Цыган

Какой смысл смотреть в прошлое, если его невозможно вернуть? Но ведь смотрим. И причин, по которым мы это делаем, не сосчитать. Хотя со временем начинаем понимать, что судьбу не перехитришь и не обойдёшь. Одно дело если ищем в прошлом то, что поможет нам не заблудиться в настоящем, и совсем другое, если мы начинаем жить воспоминаниями о прошлом, а тоска при этом всё больше затягивает петлю, пока в один прекрасный момент безысходность не начнёт управлять нами.
Хорошо, если появится кто-то, кто поможет увидеть, что не было упущенного шанса, мига, неудавшейся жизни, потому что нечего было упускать. Сложилось, как сложилось. И попытается вырвать из запредельности, чтоб показать красоту, соединяющую небо и землю, свет, существующий здесь и сейчас.
Цыган смотрел в глаза белокурой девочки лет семи и никак не мог оторваться. Перед ним стояла маленькая копия двадцатисемилетней женщины, которая разбередила ему душу не на шутку. Вряд ли он думал о высоких материях, когда впервые увидел эту женщину. И если бы его спросили, почему не смог пройти мимо, не остался равнодушным, что такое было в ней, что будто «оглушило» его на мгновение, включило некий внутренний магнит, цыган не смог бы ответить. Это было некое узнавание.
Он никогда ещё в своей жизни не испытывал ничего подобного. А она, словно не замечала его, делала вид, что не понимает, почему он смущается при встрече с ней. Постоянно подшучивала над ним. Она год, как устроилась на завод, где он вот уже больше пяти лет работал.
И по странному стечению обстоятельств оказалась в том же цеху, что и он. Хотя цыган считал, что это рок, а не случайность. Из невидимых нитей был сплетён узор, завязаны узелки когда-то, чтобы в данное время, в данном месте вновь столкнуть тех, кто должен убрать из узора «огрехи» прошлого. 
Красавица с печатью печали часто пела песни в обеденный перерыв в кругу женщин, бросала на него пытливый взгляд, словно спрашивала, ну, как тебе моё пение? Иногда женщины приглашали цыгана посидеть вместе с ними и спеть что-нибудь под настроение. Он не отказывался. Более того, ждал этой возможности. Он оказался заложником собственного чувства, неутолённого и не ослабевающего. 
Катерина прятала смущение, когда ловила на себе его взгляд. Но ничего не могла поделать с желанием подшутить над цыганом. Кто-то сказал, что бравада – оборотная сторона ранимости. Скорее всего, так оно и было.
А сегодня она вдруг, смеясь, пригласила его к себе в гости.
- Я приду, - серьёзно сказал цыган. – Как найти, где ты живёшь?
- Пятый дом от проходной.
- Но у любой улицы две стороны.
- Зато не у каждого дома резные наличники и деревянный орёл обнимает крышу.
- А номер у твоего дома есть? Завод в окружении частных домов.
- Я тебе подсказку дам.
- Ну? – цыган терпеливо переносил её игру.
- Тебе сколько лет, цыган?
- Тридцать пять. Меня Володей зовут.
- А с математикой у тебя как, Володя?
- Тебе интересно, грамотный я или нет?
- Считать умеешь?
- Деньги счёт любят.
Женщина развлекалась, потому что знала, не станет цыган искать её дом. Зачем ему русская женщина? Да и не может быть такой красавец одиноким. Страсть вспыхивает, словно спичка, но и гаснет быстро. Это не любовь.
- А домой ездишь на автобусе?
- Да. На четвёртом.
- Прибавь к своим годам. Получишь номер моего дома.
- Катерина, - позвала её подруга, - хватит кокетничать. Голодной останешься. Очередь в столовой подошла.
- Слышал? Убегаю обедать.
- Ты смеёшься, а сердце плачет. И когда поёшь, рыдает твоё сердце, не успокоится никак, и в глазах – печаль. Поедает тебя прошлое, утягивает в бездну, из которой…
- Цыган, в душу не лезь. И не смотри на меня так, а то заплачу. Мне слёз и без тебя хватает.
