Королевы не плачут

Папин «королевский кодекс» должен был сделать из меня сильную личность, которую не так-то просто сломать об коленку суровой и беспощадной жизни.

Папа со мной почти не разговаривает. Он прячет блестящие глаза в огромные черные мешки и только иногда улыбается мне одной стороной лица – от этого на его левой щеке появляются гигантские складки.

Если папа заговаривает со мной, то всегда именно о суровости и беспощадности нашего худшего из миров. Поэтому, говорит папа, ты должна как королева идти по осколкам и грязи бытия. Для королевы важно все. Настоящая королева никогда не сутулится, не плачет, не выходит из себя, не обращает внимания на обиды и провокации. Королева никогда не показывает своих эмоций. Королева всегда на высоте.

Мне казалось, что у меня не очень получается следовать этим правилам, но я старалась изо всех сил. Для папы и особенно для мамы.

По-настоящему мамы в моей жизни не было. Были воспоминания о том, что еще недавно мама была со мной каждый день, и я почти не замечала, как же это здорово. Потом ее положили в больницу, и папа учил меня готовить. Он ушел в отпуск и проводил со мной целые дни. Хотя именно тогда он почти перестал разговаривать, а на его лице появились эти огромные черные мешки под глазами.

Потом он вернулся на работу, мама так и осталась в больнице, а дни стали пустые и длинные. От нечего делать я стала хорошо учиться. Перестала плакать. Но перед сном все равно чувствовала мамин запах – кожи, легких духов, шампуня для волос и чего-то еще, необъяснимого. От этого запаха начинало щипать в носу, и тогда я брала в руки книжку и читала, пока не засыпала над ней. Утром книга оказывалась на столе, а я заботливо укрыта одеялом – мне отчаянно хотелось верить в то, что это мама, хотя, конечно, это был папа.



Благодаря папиному «королевскому кодексу» я стала самой популярной и самой одинокой девчонкой в школе. Мальчишки мечтали о свидании, но никогда никуда не приглашали, а только писали анонимные записки. Девчонки пытались со мной дружить, но эта дружба больше походила на служение – они рассказывали мне последние сплетни и приносили горячий чай в столовой. Учителя ставили заслуженные пятерки, но в целом были равнодушны ко мне.

Как и в любом классе, помимо королевы, у нас был и свой изгой – Женька. Маленькая, худющая, костлявая и всегда ужасно одета. Ей приходилось донашивать чужие вещи, поэтому она выглядела так, будто подбирала гардероб на помойке. Больше всего я ненавидела ее куртку, которую она носила почти весь учебный год, – грязный искусственный мех, разнокалиберные пуговицы. Еще она носила растянутые свитера, бесформенные футболки и старые джинсы. Вела она себя так же расхлябанно, как выглядела. Всегда на нервах, и глаза вечно на мокром месте. Ни с кем не дружила и даже не пыталась подружиться. Всегда воспринимала все в штыки, часто повышала голос, уходила рыдать в туалет. Мне с моим железным воспитанием казалось, что Женька – форменный кошмар.



Над ней часто издевались жестоко и с удовольствием.

Однажды я застала ее плачущей в туалете – она рыдала взахлеб, размазывая слезы по лицу, и никак не могла успокоиться. Я, приученная никогда не плакать, испытала смесь омерзения, презрения, брезгливости – и ушла, даже не попытавшись успокоить ее.

В тот же день классная отправила нас вдвоем в магазин за подарком завучу. Почему выбрали меня, я еще могу понять – мне часто давали важные поручения. Но зачем мне в компанию дали именно Женьку, не знаю.

Мы шли в магазин молча и делали вид, что не вместе. Мне было неприятно. Она была погружена в свои мысли и не пыталась завязать разговор.

На обратном пути, когда мы уже подходили к школе, я все-таки не выдержала и спросила ее, почему она плакала сегодня в туалете, может быть, что-то случилось? Она ответила – да нет, ничего особенного, просто девчонки на уроке ужасно разрисовали фото для школьного альбома, пустили по рядам и хихикали до слез. Обычное дело, а я просто плакса, ты же знаешь. Но тут же остановилась, вдруг взяла меня за руку и сказала:

– Бабушка умерла.

И убежала. Взбежала по ступенькам, а я не стала ее догонять. Я этого не знала наверняка, но почему-то было понятно, что кроме бабушки у Женьки никого нет.
Потом она перевелась в другую школу, и мы больше не виделись.



Я сижу на диване, обняв подушку. В другой комнате шумят и пьют гости. Заходил отец, спрашивал:

– Аня, ты не плачешь? Поплачь, если хочется. Поплачь, станет легче.
В другой комнате поминают маму. Я никак не могу заплакать и думаю почему-то о Женьке.