Помоги мне исполнить мечты. Часть 5. 17-21 главы

Часть 5 "Твоя зима"
Семнадцать

Вторая неделя ноября. Уже пошел сто двадцатый день моей жизни после того, как я узнала о своем диагнозе. Проснулась я очень рано, несмотря на то, что сегодня воскресение.
Девять утра. За окном туман, на опавшей листве виднеются капельки росы, пасмурно. Я раскрываю настежь окно, и меня обдувает теплый ветер. Сегодня очень душно, — ощущение такое, словно небо давит на тебя — хотя буквально пару дней назад было прохладно. Это Калифорния, здесь так всегда.
Я, как ребенок, запрыгиваю под кровать и тыкаю пальцем наугад на исписанный кусочек стены. Вычеркиваю его фломастером. А затем пишу Лондон сообщение: "ВЕСЬ ДЕНЬ ДЕЛАТЬ ТО, НА ЧТО Я НИКОГДА БЫ НЕ СОГЛАСИЛАСЬ РАНЬШЕ".
Мы договорились встретиться с ней в торговом центре, находящемся в центре города. У Лондон должно быть полно идей, как разнообразить сегодняшний день. Из-за недавних происшествий мои ноги покрыты синяками, потому мне пришлось натянуть черно-фиолетовые колготки. Я надеваю шорты, футболку и джинсовую курточку сверху, ныряю в свои любимые темно-зеленые кеды и бегу вниз по лестнице.
— Доброе утро, ты куда? — интересуется сестра.
— Точно сказать не могу, потому что не знаю этого, но я буду с Лондон, — отвечаю.
— И опять пропадешь на сутки? Мне нравится, что Лорен нашла способы тебя растормошить, но это слишком, Эмили.
— Кристи, знаю, ты обо мне волнуешься, но не это сейчас мне нужно. Все бессмысленные занятия, которыми я раньше забивала время, всё время, проведенное в депрессии, все мои волнения — все это позади. Они лишь крадут моё время. Прости, — бросаю я и выбегаю из дома.
Люди в метро такие забавные: они делают вид, что никого и ничего не слышат, что они холодны и эгоистичны, что им наплевать на всех, но сами-то в душе, скорее всего, настоящие добряки. Вот, например, парень, сидящий впереди меня. Девушки у него явно нет, потому что он не получил ни одного сообщения, которые заставили бы его улыбнуться, за те двадцать минут, которые мы едем. Он смотрит в окно, слушает музыку и иногда поглядывает на меня, ведь я не свожу с него глаз. Мне очень нравится наблюдать за людьми и за их реакциями. Парень — не красавчик, но симпатичный. Можно предположить, что он не вписывается в иерархию школы, как и я. Возможно, он смешной. Возможно, он душа компании и заводила. Возможно, он строит из себя мачо, надеясь добиться внимания той, кто его интересует, но она не такая, как все, и потому ему сложно найти к ней подход. Но я вижу в его сумке, валявшейся у парня в ногах, книгу Рея Брэдбери. Это говорит о том, что внутри этот парень вовсе не такой, каким хочет казаться.
Наверное, если бы люди узнали о моей болезни, меня бы все опасались. Они бы считали меня заразной, обходили бы стороной, потому что боялись бы заболеть тоже. Люди так глупы. Они не смогли бы понять, что моя болезнь — это вовсе не инфекция, а она появляется на клеточном уровне в результате мутаций. Но к чему им все это понимать? Зачем связывать жизнь с тем человеком, за которым в очень скором времени придет смерть? Я просто уверена, что люди так и думали бы.
Когда я прибыла в назначенное место, Лондон уже была там.
— И что это значит? — спрашивает.
— Сегодня я хотела бы сделать то, что не сделала бы в нормальном, трезвом состоянии, — поясняю я.
— Например?
— Ну-у-у-у, — протянула я, — я бы никогда не пошла с тобой по магазинам, потому что знаю, какую ты одежду будешь заставлять меня покупать.
— Ты хочешь пошопиться? — Лондон сияет. — Я, как чувствовала, взяла с собой карту!
— Нужно же было это когда-нибудь попробовать. — Я улыбаюсь подруге, а она тянет меня за собой в свой любимый магазинчик.
«All Saints» — магазин для богачей — известен тем, что там торгуют фальшивым винтажем. Я бы никогда не стала тратить столько денег на вещи, продаваемые в этом магазине, когда настоящий винтаж можно купить в «Beyond Retro», или в «Fairy Goth Mother», или же в каком-нибудь хорошем секонд-хенде.
Лондон тянет меня куда-то в сторону пальтишек, она начинает доставать с вешалок различные куртки и пальто, прикидывать на себя, подавать мне. У меня глаза на лоб лезут, когда я вижу цены этих вещей на этикетках. А Лондон такая радостная. Вместе по магазинам мы ходили только один раз — года два назад, может быть, даже три. И после того дня я поклялась, что никогда не буду покупать вещи вместе с Лондон. Она редко когда слушает то, какие вещи мне нравятся, говоря, что я не умею одеваться — хотя, возможно, так и есть. Потому она постоянно заставляет меня надевать то, что нравится ей, но, естественно, я её не слушаюсь.
— Черт возьми, Эмили, если ты собралась со мной по магазинам, ты должна что-нибудь да купить! — негодует подруга.
— Да-да, но мне ничего тут не нравится, прости.
— Ладно, тебе не нравится, что я тебе предлагаю. Найди то, что будет тебе по душе!
Я пожимаю плечами и отправляюсь в плавание между стойками с вещами. После долгого хождения я наконец-то выуживаю то, что мне определенно могло бы понравиться. О да! Теплое и пушистое пальто горчичного цвета и в темных пятнах, от чего создается ощущение, словно оно сделано из кожи леопарда. Само пальтишко не очень длинное, — как, например, моё любимое, в котором я хожу всегда, когда холодно — но попу прикрывает, а это уже хорошо.
— Блин, Эмили, — вздыхает Лондон, — что я говорила по поводу твоего вкуса?
— Мне нравится, а значит, я выполнила твоё повеление, — гордо произношу, а затем мой взгляд падает на цену этого пальто. — Ох, ёмаё. У меня нет столько денег.
Лондон подходит ближе, берет в руки этикеточку, а затем откидывает её, произнося:
— Тысяча долларов? Пустяки! Я заплачу.
— Мне неудобно как-то. Я буду по гроб жизни тебе обязана.
Лондон берет моё лицо в ладони, теребит щечки и говорит:
— Я заплачу. Я за все заплачу. Нужно же хоть как-то скрасить наше с тобой существование. Главное — исполняй мечты вопреки тому, что о тебе подумают, сколько твои желания будут стоить и сколько усилий придется приложить.
— Когда ты успела поумнеть? — Я смеюсь. Лондон подхватывает мой смех, и мы идем к кассе, чтобы заплатить за наши покупки.
Когда мы шли вдоль множества магазинчиков, мой взгляд просто не мог упасть на два из них: «Beyond Retro» — магазин винтажной одежды, причем не очень дорогой, и магазин виниловых пластинок. Что поделать, уж очень я схожу с ума по винтажу. А пластинки — моя страсть. Раньше у меня был переносной граммофон, но папа его разбил в одном из частых приступов в то время.
Как бы ужасно мне не хотелось в эти два магазина, они в расписание Лондон явно не входили, потому что следующим пунктом остановки было «Alice and Olivia». Подруга определенно перебарщивает: эта фирма, конечно, известна по всему миру, её коллекции не слезают со страниц «Vogue» уже несколько лет и считаются самыми лучшими для девушек. Лондон еще могла бы попасть в этот журнал, но я не она — мне это ненужно, а уж тем более не нужны сверхмодные вещи, про которые подруга частенько раньше тараторила. И если бы кто-нибудь спросил меня: «Эй, а откуда ты столько всего знаешь про известные фирмы и модные магазины», то можно смело знакомить этих личностей с моей подругой. Они-то точно найдут общий язык!
Если честно, я бы с удовольствием стерла себе память и выкинула из головы эту ненужную мне информацию о моде, которую Лондон заложила мне в разум. Было бы легче. Меньше знаешь — крепче спишь, да?
Лондон металась между сотнями платьев, висящих на стойках. Затем металась между несколькими, но и они ей не нравились, пока глаз подруги не упал на платье цвета звезды — серебряное и переливающееся, украшенное блестками цвета металла. Оно было облегающим, на бретельках, чуть ниже колен. Лорен издала восхищенный вздох, а затем приложила на меня, чтобы посмотреть, как оно будет смотреться.
— В этом ты будешь праздновать моё восемнадцатилетие, — говорит она.
Боже! Ведь у Лондон в начале января день рождения, а у меня в конце. Как я могла забыть?
— Нет… Это слишком идеально для меня. Ты же знаешь, Лори. — Я сказала «Лори», и подруга бросила на меня яростный взгляд. Как она ненавидит, когда её так называют, хотя взрослых еще терпит — они ведь не могут понять, почему она решила сменить имя.
— Это будет моё восемнадцатилетие. Пожалуйста, угоди мне.
Не люблю, когда она вот так жалостно смотрит на меня. И этот взгляд вовсе не значит «Это моё день рождения, а я хочу, чтобы на нем все было идеально, пожалуйста, не обижай меня». Он значит «Это последнее моё день рождения, которое я проведу с тобой. Мне тебя жаль, Эмили».
— Хорошо. — Выдыхаю. И Лондон снова сияет.
Теперь я Лондон должна две тысячи баксов, хоть она и уверяет меня, что это подарок, я смириться с самим фактом, что кто-то потратил на меня столько денег, не могу. Затем я долго-долго уговаривала её пойти туда, куда я хочу, и это увенчалось успехом!
Я просто купалась в море винтажных теплых-претеплых свитеров, рубашек и платьев. Честное слово, никогда не испытывала такого блаженства, потому я наконец-то смогла купить то, что хочу. А затем мой взгляд упал на платья. Те самые, которые любит носить Ив. Они просто шикарны: длинные, в пол, с рядом рюш на юбке, рукавах и воротничке. И все эти воздушные тесьмы не нагромождают платья, а, наоборот, добавляют некого шарма. Я словно возвращаюсь в сороковые-пятидесятые годы прошлого столетия. Всего лишь на пятьсот долларов — Лондон крайне щедра — я купила два чудесных платья, пару свитеров, белоснежную рубашку с рядом оборочек на груди и черные узорчатые оксфорды.
После мы зашли в музыкальный магазин, и я купила парочку виниловых пластинок Дэвида Боуи, надеясь, что в скором времени смогу собрать деньги на граммофон.
Мимо нас снова пролетали магазинчики, когда мы быстро двинулись дальше по улице. Куда ведет меня Лондон, мне было не понять. Мы остановились на углу, ожидая, пока включится зеленый свет на светофоре, как внезапно к нам подбежала какая-то девушка. Видимо, она была знакома с Лондон.
— Вы слышали новость? — произнесла девушка.
— Ты о чем? — вопросом на вопрос ответила я.
— О Брэдли Уайте!
Ах да, Брэд… После больницы Лондон все-таки выложила наше видео в интернет, потому что никаким другим способом нельзя было очистить моё имя. В комментариях ссыпалось множество «Вот подлец! Таких уродов еще поискать нужно!». А затем мне в личные сообщения лились сотни писем с сожалением и извинениями от учащихся нашей школы. Мне было обидно, очень обидно, даже несмотря на то, что они просили прощения. Не нужно вестись на поводу у стадного инстинкта общества. Я ничего не отвечала на письма, только на немногие, которые действительно казались мне искренними.
А Стейси и Феба, правда, покинули школу! Конечно, видео Стейси, где она поддатая и почти что голая извивалась в душевой кабинке, а её единственной одеждой был небольшой поясок, еле-еле прикрывающий её задницу, разошлось бы по ютубу в мгновение ока. Но мы — не они. Мы не нарушаем договоров.
— Нет, не слышали, — говорит Лондон.
— Он в коме!
— В смысле?! — в один голос говорим мы с подругой.
— В самом что ни есть прямом, — тараторит девушка.
Я замечаю краем глаза, что мы пропустили момент, когда был зеленый свет. Но ладно. Походу, сейчас мы не собираемся переходить на ту сторону улицы.
— Его отец отправил его все-таки в клинику лечиться, потому что тест на психическое здоровье Брэда показал что-то неладное. Но Брэд сбежал из под его опеки, но убежать далеко он не успел, потому что его сбила машина, и теперь он в коме. Врачи не уверены, что он очнется, но если и очнется, то у него мозги набекрень будут!
— Афигеть! — вырвалось у Лондон.
Что здесь можно сказать? Судьба — коварная женщина. То она слишком много тебе позволяет, то отнимает самое дорогое, что у тебя есть. Но одно остается неизменным: сделал зло — оно к тебе и вернется когда-нибудь. Я причинила вред живому существу — сама себе, и получила по заслугам. Хотела умереть — умру. Хотя так не со всеми, некоторым все с рук сходит, и в этом вся соль.
Девушка нас покидает, а мы с Лондон так и остались стоять на тротуаре у перехода. Мы пропустили уже два раза зеленый свет, и сейчас будет третий раз.
— Что ж, он получил то, что заслуживает, — поясняет подруга, и я киваю.
Затем она окидывает взглядом все вокруг, берет меня за руку и смотрит на меня, сияя. Я знаю этот жест, она что-то придумала.
— Что? — спрашиваю я.
— Это гениальная идея!
— Не тяни кота за хвост.
— Ты же любишь свои волосы, да? — спрашивает она. Я киваю. — Я знаю, что тебе очень нравятся твои волосы и что ты ни за что на свете не сделала бы с ними что-нибудь.
— Только не говори, что… — Я не успеваю закончить, как Лондон меня прерывает:
— В парикмахерскую!
Лондон хватает меня за руку и несется в неизвестном направлении. Она явно хотела, чтобы нас обслужили лучшие профессионалы и, конечно же, проверенные.
— Хай, Рой! Хай, Джиа! — приветствует Лондон своих знакомых.
Рой подбегает первым. Он высокий парень с немного рыжими волосами, которые были уложены на бок. Шея укутана радужным шарфом, коричневый пиджачок и обтягивающие джинсы — да он гей. Причем гей с большой буквы «Г», потому что некоторые люди нетрадиционной ориентации совсем не выглядят ненормальными, и их наряды не бросаются в глаза, крича об их ориентации. Но тут прямо-таки сразу видно!
— Чао, дорогуша, — произносит Рой и чмокает в щеку подругу. — Пришла изменить имидж?
— Не себе, — отвечает Лондон и кивает в мою сторону.
Рой смотрит на меня оценивающим взглядом, поднимая брови вверх, а затем подходит ко мне и начинает говорить:
— Что с твоим лицом? Почему синяки под глазами не скрываешь тональным кремом! А эти мешки... Ты что, совсем не высыпаешься?
Я уже успела пожалеть, что вообще согласилась на эту очередную авантюру Лондон.
— Это мой фетиш, — выплевываю слова Рою в лицо, словно желчь.