- Катька! – вновь крикнула подруга, выглядывая из дверей столовой.
- Я найду твой дом, - прошептал он, глядя ей в спину. – И отравленную стрелу из сердца твоего выну. Как ты живёшь с ней? Тень…
Он что-то произнёс по-цыгански и словно бросил невидимый камень в бурьян возле забора. Проходивший мимо начальник цеха покачал головой. На его памяти это был первый цыган, который работал на заводе. И, главное, слесарь толковый.
- Катьк, ты чего цыгану голову морочишь? – спросила Зинка во время обеда.
  - Уж больно хорошо поёт цыганские песни. Душу выворачивает. И глаза…
- Ты это брось. Не смотри ему в глаза…
- Поздно, Зинка, уже посмотрела. И знаешь, ничего. Ни в кого меня не обратил, -  Катерина округлила глаза. – Но это между нами.
- Погадать не предлагал? А то без денег домой уйдёшь…
- Ох, и глупая ты, Зинка. У них женщины гаданьем зарабатывают.
И вот теперь цыган стоял и смотрел на девочку с косичками, с огромными голубыми глазами.
- У вас дверь открыта, Белоснежка, - сказал он.
- Ну, да. Нашёл, значит? По орлу на крыше?
- Тебе кто сказал? Катерина?
- Она ничего мне не говорила. После работы сразу на кладбище отправилась. Я тебя слышу, - сказала девочка. – Я её дочь.
- А отец?
- Она к нему поехала на могилку, цветы сухие убрать, а новые посадить.
- И давно он.
- Вот уж год, как умер.
- Что-то её долго нет, - сказал цыган.
- Ну, да. Переживаешь? Но ещё светло. Лето, - девочка ощущала его беспокойство.
-  Не надо ей туда ходить. Магия. Ты знаешь, где кладбище?
- Знаю.
- Проводишь?
- Туда на троллейбусе можно доехать. Но у меня денег нет, - предупредила она, взяла ключ, висевший на верёвочке, и повесила себе на шею. - Это, чтоб не потерять, - объяснила она.
- Я не спрашивал, - сказал цыган.
- Знаю, только собирался.
Девочка закрыла дверь, взяла его за руку и повела на остановку. Они сели в набитый ехавшими с работы людьми троллейбус и вышли возле кладбища.
- Нам туда, по этой улице. Вон до тех железных ворот.
- А ты знаешь, где могила отца?
- Я тебя веду туда.
Катерины возле могилы не было. Всё было убрано, цветочки посажены. Даже след от её пребывания ещё не исчез. Столетний дуб тревожно шелестел листвой, словно предупреждал, что пора возвращаться. Как-то сразу потемнело. Звёздное небо и тусклый свет луны не успокаивали, а нагнетали ещё больше беспокойства.
- Разминулись. Она, наверное, через другие ворота вышла, - вздохнула девочка.
Они вернулись на центральную аллею. В пугающую тишину изредка вклинивалось уханье филинов. Птицы словно вздыхали и ждали, не известно от кого, ответа.
- Пойдём быстрей, а то сторож закроет ворота. Мы с тобой одни здесь остались, - сказал цыган.
- А вон те, что за нами бредут, откуда появились? 
- Цыган обернулся и увидел призраки мужчины и женщины. Мужчина помахал ему рукой.
- Чего он хочет от нас? – спросила шёпотом девочка.
- Выяснять не буду. Ты не бойся. Они ничего не сделают нам.
Цыган остановился. Девочка оказалась у него за спиной. Он выставил руку, нарисовал в воздухе знак и произнёс что-то по-цыгански. Призраки упёрлись в невидимую стену.
- Они боятся висящего в воздухе знака, - обрадовано сообщила маленькая спутница цыгана.
- Это защита.
- Пойдём отсюда, - она потащила цыгана за руку. – А то мама волноваться будет.
Возле ворот они увидели сторожа.
- Припозднились, - констатировал он очевидный факт, открывая ворота.
