Царевич и смерть

В стародавние времена, в некотором царстве, в Берендеевом государстве, в стольном Мортын-граде жил, да был царь Трипет. Была у Трипета красавица-жена Любавушка, да сынок млад царевич Кошек.

Первые семь годочков Кошек взрастал с мамками, да с няньками. А как исполнилось ему семь годочков, отнял его отец у матушки, да отдал на воспитание брату своему – дядьке Люту.

Жил тот дядька за сто вёрст от столицы в Лютовом городке, что на Лютовой реке, за Лютовой горой. Был там у него  кремль ладно срубленный, да терем сосновый, тёсом крытый, да дружина верная. Вот дядька и увёз млад-царевича к себе в терем.

Стал дядька Лют царевича воспитывать, к ратному делу приучать. И с мечом и с копьём его познакомил, и с добрым конём подружил.

Царевич смышлёный оказался, ратную науку на лету схватывал. А пуще всего любил царевич песни-бывальщины про старину слушать, про разных царей, про битвы, про богатырей, про их жизнь и смерть.

Вот уж минуло царевичу уже двенадцать годков. Как-то раз спросил Кошек своего дядьку:

-Скажи, дядька Лют, от чего так на свете заведено, что даже сильно-могучие богатыри, и те смерти не минули.

-Смерть она никого не щадит, - отвечал дядька. – Так богами заведено.

-Вот бы знать, когда я умру.

-Этого смертному знать не положено. Сия тайна мудро от нас богами сокрыта.

-Но ведь есть же на свете знающие люди. Может, кто подскажет? - говорит царевич.

-Ну-ка цыц! – осерчал на него дядька. - Много знать будешь, скоро состаришься. Кто много о Костлявой болтает, тот сам её к себе призывает. Иди лучше на широк двор, ратному делу обучайся. Больше пользы-то будет!

Послушался царевич дядьку своего и пошёл на широк двор богатырскую науку постигать. Но мыслишка та из головы всё не йдёт. Вот бы знать наперёд, когда и от чего помрёшь! Можно было бы заранее меры принять, как тот мужик из сказки, который смерть вместо себя в гробу запер и жил потом тысячу лет, горя не зная.

А в терему у дядьки Люта ключница жила, звали её бабка Ярушка. Все кругом шептались, что она сведующая женщина. Разные заговоры знала, чтоб кровь унять, чтобы жар прогнать, чтобы сердце приворотить. Могла она всех двенадцать девиц-трясовиц из хворого тела изгнать, да в синем море утопить. Сказывали, будто она и судьбу по звёздам угадывает, и погоду привораживает, и с навьями знается.

Вот царевич и задумал к ней подкатить, не поможет ли?

Как-то раз, собрал дядька Лют на большом лугу молодшую дружину. И царевич с ним, хоть и мал он был в отроках-то служить. Повесил дядька Лют на ветлу златое запястье и велел отрокам по нему из луков стрелять со ста шагов. Который первый сквозь запястье стрелу пропустит, тому и владеть им.

Отроки стараются, изо всех сил целятся, да попасть не могут. Дошёл черёд до царевича.

Взял Кошек свой лук тугой. Выбрал лучшую свою стрелу. Поправку на ветер принял. Тетиву натянул и вспомнил слова дядьки Люта: «Не целься долго. Кто боится промахнуться, тот обязательно промахнётся».

Царевич попросил Стрибога направить его руку, прицелился в своё удовольствие и дал стреле волю.

Зазвенела тетива шелковая, запела стрела калёная, сквозь запястье прошла и в ветле завязла.

Так обрёл Кошек свою первую боевую добычу.

А как стемнело, постучал Кошек в женскую светёлку, где бабка Ярушка спала. В терему-то шесть горниц было и все на одни сени. Вызвал он бабку ключницу в сени и говорит:

-Здорова будь, бабка Ярушка. Дело у меня до тебя есть.

-И ты здрав будь, царевич. Сказывай, чего надобно.

-Можешь ты погадать, от чего я смерть приму, и когда это будет?

-А на что тебе, касатик? Меньше будешь знать, крепче будешь спать.

-А я так мыслю, - отвечает ей царевич, - когда знаешь судьбу, так и спишь спокойнее. Ведь живёшь и не ведаешь, вдруг Костлявая уже за дверью стоит! А коли знаешь день, час и причину, так оно и жить веселее и помирать спокойнее.

