В челюстях...

   Была средина июня и оленбригада вместе со своим подопечным стадом оленей продвигалась на Север  полуострова к Тазовской губе на летние пастбища.
После нескольких дней непрерывного движения было решено сделать передышку в несколько дней у огромной сопки, которая одиноко стояла среди тундры. Она уже была видна, хотя до неё, как говорили пастухи, ещё был день пути.  Неподалеку была Халмер-яха - Мертвая река, которую мы перешли вместе со стадом оленей в полторы тысячи голов по вздувшемуся льду ночью, при  легком ночном заморозке. И все же кто-то из бригады, заворачивая  пытавшихся пойти по льду реки оленей - искупался, пробив неосторожными шагами  тонких лед на  застывшем льду заберега. Но все обошлось. На этой реке не селилась живность и в ней не было рыбы. Именно потому она и называлась у местных  тундровиков Мертвой рекой.
   Сама   сопка, которую называли Ведьминой, четко выделялась на фоне выпуклого горизонта   двумя  высокими  и правильными  конусами, слившихся  воедино тел двух пирамид.
   К вечеру мы  подошли к ней. Оказалось, что её  окружает    широкое озеро почти правильной с-образной формы с узким перешейком, по которому можно было, и пройти и проехать на нарте к подножию этой причудливой и загадочной на тундровой равнине пирамиды. С моим другом, пастухом из оленбригады мы с трудом поднялись на сопку в то место, где вросшие друг в друга пирамиды разделялись. Вначале мы поднимались к вершине   на упряжке, а затем пошли пешком и вынуждены были пройти по телу сопки почти по кругу, постепенно приближаясь к месту, где вросшие друг в друга островерхие конусы разделялись на самостоятельные вершины. 
   Один конус  был значительно выше другого, а между ними оказалось еще одно озеро. Мой спутник уже здесь бывал и ему все это, в отличие от меня, было не в диковинку. Взлетевшие при нашем появлении чайки здесь отдыхали, оставляли свои следы в виде помёта, и все это говорило о том, что, что где-то неподалеку есть  еще река и в ней достаточное количество рыбы.  Озеро, которое   окружало  двузубую сопку  по словам  пастухов оленбригады никогда не облавливалось. Оно считалось неприкасаемым, возможно священным. Старшее поколение  мужчин об этом как-то неохотно говорило. И потому я не стал задавать лишних вопросов. Вопросы были в чем-то не совсем этичны.
   Сверху было хорошо видно большое тундровое пространство, река Халмер-яха, которую мы переходили по льду ночью. Как мне показалось, высота, где мы находились, была не менее семидесяти метров. А больший конус сопки возвышался над меньшим, над окружающим пространством, озером, что разделяло слившиеся воедино конусы, ещё метров на пятнадцать или больше. Маленькое озеро между  возвышенностами раздвоенной вершины оказалось тоже правильной почти с-образной  формы. На этой верхотуре господствовал ветер. От его легкого дыхания   было прохладно, а внизу у зарослей багульника, и на проталинах  особенно днем  уже начинал донимать появившийся комар.
После подъема мы присели передохнуть, достали  сигареты. А после перекура  мой спутник стал хореем, длинный конусный шест с костяным наконечником на тонком конце и металлическим в  виде обрубленного копья на толстом - ощупывать берег этого полукруглого озера, пытался определить его глубину. Но даже держа хорей за тонкий конец, нам не удалось достать дно. Тогда мой спутник решительным броском, как бросают копье, почти вертикально толкнул хорей в воду. Я выразил сомнение, что копье на конце хорея, его наконечник, что  предназначался для проб льда при переправах стада через ледяные мосты, вообще выплывет.  Что  наконечник вколется в илистый грунт и хорей останется там навсегда. Но мой спутник возразил, что он уже это делал несколько лет назад и хорей дна не доставал, но выплыл. В это время на поверхности и показался конец хорея, а затем он и сам  оказался почти на плаву.
   В это время внизу женщины ставили чумы, а мужчины занимались чем-то мне непонятным. В свете белой ночи было невозможно разглядеть в деталях, что они там делают. Они как-то  непонятно размахивали руками, ритмично разводили и сводили их, будто занимались зарядкой,  что-то складывали, на светлое пятно подстилки.