В пустом троллейбусе маленькая «Белоснежка» сказала:
- Ты – у окна, а я с краю сяду.
Цыган не стал возражать. Она почти тут же задремала. На остановках входили люди, удивлённо смотрели на спящую девочку рядом с цыганом и пожимали плечами. Сквозь сон она вдруг услышала, как пожилая женщина возмущённо сказала:
- Цыган. Смотрите, девочка рядом с ним маленькая с косичками. Светленькая. Украл, не иначе. Люди, милицию надо вызвать. Не выпускайте его, пока не разберутся, - призывала она пассажиров.
Только теперь цыган понял, почему малышка села с краю. Она защищала его, чтоб не стукнули, не вытащили из троллейбуса.
- А что случилось? – спросила другая женщина.
- Девочку цыган украл, везёт куда-то.
Цыган молчал. Он обнимал белокурую девочку и не шевелился, боясь её разбудить.
Она приоткрыла глаза и пробубнила:
- Чего разорались? Никто меня не крал. Это мой отец. Отстаньте от нас, - и вновь закрыла глаза.
Атмосфера в троллейбусе изменилась. Агрессия сменилась на всеобщее удивление. Теперь интерес был иного качества. Бесцеремонно стали рассматривать цыгана с белокурой «дочкой», словно перед ними были не живые люди, а картина в Третьяковской галерее. От цыгана исходило спокойствие, ощущалось внутреннее достоинство. А женщины продолжали рассуждать, словно цыган был глухонемой:
- Надо же, отец – цыган, а девочка светленькая.
- Мать, наверное, русская. Каких только чудес не бывает в этом мире?
- Дочка спит, а он сон её сторожит.
Девочка слегка толкнула цыгана в бок:
- Следующая остановка – наша, - прошептала она.
Он молча взял девочку за руку. Она увидела растерянные лица пассажиров и заискивающе улыбающихся женщин, что подняли в троллейбусе переполох.
- Зачем соврала? – спросил цыган, когда они остались на остановке одни.
- Они же хотели тебя в милицию сдать. А если б они тебя забрали от меня?
Они увидели бегущую к остановке Катерину.
- Танька! Ну, где ты была?
- На кладбище за тобой ездили, - сообщила Танька, не выпуская руки цыгана.
- Зачем же? Я же…
- Тебя долго не было. Опять рыдала, обхватив землю руками? Зачем ты его тревожишь? Он и так не успокоенный. Натворил бед, - вздохнула девочка. - Вот, у нас гость.
- Володя, - Катерина сделала паузу. – Ты уже познакомился с моей дочкой? Она слишком самостоятельная. Хорошо, что ты с ней был. А то она…
- Я обещала, что не буду за тобой бегать…
- Это я виноват, - произнёс цыган. – Испугался за тебя.
- Господи! – прошептала Катерина. – Ещё один защитник на мою голову. Пошли домой. Уже поздно.
- Он сегодня останется с нами. Последний автобус ушёл, - сообщила Танька матери.
- А как же? – спросила она.
- Завтра выходной. На диване постелешь ему. Не выгонять же человека в ночь. Сама же пригласила его. Вот.
- А мне и угостить его нечем, - вздохнула Катерина.
- У нас баранки есть. Суп я доела, - сказала Танька. – Завтра картошку пожарим.
Цыган улыбался. Его не смущало, что они будто забыли о его присутствии.
- У тебя необычная дочь, - произнёс он и словно проявился из небытия.
Катерина «увидела» человека, которого дочь держала за руку.
- В школу осенью пойдёт. Она у меня хозяюшка. Дом на ней, пока я на работе.
Девочка открыла калитку и сказала:
- Цыган тоже видит. И он спасёт тебя. Он – не бросает тех, кого любит. Вытащит стрелу.
- Опять ты за своё? – прикрикнула Катерина.
- У меня сил не хватает. А он сможет. Ты обо мне заботиться должна.
- Я знаю, - вздохнула Катерина. – Ты прости меня.
Но девочка смотрела в глаза цыгану и слова матери пропустила мимо ушей.