-Мал ты, чтобы о таких вещах думать. Иди лучше в бабки играй.

Вынул тогда царевич из-за пазухи златое запястье, повертел его в руках и говорит:

-Мал, да удал! Вот видишь, какую добычу сегодня подстрелил. Коли ты мне поможешь, твоя будет.

Вздохнула бабка, по сторонам огляделась, взяла у царевича запястье и говорит:

-Как стемнеет, жди меня в конюшне.

В вечеру встретились они. Царевич на всякий случай кистень с собой прихватил. Хотел ещё лук взять, да что от него проку ночью-то? И не взял. Бабка, та чёрного петуха в лукошке принесла, да топорик малый.

Бабка царевича пальцем поманила и открыла в конюшне потайной лаз. Через этот лаз вывела его Ярушка в овраг, кустами заросший, что за крепостной стеной был. Пошли они куда-то вниз по оврагу. Тропка узенькая была, едва в темноте угадывалась.

Вышли они к берегу Лютовой реки. Там челнок в камышах спрятан был и весло при нём. Поплыли. Царевич веслом гребёт – бабка путь показывает. И сказала Ярушка таковы слова:

-Там, куда мы приплывём, страшно тебе будет, но ты не бойся. Раньше назначенного часа не помрёшь. Ничего не говори и не спрашивай. Лишнее слово скажешь - ничего не узнаешь. Когда я тебе кивну, задай свой вопрос. Но только вопрос должен быть один. Либо КОГДА помрёшь, либо ОТЧЕГО помрёшь, либо ещё чего спроси, но только одно. А ежели задашь два вопроса, так и одного ответа не получишь. Когда обратно пойдём, молчи и не оглядывайся. Навьи завоют, захихикают, зарычат, листвой зашебуршат. А ты смело иди – не оглядывайся. Оглянешься – беда будет! Понял ли?

-Понял, бабка, - отвечает Кошек. Но от чего же только один вопрос?

-Боги не любят, когда их по пустякам беспокоит. Они не на всякий вопрос ответ дают, а только на самый важный. А самый важный вопрос может быть только один. Ежели вопроса два, значит один из них – пустой. Ты уж сам решай, чего тебе больше всего знать нужно.

-А куда мы плывём?

-К Троице.

-Как же это к троице, когда храм её в граде стоит. Там три кумира – Сварог, Перун, Свентовит. Троица и есть!

-Троица, да не та.

-А разве есть другая троица?

Бабка усмехнулась и говорит:
-Ныне много троиц напридумывали, а в старые то времена – одна была. Вот к ней и плывём.

-Скажи, бабка, а троица это как?

-Тебе дядька Лют сказывал, что Бог триедин?

-Сказывал, - говорит царевич, - только я не понял, как это триедин. Один – это понятно, три – тоже понятно. А триедин – не понимаю.

-Это очень просто, - отвечает бабка, - вот гусеница, а вот куколка, а уже вот бабочка. Всё это одно и то же, но разное.

-Значит, Бог просто меняет обличье?

-Меняет, но не только обличие, а и нрав, и обычай свой меняет. Только это не Бог, а Богиня.

-Как её зовут?

-Какой ты у меня смешной, царевич! Её не зовут. Она сама приходит. Но имя у неё всё же есть, даже целых три.

-Назови их мне.

-Первое имя – Жива, второе Макошь, третье Мара. Вот троица и есть.

-Но, Жива – это жизнь, Макошь – это судьба, а третья, имя которой я не хочу повторять – смерть!
Как же они могут быть едины?

-Подрастёшь – поймёшь. Она наша мать. Сначала ты с ней одно целое. Она - это ты, а ты – это она. Потом ты родишься, тогда она Жива. Потом она тебя холит и лелеет, от бед оберегает, тогда она уже Макошь. Потом, она тебя пожирает, тогда она уже Мара. А потом, ты снова с ней одно целое. А потом ты снова родишься…

Но ведь ты о смерти хотел спросить, что ж ты не хочешь произносить её имя? Кому же задавать такой вопрос, ежели не Маре?

-Дядька Лют не велел её кликать.

-Да как же она тебе ответ даст, коли ты её не окликнешь?

-А может быть, лучше Макошь спросить?

-Экий ты бестолковый, царевич. Они же едины! Ты лучше думай, чего спрашивать-то будешь!

Задумался царевич, о чём же Мару спросить? Ведь вопрос можно задать только один.

