08-17. О ворах и воровстве

Весна в нашем городе – удивительно красивое время. Я  имею в виду не календарные март и апрель, которые больше похожи на грязную, линяющую и больную зиму, а наши питерские  май и июнь. Вот их-то вполне можно отнести к весне: зелень по-весеннему сочна, в городе повсюду цветут сирень, барбарис, каштаны и акация, а о теплых днях мы все еще только мечтаем. Это о погоде.

Устрашающих политических новостей, слава Богу и Президенту, пока не было, по крайней мере, особо значимых. Летом планировалось поднимать со дна Баренцева моря затонувший Курск,  Израиль воевал с Палестиной, а югославы – друг с другом, в Чечне по-прежнему постреливали с обеих сторон. С досадным постоянством сообщали о воздушных катастрофах и стихийных бедствиях. Похоже,  их было больше, чем обычно, и это объяснялось не только  журналистской свободой. Цены росли, а моя зарплата  оставалась на уровне 100 у.е.,  что, наверное, было немало, в сравнении  с благосостоянием одной группы людей. В сравнении  с другой,  моя зарплата была  несерьезной.

Темы политики и зарплаты неизбежно наводят нашего человека на разговор о совести. Совесть бывает двух видов. Приобретенная целиком зависит от устоев общества, его правил, обычаев, от сложившегося мнения окружающих. Данная совесть проявляет себя под давлением страха быть пойманным. Не будь страха, мы, возможно, вели бы себя иначе. Реальная совесть – это  наше личное представление о справедливости. Действуя против нее, мы чувствуем себя неуютно, даже если наш поступок не уличен, а иногда и законен с точки зрения существующих правил. Реальная совесть довольно часто бывает не в ладу с приобретенной.

 Любопытно рассмотреть оба этих понятия по отношению к воровству, которое в той или иной степени имеет отношение к каждому из нас. Воровство – это грех. Воровство у общества – тоже грех, даже если  общество обкрадывает тебя с завидным постоянством и по закону. Пользоваться общественным достоянием на холяву – проступок с точки зрения реальной совести. С точки зрения приобретенной – тоже: какое общество не провозглашает желания тебя поймать и наказать, если ты отказываешься его субсидировать, например,  не желаешь оплачивать  проезд в общественном транспорте?! Я не говорю о тех, кто в силу своего возраста имеет право ездить бесплатно. Мы не вправе считать себя безгрешными только на том основании, что нам не был дан  повод доказать свою честность.

 Средняя сумма моих честно оплачиваемых поездок на работу, во время работы и обратно домой составляла  бы пятую часть моего заработка. Но плачу я далеко не всегда. Стыдно, унизительно и страшно проходить в метро по маминому льготному удостоверению. И реальная, и приобретенная совесть одинаково мучают меня в это время. Я хотела бы жить в соответствии со своими принципами о предельной правдивости, но я не живу в соответствии с ними. И даже не потому, что мне так уж не хватает денег. Причина моих поступков– не бедность и даже не жадность, а правила игры, реально сложившиеся в нашей стране. Воруют все, хотя и по-разному, и чем больше величина украденного, тем менее  презираемы и наказуемы жулики. Понятия реальной и приобретенной совести, сплетаясь в неразличимый узел, становятся все труднее различимы. 

 Всех нарушителей правил игры, установленных государством, я бы разделила на три группы. Во-первых, принципиальные жулики, которые  ездят «зайцем» всегда и держат наготове дежурную десятку для штрафа, что экономически крайне выгодно. К ним относятся и те молодые люди, что на глазах у дежурной ловко и уверенно перепрыгивают через турникет метро, упираясь руками в боковые стойки, – настолько ловко, что даже хода не замедляют.  Ни реальная, ни приобретенная совесть их не мучает. Во-вторых, первачи. Они в общественном транспорте, где бывают крайне редко, платят – не унижают себя мелочами, но бензин служебной машины да и многие другие общественные  блага расходуют не в меру и не по назначению: от них ущерб государству неизмеримо больше, чем от первых. В-третьих,  пугливые жулики. К ним отношусь я. Их мучает приобретенная совесть, от чего они изыскивают обходные пути – ездят по чужим льготным билетам или поддельным проездным. Иногда попадаются. Одной из моих Я – принципиальной максималистке, упертой в мнимые ценности бытия – они глубоко противны. Другой моей Я они противны тоже, но она их оправдывает, во-первых,  собственным желанием сэкономить деньги на более важное для нее, во-вторых,  всеобщим воровством, ставящих всех нас – россиян, живущих после перестройки, -  практически на один уровень паршивости.

Опишу два омерзительных эпизода моей жизни, подорвавших во мне многие идеалы, как в отношении себя, так и общества, которое больно уже неизлечимо.

Был зимний, сумрачный вечер. В автобусе, «мчавшем» меня домой с работы где-то в районе Софийской улицы, меня заловили двое контролеров. Несмотря на дурное освещение и мой уставший вид, они не поверили, что я - житель блокадного Ленинграда. Начался допрос, и я быстро созналась, что удостоверение мамино. Меня похвалили за правду, удостоверение отобрали и предложили выйти из автобуса. Само по себе предложение выйти могло бы показаться странным, если бы я тогда находилась в  более спокойном состоянии. На улице, прямо на остановке,  мне долго рассказывали об административной ответственности за нарушение, навязчиво пытались показать документы, удостоверяющие их, контролерскую личность, объясняли, что легко  могут установить мою и не только забрать документ, но и взыскать с меня огромную сумму. Потом мне предложили заплатить им посильную мзду, чтобы они «постарались оформить меня как безбилетную» и вернули удостоверение. Взяли столько, сколько у меня было с собой – сто рублей, посетовав на то, что это ничтожно мало по сравнению с тем, сколько положено, но …«они же не звери!». Удостоверение мне вернули и даже предложили организовать бесплатный проезд до дому. Внешне заторможенная и спокойная, а внутри вся взвинченная, переполненная отрицательными эмоциями и подавленная собственным унизительным положением, я отказалась от их странного предложения и пошла пешком в сторону  проспекта Славы.

