Мои злопыхатели, приложение к Списку врагов

©, ИВИН А.Н., составление, редактура, 2014 г.

Это рецензии  профессиональных  писателей на ВПС, вашего покорного слугу. Полгода  изо  дня  в день  я  публиковал  их  по  одной  на  своей странице на facebook. Отыскать нужного рецензента можно по номеру и прописным буквам фамилии.



        МОИ ЗЛОПЫХАТЕЛИ, приложение к СПИСКУ ВРАГОВ.


1. В. СЕМЕНОВ, «Наш современник», «   » марта 1974  г.
      Уважаемый тов. Ивин!
     Стихи поэта интересны для читателя только в том случае, когда поэт говорит в них нечто значительное, обогащающее читателя.
     А Вы пишете:
                Ударил бы гром!
                Разверзлись бы мрачные хляби!
                В припадке веселости я бы
                Запрыгал под летним дождем.
                («Полдневный зной»)
     Бездумность такого рода свойственна и другим Вашим стихотворениям.
     Отобрать для печати редакция ничего не смогла.
     С приветом
                Литконсультант журнала  «Наш современник».    



 2.НОВИКОВ, «Наш современник», 22 января 1974 г.
      Уважаемый товарищ Левин! Мы познакомились с Вашей рукописью, она не подходит. Критический отзыв Вы можете получить, направив ее в литконсультацию ССП – Москва, Воровского, 52. С уважением – старший редактор.



  3. С. НЕВЗОРОВ, «Ленинское знамя», 10.12.1975 г.
   Здравствуйте, Алексей!
   С квартирой ничего положительного пока нет. Если договариваться с каким-то владельцем личного дома, так это вместе с Вами.  Да и то зимой сложнее, чем летом.
    А работа в редакции есть – свободна ставка фотокора, а там видно будет, ведь  жизнь течет, изменяется. Смотрите сами.
  С приветом редактор.
   (Очевидно, редактор какой-то  вологодской или архангельской  районной газеты)



4. Ю. ЛОГИНОВ, «Нева», 22 мая 1975 г.
  Уважаемый товарищ Ивин!
  Рассказы «Васильев» и «Магазин» нельзя назвать яркими творческими удачами, но они и не вызывают особых нареканий. Нашему «невскому» профилю журнала они просто не подходят, поэтому рукопись возвращаем.
   С уважением по поручению редакции журнала «Нева».
 


 5. В. СЕРГЕЕВ, «Север», 24 июня 1975 г.
    Уважаемый товарищ Ивин!
    Ваши рассказы прочитали. Вы достаточно хорошо владеете пером: стиль выдержан до конца, в диалогах чувствуется, улавливается подтекст. Заметно и отношение автора к героям (тут Вы иногда слишком даже подчеркиваете границу, может быть, не стоило бы так резко отделять себя от героев, читатель сам «раскусил» бы их…).
   Может быть, Вы «промахнулись» в выборе самих героев, вернее – показали уже известные читателю  человеческие недостатки (и достоинства). Во всяком случае – открытия не состоялось. По этой причине (а она – главная) журнал не может опубликовать Ваши рассказы.
   Всего Вам доброго. Литсотрудник.
 


6.Ю.МЕЛЬНИКОВ,  «Наш современник», 16 мая 1975 г.
    Уважаемый тов. Ивин!
     «Наш современник» публикует произведения, посвященные сегодняшнему дню, а присланные Вами стихотворения лишены каких бы то ни было примет времени, неглубоки по мысли.
     Например:
Ударил бы гром!
Разверзлись бы мрачные хляби!
В припадке веселости я бы
Запрыгал под летним дождем.
                («Полуденный зной»)
      Тут пародийно звучат две последние строчки.
      Отобрать для печати редакция ничего не смогла.
      С приветом
                Зав. отделом поэзии.


7. Э. СМИРНОВ,  «Красный Север», без года, без даты.
     Дорогой Алексей!
      Оставленные тобой отрывки опубликовать так и не удалось. На «Литературную» полосу всегда огромное скопление материалов.
    Зав. отделом культуры.



8.   В. ОБОТУРОВ, «Вологодский комсомолец»,   1 июня 197< > г.
    Уважаемый тов. Ивин!
   Должен огорчить Вас – «рутинеры» из газеты «Ленинское знамя», не публикуя Ваших стихов, видимо, все-таки правы.
   Да, вы владеете ритмом, стих ваш льется легко, но ведь одной гладкописи мало в творчестве. А возражения вызывает прежде всего позиция лирического героя,   -  увы! – хвастуна и фразера, самовлюбленного донельзя, вплоть до желания утвердиться на пьедестале). Да, где-то чуть слышно бьется ирония («Исповедь»), но она теряется, тонет в строчках. Кажется, у автора нет ничего святого за душой, поэтому даже его праведный смех коробит. Заметьте, даже старый дом не вызывает светлых чувств, - а это ведь жизнь поколений!
    Даже безотносительно этого, главного, стихи печатать невозможно: слишком много небрежности, случайных слов, неточных оборотов.
    Думаю, прежде чем рассчитывать на публикацию своих стихов, Вам следует основательно поразмышлять о себе, научиться работать над строкой.
   С добрыми пожеланиями – литконсультант редакции.



9. Н. ЛЕОНТЬЕВ, «Москва», без года, без даты.
Рецензия на рассказы А.Н. Ивина.
   Алексей Николаевич Ивин, приславший свои рассказы в редакцию журнала «Москва», не лишен  литературного дарования. В этом убеждаешься, знакомясь с его рукописью. Рассказ, как форма художественного произведения, доступен автору. Обладая чувством формы, Ивин технически правильно строит свои новеллы, умело сочетая  выразительные средства языка, одинаково хорошо владея диалогом, повествованием, создавая несколькими штрихами выразительные художественные образы.
   Однако,  автору не удалось избежать распространенной ныне даже среди профессиональных литераторов болезни – мелкотемья. Важно ведь не только уметь писать. Но и знать то лавное, что необходимо сказать людям.  А о чем пишет Алексей Ивин?
   Вот рассказ «Ты куда, Одиссей?»- Банальная история о заурядном ловеласе, пришедшем с супругой в гости к другу и увидевший симпатичную женщину, которой он представился холостяком, решая за ней поволочиться. В конце рассказа ложь выясняется и главный герой «почувствовал, что краснеет». Вот, собственно, и все. А зачем это написано – неясно. Что автор хотел сказать своим рассказом?
   Не менее бессодержателен рассказ «Магазин» - о некой девушке Любочке, обладающей нарцистическими склонностями, мещаночке, напоминающей эдакую Эллочку-людоедку из популярного когда-то романа. Вот она проснулась, полюбовалась на себя в зеркало и пошла по магазинам. «Может, что-нибудь подвернется путное». Увидела кофточку. Решила купить. Но перед ней подали последнюю. Беда! Трагедия! Вселенская катастрофа!» Любочка стояла, как громом пораженная. Зеленые, под цвет кофточки, круги поплыли перед глазами.  Навернулись слезы, и жгучая досада легла на негодующее сердце, - так чувствует себя ученый, думая, что близок к открытию, но после одного из опытов обнаружив, что идет не по тому пути. Пусть будет проклят мир! Пусть провалится все в тартарары!! Какая скотина перехватила кофточку?! Не та ли злюка, тощая, как жердь? Господи, да что же это такое?» Ну, дальше героиня встречается с кавалером, требует, чтобы он пригласил ее в ресторан (а у него нет денег), они идут в кино, при этом она успевает попутно закатить истерику, унизить своего спутника, вымещая на нем свое плохое настроение и встретить на дороге старичка и старушку. Вот и все.
      Так можно рассматривать остальные девять рассказов, но я думаю, что делать этого не следует. Поговорим о другом. Читая рассказы А. Ивина, создается впечатление, что автор ну, идет, скажем, по улице, и вот, что попадает в поле его зрения, то он и рисует, пишет, добросовестно фиксирует, как кинокамера, добросовестно и умело, и читатель видит то, что преподноси ему автор, но только не понятно, зачем все это нужно? Как бы ни владел автор пером, но вот сам предмет-то очень уж не интересен. Таковы рассказы «Студенты» о двух парнях и одной девушке – сентиментальная история с хорошим концом; «Эй, кто-нибудь»  - об одинокой женщине, заплакавшей с тоски на улице и познакомившейся благодаря этому с парнем; «Разрыв» – о жестокости сына к своему престарелому отцу, собирающемуся на похороны жены, жившей в другом городе; «Воскресная прогулка» - о молодом неврастенике, мечущемся по городу и не знающем, чем себя занять. Бессодержательные рассказы. Или «В начале поприща» - о приезде в деревню новой учительницы; «Фарушев» - о сонливом студенте, лентяе и прогульщике. Иногда автору изменяет чувство меры и вкуса. Вот фрагмент разговора героев рассказа «Пришли и ушли» - деревенского учителя Александра Степановича и его гостя, забредшего вечером в незнакомую деревню и попросившегося на ночлег. Напившись хозяйского коньяку, пришелец начинает рассуждать: «… люди… Что люди? Люди нейтронные бомбы складируют и педерастией занимаются…
    -  Вы не правы… Терпеливым трудом можно добиться многого. Мои ученики уже не будут ни педерастами. Ни захватчиками…
   - Извините меня, Александр Степанович, - если пошлют – будут и захватчиками. «Но человека человек послал к анчару…» Ну, да вы помните…». Комментировать, я думаю, это излишне.
   Более удачен рассказ «Кому повемь печаль  мою», раскрывающий психологию любящих и находящихся в разлуке людей. Но и здесь следы мазохизма, небрежность языка, частые повторы одних и тех же слов. Это, кстати, встречается и в других рассказах А. Ивина. И с этим необходимо бороться, тщательно редактируя каждую фразу.
     Считаю, что рассказы А. Ивина бессодержательны и малоинтересны, несмотря на их формальную и композиционную добротность, а «Кому повемь печаль мою» нуждается в дальнейшей доработке.



10.Л.БОБРОВА, «Молодая гвардия»,  без даты.
     Уважаемый тов. Ивин!
     К сожалению, мы не можем рекомендовать Ваши рассказы к публикации на страницах журнала. Прежде всего, они носят несколько этюдный, зарисовочный характер. Вам более всего пока удаются пейзажи, восприятие природы Вашими героями, ее красоты. Но когда дело доходит до размышлений или разговоров о человеке и его месте на земле, об его отношении именно к человеку и человеческой жизни все это становится каким-то непроговоренным, невыраженным, а если и выражено, то весьма сомнительными и наивными сентенциями, выспренними словами. Это касается и рассказа «Накануне счастливых перемен» и рассказа «Пришел и ушел». Что же касается «Фрагмента неисповедимой жизни» то лучше всего написана последняя страница, собственно вот она уже интересна, а все что перед ней – ну, действительно фрагмент, действительно еще невнятица жизни, но жаль, что Вы, автор, не понимаете, что это пока еще именно невнятица, и тем и хороша, Вы и в ней пытаетесь как-то зафиксировать идею и какие=то относительно умные мысли. В восприятии, подаче нет как бы отстранения от материала, оценки, уже авторской, того, о чем идет речь.
   И последнее. Все это в общем читается, пока читаешь, но стоит отвлечься от текста и уже совершенно не припомнить, что же ты такое читал и что там написано. Все как бы скользит не задерживаясь в сознании. Возможно, что нет запоминающихся деталей, нет героя, о котором идет речь, не складывается ни его образ, ни облик. Тут возможно дело в том, что автор героя-то знает, но с  читателем говорит о предмете ему не знакомом, как о чем-то всем известном. Это и есть то отсутствие отстранения, когда на написанное надо еще взглянуть с почки зрения читателя.
   По поручению редакции литконсультант.



11. Л. БОБРОВА, «Молодая гвардия», без даты.
   Уважаемый тов. Ивин!
   Мы внимательно рассмотрели в отделе подборку Ваших рассказов – они, видимо, в какой-то мере отражают Ваш путь, Ваше постепенное становление – от словотворчества (как в «Фрагменте неисповедимой жизни» всевозможные «холодянка из-под крана», «шагая к институту, он пустовал», «окарикатуривать преподавателя», «обоюдного ублаготворения» и «ритуально окофетворены») к творчеству словом, к его точности и ненавязчивости. Это касается прежде становления манеры письма. Что же касается содержания, то тут путь Ваш от фрагментов, этюдов, за которыми еще не чувствуется рождения мысли (как «В начале поприща») к психологически точному анализу характера в «Эй, кто-нибудь», к  осознанию, к вопросу «зачем жить?» и «зачем живут люди?» в «Свободном  атоме». Причем, в последнем рассказе какая-то двоякость героя, вызывающего одновременно и жалость, и сочувствие, и раздражение, и уважение… Но Вами рассказ сделан без усилия, фрагментарно, тема заслуживает большего внимания, а неоднозначный характер более глубокой разработки.
   Наиболее интересен рассказ «В водовороте». Это уже состоявшийся вполне рассказ, и по слову, и по мысли, вызывающий глубокие размышления и о скованности сегодняшнего человека обязанностями перед обществом, и в какой-то степени освобожденности его от необходимости мыслить самостоятельно… Невольно вспоминаются философы прошлого, тот же Сковорода, что предпочел неуют дорог и свободу мысли положению в обществе… Но говорить о его публикации (рассказа) – сложно, хотя бы прежде всего потому, что все это жестко смонтировано с поисками места жизни другим человеком – не смысла, а места, и отсутствие этого места, и самоубийство – все это несколько жестковато сделано.
    По поручению редакции.




12.Л.БОБРОВА, «Студенческий меридиан», без даты.
       Уважаемый тов. Ивин!
      К сожалению, мы не можем рекомендовать ваш рассказ «Давайте веселиться» редколлегии журнала. Вы достаточно подробно проследили метания Вашего рефлексирующего героя, но, к сожалению, не открыли ничего нового для литературы в подобном герое. Разве что герой кажется несколько старше своего поведения, некая затянувшаяся инфантильность. Но рассказ написан не о том, это лишь побочное впечатление от него. Если оно верно, то следовало бы как-то проанализировать причины такого затяжного инфантилизма героев, причины несостоятельности характеров и более обнажить именно такую направленность рассказа. Кроме того, Вы несколько увлекаетесь натуралистическим письмом, и в некоторых местах Вам изменяет чувство меры.
      Скажем, с самого начала, где цитируется письмо Напойкина – нюансы ковыряния в носу и кормления младенца – уже за гранью литературы, за гранью допустимого в ней.
      Если у Чехова герой ел мух и говорил, что они кисленькие, то это не вызывает спазма в горле читателя, в отличие от описанного Вами ковыряния в носу. Тут все-таки нужно соблюдать определенную меру
      По поручению редакции литконсультант



13. ГЕОРГИЙ ЕЛИН, «Литературная Россия», без даты.
    Алексей!
   С рассказом, увы, ничего не получается.
   Право же, «на пальцах» невозможно  объяснить, «чего в супе не хватает». Да и пустое это занятие: хватает, не хватает – разговор относительный (у автора – своя правда, у издателей – своя, зачастую – в каждой редакции иная). У «ЛР» сейчас сложилось некое (достаточно туманное) представление о  с в о е м  рассказе. Чтобы понять это, нужно посмотреть публикации наши в 87-м году: «Полнолуние» В.Соколова, «Сад» А.Новикова…
    Присылайте что-то новое – будем смотреть, искать возможность. Если предложение совпадет со спросом – рады будем помочь публикацией.
   Всего Вам доброго!



14. И. КРУПНИК, «Дружба народов». 21.5.1976 г.
      Уважаемый товарищ Ивин!
      Из трех рассказов удачнее всего ваш рассказ «Противоядие». В нем есть непринужденность, искренность чувств и жизненная (в большей степени, нежели чисто литературная) «эксцентричная простота» случая в автобусе. Хотя, конечно, в потоке сознания (в середине рассказа) довольно явственно чувствуются литературные истоки (возникает здесь, например, непроизвольно в читательской памяти стиль давних вещей Бёля «И не сказал ни единого слова» и «Хлеб ранних лет»). На первых страницах рассказа перебор в сравнениях – герой, как всепрощающий «первосвященник» и одновременно как адвентист почему-то и как сектант-молчальник и т.д. Не много ли? Ощутима и неуклюжесть сравнений (город, как «дровяной сарай») и неуклюжее образное щегольство («коснулась покойницкая рука промозглого холода» и пр.).
     «Магазин» – тривиально-литературней по замыслу и потому намного слабей: в тысячный раз дается зарисовка пустой хорошенькой девицы. Языковые неуклюжести здесь тоже резче («со страниц соглядатайствовала стройная женская нога», «пощупывал свои мужские достоинства над верхней губой» и т.д.).
     В рассказе А. Драчева «Рескин» герою и автору справедливо отвратительны нивелировка и тупые обыватели, особенно бездарные учителя и «книжники» – любители детективов. Но надо было, наверно,  хоть как-то изобразить воочию «дуру»-учительницу Галину Андреевну (чтобы читатель мог сам делать выводы), а не просто лишь хлестать ее ругательствами героя-студента, ищущего правду-матку (просто: «Вы идиотка, вы троглодитка», «я вас презираю». На что учительница ему в ответ: «А вы негодяй» и т.д.). Это, честно говоря, не самый эффективный художественный способ изображения независимого молодого человека и окружающих обывателей. Таковы впечатления от этих рассказов. Для «дружбы народов», к сожалению, они не подойдут.
                С уважением по поручению редакции «Дружбы народов», 15.5.76



15. З. РУДСКАЯ, «Знамя», 28.6.1976 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
     К сожалению, ни один из присланных вами рассказов «Знамя» опубликовать не сможет. Их темы не отвечают поискам редакции журнала.
     Утверждение студента-практиканта пединститута Рескина (рассказ А. Драчева «Рескин»), будто бы учительница Свияжская – дура, ничего не понимает – голословно, оно ничем не подтверждено. Да и сам герой, его желание оскорбить учительницу, его нетерпимость к окружающим выглядят странно.
    Что же касается Ваших рассказов – «Противоядие». «Любить человека» и «Только несколько строк…», то они, написанные от первого лица, где герой, судя по всему один и тот же и переживает разные периоды своей неудачно сложившейся любви, любовной связи, лишены общественного интереса. Тонкожурнален и рассказ «Магазин» о   глупой мещаночке Любочке.
    Рукописи возвращаем.
    С уважением по поручению отдела прозы редакции журнала «Знамя».



16.Н.ИВАНОВА, «Октябрь». 15.7.1976 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
   К сожалению, выбрать ничего из присланного Вами для публикации мы не смогли. Рассказы неглубоки по своей проблематике.
   Рукопись высылаем.
   Ст. редактор отдела прозы.




17. А. РУБАШКИН, «Звезда», 13.4.1976 г.
     «Магазин» - попытка рассказа о пустой душе. Автор хорошо видит мелочи быта, подробности. Концовка как бы приоткрывает будущее влюбленной пары. Но о каком-либо характере Юрия вообще нельзя говорить, его просто нет. Люба же вполне ординарная пустышка.  Есть стилистические огрехи. Плохо сказано – «одушевлявшее лицо», нарочито – «пощипывая свои мужские достоинства над верхней губой». Разумеется, ни о какой любви читатель из этого рассказа не узнает. Скорее всего, перед нами фельетон. «Звезде он явно не подходит.
   «Противоядие» - стремление автора раскрыть психологию  героя довольно интересно, хотя и в этой попытке слишком много внешнего. Автор показывает отчужденность людей, случайность многих отношений, но глубинные процессы не затронуты, характеров героев нет. В итоге – здесь скорее зарисовка, свидетельствующая о литературных способностях автора. «Толстому» журналу это вряд ли уместно публиковать.



18. В. ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ, «Путь коммунизма», Бежецк, 5.11.1977 г.
    Уважаемый товарищ Ивин!
    Редакции газеты нужен заведующий промышленным отделом. То, что вы сообщаете о себе, коллектив устраивает. Но, думается, следовало бы показаться у нас, в Бежецке. Заведующий – это номенклатура городского комитета партии, поэтому с Вами должны составить разговор в отделе пропаганды горкома. Если Ваша жена – бежечанка, то Вам, конечно, нетрудно будет навестить нас.
    Что касается стихотворений, то они слишком ученические. Не в том смысле, что они написаны небрежно, с отступлениями от литературных законов, а в том, что в них нет еще Вас самого, нет Вашей темы, а значит и поэтической силы нет.
   Возможно, то, что Вы прислали не самое лучшее. Будем рады познакомиться со всем Вашим творчеством.
   С товарищеским приветом.



19. А. ЛАТКИН, «Тверской бульвар, 25», 14.9.1977 г.
     Уважаемый тов. Ивин!
      Довожу до Вашего сведения, что рассказ Ваш «Мера за меру» значительно ниже по качеству художественного исполнения других работ, которые готовятся для рекомендации в издательство.
     Вот что было определено рецензентами: «… в рассказе  А. Ивина… идея неплохая, но слишком сыро написано. Нужна хорошая правка. Разнобой стилей, стилевая безвкусица.  Нет чувства меры – нагнетание устрашающих глаголов  etc. И вообще много лишнего и претенциозного. Последний абзац вообще не нужен. В таком виде печатать, разумеется, нельзя… etc».
     Подумайте. Может Вам еще поработать над этим рассказом. Или над другим. Ведь у Вас есть совой голос, своя манера писания и т.д.
     Торопиться не надо. Материалы будут приниматься еще месяц, полтора. Так что есть время и подумать, и поработать.
   По поручению редколлегии с уважением.




20. И. ГИН, «Север», 2.11.1977 г.
   Уважаемый т. Ивин!
   Мы прочитали Ваш рассказ «Практикантка» и несколько Ваших же стихотворений.
   И рассказ, и стихи еще весьма слабы и далеки от уровня, когда можно печатать. Извините, что мы пишем так недипломатически прямо: Вы студент дневного отделения Литературного института и, видимо, должны представлять, на каком уровне работаете.
   Ваши рукописи возвращаем.
   Всего Вам доброго.
   С уважением литсотрудник отдела прозы.
    P.S. Что же касается вопроса сотрудничества с нами, то мы всегда готовы принять от Вас добротные работы.



21. Д. УШАКОВ, «Наш современник», 23.11.1977 г.
    Уважаемый Алексей!
    Прочитали Ваши стихи. К сожалению, для публикации ничего выбрать не смогли, поэтому рукопись возвращаем.
     Всего доброго!
     Зав. отделом поэзии.



22. Б. СУДАРУШКИН, Верхне-Волжское книжное издательство, 6.7.1978 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
   Возвращаем Вашу рукопись стихов. Дело в том, что наше издательство принимает к рассмотрению, только те произведения, которые рекомендованы писательскими организациями Владимира, Костромы, Иванова, Ярославля.
 


23. Э. ПРОСКУРНИНА, «Юность», 13.12.1978 г.
   Уважаемый т. Ивин!
   Опубликовать присланные Вами рассказы не представляется возможным, т.к. их литературно-художественные достоинства ниже предъявляемых редакцией требований.
   Отдел рукописей.
уважением ст. редактор.

 


  24. В. ЦЫБИН, Литературный институт, 20.10.1978 г.
   Алексей Ивин любит драму, предел, заостренность, как в стихотворении «Супруги»:
                Так и стынут. Когда же приходит
                Время внутренней смуты и мук,
                Он себя утешает /!/ в работе,
                А она – изменяет ему.
   Но вся беда в том, что драма только намечена. Она еще только обозначена,  только – в замысле, не стала «пьесой», т.е. воплощенным действием.
   То же самое и в стихотворении «Иммортель». Правда прибавляется какая-то беспечная двусмысленность:
                И повеет холодом ветер по-осеннему,
                Листья оголтелые скопом закружит
                (Все равно, что миг, ему, все равно, что день, ему.
                Он бессмертен, Ворон, - Вечный жид).
    Бессмертье птицы смерти – «вечного жида» вряд ли стоило воспевать. К тому же, все это очень приблизительно и слабо.
     На едином поэтическом дыхании написано стихотворение «Затяжные дожди»: «И лист с цветком, слепец с поводырем, туда же, в водосток, в глухой проем».
   Правда концовка этого стихотворения приблизительная.
   Остальные же стихотворения «Зеркальное отражение», «Вопрос», «Уйдя, быть может», «Двое» дальше факта как такового не движутся.
   Всем этим стихам не хватает силы обобщения, лирической, делающей значимыми подробности тяги.               
             


25. И. СЕРГЕЕВА, журнал не указан, 14.7.1978 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Прочитали Ваши новые стихи: «Я плыл…», «Летний вечер румянцем заката…», «Как заблуждался я!..», «Безумный день, ты в трепете забот…» и другие.
   Стихи неровные.  Наиболее интересны: «Выбор» и «Осенней казни не хотел он…» Здесь по-своему увидена природа. Но есть много неточностей. Рифмы плохие, ритм порой сбивается.
   Над этими стихами стоит поработать. Желаем Вам успеха. Смотрите наши пометки. С уважением.



26. Н. МОРГУНОВ, издательство «Современник», 6.5.1978 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Издательство «Современник» рассматривает только первые экземпляры рукописей, отпечатанные через два интервала на пишущей машинке с крупным шрифтом. И еще: у Вас всего 857 строк, а молодежная редакция принимает стихи с 2-х а.л. и более. Если у Вас есть 1400 добротных стихотворных строк, тогда присылайте.
  С уважением мл. редактор редакции по работе с молодыми авторами.



27.П.КОШЕЛЬ, «Дружба народов»,  без даты.
    Уважаемый Алексей Ивин!
    Внимательно и с искренней заинтересованностью прочитали присланные вами стихи. Что-то в них понравилось больше, что-то меньше, но, не вдаваясь в подробное обсуждение их достоинств и недостатков, должны сказать откровенно: наш журнал крайне ограничен в своих возможностях публиковать произведения поэтов, пишущих на русском языке. И потому к произведениям, отбираемым для публикации, предъявляются самые жесткие требования. Таких требований Ваши стихи, к сожалению, не выдерживают.
   Желаем Вам творческих успехов.
   С уважением по поручению редакции журнала «Дружба народов».



28. И. КРУПНИК, журнал не указан («Дружба народов»?), без даты.
      В рассказе А. Ивина словно скальпелем четко «расчленяются» мысли героев, чувства, побуждения, перед читателем достоверный, казалось бы,  психологический анализ отношений людей, впервые встретившихся, вынужденных играть роль счастливых своим новым знакомством (вся ситуация достоверно-житейская: герой – молодой музыкант – приезжает со своей юной женой к ее родителям в деревню знакомиться). Такая психологическая ситуация действительно может заинтересовать, любопытна читателю, тем более, что ощущения героев (прежде всего отношение тестя к новому зятю и отношение брата жены, а затем весь комплекс чувств молодоженов и – к тому же – после такого тяжелейшего дня) выписаны как будто бы резко и правдиво. И характер центрального героя повествования – молодого музыканта – понятен и ощутим, но…
      Но – одновременно – чувство читателя, что перед ним скальпелем препарируют наглядно некую «обобщенную» психологическую жизненную ситуацию, а не «просто» изображают живую жизнь, все время подспудно протестует против того, к а к это все дается в рассказе. Ведь само искусство реалистическое, как известно, почти всегда «прикидывается» совершенно непринужденным, взятой как бы из самой житейской глубины жизни, совершенно естественным. Желая дать настоящее широкое обобщение, оно само никогда «не забывает», что чем точнее и  скрупулезно, во всем достовернее окажутся живые, теплые «частности» изображаемого, тем с большей силой и правдивостью может проступит типичность и настоящее обобщение. И это ведь художественная очевидная внутренняя закономерность.
   Здесь же в повествовании очень многое с самого начала кажется приблизительным, слишком отстраненно рассудочным и «холодным». Поэтому при всей внешней аналитической точности проницания в психологическую суть ситуации – многое оборачивается словно бы «обобщенной» абстракцией.
      «Мелочи»: деревенская бабушка думает о впервые увиденном зяте, что он улыбается, как «неопытная проститутка», герой «забыл» перед этой поездкой (при его-то характере! При его нежелании ехать!), что надо хоть как-то подготовить всех телеграммой, чтобы хоть в чем-то предотвратить, нейтрализовать всю неизбежную неловкость неожиданного появления, да и вообще – неужели до этой «лакмусовой» поездки двое молодых, таких несхожих по домашней среде людей (городской интеллигент-музыкант и девушка – всего лет пять как из деревни) совершенно, ни разу не ощутили, кроме естественных «сексуальных» сложностей, всю трудность неизбежного притирания друг к другу?.. Да быть этого не может.
      Просто все это взято только приблизительно достоверно, взято логически, взято в «чистом виде» для того, чтобы получился здесь наглядный, конфликтный рассказ-обобщение.
   Но именно оттого, повторяю, что взято это в «чистом виде», и получается здесь во многом абстракция, а не подлинное художественное обобщение. Ведь и психологический анализ чувств половины всех героев (той же матери, бабушки, самой Светланы) индивидуально «не окрашен», все идет только логически-аналитически. Но то, что внешне не дисгармонирует, когда изображается психология центрального героя или немолодого тестя, здесь уже оборачивается обнаженной приблизительностью, просто авторским изложением. Отсюда несоответствующие мысли бабушки о «неопытной проститутке» или совершенно безрадостное и сухое описание радости Светланы при встрече с родными местами – стр.2). А чеховские интонации в описаниях «итоговых» раздумий героя («он подумал, что небу все равно, страдает ли он, радуется, жив или мертв…» и т.д. см. стр.25, 29) уже отчетливо выглядят литературной реминисценцией.
   Таково, к огорчению, впечатление от этого неплохо и всерьез задуманного автором рассказа. И жаль, что все-таки приходится констатировать: существенные недостатки рассказа с очевидностью препятствуют его публикации.




29. Н. КОНДАКОВА, «Октябрь», 7.7.1978 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Стихи Ваши прочли. Вынуждены огорчить:  отобрать что-либо для публикации на страницах журнала нам не удалось.
   Рукопись возвращаем.
  С добрыми пожеланиями.
  Зав отделом поэзии.
 


