Колосья по серпом... исход источников 27

Начало: "Колосья по серпом... исход источников 1"      http://www.proza.ru/2014/09/25/740

                Предыдущая часть: "Колосья по серпом... исход источников 26" http://www.proza.ru/2014/11/10/1804

XXVII
 
И опять осень. Опять гимназия. Опять зима с заснеженными вербами над  Вилией, с запахом березовых поленьев. Только теперь Алесь жил с Кирдуном и Логвином.  Было бы совсем плохо, если бы не "Братство чертополоха и шиповника" и не  редкие, очень редкие, письма от Кастуся и еще более редкие, сдержанные и  суховатые, записки от Майки. Летом  почти  не виделись:  Раубич повез дочку на  кислые воды. А разлука и не в таких годах редко ведет к лучшему. Забываешь  голос, жесты, черты и, наконец, даже то, что лучше всего говорит о дружбе: неподдельное ощущение всего человека рядом с собой. У нее, конечно, новые знакомые, новые люди вокруг, новые мысли.

Это было больно.

А потом опять пришла весна. Осел ноздреватый снег. Дивно синела над городом  чистенькое, с редкими стремительными облаками небо. Облака мчались из-за горы,  из-за короткой, словно нарочно обрубленной сверху, Гедеминовой башни: два этажа, на которых примостился и несуразно, как жук-плавунец, махал в воздухе лапками  оптический телеграф. Сообщал плохие известия. Весь март и весь май тянулась ураганная бомбардировка Севастополя, не хватало оружия, гарнизон обессилел и держался почти только на твердых человечных  душах  -  без  помощи, без укреплений, без провианта, без обозов.

И еще о том, что погибли Истомин и Нахимов, что власть над людьми в руках тех, кто не способен управлять даже собой.

Все чаще у витрин, где вывешивали листы-сообщения с театра войны, можно было услышать хмурое:

- Начальнички, холера на них…

Главного, на голову которого надо было звать холеру, уже не было. Бомбы падали на дома Севастополя, могилы тысяч простых счастий. Бомбы – весь март и май! – рвали поверхность бухты, могилу флота. Но даже отзвук их не долетел до собора в далеком северном городе, где лежал в могиле труп человека гренадёрского роста и умом обозчика.

…Учитель Гедемин после траурного богослужения собрал гимназистов в большом холодной зале и долгое время молчал,  гладя  свои  бакенбарды. Из разреза фалд форменного сюртука торчал носовой платок, какой он счел за лучшее вытянуть  заранее,  еще перед началом речи.

- Плакать будет сейчас… Свидригайла, - как всегда, слишком громко сказал невежливый Грима.

Ближайшие ряды грохнули смехом. И это было хорошо, поскольку заглушило смысл Гримовых слов. Гедемина звали Свидригайлом за въедливость и мелкую  склочность. Не много ли чести ему было в его настоящей фамилии. Кое-кто говорил, что и Свидригайлы ему много: крамольный князь имел хоть собственную мысль и не боялся сражаться за нее, а этот  был  верноподданный из верноподданных  и  вечно гордился тем, что он "истинно русский и всех этих полячков, хохлов-задрипанцев, лягушатников, колбасников, жидов и других инородцев терпеть не может".

- Опять Грима?! - угрожающе спросил Гедемин.

И тогда, понимая, что в такой момент гнев этой падлы может стоить Всеславу  тройки за поведение, Петрок Ясюкевич возвысил свой благозвучный, как музыкальная шкатулка сыграла, голос:

- Простите, пан учитель. Это я.

- В чем дело? - бледно-голубые глаза Гедемина пытливо смотрели в невинные, искренние глаза Петрока. Глаза  у Ясюкевича не умели врать. Как бы он ни шалил,  они  были простые и честные, эти глаза. Такому мальчику могла бы поверить и пустить его в дом даже самая богатая из костельных дев.

- Ну? - немного мягче сказал Гедемин.

- Я случайно наступил ему на  мозоль,  -  сказал Ясюкевич.

- Что он сказал?

-  Плакать будешь сейчас… Бездельник, - преданно и просто сказал Петрок.

-  Х-хорошо, - размяк Гедемин. – Повезло вам,  Грима.

Подумал.

- А за то, что употребляете мужицкую речь  - будете иметь заботу, Ясюкевич. Пятьсот раз перепишете это по-французски, по-русски и по-немецки.

- По сто шестьдесят шесть и две трети раза на каждом  языке, - прикинув, шепотом  сказал Матей Бискупович. - Как с двумя третями быть, га?

-  Спасибо,  Петрок, - на этот раз шепотом сказал Грима. - Дешево вылез.

Сашка Волгин, Алесев тезка, подмигнул Грима:

- Ничего. Выручим.

Сашка выделялся из всех феноменальной способностью подделывать почерк каждого человека так, что тот  и сам не отличил бы.

