее не станет. Он закутался поплотнее в плащ и решил думать о чём-нибудь тёплом. О лете. Каким оно теперь будет без солнца-то? Съели или не съели, а верить, что светило вскоре объявится, как ни в чём ни бывало, было, почему-то, всё труднее. Эрину вдруг стало страшно. От темноты, которая вообще не известно, когда закончится. А может, и вовсе никогда. От того, что покинутая теплом и светом земля ничего больше не родит. И никто не знает, что случилось, и как теперь быть.

Мрачные мысли прервал еле слышный скрип. Можно красться, как мышь, или лететь, как сова: ничего не задеть и не потревожить, но несмазанные петли даже фэйри не минует.

Стараясь двигаться и дышать как можно тише, Эрин выбрался из-за сарая. Иней уже выпал, и глаза, немного привыкшие к темноте, уловили какое-то движение. Да и сама темнота у входа в погреб как будто была чуть гуще. Охотник размахнулся и запустил в неё камнем. Темнота взвизгнула и метнулась прочь.

***

– Ну и чего ты стрелять не стал? – спросил Бахи сурово, подражая манере отца.
– Да куда стрелять-то, темень такая…
– Кто, хоть, там был, увидел?
– Не-а, не увидел. Пойдём, следы посмотрим.
Когда они склонились над узенькой тропкой, Бахи прочёл след на примятой траве.
– Копыта. Конские. Ну, дела!

Но лошади не было. И быть не могло. А всех очевидцев ночной охоты – только Эрин, беспомощный в темноте, да на плетне – продрогшая галка.

***

Дорога всё вилась и вилась среди холмов, заросших болиголовом. В том, что холмы полые, Руадан не сомневался. Если бы не вечная теперь темнота, здесь было бы, наверно, красиво: разнотравье и простор. И следы разглядеть было бы гораздо легче. Иногда горец останавливался, чтобы передохнуть и думал, какая же она из себя, эта лошадь фэйри. Жеребец это или кобыла? И какой масти? Почему-то она виделась ему или тёмной, с гривой цвета весенней ночи, или уж совсем белой, как туман в родных краях. В краях, куда вряд ли суждено ему вернуться. Но уж лучше быть там забытым и даже проклятым дальней роднёй, и никогда больше не знать удачи ни на охоте, ни в каком другом деле, чем участвовать в резне кланов, которые оба ему родные: один по отцу, другой – по матери. Лучше всю жизнь провести здесь, на чужой равнинной земле, гоняясь за призраком, чем испачкать руки в крови собственных братьев.

Руадан свернул с тропы, чтобы немного срезать путь. Трава щекотала ему ноги, доставая до края горской туники. Зато бежать было непривычно легко. Цепочка следов то пропадала, то явственно проступала на влажной глине тропинки. Горец бежал  и думал, что, должно быть, он наступил в неурочное время на цветок зверобоя, потому и явилась ему лошадь фэйри. Но вместо того, чтобы носить человека по полям всю ночь напролёт, она морочит его теперь, увлекая охотой. Он всегда считал это бабьими россказнями, а теперь и вправду готов был поверить. Лошадь привиделась ему утром, неделю назад, и Руадан мог поклясться хоть родными горами, хоть знаменем своего клана, что это был не сон.

Он и сам не знал, для чего ему это. Может, жизнь переменится волшебным образом, если он догонит волшебное создание? Напрасно он, что ли, сюда перебрался? Это, конечно, ещё не Земли Блаженных, но всё-таки остров.

***

В лесу царствовал холод. Редкие снежинки кружили в воздухе, опускались на землю, тревожили тайную жизнь под палыми листьями, в дуплах старых деревьев. Старшие братья охотились сейчас где-то в лесах за рекой. Брейдинн и Неллин хвалились, что пойдут собирать яйца казарок в скалах на побережье. А сына фэйри отправили за хворостом. А когда все вернутся с добычей, то ко всему этому добру ещё бы голову копчёного козьего сыра. Ну, или хотя бы полголовы. И пир в День середины зимы будет не хуже, чем у сидов. Да вот только сыр тот давно уже съели.

Вязанка за плечами была уже чуть ли не больше самого Эрина, но он согласен был еле волочь, чтобы только не тащиться лишний раз в промозглый зимний лес. Он пожалел, что спустился в овраг: на дне было сыро, а веток почти не было, хотя древесные кроны нависали со всех сторон. Как будто кто-то уже собрал здесь весь хворост и ушёл лёгким шагом, не оставив ни следа на замёрзшей земле.

Эрин сбросил вязанку и огляделся. Далековато забрался. Честно признаться, он вообще не помнил этого места, хотя лес со стороны сельских пастбищ знал, как свои пять пальцев. Вроде бы, всё время шёл на север. Где же тропа? Ага, вот она. Значит, надо просто повернуть назад… Он уже ни в чём не был уверен. Поди найди теперь, где север, а где юг, если солнца нет. Да и ночь совсем скоро, вон, самые ближние стволы не разглядеть уже в темноте. Эрин постарался успокоиться. Скоро ночь, а значит, звёзды. Идя по звёздам, он без труда отыщет дорогу домой. Но будет ли небо ясным? Сколько времени придётся провести в зимнем лесу одному, без огня? Он не собирался оставаться здесь надолго и не взял с собой ни кремень, ни трут, ни хворост, высушенный дома у очага. И лук он с собой не брал: не на охоту же. Хорошо, хоть прихватил  охотничий нож, подарок отца. Эрин вздохнул, поднял свой хворост и побрёл по тропе, уже почти наощупь, напряжённо вслушиваясь в звуки вечернего леса.

Лес густел, человек устал и замёрз, и идти становилось всё труднее. Выбравшись из оврага, он решил передохнуть. Первые звёзды перемигивались в просветах между деревьями. Слава Небу. Теперь не зайти бы в болото.

Было тихо, если не считать обычных лесных шорохов. Но у Эрина росло, неведомо откуда взявшееся странное чувство, будто он здесь не один. Кто-то ещё стоит неподвижно в тёмной чаще, совсем близко, и наблюдает за ним. Эта уверенность удивляла и пугала. Он сделал ещё несколько шагов и замер. Прислушался. Тихо. И всё же.