- Я с ней уйду, если не убрать…
- А кто её так? – вдруг спросил цыган.
- Отец… перед смертью. Скоро год.
- И ты всё это время держишь её?
- Держу. Больше некому. Кто-то же должен исправить? Жду.
Цыган посмотрел Таньке в глаза  и увидел бездонность.
- Ты?
- Да. Я её дочь. Родная. Устала и хочу спать. А ты пообщайся с ней, - сказала девочка, сняла с шеи верёвочку с ключом, положила на комод, умылась и оставила цыгана наедине с матерью.
- Твоя дочь отмечена.
- Это ты про родимое пятно на спине? Я ничего не поняла из вашего общения. Стрелы-луки. Бред какой-то. Вот полотенце, а умывальник в сенях. Я чайник поставила. Баранки на столе.
А утром, когда проснулась Танька, цыгана в их доме не было. Мать ничего не могла толком объяснить.
- Когда он ушёл? – спросила девочка.
- Не знаю. Не помню. Мы пили чай. А потом он пел мне цыганские песни. А дальше – провал. Как я закрыла дверь за ним, как спать легла, не помню. Наверное, мы пили чай до рассвета. Иначе, куда он ночью пошёл?
В дверь постучали. Мать смотрела на Таньку:
- Кто это?
- Цыган вернулся.
- Зачем?
- У него спроси, - сказала девочка.
Катерина открыла дверь. Цыган протянул ей сетку с продуктами:
- Это к жареной картошке, которую ты обещала.
  - Это не я, а Танька. Спасибо, - вдруг опомнилась Катерина.
- Я есть хочу, - сказал цыган.
Было ощущение, что он едва держится на ногах, будто пробежал марафонскую дистанцию. Танька бросилась ему на шею и заплакала.
- Ну-ну, - сказал цыган, гладя Таньку по спине. – Вам ещё жить и жить.
Катерина посмотрела на цыгана, держащего её дочь на руках, и вдруг ощутила некое освобождение от пут печали. Вокруг было лучезарное пространство без дисгармонии.
- Я пожарю вам картошку, – улыбнулась она. – Много картошки…
А после завтрака, больше похожего на обед, цыган сообщил, что они едут к нему в табор.
- Так надо. Я хочу познакомить вас со своей семьёй.
Катерина, всегда всё делающая наперекор, приняла спокойно его приглашение, больше похожее на решение, которое обсуждению и возражению не подлежало. Было что-то в самом пространстве необъяснимо-притягательное. Лёгкое головокружение позволяло ей видеть всё несколько иначе: как сторонний наблюдатель, без эмоций.
Они вышли из автобуса. Тропинка вела к полю, туда, где за колосящейся пшеницей виднелась деревенская улица, на которой их поджидали цыгане. Жители деревни с любопытством и неким страхом наблюдали за ними.
Пожилая цыганка вышла им навстречу. Катерина и Танька поздоровались. Она кивнула в ответ и подошла к Володе почти вплотную.
- Я видела во сне, как выла печная труба. Это к несчастью. Что ты наделал, дорогой? Она хоть в курсе, что ты сделал ради неё? Что у тебя всего три дня?
- Нет. Девочка знает.
- Может, передумаешь?
- Я так решил.
- Твоё слово – для меня закон. Я проведу ритуал. Мы собрали вещи. Завтра с утра отправимся в путь. Соня ждёт нас. Я сон видела. Она попробует исправить положение дел.
- Это моя старшая сестра Ляля, - сказал цыган. – Красавица. А там – её шестеро детей и муж.  Подошли остальные цыгане.
- У нас к празднику всё готово, - сказал мужчина лет сорока.
- Мои пятеро братьев с семьями. А это мои две дочери и их мать. Она согласна, чтобы ты стала моей женой. Ляля проведёт ритуал.
Катерина хотела возразить, но он пристально посмотрел ей в глаза, и она промолчала. Женщина, которую цыган назвал матерью его детей, взяла Катерину под руку и сказала:
- Он любит тебя. Не отказывайся. Это ничего не изменит в твоей жизни. Мы завтра уедем навсегда. У нас сегодня два праздника. Ваша свадьба и прощание с местом, где мы прожили больше пяти лет.