   -Рыбачить все таки решили. Уговорили молодые стариков. Они разрешили. Невод достали и его перебирают.- Так прокомментировал непонятные мне действия пастухов мой спутник.
   -Давай спускаться. Каждая пара рук сейчас понадобится. Старики раньше никогда не разрешали здесь рыбачить. Мы ездили туда, - махнул мой спутник рукой в сторону.- Там есть река и всегда весной можно поймать рыбу.
   Эти запреты в тундре обычно распространялись на места, каким либо образом обозначенные исторически либо были чем-то обусловлены традиционно.  Такие места считались и считаются в тундре культовыми, другими словами святыми. В одном водоеме, к примеру, запрещено ловить рыбу. Из  другого нельзя  брать воду. А к третьему не разрешается даже приближаться на определенное расстояние. Хотя не всем. И если человек по ошибке  подошел к тому водоему ближе разрешенного расстояния - будет долго сопровождать его потом неопределенное время чувство вины. И, к стати, при каких-то обстоятельствах вдруг становятся понятными  эти запреты, их веками отработанная  система. Ведь не так все просто.
   Это меня интересовало давно, но только в прошлом году оказалось возможным кое что понять и кое в чем разобраться.
  Вот живут три разных рода, допустим, неподалеку от  большой реки. Живут единым стойбищем. Казалось бы и единым укладом.  Что делить этим людям? Три рода - три разных фамилии. Рыбалка на большой реке - дело периодическое, даже можно сказать сезонное. А вот рыбалка очередного дня - постоянна. Стойбище обычно располагается  вблизи ручья, где всегда есть вода и рыба. Лови да лови! Ан нет! Три рода живут по определенным правилам.
   У одной родовой  фамилии друг чебак. У другого плотва, у третьего язь. У четвертого гусь, допустим. И выставленные ловушки, что регулярно просматриваются и освобождаются от улова, являются своего рода фильтрами.   
   Чебак, что пойман представителем одной фамилии - освобождается из плена и отпускается на волю. И каждый род не имеет прав на вылов своих друзей, заповедной породы рыбы. И ловушки тоже стоят на определенном расстоянии по течению. Так происходит распределение добычи. При всем этом из улова изымаются только зрелые особи, а все остальное, рыбья молодь отпускается. И гуся добывать в таком месте какой-то из  из фамилий тоже  нельзя. Тоже друг.Хотя попользоваться чужой добычей можно.Если ею поделится тот, кто не имеет на это родового запрета. То уже не грех. А вот добыть, убить - нет. Другими словами тундровый житель традиционно не брал  из того самого ручья, у которого он располагался,или другого места больше чем ему было надо. Да и берет он добычу по видам, избирательно. Таким образом, каждому роду, фамилии хватало и хватает своей собственной избирательной  добычи для питания.
   Из года в год ставят свои чумы тундровики в разное время  в одних и тех же местах и, если не случаются какие либо катаклизмы с этими небольшим   
водоемам, а они в последнее время зачастую бывают, всегда есть пищевой запас, которым житель очень рачительно пользуется. А мудрое  повидовое  распределение добычи между добытчиками и основано на тех  самых  исторически сложившихся  запретах.
   Мы выловили из воды хорей и стали осторожно спускаться по своему следу с сопки. Спуск оказался гораздо более сложным, чем подъем. Все время приходилось сдерживать нарту, что постоянно пыталась опрокинуться, просто съехать боком со склона. Но спуск в результате закончился благополучно.
   Мужчины - пастухи к нашему приходу уже перебрали небольшой невод, и он веселой горкой лежал на  большом куске брезента у воды. Следом мужчины притащили легкую лодку-калданку, долбленную из цельного древесного ствола, она  покоилась  неподалеку на специальных кольях-вешалах. Спустили её на воду и убедились, что калданка не пропускает воду, что все чопики в её бортах на месте и она не набирает воду. Лодку притащили на всякий случай, если вдруг с неводом случиться какой либо зацеп.