— Рой, оставь в покое девочку, может быть, ей так нравится, — произносит девушка лет двадцати шести и подходит к Лондон. Они обнимаются.
— Привет, Джиа, рада тебя видеть.
— И я тебя, Лондон.
А в это время Рой поправляет капюшон моей толстовки, тихонько говоря мне:
— Ну, ничего, сейчас мы из тебя красотку сделаем. Все вокруг будут тебя завидовать.
Меня распирает от смеха. Ощущение, словно я говорю со своей бабушкой. Когда ты уходишь от неё, она всегда поправляет твою одежду, чтобы все было аккуратно, и говорит, что ты самая «бьютифул» девушка на земле.
И тут мне стало немного грустно. Как жаль, что бабушка Сара умерла. Дедушку своего я не знала — он умер еще до того, как я родилась. Но я и не печалилась этому, потому что не была с ним знакома и не могла понять, что он за человек. Хотя по рассказам Тома, он был замечательным.
Я стояла в стороне, пока Лондон, Джиа и Рой просматривали палитру цветов. Они хотели меня перекрасить. Мне не было страшно, как ни странно, ведь я всегда с трепетом относилась к своим волосам. Мне очень нравился их цвет. Летом они никогда не выгорали, а зимой не тускнели. Магия.
Эти трое никак не могли определится с цветом: один говорил одно, второй другое, третий — третье. Затем Лондон не выдерживает и спрашивает у меня:
— Что ты любишь?
— В каком смысле? — переспрашиваю.
— В прямом. Первое, что тебе приходит в голову, когда я спрашиваю о том, что тебе нравится.
Я, недолго думая, произношу первое, что пришло мне на ум:
— Ну, не знаю. Зима.
— Зима? — спрашивает Рой.
— Снег, — поясняет Джиа.
У них какая-то особая, своя волна, на которую я никак не могу попасть, и потому не могу понять ход их мыслей. Лондон присаживается на диванчик, ожидая начало процесса. Я сажусь на вращающееся кресло, Джиа надевает на меня накидку, а Рой приносит разнообразные бутылочки, кисточки, расчески. Я пытаюсь разглядеть, что на этикетках краски, но не выходит, а затем меня и вовсе разворачивают от зеркала. Теперь осталось лишь ждать конца процессии.
— Что это тут у тебя? — интересуется парень, когда видит, что волосы у меня не одинаковой длины. А затем нащупывает тоненькую белую полоску кожи, на которой так и не начали расти волосы.
— Это шрам, — объясняю я. — Я головой ударялась.
— И висок выбривала, да? — Он ухмыляется.
Оставляю риторический вопрос парня без ответа. И так все ясно. Три четвертых волос на моей голове уже намного ниже плеч, челку я спокойно заправляю за уши — настолько она выросла. А вот оставшаяся одна часть еле-еле доходит до шеи.
На самом деле, мне даже понравилось, как Рой красит мне волосы. Смесь немного щипала голову, и постоянно хотелось почесать её там, где чесотка проявляла себя наиболее сильно, но нельзя было. Рой начал красить волосы, конечно же, от корней. Кисточка так приятно массажировала голову. Я, наверное, так бы и уснула, если парень меня не дернул, сказав, что теперь нужно посидеть сорок минут со смесью на голове.
Меняя цвет своих волос, я наивно полагаю, что смогу поменять и свою жизнь.
— Скажи, это будет сильно ужасно? — спрашиваю я Лондон.
— Думаю, тебе понравится. — Она коварно улыбается.
По истечению времени Рой повел меня к раковине. Пока я сидела, закинув голову, шея у меня изрядно затекла, я даже начала жаловать об этом парню. Но он все смешивал какие-то бальзамы и проявители и наносил все это мне на голову. Затем начал сушить мне волосы и делать укладку.
— У нас еще и визажист есть, не хочешь пригласить его? — интересуется парень.
— Нет, спасибо. Я хочу пожить со своими недостатками.
Единственное, что я понимала, так это то, что Рой накручивает плойкой мне волосы в локоны. Краем глаза я пыталась уловить то, как же выглядят теперь мои волосы, но парень меня одергивал и говорил, чтобы я сидела ровно. Мне было просто до жути интересно.
Затем мы вернулись к Лондон, а та восхищенно вздыхала. Ей очень нравилось моя новая прическа, но и подруга не оставила меня без сюрпризов. Оказывается, пока мне красили волосы, ей делали завивку, и теперь у подруги кучерявые волосы. Я потрогала их. Нет, это не мираж, волосы Лондон действительно мелкими завитками ложились на плечи.
— Ты такая красивая, — произношу я.
— Ты красивее, — парирует Лондон.
А затем Рой разворачивает меня к зеркалу. В зеркале стоит девушка с персиковым цветом лица и голубыми глазами, её волосы кажутся длинными, хотя из-за локон должно быть наоборот. Она похожа на настоящую героиню мультфильмов, даже несмотря на все недостатки в её внешности, они её только украшают. Я моргаю, но изображение в зеркале не меняется, это, правда, я. Волосы крупными локонами спадают на плечи, при комнатном свете они кажутся чуть желтоватыми, но как только я поворачиваю голову в другую сторону, они начинают отливать платиной. У меня белые волосы. Чисто белые волосы. Я зима!
— Я как зима! — восклицаю я.
Черт возьми, как мне это нравится! Я просто неимоверно рада. А затем я бросаюсь к Рою и говорю ему спасибо, огромное спасибо!
— Теперь ты похожа на первую снежинку, — говорит Джиа, и я тоже бросаюсь к ней в объятья. Я всех сегодня обожаю.
Лондон еще немного шепчется с парикмахерами, а затем подходит ко мне и говорит, что они покинули еще идей на сегодняшний день. Мы выходим на улицу, все вокруг шепчутся и оглядываются, когда я прохожу мимо. Одна девочка даже проговорила своей маме: «Мама, мама, смотри, это королева Эльза». Я не могла не улыбнуться этому. Я снег, зима, я словно снежная королева. И когда мы подходили к следующему салону, я и подумать не могла о таком. В помещении на стенах развешаны множество фотографий клиентов, а также все возможные эскизы и модернизации тела.
— Здравствуйте, — говорит мужчина, у которого все тело расписано. Он даже не удивляется, глядя на мои волосы. — Вы пришли за татуировкой? Или хотите пирсинг? Так же мы занимаемся различным самовыражением: делаем ушки, как у кошечки, вставляем микродермалы в ключицы, можно на спине сделать корсет из лент и креплений, вставляемых в кожу.
— А можно мы осмотримся? — спрашивает Лондон. — Мы еще не решили, что именно.
— Конечно.
Я начинаю просматривать фотографии клиентов, развешанных на стене. Девушки и парни с различными цветами волос, с прическами, с различными татуировками и пирсингами. У кого-то растяжки в ушах, у кого-то обыкновенные плаги. Мой взгляд падает на девушку с непонятной точкой во лбу. Он такая красивая. Волосы серебряные, с голубыми прядями, глаза просто нереально огромные, нос небольшой и аккуратный, а губы пухлые. Между носом и губой и под губой у неё тоже есть пирсинг.
Мне сразу на ум приходят герои старого мультфильма «Сейлор Мун», и я просто загораюсь этой идеей. Мне бы очень хотелось у себя во лбу полумесяц, но я не решаюсь это признать.
Затем перехожу на следующую стенку, где висят эскизы татуировок. Среди всех непонятных роз, оленей, треугольников и надписей, я нахожу два рисунка, которые притягивают мой взгляд. Первый — это паук, у которого лапки остроконечные, а попка представляется прекрасным распускающимся бутоном розы. А второй — это космос. Все планеты всей нашей солнечной системы идут по возрастанию: от солнца до плутония, хотя последнюю давно уже не считают планетой. Останавливаю свой выбор на пауке.
— Я хочу сделать такую татуировку, — говорю мужчине, — только на руке. Вот тут. — Показываю на тыльную сторону ладони. Там её будут видеть все.
— Отличный выбор! А вы у нас совершеннолетние, дамы?
— Конечно, — отвечает подруга и хлопает глазами.
— Что ж, ладно, поверю вам на слово.
Было очень больно, словно кожу раздирают на части, хотя мне и вкололи обезболивающее. Это пояснялось тем, что у меня низкий болевой порог. Меня немного раздражало жужжание машинки. Когда рисунок был готов, примерно, на половину, рука начала сильно кровоточить, но мастер не обращал на это внимания. Он сказал, что нужно закончить, а затем обработает руку. Постепенно на моей руке распускалась роза, а паук начинал протягивать свои лапки к костяшкам моих пальцев. Татуировка была просто прекрасной.
Мастер сказал, какую мазь нужно купить, чтобы тату быстрее заживало. В среднем этот процесс будет длиться от одной до двух неделю. Когда корочка слезет, а за ней и небольшая пленка — значит все, рука зажила, татуировка стала окончательно частью твоего тела, и можно больше не мазать её. Если, конечно, она заживет до того времени.
Теперь я зима с пауком и розой на ладони.
Чтобы закончить мой образ мне не хватало красивых глаз. Лондон додумалась быстрее меня. Зайдя в оптику, мы купили три пары линз: первая — голубые (чтобы лучше выразить оттенок моих глаз), вторая — карие (просто для образа), третья — линзы с белой радужкой (чтобы быть необычной). С последней парой линз я вполне могла походить на ПЖЧ*.
— Что еще можно сделать? — спрашивает Лондон.
Я пожимаю плечами и прокручиваю в голове свой список. У меня есть два варианта, но нужно выбрать что-то одно, а следующее сделать в другой раз. И я останавливаюсь на самом легком.
— Хочу напиться, — произношу.
— Портвейн? Виски? Кола? — шутил Лондон.
— Я хочу напиться так, чтобы на утро я ничего не помнила. А если даже и запомню, чтобы меня мутило и хотелось выпить всю упаковку анальгина. Чтобы меня мучило жуткое похмелье.
— Ты хоть знаешь, о чем говоришь? — удивляется подруга.
— В том-то и дело, что нет. Я не знаю, какого это. Только наслышана.
— Ну ладно, — отвечает она.
Я никогда не напивалась. Конечно, пить по чуть-чуть — это одно, а пить так, чтобы до беспамятства — это другое. Хотя вообще, мне не нравится алкоголь, не нравится его вкус. Он противный, и нос от него невольно морщится, даже если это вино, дорогущее, вкусное и уже двадцати лет выдержки.
Раньше я не понимала, зачем люди пьют алкоголь и зачем напиваются вдребезги. Но теперь понимаю. Его пьют вовсе не ради вкуса, наслаждения и еще чего-нибудь подобного, — хотя это тоже играет немало важную роль — люди напиваются, чтобы забыть свою боль. Притупить её пьянящим игривым вином или обжигающим горло коньяком. Чтобы дать волю чувствам, а не прятать их где-то в глубине души. Поэтому то, что люди говорят и что делают в легком пьяном состоянии — частенько бывает правдой.
Но это не относится к моему отцу. Он пил по-черному. И его состояние вовсе нельзя было назвать «легким» опьянением, это был уже конкретный годовой запой. И тогда он был просто конкретным мерзавцем. Алкоголь его уже разрушал и уничтожал его душу.
Домой я забежала ненадолго, лишь бы переодеться и снова уйти. На часах пятый час. Мы весь день провели с Лондон в торговом центре. Дом, кстати, был пустой. Кристи, вероятно, на подработке, мама с папой тоже на работе. Одна я свободна. У них у всех есть цель в жизни, а у меня её нет. Единственный мой стимул — это мои желания. Я хочу побыть настоящим подростком, который делает ошибки, наступает по сотне раз на свои грабли, напивается в первый раз и в первый раз накуривается, переживает из-за несчастной любви, сбегает из дома, интересуется чем-то своим, тем, что не будет понятно другим окружающим. И это «что-то» будет твоей сутью, доказывающее, что ты индивидуален.
Но я мыслю слишком серьезно, чтобы быть как все подростки, хоть и стараюсь походить на них. Я слишком грустная. Для таких, как я, возможно, есть отдельный уголок.
Напиться — вот моё желание. Да, пусть часть того, что есть в моем списке, не так наивно и невинно, как у моих сверстников, но я просто обязана все это успеть сделать.
На мне свитер, джинсы и сандалии, сверху утепленная курточка. На улице становится все холоднее, но мы с Лондон не очень тепло оделись — на ней какое-то короткое платье. Незнакомый дом, куда мы сейчас направляемся, манил светом, льющимся из окон. Хоть и окна были завешаны занавесками, можно было разглядеть различные тени людей, скользящих по комнате из стороны в сторону. Мы постучались в дверь.
— Лорен Уоррен, которая Лондон, да? — спросил парень в странной шапочке, выглянув из-за двери.
— Не называй меня по имени, — грубо ответила она. — Да, это я.
И нас пригласили войти.
Это была вечеринка. Людей здесь не особо много было, но из-за маленьких размеров комнат казалось, что здесь находится целая толпа. Воздух здесь спирал легкие, потому что он пропах дымом от косяков. Большинство сидело на полу, они передавали косяк из рук в руки по кругу. Чем-то они мне напомнили времена «детей цветов». Лондон толкала меня идти дальше, и вскоре мы сидели возле дивана с банками «Милуоки».
Не люблю пиво, оно пробуждает во мне неприятные воспоминания. Даже после двух баночек я все еще мыслила относительно трезво. Это все объясняется биологической переносимостью: кто-то пьянеет сразу же, сделав даже пару глотков, а кому-то и литры всё нипочём. Поэтому после Лондон принесла стакан коньяка, который, на самом деле, оказался паленой водкой. Сделав всего глоток, у меня в горле все невыносимо защипало и зажгло, я начала кашлять. Подруга заставила меня съесть половинку огурца, чтобы унять боль, что, кстати, помогло. С горем пополам я допила этот стакан и теперь-то была окончательно пьяна. Мы танцевали, с нами танцевали. Кто-то курил, кто-то смеялся. Все были относительно счастливы.
Не помню, как я добралась до дома, помню лишь наши холодные объятия с унитазом. Помню, как я успела поссориться с сестрой, а затем поползла в ванную. Я так и уснула на коврике рядом с унитазом, пока вновь не проснулась посреди ночи, чтобы прочистить желудок. Затем я кое-как добралась до кровати, и, не раздеваясь, так и легла в постель.
Что ж, Эмили, твоя первая ошибка и твои первые ощущения после выпивки. Все, как ты хотела. Можно еще два пункта вычеркнуть из списка. Осталось лишь вспомнить, что я наговорила сестре, когда вернулась, и извиниться. Большинство подростков так напиваются, я хочу быть таким подростком, не заботясь о том, что скоро умру. Но сейчас я не могу об этом думать, потому что мой мозг отключается, а глаза потихоньку смыкаются. Я засыпаю.

