В пургу

         Несколько дней я не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах встречал этого человека. Но с газетной полосы смотрело на меня знакомое лицо. Лицо простое и мало чем примечательное. Только правую бровь косо пересекает шрам, отчего она имеет некоторый излом. Остальное все обычно. Вместе с тем эта обычность и какое-то внутреннее спокойствие уверенного в себе человека казались мне особенно знакомыми. И вдруг я вспомнил…
         Было это в 1944 году. Немецкие войска, вымотанные недавними боями на восточно-прусской границе, откатывались в день на десять километров. Весь фронт двигался на запад.
         Рана моя почти зажила, но разыскать и догнать свою часть при таком быстром наступлении – дело нелегкое. Поэтому меня и других выздоравливающих не спешили выписывать, временно используя на разных поручениях.
         Санитарная часть нашей десятой артдивизии тоже ушла вперед, и только одна машина, с верхом нагруженная разным имуществом, из-за досадной неисправности далеко отстала и теперь одиноко катилась по пустынной дороге.
         Кругом безлюдно и тихо. Но мы знали, что это кажущееся спокойствие обманчиво. Здесь вчера был враг. По лесам таятся немецкие солдаты и даже целые подразделения, с которыми нередко сталкивались тыловые части. И, может, сейчас следили за одинокой машиной чужие глаза.
         Медленно кружась, крупными хлопьями валил снег. Смеркалось. Машину то и дело забрасывало. Дорога, отполированная тысячами колес и присыпанная рыхлым снегом, стала скользкой, как стекло. Шофер проявлял акробатическое мастерство, чтобы не оказаться в кювете. На раскатах неприятно замирало сердце, и сидящие в кузове поневоле хватались друг за друга. А казах Карымов втягивал голову в плечи, плотно прижимался к моей спине и что-то бормотал на своем языке.
         Только гвардии ефрейтор Андреев оставался внешне равнодушен. Его коренастую крупную фигуру плотно облегала шинель, на которой в нескольких местах – искусно сделанные латки. В шапку-ушанку, как у любого опытного солдата, воткнута иголка с ниткой. Андреев пристально рассматривал чужую неприветливую землю, бегущую по сторонам: хуторочки, белые домики с остроконечными черепичными крышами; добротные сараи, тоже крытые красной черепицей; сады с аккуратно подстриженными деревцами, неровные контуры леса, которые то разбегались в стороны до горизонта, то враждебно подступали вплотную к дороге.
         Быстро темнело. Сквозь густо падающий снег слабый свет подфарников почти не освещал дороги. Двигались медленно. Остановив машину и выйдя из кабины, старшина Кулагин предупредил:
         – Оружие зарядить. Ефрейтору Андрееву наблюдать за левой стороной дороги, рядовому Карымову – за правой. Смотреть в оба. Поехали, – сказал он шоферу.
         И снова целый час машина ощупью будто кралась по скользкой дороге, буксовала и фыркала на подъемах, раскатывалась на спусках.
         С севера пахнуло ветерком. В лицо ударили колючие снежинки, сырая от рыхлого снега одежда замерзала и коробилась, сразу сделалось холоднее. Машина осторожно свернула с дороги в объезд порушенного моста. И, попав в глубокую выбоину, резко накренилась на правый борт. Мы полетели в пухлый снег, на нас посыпались из кузова тюфяки и одеяла. Никто не ушибся, но машина села крепко.
         – Без тягача не вылезти, – заявил шофер.
         – Сам заехал, сам и выедешь, – возразил старшина. И, повернувшись ко мне, сказал:
         – Товарищ сержант, возьмите ефрейтора Андреева и разведайте, что это за хоромы чернеют в стороне.
         Только теперь я рассмотрел, что невдалеке смутно темнеет что-то похожее на строения.
         Идти пришлось осторожно: вся земля изрыта воронками, но, заметенная снегом, казалась обманчиво ровной.
         Пройдя шагов двести и перебравшись через овражек, мы подошли к небольшому хуторку, состоящему из одного дома и двух сараев. Дом почти полностью разрушен, только одна стена уцелела и мертво смотрела пустыми глазницами оконных проемов. Один сарай доверху набит сеном. Дверь его плотно закрыта и снаружи заложена палкой. Двери другого сарая открыты настежь. Но входить внутрь мы не спешили, инстинктивно чувствуя в нем чье-то присутствие. Несколько минут вслушивались, прижавшись к стене. А ветер все усиливался. Под его порывами скрипели раскрытые двери. Подхваченные ветром снежинки налетали на стены сарая, осыпали лицо, забивались под полы шинели, в рукава, за воротник. Временами ветер стихал, а затем набрасывался с новой яростью на все, что встречалось на пути.
         И в промежуток между порывами ветра мне почудился легкий вздох. Я оглянулся на Андреева. Андреев также вопросительно смотрел на меня. «Значит, не почудилось», – подумал я. Выставив электрофонарик из-за дверного косяка на вытянутую руку, я щелкнул выключателем. Яркий луч света брызнул внутрь. В дальнем углу лежали коровы.
         – Все ясно, – сказал Андреев и направился в сарай. Я последовал за ним.