   При изготовлении лодки-долбленки из цельного ствола дерева, обычно кедра,  толщина бортов доводится до десяти-двенадцати миллиметров. Нос и корма будущей  лодки после  долбления внутренней части  равномерно разогреваются на костре при обильном смачивании водой и при помощи специальных приемов  загибаются кверху. А борта в средине долбленки само собой как бы раздвигаются в стороны. Образуется внутреннее пространство этой сверхлегкой лодки. Сами же борта, чтобы они не расщепились трещинами, изломами от внутренних напряжений дерева - сверлятся в определенном порядке. Древесные волокна как бы пересекаются этими сверлениями, а на место отверстий забиваются  чепики. Еще та работа! Но она гарантирует, что со временем  лодка не потеряет свою форму. Естественно, что создают такую  лодку  обычно мастера своего дела. И получается эта лодка  как бы сама собой. И, конечно, такое изделие требует определенного ухода в процессе многолетней службы. Но это уже тонкости, которые соблюдаются владельцем  при пользовании этой самой калданкой.
   В это время двое мужчин понесли невод на перешеек и остановились в его средине. Затем еще двое подошедших мужчин  взяли в руки вожаки на концах невода и потащили его крылья в разные стороны.
Мы стали помогать, расправляя невод, не давая сетевому полотну и мотне, своеобразному мешку в центре невода, цепляться за низкорослый кустарник, зависать на  прочных стеблях прошлогодней травы.
   Два пожилых пастуха неодобрительно поглядывали на наши труды и время от времени так же неодобрительно комментировали между собой  наше занятие.
   Невод пошел, стал распрямляться в воде. Обрисовался берестяными свитками-поплавками большой полукруг на поверхности воды. Мужчины медленно тащили крылья невода. Мы тоже шли по берегу. Занятие это казалось бесполезным и нудным, а потому мы  прошли чуть вперед от движущихся по внешнему берегу озера рыбаков. Достали сигареты и задымили. Естественно, что болтая о чем-то, мы  на какое-то время отвернулись от невода, от мужчин, что тянули его крыло неподалеку от нас.
   -Здесь всегда  истошно кричат утки. Наверное, налим их глотает. Опустится на воду стайка, а в целом утки сюда садятся редко, может только пролетные, и вдруг заорет утка, забьется на воде и исчезнет,- рассказывал мне в это время мой спутник. -Старики обычно не разрешали  здесь рыбачить. Вину за это они сегодня как бы  переложат на тебя, на постороннего, что среди нас. Нет, никто и ничего тебе не скажет.Ты не беспокойся! Это так, чисто символически. Мол, не мы это придумали, а посторонний человек. Типа того, что вины людей из оленбригады в этом нет. Да и в целом  на  рыбалке настояла молодежь. И сопка сама по себе пользуется дурной славой. Тут и тонули  те, кто рыбачил.Не зря её и называют Ведьминой.
   Мой спутник, как мне показалось, наворачивал мне что-то вовсе необычное и таинственное. Озеро ведь в целом не очень большое, хотя, как он сказал, глубокое и должно было быть весьма рыбным. Только вот чайки в его воду тоже не  садятся. Добавил он.
   В целом обстановка была спокойной.  И вдруг мы  разом обернулись на мощный всплеск воды, на выкрики мужчин, что побросали веревки крыльев невода. Что-то мощно дергало невод в глубине, дергались на поверхности воды  балберы-поплавки, тонули и выныривали вместе с возмущенной водой, которая  дыбилась, морщилась  причудливыми волнами или  просто высокими выплесками. Что-то ворочалось в глубине озерной воды.
   -Не иначе Дух воды возмутился! Не зря старики не разрешают обычно здесь так себя вести. Рыбачить. Такое место есть еще неподалеку, где живет, - мой спутник произнес причудливое название и имя, в котором при своих скудных познаниях в ненецком языке я сумел уловить имя Духа воды.
   На берегу тоже  собрались женщины. Они уже поставили  три чума, натянули палатку для холостяков и сгрудились неподалеку, изредка о чем-то тревожно переговариваясь.