Комментарий к главе:
*ПЖЧ —  термин, используемый в сериале «Во плоти», означает принадлежность к людям, страдающим синдромом частичной смерти, т.е частично зомби.

Восемнадцать

Все-таки проснуться на утро с головной болью, высохшим горлом и больными мышцами (видно, из-за того, что я поспала на неудобном коврике в ванной комнате) мне явно не хотелось. Говоря о похмелье, я и не думала, что будет так плохо. Отекшее лицо, засаленные и сбившиеся в ком волосы, ужасный запах изо рта — вот последствия опьянения. Я приняла ванну, думая, что расслаблюсь в горячей воде и приду в себя. Жадно глотала воду из крана, чтобы хоть как-то смочить горло, но все это не помогало. Интересно, так и должно быть?
Непривычно видеть в зеркале своё отражение, свои белые волосы. Даже с таким ужасным видом светлый цвет волос приносил какую-то свежесть моему лицу, я выглядела не так уж и плохо. Рука побаливала, но несильно. Я нанесла толстым слоем крем, который купила еще в аптеке вчера с Лондон.
Я была очень удивлена, когда увидела, что родители уже с самого утра у нас дома. А затем поняла, что проспала весь день, и сейчас уже три часа дня. Кристи меня игнорировала.
— Привет, — говорю я, зайдя на кухню. Родители поздоровались.
Я бросилась к чайнику и начала пить воду прямо из его носика. Затем достала из морозилки мороженый горох и приложила ко лбу. Боже, как же у меня болит голова.
— Доброе утро, Кристи, — произношу.
Но она не отвечает. Греет ладони о кружку с горячим чаем и даже не смотрит на меня. Что же я такого ей наговорила?
— Плохо выглядишь. — Я заметила, что у сестры синяки под глазами, и они выражены намного сильнее, чем у меня.
— Конечно, ждала тебя до четырех утра, — говорит она и сверлит меня грозным взглядом.
Затем сестра берет кружку и уходит в гостиную к телевизору. Она садится и обкладывается подушками со всех сторон, включает «Топ-моделей». Родители смотрят на нас, недоумевая.
— Прости меня, я действительно не помню, что тебе говорила, — кричу из кухни.
Но мне ничего не ответили. Затем папа пошел к сестре, чтобы поговорить. Они шептались, обсуждали все, но я ничего не слышала. Я пила чай с печеньями вместе с мамой. Мама рассматривала меня с интересом, она взяла несколько прядей и, намотав между пальцами, смотрела на мой новый цвет волос. Затем она взяла в свои ладони мою руку и осторожно, не касаясь татуировки, словно боясь причинить мне боль, рассматривала рисунок.
В такие моменты я понимаю, что люблю маму. Её терпкий запах кожи, её сухие, жилистые руки и морщинки на лице, когда на нем проявляются эмоции. Её губы, которые касаются и касались моих щек, прежде чем я засыпаю. Её голос, который до сих пор эхом отдается у меня в мыслях, потому что я помню её прекрасный голос, ведь она так часто пела мне колыбельные в детстве. Она пела нам троим. Но моё сердце разбивается на тысячи осколков, когда я вспоминаю о том, как мои родители обращались со мной на протяжении такого большого времени, и я не могу поверить, что моя мама — прекрасная, мягкая и любящая — была той самой женщиной, которая плевать хотела на меня.
Папа приходит, садится рядом на стул и просит маму покинуть кухню, закрыв за собой дверь. У него со мной серьезный разговор.
— Только не нужно лишних слов, пап. У меня и так голова болит, — говорю я.
— Как ты можешь после всего, что сделала для тебя сестра, так к ней относиться? Мы еще могли простить все это: твою татуировку, твои волосы, твои ночные прогулки и то, что ты пропадаешь на несколько дней, никого не предупредив, но это просто край. Я запрещаю тебе общаться с Лорен и вообще с кем-либо, они все на тебя плохо влияют.
— Ты не можешь. — Качаю головой.
Каждое его слово меня только раззадоривает. Я не могу, начав делать что-то существенное, опустить руки! Я скоро умру, и это не дает мне покоя. Он не может запрещать мне что-то, я буду делать, что хочу. В конечном счете, умрет не он, а я.
— Я могу всё. Я все еще твой отец.
— Ненадолго, — произношу.
Я встаю со стула и ставлю кружку в раковину, она глухо ударяется об неё, и я, не оборачиваясь, быстрым шагом иду в свою комнату. Мельком я вижу, как папа, облокотившись об стол, сидит, закрывая лицо руками. Но мне все равно. Я не хочу вечно сидеть дома с родителями, когда у меня еще есть время, и выслушивать то, как они перебирают различные способы лечения, диеты, которые могли бы мне помочь. Они на мне зациклились и не понимают, что меня не вылечить. Они не могут смириться. Да и как они могут это сделать? Они ведь мои родители. Они любят меня, как бы глупо это не звучало на фоне всех произошедших событий.
Я надеваю мягкий и пушистый шерстяной свитер белого цвета с голубым принтом, который купила вчера с Лондон, джинсы и черные балетки. Мне нужно поговорить с кем-нибудь, с тем, кто сможет понять меня и моё положение в целом.
— Ты куда? — спрашивает меня отец, когда я спускалась по лестнице.
Я сняла с вешалки своё длинное пальто, укутала шею шарфом и ответила отцу:
— Стриптиз танцевать.
— Что? — удивился папа.
— Что? — переспросила я.
— Я спрашиваю, куда ты идешь?
Уже находясь в дверном проеме, я говорю:
— Отрываться. И по полной. — И после закрываю дверь, на ходу застегивая пуговицы своего пальто, больше похожие на леденцы.

Я стою на пороге и смотрю на неё. Девушка даже не замечает меня, она смотрит куда-то в сторону, а её веки тяжелеют и постепенно закрываются. У неё необычная красота, не для каждого, но для меня она просто прекрасна. Мне нравятся её тонкие губы и небольшие глаза, которые так неуместны на её лице с пухлыми щеками, но которые делают её необычной. Думая о чем-то, она морщит лоб, а смеясь — нос. Немного потянувшись на кровати, девушка натягивает до самого подбородка одеяло, устало зевает и, развернувшись на бок, ищет пульт от телевизора.
— Тук-тук, — произношу и стучу кулачком о дверной косяк. Раздается глухой, полый звук.
Девушка протирает глаза от удивления, она не ожидала меня здесь увидеть, ведь я не должна была знать, где она живет. Затем она широко раскрывает глаза и улыбается той самой улыбкой, которую я люблю. Она снова сияет, как звезда.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Ив.
— Пришла к тебе отрываться. — Я улыбаюсь ей в ответ. — Ты как?
— Отрываться? Со мной? — Легонько ухмыляется. — Все хорошо. — Кивает. — Немного слабость осталась. Ты бы видела, сколько в меня влили крови после субботы.
Ив говорит все так, словно для неё это обычное дело. Хотя да, наверное, обычное, ведь неизвестно, сколько таких приступов она пережила за всю историю своей болезни.
Я легла рядом с ней и обняла одной рукой. Ив хотела меня укрыть, но я постоянно одергивала её, мне и так тепло, пусть лучше греется сама. Мы смотрели какую-то программу про путешествия. Сколько разных стран я бы могла посетить, будь у меня деньги и время. Но я не могу забыть, что скоро моя жизнь прервется вот так, на полуслове. Я понимаю, чего хочу и что должна сделать, потому мне чуточку легче. Ведь только признав, кто мы есть, мы сможем сделать то, что хотим.
Одним из моих желаний было путешествие за границу. Мне все равно, куда направиться, лишь бы выполнить своё желание, лишь бы увидеть новые края. Но есть одна большая загвоздка — нет денег.
— Я бы хотела отправиться за границу, — произношу я.
— Я тоже, — отвечает мне Ив.
— Жаль, что не выйдет.
Ив некоторое время не отвечала, видимо, думала, а затем она снова просияла и произнесла:
— Почему же? Думаю, у джинов это выйдет. Ведь у нас есть по одному желанию.
— Желанию? — Недоумеваю.
— У каждого, кто смертельно болен раком, есть одно желание, последнее и абсолютно любое. Джины выполняют их. Мы могли бы попросить, чтобы нам устроили поездку за границу. Но куда?
Я выпаливаю то, что первое приходит на ум:
— Глазго. Там очень красиво.
— Шотландия? — удивляется Ив.
— А почему бы и нет?

Вечером я не находила себе места, потому что Кристи куда-то пропала. Она меня оставила и ушла. Знаю, я не могу постоянно её держать при себе, у сестры должна быть и своя жизнь, но мне становится чуточку ревностно. Папа вел себя, как и всегда, словно забыл про мои слова, а мама пекла кексики с изюмом, которые я так сильно обожаю. После её руки пахли пряностями и выпечкой — не передаваемый запах. Я, когда накушалась, хитрила, расковыривая кексы, чтобы достать оттуда изюм. Кристи не было очень долго, и я еще больше волновалась, чего не скажешь о родителях. А затем почти в одиннадцать вечера нам позвонили в дверь. Я мгновенно пересекла гостиную и оказалась у двери, чтобы открыть её. Делаю глубокий вдох, и легкие наполняются воздухом. Мгновение.
На пороге стоял парень, придерживая за плечи мою сестру, которая чуть не споткнулась о порожек и не упала. Она пьяна.
— Кто вы? — спрашиваю я.
— Бармен в одном пабе, — отвечает он.
Я показываю жестом, что ему нужно довести мою сестру до дивана, и он все понимает. Кристи сразу же ложится на бок и вырубается. До того она напилась. Никогда не думала, что она может сотворить такую глупость. Ладно я — со мной уже все покончено. Но у сестры еще целая жизнь впереди, с чего бы ей напиваться.
— Откуда бармену знать, где живет его клиент? — интересуюсь я, когда провожала парня к выходу.
— Ну, я вообще-то живу во-о-о-о-н там. — Указывает пальцем куда-то в конец дороги. Он живет где-то возле речушки.
— Ясно. Можно сказать, что мы соседи.
— Отчасти. Да я еще и с твоей сестрой в одном университете учусь. — Он пожимает плечами.
— В Лос-Анджелесе? — Удивляюсь. — Что же ты тут делаешь посреди учебной недели?
Парень махает перед моим носом ключами от машины и произносит:
— Я здесь живу и подрабатываю. Каждое утро в город Ангелов и каждый вечер обратно. Мне нужны деньги.
— А разве не дешевле будет жить и учиться в одном месте? = Мне слишком сомнительным кажется этот тип.
— Мне не нашлось места в общежитие, а снимать жилище дороговато. Да и что тут ехать, всего-то два часа на общественном транспорте, а на личном еще быстрее.
Я хмыкаю. Все с ним ясно. Пожимаю плечами и протягиваю руку для рукопожатия. Парень пожимает мою ладонь в ответ. Узнаю его имя — он Джеральд. У него орехового цвета волосы, приятная внешность, да и вообще, по-моему, он очень дружелюбный. И уже идя по дороге, он крикнул мне:
— Думаю, тебе не стоит игнорировать Кристи, она старается для тебя и волнуется за тебя. Подумай и о её чувствах.
И вот снова мне говорят, что я эгоистична. Наверное, так и есть. Я вредный и никого не слушающийся подросток, я просто чудовище, которое заставляет всех плясать под свою дудку. Ну и пусть. Я просто хочу быть живой.
Прежде чем уйти в свою комнату, я еще раз смотрю на свою сестру. Мама сидит рядом с ней, телевизор включен, но очень тихо, на полу стоит тазик. Папа заваривает чай для себя и мамы. Снова вспоминаю Джеральда; чего только люди не расскажут другим, когда они пьяны. Что же еще Кристи взболтнула ему?
А ночью мне не спалось, потому я сидела на лестнице, свесив ноги между перил. Моё место было очень удачным, потому что из другой комнаты меня нельзя было ни за что разглядеть. И я слушала, о чем разговаривают родители. Они говорили о жизни и о смерти, о древней бесславной войне с раком, о лекарствах, о диетах и, конечно, о моем поведении.
— Оливия, она совершенно выбилась из рук, — вздыхал папа.
— Лип, — ласково произнесла она. Я не могла назвать своего отца вот так просто «Лип», ведь он мой отец, и он старше меня. — Мне кажется, что стоит ей позволить делать, что хочет, лишь бы это не было что-то криминальное. Посмотри на неё, она хочется задержать мгновение и остаться здесь, наслаждаясь жизнью. Но время идет, и её время кончается. Разве ты не был бунтарем, когда был подростком?
Но дальше я ничего не слышала, а выглянув, видела, как мама гладит папу по руке, а он ласково теребит её волосы. За свои двадцать с хвостиком лет своей жизни они все так же любят друг друга. Как бы я хотела, чтобы меня когда-нибудь кто-нибудь полюбил также сильно, как любят друг друга мои родители. У меня в груди все сжимается от одной только мысли, как они будут горевать по мне. И мне становится очень больно и стыдно за то, что я к ним отношусь не уважительно.

