Свинина Борька

-Фхр, фхр…Наконец-то, выпустили из этого противного мешка! – завопил поросенок, пытаясь встать своими новенькими копытцами на землю. Тут же высыпался за ним и второй. Поросята соприкоснулись пятачками, потерлись розовыми ноздрявыми кнопками и поняли, что снюхались.  Этой парочке теперь вместе бытовать - стоило бы подружиться.   После езды по разбитой дороге малышей сильно штормило, маленькие розовые ножки, обутые в бежевые замшевые пинетки-копытца были непослушны, они то и дело подламывались и поросята комично заваливались на бок.
Их выпустили погулять по двору, пока  шли последние приготовления нового поросячьего дома.

Малыши радовали глаз живостью и здоровьем – хозяйка была опытная и выбирала  хрюшек умело. Она знала, что молочный поросеночек должен быть непременно с бодро закрученным  хвостиком, и сосунки, у которых под мягкой попкой куце болталась слабая, обвислая веревочка, вызывали у нее искреннюю жалость и сочувствие – кому может глянуться такая поросячья печалинка!
Хозяйка с любовью и расстановкой выбирала поросят, ей нравилось обхватывать руками их тугие широкие спинки, чувствовать  частое дыхание в поросячьем подреберье и колыхание юного сердечка.  Нравилось щекотать крепкие, поджарые, но по-детски трогательные пузики. Рассматривая животных, женщина бережно прикасалась к мягким пуговичкам поросячьих пятачков, чтобы убедиться в  их влажной прохладности. Она ласково проводила своей шершавой, загрубевшей от работы ладонью, по колкой, блестящей щетинке, покрывавшей  нежную и чистую кожицу малышей.

Выбор поросят оставался редким, волнующим женскую душу, отрадным островком,  над ее постылыми, однообразными буднями, нанизанными на тяжелый, но привычный крестьянский   труд. Собираясь в дорогу за свинками, она  не думала о них, как о будущем мясе и сале. Ее влекло их писклявое младенчество, потешность детской возни и возможность выбрать самых лучших. Детей столько не народить, чтоб малышней налюбоваться. Поросята возвращали ее к собственному материнству и молодости.
Несмотря на крестьянскую закалку, ей не нравилось, когда соседки трындели о молочном поросенке, начинённом гречей, потрохами или чем другим. Видимо, тонкие струны ее женской души, не востребованные в жизни, вибрировали и откликались именно на маленьких поросячьих детенышей. Но это не мешало хозяйке делать отменными свиную тушенку и домашнюю колбасу - пальчики оближешь. И жаренка из свежего мясца только забитого кабана, не успевала простыть и поглощалась домочадцами в миг.

Женщина вернулась во двор, неся в руках старую, но дочиста выскобленную чугунную  сковороду полную молока. Как только сковорода краем коснулась земли, малыши с пронзительным голодным визгом здоровых и веселых детей, накинулись на молоко и, перебивая друг друга, заелозили рыльцами в поилке. Они тонкими ножками суетно перетаптывались вокруг еды, кружились, будто выбирали, где  сытнее и слаще. Малыши накатывали пятачками друг на друга, желая отобрать молоко, перехватить себе долю побольше. Ели сосунки торопливо, наперегонки, смачно чавкая, похрюкивая от удовольствия. Земля вокруг их первого домашнего стола была густо забрызгана белыми кляксами.

-Ну и поросята!  - весело всплеснула руками хозяйка, радуясь их хорошему, здоровому аппетиту.

Пока малышня забавлялась с вылизанной до блеска сковородой, женщина наводила окончательный порядок в пуне, специальном для поросят месте в сарае: еще кинуть немного соломы на пол, налить свежей  воды, проверить щеколду на входе …
Поросята так разыгрались, что пришлось ловить их по одному, чтобы переместить в новый дом, где им предстояло жить долгие месяцы. В сущности, эта беззаботная и радостно визгливая беготня по двору, была последними вольными минутами их жизни. Но по малолетству они этого не знали, а хозяйка предпочитала такими мыслями голову не забивать.  У нее и так хлопот полон рот, куда там еще сантименты лишние разводить.

В пуне свинодеткам было хорошо – чистая солома под бочком и всегда тепло, из маленького оконца льется свет, ветерок доносит запах сырой земли, вечерней студеной изморози и еще чего-то неуловимо вкусного и ароматного с кухни, откуда хозяйка выносила молоко. Вечером, по случаю покупки поросят, собралась вся семья, и на кухне готовился хороший мясной ужин.
Заснули поросята на новом месте довольными и счастливыми. Притулившись друг к дружке, запросто делясь своим поросячьим теплом, они мерно посапывали и причмокивали. Иногда их велюровые, полупрозрачные ушки вздрагивали, услышав, как на темной улице без дела брешут собаки, или чутко, сквозь сон откликались на  шум, доносящийся из дома.