   Мужчины осторожно подобрали брошенные было веревки, и стали подтягивать  наше крыло невода к берегу. Двое рыбаков с противоположного берега свои веревки так и не подняли. Они торопливо шли к нам. Мы  стали помогать тащить к берегу невод, который все так же волновал воду.
   Когда подводный «мотор» оказался у берега, и пастухи стали выбирать сеть и неводную мотню-кошелек на берег -  в ней оказалась огромных размеров щука. На берегу этот монстр, будучи весь опутан сетью, крепко получил по голове обломками толстой части хорея и на некоторое время затих.  Еще несколько раз рыбину подбрасывали судорожные движения. Она оказалась более трёх  метров длинной. Сама голова с огромными челюстями  была более метра в длину. На верхней части головы и на  костях жаберных крышек были большие пучки длинных черных нитяных водорослей. Мощные грудные плавники подрагивали, как и хвост, что периодически бил, косил и мял прошлогоднюю траву.
  По туловищу в районе головы прошелся топор, и огромная голова оказалась отрубленной. Чуть приоткрылся рот с густой  щеткой  мощных зубов. Я даже видел себя в огромном рыбьем глазу. Хотел лучше рассмотреть зубы и  попытался обломком хорея приоткрыть огромный щучий рот. В долю секунды судорожно хлопнули челюсти, и конец обломка хорея оказался  почти измочаленным. Ну и ну! Оказаться в таких челюстях! Быть раздробленным, как этот кусок твердого сухого дерева. Ну и ну! Вот так и с человеком, наверное, бывает, который неосторожно подставляет себя под неожидаемую им  мощную силу обстоятельств!
  Старики все так же неодобрительно обсуждали произошедшее в стороне.
  Молодые мужчины откровенно посмеивались над самими собой,подшучивали друг над другом, припоминая, как побросали веревки и пятились от уреза воды.
  После нашего осмотра к рыбине стали осторожно подходить и женщины. Разглядывали щуку и тоже комментировали добычу между собой. Отходили  в сторону и там продолжали обсуждать  подробности произошедшего.
   Наконец старики  единодушно решили, что в неводе оказалась Хозяйка озера, что это никакой не Дух воды. Они  же стали обсуждать возраст рыбины, припоминая, что  их отцы и деды знали, говорили, что в озере у этой тундровой сопки жило это самое "что-то", что оно хозяйничало в озере, а  оказалось, что это просто была гигантская рыбина. И все же старики были недовольны, что оказалась отловленной и убитой Хозяйка таинственного в своей уникальности озера.
   А через час или чуть больше уже лихо  мололи рыбье мясо  две мясорубки, которые хранились в зимних вещах  неподалеку.
   Котлеты из щуки оказались очень жирными,  вкусными. Их жарили для желающих, и запивали крепким чаем. Большое количество фарша сложили в кастрюли, что тоже хранились в тюках на стоящих здесь все лето вандеях - грузовых нартах с зимними вещами.
   А через три дня оленеводы опять собирали в ерь, оперативный загон, ездовых быков, где те кружили в ожидании запряжки в нарты. Опять готовился аргиш-обоз  к очередному касланию-кочевью,  к очередному маршу-броску на Север. К берегу холодного моря, где тундру периодически обдавал своим дыханием  прохладный ветер и не  так, как в южной части полуострова свирепствовало над оленями комариное войско.
   Бригада оленеводов торопилась.  Наступало с Юга тепло, вздувались прибывающей вешней водой реки, горбатился на них лед и, в который раз, приходилось уходить, отклоняться  от основного направления движения для того, чтобы переправиться через реку или речку по округлившейся поверхности ледяного моста. 
   На пути снова будут круглосуточно без сна и отдыха  кружить пастухи вокруг веером разошедшегося  по тундре почти на пятнадцать километров оленьего  стада. Будет медленно ползти караван-аргиш за стадом  пасущихся на ходу животных. Как и много столетий назад его весенний путь будет прямиться к Северу.