-  Гимназисты  знаменитой  нашей  гимназии, - тихим и прочувствованным  голосом,  который  аж  дрожал  от волнения, начал Гедемин. - Большое горе постигло нашу  страну. В бозе почил наш император, наш полководец, хозяин русской земли, Николай Павлович, человек великой духовной мощи, благодетель всего нашего народа, зиждитель светлого храма нашего грядущего и, пока что, самая светлая особа нашей истории после Петра Великого.

- "Пока что", - буркнул Грима.

- Лис, - с ненавистью глядя на Гедемина светлыми глазами, сказал Сашка. - При  каждом случае такое говори - не ошибешься.

Голос у Гедемина сорвался:

- Русский народ в печали и тоске.

- Сашка, - шепнул Алесь, - ты в печали или, может, в тоске, а?!

- В великой, - всхлипнул Сашка. - Просто рыдаю. Хороший был человек.  Христианин.  Долги за Пушкина пообещал заплатить, если тот на ложе смерти исповедуется и святые дары примет… Заплатил… Гедемин смотрел куда-то вверх глазами, в  которых  аж трепетали сердечное умиление и скорбь.

- Он печалится безмерно… наш… русский… народ…

- А чтоб ты сдох! - тихо сказал Сашка.

Грима толкнул его под ребро:

- Цс-с, посадят в карцер - кто тогда поможет?

Алесь тихо смеялся. Он знал, что это Волгин был зачинщиком истории с Гедеминовой родословной. Собралось несколько хлопцев и сложили шутейное  "дерево достоинства" учителя, где самое меньшее семь предков были все кто  хочешь, только не русские, а отец - поляк. Потом Сашка написал письмо почерком  Гедемина. А в письме было покаяние в том, что вот до этого времени он, Гедемин, только внешне держался православного обряда, а сам считал его за ересь и схизму  и не хочет более губить свою бессмертную душу. Тем  более что его, Гедеминов, отец был поляк и всю жизнь сражался с неправедным делом митрополита  литовского Ёсипа Семашки, который зловредно и коварно изничтожал унию. И что он, Гедемин, в этом достойный сын своего отца и просит считать его впредь  католиком, тем более что в его,  Гедеминовом, дворянском гербе есть крест. А, всем известно, когда в гербе есть крест - это означает, что предок был выкрестом.

Письмо с родословной направили виленскому попечителю и стали ждать, что из этого будет. Попечитель поверил. Ему показалось, что Гедемин сошёл с ума. Он вызывал "римского католика и потомка выкрестов" к себе, и там, за плотно  закрытыми дверями, произошел бурный разговор с выяснением отношений и  толкованиями,  сначала  только  Гедемина, а потом взаимными. Гедемина чуть не хватил удар.

Зачинщиков хулиганства искали, но не нашли.

…Учитель в это время добрался до последних минут "христианина". Голос дрожал, руки, вскинутые на уровень лица, ладонями  к нему,  тряслись, словно вот-вот могли упасть на глаза, чтобы никто не увидел слез, и только ужасное усилие воли держало их.

- Он управлял, как настоящий властелин, он жил, как человек, он любил супругу, как христианин… А отходил к предкам, - Гедемин сделал растерянный жест  руками, -  как бы совместив в своем последнем слове все свои качества. Я не побоюсь даже сказать ипостаси. Слушайте эти слова… На ложе смерти он сказал сыну и  наследнику своему… "Служи  России, сын мой! Я хотел взять на свои плечи все трудности, чтобы оставить тебе великое государство, спокойное, упорядоченное,  счастливое.  Но высшая воля распорядилась иначе".

Гедемин положил руку на горло.

- Он лежал на своем простом ложе, накрытый солдатским плащом… Вы знаете, он  всегда спал, как простой воин. Он всю жизнь не покрывался ничем другим. И этот плащ войдет в историю наравне - нет, выше!  - с треуголкой Наполеона, с его серым  походным сюртуком, с простой  тростью  великого Петра, с седлом под головой Святослава… Плащ… простого… солдата! Рыдание расцарапало горло учителя. -  И  он сказал сыну свои последние слова… "Учись умирать…" - Гедемин сделал длинную  паузу. - Вы слышите эти слова?! История запишет их на свои скрижали!.. "У-чись у-ми-рать!", "Учитесь умирать" - вот какой последний завет он оставил нам, панове.

Слезы точились через  картинно прижатые  к лицу руки учителя…
      
Три месяца прошло с того времени. Далеко от северной могилы "человека и христианина", не доходя до неё даже эхом, густо-густо падали бомбы на бухту, могилу флота, и город, могилу величия.

И еще на многочисленные могилы людей.

Ведь некто учил умирать, а не жить.

Отдали Малахов курган. Пошли из Севастополя.

Расплатились за все десятилетия, в какие распинали все как есть молодое, смелое, достойное.

А, между тем, последних слов императора, за какие так распинались тысячи гедеминов, вовсе не было. Их придумали потом, чтобы люди учились гибнуть, без нареканий.

Продолжение "Колосья по серпом... исход источников 28"  http://www.proza.ru/2014/11/12/765