Сборы в Глазго были почти неделю. Сначала первые пару дней я никому ничего не говорила, ждала, пока они остынут и успокоятся. А затем рассказала и мне разрешили поехать. Врачи тоже дали добро на нашу поездку с Ив: ни ей, ни мне полет в самолете не мог никак повредить, только если нагнать на нас усталость.
Сколько бы раз я не пыталась начать разговор с Кристи, она меня не слушала: просто переводила тему, говорила, чтобы я забыла об этом, что это все ничего. Она была очень странной, задумчивой и рассеянной, у неё быстро менялось настроение — как и у меня — она была то грустной, то веселой. Я бы хотела пошутить по поводу «влюбилась», но, похоже, мои догадки оказались правдой, потому что в один из дней я заметила, как сестра — вся нарядная и радостная — уходит вечером из дома. Проследив за ней, я увидела, что на перекрестке ёё ждал Джеральд. Они поздоровались друг с другом и куда-то пошли, разговаривая.
Когда я умру, никто не останется один на один с его горем. Родители будут друг у друга, у сестры и подруги — парни. И я думаю, что это самая приятна новость за все время, даже намного приятнее, чем месть.
Компания «Фабрика Желаний» оплатила нам с Ив билеты на самолет туда и обратно, гостиницу и даже экскурсионную поездку. Желание потратила Ив. Чтобы хоть как-то её порадовать еще больше, я надела платье, которое купила еще с Лондон. И первая фраза девушки, когда она меня увидела, была: «Ты что, научилась хорошо одеваться?». И мы смеялись. Лорен, кстати, одобрила мою поездку тоже.
Не знаю, сколько по времени мы летели из Калифорнии в Шотландию, но достаточно долго. Я сбилась со счета. А еще я постоянно хваталась за ручки кресел, когда мимолетом смотрела в окно — я боюсь высоты. Мир кажется таким маленьким и игрушечным с высоты птичьего полета, словно детали для конструктора «Лего». Взять бы пальцами эти крошечные деревья, дома, машины и людей в них и играть с их жизнями.
Мы смотрели фильм на планшете у Ив, затем болтали и дремали. Полет был очень сложным. А из-за смены поясов я устала быстрее, чем положено по времени. В нашу гостиницу мы прибыли в восемь вечера по времени в Глазго. У нас был не очень большой номер, но довольно просторный. Ив и её мама спали в одной комнате, а я в другой. А какой потрясающий вид был из окна! Так бы и любовалась им вечно!
Чтобы хоть как-то проснуться и оживиться, я приняла прохладный душ. Затем надела красное платье с балетками, завязала волосы в хвост и спустилась в холл. Все было так красиво: высокие потолки, множество колонн, стены в роскошных росписях, а на потолке красовалась огромная фреска, изображающая малюток-ангелов. Величественная люстра висела посреди всего зала, а свет, отражаясь от неё, переливался и блестел, и порой можно даже было увидеть радугу.
А когда я вышла на улицу, то сразу же была удивлена. Напротив нашего отеля расположились бродячие музыканты и играли за деньги. Девушка-солистка смотрела на меня и пела песню, играя на гитаре, еще двое парней аккомпанировали ей на ударной установке и еще одной гитаре. Чтобы усилить звук, инструменты были подключены к колонке, которая та, в свою очередь, подключена была к фургону. Видимо, на этом транспорте они приехали и туда складывают все инструменты.
Ив подкралась ко мне неожиданно тихо и положила свои руки мне на плечи. Я вздрогнула, от удивления развернулась, а меня встретили улыбкой. Девушка поманила нас пальцем, но мы так и остались стоять на своё место. Ив бросила им в шляпу мелочь, и музыканты поклонились. А когда музыка закончилась, то девушка подошла к нам:
— Вижу, вам понравилось наше выступление, — сказала она.
— Да, очень, — ответила Ив.
— Я Кесси, — представилась она.
— А я Эмили. Это Ив.
Кесси окинула нас взглядом. Она рассматривала, во что мы были одеты. Ив была все в том же платье, а я переоделась.
— Вы приезжие? — спросила Кесси. Мы кивнули. — Не хотите вместе с нами посетить одно местечко?
— Смотря, что это будет. — Я поежилась.
Я учусь на своих ошибках и теперь вряд ли смогу доверять новым людям и незнакомцам, особенно если они беспричинно добры к тебе или же приглашают куда-нибудь. Мне хватило истории с Брэдом, после которой я еле-еле пришла в себя.
— Да не волнуйся ты, мы не маньяки какие-нибудь, — сказала Кесси.
У неё пол лица разрисовано. Огромная разноцветная молния. Волосы закреплены заколкой на затылке, на руках множественные браслеты.
— Только если вы вернете нас обратно, мы плохо знаем город.
Мама Ив была предупреждена, что мы уезжаем, так что мы были спокойны. Ребята сложили свои инструменты в фургон и припарковали его в другом месте, и затем мы все вмести пошли ждать автобус. Как объяснила Кесси, автобус — самое дешевое и оптимальное средство передвижения по Глазго; можно будет увидеть много всего интересного из окон транспорта, только вот дождаться бы его и сесть в автобус с нужным номером.
Дома, высокие, прямые, в пастельных и серых тонах, мелькали, когда мы их проезжали. Они были разные: одни — холодные и неинтересные, другие же словно приветствовали тебя, до того они были светлые и чудесные. С балконами и без, с вьюнками, которые обросли дома, с французскими окнами, с цветами, устроившимися в горшочках на подоконниках, с узорчатыми входными дверьми и забавными узорами на стенах. Многочисленные клумбы и парки встречались на нашем пути, Глазго — город парков. Люди, шедшие куда-то по своим делам, казались такими таинственными и чарующими — неужели этот город придает им столько шарма?
Глазго — суровый, холодный и влажный город. Здесь все ходят тепло одетые, закутанные в шарфы и обутые в сапожки. Тем более, уже последние дни ноября.
— Приехали, — сказала Кесси.
Это были танцы, как в восьмидесятых. Больше половины народа — пожилые и взрослые люди, остальные, скорее всего, были хипстерами или хиппи. Глазго — город для любителей старины. Под легкую, задорную музыку они танцевали. Я не могу сказать точно, какой танец, потому что в их движениях было все: и шаффл, и течение стиляг, и вальс. Музыканты прошли в центр зала, — мы за ними — и там, на небольшой сцене, были инструменты. Мы будем танцевать под живую музыку! Имена парней мы с Ив так и не узнали, да это и не нужно, нам хватало их голосов и голоса Кесси. Они начали играть, и мы с Ив пустились в пляс. Прыгали, делали волны руками, приглашали друг друга на вальс, скрещивали ноги и водили ими в стороны, хлопали в ладоши, кружились. Веселая музыка сменялась грустной и спокойной, усыпляющей и наоборот.
Я дышала так глубоко, как могла, а ноги уже порядком подкашивались, я присела за столик, который стоял у самой стены, и стала наблюдать. Ив танцевала одна, она такая радостная и счастливая, но позже к ней присоединилась Кесси, потому что следующую композицию исполнял один из парней. Только сейчас я заметила, что за клавишными сидит еще один человек, незнакомый нам, и от этого музыка кажется еще более очаровательной.
Отыскиваю ручку в сумочке у Ив, но листочка, к сожалению, там не было, потому я начинаю писать сразу на салфетках.

Это просто суббота,
Но мальчики хорошо одеты.
Думаю, что подожду до половины девятого,
И оденусь просто божественно.
Десять тридцать, а я в лохмотьях.
Распутный вид, сопровождаемый сомнительными взглядами
Сквозь стробоскопы и дымку. <<…>>


Гордясь собой и радуясь, что у меня наконец-то появилось вдохновение, я подбегаю к Кесси и прошу прорепетировать еще сырую песню. Я напеваю мотив начала и середины куплета, а также припев, и ребята, быстро поймав ноту песни, начинают её играть. Да, это именно то, чего я хотела! Затем я хватаю Ив и показываю ей то, как должны быть спеты мои стихи, и, к моему удивлению, она тоже быстро схватывает мотив. А на счет три, они начинают играть.

Just another Saturday
The boys are dressed up fine.
Think I'll wait 'till half past eight
To dress myself divine.
Ten thirty, I'm in rags
A slutty look accompanies my questionable gaze
Through the strobe light and the haze.


Я восхищаюсь тем, какой голос у Ив. Песня получится просто восхитительная! И в радостном приливе я начинаю еще более энергично танцевать.

I run away
They're playing a decent song at last
I think I'll have to dance with Cassie
'Cause the dream boy never asked
Shuffle to the left
I kick the boy behind to make a little room
Boogie to the right
Cassie dances madly like a boxing kangaroo
Her little Joey buys the drinks
He's in love more than he thinks.


На следующий день мы побывали в двух местах.
Первой нашей остановкой в списке экскурсии оказался Ботанический Сад Глазго. Вход туда, конечно же, бесплатный, а на территории сада есть Чайный дом, где можно приятно провести время с чашечкой чая и вкусными пирожными, что, кстати, и делала Ив. Еще мы валялись на бескрайних зеленых газонах на территории Сада, на которых также можно прыгать, бегать, устраивать пикники, игры и многое другое — ничего не противоречит технике безопасности.
Нам рассказали, что Сад был основан в 19 веке в качестве питомника для деревьев и общественного парка под управлением Королевского ботанического института. Коллекция растений разрасталась очень быстро, многие жертвовали деньги и редкие растения, и вскоре Ботанический Сад Глазго приобрел огромную популярность. А сейчас это большой и красивый парк, расположенный вдоль реки Келвин.
В Саду есть несколько оранжерей. Мы побывали во всех, но особенно мне запомнилась главная оранжерея, спроектированная Джоном Кибблом, потому что я постоянно запутывалась в папоротниках и зарослях. А еще там до ужаса жарко и душно, нам с Ив пришлось раздеться до максимума — не пренебрегая культурным правилам, конечно же. Мы видели свадьбу, невеста с женихом фотографировались возле памятников и просто на красивом фоне растений. А позже нам рассказали, что это одна из культурных традиций Глазго — почти все молодые пары приезжают сюда.
Следующим местом была Художественная галерея и музей Келвингроув, находящийся, кстати, тоже на реке Келвин. Нам недалеко пришлось ехать. Галерея построена в стиле барокко и была открыта в начале двадцатого века. Здесь было просто удивительно, если считать, что я просто теряю дар речи от любого профессионального искусства! Мы с Ив видели множество восхитительным полотен Пикассо, Моне, Ван Гога и многих других художников. Также рассматривали огромные скелеты доисторических животных, объекты искусства Древнего Египта, ряды доспех и орудий; выставки, посвященные историческому наследию Шотландии и Глазго.
Вечером мы с Ив снова встретились с Кесси и парнями и вновь репетировали песни, которые я написала. Теперь абсолютно все, начиная с самых первых, с которыми Ив успела познакомиться. В январе будет фестиваль в Окленде, я очень надеюсь, что мы с Ив выступим отлично. А ребята пригласили нас на своё выступление завтра в клубе "King Tut’s Wah Wah Hut".
Мы легли с Ив спать усталые и довольные. Очень надеюсь, что подругу хватит еще на один день, прежде чем она сляжет с хронической усталостью. Она должна получиться от этой поездки все, также как и я.
Утром, перекусив, мы сразу же ринулись в путешествие. Еще одной нашей остановкой был Университет Глазго. Он был просто потрясающим: огромные, величественные потолки, массивные двери, ни один уголок здания не остался без фресок. На территории университета есть четыре музея, театр, кинотеатр и современный спортивный зал с бассейном. Этот университет один из самых престижных вузов нашей планеты. А построен он был еще в пятнадцатом веке.
День был крайне теплым, я бы даже сказала жарким. Мы катались на лодках в кантри-парке Castle Semple, брали в аренду велосипеды, устроили пикник на зеленом газоне вопреки тому, что земля была холодная. Посетили паб "Biddy Mulligans" и отведали там блюда ирландской кухни, к сожалению, на выступление каких-нибудь групп в этом пабе мы не попали. А после музея «Камера-обскура и мир иллюзий» у нас остались просто непередаваемые ощущения. Как жаль, что этот день идет к концу, и завтра нам уже уезжать. Я успела запечатлеть на свою камеру сотни моментов, это самая потрясающая поездка, которая у меня только была. Когда приеду домой, нужно будет распечатать все фотографии.
И на вечер у нас остался концерт. "King Tut’s Wah Wah Hut" — самая известная музыкальная площадка для начинающих групп в Глазго. А от одной мысли, что здесь начинали свою карьеру «Мой химический романс», меня просто в дрожь бросает. Мы успели перекусить пару бутербродов и кусочков пиццы с Ив, а также выпили апельсинового сока, пока ждали выступления наших знакомых. И вот они наконец-то вышли, а от их музыки на душе стало так тепло и уютно.

Ведь солнце светит ярче и теплее,
Чем все твои проблемы,
Чем все твои запутанные слёзы, изнутри
Ты ярче и теплее, чем все твои проблемы, всё хорошо,
Не ври себе, пожалуйста, не ври.

Мы подпрыгивали, поднимали руки вверх и подпевали словам песни, которые так легко запомнить и которые своей простотой так согревают душу. Волосы разлетались по сторонам, повсюду чувствуются прикосновения других людей, но они не неприятные, они означают, что сейчас, в данный момент ты — часть их. Ноги становятся ватными и ощущение, словно ты паришь в воздухе. Голова кружится и, если ты будешь придерживаться за кого-нибудь, чтобы не упасть, никто не будет против. Мы с Ив старались держаться вместе, мы были счастливы даже таким пустяком, как концерт. Все в этом клубе были словно одно целое и дополняли друг друга. В воздухе пахло счастьем, и никто не мог нам помешать. Наверное, это и есть свобода.

Когда я прибыла домой, то сразу же кинулась обнимать сестру и родителей.
— Я вас люблю, — сказала я.
— Эмили, что это с тобой? — спросила Кристи.
— Все хорошо. Я просто вас люблю.
А после взяла фломастер и вычеркнула из списка еще одно слово. Путешествие.
Это была, скорее всего, моя последняя осень, потому я пишу на стене большими буквами «Ноябрь, прощай». Через несколько дней начнется зима.

Комментарий к главе:
Песня, которую сочинила Эмили — God help the girl — I'll have to dance with Cassie.
Песня, которую пели бродячие музыканты: Нервы — Ярче и теплее.