Утро пришло в пуню светлым и сытым. Гульба гульбой, но хозяйка о своей заботе не забывала и малышей накормила добротно и вкусно.  Знала чем и как выкармливать поросят, чтобы те росли здоровыми, крепкими, красивыми.

-Доброе утро, детки! Кушать подано! – весело покликала их женщина.

Постояла, с удовольствием наблюдая за отменным аппетитом животных и радуясь, что еда пришлась по вкусу. Ей захотелось немного с ними повозиться, почесать животики, потеребить в пальцах крошечные ушки; убедиться, что малыши крепки, здоровы и первая ночевка прошла нормально. Животинки  радовали, находиться с ними было приятно и мило ее душе.

Уходя, женщина привычным движением закрыла за собой щеколду, та жестко лязгнула, поросята на миг приостановили свой ранний завтрак, поднялись было их чуткие ушки, но  теплая  молочная еда  вернула обоих в настоящий момент, затмив собой далекое и неизвестное будущее.

Хозяйка в этот день несколько раз заходила в сарай проверить своих поросят, принести им еды, убрать навоз и все думала об их именах. Чтобы там дальше не происходило, у каждой скотинки должно быть свое имя. Оперевшись на загородку, женщина смотрела на торопливо и шумно лопающих свою нехитрую еду животных, и решала, как кого назвать. Малыши, на первый прикид, были неразличимы – порода одна, цвет похожий,  но внимательный хозяйский взгляд видел, что один был чуть поменьше росточком и за ушком, на сером пятнышке щетинка у него топорщилась духом противоречия. Шустрый  будет подсвинок,  подумалось женщине. Пожалуй, ему Вьюн подойдет. Хвостик вон как завивается, две петельки выкаблучивает!

Второй поросенок был чуть смирнее, повежливее рыльцем в корыте возился, казался немного потолще в спинке. Крепыш! К нему хозяйка сразу чуть ласковее отнеслась, еще когда выбирала себе животин. Засмотрелась она на ребятенка свинского и своих пацанов вспомнила -  зорька уже занялась, пора их в школу поднимать, завтрак справлять…

Махнула на прощанье рукой в сторону пуни и бросила на ходу:
- Борькой будешь, Бооорькой.
Так Вьюн и Борька поименовались и жизнь их потекла размеренно и ясно. В окошко новая зорька -  в корытце свежая мешка. Доброе сытное утро. Днем беготня в пуне от стенки к стенки - надо покувыркаться, мордочками потолкаться -  в общем, свои пацанские дела. И непременно покушать теплой вкусной мешки из пареной в пузатом чугуне картошки, мучицы, тертых бураков, остатков хозяйской еды ....и все это разнообразие забелено сухим молочком, а порой и настоящим, коровьим. Вкуснотища! 
Потом нужно основательно полежать  на соломе, дать жирку завязаться, сладкой сытой дремой насладиться. Спросонья водички похлебать, опять побегать, поегозить, побаловничать, пока еще шустрить охота и бока салом не обросли. А вечером опять теплая и сытная хозяйкина хряпушка.

-Свезло-то нам как, Борька!  - прислонясь к дружку, зевая, радовался Вьюн.
-Дааа, не то слово свезло -  просто праздник души, - сонно утыкая пятачок в свежую соломку, соглашался приятель.

Ребята росли и взрослели. Прошло несколько месяцев с той поры, когда шестинедельные отъемыши поселились в хозяйской пуне. Уже подсвинками стали, мясцо нагуляли, округлились в боках и окорочках. Топорщилась подростковая щетинка – несговорчивая и колючая. Пятачки все чаще хмурились и выказывали недовольство то соломой, то мешкой, жидко забеленной молоком, а как пошла трава свежая, то и она им частенько не по вкусу бывала. Щавель, крапива – да, хорошо. Клевер ароматный – тоже сойдет. Но подзаборная пыльная травка, которую хозяйские пацаны, ленясь ездить в поле, надерут в мешок и айда на речку, им очень не по нутру была. Стоят недовольные, бурчат, рыльцами нехотя копаются, но съедают -  куда денешься. Играли свинки уже меньше -  тесновата пуня стала для беготни и баловства. Степенность молодецкая появлялась -  вес уже к полтиннику подходил.