Если тот нападёт из темноты, он успеет прижаться спиной к стволу и выхватить нож. Успеет? Тревога нарастала, и мысли неслись, как табун перепуганных лошадей. До того самого мгновения, как что-то коснулось плеча. Это не могли быть зверь или птица – слишком твёрдо и уверенно. Знакомое касание руки, почти человеческой, только прохладной, без привычного тепла. Эрин вздрогнул, и мысли сорвались в пропасть. Остался только крик и дикое напряжение объятого ужасом тела. Он рванулся вперёд, но вторая рука тут же вернула его обратно.

– Тише. Тихо. Всё хорошо. Я не разбойник и не мертвец. Всё хорошо, слышишь?
Эрин не слышал. Только понимал, что убежать не удалось, но почему-то он ещё жив.
– Сядь и успокойся. Вот так – повторил из темноты спокойный голос, и парень почувствовал, что сидит на чём-то твёрдом, немного пружинящем. Да это же хворост. Дыхание постепенно возвращалось обратно в грудь.
– Ты кто? – просипел он, обретая возможность говорить.
– Считай, что я путник. Зови меня Эмрис. Могу я узнать твоё имя?
– Эрианнус, – с трудом выдавил Эрин.
Круглым дураком надо быть, чтобы вот так назвать своё имя первому встречному. Да ещё – встреченному ночью в зимнем лесу. Но Эрину, потихоньку отходившему от пережитого, сейчас было почти всё равно.
– Понятно, – чужак усмехнулся в темноте неведомо чему, и отпустил, наконец, его плечи. Бежать парень уже просто не мог.
– И что ты здесь делаешь, Эрианнус?
– Тебе-то чего? Сам здесь что делаешь? – страх уходил потихоньку, уступая место злости.
– Неучтиво отвечать вопросом на вопрос, отрок. Смотрю на звёзды.
Эрин невольно поднял голову. Холодные огоньки по-прежнему путались в кронах деревьев, как диковинные цветы. Он попытался увидеть знакомые созвездия, но ветки мешали ему.
– Ничего не замечаешь? – подал голос странный собеседник. И прежде, чем отрок успел удивиться, бесцеремонно развернул его в другую сторону. В темноте можно было разобрать руку, указывающую куда-то вверх и вдаль. – Смотри вон туда, на юго-восток.

В детстве Эрин любил наблюдать за звёздами. Братья смеялись и говорили, что смотрел бы он лучше себе под ноги. Он смотрел. А потом всё равно забирался на старую липу за сараем и вглядывался в небо. Он знал, какие они бывают, небесные очи, в самое разное время года. Летом – огромные и яркие, зимой – далёкие и какие-то хрупкие, но всегда холодные. Сейчас же в небе сияло что-то доселе невиданное. Эта звезда была намного больше прочих и светила она каким-то удивительным светом, тёплым, ласковым, сразу и не разобрать, серебряным или золотым.

Эрин глядел во все глаза: раньше такой точно не было. Она будила в нём чувство, которое он и назвать бы не смог. Будто всё образуется, всё будет хорошо. Но не сразу, а после многих испытаний.

– Что это? – спросил он у незнакомца, назвавшегося Эмрисом и наблюдавшего сейчас за ним из темноты.
– Я не знаю, – не сразу ответил тот. – Она зажглась недавно. Но предположения у нас есть. Мы назвали её Астэлл. По вашему – Воргелл.
– Ты из полых холмов? Из сидов? – догадался вдруг Эрин. Но тот его уже не слушал, возился с чем-то на земле, чуть поодаль. До человека донёсся хруст веток, потом что-то щёлкнуло, и внизу расцвело пламя.
– Мне он не нужен, а вот тебе согреться не мешает, – проговорил Эмрис, кивнув в сторону костра, который сразу выхватил из темноты и его, и необъятный ствол соседнего граба. Эрин замер. В том, что чужак – сид, теперь не осталось сомнений. Хотя паренёк никогда их раньше не встречал, только очень давно, ещё ребёнком, сидя вечерами у очага, слушал сказки про сокрытый народ – древних жителей этой земли.
– Еды у меня нет, – прервал его мысли Эмрис, – так что, придётся тебе лечь спать голодным. Зато рад сообщить, что этой ночью ты останешься жив. Если, конечно, не учудишь что-нибудь. Не сбежишь, например, или не убьёшь меня. – Сид поднял узкое лицо, красивое, как у девицы, и выразительно глянул на человека, продолжая подбрасывать в костёр толстые ветки, которые – вот чудеса – сразу же схватывались огнём.
– Ты видел когда-нибудь диких вепрей?
Эрин, опомнившись, растерянно покачал головой.
– Ну конечно. – Сид закончил работу и отряхнул ладони. – Если бы встретил, вряд ли рассказал бы потом кому-то.

Эрин и правда очень замёрз. Он нашарил в темноте свою вязанку и, подтащив её к костру, уселся близко-близко, чуть не в самое пекло. Некоторое время сидели молча. Мир вновь обретал почти привычные очертания. Парень даже первым нарушил тишину, спросив, что за вепри такие. Нет, кабаны в окрестных лесах водились, но по голосу сида ясно было, что разговор не о них. Теми же вечерами у очага Эрин слышал сказки о Дикой Охоте, а в одну из длинных осенних ночей даже, кажется, слышал её саму: вой и лай нездешних собак, топот копыт и крики загонщиков, от которых мороз так и гуляет по коже.

– Нет, человечек. Если бы так – не уцелело бы здесь ни одного вепря. Но давно уже верховный король всех земель не выгонял своих псов. Знать, почему – не для смертных. Скажу только, что охотятся на них теперь, кто как может.
– Поэтому ты здесь?
Эмрис не ответил, только улыбнулся как-то грустно. Потом встал и подбросил дров.
– Спи, парень. Завтра вернёшься домой. Сразу найдёшь дорогу.