Катерину почему-то не удивляло, что цыгане решили поженить их с Володей. Она не воспринимала их ритуал всерьёз. Замужество – это когда в ЗАГСе выдают свидетельство о заключении брака, с печатью. А всё остальное – игра или повод для праздника. Ей не было понятно, о какой радости идёт речь, если прощаешься с местом, где жил?
- А как же дома? – спросила Катерина.
- Кто-нибудь из цыган займёт. Мы народ кочевой. Для нас смена места – праздник, а не трагедия.   
Среди деревни был переулок. Цыгане шумной толпой направились по нему к цветущему лугу туда, где возвышалась водонапорная башня.  А рядом с ней, образуя некий полукруг, – три старых избы без забора и палисадников. Некогда ухоженные сады за домами постепенно дичали, зарастали травой. В центре пространства из трёх изб стояла летняя кухня.  А рядом молодые ребята разводили костёр.
Старая цыганка посмотрела на мальчишку лет девяти и девочку лет одиннадцати и что-то произнесла по-цыгански. А потом Танька услышала:
- Соня, Толик, уведите её, я её мать с Володей вокруг кустов водить буду. Когда закончу, мы позовём вас.
- А зачем она будет водить их вокруг кустов? – спросила Танька.
- Обряд, - коротко ответила Соня. – Сегодня мы все выступать перед вами будем. Петь, плясать. Праздник.
- Чего праздновать, если вы завтра уезжаете?
- Чтоб печали не было места. Чтоб удачу призвать, и не горевать об оставленном, - объяснила Соня.
- А это что за башня? Чья она? – спросила Таня.
- Ничья. Она всегда здесь стояла, - сказал Толик. – Хочешь красоту неземную на земле увидеть? Если повезёт, луч прочертит на небе и земле мост для тебя.
- Она не сможет. Мала, – засомневалась Соня.
- Смогу, - твёрдо сказала Татьяна.
- Толик полезет первым, за ним – ты, а я за вами. Вниз не смотреть. Голова закружится, упадёшь и разобьёшься.
- Нет.
- Глупая. Споры разрешает судьба, а не мы, - сказала Соня, - и к небу голову не задирай, солнце яркое, ослепнешь на время, потеряешь равновесие, не увидишь, за что рукой хвататься, куда ногу ставить. Ну? Не передумала?
- Я судьбе доверюсь, - улыбнулась девочка.
- Вай, какая умница. Толик, лезь первым. Не торопись, за тобой – новичок. Хоть и очень смелый, - она похлопала Таньку по плечу. – Если твоя мать такая же, то я понимаю Володю.
Танька вздохнула и, дождавшись, когда Толик начнёт восхождение по старой металлической лестнице, схватилась за нагретую солнцем перекладину. Ей казалось, что время остановило свой бег, и этот подъём никогда не закончится. Она не смотрела вниз, не поднимала голову вверх, ступенька за ступенькой, монотонное движение, когда невозможно оценить результат  упорства, когда не можешь позволить себе расслабиться и думать о чём-то ином. Когда шаг за шагом приближаешься к цели.
Толька взобрался на башню и сразу же отошёл в сторону, чтобы не мешать девочке, идущей следом за ним.  И вот уже они все на башне. Толик и Сонечка сели на краю башни, держась за заграждение из металлических прутьев и приваренным к ним двум горизонтальным перекладинам. Этакий забор. Таня села рядом.
- А теперь смотри, куда хочешь, - засмеялся Толик. – Это – простор, который поёт и дышит, смеётся и плачет. Это свобода! У-у-у!
У Таньки перехватило дыхание от восторга. Она не могла ни кричать, ни говорить. Пространство заполняло её красотой. Огромный цветущий луг переходил в огромное поле пшеницы, за которым зеленел лес и словно врастал в голубое небо. Она подняла голову вверх и увидела, как по бездонному небу плывёт кибитка из облаков, запряжённая тройкой лошадей, а за ней - снежные горы, с розовыми вершинами и множество дорог: длинных и не очень, тающих в тумане, смеющееся лицо девочки…
- Это ты, - засмеялся Толик, - с глазами-васильками.