Животные стали подрастать и хозяйка все реже с ними забавлялась. Уже не так ласково на них посматривала, перестала гладить по спинкам, щекотать животики и мягко перебирать бархатистые нежные ушки. А им так хотелось еще почувствовать шершавые, но родные ласковые руки, услышать протяжно-нежное - «Бооорька, Бооорюшка» или нарочито строгое, но по матерински доброе – «Ах ты, Вьюн, безобразник!».

День ото дня поросята становились солиднее, шире в спине. Их мощное туловище крепкой горкой возвышалось над четырьмя маленькими ножками, казавшимися несоразмерными упитанному верху. Играть они совсем перестали, сонно перетаптывались, стоя на месте или бродили уныло по пуне, расходясь затем в разные углы. Там  лениво и долеживали до вечернего прихода хозяйки с теплой, пахнущей домашней стряпней хряпой.

Кормить поросят стали основательней, хозяйка приносила ведро с мешкой два раза в день -  на утренней и на вечерней зорьке, хряпа была крепкая, сытная, много в ней было вкуса от остатков с хозяйского стола. В общем, свинкам жилось сытно, чисто и достойно.

Со временем стали слышны за стенами их обжитой пуни  непонятные слова: «до мясной кондиции», «к холодам, как ночью подмораживать станет», «хороши кабаны, только бы не застыли, соломы им побольше»…

Подсвинки уже так укрепились в своем теле, что, пожалуй,  и не подсвинки они уже, а настоящие боровы. Хозяйке, наверное, уже не обхватить обеими руками такое добротное туловище.

В пуне теперь жили две огромные ворсистые сардельки, из под которых виднелись костяные игрушечные копытца. Спереди сардельку украшала жемчужно-розовая перламутровая от влаги пуговица с двумя подрагивающими дырочками, над ней виднелись крошечные глазки под припухлыми покрасневшими веками с редкими рыжими ресницами, а  сзади сарделька приветливо помахивала петелькой тонкого, кокетливого хвостика (между прочим, есть гурманы-любители именно этой веселой детали поросенка).

Свиньи теперь большей частью лениво валялись на соломе, перехрюкиваясь о том, о сем. Копыта их загрубели, животы отяжелели, некогда трогательные и ворсистые ушки обвисли и топорщились  острыми игольчатыми щетинками.

Дни становились короче, с улицы все чаще залетал морозный  ветер, когда женщина приносила в пуню еду. Хозяйка уже совсем не обращала внимания ни на Вьюна, ни на Борьку. Молча выливала из ведра хряпу, молча наводила порядок в пуне, меняла солому, чистила корытца… и уходила, не взглянув на своих питомцем. Да и свиньи равнодушно встречали свою благодетельницу. Бывало, раньше, подбегали, терлись влажными пятачками о ее колени, сопя задирали рыльца и, часто помаргивая рыжими ресницами, влюблено осматривали маленькими поросячьими  глазками свою мамку-кормилицу. От хозяйкиного фартука всегда такой вкусный запах  еды шел, что поросята тянулись и его пожевать.

К холодам, когда на землю уже основательно лег снег, свиньи совсем отяжелели, редко вставали бродить по пуне, не ленились разве только дойти до корыта. Они сильно зажирели, кожа собиралась на холке упругими сальными складками, а над складками топорщилась желтая, как стариковские ногти, плотная  щетина, напоминавшая истертую зубную щетку. Уши картонно затвердели, исчезла их трогательная нежность. В пуне Вьюну и Борьке стало совсем тесно и душно. Воздух то ли от нечистот, то ли от сумрачных дней  казался вязким, грязным и унылым. Окно уже давно было закрыто, и только когда женщина убирала в сарае, она впускала морозный уличный воздух.

А на днях с хозяйкой заходил какой-то коренастый мужик с большими кряжистыми руками, в телогрейке и с папиросой во рту. Постоял, посмотрел внимательно на Вьюна и Борьку. Ткнул пальцем в одного из них, что-то буркнул хозяйке, и они спешно ушли из душной пуни. Потом еще долго по сараю мерзкими, вонючими мушками роился этот новый для свиней запах табака. После прихода странного дядьки, атмосфера в пуне  стала все больше походить на давно забытый мешок, в котором привезли поросят в дом – тесно, темно и тревожно.

Борька стал сумрачным и злым. Несколько раз назло хозяйке перевернул корыто с едой,  попал прямо ей на ноги. Теплая хряпа обильно залилась ей в калоши, обрызгала ноги, юбку и фартук. Женщина зло выругалась, больно пнула заляпанным носком калоши в бок Борьку: "Ух ты, гад такой, паразит свинский!". Схватила ведро с помоями и ушла, громко хлопнув дверью сарая.