   Мы собирались тоже,  и я  хотел было взять с собой щучью голову, Через несколько дней пути меня в условленном месте должен был подобрать вертолет. Но мои спутники отговорили это делать. Сварить такую огромную голову  было не в чем, а мясо и мозги быстро протухнут,  будут издавать нестерпимый запах. А потому было принято решение оставить голову на месте, и с помощью одного из мужчин из неё  была аккуратно вырезана только огромная нижняя рыбья челюсть. Она тоже оказалась  вся в остатках мяса и сухожилий. Потому  было решено, что эта челюсть останется  до осени  здесь. Мы взгромозди её на небольшую лиственницу неподалеку от стоянки, от озера с тем, чтобы её обработали птицы,  ветры, солнце, а осенью, когда оленбригада будет возвращаться в южную часть полуострова, пастухи её заберут и привезут мне в поселок. Договоренность, как мне казалось, была крепкой, и мне оставалось только дождаться осени.
   А осенью,почти перед ледоставом, когда оленбригада оказалась вблизи поселка и вот-вот должна была пойти по воде шуга - я поехал к знакомым пастухам по реке.
   Мы пили чай и вспоминали, рыбалку, испуг, котлеты, июньскую жару, удушливые от мощного запаха цветущего багульника ночи, запах тающего снега, что удивительно напоминал аромат только что взрезанного арбуза. Выкрики авлыков-малых морянок, небольших уток, которые первыми прилетают в тундру, свист чирков, общий птичий гомон, который на разные голоса провозглашал приход весны и приближающееся лето. Затем я спросил и о  щучей челюсти, которую мы оставили возле ведьминой сопки, как между собой её называли пастухи. Мужчины затихли, стали переглядываться между собой. Затем общий разговор возобновился, но об оставленной рыбьей челюсти не было сказано ни одного слова. Я опять настойчиво задал вопрос и все  повторилось.   
   Демонстрировать свои обиды или недовольство в такой ситуации было не принято, и я через непродолжительное время стал собираться домой, в поселок. Все было так же, как и в момент моих двух настойчивых вопросов. Этого как бы никто не заметил. Решил ехать – езжай. Твое дело.
С моим приятелем, спутником по подъему на сопку мы пошли к моторке. Я погрел двигатель, и мы решили устроить предотъездный прощальный перекур. Когда уже  догорели наши сигареты, и я взялся было за пусковой шнур - спутник мой и провожатый сказал, что щучью челюсть за лето очень хорошо обработали птицы и солнце с ветром. И, как бы отвечая на мой взгляд, на немой вопрос, он сказал, что везти в поселок  челюсть Хозяйки не разрешили старики. Что она, эти уникальные  её голова и челюсть, оставшиеся у сопки на деревьях стали вроде бы священными. Потому и осталась, как раньше это делала Хозяйка, охранять озеро, сопку, все место это в целом, а там,  кстати, и  вещи на нартах.
      Мне было нечего возразить. Единственное, о чем я очень сожалел, что не смогу никому доказать, что щука была более трех метров в длину, что весила она как минимум полтора центнера, что в средней части тела она напоминала чуть сплющенное мощное бревно, или тело торпеды. Что та челюсть в еще даже отрубленной голове была в состоянии раздробить руку. Как и те челюсти событий, в которых оказался в то время  и я сам. Они ведь тоже могли не только раздробить что-то там, но и попросту свести на нет само мое существование. Утащить под воду, проглотить как утку, неосмотрительно присевшую  отдохнуть на  воду этого загадочного тундрового озера. Но это невозможно было передать словами или объяснить в тот момент никак и никому.
  И этого не произошло  тогда уже потому, что вокруг меня было окружение добрых и  искренних людей. Их нелегкий быт, который они никогда не променяют на другой.А живут в суровых условиях, преодолевая, подчас,трудные обстоятельства, находя  выходы не только из них, но иногда и из сложных ситуаций иногда складывающихся взаимоотношений. Отложилось, осталось все это в памяти. Как и совершенно незабываемый вкус котлет из щучьего мяса. Пусть они были без добавки лука и картофеля. Зато в этом фарше были утиные яйца, которых по несколько штук брали из встречающихся на пути утиных гнезд пастухи. Еще были в приправе черный перец, а на столе  особой приправой оказалась потрясающая на вкус горчица, которую умеют совершенно уникально готовить тундровые женщины. А еще были открытия того, что подчас просто разбросано в различных  книгах. Которые не  надо было специально искать. Они  приходили  сами. Надо было только чуть более пристально и внимательно смотреть на мир, слышать окружающих и заставлять  себя думать.
