Старший брат

         Резкий звонок поднял Нивологова с постели. Пока Андрей Владимирович нащупывал выключатель и шлепанцы, звонок повторился, тревожно и требовательно. Нивологов много лет жил один, его редко кто навещал, тем более ночью. Однако частенько ребятишки звонили из баловства. «Опять озоруют», – подумал он, открывая дверь.
         – Вам телеграмма, – сказал паренек и подал бланк.
         Нивологов закрыл дверь, надел очки, прочитал: «Мама умерла Похороны двадцать пятого Лена». Часы показывали четверть второго. Андрей Владимирович опустился в кресло, задумался: «Поездом – двое суток. Сейчас двадцать… двадцать четвертое. Значит, самолетом… Автобусы пойдут через четырепять часов». Больше он не ложился, так и просидел до рассвета, опустив голову. Сначала посетовал, что нет телефона, который обещали ему пятый год. Затем мысленно перелетел в уральский городок, где он когда-то жил, где похоронены родители и брат, а теперь умерла сестра Анна…
         …Через край хлебанули горького лиха переселенцы Нивологовы, мотаясь по стране. Не миновали и самой крайности – сумы через плечо и «Христа ради» под чужим порогом. Неласково встретили их и дымный Урал, и угрюмые уральцы. Новоявленных переселенцев местные жители называли презрительно «голозадые хрусьяны» и потешались над их нездешним выговором. В свою очередь, Нивологовы звали их кержаками. Жители городка (в то время рабочего поселка) работали на приисках, на химзаводе, в леспромхозе, но имели коров, добротные дома и надворные постройки. У многих – два дома (еще «малушка» – по другую сторону ворот). А Нивологовы бедовали. Анна только после замужества стала есть хлеба досыта. Иногда, крадучись от свекрови, урывала кусок вечно голодным братьям.
         Василий (младше Анны) с грехом пополам заочно окончил педтехникум, женился и ушел жить отдельно. На шее главы семьи Нивологова остались шесть сыновей, шесть ртов, а подросшие помощники улетели из гнезда. Впрочем, гнезда-то не было. Ютились по частным квартирам.
         С оравой шустрых оборванцев никто не хотел пускать «на фатеру», а если и пускали, вскоре отказывали. Вспоминая то время, Андрей Владимирович зримо представил, как Нивологовы перетаскивали по грязным окрашенным переулкам с квартиры на квартиру узлы со скудными пожитками, а добравшись до закутка, спали вповалку на полу – ногой ступить некуда. Как раз тогда рослый, не в меру работящий Петр простудился и умер. Простуда доконала его не сама по себе. Всю недолгую жизнь рушились на Петра одна беда страшнее другой, и только природная семижильность и чудовищная живучесть поднимали его из мертвых. Он не берег себя, всегда оставаясь отчаянно смелым, болезненно честным и прямым, но отзывчивым и добрым. С четырнадцати лет вкалывал чернорабочим на железной дороге, а в пятнадцать заимел порок сердца.
         – От учебы отрывать жаль, – сказал Андрею отец, – но сам понимаешь, ты теперь старший.
         Андрей поступил на завод учеником слесаря-монтажника и пошел в вечернюю школу.
         Сейчас трудно вообразить, ценой каких лишений удалось Нивологовым за три года сколотить средства и купить маленький кособокий домишко на самой окраинной улочке поселка. Вздохнулось легче, когда появились своя огородная мелочь и картошка, а через год и коровенка.
         Василий между тем круто шел в гору. Поселок разрастался, появился новый район двухэтажных домов. Десятилетняя школа работала в три смены, педагогов не хватало, учителями часто работали люди, не имеющие даже общего среднего образования, а Василий поступил в заочный институт. Его назначили директором вновь открытой семилетки. Он некоторое время жил при школе в директорской квартире, затем купил приличный дом.
         Василий оказался оборотистым хозяйственником, районо его ценило: он успевал вовремя отремонтировать школу, с запасом заготовить дрова и сено. Завхоза держал для виду, мальчишку на побегушках, всем управлял сам, не обделял и себя. Но это мало кого интересовало, как и то, что директор школы говорил: «ширьше», «глыбже», «арихметика», «лаболатория».
         Ходил Василий важно, зная себе цену. При встрече с ним местные «кержаки» снимали шапку.
         Братьев, да и родителей, которые по-прежнему пытались осилить нужду, почти не замечал. Младшие братья учились в его школе, смирным нравом они не отличались. Частенько директор в своем кабинете лупцевал их с пристрастием. К родителям Василий заходил редко, хотя его дом стоял через двор. Если заходил, толковал уверенно, сохраняя дистанцию. Свысока подтрунивал над отцом, «не умеющим жить». Отец несколько раз прикупал за полцены старые бревна и тес, намереваясь соорудить пристрой, но не позволяли капиталы. Удалось только подлатать сени и навес да срубить баню.
         – Бревешек не собираешься купить? – улыбаясь глазами, спрашивал Василий.