Девятнадцать

Вот и настал декабрь, а зимой так и не пахнет. Все также прохладно, но не холодно. А снега и не ожидается. Это приводит меня в печаль, ведь я так надеялась в последний раз увидеть настоящую зиму. И с первым днем зимы ко мне пришла Фелиция.
— Идем, нужно поговорить, — сказала она, только увидев меня на пороге.
Я, быстро одевшись, выскочила из дома и направилась за девушкой. Она некоторое время молчала, возможно, собиралась с мыслями. И когда я уже хотела начать разговор, Фо заговорила:
— Он тебе напишет, можешь и не сомневаться, — говорит она.
— Кто? — спрашиваю.
— Майки. Он пригласит тебя прогуляться, будет рассказывать о тебе, просить обличить свою душу, с условием, что ты сама не будешь рассказывать ничего о себе. Ему кажется, что ты не такая, как все, необычная, чем-то отличаешься от других девушек. Ну, а я думаю, что ты самая обычная, просто невезучая.
Я вспоминаю о парне. Ведь я не видела Майки с того дня в школе, а это было уже почти месяц назад. Он не появлялся в школе весь месяц.
— Я тебя не понимаю. Зачем Майки рассказывать мне откровения, — как он выразился сам — которые нельзя рассказывать незнакомцам?
— Ты ему нравишься.
Я опешила. За все свои почти семнадцать лет я узнавала, что нравлюсь какому-нибудь парню всего два раза, может быть, три. Но они мне не нравились. И когда я узнавала о скрытых чувствах парней, влюбленных в меня, то я давала по тормозам, избегала их, игнорировала и не замечала вовсе. Не нужно в меня влюбляться. Я чудовище.
Но сейчас мне почему-то не страшно.
Не заметив, что мы покинули район, в котором я живу, я оказалась где-то в другом месте. Даже тот факт, что я живу в этом городе всю жизнь, не мешает мне не знать множество кварталов, районов и нахождения улиц. Я легко могу заблудиться. Мы подошли к старой аптеке, к ней как раз подъехал фургон с лекарствами. Люди начали его разгружать. Мы спрятались за стеной.
— Но вопреки всему ты будешь слушать меня: я запрещаю тебе с ним видеться, с ним общаться. Он мой брат, и я обязана его защищать, — продолжила Фелиция.
— Я его что, убью? — Решила пошутить.
— Может быть. — Фо посмотрела на меня сурово, а затем перевела взгляд на фургон, выглянув из-за стены. — Там один. Иди, отвлеки его, а я возьму то, что мне нужно.
— Ты это украдешь? — удивляюсь я.
— А ты раньше так не делала? — Фо ехидно улыбается. — У меня нет столько денег, чтобы купить это, придется украсть.
Она вытолкнула меня, и я пошла к водителю. Он заметил меня почти сразу, потом насторожился и, поставив руки в боки, ждал, пока я подойду. Это был довольно молодой мужчина — лет двадцати семи — тридцати.
— Здравствуйте, — произнесла я и встала сбоку от фургончика.
Моё сердце колотится, как ненормальное. Сейчас мы нарушаем закон. Стараюсь не выдать дрожь в руках и коленках. Мужчине пришлось развернуться, чтобы ответить мне. Фо, ловя момент, пока водитель ничего не видит, начала прокрадываться к фургону.
— Тебе что-то нужно? — спрашивает он.
Фо скрывается за фургоном. Я уверена, что она в него уже залезла и теперь ищет то, что ей нужно.
— Да, понимаете, я заблудилась. Вы не могли бы подсказать, где я нахожусь, и в какой стороне находится метро?
Мужчина начинает все рассказывать, жестикулируя. Он показывает, куда и как нужно идти. Но я сказала, что не запомню — тогда он полез в кабинку и начал искать ручку с листком бумаги. Я следила за тем, как он рисует мне выход отсюда. Затем услышала свист.
— Спасибо большое, вы мне очень помогли, — говорю.
— Не за что.
И я быстрым-быстрым шагом иду, поглядывая на листочек, в направлении, начерченном там. Я боюсь, что он все поймет и начнет погоню за мной, но, к счастью, этого не происходит. А затем скрываюсь за стеной, где меня уже поджидает Фелиция. Она держит в руках несколько пачек каких-то таблеток, я не успеваю прочесть название, потому что девушка, увидев мой взгляд, прячет их в карманы куртки. Она кивает — это её благодарность.
— Так почему же я его убью? — Настаиваю на внятном ответе от девушки.
Она меня поставила в неловкое положение, рассказала то, что заставило меня недоумевать, и она не уйдет от меня без ответа.
— Он не тот, кем кажется. Если ты его отвергнешь — это может вылиться в не лучшем результате.
Фелиция идет впереди и не смотрит на меня. Я не могу видеть её лицо, но уже знаю заранее, какой у неё взгляд.
— Может быть, это его жизнь? Ты заботишься о нем, словно о маленьком ребенке. А этот ребенок должен сам делать ошибки и учиться на них. Тебе должно быть все равно.
Я говорю это спокойным голосом. Возможно, даже понимаю, что не права, но не подаю вида. Я самая младшая в семье — мне не о ком заботиться, ведь я не знаю, каково это иметь младшего брата. Но я знаю, каково это, когда тебя опекают.
Фо разворачивается ко мне, я совсем не ожидаю этого и врезаюсь в неё. А подняв голову, вижу её глаза, полные гнева и отчаяния. Она начинает говорить, шипя:
— Но мне не все равно. Мне не все равно! — выкрикивает она. — Потому что я волнуюсь за него. Ты не знаешь, какого мне было, когда он сидел в комнате, не покидая её пределов несколько дней. Он отказывался ото всего: от еды и воды, от его любимых вкусностей. Я навещала его, просила, чтобы он пришел в себя, но он лишь бурчал, чтобы его оставили в покое.
А затем… затем я услышала, как что-то упало, а дверь в его комнату просто оказалась закрытой. Я стучусь, кричу, прошу его открыть её, но никто не отвечает. А затем дверь выломал еще один мой брат. И знаешь, какая первая мысль была, когда я увидела, что он сидит на полу по ту сторону кровати? — спросила Фо, но я поняла, что это риторически. — Я подумала: «Слава богу, он в порядке».
Но потом, подойдя ближе, я увидела нож для бумаги и его всего в крови. Я хватаю его, смотрю в его глаза, что-то кричу на него, но он лишь закатывает глаза и выключается. Брат хватает его, бежит с ним на улицу, бежит… Но он. Он. — Фо начала заикаться. Она вся в слезах. Я вижу, как они катятся по её подбородку на мои руки, потому что я прижала их к груди девушки. Я её обнимаю. — И по его пальцам… она течет. Такая густая. И тот ковер из комнаты Майки… Я не могу. Я смотрю на него и не могу ему помочь. И скорая…
Я все поняла. Я поняла, как ошиблась, когда посчитала Майки грубияном. На самом деле, он точно такой же, как и я. И он ранимый.
— Пожалуйста, не подпускай его близко и держись от него подальше, — сквозь слезы произнесла Фо.
Я кивнула. Но в мыслях было одно: «Я не могу. Не могу. Прости, Фо».

Это был фестиваль мотоциклов. Он проходит в одном из центральных парков нашего города. Повсюду стояли разнообразные байки, мотоциклы и даже скутера и их хозяева. Все хвастались своим транспортом: одни тем, что накопили денег и купили мотоцикл своей мечты, другие — что собрали и отремонтировали его сами из запчастей, которые выбрасывают на свалку.
Через четыре дня после встречи с Фо мне в чат написал Майки. Он сказал, что извиняется за свое поведение и не понимал в тот момент, почему он так говорит. Я волновалась, как маленькая девочка, и полчаса думала, что же ответить на его сообщение — это со мной впервые. Я не могла отказать ему в приглашении о встрече. А затем всю ночь меня грызли непонятные мысли, почему же он, парень, который приводит меня в бешенство и раздражает, заставляет меня так волноваться.
— Ты серьезно? Ты сам собрал этот байк? — удивленно спросила я у Майки, когда он рассказал мне о своем увлечении в области механики. Майки кивнул. — Я и не знала, что у меня есть знакомый-механик.
— И не узнала бы. — Он пожал плечами. — У меня есть старенький пикап, на котором ездил еще отец, я и его отремонтировал. И хоть он и медленно едет, и постоянно нужно пополнять бак, зато он работает.
Мне хотелось говорить с Майки совсем не о том, о чем мы сейчас беседуем и беседовали двадцать минут назад. Порой мы говорим людям совсем не то, что хотим сказать. Но я не могла себя пересилить, мне просто нравилось, что он со мной беседует и не грубит. Я не могла себя понять, почему же буквально месяц назад я его почти что ненавидела, а сейчас… спокойно с ним беседовала и не желала прекращать этот разговор.
После того, что мне рассказала Фелиция, я смотрела на этого импульсивного и эмоционального парня по-другому. Только сейчас я заметила, что он всегда ходит в рубашках и толстовках с длинными рукавами. Одно лишь меня волновало: почему и зачем он это сделал. Майки вовсе не похож на того, у кого какие-нибудь проблемы в семье, личной жизни и душевные волнения. Но я не спрашивала о причинах, потому что боялась, что снова его разозлю.
Сегодня Майки был спокойным, словно его кто-то подменил. Не было чрезмерной гиперактивности, которую я заметила еще в прошлую с ним встречу, и постоянное молчание не сменялось вдруг разговорчивостью. Словно его душевное состояние привели в равновесие. Он говорит тогда, когда это было нужно, умалчивал то, что нужно было, и просто ничего не говорил, когда не было причины, чтобы отвечать. А когда он сказал, что ему очень нравятся мои новые волосы, и потрогал их кончиками пальцев, мои щеки залились румянцем. Я почувствовала, как кровь приливает к щекам и как горят мои уши, и опустила взгляд, еле заметно улыбаясь. Во мне бушевал ураган.
— Почему мне кажется, что ты такая необычная? — спросил он.
Я не знала, что ответить. Я отвела взгляд в сторону, а затем и вовсе развернулась. Мне было страшно от того, что я услышала, волнение накатывало на меня и захлестывало с головой, словно огромная волна, катимая ветром и прибоем к берегу. Никогда никто не говорил мне что-то подобное. Я сделала замок из рук, потому что они дрожали — и вовсе не от холода, ведь я была в перчатках.
— Майки! — окликнул кто-то и тем самым спас меня от ответа. Но когда я увидела, кто это был, я вообще пожалела, что не ушла. Это было моё прошлое, от которого я все старалась убежать, но сейчас оно меня вновь настигло. — Я так и знал, что увижу тебя здесь, — произнес парень, подходя к Майки, и пожал ему руку. Я сжала губы и молилась, чтобы он меня не узнал.
— Джон! — ответил Майки. — Рад тебя видеть.
Я развернулась на девяносто градусов, делая вид, что что-то рассматриваю, и Майки это заметил. Он свел брови к переносице, недоумевая. Я чувствовала на себе взгляд Джона. Боковым зрением видела, что он сначала смотрел на мой профиль, а затем потихоньку наклонял голову, чтобы рассмотреть меня в анфас. Он хмурил брови, стараясь понять, где же меня видел, а затем поднял их от удивления и, раскрыв рот, произнес:
— Эмили? Эмили Джейн Беннет? Не уж-то это ты? — спросил он. Я закусила губу и повернулась к Джону. Уже нет смысла прятаться. Майки, сложив руки на груди, внимательно наблюдал за нами. Но Джон не ждал моего ответа, ему захотелось меня подколоть: — Я-то уж думал, психиатрия с тобой еще недолго расстанется. — Он усмехнулся. — Да знаешь, весь наш класс так считал.
— Психиатрия? — переспросил Майки.
Я оцепенела. Нет, конечно, я знала, что мой бывший класс теперь против меня был настроен, считая меня душевно больной самоубийцей, но я не думала, что они будут трепаться об этом при каждом удобном случае.
— А ты что, не знаешь, с кем познакомился? — Ухмыльнулся Джон. — Она стащила у меня байк, когда я и еще несколько ребят из нашего класса решили на них прокатиться, а затем специально решила разбиться на нем. — Джон обратился ко мне: — Сумасшедшая.
Да, теперь я вспомнила. Джон был тем самым человеком, который предложил нам покататься. И я разбила его мотоцикл.
Майки смотрел на меня, прищурив глаза, а когда услышал, что Джон сказал мне, посмотрел на него так, словно готов был убить его, словно он готов в любую секунду броситься мне на защиту, подставить свою грудь под пули, лишь бы я оказалась цела. И снова в моей голове было лишь одно: «Почему?».
— Не смей так говорить о ней, — произнес он. Джон опешил, видя взгляд Майки.
— Ладно-ладно, я ведь пошутил, — сказал он. А затем добавил: — Ну ладно, я пойду. Может, увидимся еще когда-нибудь. 
Далее мы молчали. Я понимала, почему Майки сказал то, что сказал. Ведь, если я сумасшедшая, которая решила покончить с собой, то, значит, и он сумасшедший. В некотором роде, мы похожи.
— Почему ты это сделала? — произнес он спустя время. Но я не могла сказать ему.
— А почему ты это сделал? — вопросом на вопрос ответила я и взяла его за руку, легонько прикасаясь к запястью. Я вовсе и не думала делать этого, это получилось как-то внезапно, в порыве чувств. Но, думаю, он поймет, о чем я.
— Это неважно, — ответил он.
— Ты сам ответил на свой вопрос, — сказала я.

«НАРКОТИКИ!» — Набираю на мобильнике я сообщение Лондон. Теперь ровно 1/5 моего списка ей известна. Она мне звонит и говорит, что теперь это действительно что-то стоящее. Лондон перебирает все возможные варианты: мет, кокс, экстази, травка и другие курительные смеси. Но я говорю ей, что не хочу стать торчком или откинуть копыта сразу же после них.
— Тогда грибы, — говорит она.
— Грибы?
— Ну да, это тоже что-то вроде наркотиков, только формально легальных.
Мне нельзя принимать наркотики дома, потому что это может закончиться не очень хорошо, поэтому я иду домой к Лондон. Её родители снова поглощены работой: поздно приходят, рано уходят. И её дом, можно сказать, пустует, если не брать в расчет Гарольда. Но он хороший, он ничего не расскажет.
— А ты уверена, что они не ядовитые? — сказала я, рассматривая светло-коричневые грибы на длинных ножках со шляпкой, похожей на зонтик. Они очень похожи на опята, и целая горстка, наверное, поместилась бы в руке.
— Я же не собираюсь тебя отравить, — говорит она. — Это псилоцибиновые грибы. Они вызовут у тебя позитивные, возможно, даже метофизические ощущения, — говорит она.
— Откуда ты это знаешь? — удивляюсь я тому, какие слова знает подруга.
— В интернете. Я почти что выучила статью про них. — Смеется.
Я легонько улыбаюсь. Грибы на дне прозрачного чайничка начинают подниматься, когда Лондон заливает их кипятком, и разжиматься, словно бутон, распускающийся с утра.
— А немало ли? — спрашиваю я, видя, что подруга налила воды меньше, чем пол чайника.
— В самый раз.
Вода начинает потихоньку краснеть, а сушеные грибы разбухать. Через некоторое время, Лондон разливает напиток в чашки и дает ему немного остыть. Я притягиваю чашку к себе и начинаю смотреть на жидкость — она похожа на крепкий-крепкий черный чай. А пахнет как картон или даже как старый сапог.
— И что произойдет, когда я это выпью?
— Реальность будет чуток изменяться, — ответила Лондон.
На вкус это бурая жидкость также напоминает старый и жесткий сапог, хотя я и не пробовала съесть сапоги, просто такое ощущение. Я зажимала нос и хмурилась, но после пару глотков все стало не так плохо, вкус исчез, и казалось, что я пью обычную кипяченую воду.
Я села на плетеное кресло, стоящее рядом с цветами, и наблюдала за тем, как Лондон допивают свою кружку. Остатки из чайника она вылила в раковину, грибы выбросила в мусорку и всю посуду хорошо помыла.
— И когда они подействуют? — спросила я.
А затем отвлеклась на папоротник, что стоит справа от меня. У него такие острые листья, кажется, что я обязательно порежу себя, если прикоснусь к нему, возможно, мне даже отрежет руку. Я дышу на лист, но не прикасаюсь к нему, он начинает колыхаться от моих глубоких выдохов. Вижу, как он искажается и сужается. Он меня манит. Он явно что-то замыслил. Я, не сводя взгляда с растения, аккуратно встаю с кресла — никаких резких движений, и коварное растение не заметит, что я стараюсь ускользнуть от него. А затем два его листа преображаются в пасть с тысячью острыми рубцами, он хочет меня съесть. Я словно кошка: на мягких лапах стараюсь скрыться от преследователя.
— Мне кажется — уже, — говорит Лондон.
Я врезаюсь в стул спиной и поворачиваюсь к подруге. Её волосы развеваются, словно язычки пламени, только не алого цвета. Ощущение, что все, что я вижу, искажается, трясется и колышется. Лондон начинает двигаться, а мне кажется, что она ходит как робот — её движения прерывисты. Она садится на пол и начинает рассматривать ковер, трогая его ворс. Я беру из миски с фруктами хурму — она притягивает мой взгляд — и начинаю вертеть в пальцах. Вместе с фруктом я сажусь на стул и стараюсь понять, чего же он от меня хочет. Мне кажется, что коричневатая шляпка у фрукта имеет глаза, и она смотрит на меня. А я смотрю на неё. Становится жутко от взгляда хурмы, и я кладу её обратно в миску.
Хочется пить. Беру чашку, насыпаю в неё растворимое кофе и заливаю водой. Частички тонут в воде, растворяются и просят меня о пощаде. Мне становится их жалко, и я выливаю все в раковину. На дне чашки остался осадок, он преобразуется в непонятные узоры. Я кручу чашку в своих руках, стараясь разобрать рисунок, но не могу понять, что же изображено. Затем чашка падает из моих рук и разбивается о плитку. Я смотрю на осколки с удивлением. Только что это была целая чашка, а теперь она разбилась, устроив фейерверк от прикосновения с полом. Как это классно! Я чувствую, что испытываю восторг от того, что случилось с чашкой, и мне хочется повторить это снова. Улыбаясь, я беру еще одну чашку и сразу же ставлю её на место. Мне так резко захотелось написать Майки.
— Блин, какой этот ковер классный! — произносит Лондон. Она лежит на белом ковре и гладит его, трется щекой о ворс. Эй, я тоже так хочу!
— Оставь и мне место, — говорю я и иду к своему пальто, которое весит на вешалке в коридоре.
Мы с Майки после встречи обменялись телефонами, но еще ни разу не позвонили и не написали друг другу. Я набираюсь ему сообщение: «Приходи к нам». И отсылаю. А затем вспоминаю, что он не знает, где находится это «мы», и пишу ему адрес. Радуясь, я возвращаюсь к Лондон.
— Я оставила его для тебя, — шепчет подруга и указывает на кусочек ковра рядом с ней.
Я ложусь рядом. Белый ворс напоминает мне огромное пшеничное поле, колыхающееся под ласковым ветерком. В этом ковре живет целая вселенная.
— Ты это видишь? — спрашивает Лондон, все также шепча.
— Да. — Я тоже шепчу. Мне кажется это забавным. Наверное, это какая-нибудь игра, придуманная подругой. — А почему мы говорим шепотом?
— Чтобы не спугнуть народ, живущий под плинтусом, — отвечает она. — Я их видела, они такие крошечные, что могут поместиться в ладони.
— Давай их отыщем? — предлагаю я.
Мы начинаем ползать по дому, рассматривая каждый уголок, каждую вещь и каждую щель, стараясь найти этих лилипутов. Я вижу пыль, парящую в воздухе, в лучах солнца и стараюсь поймать пылинки, но они исчезают из моих ладоней. Затем я нахожу Лондон, которая сидит на стуле, поджав ноги под себя, и смотрит на ковер, но это не тот ковер, который лежит на кухне.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я и подползаю к ней.
— Осторожно! Ты что, не видишь, сколько игл в этом ковре? — произносит она.
И правда, у этого серого ковра длинный и острый ворс, похожий на тысячи игл. Я понимаю, что на плитках и деревянном полу безопасно, но этот ковер явно таит угрозу. Затем Лондон встает на стул и перепрыгивает на стол, он шатается под ней всего доли секунд, а мне кажется, что он похож на доску для серфинга.
— Эмили, скорее лезь сюда! Лава надвигается!
И я слушаюсь Лондон. Забираюсь на стол и смотрю на приближающуюся лаву черного цвета. Она съедает всё на своем пути, и всё становится таким же темным, а затем останавливается в нескольких метрах от нас. Кто-то звонит в дверь. Наверное, это Майки.
— Майки, мы здесь! — кричу я.
Но он вряд ли знает, где мы. Потому я выкрикиваю это еще несколько раз, чтобы он шел на мой голос. Майки появляется в дверях и смотрит на нас с удивлением. Мы же с Лондон смотрим на лаву, которая снова начала приближаться к нам, с широко раскрытыми глаза.
— Скорее лезь на стол! — проговаривает Лондон.
— Зачем? — недоумевает он.
— Лава приближается, посмотри! — говорит подруга и указывает пальцем на пол. — Она сжигает все на своем пути!
Майки усмехается и произносит:
— Это всего лишь тень. Здесь много окон, а солнце скрывается за облаками.
— Нет же! — протестует Лондон.
Тогда он подходит вплотную к лаве и наступает на неё. Ничего не происходит. Мы с Лондон удивленно переглядываемся и начинаем слезать со стола. С нами тоже лава ничего не делает.
— Ты только представь, мы бессмертны! — радуется подруга.
— Мы не умрем! — отвечаю я. Я чувствую, что теперь я, действительно, не умру. Мне ничего не страшно.
Затем я поворачиваюсь к Майки и смотрю на него. Он улыбается. Но это не Майки. Моё сердце вздрагивает и наполняется теплотой и радостью. Я так счастлива его видеть, как же давно мы не встречались! Я подхожу к нему вплотную и обнимаю, уткнувшись лицом в грудь.
— Том… — Выдыхаю я ему в куртку. А затем поднимаю глаза на брата. — Как же я рада тебя видеть, Том.
— У вас обоих зрачки огромные, — заявляет Том. — Что вы приняли?
— Останься со мной, Том, — произношу я.
Лондон говорит, что мы выпили немного чая из галлюциногенных грибов. А я все тоже твержу брату, умоляя его.
— Останься со мной.
— Я останусь, — говорит брат.
— Ты же теперь не бросишь меня? — как ребенок, произношу.
Том смотрит на меня немного жалостно, поджимает губы и кивает головой.
— Нет, я тебя больше не брошу, — говорит он. — Больше нет.
Двадцать