Спросишь КОГДА? – будешь знать день и час, но не будешь знать, откуда она придёт. Будешь просто сидеть и ждать? Пожалуй, это страшно.

Спросишь ГДЕ? - будешь этого места избегать. Но если Мара скажет, что примешь смерть на сырой земле, что-же тогда, по воздуху летать? Или скажет – в постели. Что – же не спать тогда? Пожалуй, это бесполезно.

И решил царевич спросить ОТ ЧЕГО? Самое полезное знание! Вот дядька Лют про Дажень Яра сказывал. Тому нагадали от коня смерть принять. Так, он хотя бы мечей не боялся, и прослыл отважным воином!

Пока царевич так думал, доплыли уже. Вышли они из челнока и вошли в тёмный лес. В лесу тьма, хоть глаз выколи, но тропка видна, будто тусклые огоньки болотные по ней светятся.

Вышли они на поляну. Там был тын кругом поставлен. На каждом колу череп насажен. Где конский, где бычий, а где и человечий. Одни колья свежевыструганные были, другие уж прогнили и покосились. Третьи колья совсем отрухлявели и упали.

Бабка палец к губам поднесла – напомнила, что говорить нельзя.

Отыскали царевич с бабкой врата и вошли внутрь ограды. Там лежал на земле большой серый камень, квадратный как стол. А рядом с ним стояло что-то. Избушка - не избушка, амбар – не амбар, а какой-то сруб на ножках, без окон, без дверей.

Бабка положила чёрного петуха на серый камень, отсекла ему голову. Кровь растеклась по камню наподобие косого креста. Только неровный крест получился - три луча длинные, а один лучик совсем короткий.

Обмакнула бабка палец в кровь, начертала царевичу на лбу какой-то знак, потом подошла к срубу и постучала три раза.

В срубе что-то зашевелилось, завозилось. Открылось в срубе оконце малое, размером с ладошку.

-Кто тревожит среди ночи Йагу – прорицательницу, живущую между небом и землёй? – раздался низкий женский голос.

-Тот, кто ищет путь, пришёл, чтобы узнать истину, - ответила бабка Ярушка.

-Дай мне что-нибудь, что принадлежало ему, - снова пропел голос из сруба.
Бабка молча сунула в оконце золотое запястье.

-Спрашивай, снова донеслось из странной постройки.

Бабка кивнула царевичу: Спрашивай, мол.

-От чего я умру? – громко сказал царевич и поразился, каким звонким и детским был его голос.

В постройке что-то зашевелилось, зашуршало, заскрипело, потом наступила тишина.


Царевич и бабка долго стояли в полной тишине. Ничего не происходило. Царевич ждал. Но была только тишина. Где-то проухал филин.

Царевич открыл было рот, чтобы повторить вопрос, но бабка зажала ему рот ладошкой.

Наконец, в срубе снова что-то зашевелилось, раздался глубокий вздох. Золотое запястье вылетело из оконца и упало на землю.

-ТО, ЧТО УЖЕ ДВА РАЗА РАНИЛО ТЕБЯ, ТО ТЕБЯ В ТРЕТИЙ РАЗ И УБЬЁТ. – Чётко произнёс низкий женский голос. И окошко захлопнулось.

Бабка Ярушка схватила одной рукой запястье, другой рукой царевича и быстро потащила его прочь.

Всю дорогу они молчали и не оглядывались. Позади захохотала выпь, потом раздался волчий вой. Совсем рядом что-то вздохнуло. Но царевич твёрдо помнил, что это шутки навьев, и оглядываться нельзя.

Так они дошли до реки и сели в лодку. Только отплыв от берега, бабка разрешила царевичу кровь с лица смыть и слово молвить.

-Что это было? – спросил Кошек.

-Мудрая Йага передала тебе ответ Мары.

-Так от чего же я умру?

-Насколько я поняла, от раны.

-Но чем она будет нанесена?

-Тем, что уже дважды ранило тебя.

Царевич напряг память, но так и не мог вспомнить, что его уже дважды ранило.

-Но, я не знаю что это! – сказал, наконец, царевич.

-Это обычное дело, - ответила Ярушка. – Боги часто дают непонятный ответ. Только когда ты получишь свой удар, ты поймёшь, что Мара имела ввиду.

-Но это нечестно! – вскричал Царевич. – Я хотел узнать!