Его, и правда, совсем сморило. Может, дело здесь было в жарком огне после холода и потрясений, может, ещё в чём, но даже про пустой живот он забыл, завернулся в волглый плащ и завалился на хворост.

Засыпая, он видел, как фэйри сидит у костра, простёрши ладони, а из-под них взлетают маленькие огненные бабочки.

***

В городе Рыжий возник в начале месяца вод. Родом он был откуда-то с севера, из горных земель. Как тамошний народ именует сам себя, никому не ведомо, а вот здесь на острове их зовут Каледони, от слова «калед». Твёрдый, упорный, стало быть. И есть за что их так называть.

В общем, повар у ториса, естественно, уже был. Из местных, не старый ещё, но хромой от рождения. А этот явился и сразу дал понять, что готовит он справно и изрядно в этом деле поднаторел. Ну, раз так, решили устроить им обоим испытание, прямо на кухне Длинного дома. Пусть зажарят свинину, а торис попробует из того блюда и из другого, и решит, кому из них впредь свой стол доверять.

Стало быть, принялись они за дело. Горец мясцо вертит и так, и эдак, травы разные туда сыплет. Только наш-то кухарь – пройдоха ещё тот: успел незаметно припрятать соль, а себе загодя отсыпал куда-то за рукав. Известное дело, мясо без соли – что твоя трава. Ну, думаем, пропал ты, горец. Отведает сейчас Бойд твоей стряпни, да и погонит тебя отсюда в шею. Тот сопит, старается, наши ребята его только подбадривают: «Эй, рыжий! Ты гляди там, так порося приготовь, чтобы он назавтра снова бегал, как свиньи риггса Мананнана». Старший орёт: «Ты, главное, держи его, чтоб он у тебя прям сейчас из-под ножа не удрал», и ржёт, что твой конь.

В общем, пока суд да дело, приготовили оба. Ториса зовут. Пришёл. Только не сболтните мне, говорит, где чьё. Я вначале спробую, а потом так вслепую и решу. Берёт, значит, рыжего миску, и кусок в рот тянет. Мы с ребятами смотрим – что ж будет? А Бойд пожевал-пожевал, да и одобрил. Порося несолёного одобрил! Хорошее мясо, говорит, не ел я ещё такого. Пряное, говорит, и вкусное.

Да что там долго рассказывать? Так и остался каледонец на кухне.

***

Во все времена с приходом несчастий люди чаяли помощи с островов. Благословенные земли далеко в море не ведают ни бед, ни старости, ни смерти. Острова Блаженных. Кто приплывёт оттуда на белоснежных ладьях на выручку страдающим людям? Или прилетит, перекинувшись в белых птиц? И что делать тем, кто сам живёт на острове, кто сам – земля за туманами? Где их надежда?

Эрин выгреб золу из очага и принялся мести пол. Дорога домой, и правда, нашлась тогда быстро. Когда он проснулся, костёр потух, и Эмриса, конечно, уже не было. Когда пришёл, мать заплакала, а отец отвесил хорошую, нешуточную затрещину. Где носило недоумка? Так всех перепугать, это ж надо было!

Уже месяц белого ветра, а он до сих пор приставлен в наказание к женской работе. Впрочем, Эрин не особенно из-за этого переживал. Жалко было, что не успел расспросить сида об их королеве. Говорят, она прекрасна, как луна, и никто из ныне живущих людей её никогда не видел, а видели только герои древних времён, да и тех – раз, два и обчёлся. И о том, когда же взойдёт солнце, тоже не спросил. Вот уж это, и вправду – причина горевать. Сокрытый народ, поди, знает.

Третьего дня торис Бойд объявил, что ждать, сложа руки, больше нельзя и надо ехать к друидам на большую землю, в Тару. Если уж где и искать помощи – так это у них. Да что там, в Тару: люди готовы были хоть в сиды стучаться. Да вот есть ли ещё кто-то там, внутри, или только тени седой старины бродят в полдень среди холмов? Эрин рассказывал о том, кого встретил в лесу, но ему мало кто верил. Небось, примерещилось мальчишке со страху или даже вовсе приснилось. Он и про чудную звезду рассказывал, но тут уж слушали и того меньше. До звёзд ли сейчас, когда солнце подевалось невесть куда?

Отец и старшие братья ушли в город – помогать снаряжать корабль. Гейрт и Граннус только и говорили, как бы отправиться в Тару с посольством. Дома пусть сидят женщины, дети, старики и подкидыши фэйри. А дело мужчин – уплыть на большую землю и привезти подмогу, какой бы она ни была. Правда, сам Бойд решил остаться, а за себя посылал старшего из своих людей, говоря, что всё равно он не риггс, так какая друидам разница, кто им дары привезёт. Сиды ушли давным-давно, некоторые в них и не верят уже, а он всё равно себя признаёт торисом, а законным властителем острова почитает Мананнана, сына Ллира. И каждый год исправно платит ему дань тростником, как тот повелел когда-то. На кой сидам нужен этот тростник, никому не ведомо, а всё ж несут его люди на гору Баррул в День середины лета.

Разобравшись с метлой, Эрин пошёл принести воды и, проходя мимо погреба, который теперь запирали на крепкий замок, вдруг вспомнил отчего-то ту ночь в мёрзлом лесу, и как Эмрис разжёг огонь, и как сам он уснул там, голодный. Эрин оставил вёдра, вернулся в дом и нацедил молока в деревянную кружку. Кто бы ни был этот таинственный вор, авось нынешней зимой не протянет он свои копытца.

***

Руадан зачерпнул воды из большой бочки у входа – руки ополоснуть, и вышел из кухни на крыльцо. Очень уж внутри жарко и дым столбом. Серое небо темнело – вечер, стало быть. Пара менял собирали своё добро, и сидел под раскидистым деревом здешний старик.

Вскоре посыпал дождь, и Руадан хотел уже было идти назад, но тут краем глаза уловил в конце улицы какое-то движение. Вот что бывает с теми, кто наступит не в срок на цвет зверобоя. Всюду им потом мерещится волшебная лошадь. Ведь не мог же он прямо здесь, в городе, наяву увидеть её гриву, мелькнувшую за углом. Хотя, чем не шутят фэйри?