   30. Е. ВИНОКУРОВ, издательство не указано , 10.3.1978 г.
     Алексей Ивин, «Солнце по кругу», стихи
     Молодой поэт Алексей Ивин пишет о любви и о природе, рассуждает о жизни. Его лирическому герою чужды успокоенность и довольство собой, он требует от себя максимальной напряженности чувств. В отличие от некоторых своих сверстников А. Ивин не удовлетворяется общими, «гладкими» словами, он хочет найти и сказать «свое» слово, пусть и шероховатое. Этот «поиск» себя не может не импонировать, хотя пока говорить об серьезных удачах, к сожалению, не приходится.
      Молодого поэта бросает из крайности в крайность.
     То он нарочито, неприятно груб в стихах:
                …Дитя московских подворотен,
                Целуй меня. Противно в  р о т е,
                И с  п о х м е л ю г и  нас в о р о т и т,
                Но не вернет назад. Х а н а!
                Вина хочу. Светает вроде…
                Была вин, да прощена.
   Или:
                И подали стакан хмельного мне,
                Настоянный на сулеме.
                Дерябнул, рукавом утерся я…
То чрезвычайно высокопарен, подчас до пародийности:
                Выхолащивай чувств из бренной груди,
                Будь разумен и строг, как колонна,
                И не думай о том, что уже позади,
                Устремляясь вперед непреклонно. /!/
Или:
                Не люби, не жалей и не слушай.
                Об одном лишь прошу: не терзай,
                Не топчи, не губи мою душу
                И скорей уходи, уезжай…
     Претенциозность, на мой взгляд, главная беда автора: «Человек, долговязый, как угорь, устало вращая глазами, поравнялся со мной и исчез, непрожаренный /?/, в пасти проулка…» («Реакция на 42*С»).
   или:
    «Когда я чувствую, что психика сдает, расшатанная страстностью исканий/!/, беру я с полки томик Montesqieu, или  Montegne`а, или Heine» («Сонет о здоровье»).
   или:
    «Хмель всепрощенья вон! Не надо покаяний И покаянных слов, как снятий со креста/?/. В посудной лавке слон смешон как окаянный /?/. Пусть я тебя любил, душа моя чиста…» («И это все…»)
    или:
    «Люби, надейся, верь в благостыню/?/, иди бессменно со мною рядом. Наш путь да станет в песках пустыни единосущным/?/ цветущим садом!» («Когда не будет…»)
   Часто А. Ивин оказывается на грани элементарной безвкусицы:
   «…Не провижу грядущего час, но бунтует желанье в крови: Да не кончится вечно для нас упоительный пир – пир любви!» («Я не помню…»)
   «Как мне хочется везде идти с тобой, целовать в ночи твои колени, целовать и думать: это ангел послан мне в миру для исцеленья…» («Как мне хочется…)
    «Мы вышли из утробы материнской в зияющий и многоцветный храм…» («Исследователям»)
  Ложной многозначительностью, претенциозной туманностью – вот чем, к сожалению, оборачиваются попытки автора порассуждать о «вечном»:
                Родился человек, совсем не идиот. /?/
                Он ищет в жизни смысл и, может быть, найдет.
                Но если даже там, у  гробового входа,
                Он не обрящет вечный абсолют,
                Себя он стукнет в лоб и скажет: «Тут
                Не замыкается природа» /?/
     Есть в рукописи и разного рода языковые неточности – но не в них сейчас дело. Молодой поэт мучительно ищет себя, бросаясь из крайности в крайность, порою пытаясь встать с ног на голову. Все это, к сожалению, производит впечатление инфантильности… О книге говорить, конечно, рановато.       
               



31. А. ГЕВЕЛИНГ, газета «Смена», Тверь, 16.3.1978 г.
    Отзыв о стихотворениях Алексея Ивина
     Никто, наверное, не возьмется оспорить тот факт, что любое литературное произведение только тогда представляет общественную ценность, когда четко и ясно выражает мировоззрение автора, так или иначе отражает насущные интересы общества, служит им. В независимости от того, положен ли в основу произведения исторический материал или же оно базируется на  актуальных проблемах современности, четкая авторская позиция совершенно необходима. В этом смысле не представляет исключения и лирическая поэзия.
      Да не обидится на меня Алексей Ивин, если скажу, что довольно внушительный цикл его стихотворений почти целиком лежит вне всякого времени и, увы, порою вне здравого смысла. Попробуем разобраться хотя бы в стихотворении «В дорогу», имея в виду, что дорога для поэта всегда в какой-то степени программа.
     Некто «яремный бард, архангел кочегарен, друг Гиппонакта, он же и мессия» обрел  сегодня подаренный Парками «день скорби».
      Ну, прежде всего несколько попутных замечаний. Явление мессии, по христианской и иудейской религии, предшествует концу света. Мессия не может быть архангелом – не тот чин. «Архангел и мессия» никак не может быть «другом Гиппонакта» (6 век до нашей эры) – налицо типичный анахронизм.  Парки ему ничего подарить не могут, ибо это стопроцентные римлянки. Грек мог иметь дело только с Мойрами.
     «Что ж, Гиппонакт, подкидыш Аполлона, идем перипатетиковать землю…» Если глагол образован от существительного «патетика», то орфография требует сказать «перепатетиковать». Если же это что-то другое, то словари перед этим словом бессильны. Неологизм крайне неудачен.
     Видимо, все же здесь «патетика». Но ведь Гиппонакт – сатирик, а не одописец, с какой стати ему заниматься не своим делом? И почему это нужно делать в день скорби? «Я тоже стар, мне завтра 22». Сказано без тени иронии и без подспудного смысла. В этом возрасте старыми считаются собаки.
      В середине стихотворения после фразы «Ему сегодня Парками подарен день скорби» написано: «Ну, а ты ликуй, Россия, ликуй, пляши, горланствуй в этот день!»
     Это уже серьезно, это требует размышлений. Если этот невразумительный «день скорби» носит характер сугубо личного свойства, то как можно соотнести столь малое со столь большим (яремный бард и Россия)? Какое имеет отношение одно к другому? Почему вообще возникла необходимость упоминать Россию? Но коль скоро она упомянута и чуть ниже возникла личность лирического героя, нашего современника («я тоже стар…»), стало быть, читатель вправе понять, что «перипатетиковть землю» значит привнести новую патетику России, ибо ничего другого конкретного в стихотворении не значится. Тогда позволительно спросить: что это за патетика, которую призван утвердить сатирик да еще древнегреческий, да еще в день скорби? И почему лирического героя не устраивает та патетика, которая, по его мысли, должна уйти и уступить место другой?
      В литературе ничего не делается «просто так», любая малость требует к себе пристального внимания, так как несет в себе концентрированную мысль, ярковыраженное чувство. А. Ивин пытается размышлять в стихах, но делает это так, что порою ничего понять невозможно. Его влечет оторванная от реальности символика («Свобода», «17 июля», «Абсолют» и т.д.), некие абстрактные размышления, а то и вовсе принимается он за библейские сюжеты вроде притчи об Иове, человеке из земли Уц. Ничего вразумительного не сказано им и в стихотворении о Прометее.
       Пожалуй, только два стихотворения – «В исступлении разевает рот» и «Детство» - можно признать заслуживающими внимания: первое за четкую разработку мысли и композиционную стройность, второе – за интересную образность, помогающую создать эмоциональную картину окружающего мира.
      А. Ивин – определенно человек не без способностей, но без дисциплины мысли невозможны композиционная и логическая завершенность, эмоциональная правда произведений. Дисциплинировать же свою мысль автор или не хочет или не может.
   Хочется похвалить Алексея Ивина за поиски новых форм, некоторые из них приводят к неплохим результатам («Падали ели…»). В заключение искренне желаю автору усердной работы над словом, общественно значимых тем, отрешения от ложного пафоса и ложной символики.



32. И.  ИНОВ, «Нева», 7.4.1978 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Словесный антураж уводит в сторону и от темы, и от Времени. В стихах о детстве есть привлекательные строки, но они, как земляника, - врассыпную!
   Напечатать стихи мы, к сожалению, не сможем.
  С уважением редактор отдела поэзии журнала «Нева».



33. А. ЩУПЛОВ, «Молодая гвардия», 31.3.1978 г.
 Уважаемый товарищ Ивин А.
   Присланные Вами стихи редакцию альманаха «Поэзия» не заинтересовали, опубликовать их не представляется возможным.
   Редактор альманаха «Поэзия».
   


34. В. ПЕРЕЛЬМУТЕР, журнал не указан, 10.7.1978 г.
     Уважаемый тов. Ивин!
     Над стихами, которые Вы нам представили в своей подборке, предстоит еще долго и упорно работать прежде, чем они смогут  называться таковыми. Пока еще это очень сырой материал, как с точки зрения формального, так и смыслового оформления.
      В стихотворении «Пессимисту» Вы утверждаете, что «человеку  одно назначенье» /…/ «Он обязан по праву рожденья Жить и строить, строить и жить». Ваше право так думать, но хочется предостеречь от характерной для Вас тенденции: не стоит зарифмовывать прописные или массовые истины  поэзии это не поможет.
     В стихотворении «Вопрос» Вы настолько  отдалились от сути, - занялись, что называется, «живописанием», - что сам вопрос становится в стихотворении неуместным. Если уж Вы в подтексте подразумевали    человеческие свойства, то надо было ненавязчиво ввести это красной нитью в ткань повествования, а Вы вместо этого проводите параллель просто между природным и бытовым – «И дождь над полем, тих и светел, скворчит, как жир в сковороде» - тем самым подводя читателя к чему угодно, но только не к вопросу: «чего ты хочешь от меня?» Подобные приемы передачи чувств и мыслей через атрибуты природы довольно часты и в русской поэзии укоренились прочно, но в данном случае Вы не сумели справиться с материалом.
      В стихотворении «Осенней казни не хотел он» то ли случайно, то ли специально, но у Вас получается следующее: гусеница обернула тело листом и он (лист) погиб «один среди зеленых братьев» и Вы утешаете несчастный лист тем, что он, «пожухлый, встрепенется и к небу бабочка взлетит». Так? Не обидно ли быть на месте такого листа: им воспользовались в корыстных (пусть даже и возвышенных) целях и вы оставляете листу возможность утешаться тем, что он вообще пригодился?.. Но ведь и на дереве, будучи зеленым, он как будто находился при деле?..  И к тому же непонятно какое время года Вы имеете ввиду: сначала – «осенней казни…»,  и затем – «среди зеленых братьев»? Отбор не должен быть случайным, тогда уж не среди зеленых, а каких-то иных…
      Очень невнятно написано стихотворение «Летний вечер румянцем заката», с претензией на красивость. Стихотворение «Стройотряд «Викинг» - пока только дневниковая запись, не имеющая отношения к поэзии. То же самое можно сказать и о «Несостоявшемся свидании», которое к тому же слишком личного порядка. Возможно, это дорого  Вам и понятно, но выше констатации фактов вы не поднимаетесь, очевидно, надеясь, что они – факты, события – сами за себя скажут. Но они ничего не говорят, т.к. отобраны случайно и ничего не проясняют.
     К сожалению (зачеркнуто), Мы ничего не смогли отобрать для публикации на страницах нашего журнала.
  Желаем успехов!
   Рукопись возвращаем.
  С уважением литсотрудник отдела работы с молодыми авторами.
   



35.М.ЧЕРНЫШЕВ, «Волга», 20.5.1978 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Присланные Вами стихи предлагались вниманию редколлегии журнала, но не получили единодушного одобрения.
   Рукопись возвращаем.
   Всего доброго.
   С уважением  отдел поэзии.



36. И. СЕРГЕЕВА, журнал не указан, 16.3.1978 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Редакция ознакомилась с присланными Вами стихами: «Голгофа». «Иов», «Лабиринт», «Рождение» и другими.
   Стихи -  на хорошем поэтическом уровне, но к сожалению, по интонациям и темам скорее подходят для книги, нежели для журнала. Для публикации ничего отобрать не удалось. Если у Вас  имеются стихи, более широко отражающие жизнь и мир современника – присылайте. Желаем Вам успеха.
   С уважением.



37. А. РУДЕНКО, «Москва», 4.4.1978 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Редакция журнала «Москва» рассмотрела Ваши стихи. Есть отдельные удачные строки. Однако, в каждом стихотворении много недоработок стилистического характера. А  порой Вам изменяет вкус. Иначе нельзя объяснить такую строку, как «Родился человек, совсем не идиот»… Потом, извините, но Ваши «божественные» мотивы («Матерь божья, скорбя о скитальцах, белым облаком взор мой окутай…» и т.п.) воспринимаются как вычурность, как «поэтизмы»…
   Отобрать что-либо для публикации нам не удалось.
   Рукопись возвращаем. Литконсультант.




38. Г. КОРНИЛОВА, «Знамя», 6.5.1978 г.
    Уважаемый товарищ Ивин!
   Опубликовать Ваши стихи в журнале «Знамя» не сможем. Если Вы читаете наш журнал, то легко поймете: по характеру своему Ваша подборка никак не «знаменская». По давно сложившейся традиции наш журнал публикует стихи иного плана: с тематикой гражданской, военной. Цикл лирических стихов целесообразно предложить в такой журнал как «Новый мир» или «Юность».
   Желаем Вам успеха.
   Рукопись возвращаем.
  С уважением по поручению редакции журнала «Знамя».
   P.S. Постскриптум публикатора:
   Галина Петровна Корнилова «исправилась», опубликовав несколько моих рассказов в журнале «Мир Паустовского». Замечательная женщина!
   



39. В.  ЦЫБИН, Литературный институт, 18.4.1978 г.
   О творческой работе студента 2-го курса Алексея Николаевича Ивина.
   Поэзия с ничего не начинается, она сначала живет в сердце, а превращается в замысел. И все равно этого мало для ее рождения.  Нужен неожиданный излом судьбы ли или самой драматической мысли. У Алексея Ивина стихи пишутся без паузы между творчеством и замыслом. Вот почему в них так много подробностей не годных, сопутствующих, а также довольно книжных аналогий:
Этот дом на Голгофу похож.
Жду, что стены раздранные /?/ треснули.
Глас. Смятенье. Духовная дрожь.
И воскресну, воскресну…
Воскресну ли?
А вот другое стихотворение «Мурлыка», где молодой поэт попытался проникнуть в состояние кота: «Я вот, положим, не трус… Если, бывало, дерусь, в хвост меня треплют и в ус, но я не ною». Сюжет здесь голый, ограничен простым изложением. То же самое можно сказать и о стихотворениях «Вита Нуова», «Броуновское движение», «Летим – о, да! – летим!» и «Сферу кругом облетел». В них преобладает рассудочное созерцание, в котором гибнут отдельные удачи: «В швах, когда небо штормит, ветер вселенский свистит».
   В стихах А. Ивина нет отстоявшейся организующей силы. В этом истоки и основных неудач молодого поэта.
 


 40. В. КАМЯНСКИЙ, «Калининская правда», Калинин, 17.4.1978 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
   Содержание и поэтические качества Ваших стихов редакцию не заинтересовали, напечатаны они не будут.
   Литконсультант.



41.  В. КАРПЕНКО, А. ВОЛОБУЕВ, издательство не указано, 18.6.1979 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Мы прочитали и отрецензировали Вашу рукопись «Зеркальное отражение». К сожалению, одобрения она не получила, в ней мало добротных, пригодных к публикации стихотворений.
   Рукопись возвращаем. Прилагаем рецензию В. Саркисянца, которая, надеемся,  поможет Вам в дальнейшей творческой работе.
   С уважением
    Зав. молодежной редакцией, ст.  редактор.



42.В. САРКИСЯНЦ, издательство не указано (вероятно, «Современник») , 2.2.1979 г.
      Рецензия. Алексей Ивин, Зеркальное отражение, стихи
     Говорить о стихах Алексея Ивина трудно. Не тот случай, чтобы рассуждать, радоваться или огорчаться по поводу удачных или неудачных эпитетов, метафор, сравнений. Признаюсь откровенно, мне стоило больших усилий хоть как-то приблизиться и попытаться понять тот внутренний мир, которым поэт живет и который старается выразить словом. Не смею утверждать, что это удалось даже в малой степени.
     Рукопись напоминает экспериментальную лабораторию – идут опыты, ведется непрерывный и неустанный поиск…   Не имея конечных результатов, в данном случае художественной завершенности, нельзя быть уверенным, что понимаешь и истолковываешь автора так, как бы ему хотелось. Но, как говорится, сей факт не есть вина читателя. Есть и несомненные вещи – одаренность и поэтическая смелость автора, оригинальность его мышления, явное тяготение к филосовской лирике.
       Филосовская лирика составляет значительную часть рукописи, поэтому о ней речь в первую очередь. Я уже говорил, что анализировать стихи А. Ивина весьма затруднительно, и, к сожалению, сложность восприятия и понимания его произведений зависит не от сложности филосовских откровений автора, а от вычурной манеры выражения. Попытка афористичности, туманная символика, стремление к лаконичности – одним словом, умышленная концентрация мысли и чувства на «минимальном пространстве», создают ореол таинственности и загадочности, и тот невидимый, но весьма ощутимый барьер, который читателю не преодолеть.
Сферу кругом облетел.
Непоправимый удел.
Радужный мыльный пузырь
Вглубь безграничен и вширь.
Свой разрывая покров,
Мысль распирает нутро.
В швах, когда небо штормит,
Ветер вселенский свистит.
Некто, не добрый, не злой,
Дыры латает иглой.
В отличие от читателя, который, наверняка, не станет заниматься расшифровкой этой криптограммы, попробуем разобраться, о чем тут речь. Допустим, что мятущийся дух поэта облетел вокруг планеты Земля, иными словами, поэт исходил родную планету вдоль и поперек, и не найдя гармонии, «страны любви и радости», ужаснулся бренности земного бытия. Вероятно, отсюда – «непоправимый удел»… Но далее следует «радужный мыльный пузырь». Радужный – значит сияющий, переливающийся всеми цветами радуги, и, естественно, радующий глаз, никак не вяжется с «непоправимым уделом». Автор может возразить, что хотел сказать о радужности чисто внешней. Но следующая строка решительно возражает – «вглубь безграничен и вширь». Еще позволю добавить, что в данном случае двух измерений не достаточно, и что мыльные пузыри каких бы они размеров не были, границы имеют. И, возможно потому, что автор частенько  забывает о «границах», происходит та удивительная неразбериха, которую мы наблюдаем в этом стихотворении. И непроизвольно, помимо воли автора, значительная часть стихотворений выглядит манерной, умозрительной и косноязычной.
     Внимательное прочтение рукописи позволяет сделать заключение, что автор очень впечатлительный, легко ранимый человек, переживший и, возможно, переживающий по сей день глубокую человеческую драму. Во всяком случае, разлад его внутреннего мира с миром внешним очень заметен, и об этом свидетельствуют его настойчивые поиски «страны любви и радости». Поиски эти высокогуманны и особенно приятны тем, что он ищет не только для себя, а для всех людей, живущих на земле.
     Не смею утверждать, но мне показалось, что А. Ивин хорошо знаком с поэзией Николя Заболоцкого. Мое предположение особенно ощутимо в стих. «Переплетенный хитрым кружевом»(стр.49), где в  неумолимой последовательности скворец съедает паука, скворца потрошит кровожадный ястреб, а сам ястреб становится добычей охотника. И мне думается, что вечные и порой неразрешимые проблемы земного бытия, «природы вековечная давильня»,  повергли автора в состояние растерянности, испуга, или еще точнее,  по его собственному выражению, в состояние «паралича».  В таком вот состоянии Алексей Ивин обратил свой взор в небо, после чего «дух» поэта покинул земные пределы и устремился в просторы мироздания.
                … Я на небо взглянул.
                Какая мысль мой поразила разум!
                Оттуда пробивался звездный гул
                И громом опрокидывался наземь.  (стр.53)
                Мысли в беге неустанном
                Облетали небосвод. (стр.44)
                И плач в поднебесье взлетал
                И там отраженный витал. (стр.26)
                А дух себя не обретет
                И продолжает свой полет
                Меж небом и землей (стр.47.)
     Пока «дух» поэта мечется меж небом и землей, возвратимся на нашу милую планету, которую А. Ивин с его космической масштабностью ярко и сильно воспел в стих. «Весна» (стр.29.)
Захлебываясь ветром,
ошалелый
                под своды зеленеющих лесов
я уходил,
и ярко голубело
все небо
до обоих полюсов.
«До обоих полюсов» - впечатляет. Образ работает на полную мощность.
      В одаренности Алексея Ивина сомневаться не приходится. Он видит подснежник, цветущий в талой луже, оледенелую ветку, мечущуюся, как рука, в окне, он смело берет в одну руку Солнце, в другую Луну, чтобы осветить мрак и вырастить «цветы добра». Но почти всегда рядом с подлинными крупицами поэзии соседствуют случайные, проходные слова и образы. Вкус частенько подводит А. Ивина. В цитируемом мной хорошем стих. «Весна» можно встретить и «гробы», и «паралич».
      Производственная и гражданская тематика, представленные в рукописи стихотворениями «Наставник» и «Свобода» удивляют своей примитивностью, банальностью и пошлостью.
      В этой связи, мне думается, сегодня об издании рукописи речи быть не может. Пока идет эксперимент. Будем ждать того часа, когда «дух» поэта возвратится из странствий по Вселенной, а сам поэт поймет, что «страну любви и радости» можно найти только на нашей родной, милой, грешной Земле.            



43. В.  ЦЫБИН, Литературный институт, 26.3.1979 г.
   Читая стихи А. Ивин, угадываешь отдаленное эхо чужих влияний, «отзвуки» блока, Пастернака и других
   Вот он пишет:
                Единый я, но тот во мне, кто зверь,
                Он восстает внутри неукрощенный,
                Он разрушает разума границы,
                И я его боюсь…
     Здесь идея стихотворения не воплощена в память переживания, в его историю – эти стихи отвлеченные, в них есть некая отстраненность, как, впрочем, и в стихотворениях «Жизнь грустная». «Завтра» и «Собиратель», где на площади из четырех строк автор ухитрился «разместить» несколько архаизмов – «лоно», «взыскующим взором», «душой восскорбел». Этим «высоким штилем»  пронизаны все стихи цикла.  Это опасно.
   Я призываю А. Ивина к полноценной ясности.         
 



44. Л. ЛЕВИНСКИЙ, «Аврора», 17.7.1979 г.
    Здравствуйте, Алексей!
   Рассмотрели Ваши стихи. Отобрать для журнала ничего не удалось.
   В новой подборке ощущается (по сравнению с прежними Вашими стихами) одна существенная утрата: они менее музыкальны, интонационно беднее. А от этого – скованнее. Бойтесь этого. Держитесь за свою интонацию. Без нее стихи вянут – пропадают…
     С уважением редактор отдела поэзии.
               Привет Вам от С. Покровской.



45. Е. ПОПОВ, «Аврора», 8.6. 1979 г.
   Уважаемый Алексей!
   Внимательно прочитали подборку Ваших стихотворений.
   Для нашего журнала, к сожалению, отобрать ничего не удалось.
   Всего вам наилучшего. По поручению редакции литконсультант.



46. С.  ПОКРОВСКАЯ, «Аврора»,  18.12.1979 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
   Заинтересоваться можем, напечатать – нет.
    Наверное, поете свои стихи под гитару? Ритмы у Вас самодеятельно-песенные.
     Всего хорошего.
     Литконсультант.



47. С. ПОКРОВСКАЯ, «Аврора», 1.3.1979 г.
    Уважаемый Алексей!
   Мне понравились Вши стихи. В них безусловна не только искренность, но и литературное умение, и довольно тонкое чувство слова. Хотя ощутима и некоторая их вторичность.
   Хотелось бы для продолжения разговор знать о Вас – кто Вы и что. Что делаете, давно ли пишете? Надеюсь, что сроки нашей переписки сократятся.
   Всего доброго. Пришлите новых стихов.
   Литконсультант.



48. И.  МУРАВЬЕВА, «Аврора», 14.2.1979 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
   Напечатать Ваш рассказ не можем: он расплывчат, лишен внутреннего смыслового стержня и сделан психологически поверхностно, хотя задуман именно как рассказ психологический.
    С уважением литконсультант.



49. Л.  БАРАЕВ, «Сельская молодежь», 6.1.1979 г.
     Уважаемый товарищ Ивин!
    По поручению редакции я ознакомился с Вашей рукописью.
     К сожалению, рекомендовать «Пришел и ушел» для опубликования мне не представляется возможным.
   Пожалуйста, извините за огорчительное известие.
    Вашу рукопись я передал тов. Б.П. Ряховскому; надеюсь, он сообщит Вам об окончательном решении редакции.
     На мой взгляд, Вы прислали своего рода «заготовку», нечто вроде начала «дискуссионного» рассказа. По-видимому, ненапряженный и даже не совсем явственный спор, намечающийся между Александром Степановичем и рассказчиком, будет иметь достаточно интересное продолжение? И в нем, этом продолжении, примет участие Нина. И другие люди, скажем, ее односельчане. Есть такое предчувствие.
      А пока Ваши литературные способности не получили сколько-то ощутимого разворота. Автор, ограниченный рамками сжатого этюда, вынужден действовать с помощью деталей-намеков (среди них есть и весьма симпатичные, не лишенные тонкости, скрытого смысла).
     Искренне надеюсь, что вы порадуете редакцию новыми, более «полнометражными», что ли, работами. Более завершенными. По крайней мере – дающими поводы для последовательного литературно-критического разбора. Вы – в этом нет сомнения – можете писать гораздо лучше, я бы даже сказал, мощнее.
  С уважением, пожеланием творческих успехов литконсультант.




50. К. КРЫЛОВ, «Путь коммунизма», Бежецк, 28.5.1980 г.
     Алексей Николаевич!
   Сейчас у нас нет ни одной вакансии. А принимать работника на время отпуска не полагается по фонду заработной платы.
   Поэтому к сожалению пригласить Вас на работу не можем.
   Редактор.



51. В. ЕЛЕСИН, «Красный Север», 12. 8.1980 г.
   Дорогой Алексей!
   Думаю, что рассказ «Запруда»   мы сможем опубликовать, во всяком случае, не обнадеживая вас, сообщаю, что буду готовить его к печати, но скорой публикации ждать нельзя, т.к. примерно, три  «литстраницы»  уже скомплектованы.
   Всего доброго!
   Зав. отделом культуры.



52. И. ГИН, «Север», 22. 9.1980.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Мы не торопились с ответом и дали членам редколлегии прочитать Ваши рассказы «Кремнистый путь», «Дети – цветы жизни»  и «Триединство». К сожалению, ни одна вещь не набрала необходимого для публикации числа голосов. Возвращаем рукопись.
   Всего доброго.
   Литсотрудник отдела прозы.



53. Е. РАПОПОРТ, «Литературная учеба».  14.9.1980 г.
    Здравствуйте тов. Ивин!
     По поручению редакции журнала «Литературная учеба» я внимательно ознакомилась с Вашими стихами. К сожалению, на мой взгляд, большей частью стихи вам не удались. Достоинством Ваших лучших работ является не совсем обычная стихотворная интонация, близкая к иронической поэзии. Но Вам, к сожалению, в некоторых случаях изменяет чувство меры и тогда у Вас в стихах появляется некоторое манерничание, некая поза с оттенком фамильярности: «Да, уволь меня, милая блошка… удавлюсь или втюрюсь в другую… лучше  втрескаться…» и т.п. Иногда у Вас происходит смешение слов разных по своей стилевой окраске, что так же наносит вред стихотворению; Например, хорошее начало в стихотворении «В нашей маленькой любви мы дошли до отчужденья», а дальше идет неуместно-надуманное: «что же делать се ля ви!...» или в другом стихотворении «Обвинение» Вы в предпоследней восьмой строфе сбиваетесь на неоправданный в данном контексте «высокий» стиль, который не дает желаемого шутливого и вместе с тем, может быть, серьезного эффекта; «Если  вы сохранили стыд, внемлите, что глаголет обиженный пиит». Старайтесь избегать в своих стихах слов подобного рода: «втюрюсь, втрескаться» и тут же «глаголет». На общем фоне подборки больше остальных, на мой взгляд, Вам удались стихотворения  «Настроенный лирически» (кроме нескольких строк), «Открылась лесная поляна», «Абсолют». Эти стихи наиболее цельно прописаны, в них нет тех недостатков, о которых шла речь выше. Вот все, что можно сказать по Вашей подборке.
   Рукопись возвращаем.
   Желаю вам всего доброго, рецензент.



54. Е. ПОПОВ, Л. ЛЕВИНСКИЙ, «Аврора», 20.10.1980 г.
   Уважаемый т. Ивин!
   Рассмотрели Ваши стихи. Для журнала отобрать ничего не удалось.
   Вы очень замыкаетесь в своем маленьком мире. Для читателя же Ваших стихов он оказывается не слишком интересным. Нет в этих стихах внутреннего напряжения, единого дыхания, без чего такие стихи просто не могут существовать. Оглянитесь вокруг…
   С наилучшими пожеланиями литконсультант.



55. В.  ХАРЧЕВ, «Работница», 15.8.1980 г.
   Дорогой товарищ Ивин!
   По поручению редакции я внимательно прочел подборку Ваших стихов. Судя по всему, в поэзии Вы человек не случайный. Стихи озарены мыслью, ищущей и беспокойной. И слово Вам послушно. Но Вы, на мой взгляд, еще не нашли ни себя, ни своей темы.
   В нескольких стихах Вы говорите о своем сокровенном желании: «О, как хотелось бы сейчас упасть в траву!» «Запнуться и упасть в ромашковый ковер»… Тема эта стара, как мир. Вспомните некрасовское: «Если б нас сейчас пустили в поле, мы в траву попадали бы спать». И сейчас эту тему эксплоатируют  десятки поэтов, с городской пропиской.  А чего бы казалось проще – собрал чемоданы и поехал в деревню. Так что тема-то оказывается искусственная, надуманная.
   И еще Ваша постоянная тема – мир страшен. Я не берусь Вас переубеждать. Хочется верить, что идет это не от убеждений, а от настроений, может быть, от жизненных неурядиц. Может быть, в такие минуты следует обратиться к великим жизнелюбам: к Пушкину, к Омару Хайяму. Они тоже прожили нелегкую жизнь, но мир воспринимали, как праздник, как пир, хотя видели, не закрывали глаза на трагическое. А у Вас страшен не только мир людей, но и мир природы. (Это в стихотворении о седом и бескрылом вороне, похожем на ворона Эдгара По).
   Конечно, эти темы не для «Работницы».  А писать Вам стоит. Обязательно.  Если будет новая подборка, буду рад прочесть. И напишите, пожалуйста, о себе. Может, помогу, хоть добрым советом. Рукопись, выполняя Вашу просьбу, не возвращаем.
   Всего вам наилучшего!
   Литературный консультант журнала «Работница».