- На небо лучше смотреть лёжа, - сказала Соня.
Татьяна последовала её совету. Небо готово было открыть свои тайны. И вдруг она услышала щемяще-трепещущую мелодию. Цыганское пение было подобно певческой ворожбе.
- Это мои сёстры, - сказала Соня. – Ритуал начался.
Она ощутила намерение Татьяны.
- Тебе не надо смотреть. Слушай.
Кто-то заиграл на скрипке. Мелодия была похожа на разноцветные камушки калейдоскопа. Девочка вбирала в себя торжественность момента через звучание и ощущала такую силу любви, жертвенности, что ей показалось, что она взлетает к облакам и парит там, медленно сливаясь с безвременьем. Любовь стала для неё синонимом гармонии и совершенства.
- Толик, смотри-ка, её уносит.
Соня больно ударила Таню в бок. Девочка вскрикнула от неожиданности и с упрёком посмотрела на Соню.
- Зачем?
- А как мы тебя спускать будем? Ляля просила тебя подальше увести, а ты и отсюда влезла в магический круг. Способная. Но дурная. Не лезь. Сказано было.
- Ничего ты мне не говорила.
- Значит, сейчас говорю, - засмеялась Соня. – Главное, что ты вернулась. У меня на последнем уроке учительница спросила: «Что такое счастье»?  А я ей говорю искра от костра. Вижу, не понимает. Ну, тогда я заявила, что всегда счастливы, только идиоты. А она меня за дверь выставила. Ну, как можно объяснить счастье? Это и весна, и детство, и пение моих сестёр у костра, и синее небо, и простор степи, луга и поля, пение жаворонка и соловья, и дождь, и гроза, и рассвет, когда солнце в полнеба, а ты скачешь навстречу ему на вороном коне и кричишь, что есть мочи… Но это всё искры.
- Шашлыком запахло, - сказал Толик. – Спускаться надо.
Соня встала, помогла подняться Тане.
- Ты умная, - сказала синеглазая девочка с косичками.
- Нет. Это я подслушала разговор старшей сестры с любимым и запомнила. Это Николай ей говорил про счастье, а я придумала про учительницу. Но всё равно – красиво. Правда? У меня память хорошая, а пишу я, как курица лапой, да ещё с ошибками. Меня переводить не хотели в другой класс, осенью сказали прийти, ещё раз диктант писать. А теперь всё равно. Мы уезжаем завтра.   
- Почему? – спросила Татьяна.
- Володя стрелу вытащил из твоей матери, а сжечь не успел. Только муж может взять на себя боль жены… Иначе через какое-то время «стрела» вернётся.
- Поэтому он решил жениться на моей матери?
- Да.
- А как же он?
- Повезём к Соне. Она вылечит. Только успеть надо. А сегодня он прощается с вами.
- Нет!
- Чего орёшь, сумасшедшая? Мать твоя не знает об этом и не понимает, что происходит. Володя просил не говорить ей. А его просьба – закон. Для тебя – тоже. Радоваться надо сегодня. Петь и плясать. Ляля сказала, что надо поддержать Володю. Всё.
Спускаемся. Я – первая. Ты – за мной. Последний – Толик. Смотришь только перед собой.
Поняла?
- Да.
- Тогда спускаемся. Нас ждут на праздник.
Возле костра сидели цыгане, улыбались, поздравляли молодых, пили за их счастье, ели шашлыки, помидоры, огурцы и пироги. Ляля принесла три шампура с шашлыками, раздала детям, вернувшимся из путешествия по водонапорной башне, постелила половичок, усадила на него детей, поставила рядом миску с помидорами и огурцами, принесла по пирогу и погладила по голове светловолосую девочку.