Горец перемахнул через перила и в несколько шагов одолел дорогу до поворота. Просто чтобы убедиться, что глаза ему лгут. Он вовсе не чаял встретить волшебное создание и, может быть, именно поэтому встретил. Перед ним посреди дороги стояла девушка, и взгляд её был удивлённым.

***

Обоз заметили издалека. Он тянулся из-за дальних дворов сквозь тёмный и сырой весенний день. Две телеги, украшенные лентами: одна нагружена чем-то, отсюда не разобрать, а другая – с людьми. Люди шли и по сторонам, нарядные, с волынками и флейтами. Когда это великолепие остановилось у ворот, почти все домочадцы были уже на улице. Отец стоял впереди, и на лице его читалось гостеприимство, но без заискивания, с достоинством. Мать держала на сложенной скатерти свежевыпеченный хлеб. По левую руку стояла Брейдинн с Невелином, а рядом с ними Бахи, чей взгляд, казалось, был прикован исключительно к мешкам в телеге.

Сваты попрыгали на землю, как по команде, и поклонились в пояс. Отец также степенно склонился в ответ.

– У нас есть, что предложить добрым людям, – изрёк первый из сватов, друг жениха: бородатый детина лет тридцати пяти. Сам Орэн, овдовевший, но тоже не старый ещё мужчина, стоял рядом с невозмутимым видом.
– Будьте нашими гостями, и прошу к столу, – отвечал отец, как велит обычай. И все – хозяева, а за ними гости – направились в дом.

В Дунне жили и охотники, не уступавшие в этом искусстве торису и его людям. И кузнец с учениками, менявший оружие, плуги и конскую упряжь на мясо и молоко. Кто-то держал овец и коз, как Офа, чей дом стоял на отшибе, у самого леса. Тот и своих пас, и за соседскими приглядывал за плату. А вот домочадцы Орэна пахали землю и сеяли хлеб. Этот человек даже в теперешней темноте не пал духом. Жернова у него крутились с утра до вечера, растирая прошлогоднее зерно. А телега привезла восемь мешков отборной пшеничной муки. Никто не знает, когда появится солнце, но ещё много месяцев семье Брейдинн не нужно будет думать о том, как прокормиться. Тут бы радоваться всем: и девице на выданье, и братьям, и родителям. Вот только Эмрис заметил, какая сестра стояла бледная, как сжала губы мать, провожая дорогих гостей, как чинно и холодно раскланялись они на пороге. Не такого приёма ждал Орэн за восемь-то мешков с мукой. Хотя, давно знал, что Брейдинн он не люб. Да кто ж её слушать станет, девку неразумную?

Сговор состоялся, но объявлять о помолвке не стали – отложили до возвращения старших братьев из Тары. После ухода гостей сестра побежала в город, плакать с подружками. А Эрин направился в лес – проверить силки на птиц.

– Куда ты, на ночь глядя? – вздохнула мать.
– А какая разница, если и днём ничего не видать, – отмахнулся сын.

В лесу он долго бродил по лунным дорожкам, но занимали его не птицы. В глубине души он надеялся встретить Эмриса. Однако, сида нигде не было.

На обратном пути его окликнул Офа, пасший овец.

– Эй, малый! А ты, говорят, видал ту звезду.
– Видал – Эрин кивнул. – И ты её видел, что ли?
– Да как же иначе – махнул рукой пастух. И вдруг понизил голос. – Просияла она мне, понимаешь, какая штука. Просыпаюсь среди ночи, гляжу на небо, а она лучами так и льёт. И так хорошо мне стало... Вот, сам не знаю, отчего. Пришёл домой, рассказал жене, она на смех меня подняла. За овцами, говорит, лучше смотри, а не на звёзды пялься. Да ну ты мою Арелу знаешь. А что тебе сид тогда сказал?
– Ничего не сказал. Велел беречься диких вепрей.
– Что ещё за новая напасть? – встревожился Офа.
– Сам толком не понял, – устало ответил Эрин.

***

А под самый Белтайн вернулось посольство из Тары. Ждали-ждали и дождались. Чего дождались, тому сами не рады. Нет, хвала Небу, все назад приплыли, живые и здоровые. Да вот надежды никакой не привезли. Только корабль причалил, Бойд старшего своего призвал и собрал всех на площади. В Таре, значит, были, речь держали. Дальние земли тоже впотьмах пребывают. Друиды светила оставшиеся наблюдают, а куда делось солнце, то им не ведомо. Так нам прямо начистоту и сказали. И с посольством не пошли, а обещали прислать от себя старца позже, когда понятно станет, что теперь делать и как быть.

С площади люди уходили молча, опустив голову. Кто-то плакал. Только старый Винн сидел возле Длинного дома, как будто так и надо. Не понимает, глупый дед: не соберём урожай, его и подавно никто кормить не будет.

***

Короткий осенний день подбирался к концу, и Эрин присел отдохнуть. Послушать, как ветер свистит в старой липе. Месяц плодов за окном. Только теперь от него одно название. Весной, на Белтайн снова сделали всё по обычаю. Костёр разожгли на поляне под дубом, землю водой окропили, девицу нагую на неё посадили. Только сажай девиц или не сажай, что может взойти без тепла и света? Урожая нет, начинается голодное время. По-настоящему голодное. Неизвестно, как там у Орэна, а у невесты его погребок невелик. Только на свадьбу теперь и надежда. Брейдинн сидела дома, ткала свадебное покрывало, пояса нарядные – себе и жениху, родителям – подарки: скатерти и полотенца.

А Эрин поймал-таки давешнего вора. Точнее, тот сам пришёл. Фэйри – их поди поймай.

***

Когда почтенный вдовец прибыл во второй раз, обсудить какие-то свадебные дела, невеста сказалась больной. И правда: девица в последнее время ну уж совсем с лица сошла. Родители тревожиться начали.