56. Н. ДМИТРИЕВ, издательство «Молодая гвардия», без даты.
   Рецензия на рукопись стихотворений А. Ивина
    История литературы знает много примеров того, как поэты от чрезвычайно усложненных ранних поэтических опытов приходили к выстраданной простоте, к простоте пушкинской. Вероятно, в этом есть какая-то закономерность. Таков путь Есенина, Заболоцкого, Пастернака, в какой-то мере Блока и Маяковского.
    Причем, иногда «сложность» ранних стихов оборачивалась при ретроспективном авторском анализе лишь недостатком мастерства, неумением сформулировать мысль или обозначить чувство кратко, точно и определенно. А порой это затуманивание или организация нестройной толпы образов, точнее, организация нестройности было лишь приемом, призванным прикрыть пустоту.
    Последнее относится не к перечисленным мастерам, а к ранним стихам поэтов менее масштабных.
    Мне кажется, что в некоторых стихотворениях А. Ивина происходит драпировка бессодержательности мнимой сложностью.
   Рассмотрим, например, стихотворение «Не станем сожалеть»:
                «Не станем сожалеть. Казалось, жизнь сулит
                Любовь без берегов и счастье без предела,
                Но время сморщилось, пространство поредело,
                И неподвижная материя скорбит.

                Не станем сожалеть. Огонь расшевелим
                И сядем рядышком;  он, как и мы, закован,
                Всепожирающий, он тоже пилигрим
                От вспышки спичечной до пепла голубого.
 
                Как сад цветет, зимы не прозревая,
                Как лепят саклю на скале отвесной –
                И так же просто, так же бессловесно
                Люби, люби, люби меня, родная».

   Мысль стихотворения, в общем-то, понятна: все проходит, все в конечном счете смертно, и поэтому надо жить и ценить все живое, смертное. Но можно ли понять автора, когда он утверждает, что материя неподвижна. Ведь движение – форма существования материи, следовательно, неподвижной материи просто быть не может. И никакой поэтической вольностью это утверждение оправдать нельзя.
     Сморщенное время и поредевшее пространство – тоже довольно произвольные изыски. Эпитеты можно поменять местами, и вряд ли что от этого изменится.
     Стихотворение «За порогом» близко по задаче к вышеразобранному, но выгодно отличается от него боле точным рисунком, большей определенностью. Все-таки, фраза «мутными глазами обшаривали истину»  мне не нравится. Опять какая-то претенциозность и надуманность. Вот Юрий Кузнецов, считающийся одним из самых сложных современных поэтов, сказал о том же, о чем попытался сказать автор в двух стихотворениях:
                «Когда-нибудь и солнце, потухая,
                Мелькнет последней искрой – и навек.
                А в сердце… В сердце жалоба глухая,
                Человека ищет человек».
     Это последняя строфа стихотворения.
     Мысль та же, но выражена она просто, лирично и без претензий.
     В других стихотворениях подборки – недостатки самые разные. Укажу на некоторые из них.
      В стихотворении «Исследователи» есть такая строфа:
                «Мы взмыли ввысь с ладоней материнских
                В зияющий и многоцветный храм,
                Как ночью от костра взмывают искры,
                Немым миганьем салютуя нам».
      Не очень ловкое сравнение. Если его несколько упростить, получится следующее:  «… мы взмыли… как взмывают искры… салютуя нам…»
   Трудно понять и принять то, что привет Земли – это «простейшая из истин (?)».
   Стихотворение «Взбежать по круче» малосодержательно, эскизно. То же можно сказать и о «Романтическом пейзаже».
    Из предложенной подборки положительно хочется отметить стихотворение «Детство». Вот отрывок:
                «Желтым зайчиком играя,
                Солнце прыгает по спальне.
                Ветер занавес колышет
                И пчела гудит в саду.
                В поле крохотный кузнечик
                Мастерит внучатам скрипку,
                С одуванчиковой вышки
                Прыгнул маленький  десант…»
     В этом стихотворении наблюдаются поиски автором других средств художественной выразительности.
      Существует мнение, что нет хороших и плохих стихов: есть хорошие и плохие поэты. При всей спорности этого утверждения, в нем есть доля истины. У истинного поэта, при всех поисках и метаниях, есть нечто магистральное, что продиктовано ему его душевным складом, пристрастиями, характером, темпераментом. «Издержки производства» у такого поэта ему порой просто необходимы.
     А. Ивин сейчас весь в поиске. У автора еще нет «лица необщего выражения», но сам факт поиска – свидетельство серьезного отношения к творчеству. Хочется верить, что автор отыщет тропинку к себе, неповторимому.
    По поручению издательства «Молодая гвардия» член СП СССР.




57. Е.Н. ЕРЕМИНА, издательство  «Молодая гвардия», 20.3.1981 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Мы прочитали Вшу поэтическую рукопись, адресованную в альманах «Истоки». К сожалению, выбрать стихи для печати не удалось.
    Рукопись возвращаем с рецензией литературного консультанта члена СП СССР поэта Н.Ф. Дмитриева.
   Всего доброго.
  Редактор редакции по работе с молодыми авторами.



58. Ф.Г. БИРЮКОВ, Литературный институт, 13.2.1981 г.
  О дипломной работе «Алексея Ивина «Кремнистый путь».
      Пять рассказов А. Ивина посвящены жизни одного и того же героя, они обозначают этапы на пути человека, обладавшего в детстве хорошими задатками, но постепенно превратившегося в бездушного эгоиста. «Кремнистый путь» поэтому можно считать повестью, а рассказы – отдельными главами.
       Автор исследует тип холодного скептика, докатившегося до цинизма. Начинается с того, что герой рассказов Гурий Гаранин мальчиком сажает черемуху около избы в палисаднике. Мечтает посадить рядом елку, березу, можжевельник, рябину и другие, ухаживать за ними. А заканчивается повествование сценой судебного развода с женой. Герой отказывается от жены, дочери, отворачивается вообще от людей.
   Кто же виноват? Когда начались извращения характера, духовное опустошение?
   Автор очень верно судит о том безобразном, что существует у нас в некоторых семьях, где чаще всего отец, а иногда и мать, порой  -  оба ведут себя аморально, пьянствуют. Ссорятся, дерутся, развратничают, не хотят видеть, как это отражается на детском восприятии. Гурию хочется уйти из родной семьи, от диких сцен – «хватит, насмотрелся он на этих взрослых, все они какие-то злые и безжалостные» /12/.
     Такие дети рано познают тайны отношений между мужчинами и женщинами. Уже в шестом классе – пишет Алексей Ивин – некоторые ребята начинают играть с девчонками в мужа и жену. Сопутствует этому развязность манер, огрубение чувств, жаргон: телик, дрыгоножество, фиг тебе…
      К семнадцати годам Гурий становится одиноким, свирепым, морально неустойчивым. Он то высоко возносится в своих мечтах, пробует попасть в университет, то накануне экзамена проводит ночь с Инной – женщиной легкого поведения. Неудачи еще больше озлобляют его.
      В семейной жизни со Светланой повторилось то самое, что было между его родителями, нет счастья, нет согласия, ссоры, придирки из-за мелочей.
        Алексей Ивин ставит и исследует большую проблему современности. С его повестью надо считаться прежде всего потому, что она актуальна, что автор именно исследует тревожное явление, обнажает сущность.
      Но художественное решение не всегда находится на желаемом уровне.
       В повести много той сочиненной философии, которая, как видно, должна, по намерению автора,  углубить характер Гаранина да и в целом содержание. Но трудно представить, чтобы шестиклассник Гурий так рассуждал о сверстниках: «Будьте счастливы! Я хотел вам помешать, но теперь я знаю, что надо быть спокойным, естественным и умудренным, как этот лес»/21/. Или хотя бы уже семнадцатилетним: «Что ж, когда возможно, что из прихоти единиц гибнут миллионы, - мне надо оставаться в уверенности, что я живу для познания и совершенствования? Читая Шекспира, Эйнштейна и гуляя по Луне, – что же, я тверд, как железобетон? Не во мне ли минута познания и увлеченности чередуется с тяжкими сомнениями?»  /64/
     Такого несоответствия довольно много, философия становится придуманной. Делается
это, как мне представляется, под стиль Льва Толстого, даже фраза строится по его образцу. Текст теряет свою оригинальность.  И это плохо, конечно.
       Автору следует обратить внимание на  обнаженность и рассуждений, и сцен, касающихся секса. Тут и насчет «сплошной вакханалии», «дикой страсти», «осатанелости», «постельных поз», «вампирских поцелуев»…  много такого, чему позавидовал бы сам Арцыбашев.
      Алексей Ивин захватывает и тему советской деревни. Отрадного в его картинах ничего нет. Гаранин определяет: «Идиоты, и тесть, и теща, и все семейство, - не могут выморить мух!.. Все семейство – сплошь дерьмовое, грязнули и замарашки». Положим, рассуждает озлобленный мещанин. А что обо всем этом думает автор? Создается впечатление, что и он нелестного мнения о деревенском труженике, его интеллекте, нравственности и опыте.
     Словесная ткань произведения тоже пока далеко не совершенна.  О необязательных рассуждениях я уже говорил. Кроме того, много штампованных фраз, вроде: «сердце, бешено стучащее в груди»/93/, «расплавленной лавой изливалась ненависть к сыну»/17/; канцеляризмов: «хотящий себе счастья через осуществление стремлений»/34/; «перестала бы угрожать вероломность обнаружения своей неполноценности»/53/; «взяла на себя всю инициативу знакомства»/71/; красивостей: «обнять в душевной экзальтации и небо и землю»/50/, «все эти противоречивые мысли и чувства, из которых он не дифференцировал и десятой доли, забушевали в нем»/77/, «Гаранин симулировал спокойствие»/80/, «Он был из тех людей, которые стремятся к гармонии, не обладая ею внутри себя»/99/.
     Мой совет Алексею Ивневу: написанное им следует рассматривать как предварительный черновой вариант, если речь зайдет о публикации. Надо еще много работать и над сюжетными ситуациями, страдающими порой упрощенным решением, и над стилистикой. Советую дать другое название: «кремнистый путь» - слишком напоминает Лермонтова, а в смысловом содержании – прямо противоположное.
     Дипломную работу можно зачесть.



59. Ф.Ф. КУЗНЕЦОВ, первый секретарь МО СП СССР, без даты.
        За творческой судьбой Алексея Ивина я наблюдаю давно, складывается она непросто. Родился в 1953 году на Вологодчине, близ старинного русского городка Тотьма, закончил десятилетку, работал слесарем, кочегаром, корреспондентом районных газет, в 1981  году  закончил Литературный институт и занимался литературной работой уже в столичных газетах и журналах; появляются его публикации в журналах «Смена», «Юность», «Студенческий меридиан», «Сельская молодежь», «Памир», в «Литературной газете», в альманахах и коллективных сборниках. Такова внешняя канва жизни, внутренний же мир автора и его героев отнюдь не столь благополучен, отмечен тревогой, подчас мучительными сомнениями, поисками нравственного идеала и совершенства. В рассказах Алексея Ивина ощущаешь одну чрезвычайно важную, я бы сказал – принципиальную особенность творческого почерка:  стремление к психологическому анализу глубинных внутренних состояний, умелое проникновение в диалектику души персонажей, в тайное тайных их внутренней жизни, в прихотливые, подчас противоречивые извивы их души. И еще одно качество хотелось бы отметить здесь: это – язык, авторская стилистика.
       «Прощальные встречи» – первая книга Алексея Ивина.



60. Н. МОРГУНОВ,  издательство «Современник», 28.7.1982 г.
   Уважаемый Алексей!
     Мы ознакомились с рукописью Ваших стихов «Звездный гул». Ее отрецензировал поэт Сергей Поликарпов.  В основном разделяем его мнение о Ваших стихах. Они не отвечают требованиям издательства «Современник». В них много случайного, приблизительного, надуманного, искусственного, малозначительного, легковесного. В подтверждение можно было бы привести любое стихотворение. Ограничимся лишь одним примером. Вот стихотворение с обязывающим названием «Исследователи», в котором много пустой словесной игры:
                Мы взмыли ввысь с ладоней материнских
                В зияющий и многоцветный храм, (?)
                Как ночью от костра взмывают искры,
                Немым миганьем салютуя нам.

                Мы не погаснем – тенью или мыслью
                Мы прикоснемся к звездным куполам,  (?)
                Привет Земли, простейшую из истин, (??)
                Передавая всем иным мирам.
   Жаль, что Вы не чувствуете бессодержательность того, что здесь написали. Легковесность – характерная черта Вашей поэзии. Хотелось бы более глубокого осмысления жизни.
   Вот главная мысль рецензента о Вашей рукописи: «На мой взгляд, рукопись А. Ивина в художественном отношении не представляет… интереса».
   Рукопись возвращаем.
   С уважением редактор редакции по работе с молодыми авторами.



61. М. ГУСАРОВ, издательство не указано, 11.1.1982 г.
      А.   Ивин. Родство. Стихи.
      По прочитанной рукописи у меня сложился отчетливый портрет лирического героя. И портрет этот таков. У человека есть все самое необходимое: работа, семья, возможность общения с природой. Однако все это ему надоело, и хочется чего-нибудь такого – необычного, свеженького, но чего – он и сам понять не может. И он начинает якобы страдать, осмысливая рутины быта и дебри бытия. Поскольку за лирическим героем стоит автор, молодой человек, которому нет и 30, то сама собой проступает поза: насупленно-мрачный вид демонического склада с угрюмым взглядом, пронзающий как бы со стороны человеческий муравейник, копошащийся в каких-то, никчемных  по мнению автора, заботах. Лирический герой видит эту картину и произносит поучительные фразы, полные, как ему кажется, мудрости и глубокомыслия. И все это под странное сопровождение мистических и библейских псевдофилософских структур и настроений. Вот, например, стихотворение «Исцеление навыворот»:
                Малоподвижность, книжность и разврат –
                Тех густопсовых дней автограф жирный.
                Завяло тело в похоти надмирной
                И ум в земных страданиях распят.

                Но в обессмысленном бреду сквозь вой шакалий
                И носорожий рев роится, как пчела,
                Надежда: Лазарь, встань…
                Напрасно воскрешали.
                Он умер, Лазарь. Сгнил. История  прошла.
    Стихотворений такого рода в рукописи большинство.  Автор словно бы задался целью – максимально напустить мистического тумана, дескать чем мистичней, тем поэтичней. Желание быть поэтичным похвально, но оно не должно являться самоцелью. Поэтичность истинного поэта – всегда   естественное состояние души, открытой читателю радостью, болью и т.д. Скажи сто раз «больно» - читатель не поверит, покажи ему один раз рану свою – ему самому станет больно. Именно убедительного, художественного, образного доказательства того или иного состояния не достает в стихах А. Ивина. Его стихи зачастую декларативны и многословны, а состояние, в котором он желает предстать перед читателем, оказывается неестественным, надуманным, не вызывающим ни доверия, ни сочувствия.
      Вследствие неестественной мрачности и хмурости автор не только теряет чутье к слову, но и перестает ощущать канву разговора, т.к. нет четкого представления о предмете разговора, что сказывается на композиции большинства стихотворений: она становится рыхлой, неубедительной.
     Еще одним существенным недостатком рецензируемой рукописи является довольно бедная лексика: автор, судя по всему, не особенно утруждал себя поиском или хотя бы вдумчивым отбором словаря.
    Все вышесказанное не позволяет мне рекомендовать данную рукопись для включения в издательские планы.
     Однако в рукописи имеется примерно полтора десятка стихотворений, в которых автор избежал надуманной мрачности и позерства и которые после соответствующей доработки можно было бы включить в коллективный сборник, если общий объем этих стихотворений (270-280 строк) отвечает требованиям издательства по изданиям такого рода. На мой взгляд, к таким стихотворениям можно отнести:
   «Мне так хочется жить…», «»Взбежать по круче…», «Рассвет», «Полуденный зной», «Заброшенный дом»,  «Позолотил закатный луч…», «»Зимнее утро»,  «17 июля. Стройотряд «Викинг», миниатюра «В лесу», «Широко и безлюдно. Гуляет заснеженный ветер… «, «Детство», «Мурыка (1 и 2)», «Отрочество» и «Весна».
     Хочу еще раз сказать, что перечисленные стихотворения требуют авторской доработки. В существующем виде предлагать их читателю не следует.



62. Г. СТЕПАНИДИН, «Новый мир». 17.11.1982 г.
      Рукопись А. Ивина «Кремнистый путь» - это пять новелл, объединенных одним действующим лицом, одним героем – Гурием Гараниным.
     Читателю предлагаются разные внешние обстоятельства, в которые он ставит его. В новелле «Триединство» он – еще мальчик, присутствует при дикой ссоре отца с матерью, после которой отец чуть было не поджег дом; в «Повсюду страсти роковые» -  Гурий, уже ученик 6-го класса, и его душу волнуют смутные мужские инстинкты; затем 17-летний Г. Гаранин приезжает в столицу, чтобы поступить в университет: в университет он не поступает, но «зато» становится мужчиной и решает в деревню больше не возвращаться; в новелле «Кремнистый путь» Гурий Гаранин женится на Светлане и приезжает к ней на родину, в деревню, провести, так сказать, «медовый месяц» с ее родственниками; и, наконец, в «Драме вокруг младенца», состоящей из 5 действий, поначалу у Гурия и Светланы рождается дочь, а через некоторое время – они «благополучно» разводятся…
     Я не случайно пересказал вкратце основное содержание этих пяти новелл, ибо они, видимо, и должны раскрыть в общем-то трагедию этого человека: замысел автора, вероятно, в том, что именно эти периоды жизни героя, именно эти эпизоды в конце концов трагедию и предопределили.
      Думается, что идея произведения – весьма, кстати,  расплывчатая, не совсем, по-моему, ясная и понятная самому А. Ивину; придуманный им сюжетно-композиционный ход и авторский стиль – все это вместе взятое приводит к несомненной творческой неудаче, о которой приходится говорить.
     Эта «повесть о жизни» в новеллах А. Ивину не удалась. Причин тому много.
     А главная, наверное, в том, что при избранной композиции необходимо было исключительно точно у г а д а т ь, определить те переломные моменты в жизни героя, которые закономерно приведут его к финалу. Это тем более трудно, что выбрав всего пять эпизодов – автор опускает практически всю остальную жизнь Г. Гаранина, все обстоятельства, которые побуждают его в той или иной степени вести себя именно так. Именно так – и никак иначе! И читатель уже в следующей новелле – по каким-то признакам – должен узнать Гурия, о поступках, действиях, мыслях и чувствованиях которого он узнал в новелле предыдущей.
     Мне кажется, такого узнавания не происходит. Новеллы в общем логически друг с другом не связаны, в каждой из них Гурий совершенно, принципиально иной. Остается, конечно, его всегдашнее смятение и бессилие перед обстоятельствами, перед самой жизнью; всегда в душе Гурия – полный хаос, разброд; он, как правило, мечется, куда-то уходит и возвращается. И снова уходит.
   Но почему именно в этой новелле он поступает именно так, а  не иначе – для читателя остается загадкой.
   Необязательность поступков, отсутствие логической связи  между основными (во всяком случае избранными автором в качестве таковых) событиями в жизни Гурия Гаранина, их разбросанность, отъединенность друг от друга, полнейшая, я бы даже сказал, самоизоляция – это следствие сюжетно-композиционной заданности, которая довлела над автором, когда он придумывал это произведение.
   Особо надо сказать и о мыслях, рассуждениях самого героя. Они очень путаны, часто взаимоисключающи. Страницы, где описываются эти размышления, написаны как-то небрежно, взахлеб, иррационально.
      В новеллах много натуралистических подробностей; а «Триединство» просто-таки перенасыщено ими.
   Да  и авторский стиль, откровенно говоря, «малочитабелен», что ли. Часто он переходит в своеобразный поток сознания – когда, к примеру, думает сам Гурий Гаранин либо же Светлана; много в рукописи неряшливых, попросту недописанных мест и страниц. Часто Ивин перескакивает с одной мысли на другую, отчего  возникает какая-то неразбериха – даже в этом «потоке сознания».
   В повести достаточно много персонажей, которые выполняют чисто связующую, функциональную роль: появившись на некоторое время в одной новелле, они затем исчезают вовсе. Это – тоже следствие схематизма, заданности, заложенных в основе творческого и композиционного замысла.
     Думается, вряд ли повесть в новеллах «Кремнистый путь» может заинтересовать редакцию журнала «Новый мир». Впрочем, на мой взгляд, она и доработке не поддается: заданность убрать невозможно.



63.  Н. ДОЛОТОВА, «Новый мир», 27.11.1982 г.
   Уважаемый Алексей Алексеевич!
  Прочитали  Вашу рукопись «Кремнистый путь» в отделе прозы.
   Шлем Вам отзыв нашего рецензента Г.А. Степанидина, с мнением которого мы согласны.
    Опубликовать Вашу рукопись в нашем журнале не сможем.
   Всего Вам доброго.
   С уважением старший редактор отдела прозы.



64. Л. АНТОПОЛЬСКИЙ, журнал не указан, 21.9.1982 г.
     Уважаемый Алексей Николаевич!
      Познакомился с Вашим рассказом «Плеть и обух». Авторский замысел становится вполне ясным только тогда, когда дочитываешь последнюю страницу. Это неожиданное ДЕЛО об «изнасиловании двенадцатилетней Марии Сорокиной»  проливает, по-видимому, свет на странную и дикую фигуру Шаутина. Я сказал «по-видимому», так как доселе нельзя было о герое сказать ничего достоверного: так в нем все перепуталось, так нелепо в нем переплелись взаимоисключающие душевные качества, эмоциональные порывы; только ярость, пожалуй, наиболее постоянное из его душевных состояний да сочетающаяся с ней неутолимая «жажда мести». Но тут, на последней странице, вырисовывается нечто вроде философии индивидуализма, философии человека, который п р и н ц и п и а л ь н о выступает против закона и тех, кто исполняет волю закона – против судей и прокурора – выступает как власть имеющий, как силу имеющий: с позиций какой-то особой морали. Об этой морали наиболее ясно говорит «опыт возмездия» героя. Тут, в какой-то степени, и открывается связь между невиданным, фантасмагорическим «сюжетом отмщения» героя и его словом на суде. Должен сказать, однако, что связь эта тем не менее более формальная, нежели существенная. Дело в том, что в том «приключении» Шаутин поглощен  страстными, но очень мелкими переживаниями, очень короткими «предметными» мыслями: он словно заперт в узком пространстве своих обид, страхов, планов, - он накрепко привязан к ситуации. Эпилог же рассказа рисует нам фигуру масштабную, крупную, резко выламывающуюся из того мира, который можно назвать обычным. И вот видишь: между тем, прежним, героем и тем, кого мы видим в финале, нет подлинного соотношения масштабов, что свидетельствует об идейной разъединенности рассказа и его итога. Но такое может быть лишь тогда, когда автор «пишет чужим пером», кода он в художественной и психологической зависимости от авторитета. Без труда и открываешь этот авторитет: Федор Достоевский.. «Преступление и наказание». Вот она, причина Вашей неудачи: авторское сознание рвется между тем предельным напряжением, которое свойственно рассказыванию Достоевского, и той конкретикой реальной жизни, которую Вам ХОЧЕТСЯ описать, понять, изобразить. Но тогда, когда Вы беретесь за ДЕЛО описания, понимания, изображения, вместо Вашего пера КАК БЫ начинает действовать… нет, не перо Достоевского, а просто некое с л у ч а й н о е  п е р о!.. Такое перо много не напишет, не изобразит. Пользуясь  этим случайным пером (=случайной мыслью, случайной концепцией) можно только ПЕРЕМЕШАТЬ МАСШТАБЫ, крупное приняв за мелкое – и наоборот. Можно лишь утратить ощущение той всамделишной жизни, что перед глазами, вытеснив ее образами придуманной, фантастически ненастоящей. Вот, если поводить итог, главная, решающая причина Вашего неуспеха.
     С уважением по поручению редакции.



65. Э. АЛТО, «Север», 16.11.1982 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
     При известной странности (хотя бы с точки зрения современной литературной традиции) обоих рассказов нам показался все же гораздо интереснее один: «Плеть и обух».  Это весьма любопытная вещь, однако сильно подпорченная концовкой. Кажется, она совершенно не вытекает из всего хода рассказа. Ведь ваш герой – это так называемый «подпольный человек», явно восходящий к типам Достоевского (не одного его). И быть победителем, суперменом он может быть только опять-таки в своем, «подпольном» роде: например, торжествовать тихло, да и побеждать именно втайне. Не из таких людей получаются Наполеоны. Поэтому концовка рассказа вызывает обоснованное недоумение. Это – относительно самого рассказа. Но есть сильные опасения, что, даже если вы перепишете финал и рассказ станет законченным и вполне художественным, то с публикацией его все же будут трудности. Вы не хуже меня знаете, что вещь эта лежит в том русле литературного процесса, которое давно уже почти пересохло. Иначе говоря: мы с удовольствием прочитали бы новый вариант рукописи, но, к сожалению, дать гарантию напечатать ее пока не можем. Если Вы готовы проделать работу, так сказать, бескорыстно, - то, пожалуйста, пришлите рассказ снова. Вдруг что-нибудь и удастся!
   Возвращаем Вам рукопись.
   Всего доброго.
   Зав. отделом прозы.



66.  Н. КАЗИНЦЕВА, «Неделя», 10.3.1983.
  Уважаемый Алексей Николаевич!
   Прежде всего простите за задержку с ответом – мне Ваше письмо передали только зимой. Теперь о Вашем, ка Вы его определили, «разношерстном материале». Я бы выделила из него как наиболее удачный рассказ «В начале поприща». Он привлекает и поэтичной манерой, и довольно точно прописанным образом героини – милой и самоотверженной русской девушки, готовой, несмотря на бытовые неудобства, нести в жизнь знания, доброту. Пожалуй, ему немного недостает оригинальности.  И сам образ, и манера, в которой выполнен рассказ, как-то уж чересчур традиционны. Не хватает «личных мет». Ну вот вы пишете: «На крыльце промтоварного магазина стояли бабы». И дальше передаете их суждения, например: «Не климатит у нас учителям: каждый год новые». «Не климатит» - это сочно, не затерто и потому хорошо. Но вот само крыльцо, эту своеобразную вечевую площадь села, на которой обсуждаются события, вершатся судьбы, Вы не захотели обрисовать. Вполне возможно, такая детализация  Вам в данном случае была и ни к чему, но вы слишком часто избегаете  с в о и х деталей в описании предметов, которые смогли бы очень выразительно «заговорить», если выявить их «лицо»… Думаю, вы не исчерпали возможностей рассказанного Вами сюжета. Рассказ и в таком виде представляет интерес, скажем, для «Учительской газеты». Публикация его в таком органе была бы воспринята людьми, похожими на Вашу героиню, как знак общественного внимания к их скромной, но такой необходимой работе. В данном случае актуальность темы превалировала бы над чистой художественностью. Если же Вы хотите добиться именно художественного эффекта и думаете именно о «Неделе», Вам следует усилить личностное, художническое начало в произведении.
  С пожеланием творческих успехов литературный консультант.



67. И. ТАРАСЕВИЧ, «Студенческий меридиан», 31.1. б/г.
     Уважаемый товарищ Ивин!
      Я с интересом прочитал Вашу новую большую подборку. Мне кажется, новая подборка художественно состоятельнее предыдущей. Есть, правда, некоторые навеянные вечными для поэзии образами поэтические картины («Я счастливым бродил, босоногим, неподвластным суровым годам…»), но они, думается, не снижают впечатления.
   Я отобрал стихи «Дым отечества, «Романтический пейзаж», «Еще туман…»; остальные стихи я Вам возвращаю.
   Если я не ошибаюсь, ранее несколько Ваших стихотворений уже было отобрано? Значит, подборка может составиться. Конечно, я не могу дать каких-либо гарантий и указать даже примерно сроки публикации. Этим у нас ведает литсотрудник  Л. Федосова.
   Всего доброго!
   По поручению редакции литконсультант.




68. И. ТАРАСЕВИЧ, «Студенческий меридиан», без даты
    Уважаемый Алексей Николаевич!
    Мы отобрали Ваши стихи «Ветер ли ветви…», «Ты смеешься…», «Искрился снег…». Остальные стихи мы Вам возвращаем.
   Всего доброго!
  По поручению редакции, литконсультант.




69. И. ТАРАСЕВИЧ, «Студенческий меридиан», без даты
   Уважаемый товарищ Ивин!
   Я с интересом прочитал Вшу большую подборку. Не сомневаюсь, что в Литературном институте Вы получали квалифицированную консультацию, поэтому я прежде всего сообщаю, какие стихи я отобрал. Это: «Весна», «Избранник», «Стройотряд». Остальные стихи я Вам возвращаю.
   Что же до замечаний (они есть), то тут речь, видимо, должна пойти о контексте, о соответствии темы ее разрешению. Ряду стихов необходима определенная редактура, с которой, я уверен, Вы вполне можете справиться.
    К сожалению, я не могу дать каких-либо гарантий публикации – я занимаюсь только почтой. Дальнейшую работу над Вашей подборкой будет вести Л. Федосова.
   Всего доброго!
   По поручению редакции, литконсультант.