   А еще тогда была совершенно уникальная весна. Бездонное, но синющее и очень высокое небо,  казалось, что вглядываясь в которое можно было проникнуть через его  цвет  в дальнюю даль, где начинала просматриваться   чернота  космоса.
   А еще была Утренняя звезда-Венера. Такая яркая, так хорошо видимая на безоблачном синем фоне и такая же недостижимая, как любимая и желаемая женщина. Звезду невозможно было увидать в небе запросто. Но  если сложить ладони трубкой и через эту трубку поискать её яркую точку - Венера оказывалась видной в  зените безоблачного купола из сплошной синевы.
   А еще ...еще...
   Были белые сумерки июньских ночей, обесцвеченные влажными туманами, когда солнечный диск на несколько минут укатывался за горизонт, напоминающие по оттенкам, распростертые  бесшумные совиные крылья. 
   А еще был монотонный, очень тоскливый  крик песца в ближних кустах. Он, наверное, был обеспокоен  нашим близким расположением к его логову, к его квартире-норе и потому он  монотонно кричал, привлекая к себе внимание тех, кто оказался неподалеку. Он был готов при нашем приближении подставить  самого себя, чтобы, может быть ценой своей жизни, увести  подальше любого из нас, тех, кто мог приблизиться к его жилищу, навредить его детям.
   А разве только песцы на это способны?
   А еще было  много-много разных мыслей. Особенно, когда, взяв с собой  тулку-пятизарядку, уходил я далеко в тундру от стойбища оленеводов.  Заваливался на прогретую за день июньским солнце кочку, и там дремал или разглядывал бездонное небо.И в это время, как мне казалось, обитатели стойбища, будто понимая моё настроение - не беспокоили, как бы не замечали происходящего.Но периодически звали к столу, к чаю. А я во время этих уходов  в звенящей тишине тундры и сосредоточенного одиночества в который раз  сортировал мысли. Минувшие  события, что вольно или невольно возвращали сознание в большой город,  и в их толпе встречались, снились, слышались такие знакомые  шумы того самого большого города, который остался в дальнем-далеко.
   Во вздохах иногда пролетающего надо мной ветра слышался шум шин проезжающих мимо автомобилей.Резкие выкрики автомобильных сигналов.
   Грохот  трамваев на закруглениях улиц. Гомон постоянно движущейся по широким тротуарам людской толпы.
   А в костяном кабевкании, в размеренных весенних выкриках токующих куропаток, слышался стук  женских каблучков на бетонных плитах или асфальте тротуаров...
   И все произошедшее, происходящее в большом городе постепенно становилось увиденным в другом свете.Отсеивалась мелочевка, что-то несущественное, что принималось важным, а оказалось...
   Возможно, что я уже совершенно непозволительно вплетаю в рассказ о щучьих челюстях личные мысли. Хотя, как мне кажется, может быть, в написанном кто-то и что-то найдет и для себя,  а потому  не буду зачеркивать  эти последние строки последнего абзаца  небольшого рассказа о тундре, о мудрости и щедрости его обитателей.  О загадочной Ведьминой,как её называют тундровики,  сопке среди тундры, о бывшей таинственной Хозяйке - хранителе озера у её  подножья, оказавшейся огромной щукой.  О той весне, о более ранних событиях,которые неотрывно и неразлучно сопровождали тогда меня в  моих скитаниях, если можно так сказать,и в которые я сам себя добровольно отправил на несколько лет. Хотя ведь речь здесь не только о щучьих челюстях, но и о челюстях складывающихся обстоятельств, в которые никто и никогда не должен попадать, но если оказался в их гуще - преодолевать их,как взбугрившийся ледовый мост так,чтобы не пробить этот мост неосторожным шагом, или не подставиться без всякого сопротивления этим событиям и не оказаться раздробленным ими в бесполезную щепу.