Назначили день свадьбы – пятнадцатый день месяца сжатого поля. Отец пошёл дочери сказать. Не обрадуется, понятное дело, но знать-то должна. Ищет – нет её нигде. Ринулись тут же в город: Гейрт, Граннус и Бахи, все трое при оружии, как на врага. Такой случай перед городскими девками покрасоваться. Только Брейдинн объявилась вскоре сама: пришла со стороны леса, бледная пуще прежнего, и глаза горят. Стала перед родителями и сказала хриплым голосом, что за Орэна она не пойдёт, а любит другого – одного из людей ториса, дружинника из Длинного дома.
Мать руками лицо закрыла, да так и замерла. А отец как кулаком по столу хватил –все плошки к потолку поскакали. Ах ты, блудливая девка! За что же нам такое?! За что мою седину позором кроешь? Мать и братьев за что на весь мир бесчестишь? Что мы тебе причинили, какое зло? Орёт отец – посуда звенит. Невелин в угол со страху забился. Ещё бы, редко мы отца таким видели. Почитай, что и не видели вовсе. Что ж теперь будет-то? И только сестра стоит прямо, в глаза смотрит, не моргая даже, а ответ у неё на всё один: «Утоплюсь». А! – отец ревёт – вот значит, к каким подружкам ты в город бегала! А она всё стоит, как кочергу проглотила. Да и что тут сделаешь? Перетерпеть надо: полютует родитель и решение примет, а там уж видно будет. Жалко ей и отца, и мать, и братьев, но без Руадана жизни и вовсе нет.

Отец, тем временем, утих, и от этого ещё жутче стало. Сидит, на стол навалился, думает, что теперь делать с дочкой непутёвой. Хоть и дура, и шляется незнамо с кем, а всё равно ведь родная кровь.

***

– Ну ты как там?
– Жива. Спасибо, братик.
Эрин оглянулся – нет ли кого – и снова приник к стене сарая.
– Тебе там еды хватит?
– Хватит. Её у всех теперь не больно-то много.
– А лучина?
– Горит. Тут их есть ещё, целых три про запас дали. Ты за меня не волнуйся, Эрин.
– Что отец-то сказал, когда запирал?
– Сказал: «Посидишь здесь, ума да совести наберёшься. А герой твой, если любит тебя, сам придёт».
Эрин умолк. Было слышно, как сестра шуршит за стенкой, устраивается спать на соломе.
– И как теперь быть?
– Ждать. – Брейдинн помолчала и добавила очень тихо. – Он ведь прав.

***

След петлял вместе с извилистой тропкой, а дальше терялся в траве между холмами. Но Руадан был уверен – сегодня! Сегодня всё решится: или он поймает эту треклятую лошадь, или она заведёт его в гиблые болота, а блуждающие огни её хозяев довершат дело.

Уверенность питалась тем, что время от времени он слышал стук копыт. Даже сейчас, если остановиться и задержать сбившееся дыхание, можно было расслышать там, на дне оврага… Горец начал спускаться, стараясь ступать как можно тише. Склон был достаточно пологий на вид. Достаточно, чтобы не скатиться с него кубарем, если оступишься. Но как только человек потревожил его, песчаная насыпь двинулась с места. Через мгновение уже не Руадан бежал, а склон влёк его вниз. Успев сделать пару шагов, горец упал и покатился, обдирая локти и колени.

Земля была устлана жухлой травой, поэтому, в себя он приходил не так уж долго. А когда сумел встать, то увидел, что наверху кто-то есть.

Рука сама потянулась к кинжалу, но через миг Руадан двумя ловкими движениями выхватил и бросил аркан. Стоявший на краю оврага перехватил его так же стремительно. Тогда горец выхватил дирк и бросился вверх по склону.

На ходу ему довелось немного разглядеть свою цель. А, разглядев – изумиться, как никогда в жизни. Сверху и до пояса это был почти человек. Бывают ведь люди, в лицах которых есть что-то звериное. Но взгляд, вместе с тем, был не злой, а озорной, скорее, и сейчас, наверно, немногим менее любопытный, чем у горца. А вот ниже пояса всё было покрыто шерстью, густой, тёмной и довольно длинной, так что, где начинались ноги о двух копытах, и не разобрать.

Наверно, так себя чувствует тот, кого ударило молнией. Так вот за кем он гонялся всё это время! Больше Руадан ни о чём сейчас не думал. Ему не было страшно и не хотелось драться. Он просто стоял напротив копытного чуда, окончательно ошеломлённый.

– Ну и задал ты мне жару, дитя гор, – изрёк между тем звероногий. – Знаю, знаю я, что с тобой стряслось. Меня зовут Финнодэри. А ты Руадан, мне это давно уже известно. Да, я из фэйри, ты верно всё понял.

Человек стоял и молчал, как рыба. Иногда он почти забывал о своём увечье. Например, раньше, когда днями напролёт охотился в горах, или чинил что-нибудь дома, или просто гулял по крутым берегам. Но иногда, вот как сейчас, он ненавидел себя до глубины души. Но что тут поделать? Только проклясть в который раз свою беспомощность. Руадан не мог говорить. С рождения.

– Ты столько за мной гонялся, что я и вовсе мог бы с тобой сейчас не разговаривать.

Горец подумал, что это навряд ли бы вышло. Зверюга, похоже, трепаться горазд на редкость.

– Но что остаётся бедному гельту? В полях, знаешь ли, поговорить особенно не с кем. Но Финнодэри не просто так пришёл, а по очень важному делу. Если выслушаешь меня до конца – узнаешь кое-что о своей возлюбленной.

Руадан даже почти не удивился: кому могут быть известны самые разные вещи, если не фэйри? Но вот встревожился он всерьёз. Что он сейчас услышит о Брейдинн, что с ней?

– Ничего плохого с ней не случилось, – продолжал звероногий, уловив его беспокойство. – Твоя девица сидит сейчас в сарае, куда запер её отец, и молит небеса, чтобы ты пришёл.

Немая тревога проступила на лице человека настоящей мукой.