70. С.  ИОНИН, «Литературная учеба», 9.1.1982 г.
     Уважаемый тов. Ивин!
     На мой взгляд, Вы многое можете. За это говорит то умение, с которым Вы написали характер героя в рассказе «Плеть и обух» Шаутина. Но есть в Вашем творчестве один серьезный недостаток.
     Я бы сказал, что все, что Вы пишете, -  это попытка как-то использовать, трансформировать в творчестве знания, приобретенные через чтение или же в процессе учебы. Поэтому в Ваших вещах очень много реминисценций, много цитирования. В этом отношении рассказ «Давайте веселиться» наименее удачен. Сразу можно отметить подражательство  Ф. Сологубу («Мелкий бес»). Ваш Баюнов не просто близок, но во многом повторяет Передонова – та же застарелая глупость, тот же взгляд на окружающее, тот же характер мышления.
      «Плеть и обух» - вещь более самостоятельная, хотя и в ней Вы не преминули показать свою осведомленность в теории литературы и философии. На мой взгляд, положительным, я уже это отмечал выше, является умение, с которым Вы написали характер Шаутина. Это огромный плюс, но…
      Но, к сожалению, один характер, рассказа не делает. Вы совершенно не продумали сюжет. По-моему, здесь имела место торопливость автора, нашедшего интересный ход. Придумав Шаутина, наметив несколько ситуаций, сцен, Вы тут же приступили к делу, забыв, что «конец – делу венец». Рассказ логического завершения не получил, и Вы решили неким подобием эпилога ошарашить читателя и «приклеили» Шаутину уголовное дело. В общем-то, в рассказе действует схема Достоевского (вспомним Раскольникова). Но если у Достоевского преступление Раскольникова, скажем, есть логическое завершение его сложившейся идеологии, то Ваш Шаутин, после победы над собой и Евлановым, только начинает формирование взглядов. Оговорка, что преступником он стал через три года, не спасает.
     Поначалу ошарашенный читатель тут же вспоминает Раскольникова, и, естественно, ошарашенность сменяется неудовольствием, чувствуешь себя обманутым.
      Возьмите «Иуду Искариота» Л.Андреева. Писатель не повторял евангельского Иуду, - нет! – он нашел свою трактовку образа. А в нашем случае мы имеем лишь вариант Раскольникова. Так сказать, Раскольникова на современном этапе  (смешно, не правда ли?).
      Думаю, в настоящее время Ваше творчество находится  еще в стадии становления, говорить о публикации произведений на страницах журнала, на мой взгляд, еще рановато, но не бесполезно.
   Рукопись высылаем.  Литконсультант.




71. Л. ЛЕВИНСКИЙ, «Аврора», 28.4.1982 г.
   Добрый день, Алексей!
   С тех пор, как между нами наметились какие-то контакты, в журнале произошли кардинальные перемены. С января прошлого года «Аврора» стала журналом для подростков. Это – совершенно новый журнал с прежним названием. А по сему все старые заказы «Авроры» были аннулированы.
   Изменились требования, тональность, характер публикаций, словом, - все.
   А теперь попробуйте прочитать любое Ваше стихотворение. глазами нашего подростка – читателя 14-15 лет. Ни одного из своих стихов Вы не решились бы адресовать такому читателю.
   Так что – не обессудьте -  вынужден вернуть Вам все стихи. Впрочем, должен Вам сказать, что присланные Вами на сей раз стихи не могли бы быть использованы и в «старой» «Авроре»: тематически они не интересны и художественными достоинствами не отличаются.
   С наилучшими пожеланиями.




72. В. СОЛОУХИН,  «Молодая гвардия», 16.8.1982 г.
   Алексей Ивин, Рассказы
     В рассказах Алексея Ивина действует одно лицо. Это как бы небольшая повесть о неком Гурии Гаранине. События, изображенные автором, происходят, в начале, в деревне Заручье, где воспитывается основное действующее лицо рассказов, затем в Москве и заканчиваются в районном городке Логатове.
     В первом рассказе «Триединство» речь идет о семье Гараниных. Гаранин старший чистит хлев, а двенадцатилетний Гурий в этом время, «украв» из чулана лопату,  выкапывает в лесу тоненькую черемуху, чтобы посадить ее в своем огороде. Он надеется, что за черемуху родители его похвалят. Но сам родитель человек запойный, норовистый характером, любит поиздеваться над матерью Гурия. Мать тоже не уступает отцу в характере.
   Посадив черемуху, Гурий ждет похвал, но родители заняты собой, своими скандалами. Отец раздражен тем, что ежедневно ему приходится делать постылую работу: «на хер мне все это сдалось» - заключает он. Мать, которая пошла в магазин, взвинтили односельчане, рассказав ей о том, как муж ее вчера напился.
     С утра родители переругиваются «накаляясь злобой добела», «желанием унизить дуг друга, чтобы победить и водрузить над поверженным, оплеванным противником стяг своей правоты…» Стр.6. Автор с определенными подробностями описывает ссору Гараниных. Наконец он «неимоверным волевым усилием обуздал себя», она «испугалась злобы и решимости, горевшей в его взгляде»  и решила пока его не раздражать. Ссора будет еще продолжаться, какая тут черемуха, если отец так посмотрел на сына, «что тот примерз к полу».
      Я считаю, что А. Ивин преуспел в изображении ссор, потому как основные действующие лица рассказов люди на грани белой горячки. Скитаясь по задворкам, гурий думает: «… он убил ее; он вслушался в сторону своего дома, но все было тихо…», «…убил, потому что тихо, мама лежит вся в крови, а он тащит ее за руку в погреб, а там засыплет картошкой, чтобы не нашли, и у меня больше не будет мамы, - мама!  мама!» Стр.7.
    Гурий подсознательно впитывает худшие черты родителей, ему может показаться в момент, когда мать надеется «столкнуть юную сыновнюю мужественность и заматерелое всевластие отца» затем «чтобы возле его трупа (трупа Гурия) беспрепятственно, кощунственно сойтись с отцом». Стр.14.
   Шестиклассник Гурий, повздорив с девчонками выдает: «…три девчонки, презренные твари… три вонючки…» Стр.24. На этой же странице читаем: «усилием злобы, укусив Верку за руку, без шапки, в расстегнутом пальто, он поднялся – и вид его был страшен…»
     В рассказе «Молодое вино», семнадцатилетний Гурий отправляется в Москву поступать в университет. После обыденных злоключений комплексующего человека он встречает женщину с сигаретой и думает, что она проститутка. Кстати, эта женщина по имени Инна, с которой Гурий в дальнейшем сходится и «ошеломляет ее таившимися в  нем сексуальными силами», в какой-то мере, человечна, он возвращается в столицу к ней.
     Из рассказа «Кремнистый путь» мы узнаем, что Гурий Гаранин «недавний выпускник Московского архитектурного института» женился на Светлане, которая получила специальность инженера строителя.
     Приехав с молодой женой в деревню к ее родителям, Гаранин с гадливостью относится к окружающим. Его раздражают бабушка, мать, брат Светланы. Вскоре мы узнаем, что молодожены несчастны:
   «На этот  раз он завелся с пол-оборота. Едва он обнял ее, ему захотелось быть жестоким и даже избить ее…»
   «Она ненавидела мужа, его чуждую вражескую спину, ей хотелось столкнуть его, чтобы он брякнулся на пол, искусать и исцарапать…» Стр.34. И с тестем Гаранину не повезло. Тесть напивается до помутнения рассудка: «… выбежал Матвей Васильевич, в кальсонах и босиком, с ружьем в руках, и вид его был страшен». Стр.67.
     В «Драме вокруг младенца» несколько действий. В отличии от Гаранина старшего, младший разводится со Светланой, а в письме к другу Тиникову, который гребет деньги лопатой, исповедуется. В этом письме есть такие фразы: «Значит, свобода – это смерть, это не действие, не жизнь. Значит, те, кто нас за наши свободные порывы наказывают, за наше желание быть самими собой и через это чего-либо достичь. – правы?...» «… Путь истинный – слова-то какие! Кто из нас идет по этому пути? Был один, богочеловек, сын божий, да и того распяли…» Стр.117.
     Основная беда рукописи Алексея Ивина в стремлении автора к безысходным, утрированным ситуациям. Я сомневаюсь в том, что рассказы о жизни Гурия Гаранина привлекут внимание читателей.

   


    73. С. ПЕДЕНКО, «Литературная Россия», 1.11.1982 г.
     Уважаемый товарищ Ивин!
     В ответ на Вше письмо о судьбе рукописи о романе В. Иванова сообщаем, что, вопреки Вашим утверждениям, рукопись не была потеряна в отделе. Решением редколлегии она была признана неудовлетворительной и от публикации ее решено было воздержаться.
     Что же касается оплаты, то редакция оплачивает материалы, не прошедшие по вине редакции (но не автор!), причем только в том случае, если эти материалы были посланы в набор. Ваша рецензия набрана не была. Услуги машинисток, перепечатывающих материалы нештатных авторов, редакция также не оплачивает.
   Рецензию возвращаем.
   Всего вам доброго!
  С уважением корр. отдела критики.




74. Л. ФЕДОСОВА, «Студенческий меридиан», без даты.
   Добрый день, Алексей!
   Несмотря на то, что сейчас у нас  установка  давать только студенческие стихи, хочу попробовать предложить вниманию редколлегии два Ваших стихотворения «Мороз крепчал…» (нельзя ли его сократить?! Мне оно, показалось удлиненным… может быть, до строки «Укор родительской любви»), «Что ж, принимайся за дела», и еще одно «Ветер землю пронизает». И хотя мне понравились еще два сти-я, попробую предложить все же вышеназванные.
  С искренним уважением.



75. В. СЫТИН, издательство «Советский писатель», август 1983 г.
     Рукопись, представленная А.Н. Ивиным в издательство «Советский Писатель» – это сборник, состоящий из повести «Кремнистый путь» и 9-ти рассказов: «Драма вокруг младенца», «Зеленый островок, где живут нимфы», «Эй, кто-нибудь!», «Свободный атом», «Давайте веселиться», «Разрыв», «Крапивное семя», «Пришел и ушел» и «Воскресная прогулка». Все эти произведения написаны гладко, но  в них много  длинных периодов и, поэтому, читать их трудновато. Тем более, что сюжеты их размыты. Но это, конечно, не может быть поводом для упрека автору, это личностное восприятие. Но, в отношении содержания большинства произведений, их типажей в сборнике, упреки автору могут и должны быть сделаны.
      Повесть «Кремнистый путь», - история Гурия Гаранина. Архитектора по образованию, работника Дома культуры  города Логатова. В первых главах повести (они имеют названия – «Триединство», «Повсюду страсти роковые», «Молодое вино», «Кремнистый путь» и т.д.) – читатель знакомится с детством Гурия. Он рос в семье колхозников. Мать и отец-выпивоха жили не дружно.  Автор детально рассказывает об их ссорах: «Они переругивались, накаляясь злобой добела, одержимые сперва стремлением  доказать справедливость своих обвинений». Он (отец) «звенел как натянутая струна и мутился рассудком от бешенства»; «Всесокрушающим шагом он подошел к Гурию» (стр. 8). И т.д. Сын даже убежал из дома после одной из ссор.
     Далее, - когда Гурий уже в 6-м классе, - он впервые стал интересоваться девочками, впервые осознал неуверенность в самом себе, стеснительность, склонность к самокопанию.
     В дальнейшем, в следующей главе, когда  уже (сразу) 17-тилетний Гурий едет в Москву на экзамены в МГУ – эти свойства его характера уживаются с «бонапартизмом» мечтаний, проявляются еще сильней… Впрочем, в парке к нему подсаживается полупроститутка Ирина и ве- дет к себе, хотя  он «боялся и стеснялся». Однако в ночи она соблазнила его. На утро Гурий провалился на первом же экзамене и решил ехать домой. Однако, пошел к Ирине и «ошеломляя ее таившимися в нем сексуальными силами» прожил у нее (стр.62-63) трое суток.
     После – поехал все ж домой, но по дороге передумал, вернулся в столицу.
     Теперь в повести уже перескок лет в пять… Гурий теперь выпускник архитектурного института и молодожен. Он и Светлана едут в деревню к родителям Светланы. И вот – снова – подробнейшее описание как он  (крестьянский сын!) воспринимает деревенский быт. Ему «было противно» целовать бабушку, мать, отца жены. Его возмущали мухи… «Этого – в сапогах, я должен звать отцом» думает он (стр.71). И ему все становится все более мерзким каким-то. Впрочем – быт крестьянской  семьи автор постарался «украсить» не только «облаками мух», тараканами, но и смешным поведением опьяневшего отца Светланы и прочим «антуражем» дикости.
     И вот Гурий «посамокопавшись» в себе а ля Достоевский, (именно «а ля»!) озлобляется, плюет на все и уходит… Но возвращается… На сем история о Гурии Гаранине не завешается…
     Противного «героя» показал в этих частях повести автор. Причем «рассуждающего» якобы по-интеллигентному… И кругом него такие же, в сущности, ущербные люди. Светлана вышла замуж, чтобы пристроиться…   выпивающий до галлюцинаций  ее отец…  Странноватый колхозник брат Венька…
     Ну что ж, так в жизни бывает… Не складывается жизнь… Но почему автор старательно избегал важнейшего, что есть в жизни советского человека – труд, общество? Читателю остается неизвестным, как это рефлектирующий, стеснительный юноша учился и выучился «на архитектора»… Что он вообще в жизни делал, кроме как «самокопался»?
   Но, может быть дальше, ,уже начав работать в городе Логатове, в коллективе – он изменился?
   Ничего подобного.
   Светлана должна родить. Его отзывают из командировки домой. Рассказав детально о муках роженицы, автор описывает реакцию на рождение ребенка со стороны Гурия.
   «Потерпеть пока ребенок вырастет или удрать завтра же» (стр.108) размышляет молодой отец.
     Все же некоторое время живет в семье с теткой Светланы, которая ей помогает. Пишет письмо дружку по институту в Москве – циничное и отчаянное, под личиной цинизма – самобичующее…
     И, в конце концов – через год –Светлана не выдерживает и подает на развод… В длинном ее выступлении на суде – нет «фактов» вроде пьянства, грубости… В нем именно о том, что он свысока (с какого?) относится к жене, безразличен к дочке, циничен…
     Суд удовлетворяет иск Светланы. И – это, пожалуй, единственная черт  современного, социалистического, советского образа жизни нашего общества.
   Не мало ли для повести?
   Можно, конечно, рассматривать литературное произведение, как воспитующее «от противного». Но, в данном случае, мне думается, обязательно (если показывается отрицательный тип нашего времени) нужен его генезис: как он такой появился? И реалистичность его «местонахождения» – т.е. советского общества. В повести же «Кремнистый путь» - (название, кстати, тоже обязывает!) – социальной реалии, по-существу, нет. Кругом Гурия все весьма «несимпатично»…
   Поэтому – не могу я рекомендовать этой повести к опубликованию в нашем издательстве.
   Теперь – о рассказах.
   К сожалению, в большинстве из них те же рефлектирующие, «самокопающиеся», ущербные люди в центре внимания автора.
    Рассказ «Зеленый островок, где живут нимфы»…
   «Он» - герой, после ужина с вином, с двумя сестрами – едет к ним… Подумал о возможности «группового секса». Но у них дома, после вина – танцует с одной, а другая, видно, обижается, и его… выгоняет. Он возвращается в семью, к жене. Все.
   Рассказ «Эй, кто-нибудь!». Героиня его, некрасивая одинокая девушка Нина – не может сидеть дома вечером. Грустно. Идет гулять, надеясь, может быть встретится кто-нибудь, пожалеющий, а может быть и любовь. Не встречает. Безнадежно плачет. Все.
   Рассказ «Свободный атом». Некий Викентьев у себя в комнате в предновогодний вечер. Размышляет (конечно, о себе) как и другие герои рассказов) «порочный круг, мечтательное стремление  к славе и проза сиюминутного существования, самоутешения» и т.д. (стр.145).
   Поразмыслив в этом плане и ощутив острое одиночество, поехал к приятелю… У того собрались три девушки, художник и др. интеллигенты. Достаточно примитивно разговаривают об искусстве. «Нужна эстетизированная правда» и т.п. Одна из девушек ему понравилась. Он с ней танцевал, хотел проводить и говорил пошлости, после чего получил по морде и ушел…
   Рассказ «Давайте веселиться» – не лучше по мелкости суждения. К тому же натуралистичен. «Лежу на кушетке, указательный палец в носу, харя – идиота, вытягиваю зеленую соплю» и т.п. (стр. 155). И это пишет о себе юрист…  Он «болен» болезнью «бесперспективности». Вдруг – телеграмма – умер однокашник. Ехать или не ехать? Вот в чем вопрос! Не розыгрыш ли? Все же едет, придумывая, ка  он будет смеяться на разыгрывающими. Приехал, увидел в комнате тело – не розыгрыш… И друг тело оживает. Все же розыгрыш. И он, «посрамленный» уходит.
   Рассказ «Разрыв»  повествует тоже о ситуации со смертью близкого человека. На этот раз старик получает телеграмму о смерти его жены, живущей отдельно. Хочет ехать, сыну советует… Но сын хочет крыть крышу, ругает отца, как нахлебника. Отец уходит из дома. Сын о нем: «гад такой!»
   Рассказ «Крапивное семя» – о многолетнем доносчике, пишущем кляузы.
   Автор попытался  юмор «подбросить» – например, такой фразой. Пишет «герой» - у соседа «бардак, кавардак и содом с геморроем» (стр.207)
   Также бездуховен герой и в двух последних рассказах. В «Пришел и ушел» – «герой» приходит к старому учителю. Учитель живет трудно, но о людях говорит хорошо, а «герой» - плохо, брюзжит…
   В «Воскресной прогулке» «герой» все рассуждал сам с собой о добродетелях, своих и чужих… Накануне расстался с Марией, справедливо ставившей вопрос об оформлении в ЗАГСе своих с ним отношений. Она обругала его дегенератом, подонком (справедливо!), а он думал «чего мучиться?» В конце концов решил к ней поехать и сказать «прости»…
   Итак, - все рассказы, м.б. за исключением предпоследнего, - живописуют людей нищих духом. Причем – без социального анализа  (пусть хотя бы намеченного) их, без «примет времени», характеризующих настоящую большую жизнь нашего общества.
   Как повесть, и рассказы рекомендовать к опубликованию в издательстве «Советский Писатель» не могу.
     И в то же время не могу не сказать, что произведения Алексея Ивина говорят о том, что он обладает литературными способностями, умеет видеть детали, рисовать обстановку. Но, - увы – для того, чтобы живописать, как-то изолированно от социальной среды – советского общества – людей изломанных, социально-пассивных, по его мнению «бесперспективных», часто очень гадких и т.п.  Причем – подлинной сатиричности в них нет. Автору об этом надо сказать честно. Может быть, он переоценит свои позиции.
   



76.  Б. ЗОЛОТАРЕВ, издательство «Советский писатель», 3.5.1983 г.
      Алексей Ивин,  Кремнистый путь, повесть, 233 с.
       Пафос книги Алексея Ивина (вопреки титульному листу, она представляет собой не повесть, а сборник повестей и рассказов) состоит в отрицании лжи. Усматривая в ней прародительницу всех наших бед, предметом каждого сочинения А. Ивин делает изобличение человеческой неправды. Стараясь обнаружить порок еще на эмбриональном уровне, он нередко демонстрирует аналитическую изощренность, придающую его сочинениям черты физиологического очерка. Вот как описываются здесь чувства молодожена, прибывшего в дом жены: «Светлана шепнула, что это бабушка, и устремилась туда, таща за собой Гаранина, который вдруг почувствовал, что не только не может сейчас встретиться с бабушкой, но что ему лучше вообще уйти, чтобы избавиться от неловкости и стыда. Но он переборол себя и, на всякий случай вымученно улыбаясь, чтобы показать, что он рад встрече, лихорадочно придумывал, что бы такое обворожительное сказать, и вместе с тем предчувствуя, что все, что он скажет, будет с его стороны неискренне, пошел вслед за Светланой, стыдясь того, что она его тащит, как куклу…» («Кремнистый путь»)
     Почти в каждой ситуации А. Ивин стремится обличать, напоминая героя своего рассказа «Свободный атом», мысль которого «громовержцем со скалы гвоздила людские пороки». Делается это, конечно, из лучших соображений, но…  Не нами сказано, что крохотная позитивная истина выше самого гениального отрицания. Обличение рода людского превращается у А. Ивина в самоцель, в концепцию, служа которой, сам он допускает множество отступлений от правды. Вообще главной слабостью этого автора представляется мне несоответствие изобразительного ряда уровню философских притязаний. Когда А. Ивин отступает от «идей» и переходит к живописи, мы убеждаемся, что подкрепить свои сентенции ему нечем. В повести «Молодое вино» фигурирует деревенский паренек Гурий Гаранин, прибывший экзаменоваться в МГУ. «Это здание было так громадно и внушительно, этот подъезд, эти ступени, эти толпы студентов, эти невиданные автомобили, эти разноязыкие голоса, эти ослепительные девушки, эти сногсшибательные покрои, эта чуждая ему, непонятная, независимая деловая суета, эти ужасающие двери… нет, он не мог всего этого вынести, он не мог к этому приспособиться, он был тут неуместен, смешон, все над ним насмехались, у него брюки в пятнах, он одет хуже всех, он не может шагу сделать, чтобы не напортачить, он явился  перед ними во всем блеске деревенской неотесанности; да  он просто дурак!» Ни одной оригинальной детали – лишь расхожие признаки взволнованности провинциала в храме науки. Они никак не способствуют созданию образа «сложного» Гурия, который несколько выше, по дороге в Москву, рассуждает у А. Ивина так: «… каждый человек, как и он, хотящий себе счастья через осуществление стремлений, именно поэтому отнюдь не склонен ему потворствовать, - до тех пор он будет несчастен из-за непризнания себя и своих достоинств; а вот когда он признает это абсолютное право другого человека помешать ему, тогда, возможно, он и начнет кое-что понимать, перестанет нянчиться, играть с собой и самообольщаться и  найдет путь действительной, не перенесенной на себя любви к ближнему и сострадания». Как видим, одно дело декларировать неординарность героя, а другое – эту неординарность изображать. Можно ли, к примеру, поверить в реальность следующего диалога на вступительных экзаменах:
   «- Ну что ж, Гаранин. Вот вам еще один вопрос, последний, даже не относящийся к делу. Ответите  правильно – благодарите судьбу. Ну-с. В чем заключается, по-вашему, смысл жизни?
   - Не знаю…
   -Плохо, молодой человек. Надо знать… Всякий абитуриент должен твердо знать это. Смысл жизни заключается в том, чтобы познавать мир и поступательно совершенствоваться…»
     Не странно ли, что профессор требует от абитуриента ответа на вопрос, на который не получил ответа даже Понтий Пилат, имевший перед собой более подготовленного собеседника? И что сказать о самом этом, лишенном смысла призыве – «поступательно совершенствоваться»?.. Подобная «философия» способна вызвать ишь смех, равно как и многие другие пассажи повести: «А сколько сил, чувств, мыслей он потратил, сколько стыд и унижения перенес, разыскивая туалет! А когда обнаружил, обжил, освоился там, ему было страшно уходить скитаться снова…» Анекдотична и описываемая здесь сексуальная коллизия – взрослая и красивая московская особа соблазняется невзрачным парнишкой-провинциалом, которому на вид не более пятнадцати лет («Она не считал себя проституткой и грязной тварью, ей просто было скучно, и она активно стремилась к наслаждению, но, как назло, ее-то как раз и считали объектом для наслаждений, а не человеком»).
     При курсе автора на правдивость странно обнаруживать в его сочинениях свидетельство того, что он берется писать о вещах, с которыми знаком весьма слабо. В повести «Драма вокруг младенца», например, упоминается «молодой заседатель, сомневающийся в избранной профессии», из чего явствует, что, по представлению автора,  народный заседатель есть профессия… Здесь же, слушая дело о разводе, суд перед вынесением решения предлагает сторонам «подождать несколько минут в приемной». По-видимому, автор никогда не был в суде, иначе он представлял бы себе процедуру разбирательства – в частности, такие общеизвестные ее детали, что для вынесения решения суд уходит в совещательную комнату, отнюдь не требуя удаления присутствующих «в приемную».
     Существенно отступает А. Ивин от правды уже при самом строительстве характеров. Деревенскому пятикласснику он приписывает такие «мысли»: «…теперь я знаю, что надо быть спокойным, естественным и умудренным, как этот лес…»
   Большим недостатком А. Ивина является вычурность, неестественность письма. Тот же пятиклассник Гурия, следуя из школы с одноклассницами, хочет «дальше держаться от них, дабы не подвергаться издевательству и унижению…» У автора, кажется, вообще ослаблен слух на язык – иначе он почувствовал бы, насколько неуместно здесь это «дабы». В других случаях А. Ивин пишет так: «почувствовал сильный нервно-мускульный позыв и замахнулся на нее», «ибо в отверстые очи врывался холодный ветер»», «помимо его воли в клокочущем мозгу вдруг мелькнуло видение», «хотелось длить эти минуты» (речь идет о сельском пьянице  - Б.З.), «потерпел столь полное фиаско»…
   Особо следует сказать о мессианской осанке автора, готового, якобы, поведать миру какие-то новые, душеполезные мысли. Увы, при чтении таковых не обнаруживаешь.  «Идеи» А. Ивина отличаются компилятивностью, это винегрет из Фрейда, Вл. Соловьева, Федорова, притом осмысленных поверхностно. Вообще создается впечатление, что А. Ивин частенько лишь играет в писательство, а не работает всерьез. В тех же случаях, когда он не иллюстрирует «идею», приспосабливая к ним надуманные коллизии, а старается воспроизводить живую жизнь («Пришел  и ушел», «Разрыв», «Давайте веселиться!», «Зеленый островок, где живут нимфы»), он добивается неплохих результатов, показывающих, что перед нами автор достаточно перспективный.
    Думаю, однако, что, прежде чем  явиться к читателю, А. Ивину предстоит переосмыслить свои творческие установки и значительно дисциплинировать письмо, сделав его менее искусственным.



77. В. СТРИГИН, «Советский писатель», 26.10.1983 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   В ответ на Ваше письмо вынуждены сказать Вам, что не можем разделять Ваше мнение по поводу отзывов о сборнике «Кремнистый путь», написанных литераторами, которые, как показывает практика, крайне редко ошибаются в общей оценке поступающих к нам рукописей.
   Конечно же, рецензент не сверхчеловек, он может допускать неточности в деталях, погрешности в стиле, пропустить опечатку машинистки, и это нередко дает основания автору отвергнуть рецензию. Впрочем, написать контррецензию можно во многих случаях. Но авторам, как правило, это не помогает.
   Вот и с Вами, видимо, происходит подобное. Мы, конечно, могли бы пойти на дополнительные затраты и попросить прочитать Ваш сборник третьего рецензента. Но Вы и его, наверное, не примете. И редактора, который так же мог бы ознакомиться с рукописью…
   Не лучше ли все-таки понять и В. Сытина, и Б. Золотарева и приняться за серьезную переработку Ваших произведений?
  С уважением
   Заместитель заведующего редакцией  русской советской прозы.



78. В.М. СТРИГИН, «Советский писатель», 12.9.1983 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
      В редакции  русской советской прозы рассмотрена рукопись сборника Ваших повестей и рассказов «Кремнистый путь». Сборник прочитали писатель Б. Золотарев и член Правления издательства В. Сытин.  К сожалению, их мнение о рукописи порадовать Вас не может. Единодушно признавая Ваши литературные способности, они тем не менее отмечают искусственность содержания Ваших произведений, их асоциальность и нарочитость, а также вычурность, неестественность стиля.
   Детальный анализ сборника содержится в рецензиях, копии которых мы Вам посылаем. Надеемся, что они помогут вам в дальнейшем творчестве.
   С уважением зам. зав. редакцией русской советской прозы.



79. Н. ВОРОБЬЕВА, «Дружба народов», 2.11.1983 г.
      Уважаемый Алексей Николаевич!
      Благодарим за внимание к нашему журналу. К сожалению. Вша повесть «Неприкаянный, или Евангелие от Савелия» не ложится в планы «Дружбы народов». Рукопись возвращаем.
      Всего доброго.
       С уважением – редактор отдела прозы.



80. М. ВИРТА, «Дружба народов»,  без даты.
      Уважаемый товарищ ивин!
      Мы внимательно прочитали Ваши стихи. Можно сделать вывод, что Вы человек не без способностей. И стихотворной формой Вы вполне овладели. И все-таки Ваши стихотворения вызывают какой-то внутренний протест. А точнее – протест вызывает  Ваша авторская позиция. В Ваших стихах явственно видна эгоцентрическая сосредоточенность на самом себе и даже некоторая самоуверенность. Вы слишком категоричны, Ваши формулировки не вызывают у Вас никаких сомнений. Вы пишете:
                Вы видели верных мужей?
                Вы жен непорочных встречали?
                И ложь в этой жизни уже
                Заложена в самом начале.
Из чего Вы делаете заключение, что все человечество сплошь состоит из неверных мужей и порочных жен? Откуда такая установка? Но ложь порождает ложь – Ваши стихи неубедительны. В них просто невозможно поверить. Как можно поверить, например, в то, что человек, прихлопнув муху, пускается в такие страшные душевные содрогания, которым подстать только страдания Раскольникова? В Вашем изложении это неправдоподобно. Да и концовка этого стихотворения сомнительна:
                Еще одна жужжит! Ну, видно, не судьба.
                Убей же и ее, поскольку жизнь – борьба.
Жизнь, конечно, и борьба тоже, но суть ее, как Вы понимаете, заключается не только в борьбе с одолевшими мухами. Это надуманно. Будьте естественней в проявлении своих эмоций, не надо осложнять и выдумывать психологические ситуации. Сама жизнь предоставляет их достаточно.
        Что читателю ждать от поэта, который  сам говорит о себе:
                Мне нечего хотеть. Мне некуда идти.
                И жизнь, по-видимому, смысла не имеет.
Ведь это тоже неправда: пока человек жив, ему всегда есть чего хотеть, такова природа человека.
       Сами понимаете, что стихотворения, вызвавшие столь серьезные возражения, мы не можем предложить для публикации в нашем журнале. И еще отважимся дать вам один совет: обращаясь в редакции, не надо так неуважительно писать о рецензентах.
   С уважением.
   По поручению редакции  журнала «Дружба народов».   