         – Постреляли, паразиты, – вдруг выругался он.
         – Кого постреляли?
         – Коров. Все побиты.
         – Наши коровки, – вздохнул Андреев.
         – То есть как наши?
         – Из России, трофейные. С оккупированной территории.
         – Да тебе-то откуда известно? – удивился я.
         – Это же ярославки! В Германии сроду таких не было. Наши коровы, ярославской породы, – опять вздохнул Андреев.
         Мы собрались уходить, как я снова услышал вздох и, быстро повернувшись, навел луч фонарика в направлении звука. Андреев схватился за автомат.
         Смешно моргая белесыми ресничками и щурясь от яркого света, пугливо смотрел на нас белоголовый двух-трехдневный теленок. Он совсем ослаб и с трудом держал голову.
         Не успели мы двинуться с места, как теленок, прижавшись к мертвому телу коровы, ткнулся влажным носом в холодное материнское вымя и начал мусолить затвердевший на морозе сосок.
         Андреев подбежал к теленку, схватил его на руки и прижал к груди.
         – Ух ты, ярославочка! И тебе не сладко на чужбине-то. Есть хочешь? Да? Подожди немножко: чего-нибудь придумаем. Мы люди свои, – растроганно бормотал он, поглаживая вздрагивающей рукой голову теленка. А он, почувствовав ласку теплой ладони Андреева, тянулся к ней жадно и хватал пальцы беззубым ртом.
         Выслушав краткое сообщение, старшина Кулагин распорядился устраиваться в сарае на ночлег.
         – В такую погоду все равно ехать нельзя, если бы и не засели. Утром будем думать, что делать. А пока срочно развести в сарае костер, разогреть консервы и вскипятить чай. А затем ты, Петренко, – обратился он к шоферу, – отдыхать. Тебе завтра работы много будет. Машину будем охранять мы с сержантом по очереди. Доспим завтра днем.
         Я остался у машины. А старшина Кулагин, ефрейтор Андреев, рядовой Карымов и шофер Петренко, захватив вещмешки, матрацы и одеяла, направились к сараю.
         К тому времени пурга разыгралась всерьез. Налеты ветра чередовались один за другим. И нигде невозможно было укрыться от ледяных пронизывающих игл. За машиной было, пожалуй, еще хуже: вихревые потоки снега забирались под шинель и обшаривали все тело холодными пальцами. Я залез в кабину. Там не было ветра, но веки быстро наливались свинцовой тяжестью, хотелось спать. Единственно, что оставалось, – двигаться, непрерывно ходить вокруг машины. Время тянулось медленно, а может, совсем остановилось. Наконец в двух шагах от меня, как снежный ком, появился старшина. Шапка, полушубок, валенки и даже брови – все у него густо облеплено снегом.
         – Шагайте, сержант, – сказал он, нагнувшись к моему уху, – отдыхайте часа четыре. Там во фляге сто граммов найдешь для тепла, солдатская шинелька-то на рыбьем меху, – закончил он вдруг на ты.
         В сарае мне показалось удивительно хорошо и уютно. Посредине горел небольшой, но жаркий костер. В котелке над огнем клокотало варево, распространяя аппетитный запах. Недалеко от костра, на соломе и матрацах, закутавшись в одеяла, сладко посапывали Петренко и Карымов. По другую сторону костра в охапке соломы, пригревшись, дремал теленок. В дверях сарая встретил меня Андреев – первую половину ночи дежурил он – и как радушный хозяин сразу стал готовить «на стол». Ел я молча, неторопливо.
         – Что же с ней делать? – сказал Андреев, скорее, рассуждая вслух, чем обращаясь ко мне.
         – С кем? – помедлив, спросил я.
         – Да с телочкой! – неохотно ответил он.
         Мы помолчали.
         – Понимаете, погибнет, – заговорил Андреев, – а наша ведь телочка, ярославская. После войны придется все снова начинать. Каждая телочка на вес золота будет.
         – Трофейная команда далеко, километров десять отсюда. Видел я в хуторе у дороги. И коров там собрано много, значит, и молоко есть. Но когда она здесь будет? А ей, – кивнул он в сторону телочки, – молоко нужно сегодня же. Я напоил ее чаем со сгущенкой, но это не то. Нужно свежее молоко.
         Телочка спокойно и равномерно дышала впалыми боками, изредка чмокала во сне губами. Иногда она поднимала голову, смотрела на нас, точно желая убедиться, здесь ли эти люди и, успокоенная, снова закрывала глаза.
         – Сходить до трофейной команды? – резко повернулся ко мне Андреев. Лицо его выражало полную решимость. Брови сдвинуты. Недавно зарубцевавшийся шрам, косо пересекающий правую бровь, сделался багровым.
         Я вспомнил, как только что добирался от машины до сарая и сказал:
         – Это невозможно!
         Уснуть я долго не мог. Передо мной неотступно стояла мордочка теленка с глазами, полными человеческой скорби.