         – Нет. Не собираюсь, – спокойно отвечал Нивологов, делая вид, что не замечает насмешку сына.
         – Пора. Эти догнивают, – продолжал Василий, кивая на сложенное у ворот старье. – Я новый сарай ставлю, старый материал могу продать. Возьму недорого.
         Андрей испытывал к Василию неосознанную неприязнь. Невольно сравнивал его с душевно щедрым Петром. Это, в свою очередь, не прошло мимо внимания Василия.
         Андрей окончил среднюю школу, его призвали в армию. Василий не зашел даже сказать ему «До свидания». Первый солдат из многочисленной семьи Нивологовых унес в сердце первую взрослую обиду на старшего брата. За два года не получил он от Василия ни одного письма и не написал ему сам. За время службы окреп, стал спортсменом-разрядником, отличником боевой и политической подготовки, командовал отделением, много и жадно читал.
         Началась война. Наши войска отступали, оставляя врагу город за городом.
         Служил Андрей далеко от фронта, на другом краю страны. Вдруг получил он письмо от Василия. Письмо короткое. И не письмо, а записку.
         «Здравствуй, Андрей! Я старший брат, а пишу тебе первым. Больно гордый. С чего бы? Из навоза еще не вылез. Подумай: кто ты и кто я. Вместо того, чтобы пример с меня брать, жизни учиться у брата, норов показываешь. Герой нашелся!
         Я, как и ты, тяну солдатскую лямку, только ты ошиваешься где-то в тылу, а мне скоро на передовую. Пиши. Может, отвечу. Василий».
         Вторая обида ударила Андрея пуще первой. Кто тогда не рвался на фронт? Кто не писал докладных, боясь, что врага победят без него? Никто не знал, что войны хватит на всех.
         Несколько дней Андрей не находил покоя, пока не пришел к заключению, что письмо брата продиктовано намерением больнее ударить и только. Не мог же Василий не знать, что место службы солдаты не выбирают. За вторую обиду Андрей ударил старшего брата наотмашь и тоже в больное место.
         «Здравствуй, Василий! Ты теперь не директор, а солдат, как и я. Только званием ниже и выучкой слабее. Мне давно солдатская лямка мозолит плечи, я давно пропитался солдатским потом и давно не тот пацан, которого ты мог поучать и даже лупить. А где «ошиваться», решаем не ты и не я. Впредь буду отвечать только на братские письма. Андрей».
         Больше писем не было…
         …Андрей Владимирович взглянул на часы, тяжело поднялся. Уложил чемоданчик и вышел к конечной остановке.
         – До Свердловска один рейс в неделю. Очередной – через два дня, – ответила девушка из справочного аэропорта. Но, прочитав телеграмму и взглянув на удостоверение инвалида войны, сказала: – Обождите минуточку.
         Она куда-то звонила, что-то говорила в трубку, наконец, кивнула:
         – Подойдите к третьей кассе.
         …Як-40 с промежуточной посадкой шел в Новосибирск, откуда предвиделся рейс до Свердловска, на который, правда, место не забронировано. Летел Андрей Владимирович наудачу. В Новосибирске пришлось переехать в загородный аэропорт «Толмачево». Большой беды в этом нет – прямой экспресс, но до Свердловского рейса всего три часа, попасть на него шансов не оставалось. Андрей Владимирович поспешил к транзитной кассе. Благо, знал он здесь все ходы и выходы, много раз прилетал в Новосибирск по научным делам. Около кассы грудилась толпа.
         – Товарищи, пропустите, пожалуйста, тороплюсь на похороны.
         – О чем разговор? Проходите, папаша, – откликнулся молодой человек, отодвигаясь от окошка.
         Толпа расступилась.
         Хрупкая девушка с льняными волосами выслушала Нивологова, прочитала телеграмму, раскрыла удостоверение инвалида, взяла билет и поднесла трубку к губам. Что она говорила, Андрей Владимирович не слышал. Но девушка волновалась, тыкала пальцем то в телеграмму, то в красные корочки удостоверения, будто ее собеседник на другом конце провода мог видеть эти документы. Но вот она приложила на билет штемпелек, сказала в динамик:
         – Регистрация через час.
         – Спасибо вам.
         Девушка прикрыла веки, слегка качнула головой.
         «До чего бываем мы несправедливы, – подумал Андрей Владимирович, высматривая, куда бы сесть. – Встретим невежду или грубияна – и готовы всех и вся обвинять в черствости и хамстве. Впрочем, это естественно. Не даром говорится, что ложка дегтя портит…»
         Он не додумал мысль до конца. Объявили посадку на какой-то рейс, сразу освободилось несколько кресел. Нивологов сел, расслабился, успокоился…
         …Андрей начал фронтовой путь с Орловско-Курской битвы и дошел до Восточной Пруссии. Из писем родителей знал, что получили они две похоронки: на Василия и Никодима.