81. Н. КЛИМОНТОВИЧ, «Новый мир»,  10.7.1983 г.
   А. Ивин. «Любимая, ты!» (повесть, 5 а.л.)
   Алексей Ивин, судя по этому тексту, датированному, впрочем, 77-ым годом, совсем молодой человек. И в его повести есть многие недостатки прозы начинающих авторов: непродуманная вялая композиция, как бы бредущая безвольно по канве жизненных событий, послуживших автору поводом для сюжета; робкий и стертый язык с поползновениями на смелость; несколько «задиристый» стиль, с помощью которого автор полемизирует с воображаемым читателем; и- главное – размытость и неясность мысли, темы, преобладание потребности высказаться над знанием того, о чем будет это высказывание.
     Это – любовная проза от первого лица. Описывается роман двух совсем молодых неискушенных людей, самая типическая история студенчески-общежитской любви. Пожалуй, нетипична развязка: теперешняя бытовая любовная повесть сплошь и рядом скептична, у А. Ивина же все кончается свадьбой и даже говорится в эпилоге, что первые два года супружества принесли героям счастье. Но рефлексии героя по ходу дела весьма привычные: сомнения в личных качествах возлюбленной, попытка во всем уйти от ответственности, поверхностные размышления о порывах свободного духа, которым может повредить будущий семейный быт. И т.д.
      При том, что некоторые страницы претендуют по экзальтации и эротической напряженности быть чуть ли не общежитской «песнью песней», поэзия лирических мест этой вещи – весьма вторичного свойства. Это общие места: прогулки, лавочки, поцелуи, взгляды похожих, случайные комнаты и постели, чувственные юношеские томления и. д. Все это, без сомнения, не выдумано многими тысячами авторов, уже писавших это, но все дело в том – к а к это написать.
   А. Ивин пишет так, как будто он – первый литератор на свете, кому пришло в голову описать перипетии любви. Задача же эта, поставленная именно так, в лоб, узко, без побочных тем и контекста – крайне трудна. Это «Вертер». Чтобы выполнить ее, надо обладать особым даром, которого у А. Ивина нет. Более того, молодой автор как бы и не понимает всей сложности литературной задачи, самому себе заданной. С одной стороны, это придает вещи тон свежий и непосредственный. С другой – у автора нет критериев, чтобы защититься от собственных банальностей.
   Однако я не могу сказать, что повесть целиком неудачна. Это проба пера, причем проба на тему весьма трудную. И даже (зачеркнуто) те страницы, которые лучше других – пусть их немного – говорят о бессомненных литературных способностях автора. И если в последние годы он не переставал работать, то редакции имеет смысл попросить А. Ивина показать последние вещи.
   


82. Н. КЛИМОНТОВИЧ, «Новый мир», 2.1.1983 г.
А. Ивин, «Неприкаянный» (повесть, 5 авт. л.)
     Повесть имеет и второе, несколько претенциозное название – «Евангелие от Савелия». Однако, никакой благой вести в повести нет, тот слой ее, что называется «евангелием» – воспоминания героя повести Савелия о детстве, записанные им на страничках записной книжки. Воспоминания довольно привычны: это впечатления деревенского детства, весьма банальные, чисто, но не бог весть как оригинально написанные. Это именно записки: они не имеют единого сюжета. Есть лишь единство места да один главный герой – маленький Савелий, мальчик робкий, трусоватый, несколько забитый, но мечтательный , - фигура мало притязательная. Мальчишеские проделки, детские обиды, впечатления от леса, реки, поля, - вот их содержание. И если бы они не были включены в контекст повести, не взаимодействовали с другим, основным ее слоем, то они и вовсе не представляли бы никакого интереса. Главный же слой – история повзрослевшего Савелия, точнее, история его самоубийства в тридцатилетнем примерно возрасте.
      Савелий не одинок: у него есть жена Дина и сын, у него есть друг – рассказчик (надо отметить, что и второй слой повести распадается на два: на главы, написанные от автора, и главы, идущие от первого лиц, от лица друга Савелия, свидетельствующего о его последних неделях жизни). Но не одинок он лишь внешне. По сути же – он тот же робкий, запуганный, рефлектирующий, «неприкаянный» неудачник, человек с параличом воли, с крайней неуверенностью в себе, ипохондрик, тайно ненавидящий более сильных, по-своему упрямый в своей пассивности и мучающийся от того, что не может совершить ничего – ни доброго, ни злого.. Вместе с тем он не обделен душевной тонкостью, жалостью к таким же как он нищим духом… Короче, перед нами развернутая с почти клинической точностью картина острой ипохондрии. Здесь надо отдать должное автору: в изображении смутных, патологических состояний он весьма силен. Наделен автор и исинным воображением: хороши и картина «навозного» дождя, и несколько кафкианская сцена смерти старухи, подобранной на улице Савелием, и гротескная финальная сцена поиска Савелием веревки. Пишет автор местами просто отлично, этого тоже нельзя отнять. Тем не менее, я воздержался бы предлагать эту повесть вниманию редакции, и вот почему.
     С композицией ее, достаточно рыхлой, в конечном итоге можно было бы согласиться: двойной ракурс и вклиненные куски воспоминаний героя лишь на первый взгляд выглядят ненужно громоздко, потом, когда ясен весь замысел, это ощущение слабеет. Важно другое. В повести – моносюжет, так сказать – цепь рефлексий Савелия, приводящая к его гибели. Остальные – статисты, свидетели, пассивные соучастники. Такой сюжет трудно выдержать, недаром перед финалом автор сбивается на долгие рассуждения экзистенциального плана, действие подменяется называнием, ткань прозы начинает смахивать на подробный эпикриз болезни (глава 19 в первой половине, глава 23). Это неоправданное замедление, к тому же – повторение того, что было уже заявлено, выражено в образах, в движении прозы. Но этого мало – вся повесть есть констатация «болезни» Савелия, она остается частным случаем, - и здесь уже никакими рецептами не поможешь. Рассуждая о Жизни и Смерти, втор поведал лишь о жалкой жизни и смерти «неприкаянного» Савелия.  И то, что его отторгает среда, о среде – ни в социальном, ни в метафизическом плане – ничего не говорит. Говорит лишь о Савелии. Да, был такой несчастный самоубийца в одном провинциальном городке, и это остается случаем, анекдотом. Этого мало для пятилистовой повести (впрочем, я считаю, что этого мало и для двухстраничного рассказа, чтобы он был первоклассным).



83. Э. АЛТО, «Север», 23.6.1983 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Без сомнения, лучшими из Ваших рассказов остаются два, присланные первыми. О совершенно «черном» рассказе «Давайте веселиться» я ничего не писал вам, заведомо считая, что автору, как и редакции, ясно, что он лежит в стороне от литературной области нашего журнала. Но вот «Плетью и обухом» представлялся нам не совсем невозможным для публикации, и очень жаль, что Вы не находите в себе душевных сил переработать рассказ. Несколько вещей, присланных вами позже, написаны несколько лет назад, это не самые новые Ваши рассказы. Можно было бы предложить редколлегии один из них  - «В водовороте», но нам, в отделе прозы, примерно ясно, каково будет решение. Думаю поэтому, что лучше не тратить понапрасну тот «кредит», который Вы уже имеете в нашей редакции, а подождать более подходящего случая. Присылайте нам новые вещи, отнесемся к ним с особенным вниманием.
  Возвращаем Вам рукопись.
  Всего доброго. Зав. отделом прозы




84. Р. МУСТОНЕН, «Север», 22.4.1983 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
  Пишу Вам по поручению зав. отделом Эдуарда Львовича Алто, который, к сожалению, пока не успел прочесть Ваши рассказы, ушел в отпуск и вернется в конце мая.
   Пока предварительное мнение.
   Лично я с удовольствием бы читала книгу, составленную из этих Ваших рассказов (вместе с «Плетью и обухом»). Но у журнала  уже есть свое сформировавшееся лицо, определенные традиции. Конечно, мы бы с удовольствием нарушали эти традиции, если бы вещи нетрадиционные были гораздо выше по уровню традиционных или вещей «наших» авторов, северян. К сожалению, во всех рассказах не хватает маленького «чуть-чуть», которое помогло бы преодолеть это препятствие. Вы занимаетесь литературой профессионально,  и не нам Вам объяснять, что это за неуловимое «чуть-чуть» – этого, наверно, никто не знает. И все же Вы нас интересуете, как возможный автор, и мы всегда будем рады познакомиться с Вашими новыми работами. Но и эти рассказы жалко отсылать обратно. Потерпите, пожалуйста, еще немного, пока не вернется из отпуска Э.Л. Алто. Может быть, что-то и решится в Вашу пользу.
  Всего вам самого доброго.
   Отдел прозы.



85. Е. ГОЛОВКИН, «Москва», 14.10.1983 г.
   «Он был из тех людей, которые стремятся к гармонии, не обладая ею внутри себя» – так характеризует  А. Ивин героя своей повести «Кремнистый путь» Гурия Гаранин. Сам Гаранин в одном из писем приятелю признается: «…я, изнуренный, обезумевший, кручусь с единой мыслью о своем предназначении».
      А в начале повести мы встречаемся с двенадцатилетним сельским мальчиком, который необычайно радуется, пересаживая черемуху во дворе своего дома. Но радость эта, как и многое другое в его жизни, омрачаются постоянными скандалами родителей. Вот в такой атмосфере грубости и неприязни растет он. Терзается Гурий и из-за своего небольшого роста, каковой, по его мнению, не способствует успеху среди девочек.
   Затем повествование делает бросок на целых пять лет, и Гурий, семнадцатилетний красивый юноша, попадает в Москву: он решил поступать в университет, правда, не будучи знаком с таким словом, как «абитуриент». Неведомо ему и в чем заключается смысл жизни. На вопрос относительно этого он простодушно отвечает профессору-экзаменатору: «Не знаю».
     «Московские сцены» удались автору. Это и лицемерное знакомство с родней, встреча с Инной, блуждания по зданию МГУ и, наконец, сами экзамены, закончившиеся провалом Гурия.
      А. Ивин обладает даром обнажить до предела мысли и поступки своих персонажей. Упомянутую сцену знакомства с московской родней продолжает отличная глава свидания Гурия с родней со стороны молодой жены. Читаешь и ловишь себя на мысли, что перед тобой экран рентгеновского кабинета – так все четко высвечено автором. Вот, например, как происходит знакомство Гаранина с тестем. Сцена эта написана тонко, я бы сказал, ажурно. И беспощадно!
    - А, приехал! – сказал он, подавая шершавую, как доска, крепкую ладонь и занося руку, чтобы обнять зятя.. Гаранин покорно и неуклюже придвинулся к нему, пахнущему железом и воздухом, думая и сомневаясь, надо ли и его поцеловать в эти толстые губы, и то же сомнение уловил в глазах тестя; и продолжая сомневаться, оба поцеловались, избегая губ и прикоснувшись носами. Гаранин – к щетинистой колючей холодной щеке тестя, а тот – к его юношеской безбородой щеке, и потом, слегка отводя взгляды от смущения, посмотрели друг на друга. И оба разочаровались, ибо их представления друг о друге не подтвердились».
    А. Ивин сделал попытку создать образ человека, предъявляющего большие претензии к  людям и с огромной любовью относящегося к самому себе. Правда, есть в этом образе и претенциозность, иногда немотивированность. Мы, например, даже не знаем, на какой факультет поступает Гаранин. Возможно, прав профессор-экзаменатор, мысленно называющий Гурия туповатым деревенским парнем. И вдруг автор погружает нас прямо-таки в космические рассуждения Гаранина, в которых центром Вселенной становится доморощенный философ Гурий. Но полет его мыслей прерывает наблюдение жены Светланы: «Жизнь свою считает бесценной, а сам ничего не делает».
      Думается, эволюция интересно задуманного образа, осталась «за кадром», - в этом просчет автора: между туповатым парнем из села и якобы парящим над мирской тщетой и суетой «мыслителем» зияет пустота, не заполненной упомянутой немотивированностью. Зато веришь в искренность вот таких размышлений Гаранина: «И когда мне придется умереть, оправдаю ли я  себя в том, как жил? И не пожалею ли о том, что меня дергали и я дергал всех, и остановиться не мог, и уйти не мог, и не искал пути, и шел вместе со всеми, но один?. И кто же передо мной виноват, и от чего я бегу, и не хотят ли все, подобно мне, убежать? А если хотят, то почему не разбегаются, а остаются и делают то, что не дает им ощущения жизни?»
   В качестве претензии к автору можно предъявить то, что названная обнаженность мыслей и поступков зачастую оборачивается натурализмом – прежде всего это касается ночной сцены Гурия и Светланы. Во время чтения повести не покидает чувство тревожной и иногда даже раздражающей напряженности – настолько мрачен колорит рукописи с первых и до последних страниц. Впрочем, в этом проявляется и последовательность автора: он начал со скандалов родителей Гурия и закончил бракоразводным процессом их наследника.
   Предложение рецензента: автору тщательно поработать над рукописью в направлении мотивированности эволюции образа Гаранина.



86. С. ЗАЛЕВСКИЙ, «Москва», 17.10.1983 г.
     Уважаемый тов. Ивин!
    К сожалению, Ваша рукопись «Кремнистый путь» редакции журнала «Москва» пока не подошла. Мотивировки отклонения и этой рукописи Вы найдете в рецензии Е. Головкина. Рецензию высылаем. Возможно, она пригодится Вам в дальнейшей работе.
   С уважением
  ст. редактор отдела прозы.



87. Б. ЮРИН, «Москва», 21.12.1983 г.
Отзыв на рассказы А. Ивина «Зеленый островок» (14 стр.), «В водовороте» (22 стр.), «Времена года» (14 стр.)
      Некоторые из этих рассказов не столь давно мною уже рецензировались. Сейчас в них внесены мелкие отдельные поправки, которые, на мой взгляд, отнюдь не влекут за собой необходимость изменения существа ранее высказанных автору соображений. Поскольку автор в письме,  сопровождающем рассказы на их очередном заходе в редакцию, выражает пожелание вести только «деловые переговоры на предмет публикации», необходимость проведения для него какого-либо консультационного разбора произведений, естественно, отпадает. Обратимся тогда к общей оценке представленных работ.
      Очевидные потенциальные возможности автор нашли определенное отражение в рассматриваемых рассказах. Во всех произведениях привлекает его стремление разобраться в тонкостях воссоздаваемых нравственных коллизий, проникнуть во внутренний мир героев. Рассказы насыщены деталями, наблюдениями, характерными четами, порой меткими. Однако в то же время ни в одном из рассказов автору не удалось нарисовать цельную, подлинно самостоятельную, тематически обобщенную, образно убедительную картину. Поспешное выяснение отношений между случайно встретившимися, малознакомыми молодыми людьми в «Зеленом островке» сводится, в конечном итоге», к повторению расхожих житейских истин. Персонажи, наметившееся психологическое столкновение между ними обрисованы в рассказе исходя их поверхностных авторских впечатлений; предложенные решения прямолинейны. Первоначальный замысел произведения лишен ясности и четкости. Последнее замечание в еще большей степени относится к рассказу «В водовороте», обретшему форму дневника студента. Соотношение различных пластов привлеченного фактического материала, акценты, выводы в этом произведении в достаточной мере не продуманны и не  обоснованны, а потому случайны. Вставная история истопника при всей ее элементарности более значительна, чем наивные амбиции самого студента, его показное противоборство с профессором. В подобной связи следует отметить, что главные герои обоих рассказов твердо верят в свою исключительность, очень высокого мнения о себе, хотя на их претендующих на оригинальность суждениях лежит заметный отпечаток упрощенной книжности, верхоглядства. В третьем рассказе «Времена года» автору так и не удалось, как он пытался, увидеть и показать мир детства сквозь призму именно мальчишеского восприятия. Юный герой в своих проявлениях утратил возрастную непосредственность.
     Заканчивая, вновь повторяю, что конкретных слабостей, промахов, логических несоответствий в работах А. Ивина немало. Однако дело не в частностях. Пока все рассказы по своему уровню остаются  в пределах творческого ученичества, не приобрели еще качеств, которые выделили бы их из потока произведений многих авторов, подающих добрые надежды. Что же касается судьбы нынешних рассказов, то для опубликования на страницах журнала «Москва», они, считаю, не подходят.




88. Б. ЮРИН, «Москва», 5.4.1983 г.
(рассказы «Кому повем печаль мою?», «Зеленый островок, где живут нимфы»)
Уважаемый тов. Ивин!
    Ваши рассказы насыщены меткими наблюдениями, деталями, отдельными удачными характерными четами. Привлекает в произведениях авторское стремление проникнуть во внутренний мир героев, раскрыть и показать их душевные движения. Однако именно здесь, рядом  с достоинствами, таится и главная слабость Вашей работы. Вы не сумели достичь в рассказах внутренней, психологической последовательности изложения, соединить отдельные его эпизоды в логическую цепь. Внешние события вызывают у Ваших персонажей неадекватную эмоциональную реакцию и, наоборот, минутные всплески настроения влекут за собой неоправданные поступки, умозаключения. Особенно все это ощутимо в рассказе «Кому повем…» Он весь построен на случайностях, нелепых подозрениях, противоречиях. Его герои неврастеничны, неконтролируемы. «Зеленый островок…» представляется более спокойным, обоснованным. Только и здесь замысел рассказа лишен четкости, разработанности. Вообще нынешние рассказы выглядят как-бы заранее предназначенными для сборника, где одно произведение должно подкреплять и дополнять другие, а все вместе они составят единое продуманное целое. Самостоятельная же журнальная публикация предполагает большую тематическую значительность и образную убедительность произведений, их завершенность и отточенность, чего рассказам Вашим как раз и не хватает.
   Итак, к сожалению, свершения не возобладали в рассматриваемых рассказах над промахами и слабостями. Вот коротко о соображениях, не позволяющих редакции журнала «Москва» принять эти Ваши произведения.
   Всего Вам доброго. Литконсультант.




89. Т. ПОПОВА, «Неделя», 15.11.1983 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
     Извините за задержку ответа. Ваши материалы находились в отделе литературы. Сейчас они переданы литконсультанту, который вынесет окончательное решение. Срок литературной консультации – три месяца.
     С уважением, отдел писем «Недели».



90. В. ПЬЕЦУХ, «Сельская молодежь», без даты.
    В/РЕЦЕНЦИЯ. А. Ивин. «Молодое вино». Рассказ
     Я согласен с тем, что в печать этого рассказа не годится, но я не согласен с тем, что это никудышный рассказ. У него есть свои достоинства  и немалые: психологизм (деревенский парень, впервые оказавшийся в Москве, по-моему, показан тонко и убедительно), добротная, местами даже истинно художественная стилистика (этот комплимент, естественно, не распространяется на  редкие неудачи вроде «чуждо впитывала его отхаркивания», но таковые именно исключения, а не правило), вообще какие-то истинные чувствования и понимание нашей жизни. Другое дело, что дальше чувствования, понимания работа Ивина не идет, не вытанцовывается какая-то художественная суть из приложения этой способности автора к материалу, материал так материалом и остается, во всей его девственности, первозданности. Что-то происходит в рассказе, что-то говорится, что-то думается и переживается, но все это не превращается из количества жизни в качество литературы.
   Если нужно было бы охарактеризовать эту работу посредством формулы, я бы сказал: это не рассказ, это демонстрация дарования.
   Литконсультант.



91.  Л.  ФИЛИМОНОВА, «Неман», без даты.
      Уважаемый тов. Ивин!
     Поэтической формой Вы владеете подчас даже виртуозно, а вот то отчаянье, крайняя безысходность состояния героя – для читателя необъяснима. Нет поводов, истоков в описываемом для такого состояния. Образу-то необходима достоверность, доказуемость магистральной мысли, а не выхваченный из зыбкого состояния человека один какой-то, возможно, случайный, момент
   Образы бесплотны и абстрактны: «Матерь божья, любимая…» У Вас здесь соединены в одно понятие духовность и плотскость («Матерь божья» и «любимая»). Почему? Сверхзадача?
   «Молящих любя… твои губы, как шмель опьяненный». Существительное здесь «губы». Получается, что они – «молящих любят». Непонятно, как ведет себя «шмель опьяненный» (чем?), от этого сравнение выглядит надуманным, неоправданным.
   Из Вашей подборки для журнала ничего не отобрали.
  С уважением литконсультант.




92.С.НИКУЛИН, «Подъем», 11.7.1983 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Ваши стихи редакцию не заинтересовали. Рукопись возвращаем.
   С уважением  Редактор отдела поэзии.




93. М.  ЧЕРНЫШЕВ, «Волга», 3.8.1983 г.
      Уважаемый товарищ Ивин!
     Присланная Вами подборка стихов технически неплохо написана, однако   она слишком умозрительна, надумана по содержанию, лишена свежих поэтических образов. Это и мешает нам, к сожалению, использовать Ваши стихи в журнале.
   Всего доброго.
   С уважением (отдел поэзии)



94. В. СИКОРСКИЙ, А. МЕТС, «Новый мир», 1.8.1983 г.
     Уважаемый тов. Ивин!
      В отделе поэзии внимательно ознакомились с Вашими стихами. К сожалению, из стихов ничего для «Нового мира» отобрать не удалось. Редакционный портфель отдела поэзии чрезвычайно перегружен, стихи у нас, как говорится, «не прошли по конкурсу».
      У Вас порой попадаются меткие строчки, однако в целом стихи очень неровны и явно не поднимаются до «новомирского» уровня (думается, лучше пока их предлагать «тонким» журналам»). Подводит Вас прежде всего нехватка устойчивого вкуса. Пишете, например: «Присуща жертве склонность бунтовать (…) мужчине – дело, женщине – кровать, а небу – глубина и звездочет». Фраза о кровати – явная пошлость, она «убивает» все остальное. Немало и надуманных, вычурных образов: «плафон как погребальный саван», «в долине отзвуков и вздохов», в стихотворении «Проникновение» фактически пародийны строки «белым пуделем шествовал в звездах, полз в земле по следам червяка». Хотелось бы увидеть и больше духовности. Если читателю малоинтересны  унылые «разочарованные» строки: «я покорился, покорился я, разочарованный в потугах Архимеда» (???),  то недостаточны духовны и строки о лучшей части «я» лирического героя – «он жив, мальчишка, грубый, сильный, злой», в таких строках нет ничего, кроме культа силы.
   Если Вы нуждаетесь более обстоятельном разборе стихов, то советуем их послать в Литературную консультацию при СП СССР (Москва, ул. Воровского, 52) или в редакцию журнала «Литературная учеба».
   Рукопись возвращаем.
С уважением, старший редактор отдела поэзии, сотрудник отдела поэзии.



95.Ю.КУЛИКОВ, «Литературная Россия», 7.7.1983 г.
   Уважаемый А.  Ивин!
     Присланные стихи «Троллейбус…» и «Ссора» не получили одобрения, поэтому опубликовать их не можем.
     Зам. редактора отдела русской литературы по поэзии.



96. И. КОСТЫРЯ, «Дон», без даты.
  Уважаемый Алексей Николаевич!
   К сожалению, Ваши стихи редколлегия не рекомендовала к печати. Не взыщите.
  С уважением.
   Редактор отдела русской прозы и поэзии.




97. И. ИНОВ, «Нева», 22.6.1983 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
  Отвлеченности, изысканность словесных манер, тривиальность этих «милых», стилизованность этих «лампад» и «преисподней»… В итоге – «глухое отчужденье».
  Напечатать присланное мы не сможем.
  С уважением.
  Редактор отдела поэзии журнала «Нева»



98. И. САХНОВСКИЙ, «Уральский следопыт», 20.6.1983 г.
  Уважаемый товарищ Ивин,
     Внимательно прочел присланные Вами стихи. Написаны они умело, без версификационных и языковых погрешностей (разве что: «Горы здыбятся…» -?). Но эта «гладкость» письма сочетается с поразительной «гладкостью», которая граничит почти с бессодержательностью. (Редкие исключения – интересная миниатюра «Отречение», очень похожая на одно стихотворение И. Северянина, и «Родник», в котором отнюдь не новая идея выражена при помощи чересчур прозрачной  и несколько назойливой иронии: «… в общий мутный поток большой мазутной реки, - теки, родничок, теки…»).
  В стихах нет откровенной подражательности, но их вторичность,  «вычитанность» интонаций очень заметны.
                Грустно, как в исповедальне.
                В этот час ночной
    «Грустно» здесь можно безболезненно заменить на «тихо», «страшно» и т.д. Всё одно современный читатель в исповедальне не бывал никогда, как, кажется, и сам автор.
    Желаю Вам серьезной работы и всего доброго.
   С уважением.



99. Ю. МЕЗЕНКО, «Радуга»,   22.8.1983 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
     Внимательно прочитали Ваши стихи «То случалось не раз…», «Как год назад…», «Раздвоен изначально…» и др. К сожалению, отобрать для публикации не смогли ничего: художественный уровень стихов не отвечает требованиям редакции, равно предъявляемым к каждой из 8 тысяч рукописей, ежегодно поступающих в отдел поэзии.
    Рукопись возвращаем.
   С уважением
   Зав. отделом поэзии.



100. И. СЛЕПНЕВ, А. КРОТОВ, «Молодая гвардия», 7.1.1983 г.
  Уважаемый Алексей Николаевич!
    В отделе прозы ознакомились с Вашими рассказами. Для печати они не подходят. Судите сами, как читатель будет воспринимать подобное: «Сижу на кушетке, указательный палец в носу, харя – идиотская, вытащу зеленую соплю, скатаю ее в шарик, пока не загустеет, и положу на пол».
   Такого рода «непосредственность» далека от литературы.
   Рукопись возвращаем.
   С уважением, зав отделом прозы, ст. редактор.




101. Р. РОМАНОВА, «Смена», 20.5.1983 г.
    Уважаемый тов. Ивин!
     В Вашей подборке есть удачные стихотворения: чистая, четкая акварель «Рассвет», душевно мудрые строки «То случалось не раз…», светлые – «Детства», одухотворенные любовью к природе – «Проникновения». Однако, недостатки, явственно ощутимые в других вещах, находим и в этих, лучших, строках: корявость слога: «в воде купает листьев вязь», бездумность («Апрель»), отсутствие конкретности, конструктивности композиционной: «И под призрачным светом бездушной звезды Мы впервые друг другу открылись» (здесь надо было деталь, штрих, примету, а не голословное – открылись. В чем?.. Высокопарность: «Я смотрел на сражение молний И внимал прорастанью зерна». Вы способный человек с довольно существенным опытом работы над словом, можно уже говорить о вырабатывающейся собственной манере. Подумайте над моими замечаниями. Язык должен быть более живым, мысль – более конструктивной.
   Всего Вам доброго!
   Литконсультант,
  Член Союза Писателей.

   


 102. Л. ФЕДОСОВА, «Студенческий меридиан», 21.3.1983  г.
     Уважаемый товарищ Ивин!
      Спасибо за внимание к журналу. Ваши стихотворения мы прочитали, но, к сожалению, отобрать ничего не удалось. Если среди ваших произведений найдется что-либо молодежное (для студентов), будем рады предложить это вниманию редколлегии. Всего Вам самого доброго!
    С искренним уважением, отдел литературы.
   Напоминаем, что журнал присланные произведения не возвращает.



103. А. ЕФИМОВ, издательство «Современник», 7.9.1984 г.
  Редакторское заключение о рукописи А. Ивина «Эй, кто-нибудь!»
    Многими своими рассказами А. Ивин пытается выявить красоту в самой обыденной жизни. Он обозначает те моменты в бытии своих героев, когда они, отвлекшись от повседневной текучки благодаря какой-то встрече или какого-нибудь событию, вдруг предпринимают попытку разобраться в себе, пытаются понять, а по «правде» ли они живут. А события, столь значительные для духовной биографии героев, внешне чрезвычайно просты. И напряженность внутреннего мира персонажей зиждется на удивительной зоркости и проницательности  А. Ивина. Несмотря на то, что рассказы написаны в объективизированной манере, когда автор как бы самоустраняется, «прячется» за изображаемые события. Такая манера подкреплена соответствующими художественными средствами – словесной точностью, пластичностью описаний, выбором вроде бы не броских и крайне необходимых (кажется, других и быть не может) деталей для раскрытия характеров и «компановки» образов героев.
     Персонажи рассказов – студенты, колхозники, представители творческой интеллигенции. Место действия – в основном, север Европейской части России (придуманный автором город Логатов), по многим косвенным данным (к примеру, маршруты движения поездов) – Вологодчина. Автор, вероятно, стремится к тому, чтобы каждый его рассказ не воспринимался самоценным, обособленным произведением. Во всяком случае, его вещи воспринимаются в их целокупности, суммарно, складываясь в тщательно выписанную серию «портретов» наших современников. К тому же многие рассказы объединены общими героями. Хотя, мне кажется, что «подобный ход» явился причиной и определенных авторских промахов. Некоторые фактические сведения, психологические мотивировки не «стыкуются» между собой в различных рассказах. Так, персонаж, фигурирующий в нескольких произведениях А. Ивина, - Г. Гаранин, сам выросший в деревенских условиях и ими сформированный, вдруг как-то свысока, чуть ли не брезгливо начинает относиться к родителям свой жены, сельским жителям. Я, со своей стороны, порекомендовал бы автору «упразднить» общих героев, поменять их фамилии. Ряд рассказов пришлось снять из-за натуралистичности, проявившейся при изображении явлений негативного характера или  при описании физиологических человеческих проявлений. (Эти недостатки, правда легко устранимые, свойственны  и некоторым включенным в сборник рассказам). Хотелось бы также, чтобы А. Ивин остался верен своей объективизированной манере, поскольку в отдельных произведениях авторский «голос» достаточно громок и лексически сливается с речью персонажей, что их, конечно, обедняет.(В одном из рассказов и героиня, и автор постоянно ссылаются на мифологических героев; для нее, как для студентки филологического факультета, это вполне допустимо, а автор выглядит каким-то велиречивым, желающим побряцать лишний раз своей эрудицией).
      Предлагаю для издания следующие рассказы (объем 10 л.): «В начале поприща», «Фахрушев», «Студенты», «Кому поем печаль мою», »Пришел и ушел», «Ты куда, Одиссей?», «Эй, кто-нибудь!», «Магазин»,  «Зеленый островок, где живут нимфы», «Senilia», «Разрыв», «Родина» (поменять очень обязывающее название»), «Времена года» (обе части; необходимо их свести к одной манере – или вести рассказ от первого лица, или писать о герое в третьем лице), «Кремнистый путь», «Драма вокруг младенца» (в двух последних рассказах следует снять натуралистические подробности).
   Когда-то Чехов говорил: «Писать надо просто: о том, как Петр Семенович женился на Марье Ивановне. Вот и всё». И событийная непритязательность рассказов А. Ивина в какой-то мере соответствует этому завету.
    Редактор Редакции по работе с молодыми авторами.
   Согласен:
   Зав. редакцией по работе с молодыми авторами О. Финько.