Небо озаряется красками. Папа зажигает фитиль петарды и отходит на десять шагов. Огонек сжигает фитиль за несколько секунд, затем пропадает, и целая буря красок вылетает в воздух со свистом. Красная, желтая, зеленая, голубая, розовая — в таком порядке одна за другой в небе взрываются искры. Затем папа поджигает еще один фейерверк, и он взлетает ввысь с ужасным писком, оставляя за собой длинный розовый свет, затем потихоньку тухнет и начинает падать вниз. Следом еще несколько штук точно таких же огоньков.
— Ого! — произносит мама и прижимает руку к уху, немного кривясь, но довольно улыбаясь.
На улице пахнет порохом и сыростью. Я вдыхаю этот запах как можно глубже в легкие, хочется его запомнить. Запомнить запах зимы без снега. Задний двор становится темным и мутным, затем я вижу, как начинает появляться туман. Видимо, папа зажег дымовую шашку. Ночью холодно, хотя еще не ночь, от силы часов девять вечера. Чувствую, как тело покрывается гусиной кожей, по нему пробегает холодок, и я еще больше укутываюсь в одеяло, сидя на ступеньках и облокотившись о перила.
Почему-то я вспоминаю, как на днях мы ходили в больницу, где я снова проходила обследование. Ничего не изменилось. Я все еще умираю. Тогда я сидела на краю лавочки, стоящей в коридоре возле кабинета врача, и ждала. Качала ногами туда-сюда, ерзала, шуршала фантиками в моих карманах и шаркала по плитке ботинками. Самое ужасное — это ожидание. Ведь новая диагностика могла показать, что мне стало намного хуже или какие-нибудь метастазы в другие части моего мозга или органы. Но я зря волновалась. Опухоль все еще в правом полушарии и не задевает главную жизнедеятельность моего организма, хотя все-таки уничтожает его.
Я выдыхаю. В воздухе клубиться теплый пар, а затем растворяется. Я снова набираю воздух в легкие через нос, чтобы он согрелся внутри меня, и выдыхаю. Мне всегда нравилось, как зимой можно увидеть своё дыхание.
Затем взрывается целый каскад, а в небе распускаются сад блестящих цветов. Я всегда любила этот день — ночь фейерверков, которую каждый год устраивают ровно в середине декабря. Но сейчас на нашей улице фейерверки гремят только в нашем дворе, возможно, в других загремят намного позже или в полночь.
Мама приподнимается со ступенек и идет к папе. Она хочет помочь ему с остальными петардами.
Слышу, как захлопывается входная дверь. Наверное, Кристи вернулась с подработки — она работает в кафе по сменам. Через стеклянную дверь я вижу, как она входит на кухню и ставит пакеты с продуктами на стол. Видимо, сегодня у нас будут гости, хотя я уже знаю кто. Сестра машет рукой мне через дверь, а затем выходит на улицу и присаживается на корточки рядом со мной.
— Ты как? — спрашивает она.
— Все еще умираю.
Сестра тыкает меня под ребра двумя пальцами и улыбается. Затем нахмуривает брови и шепчет мне:
— Мне нужно приготовить ужин. Посидишь одна?
— Боишься, что убегу? — скептически спрашиваю я.
— Да, — говорит она. — Я пригласила Лондон и Ив. Ты же не против? — Я качаю головой.
Ветер колышет ветки деревьев и вечнозеленые кусты. Холодный воздух пробирает меня до дрожи. Я прячу нос и уши в одеяле и продолжаю следить за огнями в небе. Мама звонко смеется, я слышу её смех сквозь скрежет и треск петард. Как они с отцом мне напоминают подростков.
Я не слышу, как стучит нож, который держит сестра, когда она нарезает тонкими полосками морковь и перец, за толстой дверью. Но я представляю этот звук, и он меня успокаивает. Такая некая семейная идиллия: звук ножа, улыбки родных, смех матери. Перебираюсь на кухню и вдыхаю запах овощей, краду у Кристи морковку и, сев в стороне, начинаю грызть её, словно кролик.
Первым приходит Джеральд. Я не знаю, как долго они знакомы с моей сестрой, возможно, они познакомились намного раньше. Но мы с ним знакомы всего месяц. Он целует Кристи в щеку и присаживает рядом со мной.
— Можно? — спрашивает он, указывая на одеяло. Я легонько пожимаю плечами и накидываю на него половину.
Кристи достает из холодильника курицу, которую она приготовила еще вчера, и ставит её в микроволновку, чтобы разогреть. До моего носа доходит чудесный запах жареного мяса. Кит в животе начинает свою песню, а я неловко краснею. Мы с Джеральдом начинаем смеяться, потому что он слышал этот звук.
Постепенно на столе начинают появляться угощения: жареная курица, салаты, пюре, маринованные овощи и свежие фрукты, пирожные, булочки, сладости и соки. Кристи приготовила столько еды, как на праздник, хотя мы всего лишь пригласили парочку гостей к нам на ужин.
Затем приезжает Ив, и мы вместе садимся смотреть телевизор. Еще через время к нам присоединяются Трент и Лондон. Джеральд с кухни выкрикивает нам какую-то шутку, но я все прослушала.
Мне приходит сообщение от Майки: «Выходи на перекресток, я тебя буду ждать». А я пишу: «Нет. Там холодно». Майки: «Я все равно буду тебя ждать». Я: «Жди». А сама улыбаюсь этому, не понимая почему. Просто стало так тепло от мысли, что меня кто-то ждет.
Звон тарелок, голоса дорогих мне людей, их шутки и общие разговоры. Как они стучат вилками о тарелки, как звучат бокалы, когда они друг о друга стукаются. Кто-то произносит шутку, — я подозреваю, что это снова был Джеральд — и мы все смеемся. Папа обнял маму, а мама прижимается к нему. Лондон бросает на Трента взгляды, полные нежности, а Трент отвечает ей тем же. Джеральд целует в лоб Кристи, а та краснеет и заливисто смеется. Мы с Ив сидим, улыбаясь, и болтаем. Её лицо сияет, как и прежде.
Больно. Я не знала, что может быть так больно.
Я умру и больше не увижу всего этого. И больше вообще ничего не будет. Меня поглотит пустота и тьма. А все будут жить дальше, как и жили. Ну, некоторое время погорюют, но все забудется. Со временем все проходит. Даже самое ужасное горе забудется. У Кристи появятся дети — мои племянники, родители станут дедушкой и бабушкой, как я и предсказывала. С Лондон будет та же самая история, и думаю, её мама и папа будут лучшими бабушкой и дедушкой, чем родителями. Только мы с Ив навеки замрем в своем подростковом состоянии. Мы останемся в памяти, на фотографиях, в обрывках воспоминаний, в памятниках и, возможно, на эпитафиях, но нас не будет.
— Что ты чувствуешь? — интересуюсь я у Ив.
— Наверное, я счастлива. — Улыбается.
Какая же Ив замечательная. Ей так мало нужно для счастья. Она умеет наслаждаться каждым моментом в жизни. Мне тоже нужно ловить каждый миг своей жизни и не упускать возможности.
Мне вновь приходит сообщение: «Все. Я замерз, и раз ты не хочешь меня видеть, то я иду домой».
— А ты? — спрашивает Ив.
— Почти, — отвечаю.
Мои руки дрожат. Нужно набрать сообщение, но это слишком долго. Нельзя терять ни секунды.
— Я сейчас вернусь, — говорю я всем и иду к выходу.
Накидываю своё пальто, обуваю сапоги и выбегаю из дома. Слишком темно, я мало что вижу, даже в свете фонарей. Глаза еще не привыкли к темноте. Я несусь, словно ненормальная, и молю, лишь бы он не ушел. Но силы покидают меня, и приходится переходить на шаг. Всего пару домов и я буду на месте. Я делаю глубокие вдохи-выдохи через рот, и от этого моё горло высыхает. Сглатываю слюну. Как же хочется пить.
— Майки! — кричу я, оборачиваясь по сторонам.
Но никто не отвечает. Я опоздала. Прыгаю на месте, потому что мороз пробирает легкие, ведь я остановилась. Пожалуйста, пожалуйста, будь тут.
— Майки!
Тишина. А затем во дворах начинают греметь хлопушки и фейерверки. Если бы он был рядом, то услышал бы, но теперь что-то кричать бесполезно. В воздухе слишком много разных звуков. Я нахмуриваюсь и иду обратно.
— Легко же ты сдалась, — слышу голос позади себя. — Я-то тебя намного дольше ждал.
Он улыбается, и на его щеках появляются ямочки. Какой у него красивый рот.
— Знаешь, я чуть себе конечности не отморозил, — продолжает он.
Я тоже улыбаюсь. А затем подхожу ближе и толкаю его в грудь:
— Идиот! Я ведь подумала, что ты ушел.
Он берет мои руки за запястья и не отпускает, вероятно, чтобы я больше его не толкала. Сейчас я не противлюсь его прикосновению. Больше нет чувства, что я не могу доверять этому человеку. Я всматриваюсь в его лицо, наконец-то я привыкла к темноте. В его глазах я вижу своё отражение. Они у него янтарного цвета. Я снова краснею от его взгляда.
Глаза Майки дрогнули, будто пламя свечи на ветру. В них я видела нежность, вероятно, захлестнувшую его с головой, и беспокойство из-за того, что я могу уйти, и мы больше не встретимся сегодняшней ночью, и он не будет ждать меня целый час, стоя на перекрестке, и я затем не побегу к нему с мыслью: «Лишь бы не опоздать». И тогда это мгновение будет потеряно навсегда.
Я все это видела в его глазах, потому что чувствовала и думала о том же самом. И моё сердце, рвано бьющееся в груди и уходящее в пятки, биение которого глухо звучало у меня в голове и отдавалось в каждой части моего тела, в каждой его клеточке, выдавало зарождающееся чувство в моей груди с потрохами.
Я опустила глаза и вырвала свои руки из рук парня.
— Останься, — единственное, что я произнесла.
— Я уже говорил, что останусь.
И я вспоминаю, как молила его больше не бросать меня, видя в лице Майки Тома. Я не думаю о том, что может случиться с нами после, что я его, возможно, буду обманывать, что буду слишком эгоистична по отношению к нему, не рассказывая ему о своей участи — но сейчас все это кажется таким ничтожным. Да, будет больно, очень больно. Но ведь больно уже сейчас. А эти мгновения не должны быть потеряны.
Мы идем домой. Ко мне домой. И когда я захожу в дом, то слышу хоровое «О-о-о-о!».
— Это мой друг — Майки, — смущенно произношу, когда мы заходим в столовую.
— Друг? — смеется Джеральд.
— Друг, — утверждаю я, немного наклонив голову и приподняв брови. Возможно, Джеральд бы и поверил моему скептическому взгляду, если Майки не произнес следующее:
— Ну, это она так считает, — шепотом проговорил он, но я все слышала и толкнула его в бок. Все засмеялись.
И снова звон тарелок, веселые голоса людей, находившихся здесь, их смех, их запах, их глаза. И когда Ив снова спрашивает:
— Теперь ты счастлива?
Я отвечаю:
— Да.