– А помогаю я тебе потому, – невозмутимо продолжал словоохотливый фэйри, – что сам когда-то был таким вот горе-женихом. Будущий тесть выгнал меня прочь, ещё и собак спустил. Дочка даже не подумала за меня заступаться. Будто я не говорил ей, что она единственная на свете и прекрасная, как луна. Ну а сидам давно уже не по вкусу был мой весёлый нрав. Только и ждали эти господа случая выставить бедного Финнодэри за порог.

Горцу померещилось, что фэйри смахнул слезу.

– Так что теперь я вечный странник. Как люди говорят: ни кола, ни двора. Ни кусочка хлеба, ни крошки сладкого мяса, ни крынки сливок. Как поётся в старой песне: «Кто обогреет меня? Кто приготовит постель?»…

Брейдинн проснулась от удара в дверь, сильного и внезапного, как гром. Через мгновение дверь сорвалась с петель, и в проёме показалась копна огненно-рыжих волос. Ничего ещё толком не соображая, девушка вскочила и кинулась горцу на шею. Он прижал её к себе, потом осторожно отстранил, взял за руку и повлёк к дому.

***

Эрин понятия не имел, как найти этого человека, сестра даже имени его не назвала. Притащиться в Длинный дом и заявить, что ищет тайного сестриного полюбовника? Вот ведь стыда тогда не оберёшься. Зря он вообще в город ушёл, одну её оставил. Но колебаться и сожалеть пришлось недолго – Винн окликнул его из проулка, ведущего на площадь.

– Ты что-то потерял здесь, сын фэйри?

Эрин обычно за словом в мешок не лез, но сейчас не знал, что ответить. Рассказать старику, кого он ищет? А вдруг тому известно, какой он из себя, этот дружинник… Дед ведь дни напролёт тут сидит, всё про всех, поди, знает.

– Мне нужен один человек, из дружины ториса.
– Ух ты, вот как… И на что же он тебе?
– У меня к нему дело. Срочное.
– Ты глянь-ка. Солнышка нет, народ голодный сидит впотьмах, а он по городу шастает, дело у него срочное, видите ли. А без тебя никак не разберутся?

Эрин не понимал, зачем старик говорит ему всё это. А тот продолжал ворчать, странно и пристально глядя на парня.

– И что делать будешь, когда найдёшь? Не знаешь? Вот то-то. А ну, как человек тот никуда с тобой не пойдёт?

Негоже отроку говорить так с седым стариком: услышал бы кто – враз уши бы надрал, но тревога, копившаяся ещё с приезда сватов, поднялась на поверхность тягучим болотным пузырём и лопнула, брызнув гневом.

– Знаешь что, Винн: если есть чем по делу помочь – помоги, а нет – так отстань. Ищу кого – значит, надо мне, а уж как там оно дальше будет, это мне не ведомо.

В лице старика произошла какая-то мгновенная и неуловимая перемена: будто тень промелькнула и исчезла.

– Ну ладно, раз так. – Винн засмеялся. И Эрин подумал, что есть сейчас в нём что-то от нахохлившейся болотной цапли.

***

В сарае время тянулось медленно, осыпалось, как листья в безветренный день. Теперь же порхнуло и понеслось испуганной птицей.

Ну что ж, по крайней мере, оба они живы. И даже отец как будто уже остыл немного.
Когда они вышли на крыльцо, Брейдинн порывисто обняла любимого, так крепко, как только могла. А потом долго ещё стояла, глядя ему вслед, не обращая внимания на внезапно начавшийся ливень. Небо, пусть охота будет удачной! Пусть Руадан найдёт и убьёт дикого вепря, и принесёт отцу шкуру – выкуп за дочь. Нужно успеть до Самайна. Небо, умоляю тебя…

***

А в месяц палых листьев в селении проснулись от крика. Не петушиного, как раньше, когда солнце появлялось в свой час. Ранним холодным утром где-то на окраине страшно, истошно кричала женщина.

Эрин прибежал одним из последних – их дом был дальше всех. У опушки леса, где берёт начало ручей, сновали люди, а у самой воды стояла Арела, жена пастуха, опираясь на чьё-то плечо. Её ещё трясло, и слова трудно было разобрать. Она часто прерывалась, глядя в сторону леса так, будто ждала оттуда свою смерть. Там ходил кто-то из селян, голоса доносились глухо, их глотала промокшая за ночь земля. Потом Эрин увидел, как из-за деревьев показались двое мужчин, они волокли что-то, накрытое грязным, рваным плащом. Арела глянула, и тихонько завыла. А рядом стоял её сосед, дуннский кузнец, и даже в тёмном мареве наступавшего дня лицо его было серым. Это его ученика положили только что на траву. Кто-то осторожно взялся за кончик плаща, и Эрин, не выдержав, отвернулся. Он не мог смотреть, но уйти тоже не мог: стоял, как привязанный, и слушал снова и снова про следы от клыков и про рваные раны. Дикие вепри! Он же говорил им прошлой зимой, всем им говорил!

Осень вступила в свои права, и дни становились короче. Летом небо хоть как-то серело ещё по утрам, теперь же казалось, что ночь переходит в ночь, лишь по краям чуть выцветая, как старое платье.

Прошлогодние припасы закончились, нынче дома у Эрина каждый съедал хорошо, если по пол лепёшки и куску солонины в день. У мамы пропало молоко, и маленького Луга нечем стало кормить. Муку, привезённую Орэном на сватовство, пришлось вернуть. Он раздал её односельчанам: не пристало самим есть досыта, когда прочие голодают.
Друиды так и не появились, и никаких вестей от них не было. Бойд собрал народ на площади и сказал, что сам пойдёт в Тару, но сперва разыщет этих проклятых вепрей и сделает вертел из своего копья. Торис слов на ветер не бросает: к ночи того же дня, когда погиб кузнецов подмастерье, конный отряд умчался в леса. А Эрин побрёл домой.