-Ты получил ответ, теперь ты должен его разгадать. Если у тебя хватит на это ума, ты обретёшь ЗНАНИЕ, которое тебе поможет долго избегать смерти. А если не разгадаешь, будешь жить как все.

-А могу я снова вернуться к мудрой Йаге?

-Боги уже всё сказали тебе. Вернуться ты можешь, но узнать больше, чем ты уже знаешь, не получится.

Могу тебя лишь тем утешить, что жизнь твоя будет долгой. Помнишь, как кровь курья по камню растеклась?

-Помню.

-Это был ХОРСОВ КРЕСТ – добрый знак. Одно плохо, что неровный он получился. Три лучика – длинные, а один – короткий. Это значит, что будет в твоей жизни четыре годины. Три годины длинных, а одна короткая.

Вернулся царевич в терем к дядьке Люту. А никто и не заметил его ночных похождений. То ли повезло, то ли Бабка Ярушка умела людям глаза отвести. Но, с тех пор не стало царевичу покоя. День и ночь ломал он голову над пророчеством: «Что же это за предмет такой, от которого мне суждено умереть? Меч? Верно, я уже два раза порезался о мечи, но, то были разные мечи. Копьё?
Но копьё оцарапало меня только один раз. Бритва? Но я молод, я её ещё и в руках-то не держал. Нож? Но я резал им пальцы бессчётное количество раз!».

Так жил царевич непрестанно ломая голову над загадкой своей судьбы. Всякий раз, видя перед собой какой-либо предмет, он думал: «не здесь ли моя смерть?». Но все поиски были тщетны. И, казалось, этому не будет конца.

Прошло два года. Исполнилось Кошеку четырнадцать лет. Наступило время царевичу вернуться в отчий дом, уже в качестве дружинника-отрока. Радостно было ему снова увидеть матушку, с которой не встречался он уже целых семь лет. (Отца-то он видел каждый год, когда тот ходил в полюдье.) Каждую зиму отец останавливался в Лютовом городке на неделю и проверял, чему его сын научился.

Вот вернулся царевич в отчий терем. То-то матушка обрадовалась!

Пригласила она свою кровиночку светлую горницу, сажала в красном углу под Богами, потчевала яствами изысканными, лакомствами шамаханскими.

И вдруг царевич увидел свою СМЕРТЬ. Она смотрела на него со стены матушкиной горницы, поблескивала острой злой искоркой.

Мигом забыл он и про яства, и про матушку. Он видел теперь только её малюсенькую, слабенькую, ничтожную, но, всё же, страшную.

Матушка перехватила взгляд сына, посмотрела туда же, куда и он. Она увидела смерть, но не поняла, что это была она, ведь царица ничего не знала о пророчестве.

-Матушка, - сказал царевич, не отрывая взгляда от стены, – подари мне ЭТО.

-Зачем? Разве добру молодцу пристало владеть такими вещами?

-Подари!

И было в голосе отрока что-то такое, что сердце матери дрогнуло, и она, не зная почему, сняла смерть со стены и положила на стол перед сыном.

Смерть лежала на столе. Царевич глядел на неё не отрывая взгляда. Два года он бился над разгадкой и вот разгадал. Но, что теперь с ЭТИМ делать?

Здраво рассудив, царевич решил ЭТО спрятать. Но спрятать следовало так надёжно, чтобы никто не нашёл, и чтоб самому случайно с ЭТИМ не встретиться. Оставалось только придумать способ, как ЭТО спрятать понадёжнее.

Минуло ещё семь зим, и вот царевич уже не отрок, а гридень. А ещё через три годочка стал он воеводою. Взошёл он со своей дружиной на крутобокие ладьи, распустил паруса шелковые и повёл их вниз по святой Ра-реке к морю Фарсийскому.

Железным смерчем прошли его мечи по Гиляну и по Альвании, по берегам великого Турана. Он всегда бросался в самую гущу сечи, первый взбирался на стены городов, первый выходил на поединки. Видя меч в руках врага, он только ухмылялся: «Нет! Не от меча я паду!».

Дядька Лют, что был всегда рядом, дивился храбрости царевича.

-Не лезь на рожон, не суйся в пекло! – не раз говорил он.

Но царевич только шутил  в ответ, ведь он знал свою судьбу и ничего не боялся.

