Венеция

ВЕНЕЦИЯ
Влада Ладная

Венеция, как бабочка, потрёпанная морем, с крылышками, на которых фантастически яркий узор изрядно пооблез, почти до слюдянистости, едва не до прозрачности.
Бабочка – бывалый морской волк. С чёрной повязкой на глазу, но с изящным веером в руках. С деревянной ногой, но в кринолине и с жеманными мушками на шее.
Венеция вся переливается: то ли перламутр на кружевах, то ли мыльный пузырь, что вот-вот лопнет.
Она изощрённо, каннибальски красива: такая красота разъедает человека до костей, но до самой смерти не отпускает.
Самая роковая из красавиц. Самая прогнившая из всех земных грёз. Самая погубительная и самая возрождающая.
Бокал венецианского стекла с мёртвой и живой водой одновременно.
Мраморная мадонна на стене, истертая поцелуями, как монета пальцами. А под  Богоматерью – мусорный контейнер, словно  подношение. Его просто некуда ставить: нет суши.
Упаковки с минеральной водой и колбасой забрасывают из лодки прямо в узкое окно магазинчика.
Гондола, на носу плывёт охотничья собака. На кого она собирается охотиться в лабиринтах городских улиц?
Внутренний дворик, превращённый в музей: скульптуры и инсталляции.
Гранде Канале.  Весь день катаюсь по нему на вапоретто.
К вечеру в узком переулке, как балкон, выходящем на воду, двое влюблённых ставят белый ажурный стол и пьют за ним красное вино. Вокруг свечи – толстые и тонкие, высокие и низкие. На столе.  На плитах тротуара.  Плавающие в канале, привязанные ленточками, как комнатные собачки.
В соседнем доме в старинной библиотеке, где шкафы с химерами уходят под небеса, сидит за пюпитром седовласый старец и читает рукописный манускрипт с радужно цветными миниатюрами.
У нас такое увидишь только в кино, и критики замучают обвинениями в полном отрыве от реальности: так не бывает.
В Венеции – обыденность, давно приевшаяся.
Вечерняя заря. Сумерки. Ночь в разорванных и измученных огнях.
Влюблённые всё пьют вино. Свечи на красных лентах всё прыгают в волнах, словно чайки.  В семисотлетнем дворце со старинными балками на потолках и с готическими окнами (не стилизация и не псевдо-) благообразный старец – алхимик или философ – всё читает пергаментный манускрипт, увидевший свет задолго до Иоганна Гутенберга. Так мы по вечерам читаем детективы в мягких обложках.
Я всё проплываю мимо.