104.   С. РЫБАС, издательство  «Молодая гвардия», 10.1.1984 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
    Из Вашей поэтической рукописи наиболее интересны, на наш взгляд, стихотворения «Ты смеешься?..», «Не пугай меня…», «Звездный гул», «Избранник». Эти стихи будем  рекомендовать   редколлегии  альманаха «Истоки». О решении редколлегии сможем сообщить в марте   с. г.
     Рукописи, кроме перечисленных стихотворений, возвращаем.
    Всего доброго
    Зав.  редакцией по работе с молодыми авторами.
   



   105. Л. БОЛОТИН, журнал не указан («Новый мир»?), без даты.
     Александр Ивин, «Черная немочь», повесть, 89 с.
     Повесть рассказывает о становлении личности начинающего писателя, поэта Бориса Леготина. Давно у него наметился разлад между жизнью, которую он ведет, и представлениями о нравственности. Он создает критическую ситуацию, в которой мог погибнуть, сломаться, но обретает в результате зрелость, трезвый взгляд на положение вещей. Историю Бориса нам рассказывает его приятель, о котором известно не много. Он, видимо, тоже пытается иметь какое-то отношение к литературной жизни, но работает в кинотеатре   электриком. В быту он устроенный человек, чужд «безрезультатных» метаний, исканий нравственного порядка, его помыслы легко укладываются в схему благополучия, которого он добьется в конце концов собственными силами. У Леготина все иначе: родился он в деревне. Пока учился – женился на красивой девушке – дочери профессора. Сразу получил двухкомнатную квартиру, у него родилась дочь. И работа у него – лучше не придумаешь для молодого  поэта – редактор в крупном издательстве. Условия службы таковы, что каждый день появляться там не нужно, а Леготин более того порой приходил туда лишь за зарплатой. Однако в семье не было лада. Часто Борис, недовольный собой, устраивал жене сцены, «уходил» из дома, но вскоре остывал, и на некоторое время в семье воцарялось согласие. Однажды он ушел в самом деле, уехал и пропадал по деревням целых полтора месяца. Перед отъездом же совершил трудно объяснимую выходку: бродя ночью в одиночестве, он подошел к освещенному окну почты. Ему вдруг захотелось побеседовать с девушкой, которая   дежурила там, и он забрался в окно. Девушка испугалась, ее недоверие к нему раздосадовало Бориса. Он решил, если его принимают за вора – значит он вор… И потребовал у девушки деньги. Она отдала все, что были в кассе – около ста рублей. На эти деньги он и уехал из Москвы. Вскоре Леготин поостыл, решил вернуть отнятые деньги. Нанимался в деревнях на случайные работы. Сначала он не хотел давать о себе жене, но потом все же написал ей письмо, в котором как-то пытался объясниться. Написал он и на работу, с требованием уволить его и выслать документы. Но и сельская идиллия не складывалась: вопросы   нравственного порядка не оставили Бориса. Он решил покончить с собой. Однажды он остановил в поле комбайн и спросил комбайнера Ивана Сысоева: «Я хочу умереть, Иван. Что посоветуешь?» Разговор был недолгим. Иван спросил Бориса о возрасте, о работе, о семье. Он разозлился на Леготина: «Жить надо, понял меня?! … Ты что -  согласен со всем, что вокруг деется7 А если нет, так делай жизнь такой, какая тебе нужна, - понял?..»
   «Этот разговор решительно повлиял на Леготина. Он вернулся в Москву совершенно хладнокровным   и деятельным. Главному редактору издательства сказал, что останется работать лишь при условии, если ему, Борису Леготину, дадут отбирать рукописи по своему смотрению. Страннее всего, что хотя он слонялся полтора месяца неизвестно где, его не уволили, а наоборот -  главный редактор стал как-то особенно замечать его и похваливать и даже советоваться» (стр.88) Историю с деньгами уладила жена Леготина: достала у невропатолога справку, что муж страдал прежде неврозами, и вернула сумму. Рассказчик резюмирует: «Все вокруг обнаружили в нем л и ч н о с т ь» (стр.89).
   Из очевидных недостатков художественного порядка заметнее сего несогласованность в образе рассказчика – приятеля Леготина. С одной стороны он почти воинственный обыватель, любит в этом своем качестве поковыряться, порассуждать на этот счет, с другой – совершенно нейтральный повествователь приключений и переживаний Леготина. Дело даже не в необъясненной автором его вездесущести и осведомленности в душевных движениях Леготина, его жены, тестя, но именно в нейтральном тоне его рассказа. В первом своем качестве он выписан довольно ярко и определенно: первые сцены вызывают больше читательского доверия, чем остальная повесть. В них больше оправданной психологической естественной конфликтности, чего не скажешь о сценах внешне более острых – скандал Леготина с женой, «ограбление» почты… Налицо попытка рассмотреть так называемую пороговую ситуацию в жизни человека, но уж больно все аккуратно закругляется – с работой, с женой, с милицией. Жизнь, как правило, таких простых разрешений нам не предлагает. Если же автор имел в виду исключительную ситуацию, то в этом случае он совершенно не рассматривает ее исключительность, уходит в сторону от исследования выбранной им же самим действительности. Пасторально выглядит сельский народ в повести. Изображая его олимпийскую мудрость. Спокойствие, автор, мне кажется, выдает желаемое за действительное. В жизни все не  так однозначно. Автор здесь оперирует не собственным опытом общения с людьми, знакомством с их чаяниями, а некой вторичной литературной моделью, синтезируя в ней собственные  представления о жизненных проблемах и образы крестьян из литературы прошлого столетия. Условность и недостоверность в рассказываемой истории возникает не от неувязок в повествовании, а как раз от примирительной связности. Повесть читается с интересом. Автор попытался исследовать любопытную ситуацию. «Черную немочь» охарактеризовать как законченное цельное произведение нельзя. Рекомендовать рукопись    Александра    Ивина для публикации не стоит, но прочесть его повесть кому-нибудь из  членов  редколлегии, видимо, все же следует: автор наделен несомненными  писательскими способностями; можно предположить, что дальнейшее сотрудничество с ним может стать более плодотворным.




106.  М.К.  ЕСЕНИНА, «Литературная учеба», 16.12.1984 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
    По поручению редакции журнала «Литературная учеба»  я познакомилась с Вашей  повестью «Неприкаянный». На мой взгляд, она производит довольно тяжеловесное впечатление. При чтении повести все время ждешь какого-нибудь исследования неприкаянности Вашего героя: ведь один только показ растительного существования человека не только грустен, но еще более скучен. Может быть, впечатление тяжеловесности изложения происходит еще и оттого, что здесь слишком очевидна авторская попытка раздвоения одной личности на два персонажа. Некоторая, по моему мнению, неуклюжесть этой попытки заключается в технике исполнения задуманного: В основном речь ведется от первых лиц – рассказчика и Савелия, но они как бы оба неприкаянные, они так схожи, несмотря на незначительные внешние различия, что и не противостоят друг другу, не оттеняют друг друга, а сливаются в некое исходное целое. Этому впечатлению способствует и то обстоятельство в повествовании, что у Савелия как бы ничего кроме детства в жизни не было,   а у рассказчика нет ничего кроме расплывчатого абриса текущего времени.
   Мне представились чересчур затянутыми, а потому маловыразительными и однообразными детские картинки из жизни Савелия. Но и это впечатление возможно происходит не из-за того, что картинки эти не хороши сами по себе, а потому что им как бы нет продолжения, Вы словно бы не обозначили четко ту точку зрения, с которой их психологический или идейный смысл был бы заметен.
      Ваши несколько, как мне кажется, претенциозные попытки изложения, например названия глав повести «Евангелие от Савелия» или, к примеру, описание навозного дождя, на мой взгляд, с  одной стороны, несколько безвкусны, с другой, недостаточно оправданы  в композиционном отношении. Может быть, в  Вашем воображении вспыхнула случайно картина навозного дождя, и Вы поторопились включить ее в произведение, не выразив этим с достаточной доказательностью ни символа, ни остроумия. А самоцельность подобных, хоть и броских, но далеко не оригинальных фантазий вряд ли уместна.
     Не могу не остановиться на том печальном обстоятельстве, что порой, когда на страницах вашей повести возникает попытка пофилософствовать, вдруг обнаруживается еще и досадная приблизительность языковых средств и идей: «И вот, когда мы с ним уединялись в мастерской за бутылкой вина, он, помню, все спрашивал меня, как я лажу с Зиной, и я отвечал, что все нормально, то есть все неизвращенно, а он слушал, открыв рот, а потом жаловался мне, что не знает, как ему быть: жена сердится и все чего-то требует от него, и он совсем запутался, не зная, что предпринять, чтобы и ему и ей было хорошо вместе; я утешал его, что се ля ви такая, все течет, изменяется, переходит в свою противоположность, что, пожалуй, ему не следовало жениться, а раз уж женился, то надо как-то устраиваться, а как именно – этого сам господь бог не знает, потому что, когда творил землю, оплошал, хотя, великий и всесильный, мог бы сделать, чтобы человек как-нибудь перекрестно самоопылялся, сам себе Адам и Ева, чтобы все свои безобъектные вожделения замыкал на себе, вот и всё, - так нет же, выдумал женщину, и не из ребра даже сотворил ее, а вообще с бору по сосенке, потому что если бы она была из ребра, то была бы постоянна, твердокаменна, бесхитростна»  (стр.9)
    На мой взгляд, художественный уровень Вашей повести довольно невысок. Рекомендовать к печати я ее не могу.
  Рукопись возвращаем.
  С уважением, рецензент.
  Подписывайтесь на журнал «Литературная учеба»!



107.  И. МУРАВЬЕВА, «Аврора», 6.4.1984 г.
             Уважаемый Алексей Николаевич!
      К сожалению, присланные Вами рассказы тематически  не подходят для подросткового журнала, и напрасно Вы считаете ссылку на то, что «Аврора» - журнал для подростков, неосновательной.  Это тем не менее так, и определенные тематические ограничения у нас в связи с этим существуют.
     Из присланного наиболее удачным мне представляется «Манифестация Кузьмы Абанина», но и этот рассказ – совершенно не для «Авроры».
   С уважением литконсультант.



108. В.  АНТОНОВ, «Простор», 16.4.1984 г.
    Уважаемый тов. Ивин!
     В прошлом году у нас не представилось возможности опубликовать Ваши стихи. В этом перспектив не больше: большой наплыв переводов и рукописей казахстанских русских поэтов.
     Извините. С уважением зав отделом поэзии.




109. Э. АЛТО, «Север», 21.2.1984 г.
     Уважаемый Алексей Николаевич!
     И этот Ваш рассказ оставляет странное, беспокоящее впечатление, и далеко не сразу начинаешь хотя бы отчасти понимать, что именно в нем беспокоит. Обычно бывает так, что в рукописи, - если она сравнительно удачна, -  хорошо прописаны простые психологические мотивы и побуждения (те, что позволяют уже оценить персонажи с моральной точки зрения), но более глубокий, скажем, метафизический смысл слаб или вовсе не читается. Но в «Зеленом островке» сильна именно эта сторона, а вот о бытовых, чисто жизненных мотивах поведения сестер сказать почти ничего нельзя. Можно строить более или менее обоснованные догадки, можно даже найти такие, которые вполне подходят – но сам рассказ, пожалуй, не дает возможности предпочесть какой-то определенный взгляд. И получается, что только глубинные, природные, жутковатые бессознательные силы управляют героями рассказа, а сознание почти отключено. Это, пожалуй, не относится к главному герою, но в нем зато есть черта, которая слегка коробит душу. Еще Фолкнер осмеивал мужчин, уверенных, что доля женщины, роль ее – так сказать, «навзничная» (так и есть где-то в тексте). Что их роль – ждать, затаившись. Если бы и так, то все же неприятен был бы человек, уверенно так считающий и, следовательно, самодовольный и самоуверенный. Ваш герой как раз таков. Нам кажется, эти два обстоятельства портят рассказ, в остальном очень интересный   и глубокий. Как тут быть, не могу сказать, думайте сами (тем более, что Вы, может быть, вовсе и не согласны с таким взглядом на «Островок»).  Возвращаем рукопись, будем ждать новые.
   Да, и мне тоже хотелось бы познакомиться с Вами. Буду в Москве – постараюсь связаться с Вами. Всего доброго.
   Зав. отделом прозы.



110. Г. МИРЗОЕВА, «Памир», 30.1.1985 г.
    Здравствуй, Алеша!
   (большая часть письма опущена)
   Давай сразу и про стихи. Я хотела бы опубликовать строк 100-120, но до конца года нет никакой возможности. Если не возражаешь, пусть полежат. Твердое обещание, как ты знаешь, журналы никогда не дают. А этот год победный и все подчинено маю.
  Я рада, что у тебя есть над головой крыша. Теперь ты уже москвич и, видимо, доволен своей судьбой. Многие так и остались в Москве на птичьих правах, перебиваются, но Москва есть Москва, уж если заполонит… Меня и теперь тянет туда, тянет сильно и беспощадно. Но, увы… Знаешь ли что-нибудь о Носкове? Часто вспоминаю всех и хочу, чтобы все-все были счастливы.
   Будь счастлив и ты, Алеша. Будет время, пиши. Люди нужны друг другу.
  Гуля. Душанбе.

 (Гулбахор Мирзоева, французский кинорежиссер и журналист)



111. А.П. ИВАНОВ,  О.А. ФИНЬКО, издательство «Современник», 21. 8.1985 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
    Мне передали Вашу рукопись рассказов и повестей «Эй, кто-нибудь!», поступившую в редакцию в объеме 13.а.л. после авторской доработки. Есть необходимость говорить с Вами напрямую, без сглаживания углов, не пряча свое отношение в клишированных фразах.
   Так вот, получил, прочел, благо что поторапливали – надвигалось сокращение многих позиций плана. Вас покритиковали на редсовете издательства, невзирая на рекомендации Феликса Кузнецова, то есть над Вами   сгустилось…   Необходимо было решить: есть книжка в Вашей рукописи или нет. К выводу я пришел нерадостному для Вас, да и для себя, редактора, обязанного выполнять план,  тоже – книжки пока нет. И будет она не скоро.  Потому что требуется замена большей части объема, а часть, которая остается, просит переделки, доводки, работы, вдумчивой и неторопливой, в лучшем случае, на год. А. Ивину   надо выйти в люди с хорошей книжкой – иначе незачем и огород городить.
    Это вывод. А теперь – некоторые доказательства, хотя для убедительности следовало бы то и это поменять местами.
    Первую половину рукописи (до повести «Прощальные встречи») читал, ей-богу, только по обязанности, усилием воли. Вторую половину – с интересом, в заочном споре с автором, нередко с досадой на него за его просчеты. То есть рукопись составлена неумело. Слабые, ранние вещи Вы выставили на открытие, создали книжке «рекламу». Но это в нашей ситуации еще не беда, поскольку пересоставить – не велик труд, было бы что менять местами. Беда в другом – рассказы безнадежно слабы, особенно те, из Вашей студенческой юности.
   «В начале поприща» – это не рассказ, это очерк нескольких дней молодой учительницы или, в лучшем случае, начальная глава из неторопливого бытописательского романа. Здесь ничего не происходит (в душе героини не происходит), здесь описание одних внешних перемен.
   «Фарушев» (очерк характеров) – да, согласен, очерк, но не характеров, а физиологических ощущений. Описания многоречивы, но малосодержательны.
   «Студенты»  - плохо. Многословие не о чувствах, а о чувствицах. Язык неряшлив. Автор стоит не выше этого материала, поскольку и автор был тогда юн и неумел.
   «Ты куда, Одиссей?» - неправдоподобный анекдот на 10 страниц. Все поверху, содержания нет.
  «Синилия» - рассказ о сельских старухах, их умирании (заголовок – не к фактуре рассказа, заголовок с претензией). Тема  умирания, одиночества деревенских старух – это выработанный карьер. В ней уже ничего в ковш не черпнешь, кроме остатков осыпавшейся породы. Надо разведывать новые пласты.
   И так – какой рассказ ни возьми: «Магазин», «Кому повем печаль мою», «Пришел и ушел». «Разрыв»… Они и для Вас, автора, прошлогодний снег. А Вы их – в первые ряды. Жалко!
   Повесть «Времена года» (или повесть в зарисовках о детстве) Вы снабжаете припиской:
   «Если бы в этих отрывочных и безыскусных воспоминаниях о детстве я преследовал только цель воспроизвести отрезок собственной жизни, я не стал бы браться за перо. Но меня укрепляла мысль, что это воспроизведение, может быть, найдет отклик в душах других людей».
     Но ведь и этого мало. И в этом задача чересчур скромна, поскольку какой-никакой отклик обеспечен любому припоминанию детства, потому что все мы из него, для всех оно дорого и невольно сравнивается с вычитанным.
   Другое дело – какие мысли и чувства высечь из этих воспроизведений. Ставилась ли такая задача?  Сомневаюсь, поскольку что ни  зарисовка – то описание ради описания.
   - Ну и что! – скажет читатель. – Почитано еще об одном детстве 50-х годов А что нового сказано о детстве? А ведь 45 страниц – не шутка!
   В «Прощальных встречах» Вы – хороший стилист. Вас хочется читать вслух, потому что в повести есть мелодия. Но ловишь себя на мысли: а ведь не Ивинская это мелодия и чувственное восприятие природы не Ивинское. Бунинское! Здесь вы – имитатор Бунинского стиля, писали Вы под гнетом завороженности Буниным.
  Может быть, эта вещь самостоятельна в другом? Нет же! Сюжет банален. Мысль банальна,  только все это одето в пестры е одежды бытовых подробностей, неновых рассуждений героя, неновых ощущений.  (Я не пересказываю сюжет, не перекладываю выраженной в повести мысли, поскольку это не рецензия, а  письмо Вам; и то и это вы знаете лучше меня, напоминать нет смысла).
   Повесть (или большой рассказ, если судить по объему) «Кремнистый путь». То ли выбор героя изначально неудачен, то ли поставленная задача Вам не подчинилась, - не знаю. Герой переживает по мелочам, из-за бытовых пустяков, но как это утомительно-подробно выписано! Бесконечная рефлексия героя, вслед за нею – бесконечная сюжетная пробуксовка. Герой мелочен, мелок – в поступках, в  словах, в мыслях о людях, а высокие мысли, которые приписывает ему автор в конце, ему несвойственны. И он двоит, поскольку Вы заявляете его глубоким (и рефлексия, видимо, от глубокости), на самом деле – как раз наоборот. В результате маленькое содержание (первый день знакомства молодожена с родителями и братом жены)  не натягивается на большую мысль. Материал, герой оказались неуправляемы. Валять-валять еще эту повесть надо, чтобы вылепить из нее нечто цельное и не коржавое.
     Неопределенное впечатление оставляет и повесть «Дама вокруг младенца». Младенец – кто? Собственно младенец, или из второго плана – герой, отец младенца?  Вы здесь, чувствуя свою неопределенность к герою, как бы поигрываете с читателем: вот он, дескать, мой герой, какой высокий в жизни, необычный, гений даже, для которого художественные задачи непременно надличностны, мучения – не понять простому смертному; впрочем, он вам кажется совсем иным? – и то правда, он, пожалуй, эгоист, негодяй даже. Так кто же он, противопоставивший пеленкам свое великое предназначение? Вы не определились с ним сами. Отсюда глубина мыслей и терзаний – кажущаяся глубина, замышленная драма превращается под пером в мелодраму, вместо многозначности и многозначительности жизни – лишь потуги изобразить ее.
   А вещь-то (верю!) хорошо задумывалась. Не спешите Вы ради бога такие штуки перекладывать со стола в портфель. Не спешите! Их надо высиживать, чтобы вылупилось что-то живое, могущее ходить собственными ножками, без помощи костыликов редакторского карандаша или читательской снисходительности.
  О дополнительных четырех рассказах не говорю. Честное слово, не глянулись они, особенно первый, «Побег», который я читал еще раньше, весной. Мнение осталось прежним – содержания меньше, чем текста.
  Выводов не надо.  Они на первой странице.
  Желаю вам несуетной, плодотворной работы, а значит, крепкой книги. Верю, что она Вам по силам, а потому будем иметь вас в виду при  составлении плана  редподготовки 1987 года.
  С уважением
  Ст. редактор редакции по работе с молодыми авторами.



112. О. ШВАРТИНА, журнал «Молодая гвардия», <>  февраля  1985 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
     С интересом прочитали Ваши произведения. Все они написаны вполне профессионально, хорошим литературным языком. Но, к сожалению, отобрать что-либо для публикации нам не удалось.
   «Зеленый островок» - Яркие живые образы, неизбитый сюжет. Но несколько мрачновато - пессимистический характер рассказа не совсем соответствует тематике нашего молодежного журнала.
   «В начале поприща»  - Рукописи недостает глубокой авторской мысли, которая превратила бы повествование в законченное идейно-нравственное произведение. Рассказ пока выглядит чем-то вроде зарисовки с натуры, лишь предваряющей работу над будущим произведением.
   «Разрыв». – На наш взгляд, этот рассказ вполне может быть опубликован в цикле аналогичных произведений с каким-то одним объединяющим началом. Его финал Вы как бы предоставили додумать самому читателю, но, нам кажется, что достаточной информации для этого не дали. И приходится не только размышлять, но и гадать.
     «Времена года». – Это собрание живых острых наблюдений и воспоминаний дневникового характера, не связанных между собой даже подобием сюжета (разве что смена времен года). Но, чтобы дневник стал интересен широкому кругу читателей, в нем все-таки должно происходить что-то очень увлекательное с интересными авторскими мыслями по поводу этого происходящего.
     «Коттера лентяйниса» лучше предложить в другое издание, которое чаще печатает современные сказки…
     «Эй, кто-нибудь!» - напоминает хороший литературный этюд на заданную тему и, к сожалению, не более того.
     С уважением.
     По поручению редакции журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» рецензент.



113. К. МУРАДЯН, издательство «Молодая гвардия», без даты
    Алексей Ивин, «Звездный гул», стихи
   Уважаемый Алексей Николаевич!
    Редакция по работе с молодыми авторами издательства «Молодая гвардия» поручила мне отрецензировать Вашу рукопись. Я внимательно ознакомилась с Вашими стихами.
      Некоторые из них я рекомендую вниманию редколлегии альманаха «Истоки» - «Под лыжами ломался звонкий наст» (стр.16), «Мурлыка» (стр.23),  «Савонарола» (стр.25), «Он пил амброзию и музу призывал»  (стр.36), «Что ж, принимайся за дела» (стр.72), «Неожиданный поворот одной старой темы» (стр.78), «Кого при жизни хвалят» (стр.81), «Поэт и массовая информация» ( стр.88). Правда, на мой взгляд, и эти стихи еще требуют некоторой работы над языком, им не достает сжатости, точности воплощения темы.
     По остальным Вашим стихам, присланным на рассмотрение редакции, у меня осталось впечатление, что вам пока не удается раскрыть все свои поэтические возможности.
     Во многих стихах можно отметить отдельные удачные строки, метафоры, образы. Но затем найденная Вами тема, мелодия сбивается, застывает в развитии, не находит конкретного, индивидуального поэтического решения. Так, например, в стихотворении «Благопристойный женский быт» (стр.15) присутствует своеобразная атмосфера, намечена оригинальная форма. Но тема не решена. Есть ирония, но не ясно, кому она адресована.
   А в  целом, на мой взгляд, именно те Ваши стихи, которым свойственны ирония, юмор, наиболее интересны, оригинальны. Но им не хватает изящества, неожиданности, свежести зрительных и эмоциональных образов, поэтических находок. Мне кажется, Вам   не достает смелости, новаторства. Ищите поэзию не только в себе, не ограничивайте себя уже найденным художественным материалом.
   С уважением по поручению редакции по работе с молодыми авторами критик    кандидат   филологических наук.



114. С. РЫБАС, Л. ЕРЕМЕНКО, издательство «Молодая гвардия». 6.2.1985 г.
    Уважаемый товарищ Ивин!
     По Вашей просьбе мы прочитали присланные в редакцию стихи. К сожалению, для отдельного сборника отобранных редколлегией стихотворений явно недостаточно.
      Рукопись возвращаем.
      Зав. редакцией по работе с молодыми авторами.
      Редактор.



115. М. ГОРОШКО, журнал не указан, 13.2.1985 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
   Из Вашей подборки мы предложили вниманию редколлегии следующие стихи: «Прикосновение». «Осеннее чувство», «Звездный гул», «Как хорошо, что я и рыжий кот», «В стройотряде», из миниатюр – «В лесу», «Миг», «Отречение».
   К сожалению, нашему журналу более подойдут стихи о стройотряде, чем про рыжего кота, хотя, на мой взгляд, это стихотворение лучшее в подборке.
   Стихов отобрано достаточно много   с тем, что «обоймой» легче «проскочить»  с Вашей тематикой «грусти наедине с природой». Но мне она нравится.
   Присылайте новые стихи.
   Всего Вам доброго, по поручению редакции, литконсультант.



116. В. ЛАПШИН, издательство «Современник», 11.11.1987 г.
       Рецензия на рукопись А. Ивина «Зимнее утро»
      Рекомендую для публикации следующие стихотворения автора: «Шумит говорливый поток»,  «Песок, песок в песочных часах…», «Когда не будет рассветов…», «Обретение», «Как несвязанный атом», «Абсолют»,  «Клубок», «Иду – рюкзак через плечо», «Пессимисту», «Она твоя», «Раздвоен изначально», «Бок о бок мы» (без первой строфы), «Ночью», «Мне так хочется жить», «Незабудки цветут», «Осеннее чувство», «У ночной реки», «И внезапно набрел я на мысль» (без первой и второй строф), «Ясной ночью чуть веет с реки», «День голубел светло», «Под небом обложным», «На дороге житейской и темной», «Почему я срываюсь, бунтую». Таким образом, книга не состоялась, здесь всего 23 стихотворения.
 
     Автор чувствует, какие стихотворения у него лучше, какие хуже. Наиболее удачные он поместил в начале рукописи. Это добрый знак. Но в таком случае с автора больше и спрашивается. И есть что спрашивать. Вот перед нами стройное стихотворение, выношенное в душе, не от нечего делать написанное:
                Шумит говорливый поток,
                И мостик трепещет висячий.
                Мне надобен только глоток
                Весны и свободы ребячьей.
                А после – заснуть и забыть,
                Что годы – к кончине, к закату,
                И некого больше любить,
                И нечем оплакать утрату.
                И спящему явятся сны
                О первом его поцелуе,
                И спящему станут слышны
                Весенние шалые струи.
                А после – хоть в омут, хоть в ад!
                Разматывай, память, картины
                К далекому детству, назад,
                Туда, где ни слез, ни кручины. 

     В стихотворении все естественно, веришь автору вполне, со-чувствуешь, со-переживаешь, это стихотворение не только А. Ивина трогает, но и любого человек, у которого жива память о детстве или хотя бы желание памяти.  Написанное от души – стихотворение живо само по себе, а значит   таит в себе некую тайну, в которой уже не только несколько загадочное ныне детство пребывает неприкосновенно, но и зреют семена веры в столь же верное и безмятежное грядущее.

       Есть еще грань дарования А. Ивина, четко различимая в другом состоявшемся его стихотворении – «Обретение»:
                Когда сгущались сумерки,
                Я шел по берегу реки,
                А в ней мерцали огоньки –
                Глаза русалок и наяд.
                Летучей мышью из гумна  («из» или «с»?)
                Спустилась наземь тишина, ( а лучше – «на гумне» )         
                И лишь чуть-чуть была слышна
                Одна болтливая струя.
                Когда простела крылья мгла,
                Все в нее  обессилело,
                И землю тень обволокла:
                Уснул печальный сфинкс;
                Но я упрямо шел вперед,
                Хоть донимала оторопь,
                И слышал я, как бес зовет
                Шишимор на журфикс.
                На воду пал зеленый блик,
                И на рассвете я достиг
                Страны любви и радости
                И рухнул в росную траву.
                Рассеивались сумерки.
                Услышал я твои шаги
                И ощутил твоей руки
                Касанье – наяву.    

        Автор, как видим, умеет простыми скупыми средствами создать настроение неопределенное, на грани сна, зыблющуюся атмосферу диковинного мира, но того самого мира, который знаем мы с рождения. Видеть в обыкновенном необыкновенное, вернее – обыкновенное знать необыкновенным, - не каждому дано.   Автору и здесь веришь без оглядки, при чтении следуешь за  его мыслью с интересом и с холодком на  коже. Даже неожиданный журфикс не является инородным словом, - стало быть, так, и только так, могло быть в таком странном мире.  Естествен выход на свет – то есть обретение любимой.

      Тяготение к природе заставляет автора не раз писать стихи-пейзажи. Есть среди них и такие, которые запоминаются:
                Чуткий блеск зарниц
                В черных небесах.
                Лист сухой, шершавый
                Наземь упал.
                Глухо стонет ветер
                В темном лесу.
                Зеленая мерцает
                Гнилушка из пня.
                Боже, великий,
                Видишь ли меня?
    