Под утро снилось ему странное. Разве бывает так: холмы, низины, дороги между ними, и всё покрыто песком. А ночное небо, как песком, усыпано звёздами. И между песчаным небом и песчаной землёй идут люди и невиданные горбатые лошади. Идут они на запад вслед за самой яркой звездой, и перестук лошадиных копыт разносится в пустоте…

Эрин открыл глаза. От голода ныл живот. Кто-то топал снаружи, на улице. Он обулся, набросил плащ и вышел за дверь. Там был Финнодэри. Приплясывал среди бесплодных грядок в полутьме, не то ночной, не то уже утренней. Увидев человека, ничего не сказал, подошёл к плетню на краю огорода и взрыл землю копытцем. Потом глянул на Эрина, подмигнул ему, легко перемахнул через плетень и умчался к лесу.
Парень присел на корточки возле плетня и, запустив пальцы в холодную землю, нащупал что-то твёрдое. Так и есть. В прошлом году здесь растили репу. Он стал копать, так осторожно, как только мог. А когда извлёк корнеплод, то отёр его от земли полой плаща.

Первым, почти неодолимым желанием было впиться в него зубами. Прямо вот так, даже водой не помыв. Эрин сглотнул слюну и безотчётным движением спрятал репу за пазуху. Он отнесёт её матери, здесь даже раздумывать нечего. Эрин вдруг принялся копать дальше. Он вцеплялся в тощую почву, грязь сочилась между пальцами, мелкие камни царапали ладони и ломали ногти. Но еды больше не было. Он схватил остатки жёсткой травы и рванул, что есть силы. Потом завалился на бок и заплакал без слёз.

***

В канун Самайна всё затянуло туманом. Как будто кто-то взбаламутил илистое дно и без того тёмной реки. В этой мути бродили дикие вепри. И не в лесу, а где-то совсем, совсем близко. Овцы в ужасе жались друг к другу, суетящийся Офа, сам испуганный до смерти, тащил их в загон. За водой ходили по двое-трое, взрослые мужчины с вилами и копьями, наскоро выструганными из осины. Да что там за водой, по нужде выйти страшно было. Никто не мог объяснить, почему всё село так боится диких свиней, их никто и не видел ещё толком, но от страха прямо горло перехватывало.

Не пришли друиды на помощь: или предали, или сами оказались бессильны. Никто не пришёл. И не придёт уже. Поздно: настал чёрный Самайн, и поселилось на острове такое, что никому не одолеть. Такое, что съело солнце.

Отряд ториса не возвращался, но почти никто не заикался об этом. А уж о том, чтобы идти в ночь на поляну под дубом зажигать костёр, даже мыслей не возникало. На острове никогда ещё такого не было, чтобы костёр не зажгли. А если будет – тогда, старики говорят, что потухнут все огни, и мир погрузится во мрак. Теперь уже – беспросветный. Селяне заперлись дома и ждали неведомо чего.

А Эрин всё думал о той звезде. Во сне она плыла в пылающих небесах, а люди на горбатых конях плыли ей вслед в бесконечном песчаном море. И свет её согревал ледяные пространства сильнее, чем греет солнце. Она сделана кем-то неведомым из небесного огня, опаляющего всё на свете, и одновременно горящего тепло и тихо, как взгляд любящих глаз. Чтобы тот, кто идёт в темноте, не сбился с дороги.
Эрин понимал, что, должно быть, повредился рассудком, но ничего не мог с собой поделать. Он закончил работу к вечеру. Всё давно уже превратилось в сплошной вечер, но он чувствовал приход ночи, как чувствуют лихорадку. Огонь по обычаю должен быть непременно чистым, только добытым, и Эрин вызвал его, наконец, в кровь стирая ладони о гладкое дерево. Потом зажёг факел, вышел за дверь, и туман тут же задушил открытое пламя. Только это было уже не важно. Путь освещён был звездой – дрожащим свечным огоньком внутри полого тела репы.

Настолько пусто в селении не было даже в самые холодные зимы. Так, наверно, бывает в тех далёких краях, за землями бриттов, где приносят в жертву людей, сжигая их в огромном чучеле из соломы. А тот, которому там служат, ходит и ест ночами их пепел.

Эрин брёл в тумане и темноте, смертельно напуганный и уставший. И больше всего на свете ему хотелось бросить сейчас фонарь, повернуть назад, побежать, что есть силы и спрятаться в тёплом доме. Чтобы торис с дружиной, чтобы сиды, чтобы отец и братья, чтобы кто-нибудь пришёл и прогнал вепрей, и зажёг костёр, только не он, не он! Но вместо того, чтобы бежать, он просто переставлял ноги, снова и снова, не разбирая пути дальше, чем на пару шагов. Это тоже было не важно: поляну со старым дубом каждый на острове отыщет даже с завязанными глазами.

***

– Ты откуда здесь малый?

Под дубом сидел старый Винн. И что-то с ним было не так. Нет, не то, что он кутался в чей-то драный плащ и держал в руке посох. И не то, что сидел, как-то нелепо скрестив ноги. А, пожалуй, то, что на лице у него совершенно не было страха. И то, что туман почти не скрывал его, и на всей поляне редел и рвался серыми космами. Хотя дальше, уже за самым дубом был как скисшее молоко.

– Что это у тебя? Дай-ка поглядеть. – Старик принял фонарик у парня из рук, словно полную чашу. Язычок свечи задрожал, как осиновый лист. Он ещё раз посмотрел перед собой, странно и пристально, как будто видя всё насквозь, и вдруг сбросил плащ с плеч.

Эрин сделал бы шаг назад, но у него подогнулись колени. Перед ним был друид. Высокий и статный, длиннобородый, в ослепительно белых одеждах. А в ладонях у него сияла звезда, и никак не понять, серебряным или золотым светом.

Только сейчас Эрин заметил за плечом у себя огромную гору веток и дров. И, прежде, чем он успел двинуться, или даже о чём-то подумать, старец простёр руки, и костёр тут же вспыхнул, весь сразу, и искры снопами посыпались в разные стороны.