Не раз и не два царевич был ранен. Но он на диво быстро выздоравливал и, казалось, от ранений становился только сильнее. Дружинники шептались: «Заговорённый он, что ли?».

Вот вернулся царевич в стольный Мартын-град и сложил перед ногами отца добычу – вражьи мечи и доспехи, персидские ковры, синьские шелка, золотые блюда, каменья самоцветные. Старый царь Трипет прослезился, сына обнял и сказал таковы слова:

-Теперь могу и помереть спокойно. Есть кому о царстве позаботиться. Надел он царевичу на голову злат венец, вручил кий дубовый и на престол усадил.

Вот стал царевич грозным царём. Правил он твёрдо и справедливо. Всех татей лесных да лиходеев, до чужого добра охочих, повывел. Бояр, которые лихоимцами, да изменниками были, на кол посадил, державу от вражьих полчищ оборонил. Бился он с ними на Ра-реке, бился на Яике, бился на Донце, бился на Воронеже. Немало отметин оставили вражьи мечи и стрелы на теле грозного царя. Но он всегда быстро выздоравливал.

Бояре шептались: «Бессмертный он, что ли? А царь слыша их шепоток, только усмехался в усы, ибо знал, что не от стрелы ему суждено умереть.

Враги, между тем, отчаялись одолеть грозного царя в битве и стали подсылать к нему убийц. Но все их попытки были тщетными. Все убийцы были схвачены его зоркой стражей. Усмехался царь, глядя на их кинжалы. Он точно знал, что умрёт не от кинжала.

Прожил царь долгую жизнь, скопил немало добра. То были соболя из Биармии, злато из Персии, Лалы и смарагды из Арабии, и электрон-камень с моря Варяжского, и кость слоновая из края Иньского, и шелка из страны Синь, и перлы острова Сирендыб.

Трёх жён пережил царь и взял четвёртую – самую красивую – Марью царевну. Хоть и стар он был, но ещё крепок, хоть и худ, но жилист. И ум его сохранял ясность и быстроту.

Но, недолго он прожил с Марьей царевной. Снова пришла война. Взбунтовался один из его данников – царевич Иван. Несколько лет назад грозный царь одолел в битве его отца – царя Одина. Но царевича не стал лишать власти. Оставил он его править в отчем граде, но не как царя, а как своего воеводу. Но Иван не был верным воеводой. Восстал он на грозного царя. И надобно было его покарать, чтоб другим неповадно было.

Собрал грозный царь великую рать и привёл её под стены Моргуль-града. И началась битва. Грозный царь верхом на могучем коне сам повёл своё войско на приступ.

Стрелы падали дождём. Но царь знал, что погибнет не от стрелы. Звон мечей не смолкал с самого утра, до полудня. Но царь знал, что погибнет не от меча. С треском ломались копья, но царь знал, что погибнет не от копья.

И вот, когда его воины уже в трёх местах влезли на стену, когда ворота под ударами тарана, уже начали подаваться, вонзилась в десное плечо царя стрела калёная.

Привычно выдернул царь стрелу, шевельнул плечом. Видит, ранка совсем пустяшная. Хотел он эту стрелу отшвырнуть в сторону, но вдруг увидел на ней свою СМЕРТЬ.

Тогда велел царь трубачам отбой трубить. И войско грозного царя отошло от стен.

Велел царь своим боярам в поле стоять и к городу не подходить. Сам же направил коня к городским воротам. Увидел Иван, что царь едет один и не велел своим стрельцам стрелы пускать. Всё стихло.

Подъехав к городу, царь крикнул:

-Эй, кто пустил в меня эту стрелу, отзовись!

Взобрался Иван на тын и ответил:

-Моя это стрела.

-Где же ты взял такой чудной наконечник?

-У Мартын-града есть священный луг, на нём растёт перунов дуб, на перуновом дубу, на самой верхушке, на цепях висел ларец…

-Постой, - закричал великий царь, - так значит, ты, нечестивец, осквернил ветви перунова дуба прикосновением своих грязных ног?

-Грешен я, - ответил Иван, - но и тот, кто ларец повесил, тоже грешен. Ведь он сделал то же самое.

-Что же ты нашёл в ларце?

-Я нашёл там истукан священной птицы – серой утицы. Она была обёрнута зайчиком. Я как шкурку развернул, так её и увидел.

-Нечестивец, - закричал царь, - Как же ты посмел коснуться своими немытыми руками изображения священной птицы? Знаешь ли ты, что ей подвластны три стихии, ибо она ходит по земле, летает в небесах и плавает в воде!