      И зарницы, и небеса, и лист, и гнилушки и ветер  - увидены и услышаны как бы впервые в жизни! Они удивляют, они не могут н войти в стихотворение, они прямо-таки ворвались в строки! Очень емкий образ  гнилушки, мерцающей не во пне, но из пня… Это как бы символ жизни, бренной и нищей… И сразу – взлет, моление, неожиданная, но такая закономерная концовка! Это поэзия.
     Жаль, что не всегда А. Ивину   удается так совершенно завершить стихотворения. Например, он хорошо начинает: «Ветер ли ветви колышет, мокрой листвой лепеча; Знойным ли воздухом пышет русло сухого ручья; В небе ли черном мерцают искорки дальних миров; Ты ли твердишь засыпая, тихой любви часослов, - …» Хороша здесь «тихая любовь» . Человек без дарования написал бы «твердишь… тихо любви часослов». И все эти живые строки   смываются насильными, бойко-воинственными строчками: «Думаю яростно, страстно, Внутренним криком кричу: Смерть в этом мире ужасна. Нет, не хочу! Не хочу!» Откуда тут появилась смерть, мысль о ней? Нет, в жизни это бывает, именно – в такие минуты. Но такая концовка противоречит всему ладу предыдущих строф. Последняя строфа залетела сюда из какого-то другого стихотворения.
 
      Да, в лучших стихах А.  Ивина сама его жизнь рождает строки. Но часто он просто пишет о жизни: «Ни сегодня, ни завтра и никогда Не забуду, как в яблоневых садах Солнцем залитых, пчелы гудели, Поднимался густой аромат от земли, Доносилась из рощи, где липы цвели. Неумолчная трель свиристеля; Не забуду, как солнце щедроты свои  Изливало на юную землю…А что будет  потом? Ах, что будет потом, Я и то безусловно приемлю». Мгновение в данном случае не запечатлено, оно только названо, оно не далось в руки – и сердце осиротело.
     Житейское отталкивает героя стихов А. Ивина. Он не чувствует родства быта и природы: «Благопристойный женский быт… Четыре белые стены. Плафон как погребальный саван. (А есть еще и другие саваны?) Уют налево. Сон направо. Покой. Блины. Стоячая вода канавы. О, взмыленному, в пене дней – Уйти, удрать в просторы грома… Как жизнь проста! Как даль огромна! И мы… как мы безлики в ней!..» - Зачем же говорить: мы? Тут речь идет о НИХ, жизнь которых уподоблена стоячей воде  канавы. Это ОНИ безлики, а герой («мы») с лицом. Недаром и природа здесь как бы порицается: «Благоутробный  вздох весны». Где порицание  - там и отрицание. Такое отношение к жизни заставляет вспомнить «Столбы» Заболоцкого.
   
              Мы видим некую отстраненность героя стихов А. Ивина от «прозы жизни», само собой – презренной, некое чувство превосходства  движет героем. Не будем говорить о праве героя на презрение, пусть это остается на его совести, - лучше посмотрим, есть ли в нем самостоятельная, не зависящая от «прозы жизни», от обыденных людей, сила… -
                … Гуляет заснеженный ветер
                По полям и долинам, по улицам и площадям.
                Мы себя потеряли. Ты аукнула, я не ответил, -
                И блуждали впотьмах, спотыкаясь, но не находя.
Но:
                … Нас и землю окинуло взглядом
                Запоздалое солнце, и ветер повеял весной.
                Я увидел поля, Я увидел долины и грады.
                И тебя я увидел: ты рядом стояла со мной.
                … Возрождаясь душой, обретаю тебя и Россию…
    Нет, герой в одиночестве презрения бессилен, он не способен ни на путь, ни на любовь. Существенное противоречие в поэзии А.  Ивина. С такими взглядами на бытие невольно будешь  бояться смерти, то есть – жизни: «Придет тот Жнец, и созреванья меру почувствует, и плоти фатовство прервет…»  Неизбежен и неверный путь, точнее – его отсутствие, автор об этом «пути» сказал впечатляюще: «путь, рассеянный везде». И самое худое в том, что герою стихов, похоже, безразлично, куда идти: «Пожалуй, можно вкривь, назад и даже вниз/ Ведь не одна у мира ипостась!/Но только бы идти! Да, лишь бы не упасть!» Как раз упадешь! Неопределенность мироощущения, зыбкость мысли, ее противоречивость, отсутствие чувства пути, без сомнения – мешает А. Ивину создавать истинные поэтические стихотворения. Большинство его стихотворений можно было бы оставить в тетради, а то и в альбоме: они интересны только автору, ибо читатель не почувствует их своими, выстраданными им самим.  Автор, видимо, чувствует это, поскольку пишет с тревогой: «Мелодия любви все глуше, глуше звучит во мне – и нападает страх…»  Пожелаем автору, чтобы эта мелодия гремела!               



117. Л. ГРЯЗНОВА, издательство «Современник», 14.12.1987 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
    К сожалению обрадовать Вас нечем. Рецензия хорошая, хоть и не положительная. На мой взгляд   В.  Лапшину удалось проникнуть в мир Вашей поэзии, найти и отобрать то главное и настоящее, на что следует Вам ориентироваться в дальнейшей работе. Я думаю Вы не сможете обвинить рецензента в каких-то «нападках и обвинениях», ибо рецензия доброжелательна и справедлива.
   Рукопись возвращаем.
   С уважением – редактор редакции по работе с молодыми авторами.



118. А.В. ФОМЕНКО, издательство «Современник», 15.5.1987 г.
        Согласен: Л.Г. Баранова, зав. редакцией по работе с молодыми авторами    
      Редакторское заключение о рукописи А. Ивина «Эй, кто-нибудь!»
     Рассказы А. Ивина написаны чрезвычайно неровно, это главное. Достаточно живые куски тонут в досадных огрехах и неточностях. Так, в рассказе «Тринадцатое августа»  сцена у костра подана вполне изящно (с.60), и тем более досадно встретить в нем следующую характеристику героя: «… его жизнь обеднела чувствами и переполнилась умственными бдениями» (?) Не так раздражают неточности в  выражении мысли, как откровенная надуманность и безвкусица: «она – небольшая бодрая морщинистая старушка, с бездонными, как небо, голубыми глазами и губами – яркими, как огни рекламы» («Магазин», с.29).  На неточности можно споткнуться и читать дальше, как это происходит при знакомстве с рассказом «Прощальные встречи»: «…сразу за поселком в одиночку и просторно разбегались ели и желтые копны». Но в рукописи А. Ивина слишком часто языковые огрехи объясняются не  случайной неточностью,  определенной закономерностью. Когда в 29 строках местоимение «он» встречаешь 16 раз в именительном и 4 раз в дательном падеже   (при наличии и других ошибок), как в рассказе «Накануне счастливых перемен» (с.1-2), а в одном предложении замечаешь 4 однокоренных слов, чье соседство ничем не обосновано («Эй, кто-нибудь!», с.9) – то читать дальше что-то не тянет. Примеры стилистических и просто языковых ошибок можно приводить долго:
    «…зевнул, чавкнув челюстями» («Пришел и ушел», с. 14)
      «…девушка в голубом платьице, одушевлявшем лицо», («Магазин», с.24)
    «… большая залысина спереди придавала его голове тяжелую, будто литую объемность» («Ты куда, Одиссей?», с.39)
   «сподобострастничав», мысли «навязчивые, углубленные» («Кому повемь печаль мою», с.47,53)
   «облегчительное удовольствие», «приходилось хоть как-то окупать дефицит любви» («Третий лишний», с.119,127)
  «Шаутин шумел, как океанский прибой;… он парил в каком-то вдохновенном полете…»   («Плеть и обух», с.281)
  В прозе А. Ивина «философия на мелком месте» встречается целыми страницами («Томление духа, с.186), психологически и художественно ложные мотивировки действий персонажей порой превращают серьезный по теме рассказ в пародию («Броуновское движение», с.101-110). Рассказы А. Ивина чрезвычайно одноплановы: флирт, попытка адюльтера, бесконечное выяснение отношений между мужчиной и женщиной… Житейская ситуация оказывается не слепком с более сложной действительности, не отражением закономерностей жизни человека в обществе, а ситуацией самой по себе, «случаем из жизни». Положение могло   бы спасти художественное мастерство автора, но приведенные выше примеры свидетельствуют скорее о существенных недостатках повествовательной манеры А. Ивина
   Издание большого сборника рассказов является очень серьезной заявкой писателя о себе. И читатель  вправе ждать от книги нового (или хорошо забытого старого) слова о мире, о жизни. Такого Нового слова, на мой взгляд, нет в предлагаемой рукописи. Хотя некоторые рассказы могут, видимо, быть изданы в коллективных сборниках. Я бы отметил рассказ «Социология», затрагивающий достаточно важные жизненные проблемы. Можно публиковать также рассказы «Плеть и обух», «Прощальные   встречи», но придется немного их доработать, поправить стиль.
  Отдельной сильной книги я в этой рукописи, повторяю, не вижу.
  Старший редактор редакции по работе с молодыми авторами.
   


119. Н. ДМИТРИЕВ, издательство «Молодая гвардия»,  июль 1987 г.
    Рецензия на рукопись сборника стихотворений Алексея Ивина
     После прочтения стихотворений Алексея Ивина «Мальчик бежит по улице», «Камень», «Весь день я жду звонка», «Как длинен високосный год», «Избранник», «Мне  так хочется жить», «Как чисто и светло» и многих других мне вспомнились строки Алексея Решетова о двух способах добычи драгоценного металла поэзии:
                «Алхимик напустит тумана
                Доверчивым людям в глаза,
                И вот уже слиток обманный
                Ни в чем   заподозрить нельзя.
                Старатель и роет и моет,
                Нуждой и надеждой гоним,
                И волк енисейский не воет,
                А блеет в сравнении с ним».
Что подразумевает поэт под этим воем? Подвижничество при поиске единственных слов, огромную работу, следы которой, конечно же, не будут заметны в стихотворении, муку мученическую при «расстаивании расстояния между словом и нашей душой». А «слиток обманный» - тот, который «ни в чем заподозрить нельзя»? Вероятно, мастерство, раздавившее интуицию (которой, может быть, и не было), имитация чувства, страстного отношения к миру. Я не хочу сказать, что творчество Ивина – это имитация, но «воя», о котором писал Решетов, в стихах данной рукописи не видно. Мала плотность, сгущенность поэтической речи, встречаются в стихах места вялые, скучные. Есть и банальности.
     Открывает рукопись стихотворение «Романтический пейзаж». Значение слова «романтический» за время своего существования претерпело большие изменения. Автор возвращает нас с этим словом во времена Жуковского. Но для чего? Мы знакомы с чертами  пейзажа в романтической поэзии, так зачем же это напоминание? Тем более,  что нет ни одной свежей черточки, ни одного свежего эпитета в этом стихотворении:
«Всё от края и до края
Зыбким светом озаряет
Бледная луна…
Дым удушливый и едкий
Реет надо мной».
     Непонятна потребность демонстрировать версификаторское умение (стихотворение «Безденежье»). Творчество А. Еременко трудно назвать плодотворным, так что стоит за этим подражанием-пародией?
     Немало в рукописи стихотворений малосодержательных – той самой гладкописи, с помощью которой невозможно вернуть объем слову, образу, воскресить их первозданность и соединить их с новизной. Вот, например, стихотворение «Утренняя тишина»:
«Раскрыл окно, смотрю
на алую зарю.
Из моего окна
река туманная видна.
Куст ивы, низко наклонясь,
в воде  купает листьев вязь.
Вот пролетел чирок в тиши
и скрылся в камыши.
В цветах блестит роса.
И голубеют небеса…»
   Статичная картина с блеклыми от долгого употребления эпитетами!
    Стихи с элементами пейзажа, как правило, у Ивина изобилуют банальностями: «сыплет дождик, точно слезы» (стихотворение «Ветер землю пронизает»). Да и в названии есть неграмотность. Вспомним «Гаврилиаду»: «Бамбук Гаврила порубал». «Когда простерла крылья мгла» (стихотворение «Обретение»), «густой аромат от земли», «неумолчная трель» (стихотворение «Ни сегодня, ни завтра и никогда»), «Обнищали деревья в саду, слитки золота наземь стряхнув» (стихотворение «В лесу») и мн. др.
     Немало банального и в так называемой философской лирике.
     Есть некоторая легкость в обращении с такими понятиями, как жизнь, смерть, конечность и бесконечность:
«Песок, песок, в песочных часах вытекает –
желтая сыпь.
Уйдет, уйдет. Все равно уйдет. Уйдет -
опустеют часы».
    Песочные  часы как символ краткой и ускользающей жизни – образ очень знакомый по литературе, а повторы «уйдет, уйдет, песок, песок» не выполняют  функции нагнетания экспрессии, а создают лишь впечатление монотонности, неразумного расходования «площади» стихотворения.
     «Лобовой» призыв в стихотворении «Ветер землю пронизает»  вызывает ощущение легковесности, наивности:
                «Листья мни, броди весь вечер,
                Поспешай на праздник смерти,
                Только в то, что ты конечен,
                Нет, не верь ты! Нет, не верь ты!»
     Парадокс, заключенный с сопряжении понятий «праздник» и «смерть», не подготовлен развитием стихотворения.
    Нельзя, по-видимому, с налета браться за «вечные темы» - без достаточного овладения средствами художественной выразительности, без напряженного пути к ним. Иначе стихи обернутся общими рассуждениями:
«Мне не остановить бегущих дней.
Меж смертью и бессмертием мечусь я.
И жизнь стремится от истоков  к устью,
И, как в воде, барахтаюсь я в ней».
  В стихах о жизни и смерти у Ивина нет драмы, но есть некоторая бездумность, мотыльковость, что ли, которой обернулся нераздумчивый оптимизм:
«А  что будет потом? Ах, что будет потом,
                Я и то безусловно приемлю»
     Вот так: безусловно. Ни больше, ни меньше. А ведь в н е ш н е  это походит на блоковское: «… за гибель -  я знаю! – все равно – принимаю тебя»!!!
     Ничего не меняют в этом плане и мелодраматические всплески:
                «Думаю яростно, страстно,
                Внутренним криком кричу:
                Смерть в этом мире ужасна.
                Нет, не хочу! Не хочу!»
    Встречаются в рукописи    стихотворения и строки, отмеченные   печатью самобытности. Понравились мне строки то ли о графомане, то ли просто о человеке с талантом, но без талана:
                «Он упорством своим добрался до основ,
                Он колеблет мое убежденье:
                Не пишите стихов, не пишите стихов,
                Если вам не дано от рожденья»
     Интересным сравнением начинается стихотворение «Как несвязанный атом, я болтаюсь среди этих пар».
     Встречаются строфы, пронизанные глубокой интонацией, изяществом звукового и смыслового решения:
«Не станем сожалеть. Огонь расшевелим
И сядем рядышком; он, как и мы, закован,
Всепожирающий, он тоже пилигрим
От вспышки спичечной до пепла голубого».
    А неподалеку – опять безусловные банальности: «…отливая серебром, журчит ручей сквозь бурелом, как ожерелья, нижет струи».
     Автор должен разобраться в своем стихотворном хозяйстве, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение вещей заведомо вторичных и незрелых.
    Теперь -  о рассказах.
     Сюжет рассказа «Пришел и ушел» - маленькое приключение велосипедиста в попавшейся на пути деревне. Встретилась ему ночью девушка, приглянулась, но продолжить знакомство с ней не удалось. Не может вызвать симпатии поверхностность чувств героя, его, если можно так выразиться, велосипедное сцепление с землей. В самом деле, можно ли всерьез ему сочувствовать, если он признается в следующем:
  «Мысли мои были грустны. Живут же в такой глухомани такие красавицы! Я был похож на человека, который облюбовал красивую вещь и уже представил ее у себя в комнате, но ему сказали, что вещь не продается». Ну что ж, остается радоваться, что девушка не досталась этому «покупателю». Но и он не расстроился, он помчался дальше «радостно глядя вперед: а что вон за тем поворотом?» Это «туристское» отношение к жизни автор не обличает – он симпатизирует герою. А герой-то неинтересен. Рассказ «Старухи» - совершенно другого плана. Здесь есть что-то от старух Распутина. Белова. Умирание русской деревни, человеческое одиночество – все здесь есть. И интонация повествования восходит к так называемой «деревенской» прозе. Важно понять: случайно ли это у автора, не упражнение ли, не проба ли пера?  Мол, и так могу! Ведь в следующем рассказе, «Тринадцатое августа»  проглядывает уже Бунин, например, его рассказ «Руся». Но без бунинской точности и избегания всякого пафоса и велеричивости.  У Ивина влюбленные (о н а – семиклассница) знают то, чего не знала до конца и Анна Каренина:
   «И Алле, и Якунину было ясно, что это – любовь, они стеснялись своего чувства и несли его, как драгоценный сосуд – осторожно, робко, благоговейно». На следующий день (через 3  дня) возлюбленная «напускает холоду»,  затем они навсегда расстаются. Так как же с «ясностью»?
    Концовка – совершенно бунинская. Вот как заканчивается рассказ «Руся»: «За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе с коньяком, жена сказала ему:
   - Что это ты столько пьешь? Это уже, кажется, пятая рюмка.  Все еще грустишь, вспоминая свою дачную девицу с костлявыми ступнями?»
    А вот Ивин: «Что это ты пишешь-рисуешь? – полюбопытствовала жена, войдя к нему из кухни». Дело не в совпадении каких-то деталей, а в общем психологическом   рисунке.
     Эти три рассказа говорят о том, что автор не выработал еще свой стиль в прозе. Материала для публикации недостаточно.
     По поручению издательства «Молодая гвардия»  член СП СССР.

 


 120.   Г.В. РОЙ, Е.Н.  ЕРЕМИНА, издательство «Молодая гвардия», 20.7.1987 г.
     Уважаемый Алексей Николаевич!
    Редакция ознакомилась с Вашей рукописью (стихи и рассказы). Несколько стихотворений предложены вниманию редколлегии альманаха «Истоки». Что же касается вопроса об издании отдельной поэтической книги (как правило, в серии «Молодые голоса» под одной обложкой объединяются первые книги трех-четырех поэтов), то, на мой взгляд, в настоящее время говорить об этом нет серьезного основания. Несколько интересных, профессионально сделанных стихотворений еще не составляют основу будущего сборника, хотя и свидетельствуют о Ваших возможностях плодотворной творческой работы.
    В представленной Вами рукописи преобладают стихи вторичные, лишенные   самостоятельного авторского голоса. Об этом подробно говорится в рецензии литературного консультанта издательства члена СП ССС Н.Ф. Дмитриева. Серьезные замечания вызывают и Ваши рассказы, в которых Вами пока не найдено стилистическое своеобразие.
   Рукопись вынуждены возвратить. Рецензию высылаем.
    Вниманию редколлегии альманаха предложены стихи:
   «То случалось не раз…», «Налетит ли ветер…», «За порогом», «Детство», «Рождение», «Дым Отечества», «Не станем сожалеть…», Как хорошо…», «Незабудки цветут…» Окончательное решение вопроса об их публикации будет известно не ранее ноября с. г.
  Всего доброго.
  И. о зав. редакцией по работе с молодыми авторами.
  Редактор.



121. В. КИРЮШИН, А. ВЕРШИНСКИЙ, журнал «Молодая гвардия», 26.3.1987 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
    Рукопись Ваших стихов рассмотрена в редакции. Произведения, составившие ее, производят двойственное впечатление.
   В текстах есть удачные строки, фрагменты; есть и вполне законченные стихотворения. Но пока личностное авторское начало проявляется далеко не всегда, не всегда различимо «лица необщее выраженье», не поставлен еще поэтический голос.
   Стихи, очень неровные, насыщены реалиями жизни. Эти конкретные подробности нередко, к сожалению, не существенны, изобилие частностей, множество мелких деталей – мешают.
   Не оформилась манера письма. Налицо – поиск, метания в разные  стороны. Вы то тяготеете к традиционной медитативной лирике, то увлекаетесь гротеском, в текст вторгаются не всегда уместные реминисценции, отзвуки читанного и знакомого, попадаются и перепевы. Элемент фантастического соединяется с мистицизмом, и все это как-то уживается со здоровой, трезвой логикой, с рассудительностью, утомительной описательностью либо декларативностью.  Нередко подводит Вас вкус, часто утрачивается чувство меры, и тогда в стихах возникают длинноты, ненужные слова, необязательные строки.
   Вы пытаетесь соединить разговорную интонацию и парадокс, велеречивость и почти газетную информацию, лирический мотив и своеобразную эпическую линию, примитив и лубок – с мифологическими мотивами и т.д., но синтеза, органического слияния всех этих компонентов пока что нет.
   Стремитесь Вы и к тому, чтобы чтение Ваших стихов было не поверхностным, не легким, а напряженным, сосредоточенным. Много остается между строк, смысл ускользает. Не всегда оправдано авторское желание поразить или даже шокировать читателя: лирическая смелость, нежелание мыслить по шаблону – должны быть подкреплены весомым словом, иначе попытки такого рода не дадут желаемого результата, то есть добротных стихов.
  Вызывает сомнение и авторская позиция: большинство стихотворений таковы по смыслу и настрою, что тиражирование их вряд ли будет определенно, например:
       …И туда, в черноту без предела,
          Сунуть перст и усидчиво ждать,
         Чтобы черт утащил это тело,
          А душе все равно пропадать.
Или (типичный для Вашего лирического героя эпатаж):
Я есть. Кто поручится: был и буду?
Вчерашний я – совсем не я уже:
Одни меня запомнят как паскуду,
А у других взгрустнется на душе.
Говорить об издании отдельной книги стихов, разумеется, нельзя. Но некоторые стихотворения, более удачные, можно предложить в общий сборник. Стихи «Звездный гул», «То случалось не раз между мной и тобой…», «В стройотряде», «Ветер ли ветви колышет…», «Ни сегодня, ни завтра и никогда…», «Налетит ли ветер – шелестит осинник…», «Северное половодье», «Незабудки цветут, и речонка течет, и с ведром…» будут предложены вниманию редколлегии журнала в составе сборника «Молодая гвардия-87», планируемого на 1988 год.
  Остальные произведения возвращаем.
 С уважением –
  Зав. отделом «Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
 Ст. редактор.



122. Т. ИЛАТОВСКАЯ, «Советский писатель», 5.5.1987 г.
    Ивин А.Н., «Стресс», повести, 318 с.
    Рукопись, представленная в «Советский писатель», - мое первое знакомство с прозой Алексея Николаевича Ивина. Хотя он уже появлялся на страницах центральной печати. Рукопись состоит из четырех повестей: «Полина», «Савелий Катанугин», «Криминальная история» и «Стресс», объединенных между собой и стилистически, и нравственно. Герой Ивина – человек рефлексирующий, невротик, интеллигент в первом поколении или, как Катанугин,  – человек физического труда, мечтающий стать художником, то есть опять-таки интеллигентом. Герой Ивина, как правило, - выходец из деревни; и лесные запахи, зрелые поля, заманчивая тишь вечерних деревенских улиц – все это постоянно звучит в нем, отчуждая от напористого, трезвого ритма города. Эта раздвоенность, ощущение постоянной неустойчивости, своей «чуждости» окружающему, возможно, и мешает героям Ивина сделать уверенный   шаг к успеху в творчестве. Нота тревоги и растерянности звучит от повести к повести все сильнее. Последней в рукописи является «Стресс», где безуспешный поиск внутренней гармонии и выхода в творчество приводит героя повести Виталия Сухонина к нервному срыву и больничной койке.
   Как относится к своим рефлексирующим героям сам автор? Вероятнее всего, он сочувствует им, хотя частенько называет их бесхребетными, лентяями, нытиками, ни на что не способными. Надо сказать, что тип, описываемый И. Ивиным, не является художественным открытием. Нам давно известен из литературы неприкаянный бедолага, которому всегда что-то мешает самоосуществиться: то погода, то крик ребенка, то возня жены на кухне, то тоска по родной деревне. О подобных горемыках в народе говорят: от своих отстал, к чужим не пристал. Двойственное положение героев А. Ивина, когда они уже не жители деревни и не работники на земле, но еще и не писатели, не живописцы, не композиторы (что является их заветной мечтой) – и порождает их бесконечную рефлексию.
  Первая повесть «Полина» посвящена любви. Много радостей, сомнений, любовной лихорадки, приступов внутренней трусости и, напротив, решимости переживает герой повести студент Андрей Секушин, пока понимает, что Полина – его настоящая любовь. Полина становится его женой, потом рожает ему дочь. Герой утверждает, что он счастлив, но мы не совсем ему верим, потому что повесть заканчивается так: «Правда, для занятий и чтения теперь у меня нет времени. Зато жду, когда надломленность и душевная раздвоенность сменятся уравновешенностью и сугубым практицизмом добропорядочного семьянина. Можете поверить: мне больше ничего не надо, лишь бы были здоровы, веселы и счастливы мои близкие,  два самых дорогих мне человека. Я целиком посвятил себя заботам о семье… Я с радостью уступаю место своему юному отпрыску – подрастай, дочка, и дай бог тебе счастья и любви» (стр.97). Это пишет не старик, а молодой, полный сил человек. Не совсем понятно, почему у мужчины, обзаведшегося любимой женой и ребенком, не остается времени для чтения и любимых занятий (очевидно, все то же творчество!). Любовь и женитьба не столь окрыляют, сколько убивают журналиста Андрея Секушина. Неужто это такая непосильная ноша в наши дни – семья?
   Повесть написана неровно, сильно растянута, почти лишена сюжета, встречаются куски откровенно слабые, непрофессиональные, особенно в начале.  Нераскрытыми остаются главные герои «Полины», которых мы видим в основном на любовных свиданиях, довольно одноообразных.
  В следующей повести «Савелий Катанугин» повествование ведется от двух лиц: от Рассказчика и самого Савелия. Рассказчик ведет сюжет, передает нам суть происходящего, а Савелий вспоминает эпизоды из своего деревенского детства. Эти воспоминания звучат как внутренний монолог, однако в повести мелькает упоминание о блокноте, который Савелий выпросил у Рассказчика, так что читатель вполне может полагать, что главки «От Савелия» - небольшие новеллки, записанные в вышеупомянутый блокнот. Автор очень хочет, чтобы мы признали в Катанугине талантливого человека, а следовательно поняли и простили все его странности, все тяготы человека, вынужденного работать простым слесарем на заводе, жить в старом, неблагоустроенном доме, добиваться квартиры, слушать воркотню усталой жены. Потребность в творчестве взрывается в слесаре Савелии то страстным желанием рисовать: «появилась у парня ревность к предшественникам на стезе изобразительного искусства» (стр.110). То неожиданными «убегами» на природу: бросит все – и куда-нибудь на речку с удочкой, в лесную избу. В поисках пропавшего мужа мечется жена, недоумевают на работе. Только Рассказчик, он же директор местного Дома культуры, выпускник ВГИКа, томящийся по Москве, берет билет до ближайшей станции и безошибочно «выходит» на раскрепостившегося от безрадостных будней Савелия. Автору явно симпатичен этот полудеревенский человек, ненавидящий свою заводскую работу. Вот он помог одинокой старухе, умирающей от пьянства, вот совсем по-детски свежо вспоминает, как мальчишками сооружали они запруду на речке. Однако… «Через час, измучившись и надоев самому себе, спасаясь от духоты и пыли, он очутился в заводской столовой, не вынеся вынужденного безделья и стремясь только к одному: чтобы его заставили что-нибудь делать – тупое механическое действие, которое избавило бы его от   НЕОБХОДИМОСТИ   ГОНЯТЬ БРЕННЫЕ МЫСЛИ ПО ЗАМКНУТОМУ   КРУГУ ТЩЕТЫ (курсив мой – Т.И.). Устав от собственной неприкаянности, Савелий пробует покончить с собой, но и это у него не получается. Однако он слышит голос собственной совести: «Я совесть твоя, и я заклинаю тебя – не ходи путями искусства, ибо происходит оно от первого искуса дьявольского. Разве ты ослеп и не видишь, что творится вокруг? Вернись в лоно семьи своей, к прежним мирным занятиям, на завод – да не увижу тебя среди обольщенных и заблудших. Днесь являю тебе силу гнева моего. А ослушаешься – облетишь и засохнешь, как древо сие» (стр.193). Понуро возвращается Савелий в город. Асфальт продавливается «под его стопами… на площади Восстания он провалился в землю по пояс… Перед действующей церковью, врата которой были открыты… он остановился, ступил через порог и, как свидетельствуют очевидцы, в ту же секунду пропал – исчез, только легкое, как клочок тумана, облачко вознеслось ввысь и развеялось. Старухи, бывшие тут, переполошились и закричали, на шум вышел священник, отец Алексей, и все увидели, как к его ногам легла невесть откуда  взявшаяся пышная белая роза…» (стр.193). Таким странным образом уходит из жизни и повествования слесарь Савелий Катанугин. В этой ирреальной концовке – и грусть  автора, и попытка сделать вывод. Но какой? Ни автор, ни образ Савелия Катанугина не дают ответа.
     Приблизительно о том же, но уже с другими лицами и в несколько иных обстоятельствах – повесть «Криминальная история». Томится, рефлексирует актер Леготин. Вроде всегда ему в жизни везло. «…приехав в Москву из глухой логатовской деревни, поступил во ВГИК и закончил его; потом познакомился с Натальей, женился и в тот же год получил отдельную квартиру… у него росла прелестная малышка, а он слонялся по городу как бездомный; на работе он должен был появляться трижды в неделю, однако его там почти не видели, разве что в день получки и аванса…» (стр.201). Тираня жену, пугая родных и знакомых, бродит Леготин ночью по чужим дворам. Или, отпихивая жену и ревущую дочку, лихорадочно собирает  вещи и рвется невесть куда, пока наконец, залитый слезами близких, не укрощается и не идет с ними гулять. «Так заботливо, мирно, ровно они проживали неделю, а то и две, а потом в его душе опять начинало скапливаться глухое недовольство своей жизнью, бесцельной и никому не нужной (так ему казалось), он опять забрасывал работу, замыкался, грубил – и все повторялось (стр.211). Однажды Леготин торопливо бросил в рюкзак рубашки, свитер, складной нож, рыболовный набор и ушел с такой стремительностью, что жена, Наташа, поняла: о н  ч т о – т о  н а т в о р и л этой ночью. И вот мечется по городу, по родным и знакомым отчаявшаяся женщина, считая, что муж навсегда ее покинул. Потом она получает повестку из милиции и понимает с ужасом, что он в самом деле что-то натворил. Бежит в милицию, потом снова   - к друзьям. Но никто ничего не знает. Хорошо описана сцена, когда  доведенная до отчаяния женщина пытается расправиться с  будильником, который своим тиканьем напоминает ей о безостановочном беге времени. А в это время Леготин скитается по полям и перелескам, придаваясь сладостной рефлексии: «А может, я бездельник? От созидательной деятельности ведь не уйдешь нигде, ни в городе, ни в деревне… Вот понадобилось тебе удилище – и ты вынужден загубить деревце. И рыба, которую ты собираешься ловить, тоже не хочет умирать принудительно. Да точно ли она такая мудрая, эта природа? Может, она картинная? В целокупности – бесплатный эстетический восторг,  а присмотришься – грубая малярная халтура всевышнего богомаза: львы терзают ланей, жабы жрут мух… Я мечтатель и дурак. Ищу необитаемый остров в цивилизованной мире,  но ведь от себя не убежишь. Да, надо жить среди людей и перестать уклоняться от общественных обязанностей»  (стр.231).
     Налюбовавшись собственной «особостью», Леготин все же решил написать жене. Оказывается, во время одной из ночных прогулок он увидел в освещенном окне почты красивую девушку. Он забрался в окно, влекомый сложными чувствами актера. А девушка, приняв его за вора, сунула ему с перепугу дневную выручку. Что ж, оскорбленный в своих лучших чувствах актер Леготин сыграл сценку до конца: он выскочил в окно с деньгами. И вот пока  отчаявшаяся жена, подкинув деду ребенка, кружит по городу, Леготин, наслаждаясь свободой, выполняет какие-то сельскохозяйственные работы и высылает девушке с почты унесенные в игровом запале деньги. Итак, все утрясается: в милицию принесена справка от невропатолога, деньги выплачены. Однако Леготин не спешит возвращаться: он скитается по городам и весям и наконец, увидев в поле утомленного комбайнера, вопрошает:
  -  Надоело жить, Иван. Что посоветуешь?
     Комбайнер делает Леготину основательное внушение. И тот «вернулся в Москву совершенно хладнокровный и деятельный. Хотя он слонялся полтора месяц неизвестно где, его не только не уволили с работы, а наоборот – как-то особенно стали замечать, и похваливать, и даже советоваться. Наталья приняла его беспрекословно. «Ты сильно изменился, возмужал», - сказала она Леготину (стр.258).
   Вот так преобразилась жизнь неспокойного Леготина от простых и твердых слов «простого русского мужика, работника на своем месте» (стр.258).
     Не знаю, как автора, а меня не восхищают, а возмущают «убеги» Леготина, его исполненные самолюбования размышления о тщете всего сущего. В таланливость его автор предлагает нам верить на слово. Да и талант тоже не освобождает человека от ответственности перед людьми. Концовка же с комбайнером, наставившем Леготина в одно мгновение на истинный путь, кажется просто наивной.
   Последняя повесть «Стресс» как бы подводит черту под галереей героев-отщепенцев, героев-мучеников, созданных А. Ивиным. Виталий Сухонин, провожая жену с ребенком к родителям в деревню, радостно предвкушает, что в долгожданном одиночестве создаст наконец прекрасное произведение искусства. Однако вдохновение все не приходит. Сухонин мучается, мыкается по соседям, идет к врачам, одолеваемый ипохондрией. Потом, когда возвращается семья, снимает углы у случайных людей, бросается к двоюродной сестре,  заводит интрижку с аспиранткой, которая ему совершенно безразлична, расстается с ней, решает вернуться к жене, но та скандалит, обозленная его поведением и невротизмом. Тогда, как к последнему спасению, Сухонин уезжает к родителям, в деревню. Но от болезни уже не уйти. Нервная депрессия приводит его в больницу. Что хотел сказать этой повестью автор? Не бери ношу не по себе? Или – будьте снисходительнее к мукам творчества, какие бы формы они ни обретали?
   Алексей Ивин в литературе не новичок. Нельзя отказать ему ни в наблюдательности, ни в стремлении осмыслить довольно сложные явления действительности. Однако ни одна из предложенных издательству повестей не производит впечатления завершенного, цельного художественного произведения. Хромает стиль (это отмечено мною в рукописи), расплывчаты сюжетные линии, недостаточно глубоко прочерчены образы главных героев повестей. Автору не хватает еще профессионализма, художественных средств, чтобы пластично, видимо и убедительно изложить то, что наболело на душе, чем необходимо поделиться с читателем. Далеко не ясна и его жизненная, философская позиция.
   Думаю, что рукопись А. Ивина «Стресс» для такого издательства, как «Советский писатель», является еще недостаточно зрелой.