         Кончилась война. Кончилась полной победой. Началась демобилизация. Поезда, идущие с запада, были переполнены победителями. Ехали и в тамбурах, и на крышах вагонов. На станции и разъезды из окрестных деревень стекались толпы обносившихся исхудалых людей. Здесь и песни, и переборы гармоник, и соленые частушки, и причитания, и слезы. Много слез. Но слезы текли тихо, как осенний дождь. Их покрывала шумная волна радости. Кончилась война, и, казалось, все беды позади. Так казалось.
         Через девять лет со дня призыва воротился домой Андрей. Пригнув голову, шагнул через порог. Мать повисла у него на шее, отец смахнул скупую слезу тыльной стороной ладони, сказал подчеркнуто спокойно:
         – Вари-ка, мать, картошку, будем потчевать гостя.
         Андрей привез кое-какие продукты, привез и фляжку водки. Просидели за полночь. Помянули Василия и Никодима. Попытались тихонько спеть, но что-то не сладилось. В былые времена чем-чем, а песнями славилась семья Нивологовых. Послушать их летним субботним вечерком сходилась вся улица от мала до велика.
         – Где Артем и Кирилка? – спросил Андрей.
         – Артем опять, видно, на вторую смену остался, – ответил отец, – а Кирилл от рук отбился. Черт его знает, где он.
         Решили малость поспать.
         – Я по-солдатски – на сеновал.
         – Сено-то от третьего года и того с навильник, – вздохнула мать. – Без коровы живем, сынок.
         Вдруг распахнулась дверь, в избу ввалился мордастый военный с погонами лейтенанта авиации. Снял форменную фуражку «с капустой», пробасил:
         – Здравствуйте, Нивологовы.
         Андрей не сразу понял, чего ради мать кинулась на шею лейтенанта и запричитала:
         – Валера! Сынок, насовсем ли вернулся?
         – Насовсем, мама.
         Андрей вскочил и обнял брата.
         – Вот и все в сборе, – констатировал отец, – кроме, конечно… – и умолк.
         Страшная война многое порушила и перековеркала, унесла миллионы жизней, изломала и перепутала судьбы людей, раскидала родных и близких, пролила море крови и слез и каких только бед не натворила. Но кое-что поставила на свои места. Она обнажила души людей и показала без прикрас, кто есть кто, беспощадно сорвав маски лицемеров и себялюбов. Она преподнесла наглядный урок миру, что с Россией шутки плохи. Показала величие русского народа многонациональной страны, которая в великих битвах не только отстояла свои рубежи, но спасла Европу от фашистского рабства. Война породила самые неожиданные совпадения, трагические и радостные…
         В окне Нивологовых погас свет. Тихая предосенняя ночь досчитывала свои минуты.
         Заметно светлел восточный край неба; постепенно линяя, тускнели звезды. Предутренняя тишина убаюкала все живое, погрузила в глубокий сон и дома, и черемуху в палисадах. На пустынной улице ни движения, ни звука, ни огонька. Впрочем, ка-жется, блеснул слабый огонек на крыльце школы-семилетки. Немного погодя снова блеснул огонек. На ступеньке сидел человек, жадно курил. Время от времени вспыхивала самокрутка, потрескивала махорка. Рассвет наступал тягуче-неторопливо, как бы крадучись. Но вот с озера дохнул слабый ветерок, дрогнули листочки, на акациях под окнами школы шевельнулись воробьи, чирикнули спросонья. Будто по сигналу порозовел восток, разгоняя темень. Наступило утро. Человек поднялся со ступеньки, приладил за спину вещевой мешок, сунул под пазухи костыли, направился к дому Василия. Он по-хозяйски уверенно нащупал и отодвинул воротный засов, исчез во дворе. Через несколько минут из дома вырвался приглушенный стенами вопль. Затем распахнулась калитка, на улицу выбежала простоволосая женщина в накинутом на плечи жакете, забарабанила в окно Нивологовых:
         – Откройте! Откройте скорее! – кричала она.
         Калитку открыл отец. С сеновала скатились Андрей и Валерий. Перед ними стояла Жанна – жена Василия. Из ее глаз катились слезы, губы хватали воздух, не в силах вылепить слова.
         – Василий вернулся! – выдохнула она.
         – Василий?..
         – Да. Живой… на костылях… Сюда идет. Меня послал сказать…
         Война милостиво обошлась с братьями Нивологовыми, из четверых солдат похоронила одного Никодима, ну, а Василия – передумала. Тот отдышался в госпитале, вернулся домой худой и носатый. Вернулся, несмотря на похоронку. Война преподнесла Нивологовым такой сюрприз, какой может преподнести только война. Трое братьев вернулись почти в один день, причем один из них почти с того света.
         …Каким-то внутренним сторожевым слухом Андрей Владимирович поймал слова диктора: «Регистрация билетов на рейс до Свердловска…» – и поспешил к указанной стойке.
         Самолет поднялся в воздух точно по расписанию, причин для волнений не осталось, и Нивологов решил вздремнуть. Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

                г.Красноярск