Двадцать один

Сто шестьдесят девятый день. Проснувшись, я сразу же подумала об этом. Почему эти дни имеют для меня такое большое значение? Не уж-то я специально отсчитываю их каждый день, чтобы убедиться в том, что это случится не сегодня. И что же будет, если вдруг в один прекрасный день я ошибусь? Что, если это будет как раз тот самый день, но я все еще буду убеждать себя, что нет, не сегодня.
Не знаю, что это меня вдруг потянуло на такие грустные мысли, ведь сейчас Рождество. А до Нового года осталось два дня. Всего два! Поверить не могу! Через два дня перешагну из этого года в следующий, и все мои беды должны остаться позади.
Я вспоминаю уроки истории, где нам описывали, как празднуют Новый год в различных странах. У нас в США, например, предпочтительно встречать его в кругу друзей или семьи, но в пределах дома, в Великобритании — дома с традиционным яблочным пирогом и пуншем; в России — тоже дома с различными угощениями и дедушкой Морозом; в Китае — на площадях с грандиозными массовыми танцами драконов. В любой стране празднуют его по-разному, но все сводится к одному — все с нетерпеньем ждут его и радуются, когда он приходит.
Я улыбаюсь, когда вспоминаю, как папа с Джеральдом украшали наш дом, как Джер украшал свой, и это было настолько смешно и забавно. Джер постоянно корчился и что-то выкрикивал, стоя на лестнице. Я, сестра и мама подавали украшения: ветки падуба, фонарики, люминесцентные вывески в форме оленей, ленты; в дверных проемах повесили венки из омелы, украшенные ленточками. Поставили искусственную ель в доме, потому что я запретила покупать или срубать живую — я стала защитницей природы и всего живого. В итоге, весь наш дом как внутри, так и снаружи светился огоньками и блестел разноцветной мишурой. И, хоть дом бабушки небольшой, он казался пустыми для нас с Кристи, потому мы попросили почаще приходить родителей и Джера, конечно же.
Мне не хотелось сегодня оставаться дома, а хотелось с кем-нибудь повеселиться, поговорить. После утреннего душа и завтрака я позвонила Лондон, но она сказала, что она занята и что мне нужно заглянуть в почтовый ящик. Затем я позвонила Ив, но она помогала родителям. Наверное, я одна, кому ничего не нужно делать, и от этого становится грустно. А в почтовом ящике я обнаружила письмо от Лондон с пометкой «Счастливого Рождества!». В конверте оказалась банковская карта, как у Лондон, и чек, на котором светилась сумма «5000$». У меня просто челюсть отпала! А еще внутри была приписка «Надеюсь, ты увидишь свою зиму! Твоя Лондон.» Совсем недавно я рассказала ей, что следующим важным дня меня пунктом была «Настоящая Зима». Со снегом, холодом, льдом и сосульками. Чтобы нужно было кутать шею в шарф, прятать красные руки в карманы или перчатки, чтобы снег хрустел под ногами. Но в Калифорнии снега сейчас почти нет.
Кстати, еще один плюс зимы: заканчивается первый триместр, и начинаются рождественские каникулы. В этом году они были немного продлены: с двадцать второго декабря по пятое января.
Со скуки я решила отправиться домой к Майки и Фелиции, так как уже узнала, где находится их дом. Написала записку родным, чтобы они меня не ждали, я вернусь нескоро, и я ушла. Фо и Майки живут в бедном квартале, — а я в среднем — дом у них, как и у всех двухэтажный, но обставлен скромно. Я постучала в дверь и ждала. Слышно было, как кто-то носится по дому с криками «Не догонишь». Это не могло меня не заставить улыбнуться.
— Эй, тихо вам! — проговорил знакомый голос.
И дверь открылась. На пороге стоял Майки: волосы у него были растрепаны, дышал он тяжело, лоб весь потный. Он улыбнулся мне той самой своей улыбкой, и внутри меня кто-то снова отплясывал чечетку. Я улыбнулась ему в ответ и в выдохе проговорила что-то вроде «Привет», но я не уверена, что это было на то похоже, потому что я сказала себе это под нос.
Я слышала, как кто-то кричал в доме, хохотал, так заливисто и звонко. Слышала еще один голос, как кто-то, словно слон, бегал по дому. Но все это было так далеко, что можно было с легкостью не обращать внимания.
И мы так и стояли. Я смотрела на его рот и сходила по нему с ума: какая линия рта, какие контуры губ, как его рот изменяется, когда он улыбается! А эти замечательные ямочки на щеках. Как это может не нравится?
И в след этой мысли мне пришла другая: наверное, у него было полно девушек, да и, скорее всего, до сих пор по нему многие сходят с ума. Как я наивно буду выглядеть на их фоне! «Нет, мне нельзя влюбляться, — уговаривала я себя». Но я, к сожалению, так и не поняла, что это уже случилось.
А затем к Майки подбежал мальчик лет восьми-девяти и начал бегать вокруг него, моля о том, чтобы он его спас. Майки смотрел на него с такой любовью.
— Майки, Майки! — радостно визжал мальчик. — Спрячь меня!
— Олли, не видишь, у нас гости, — ответил парень.
Мальчик что-то прикрикнул и бросился бежать в другую комнату, я лишь увидела, как он перепрыгивал игрушки и кресла, как кузнечик. А за ним следом несся еще один парень и кричал что-то вроде «Я тебя поймаю».
— Эй, Патрик, будь осторожнее, поскользнешься, — произнес Майки. И тут же Патрик наступает на одну из игрушек, разбросанных по комнате, и шлепается на пол. В комнату вбегает Олли и начинает хохотать так сильно, что у него из глаз прыснули слезы. Мы с Майки тоже смеялись, держась за животы.
— Помог бы, — жалобно проговорил Патрик Майки, еле-еле поднимаясь с пола и потирая место, на которое он упал.
Затем Майки нас представил. Олли — младший брат, ему восемь. Патрик — старший брат, ему скоро будет двадцать, а он ведет себя все еще как ребенок. Как я поняла, следом за Патриком по старшинству идет Фелиция и Майки — им обоим будет по восемнадцать, и они оканчивают школу в этом учебном году.
Майки поинтересовался, какими судьбами меня сюда занесло, ну, а я сказала, что мне было скучно, и я решила навестить его. Мы пили чай все вместе. Правда, Олли дурачился, но это было так забавно: он показывал мне свою коллекцию игрушек, постоянно откусывал у меня печенье и звал смотреть мультфильмы по «Диснею». Олли такой замечательный. А Патрик интересовался, кто я, что собой представляю, как мы познакомились, — словно отец — а еще он сделал мне комплимент: он просто пришел в восторг от моей татуировки и моего цвета волос. Мы с Майки перекидывались взглядами, порой он смотрел на меня пристально, словно я какая-нибудь драгоценность, а я смущалась и отводила взгляд.
— Так что, вы типо встречаетесь? — внезапно спросил Патрик.
— НЕТ! — одновременно с Майки мы произнесли и рассмеялись. Наверное, он тоже стесняется говорить о таком при родных. Я-то уж точно. Сколько раз меня раньше не пытались разговорить на эту тему — все напрасно, я молчу, как рыба, и краснею, как помидорки.
А затем мы сели к телевизору, и Олли просто требовал, чтобы мы включили ему какой-нибудь ужастик. Ну, мы нашли на телеканале «FOX» недельный повтор «Ходячих мертвецов» — где новый сезон — и сели смотреть все вместе. Нужно было видеть выражение лица Олли! Сначала он хлопал в ладоши и радовался, когда появлялись зомби, но как только они начинали кого-нибудь есть, Олли тут же закрывал глаза, а затем и вовсе уходил из зала. Он стоял за стеной и ждал, пока страшный момент пройдет. Мы так смеялись! Патрик пытался его затащить, но мальчик лишь вырывался с криком и визгом.
А затем пришла Фелиция. Она выглядела очень устало. Она поставила сумки на пол и стала снимать кеды, затем развязала целлофановый передник и бросила его к обуви, туда же полетела и кепка с эмблемой паба, в котором — как я поняла — работает девушка.
— Ты мне что-нибудь купила? — спросил подбежавший к ней Олли.
— Ну, а «кит-кат» подойдет под это «что-нибудь»? — спросила она, помахав батончиком перед носом мальчика.
— Две или четыре палочки?
— Четыре, — произнесла Фо и положила в ладонь Олли батончик, перед этим взъерошив ему волосы.
Затем девушка увидела меня и нахмурилась. Нахмурился и Майки, и Патрик, когда довольный Олли вприпрыжку подбежал к телевизору со сладостью.
— А она что здесь делает? — спросила Фо.
Да, ты меня не любишь, Фелиция.
— Она наша гостья, — громко сказал Патрик. А затем шепотом прибавил: — И сколько ты отдала за все это? — парень кивнул головой в сторону пакетов с покупками.
— Эджей разрешил мне занести деньги позже, — также тихо ответила девушка.
Если у нас в семье с деньгами напряг, то что говорить об их семье? Такой вывод я сделала для себя. И мне стало так стыдно за то, что я тратила деньги на ненужный хлам в то время, как некоторые еле-еле находят копейки на пропитание. Хотя я все еще помню, как сама вот так работала и экономила каждую кроху, лишь бы содержать себя и родителей, которые почти не занимались этим.
Майки о чем-то шептался с Фо и Патриком, я их не слушала — подслушивать ведь плохо. Я просто сидела и ждала, пока они решат свои проблемы. А затем ко мне подсел Патрик, очень громко и сильно плюхнувшись на диван рядышком, и, улыбаясь и подыгрывая бровями, начал говорить:
— Нам тут Майки рассказал, что ему рассказала твоя подруга Лондон о том, что ты хочешь увидеть настоящую зиму.
Боги, как же все сложно!
— О чем это ты?
Он толкнул меня в плечо и, потирая ладони, продолжил:
— У тебя с собой карта, которую подарила тебе подруга?
— Да, а что?
Тогда он схватил меня под руку, на ходу взял с вешалки мои вещи и заставил меня кое-как обуться, а затем запихнул на заднее сидение пикапа. Я не испугалась, скорее, мне было не понятно, что это за внезапная активность начала происходить. Я услышала, как Фо попрощалась с Олли и сказала ему ждать родителей, они придут часа через два. Затем произошло вот что: Фо одевалась, шагая к пикапу, затем села на сидение водителя, рядом с ней сел Майки, а ко мне присоединился Патрик. Фо завела машину, и мы тронулись.
— Что это значит?! — Я ничего не понимаю.
— Похищение! — воскликнул Майки
— Ты когда успел бак заполнить? — спросила Фо у него.
— Сегодня, — ответил он и пожал плечами.
— Вы что, оглохли?! — Продолжаю настаивать.
За плечо меня похлопал Патрик и произнес:
— Эй, тише. Ты сама хотела встретить настоящую зиму, так вот он — твой шанс.
— Я не понимаю.
— Мы едем в Чикаго! — объявил Майки.

Я поджала под себя ноги и обхватила коленки, кладя на них голову. Сначала было прохладно, но, по мере продвижения, становилось все холоднее. Да, это мне не солнечная Калифорния. В ушах — наушники, музыка включена на среднюю громкость, чтобы я могла услышать, если ко мне будут обращаться. Сначала мелькали многоэтажные здания, затем дома, некоторое время мелькали пустыри, затем снова появлялась городская жизнь. Майки положил мне руку на плечо, и я обратила на него внимание.
— А? — произнесла я, вытащив наушник из уха.
— Ты замерзла? — спросил он. Я поджала губы и кивнула.
Майки покрутил какое-то колесико — я не разбираюсь в машинах и их устройствах совсем — и стал проводить рукой возле обогревателя. Затем снова покрутил и провел рукой.
— Сейчас быстро потеплеет, — сказал он. Я кивнула в знак благодарности.
Я люблю музыку — она для меня действует как успокоительное и как поддержка, а также помогает выплеснуть эмоции. Грустно — послушай песни-надежды, не можешь разобраться в своих чувствах — аудио стихотворения помогут тебе. Музыка может выразить любые твои чувства и эмоции, главное — правильно подобрать её.
Спустя еще пару часов мои ноги затекли. Какие только позы я не пыталась принять: сидела, лежала (на Патрике, правда, но он был не против), задирала ноги к окну — лишь бы их вытянуть во всю длину. Часов в десять вечера мы доехали до какой-то забегаловки, где мы поужинали гамбургерами и картошкой фри. Майки постоянно брал картошку с моей тарелки, и из-за этого мы начали дурачиться. Он бросался в меня жаренными картофельными палочками, а я в него палочками в кетчупе. Фелиция смотрела на меня с явным презрением, но её взгляд смягчался, когда она видела, как мы с Майки дурачимся. Патрик, кстати, не присоединился, он сказал, что очень голоден, а наше занятие считает пустой тратой еды.
Только сейчас я поняла, зачем Лондон подарила мне эту кредитку! Путь до Чикаго долгий — полтора суток ехать на пикапе, который, кстати, немало съедает бензина. В ближайшем банкомате я сняла деньги, и мы смогли заплатить за бензин и за наш ужин. Затем мы снова залезли в машину и тронулись.
Я сидела, прижавшись щекой к окну, и смотрела, как на мир вокруг опускается дождь. Дорогу освещали фонари, но их становилось все меньше, а затем освещение и вовсе исчезло. Теперь свет исходил только из фар пикапа. Сначала крупные капли попали в окно, плавно и мягко стекая по стеклу. Я пыталась их ловить своими пальцами на стекле, но это не выходило. Затем дождь начал тарабанить по крыше, в окно он врезался так, словно хотел, чтобы я наконец прикоснулась к нему.
— Ой! — вырвалось у меня, когда я заметила, что окно закрыто не полностью, и вода попадает в машину.
— Окно не закрывается, — сказал Патрик, — давай двигайся, а то намокнешь.
Но я не послушалась: подставила ладонь под капли воды, она вмиг стала мокрая. Ветер задувал в щель, вода заливалась, и становилось еще холоднее. Майки кинул мне какую-то тряпку, чтобы я смогла заткнуть щель, что я, собственно, и сделала.
Через пару часов Патрик сменил Фо за рулем, а Майки пересел ко мне. Мы ехали очень долго, и, наверное, будет ехать еще столько же. Помню, как ребята останавливались, чтобы снова заправиться и купить чего-нибудь сдобного. Дождь к тому времени стал меньше, но продолжал идти. Я вылезла из машины, чтобы хоть как-то разминуться, и попрыгала на месте. Наверное, они думали, что я уснула, потому-то так и долго находилось в этой забегаловке. А затем я нашла их: они сидели в дальнем углу и уплетали свой ужин (или ночноужин), на электронных часах высвечивались цифры: 01:43. Я стояла, уткнувшись носом в шарф, а мои волосы были мокрые от дождя. Я замерзла, но этот холод был мне приятен, словно я всегда его ждала. Когда же сестра с братьями вышли из кафе, то Майки сразу же накинулся на меня со словами, что я заболею. Мне стала вдвойне приятнее от того, что я промокла.
Мы сели в машину. Я повесила промокшую верхнюю одежду на спинки кресел, сняла свои ботинки и закинула ноги на сидение. Меня так жутко потянуло в сон. Майки обмотал мою шею своим шарфом и накинул на меня своё черное пальто: оно было не такое мягкое, как моё, но зато очень теплое. Опираясь о плечо парня спиной, я прижалась головой к спинке кресла и, наверное, так и уснула.
Ехали мы всю ночь. Когда я проснулась, то увидела, что небо затянуто серыми тучами, поэтому не понятно было, день сейчас или все еще ночь. И лишь включенное радио извещала нас о времени. Голос сказал:
— Доброе утро! Сейчас десять часов утра, а некоторые все еще спят, потому давайте разбудим их позитивной музыкой!
И в динамике, по воле случая, зазвучало то, что я крайне не надеялась услышать. В то мгновение, когда заиграла эта песня, мы все сразу переглянулись и, думаю, поняли друг друга. А я улыбнулась. Потому на припеве мы синхронно запели:

— I'm on the highway to hell!
Highway to hell!
I'm on the highway to hell!
Highway to hell!