Кабанам было уже лень есть и пить. Они через силу подносили к корыту свою тушу, почти в центнер весом, чудом державшуюся на несоразмерно маленьких холодцовых ножках и с громким чавканьем всасывали в себя наваренную хряпу.

Хозяйка после Борькиной выходки, пододвинула корыто ближе к загородке и переливала туда еду, приподняв ведро. Убирать стал у них хозяйский муж. Он был здесь чужак – пах машинным маслом, а не кухонными вкусностями,  на свиней вообще не глядел и все время матерно ругался за вонь и нечистоты.

Через несколько недель случилось странное дело. Истоптанную вдоль и поперек животинами пуню, хозяин разделил на две части. Поставили по корыту и поилке – каждому хряку отдельная каморка, где хватало места только валяться у корыта, даже не утруждая себя к нему подходить. Чуть морду подвинул и хряпай сколько влезет.
Вьюн и Борька с перемене отнеслись с неприязнью, которая, впрочем, быстро растворилась в смрадном воздухе и они опять тупо и равнодушно смотрели на корыта с едой, друг на друга и на  редких, уходящих в зимний сон, заблудившихся мух.
Однажды хозяйка, или попутав что, или решив побаловать скотинку, налила Вьюну вместо  теплой мешки сладкой воды. Борька лопал равнодушно свою  утреннюю порцию счастья и недоумевал, что за прозрачная хряпа у сокамерника. Вьюну этот  компот поначалу понравился, он жадно, с голодным  чавканьем все выхлебал. Но вскорости в животе заурчало. Боров подергал сердито хвостом, поморщил свой пятак и  заснул, в ожидании нормальной, положенной крепкому, заслуженному свину еды. Но вечером все повторилось. Он попробовал было сунуть свое рыло к Борьке, но до корыта не достал, и лишь ободрал морду.

Борька напарнику посочувствовал, но помочь ничем не мог. Похлебал свое – и на бок.

Утром другого дня, уже посветлу, из под двери сарая донесся знакомый, неприятный запах дымного дядьки. Свиньи затревожились, в хрюканье стали проскакивать визгливые нотки. Было слышно, что во дворе происходит какая-то суета, гомон -  непонятные и незнакомые звуки будоражили скотину.

Вдруг Борьке вспомнилась похожая суета, но из такого далёка, что эти образы трудно было восстановить в заплывшем жиром мозгу.  Он точно знал, что-то  похожее в его жизни уже было, и связано оно с чем-то хорошим, новым. Плотно поев и отвернув свою морду от каморки Вьюна, он сыто задремал, уткнувшись в пук золотистой соломы, пахнущей полем, прелой травой и клевером.

 И привиделось спящему Борьке: много их, маленьких визгливых поросят – братьев и сестер,  все тянутся к большой, белой, сисястой мамке – там вкусное сладкое молоко, там уютно, тепло и надежно.  Шум, доносящийся  с хозяйского двора, суета,  гомон чужих голосов, звяканье тазов и ведер, не потревожив свинскую душу, тоже вошли в дивный Борькин сон. Потом ему припомнился сумрак мешковины,   грубое потряхивание на кочках,  едкий запах машины и новый двор…Молоко в сковороде, ласковые руки хозяйки - и это снилось сытому борову. Громкий поросячий визг, доносившийся со двора, Борька принял за продолжение сна -  он не мог знать, что это было прощальное предупреждение его сокамерника.

-Новый дом, новая жизнь, - успокоено разгадал свой сон  Борька, вспомнив, как его высыпали из мешка на хозяйский двор. В блаженном предвкушении чего-то заманчивого и приятного он проспал почти до вечера, пока его не разбудили  шаги хозяйки. Она принесла ему такой ароматной и вкусняцкой мешки, какую он с роду не пробовал. Жадно чавкая, извозив все рыло в вожделенно-ароматной хряпе, Борька окончательно поверил в свой сон о новой, прекрасной жизни: теперь он один и еда будет всегда такая наваристая, смачно пахнущая тем, что частенько доносилось с хозяйской кухни.

Ох, Борькино счастье, что не ведал он, на чьем бульоне сварена его восхитительная хряпа, чьи остатки он с такой жадностью и радостью  пожирает! Но у хорошей хозяйки все в ход идет  -  даже негодные для тушенки и домашней колбасы обрези, жилы и прочие неликвиды...

А к выходным хозяйка и Борьке принесла  вкусной, сладкой воды.