         Наконец, прижавшись к широченной спине Петренко, я уснул неспокойным сном. Мне снилось, будто вокруг сарая злобно воет и беснуется волчья стая, готовая в любую минуту броситься на беззащитного, слабого теленка. А он, оставленный нами, с обреченной покорностью ждет своего конца, трогательно моргая белесыми ресницами. Проснувшись, я не сразу понял, что говорил мне Карымов.
         – Старшина менять ната. Два часа. Спал бульно шибко. Долго будил тебя, – бормотал он, показывая на часы.
         За стенами сарая свистела вьюга. Стропила сарая скрипели, где-то хлопала оторвавшаяся доска. А в сарае было по-прежнему спокойно.
         Горел костер. Петренко спал богатырским сном, на прежнем месте дремала телочка.
         – Где Андреев? – спросил я.
         – Ефрейтор канчал дежурный. Пошел тропейный команда, – ответил Карымов.
         – Давно? – встревожился я.
         – Двадцать, однако, минут.
         Старшина очень продрог и обрадовался моему приходу, хотя всячески старался скрыть это. Но когда узнал, что ефрейтор Андреев ушел разыскивать трофейную команду в такую пургу, не на шутку встревожился.
         – Девяносто процентов за то, – сказал он, – что человек погибнет.
         Затем ушел в сарай. Однако вскоре вернулся к машине и не уходил до утра: ему было не до отдыха.
         – Как же я не видел, когда он проходил мимо машины? – журил себя старшина.- Впрочем, в такой круговерти разве увидишь? – возразил он себе.
         Позднее выяснилось, что после мучительных колебаний, сидя у костра, Андреев бесповоротно решил, окончив дежурство, во что бы то ни стало, разыскать трофейную команду, которую видел накануне у дороги. «Десять километров, – рассуждал он, – за три часа можно пройти даже в такую пургу. А назад приеду с кем-нибудь из трофейной команды на лошади (лошади там обязательно есть). Следовательно, к утру вполне успею вернуться».
         Перед сдачей дежурства Андреев принес охапку дров, подбросил в костер и вскипятил чай. Выпил кружку чаю со сгущенным молоком. Затем, слегка остудив, напоил и телочку. Тщательно переобулся, проверил автомат и разбудил Карымова.
         Андреев знал, что старшина не разрешил бы ему поиски трофейной команды, поиски, которые (это хорошо понимал Андреев) связаны с большим риском.
         Поэтому сказал Карымову, чтобы он разбудил меня через двадцать минут после его ухода.
         – Куда идешь? – спросил Карымов.
         – Приказано срочно разыскать трофейную команду, – ответил Андреев и ушел.
         На шоссейную дорогу он умышленно выбрался метров на пятьдесят левее машины, чтобы не встретиться со старшиной. «Разве поймет этот служака, уставная душа, – думал он о старшине, – что не могу я бросить теленка на верную гибель».
         Вьюга утихла. Легкий ветерок тонкими струйками гнал поземку. Светало. Старшина Кулагин первым заметил подводу на дороге и пошел ей навстречу.
         – Ефрейтор Андреев, – жестко процедил он, когда с ним поравнялась подвода, – куда вы отлучались без разрешения?
         Скрывая боль и усталость, Андреев проворно вылез из саней, встал перед старшиной в положение «смирно» и молчал. Левая рука его покоилась в марлевой повязке, перекинутой через шею. Лицо посерело и осунулось.
         – Я спрашиваю, где вы были?
         – Искал трофейную команду.
         – Почему ушли без разрешения?
         – Я знал, что разрешения не будет, – ответил Андреев.
         – А знаете ли вы, гвардии ефрейтор, что самовольная отлучка свыше двух часов – дезертирство?
         – Знаю, – теперь Андреев смотрел на старшину с вызовом. На скулах обозначились желваки.
         – Что с рукой? – продолжал допрашивать старшина. – Рана открылась?
         – Да, – коротко ответил Андреев.
         – Кем работали до войны? – неожиданно спросил старшина.
         Андреев вскинул на него глаза, не понимая, для чего это нужно знать старшине, и медленно ответил:
         – Зоотехником.
         – Животновод, значит. Я так и думал, – улыбнулся старшина. – Ну, вот что, – отбросив официальный тон и переходя на ты, заговорил старшина, – кончится война, приезжай к нам. Колхоз у нас большой, животноводство богатое, а вот…– старшина на минуту замолчал, потом, кивнув на Андреева, закончил: – А вот такого животновода нет.
         – Спасибо, – тоже улыбнулся Андреев, – но я поеду в свой колхоз и снова займусь ярославками.
         – А ты подумай, – настаивал старшина, – адресок я тебе все же оставлю.
         Пожилой солдат, привезший Андреева из трофейной команды, молча наблюдал за старшиной и Андреевым в продолжение всего разговора. Его обветренное лицо было суровым. Косматые седеющие брови нахмурены. Но когда он увидел, что все обернулось лучшим образом, крупные черты солдата вдруг смягчились и потеплели. Под прокуренными усами промелькнула скупая улыбка. Не сказав ни слова, он дернул вожжи и, свернув с дороги, поехал к сараю. А через десять-пятнадцать минут на дорогу выехала подвода, из которой выглядывала беленькая мордочка теленка.

                г. Красноярск