 Окидывая мысленным взором произошедшее, я ясно увидела в нем массу несуразностей, доказывающих, что никакого другого исхода, кроме этого, не могло и быть: у контролеров не было ни малейшего желания доводить дело до административной ответственности. Я была не первая и не последняя в череде их «клиентов», моя карма была отмыта, а угрызения совести за свой позорный поступок больше не мучили – охотники и добыча сравнялись в степени своей греховности. 

А спустя три месяца я снова попалась, на этот раз в метро. Милиционер, проявив рвение, проверил мой документ и потащил меня в закуток на станции метро, где сидел  еще один  молодой участковый. Начался допрос. На мой глупый отказ называть свою фамилию, мне предложили альтернативу – устроить обыск сумочки в присутствии понятых и стать задержанной. Упиралась я недолго, фамилию и год рождения сообщила. По телефону быстро выяснили мои паспортные данные и составили протокол, удостоверение изъяли. Долго и убедительно рассказывали об ущербе, наносимом государству, о статьях уголовного кодекса, интересовались моей зарплатой и попутно завидовали льготной пенсии моей мамы, которая, по их мнению, была много больше их милицейского оклада. 

 Выглядела я и вела себя в это время не лучшим образом: жалко, непоследовательно, глупо. Когда ситуация захватывает нас врасплох, мы редко ведем себя с достоинством, еще реже мы способны предугадать заранее, как будем себя вести и что из жалкого, пугливого и нелогичного может из нас вылезти наружу в обстоятельствах, в которых мы еще не бывали. Я предложила им оплатить свою провинность и, получив мамино удостоверение, распрощаться, но успеха мое предложение не имело. Кроме того, участковых  было двое.

Вместе с протоколом и моим  удостоверением, один из участников инцидента, повел меня на улицу – в «участок», который, видимо, находился где-то поблизости. Шли мы подозрительно медленно. «Ну и что дальше?» - спросила я, начавшая уже раздражаться этой медлительностью. Мы провели на станции за беседой и пререканиями почти час, я безнадежно опаздывала в организацию, куда собиралась ехать по служебным делам, и устала от переполнявших меня отрицательных эмоций. С потерей маминого удостоверения я уже смирилась.

- Ну, не звери же мы, в конце концов… – произнес участковый фразу, которую я однажды уже слышала.
- А-а-а, ну понятно! И сколько я вам должна?  – брякнула я и испугалась: стоит ли злорадствовать до срока и рубить сук, на котором сижу? Но, похоже, бояться было нечего. Начались прения. С меня запросили стоимость единого проездного билета (270 рублей). У меня с собой было двести. Но меня уже разобрало злость, и я начала торговаться. Заявив милиционеру, что у меня с собой только сто и ни копейкой больше, я предложила ему взять, что есть, и разойтись полюбовно. Ответ потряс меня до глубины души своей откровенностью:
- Ну, нас же все-таки двое… А вы займите у кого-нибудь!
- У кого? – поинтересовалась я.  – Прямо здесь, на улице?
- Ну, сходите на работу, возьмите в долг…
- Нет уж, дудки! Не хотите, не надо. Пошли в милицию.

После некоторого замешательства, мой страж законности, буркнул: «ну, ладно, давайте» и получил от меня сотню. Удостоверение возвратил, а протокол разорвал. Спасибо я ему не сказала.

 Я много слышала  о гнилой сущности нашей милиции, но до сих пор лично с этой проблемой еще не сталкивалась. Я не склонна считать всех представителей этой неблагодарной профессии продажными. Впрочем, причем здесь милиция? Чем она хуже армии контролеров и инспекторов, привычно  живущих поборами вне зависимости от того, сколько им платят за работу? Платят, конечно, очень мало, но разве другие россияне, имеющие гораздо большие заработки, у нас отказываются от дополнительных?   

 Самым простым было бы произнесение избитой фразы о том, что все наше общество прогнило, и  что не осталось больше честных людей, подразумевая при этом, что я – единственное исключение из правил. Я - не исключение. Даже не имеет особого значения, испытывала ли меня судьба «халявой» или нет. Ни я, ни кто-то другой, не может с уверенностью сказать, что не устоит перед искушением получить взятку (пусть не в первый, но на третий или  в четвертый раз), если ему это искушение будет предложено. Далеко не все профессии имеют  сложившуюся  в народе форму дополнительного приработка, как инспектор, милиционер, контролер. Подарки в виде угощения за то, чтобы просто исполнялось положенное по окладу, получает учитель, врач, санитарка. Часто это вовсе не означает, что они не стали бы исполнять своих обязанностей без подарка. Но от коробки конфет еще никто и никогда не отказывался.

 Люди других профессий, чья работа не связана со сферой услуг, не становятся от этого другими. Никто не дает взятку и не дарит конфет инженеру или вагоновожатому, но что заложено в подсознании этого инженера или вагоновожатого, как они поведут себя,  оказавшись в других обстоятельствах, никто, включая и их самих, не знает.