***

Их было много, целое стадо. Половина – уже дохлые, густо утыканные стрелами. Но сколько ещё прячутся в чаще, готовясь напасть, Эмрис счесть не успел. Кровь из ран сочилась медленно, но неумолимо, пропитывая одежду, заставляя рукояти кинжалов скользить в ослабевших ладонях. Бил он всё больше наотмашь, точные удары выходили всё реже. А клыкастые твари с чёрной всклокоченной шерстью и глазами, горящими сквозь туман, напирали всё сильнее. Сид жался к стволами деревьев, стараясь не дать сбить себя с ног. Он понимал, что подняться уже не удастся, да и так хватит его ненадолго: он теряет ловкость и быстроту, силы его уходят стремительнее, чем он надеялся, а тёмным силам не видно конца и края.

Один из вепрей, похоже, был ранен, но от этого, как водится, стал только ещё свирепей. Отбиваясь, Эмрис успел заметить, как чудовище берёт разбег. Он сумел отскочить, но другая клыкастая тварь набросилась сзади. Сид рванулся в последний момент, ослабив смертельный удар. И, уже лёжа на земле, решил, что это предсмертный бред, когда увидел, что из пасти вепря, того самого, что свалил его, торчит оперение стрелы. Лес наполнялся диким звериным рёвом, но и стрел становилось много – они летели откуда-то из чащи с хищным пронзительным свистом. А вслед за ними летел человек, рыжий, страшно оборванный и обросший, и, как на бой, разукрашенный синим.

***

Эрин не мог понять, почему он больше не боится диких вепрей. Кругом по-прежнему был туман, здесь ещё очень плотный, а блуждающий в нём человек знал только то, что вокруг – не лес, не селение и не поле. Когда впереди показались огни, он решил, что забрался в болото. Но земля под ногами была твёрдой, а огоньки плавно текли навстречу узкой рекой, иногда исчезая из вида. Усталость сказывалась всё сильнее, дремотное оцепенение накатило волной. Он, должно быть, среди полых холмов, догадался вдруг Эрин, а впереди мелькают фонарики сидов.

Огни приближались, и постепенно стали видны силуэты. Они шли совершенно беззвучно и были бы вовсе не различимы в тумане, если бы не их лица. Да что-то ещё светилось у них в волосах, не то светляки, не то драгоценные камни. Эрин не мог разобрать, просто смотрел на них, как заворожённый. Скоро он увидит её, одетую в белое, с золотым шлейфом волос. Увидит в первый и последний раз в жизни, но уже это для смертного слишком много. Она проплывёт мимо, в нескольких шагах, чуть касаясь земли, об руку со своим королём. И в груди полыхнёт не взошедшее солнце. Но сейчас Эрин чувствовал только покой и блаженство. Вот бы уйти с ними и поселиться в холмах. А когда-нибудь – уплыть на Благословенные острова, где никто не стареет и не умирает. Он ведь подкидыш сидов, он не чужой им, и забрёл он сюда не случайно. В полых холмах, говорят, век как день. А когда королева улыбнётся ему, то и солнце станет ненужным. Он забудет обо всём, что было и обо всех, кого знал. О маме, об отце, о Брейдинн и братьях. Никогда больше их не увидит, не расскажет, как старый друид зажёг костёр… А если расскажет – кто ему поверит? Гейрт и Граннус станут смеяться: вот ещё чего скажи, сопляк, звезду он принёс. Брейдинн, может, и не станет, но что ей до этого? Горец ей теперь и солнце, и звёзды. А сам он так и будет подкидышем фэйри, который сдуру бродил по селению в ночь на Самайн, хорошо ещё, что не попался вепрям.

Огоньки мягко светили в тумане, он становился прозрачным и мокрым, крупным бисером оседал на лице и одежде. Эрин поднял глаза и шагнул в темноту.

***

– А что было дальше?
– Дальше взошло солнце. Утром, разумеется.
Люди вспомнили, как искрит под солнечным светом иней на полях. Они обнимались прямо на улице, плача от счастья и от яркого света, и мир сквозь слёзы играл радугой. Поголодать ещё пришлось, конечно, но с солнцем всё равно совсем другая жизнь.
– Диких вепрей всех перебили, да?
– Всех или нет, но положили их изрядно. А остальные сгинули неведомо куда, должно быть, растаяли вместе с туманом. А может, сиды взялись за них, как раньше, мы, ведь, этого точно не знаем. Поговаривают, что в том ноябре(22) в лесах за Брианом слышали рог Дикой Охоты.
– А что стало с Эрином?
– Ничего особенного: выбрался из тумана и возвратился домой, к своим.
Старшие братья пошли к торису в дружину: звери задрали-таки двоих из его людей в эту ночь.
Горец с молодой женой поселились в хижине у моря. Они были счастливы там: побережье острова напоминало ему родные края, которые он любил, а Брейдинн любила его, так что здесь тебе всё должно быть понятно.
Эмриса отыскали сородичи из народа холмов и выходили его от ран.
Старый Винн внезапно исчез, и никто не знал, куда он подевался, потому что друид отбыл в Тару так же тихо и незаметно, как пришёл когда-то.
Финнодэри нанялся к Офе подпаском. Непогоду и приближение бури он чувствовал лучше всякой собаки, поэтому всегда имел свою крынку сливок, да и последний сноп после жатвы тоже был его…
– Всё, что ты рассказал мне, оно правда было или нет? Ты говорил мне про фэйри, но ведь они давно уже – небылица. И как это солнце исчезло так надолго? А та звезда? Разве не всем самым ярким из них люди знают названия с древних времён? Как может какая-то…
– Слышишь, отец зовёт тебя? Ну, беги, беги, мой мальчик, мы и так уже засиделись. Я рассказал тебе всё, что нужно знать будущему королю. А ты  сам решай, что из этого – правда.
Мэрлин поднялся, опираясь на посох, пересёк комнату принца и вышел за дверь.
Так бесшумно умеют ходить только сиды, чтобы тень скользила по стенам, а шагов и вовсе не было слышно. Сиды ждали его на опушке весеннего леса, на другом берегу реки, огибающей замок. А он плыл к ним навстречу в каррэхе, правя шестом, и в лунном свете далеко, как днём, был виден силуэт высокого седобородого старика в белоснежных одеждах.

***