Затем была Азия с её «В порыве страсти!»:

— Cause it's the heat of the moment.
The heat of the moment.
The heat of the moment showed in your eyes.

После нескольких композиций ведущий произнес что-то о том, что песня следующей группы стала очень популярна за короткий срок, а сама группа родом из Глазго. А затем я узнала голос Кесси и тех двоих парней из её группы! Я чуть ли не прыгнула к динамику, лишь бы вновь услышать их.

— О-у-у-е! Я не самоубийца!
Я еду влюбиться в мир.
И мой скейт размоет все лица,
И я остаюсь один наедине с землей.

Боги, как же я люблю это радио! Определенно люблю! Так всю дорогу мы слушали песни, которые там крутили, не переключая волны. Нам встретилась такая песня… Даже не знаю, как её описать. Она настолько была прекрасна! Сначала по моему телу от слов пробежал холодок, а затем я вся превратилась в одну большую мурашку. И все чувствовали то же, что и я. Наверное, в такие моменты можно понять, что теперь это песня только ваша. И, когда ты её слушаешь, появляется ощущение, словно ты и эта песня — это одна большая вечность. Как жаль, что позже не в тех же условиях, в которых мы сейчас, и с другими людьми, эта песня вряд ли будет вызывать во мне те же чувства. И я подумала: «Наверное, эта песня будет казаться мне нечто большим только при нас четверых. А в остальных же случаях она будет точно такой же, как и все другие».
Я постоянно засыпала, просыпалась, снова засыпала и снова просыпалась. Но по времени прошло всего часа три-четыре. А затем, когда я снова решила подремать, меня за плечо затряс Майки.
— Эмили, смотри! — сказал он и указал пальцем в окно.
Я приподнялась, и от увиденного у меня участилось сердцебиение. Снег! Море снега! Вся местность была укрыта огромным и толстым белым покрывалом. А окна машины покрылись ледовой коркой. И буквально через час нас встречала приветственная табличка «Чикаго!». Озеро Мичиган было сковано льдом, разноцветные блики играли на льдинках от света фонарей. Казалось, будто кто-то разбросал блестки по всему озеру. Дома тоже были украшены, и сейчас, когда солнце уже скрылось за горизонтом, а на небе остались лишь небольшие всполохи последних лучей светила, город горел и переливался яркими фонариками.
— Эй, поехали в супермаркет? — спросила Фо.
— А вы знаете, где он находится? — вмешалась я.
— Да, поехали, нужны же продукты, — сказал Майки.
— Ничего, найдем, — ответил мне Патрик.
И через полчаса езды по городу мы нашли то, что нам было нужно. Двухэтажный супермаркет с различными магазинчиками внутри, но, самое главное, с огромным продуктовым. Оставив машину на парковке, мы вошли внутрь, взяли по тележке, договорились о том, кто и что покупает, и поехали за покупками. Я, одной ногой стоя на тележке, а другой отталкиваясь от пола, шагала по магазину, осматривая, что есть на прилавках. Набрав нужную скорость, я покатилась в другой конец зала, где уже приметила продукты. В тележку полетели фрукты, затем красная рыба (чтобы хоть раз почувствовать себя мажором), различные полуфабрикаты, напитки. Проезжая между рядами с музыкальными инструментами и предметами искусства, я где-то там выхватила дешевый фотоаппарат с кассетной пленкой. Отлично, будут еще фотографии! В конце концов, все мы встретились около кассы. Очередь же тут просто неимоверно большая! В тележке Патрика был один алкоголь! У Майки — фейерверки, новогодние шапочки с бубенчиками, мишура и еще разные штучки для того, чтобы мы смогли воссоздать атмосферу дома, ведь до Нового года осталось меньше пяти часов. А у Фелиции были булочки для приготовления гамбургеров, сыр, колбаса, котлетки-полуфабрикаты, сухарики, чипсы и много разного фастфуда.
Остановились мы в мотеле. Удобства все, да и довольно прилично выглядит наш номер, только одна комната, и мы вчетвером должны поместиться в ней. Люди на улице смеялись, говоря о чем-то своем и проходя мимо. Это предновогоднее настроение, оно сегодня у всех! Когда Фо начала готовить вкусности, чтобы мы смогли перекусить, Майки вытащил меня на улицу.
Ночь накрыла город, из окон домов и высоток светились наряженные ели. Снег шел медленно, словно боялся покрывать Чикаго, но его хлопья были огромные. Он так приятно хрустел и блестел под ногами в желтоватом свете луны и фонарей. Я подставила голые ладони и лицо под ветер, они сразу же покраснели, я чувствовала, как мороз пронзал кончики пальцев своими иголками. На щеку приземлилась снежинка и тут же растаяла. И я поняла, что это не сон, это действительно зима!
— Эми! — позвал Майки.
Я обернулась, и моё лицо оказалось засыпано снегом! Он бросил в меня снежок! Я прикрикнула и бросила снежок тоже. Снег был немного мокрым и лепился очень хорошо. Сделав несколько шариков сразу, метала ими в парня, чтобы он знал, как это, связываться со мной! И мы побежали: то я за Майки, то Майки за мной. Я схватила его за край пальто, а он, повернувшись, схватил меня, и так получилось, что мы оба поскользнулись и покатились по снегу. Сначала засмеялся Майки, да так, что, наверное, его смех был слышан до самого озера Мичиган! А затем подхватила смешинку и я.
Мы лежали на снегу, раскинув руки, и делали снежных ангелов. Над нами пронесся поезд. Майки внезапно подскочил и побежал к столбу. Я осторожно встала, отряхнулась и вытащила из-за шиворота снег. Холод морозил кожу.
— Что ты делаешь? — спросила я, когда увидела, как Майки поднимается вверх по столбу. Он всего лишь помахал мне рукой, мол, лезь за мной. И я полезла: руками и ногами держась за небольшие выступы на столбе. Сверху была небольшая платформа, состоящая из горизонтально приваренных балок. А еще выше, буквально полметра, легла вторая платформа, по которой передвигается наземные поезда.
Парень осторожно забрался на первую платформу и ждал, пока я долезу до его уровня.
— Перелезай, — произнес он.
Но я не могу. Если я обопрусь одной рукой о балку, а другая соскользнет с выступа, я с легкостью сорвусь. Ну, нет во мне никаких физических данных. Я покачала головой в знак отрицания.
— Руку давай, — сказал Майки и протянул мне свою ладонь. Поджав губы, я снова закачала головой. — Не бойся, я выдержу. — Думаю. — Да тут всего высота как с третьего этажа, может быть, даже второй с половиной. Не бойся.
— Утешил. — Усмехнулась и рискнула.
Я подала ему сначала одну свою руку, затем другую. Майки потянул меня на себя. Бездумно я качала ногами, пытаясь ухватиться ими за что-нибудь. Но мне не было страшно, словно я знала — все хорошо. Почувствовав, что половина моего тела лежит на чем-то твердым, я, немного подтянувшись, вскарабкалась на платформу. Встать здесь нельзя, максимум ползать на коленках — настолько узкое пространство.
— Что мы здесь делаем?
— Увидишь, — сказал Майки и треснул меня кулаком по плечу, по-дружески, конечно. Ну, не могла я это оставить просто так, потому начала легонько колотить его в ответ. Мы засмеялись. Парень толкнул меня и отполз назад, потому я, разогнавшись его поскорее ударить в ответ, не ожидая такого, упала. На Майки.
Он пристально смотрел на меня, будто ожидая чего-то. А я смотрела в его глаза цвета топленого молока, думая, почему они мне так дороги. Почему, когда он смотрит на меня вот так, словно я драгоценность, прекраснее которой нет ничего на свете, я вся таю и превращаюсь в мягкую и тягучую карамель?
Майки опустил взгляд, затем снова поднял, глядя мне в глаза. Я знаю, что это за жест, но я не готова. Парень сначала слегка, а затем покрепче обвил меня руками — все в доли секунды — и, заложив ладонь за голову, словно хотел потрогать мои волосы, притянул меня к себе.
— Нет, — произнесла я и отвернулась, вытянув руки вперед. — Не нужно, не порть все, пожалуйста.
Я подумала о том, что было с Брэдом. Воспоминания о нем меня уже не пугали так, как раньше — возможно, они затуманились и стали нечеткими, а, может, это из-за того, что он получил по заслугам, и я это знаю. Ведь все проблемы начались из-за того, что Лондон познакомила меня с ним, мне казалось, что мы можем быть приятелями, но Брэд так не думал. Но Майки… Мне не хочется быть с ним друзьями, но и для такого большого шага я еще не готова.
— Извини. — Опустив глаза, произнес он.
Я перекатилась на спину, прижавшись боком к парню. Сверху железные балки и рельсы. Зачем мы сюда забрались?
— Так зачем мы тут? — спросила я.
— Еще семь минут, — ответил Майки, посмотрев на часы.
И мы начали ждать. Руки я отморозила и начала дышать на них, чтобы согреть — карманы не помогали совсем. Тогда Майки засунул свою руку мне в карман и сжал мою ладонь, видимо, чтобы согреть. Но его ладошка тоже была холодная. И я просто снова проигнорировала этот жест, вытащив руки из карманов.
— Знаешь, — начал Майки через пару секунд молчания, — я ведь давно хотел, чтобы ты обратила на меня внимание. Пытался это сделать, узнав, где ты бываешь, что любишь. Я наблюдал за тобой.
— Наблюдал? — удивилась я.
— Я тебе пугаю?
— Наоборот. — Покраснела. — Просто люди обычно такое не говорят.
— Узнав, как ты любишь книги, я начал читать все подряд, лишь бы моё имя оказалось перед твоим в формуляре.
«Майки Б.» — вспомнила я.
— Но ведь твоя фамилия Милкович, не так ли? — спросила я.
— Нет, Блэк.
— Так ты что, действительно тот самый парень?! — Повысила голос.
— А ты кого ожидала увидеть? — также ответил Майки.
Я ожидала увидеть парня, который ни разу мне не нагрубил, который был бы чутким постоянно, а не зависел от своего настроения. Который бы смотрел на меня своими прекрасными карими глазами и улыбался бы. А у него была самая шикарная улыбка. Прекрасный рот, который бы мне нравился. Милейшие ямочки на щеках… Чудесные русые волосы, в которые можно запустить руки… Нет, я никого другого не ожидала увидеть. Я улыбнулась и покачала головой.
Только тебя.
— Знаешь, а ведь твои песни, правда, красивы. — Я улыбнулась. Он мне солгал тогда. Ну и пусть.
Земля начала уходить из-под ног. От испуга я вжалась в Майки, а он засмеялся во все горло. Все шевелилось, качалось и тряслось. А затем… Казалось, что поезд едет по нам, казалось, что он вот-вот переедет нас, адреналин повышается, настроение тоже. Поезд гудит, рельсы скрипят — закрывайте уши, а то оглохните! Ощущение, словно на нас ссыплются искры, а свет играет с бликами на наших лицах. И мы кричим во все горло от страха, счастья и смеха.

Катаясь по городу, мы встретили Новый год. Все люди вышли на улицы, чтобы отметить этот праздник. Музыка — на полную. Бутылки скотча и пина колады у нас в руках. Патрик за рулем, потому ему пить пока нельзя, он хлебает газировку. Но даже трезвый вид не дает ему нормально вести машину, он постоянно внезапно сворачивает, неровно едет и прикрикивает «О да!». А мы лишь смеёмся. Еще нам звонили родители и друзья — убедиться, что все хорошо, а также поздравить. Думаю, они слышали, как нам тут весело. Затем все поменялось: я сижу на машине сверху, Фо (она относительно трезвая) за рулем, а Майки и Патрик в кузове. И весь город слышал, как мы, завернутые с ног до головы в мишуру и праздничные колокольчики, — со звонкими бубенчиками на шапках — смеялись и кричали «Ю-ю-ю-ю-ю-юю-ю-ю-юху-у-у!».

За какие-то пару дней все так поменялось. Все оказалось куда более сложным после того, когда я узнала, что симпатия Майки не просто увлечение. Но ведь и я к нему что-то, да чувствую. Обратную дорогу мы болтали, смеялись, пели песни. Я, положив голову на плечо Майки, сидела, думая о чем-то своем. У Майки такие изящные руки, длинные и худые пальцы, хотя до моей худобы им еще далеко. И я просто сдалась. Моя рука нашла его ладонь, и наши пальцы сплелись. Мы так близко друг к другу. Майки меня обнял, и я не сопротивлялась, уже поздно — я поняла это.

В моих волосах снег, он падает мелкой крупой, но все-таки это снег. В Калифорнии! Майки гладит мои волосы, и снежинки тают от его прикосновения. Он улыбнулся и сказал, что снежинки полностью сливаются с моими волосами. Я вновь покраснела от смущения: у него странные комплименты, необычные, и мне это в нем нравится.
— Ого, мы привезли с собой зиму! — сказала я, когда увидела, что уровень снега чуть выше подошв на ботинках. Не Чикаго, правда, но уже что-то. Кстати, о Чикаго. Перед тем как уехать, мы разрисовали стену под мостом баллончиками. И там теперь красуется надпись: «Эми, Майки, Фо и Патрик. Калифорния. Сегодня — и навсегда!». Приятно думать, что память обо мне осталась в месте, где я была счастлива.
Майки заглянул мне в глаза:
— Нет, это ты зима, — произнес он и обнял меня.
Я, стоя на снегу, немного потопталась на месте и обняла парня в ответ. Уткнувшись в его пальто, я почувствовала такой знакомый запах тела. Наверное, его ни с чем не сравнить. И снежинки засыпали нас с ног до головы, возможно, ожидая, что же я отвечу. А я всего лишь подумала «Да, я твоя зима». И вжалась в Майки покрепче, прежде чем попрощаться.

Комментарий к главе:
Песни на радио: AC;DC — Highway to Hell; Asia — Heat Of The Moment.
Песня Кесс и её группы: Нервы — SK8.