-Знаю.

-А знаешь ли ты, что она снесла три священных яйца - златое яйцо, из которого родилась явь, простое яйцо, из которого родилась явь и железное яйцо, из которого пошла навь.

-Знаю.

-Как же ты посмел коснуться её?

-Грешен я, - отвечал Иван, - я не только коснулся её, я даже распилил её пополам. Но некто до меня уже делал то же самое.

-Ах, ты блудодей! – вскричал царь. – Что же ты нашёл во чреве священной птицы?

-Там было позолоченное яйцо, сделанное из алебастра.

-Так ты посмел разбить священное яйцо?

-Моя вина, - отвечал Иван.

-Что же ты нашёл внутри яйца?

-Простую швейную иглу, а на конце её твою СМЕРТЬ!

-Кто же тебя надоумил свершить все эти мерзкие святотатства?

-Тот же, кто и тебя – Вещая женщина Йага, с Лютовой реки.

-Но, ей можно было задать только один вопрос! Почему ты выбрал именно этот?

-Потому, что ты отнял у меня невесту! И не было у меня к ней других вопросов.

-Марья царевна была твоей невестой?

-Да, светлый царь.

-Почему же я этого не знал?

-Ты не первый царь, кому бояре всей правды не сказали.

Ничего не ответил грозный царь, только сломал стрелу и половинки в разные стороны кинул. Повернул он коня и поскакал в свой шатёр шелковый. Там он кольчугу снял, лёг на своё походное ложе из слоновой кости и приказал позвать ближних бояр.

Первым делом, велел он своим боярам от Моргуль-града отступить, на приступ более не ходить, Ивану царевичу зла не чинить.

Вторым делом, велел им избрать другого царя из числа своих сыновей.

Третьим делом, велел он вернуть Марье царице кольцо обручальное, отвести её к воротам Моргуль-града, да там и оставить.

На другой день рука у царя распухла и разболелась. Ночью прилетели к нему из-за окиян-моря девицы-трясовицы Виевы дочки. Принялись они за дело. Стала его Лихоманка - трясти, Огневица - жаром жарить, Сухотка - бело тело сушить, Ломотка - кости ломить, Морока -  виденьями морочить.

То виделось царю то море Фарсийское, то битвы кровавые, то пиры разудалые.

Три дня метался царь в лихорадке, а на четвёртый день, очнулся он и подумал: «Эх, Марья царевна, отчего же ты мне правду не сказывала? Отчего в глаза никогда не смотрела? Я думал, ты стыдилась, а ты боялась! Кто же ты, Марья?

И тут вдруг он понял: не КТО? а ЧЬЯ? МАРЬЯ – значит, принадлежащая Маре. Понял он, что посмеялась над ним Мара – послала ему девицу, в имени которой всё было ясно сказано: и кто она, и чья, и зачем прислана. А он эту загадку не разгадал!

Тут снова принялась его лихоманка трясти. А напоследок, увидел грозный царь терем родимый, светёлку своей матушки. И почудилось ему, будто он малыш несмышлёный, об иголку укололся и ревёт. А матушка ему кровинку с пальчика слизнула, подула и сказала ласково:

-Не плачь моя кровиночка, скоро всё пройдёт!

И правда, боль прошла.

Потом снова почудилось ему, будто он уже семи лет, и занозил ножку резвую. А матушка уложила его на лавочку, иглой занозу вытащила, сладко поцеловала. А ему не больно – щёкотно.

И стало царю так хорошо, да спокойно, как никогда не было.

И умер великий царь, грозный царь Кощей Трипетович, коего прозвали бессмертным. Насыпали над его могилой высокий курган и тризну справили.

Сколько там сурьи хмельной было выпито, сколько яств съедено, сколько битв было помянуто – не сосчитаешь. Рога турьи, в серебро оправленные, кубки чеканные двоедонные, братины златтокованные, ковши резные, чаши расписные – ни что без дела не осталось. Гусляры на гуслях играли, кудесники в кудесы стучали. Спиваки Богов прославляли, честь царю воздавали, дружину храбрую потешали.

И я на том кургане был,
С археологом чекушку распил.

А как водочки накушался,
Археолога наслушался,

Захмелел слегка
И уснул у костерка.

Солнце за гору садилось,
Тут мне сказка и приснилась.