А потом зазвучала гитара, пламя костра устремилось вверх. Танька увидела счастливое лицо матери. Рядом с ней сидел улыбающийся Володя. Он ощутил взгляд девочки, обернулся, взял гитару из рук брата и запел. Его голос творил чудеса. Таньке показалось, что она ощущает иную красоту в каждом шорохе растения и каждом трепете листа. На её глазах появились слёзы.
А потом пели хором и по одному, плясали молоденькие цыганки, дети и взрослые. Давно стемнело. На небе сияли звёзды, диск луны с удивлением взирал с высоты на странное веселье цыган. Мать Татьяны, как зачарованная, смотрела на представление, развернувшееся вокруг костра. Она впервые за последний год была по-настоящему счастлива. Володя встал, сделал несколько шагов и оказался в тени дерева. Танька подбежала к нему, обняла и прошептала:
- Я люблю тебя. Очень люблю. Отдай мне эту стрелу. Я не хочу… - она заплакала.
Володя взял её на руки и тихо чётко проговорил:
- Я тоже люблю вас с мамой. Не лишай меня радости.
- Обещай мне, что не умрёшь.
- Все люди умирают. Я не буду тебе обещать то, что не смогу выполнить. Но я могу обещать, что, пока  жив,  буду помнить о вас и любить.
- Ты не вернёшься?
- Разве расстояние может что-то изменить? Ты перестанешь любить меня, если я не смогу приехать?
- Нет. Я хотела, чтоб нам кто-то помог. Очень хотела. Но не такой ценой. Всё не так. Всё не правильно.
- Вы должны быть счастливы.
- Да. «Что такое счастье»? – вдруг вспомнила она подслушанные рассуждения маленькой цыганки. - Ты никогда не вернёшься к нам. Я знаю. Это судьба, - она ощутила себя совсем взрослой, - горькая, обнадёживающая, забирающая и дарящая… и у каждого – своя. Я не хнычу. Это просто страх. И я не могу тебя потерять, потому что ты никогда не принадлежал нам. Ты свободен, как свободна я или моя мать. Счастье - это «искра», -  она снова вспомнила рассуждения Сони.
- Мы все - искры, но не от горящего костра, а божественные, вечные, никуда не исчезающие… 
И в это мгновение запел соловей. В его пении сливалась абсолютная свобода и неодолимая, счастливая и трагическая любовь. Володя опустил Таньку на землю и, прижавшись спиной к дереву, прошептал что-то по-цыгански. Танька размазывала слёзы по щекам сжатыми кулачками. А цыган терпеливо ждал, когда она успокоится. И вдруг первые лучи восходящего солнца стали преображать мир. 
Цыгане сложили разбросанные по «двору» вещи в скатерть, расстеленную возле прогоревшего костра, завязали её узлом и забросили  в прицеп ближайшей старенькой машины. Молодой цыган привёл лошадь, запряг её в телегу, на которой лежали подушки и одеяла, посмотрел на Володю, который в это время обнимал Катю, свою вторую жену,   целовал её в губы, нежно поглаживая по спине, и что-то очень тихо говорил ей на ухо. Женщина уткнулась головой ему в грудь и сказала:
- Спасибо, дорогой. Я буду помнить. Ты у меня – там, - Катерина дотронулась до груди.
- И про радость не забывай, что творит чудеса. Береги Таньку.
- Ты вернёшься? – спросила она.
- У вас всё будет хорошо.
Он таким и запомнился Таньке: застывший среди одеял и подушек на телеге, уставший, с горящими глазами, раздираемый душевной тоской и болью.
- Прощайте! – прошептал он одними губами.
Он ещё что-то говорил и говорил по-цыгански. Последние слова, Таньке показались вообще невнятными. А, может, цыган молчал, а ей просто привиделось, что он что-то говорил? 
Она взяла мать за руку, и они молча пошли вначале по цветущему лугу, потом по полю, с шуршащей на ветру пшеницей, по тропинке до остановки и, не останавливаясь, вдоль дороги к дому, туда, где восходящее солнце ещё пряталось за деревьями. И свято верили, что не только у них всё будет хорошо.

2014 год