123. Л. ЛЕВИН, «Советский писатель»,  9.9.1987 г.
    Алексей Ивин, Стресс, повести, 318 стр.
    Алексей Николаевич Ивин родился в 1953 году в Вологодской области. В 1981 году окончил Литературный институт. Участник У Московского и У111 Всесоюзного совещания молодых писателей. Печатался в сборниках «Дорога домой», «Шел отец», «Багульник», альманахах «Поэзия», «Истоки», журналах «Юность»,  «Смена».
     В издательство «Советский писатель» А. Ивин представил рукопись, в которую входят повести «Полина», «Савелий Катанугин»,  «Криминальная история» и «Стресс».
     Должен сразу сказать, что перед нами – одаренный молодой писатель, имеющий право на работу в литературе. При всех претензиях к нему, которые я собираюсь высказать (отзыв мой на его рукопись – скажу об этом тоже сразу – будет отрицательный), не могу не отметить, что А. Ивин умеет писать прозу, владеет искусством повествования, уверенно – если не считать нередко встречающихся вкусовых промахов – обращается со словом. Короче говоря, А. Ивин – не случайный человек в литературе. «Советскому писателю», как мне кажется, не следует упускать его из поля зрения.
     Что же касается общей оценки его повестей, то рекомендовать их к изданию я, к глубокому сожалению, никак не могу.
     Повести А. Ивина тесно связаны друг с другом. Главные их герои представляют собой вариации одного и того же человеческого типа. В «Полине» это – молодой журналист Андрей, в «Савелии Катанугине» (надо же было придумать такую фамилию!) – слесарь Катанугин, в «Криминальной истории» - киноактер Леготин, в «Стрессе» - корректор Сухонин. Что объединяет этих столь разных людей? Все они охвачены тем, что условно можно было бы назвать томлением духа, все они крайне не удовлетворены своим жизненным состоянием, все они мучительно переживают это, стремятся изменить свою жизнь, сбросить путы, связывающие их по рукам и ногам.
   Исключение нужно сделать для героя повести «Полина» Андрея. Никакого томления духа он не испытывает. «Полина» - повесть о том, как Андрей встретил на студенческом новогоднем вечере некую девицу и как между ними завязались определенные отношения, завершившиеся – после бесчисленных ссор и   конфликтов – счастливым браком. «Как-то получилось, что я сказал две-три незначительные фразы Полине; ответы были просты, доверчивы. И я выбрал» (с.6).
   Надо сказать, что чувство, испытываемое Андреем к Полине, трудно назвать любовью. Страдания, переживаемые Андреем и Полиной по мере их сближения, не вызывают той читательской реакции, на которую, видимо, рассчитывал автор. А может быть, он на нее и не рассчитывал? Грешный человек, читая повесть «Полина», порой я начинал думать: уж не пародию ли размером в 4 печатных листа пишет А. Ивин? Вот как описывается в повести новогодний вечер: «Общий поверхностный разговор порхал над столом, как мотылек, часто садясь на цветы пауз» (с.6). Повторяю, А. Ивин умеет писать прозу.  Так уж не издевается ли он над читателем, являя миру подобные пассажи в манере Кузьмы Пруткова?
  Мои подозрения окрепли, когда я прочитал следующее: «Пусть все видят, как низко я пал, как безнадежно влюбился, готовый стать хоть ветошью, если она вытерет (?! – ЛЛ.) о меня ноги, ее перчаткой, плевательницей, если она плюнет в меня, какой угодно вещью из тех, которыми она пользуется, потому что я понял, что это и есть любовь…» (с.77)
   Как тут не вспомнить классические строки Саши Черного:
                Влюбился жестоко я сразу
                В глаза ее, губы и уши,
                Цедил за фразою фразу,
                Томился, как рыба на суше.
                Хотелось быть ее чашкой,
                Братом ее или теткой,
                Ее эмалевой пряжкой
                И даже зубной ее щеткой!..
     Перед тем, как сочетаться законным браком, герой размышляет: «Выходило, что я просто-напросто попался в ловушку, которую, злорадствуя, захлопнули. Я ведь верил в любовь без расчета – без расчета со стороны жены; сам же я многое рассчитал и спланировал. Женитьбы, - думал я. – укрепит здоровье, психику и финансовое положение, взбодрит, да и просто – интересно… Увы!..» (с.85).
     После такого отношения к женитьбе естественно ждать, что семейная жизнь Андрея и Полины должна рухнуть, как карточный домик. Но ничуть не бывало. Из эпилога мы узнаем, что будущее молодой семьи сложилось идиллически: через два года Полина родила дочку, а Андрей старался «не суетиться и не дергаться понапрасну, чтобы суетные веяния и соблазны извне не смущали нашего уютного семейного благополучия» (с.97).
   То, что, как мне показалось, должно было произойти с семьей Андрея и Полины, случилось с другой молодой семьей – Александра Грачева и Валентины Гириной. В этом сюжете – в повести «Полина» он находится на периферии – заложено то, что выдвигается на первый план в повестях «Савелий Катанугин», «Криминальная история» и «Стресс». Валентина не понимает Александра. Вот как рассказывает об этом Грачев в письме к Андрею: «Я говорю, что надо оставить по себе память. Она говорит, что надо хорошо устроиться в жизни. Я говорю, что для счастья мне нужна цель, дорога и движение. Она – что нужен комод, а денег нет. Я кричу, что перед лицом Бесконечности я ничто, но мой дух должен объять Бесконечность. А она – из Козьмы Пруткова: нельзя объять необъятное. Но я способен на большее, чем этот удел. Мне нужно просиять, а не тлеть» (с.87-88). В другом месте: «Я перешагну через какие угодно преграды, чтобы познать неведомое. Чтобы постичь идеал хотя бы в его части. Пустая шелуха слов? Значит, ты еще не все изведал» (с.90).
   Эта тема – драма молодого человека, который чувствует себя в состоянии совершить нечто едва ли не великое, но в силу житейских обстоятельств вынужден заниматься какой-то ерундой – развивается в остальных повестях, вошедших в рукопись А. Ивина.
   Подобную драму переживает слесарь Савелий Катанугин. Повесть о нем построена не совсем обычно. Повествование ведется от имени трех действующих лиц – автора, рассказчика и самого Савелия. Писатель не ставит перед собой задачу – как это уже неоднократно делалось – описать одно и то же событие с разных точек зрения. Сюжет повести развивается лишь в главах «От автора» и «От рассказчика» (главы «От Савелия» – кстати сказать, хорошо написанные и бесспорно свидетельствующие, что А. Ивин действительно умеет писать прозу и, если бы не занимался «пустой шелухой слов», то наверняка добился бы успеха – посвящены детству Савелия).
   Савелий с женой и ребенком ютится в комнате, насквозь протекающей во время дождя. Никак не может выхлопотать себе квартиру. Вообще он, как и его прямой предшественник  Александр Грачев, человек не от мира сего. По пути в домоуправление, куда послала его жена в сотый раз поговорить о квартире, он испытывает возвышенные чувства: «Ему хотелось оставить все, и работу, и семью, как поступали апостолы, призванные Христом, и уехать куда-нибудь в лес…» (с.101). Рассказчик – он работает директором местного Дома культуры – констатирует, что Савелия вдруг «заколодило, появилась у парня ревность к предшественникам на стезе изобразительного искусства» (с.110). Савелий, как одержимый, начинает рисовать все, что попало, крича при этом, что «в нем, может быть, пропадает Ван-Гог и что в конечном счете смысл жизни в том, чтобы выразить себя, освободившись от всяческих пут» (с.112). Вероятно с таким же успехом он мог бы вообразить, что в нем пропадает Шаляпин, Чаплин или Лев Толстой. Ведь, вернувшись из леса домой, вручает же он рассказчику исписанный от корки до корки блокнот. «Ба! – говорит ему рассказчик. – Да ты, кроме того что художник, еще и писатель» (с.161). Оказывается, пока Савелий сидел в лесу, он вспомнил свое детство и написал о нем. Это и дается в повести от имени Савелия – лучшее, что в ней есть.
     Чем дальше, тем больше Савелий убеждается, что он талантлив, что его ждут слава и деньги. Картина грозит превратиться в клиническую: «… Вполне вероятно, что квартиры ему не дают именно потому, что у короля Саудовской Аравии умерла дочь» (с.176). Автор подчеркивает, что Савелий  «и хотел бы, но уже не мог оставаться заурядным человеком, на лице все равно читалось, что он свободолюбив и талантлив» (с.177). Как было бы хорошо, если бы это читалось не только автором, но и каждым из нас…
   В конце концов, окончательно запутавшись в «пустой шелухе слов», Савелий решает повеситься. Но никак не может найти подходящую для этой цели веревку. Разжившись, наконец, вожжами, он прямиком направляется в лес. Но из его затеи ничего не выходит – вожжи развязываются. Савелий идет в церковь. Начинаются чудеса. Когда Савелий проходит мимо газетного киоска, тот мгновенно сгорает. Но самое фантастическое ждет нас впереди. Войдя в церковь, Савелий «ту же секунду попал – исчез, только легкое, как клочок тумана, облачко вознеслось ввысь и развеялось» (с.193). А к ногам вышедшего на шум священника «легла невесть откуда взявшаяся пышная белая роза» (с.193). Но и этого мало. В тот же день на завод, где работал Савелий, нанялся слесарем пятнадцатилетний паренек по имени Савелий Катанугин…
   После «Альтиста Данилова» (точнее, после «Мастера и Маргариты», не говоря уж о классиках) мы привыкли к любым чудесам в литературе, но приемлем их лишь в тех случаях, когда они органически связаны со всей образной структурой произведения и когда – прощу прощения – они имеют какой-то смысл. Мистическое исчезновение Савелия-старшего, его превращение в пышную белую розу, появление в тот же день Савелия-младшего вызывают просто-напросто удивление, не более того.
   То, что я относительно подробно остановился на повести «Савелий Катанугин», освобождает меня от необходимости столь же подробно говорить о повестях «Криминальная история» и «Стресс». В них разрабатывается, в сущности, тот же сюжет, что и в «Катанугине». Герой «Криминальной истории» Борис Леготин –    неудачливый киноактер, снимающийся в эпизодах и массовых сценах. Им владеет совершенно тот же комплекс, что и Савелием. Леготин  мучает свою жену Наталью точно так же, как Савелий мучал Дину. «Дела себе исполинского ищет, - говорит о нем Наталья. – А для этого ему нужна свобода. А свободы у него нет. Мы ему мешаем, на работе ему мешают. Суета ему мешает» (с.208). Леготин, как и Савелий, уходит из дома, но совершает неожиданный поступок, который Савелию и не снился. Ночью он без всяких злостных намерений поднимается по водопроводной трубе в почтовое отделение, забирает деньги и у перепугавшейся дежурной и вылезает обратно через окно («Я просто такой уж придурковатый оригинал» – с.248). Не буду цитировать письмо жене, в котором Леготин пытается хоть как-то объяснить свои необъяснимые действия. Вся эта история сама по себе достаточно удивительна, но еще удивительнее то, что Леготину все сходит с рук и он снова начинает рефлектировать: «Набегался он вволю, и его криминальная история благополучно закончилась. Что же теперь ему делать? Обосноваться в каком-нибудь колхозе или возвращаться в Москву? А может, петлю на шею?» (с.255).
     Все решает случайная встреча с комбайнером Иваном Сысоевым. «Надоело жить, Иван. – говорит ему Леготин. – Что посоветуешь?» Выясняется, что Иван третьего дня похоронил убитого током сына – электромонтера  и тем не менее в свои сорок девять лет полон воли к жизни. «Этот разговор, - пишет А. Ивин, - решительно повлиял на Леготина». Он вернулся в Москву другим человеком и перестал «нюнить» (с.257). Вот такое влияние оказал на него разговор с Иваном Сысоевым.
   И всему этому мы должны верить – «исполинским» претензиям Леготина, ограблению дежурной на почте, благополучному исходу этой «криминальной истории» и спасительному перелому в жизни Леготина под влиянием встречи с комбайнером Иваном Сысоевым…
   Рукопись А, Ивина завершается повестью «Стресс». В ней вновь и вновь разрабатывается все тот же столь хорошо знакомый нам сюжет. Герой повести Виталий Сухонин работает корректором в технической редакции. У него жена и ребенок, но он относится к ним так же, как относились к своим семьям Александр Грачев, Савелий Катанугин  и Борис Леготин. Подобно им, он уходит из дома. «Когда он упорным трудом достигнет своего, прославится в живописи, в музыке или в сочинительстве, она (жена. – Л.Л.) вспомнит о нем, спохватится, поймет, что угнетала и третировала благороднейшего талантливого человека, но будет уже поздно» (с.281). Как видим, все та же тема, что и в «Полине», и в «Катанугине», и в «Криминальной истории».
     Отличие «Стресса» от других повестей А. Ивина в том, что здесь уже прямо и без обиняков описывается клинический случай. Катанугин и Леготин явно страдали опасными комплексами, но были нормальными в общем людьми. Сухонин очевидно ненормален.
   «Мало-помалу бесприютному Сухонину стало казаться, что все ждут, когда же он умрет. Объятый мистическим ужасом, он метался среди людей…» (с.282). «На него находили странные состояния. Если он гулял в роще и один, это было экстатическое состояние всеприятия и всепрощения… Экстаз сменялся приступом ипохондрии и глубокой тоски» (с.286). «В нем зрела мысль уехать домой, в деревню, к родителям., забыться там, утешиться и,  может быть, даже остаться навсегда» (с.290). «В последнее время ему казалось, что и на улице он не в безопасности, что его повсюду сопровождают недруги. К каждому встречному он обращался с немым вопросом в перепуганных психастенических глазах» (с.305).
   Приехав в конце концов к родителям, Сухонин «смутно помнил, как обнимал мать и отца, умоляя убить его» (с.310).
   «В доме, - подчеркивает писатель, - разыгрывалась драма, собрались злые духи со всего света. Не в силах вынести этого,  оставшись один, Сухонин отыскал на печке прочную толстую веревку… Он вышел из дому и направился к лесу…» (с.312). Совсем как Катанугин!
   Однако Сухонин вскоре понял, что повеситься не сможет. Кончается «Стресс» тем, что герой повести попадает в больницу. «Что хоть у меня за болезнь-то?» - спрашивает он у санитара. «Что за болезнь? Чокнулся ты» - безжалостно отвечает санитар.
   Не знаю, прочти я повесть «Стресс» отдельно, может быть, она и произвела бы на мня известное впечатление. Помешательство Сухонина написано в ней убедительно. Сострадания или даже сочувствия этот персонаж у меня, увы, не вызвал бы, но в праве этой повести на опубликование я, возможно, и не стал бы отказывать.
    В данном же случае, когда я читаю «Стресс»  после «Полины» с ее маниакальным Грачевым, после «Савелия Катанугина» с его маниакальным героем, после «Криминальной истории» с его маниакальным Леготиным, у меня вызывают протест все эти повести – каждая в отдельности и все вместе взятые.
   Может быть, кто-нибудь посчитает – или автор будет это всерьез доказывать, - что все его блаженные, блаженненькие, никчемные, ничтожные, худосочные мечтатели, бесхребетные слизняки, герои с фокусами, мягкотелые интеллигенты, нытика, придурковатые оригиналы, торопыги и неврастеники (пользуюсь терминологией самого автора) – действительно талантливые люди, которые по праву добиваются возможности выразить себя «в живописи, в музыке или в сочинительстве». Уверяю вас, это заблуждение. Ничего подобного автор написать не сумел. Перед нами действительно придурковатые оригиналы, герои с фокусами, бесхребетные слизняки.
    С дугой стороны, может быть, кто-нибудь подумает, что автор разоблачает своих персонажей, стремится показать нищету их внутреннего мира, убожество их замыслов, неправоту их притязаний. Это тоже неверно. Автор искренне сочувствует своим персонажам, не думает их осуждать. Признает за ними право на их опасные причуды. Совершаемые каждым из них «яснополянские» уходы кажутся ему вполне закономерными. Вместе со своими героями автор страдает от того, что эти уходы кончаются ничем. Но как же может быть иначе? Ведь претензии Катанугина, Леготина, Сухонина, Грачева неосновательны. У них же ничего нет за душой. Только «пустая шелуха слов».
  В заключение – поверьте, не для того, чтобы позолотить пилюлю – я хочу вернуться к тому, о чем говорил выше. В повести «Савелий Катанугин» главы, написанные от имени Савелия, производят совсем другое впечатление, чем вся повесть – или все повести – в целом.
   Приступая к чтению очередной главы «От Савелия», я погружался в поэтический мир деревенского детства с множеством увиденным наблюдательным и зорким взглядом достоверных подробностей. Главы эти существуют в повести, конечно, неспроста. Они призваны убедить читателя, что в лице Савелия он имеет дело с талантливым человеком – бездарный не смог бы так рассказать о своем детстве. Что верно, то верно. С другой стороны, они вводят читателя в тот светлый и ясный мир деревенской природы, куда персонажи А. Ивина мечтают вырваться из «загазованного» города.
   Но беда в том, что поэтические детские воспоминания Савелия существуют в повести отдельно и независимо от его «взрослого» облика. Живущий полной жизнью, вдыхающий жизнь полной грудью деревенский подросток повзрослел и превратился в героя с фокусами, худосочного мечтателя, придурковатого оригинала. Но об этом уже была речь выше.
  Со страницами же, посвященными деревенскому детству, мне было жалко расставаться.




124. Н. БАВИНА, «Новый мир», 20.10.1987 г.
   Уважаемый товарищ Ивин!
   В отделе прозы прочитали Ваш рассказ «Зеленый островок».
   Возвращаем его, т.к. он не прошел того жесткого конкурса, который существует в журнале.
   С уважением.
    Редактор отдела прозы.



125. А. МЕТС, «Новый мир», 20.5.1987 г.
   Уважаемый товарищ  Ивин!
  Ознакомиться с Вашими стихами поручили мне. Шесть стихотворений я оставил для дальнейшего чтения  редакции. О мнении отдела поэзии сообщим позже.
   Остальное возвращаем.
   С уважением сотрудник отдела поэзии.



126. А.  МЕТС, «Новый мир», 10.6.1987 г.
Уважаемый товарищ Ивин!
И.Б. Роднянская ознакомилась с Вашими стихами, оставленными в отделе поэзии. К сожалению, из стихов ничего для «Нового мира» отобрать не удалось.
  Рукопись возвращаем.
 С уважением.
 По поручению отдела поэзии.




127.И. ПОЛЯНСКАЯ,   «Литературная учеба»,     10.3.1987 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
    По поручению редакции журнала «Литературная учеба» я   прочитала Ваши стихотворения. К сожалению, они не показались мне удачными. Главная беда – отсутствие глубокой, выстраданной мысли, однообразие интонации и темы, которую можно выразить Вашими же строками:
                …И меня потянуло куда-то,
                Где душа отдохнула б одна.
От чего б отдохнула? Вот это тема, заслуживающая внимания, тема поэта, гражданина, человеческой личность, тема борьбы человека с обстоятельствами, с судьбой, с людьми, с самим собой. Иначе все сводится к обычным лирическим вздохам о «босоногом» детстве, об очищающей душу природе и так далее. В этих стихах мало подлинного чувства – той же усталости, ненависти к суете, много банальных противопоставлений «городскому шуму» – осинника, «дороги», которая стелется «среди мест пустынных» (почему пустынных – ведь по ее обочине шелестит осинник»), «живительному теплу» родного дома. Много общих мест, знакомых образов, банальных словосочетаний: «мороз нарисовал гравюру на стекле», «безумный день», «румянец заката», «нетленная душа», «коварная фортуна». Почти в каждом стихотворении есть неточно выраженные мысли, стилистические нелепицы:
Присуща жертве склонность - мстить за кровь,
Вина – преступнику, посреднику – почет (?- И.П)
Мужчине – дело, женщине – любовь,
А небу – глубина и звездочет.
Попробуйте эту же мысль выразить прозой: небу присущ звездочет, вина присуща преступнику…  Кажется, вы не слишком задумываетесь над смыслом своих строк, когда пишете: «Я, как мальчик, душой молодел». Или: «Из-под заслонов, из-под зимних спячек (?) – как он рванулся, силой клокоча! Весенний день! Он четко обозначил, к  а  к  надо избегать паралича», «Я курил злонамеренный деготь», «испустив окончательный вздох», «косматый ельник пер к реке единодушным пьяным сбродом», «белокурое облако»… Перечитайте внимательно стихотворение «Печальный сеет дождь», сюжет которого точно взят из «Хаджи-Мурата»; у Толстого в прозе больше поэзии и мысли, чем в этих стихах. Как понять строки:
             Сегодня я замкну телесное пространство
             Печатью духа до иного дня.
Что означает это обещание?
  В стихотворении «Отрочество» Вы пишете:
 И видоизменился мой девиз   (а какой был?)
           Пожалуй, можно вкривь, назад и даже вниз
           (Ведь не одна у мира ипостась),
          Но только бы идти! Да, лишь бы не упасть!
Сомнительный девиз, не слишком благородная мысль, которая свидетельствует о некотором легкомыслии не только лирического героя, но и автора. Или вот такие строки:
                Кого при жизни хвалят,
                Тем жизнь не удалась…
Вряд ли это справедливое утверждение.
     Мне кажется, вам надо больше думать над своими строками. Старайтесь избегать вторичных образов, у Вас, как говорилось, их много – кто только не сравнивал кузнечика со скрипачом; удерживайте себя от подобных метафор.
  Рукопись возвращаем.
 С уважением рецензент.



128. Л. БАРАЕВ, «Сельская молодежь», 29.12.1986 г.
   «Молодое вино», рассказ. Внутренняя рецензия
   Рассказа как такового у автора, пожалуй, пока не получилось.
     Перед нами – бледноватый, крайне многословный этюд. Нечто вроде первой главы (наброска главы) из задуманной повести.
   Ефим, поступающий в институт «деревенский медалист», представлен как патологически застенчивый, невероятно несообразительный, фантастически робкий паренек. Его поступки выдают какое-то, прямо-таки младенческое недомыслие, буквально раздавленность большим городом, ужасающую растерянность перед столичной жизнью. Просто не верится, что такой в полном смысле слова дикарь оказался способным познакомиться со случайной женщиной на скамейке и отправиться к ней ночевать. Сцена знакомства по крайней мере - самая неубедительная… Она еще неправдоподобнее, чем однообразные, быстро надоедающие описания микроприключений сверхнерешительного, более чем скованно ведущего себя – везде – абитуриента.
     Что же, однако, переменило в Ефиме интимное общение с Инной, три дня проведенные у нее?.. Об этом говорится чрезвычайно туманно, полуобщими фразами, на это, точнее сказать, намекается как-то издали.
     Поэтому решение Ефима вдруг вернуться к ней, в Москву (зачем?) тоже выглядит странноватым. Тем более,  что Инна остается практически безликим персонажем. Это женщина не слишком серьезного, так скажем, поведения «вообще», решившая от скуки попробовать поразвлечься немного с наивнейшим юнцом… Который… который, судя по всему должен был еще на улице сбежать от нее, должен был дополнительно испугаться.
     Лишь глубокая психологическая разработка, скорее всего с двух точек зрения – героя и героини – могла «поднять» замысел, превратить его в нечто цельное, литературно самостоятельное и убедительное. Только показ душевных р е а л и й, неспешный показ процесса быстрого (но ни в коем случае не мгновенного!) повзросления Ефима мог бы придать «Молодому вину» определенный интерес. Ограничившись беглым – несмотря на многословность, в особенности присущую, первой половине абитуриентской микроэпопеи – слегка беллетризованным пересказом внешних событий (снабженным несколько пустоватым комментарием), автор, понятно, обрек себя на неудачу.
    Рекомендовать эту работу для публикации, конечно, нельзя.
   Литконсультант.



129. Т. ПОЛЯЧЕНКО, «Сельская молодежь», 14.10.1987 г.
                Уважаемый тов. Ивин!
      Давайте условимся сразу говорить прямо и без обид.
      Вам очень нужна, просто необходима публикация. Это понятно. Но вот смотрите: «Ветер мне безвестность прочит»; «Боже мой, до чего я несчастен!»; «Я славой и деньгами обделен»; «Я бы пил – да безденежен…»; «Иль на осине меня удави, Ибо ужасно страдаю и мучаюсь».
      Безусловно, мы подобрали эти цитаты из Ваших стихов с определенным умыслом. В них, кажется, кроется главная беда рукописи.  Не будем говорить сейчас о штампах (хотя их много), о негодных рифмах (их тоже хватает) – все это см. построчно. Главное – не какие-то отдельные недоработки, а общий тон стихов. Извините, может быть, сравнение покажется Вам грубым, нельзя плакаться в бумагу, как в чью-то желетку. Поэзия – это нечто совсем другое. Поймите меня правильно, стихи могут быть сколь угодно трагичны, печальны. Но и печаль, и трагедия должны выходить за рамки дневниковости, должны быть фактом поэзии.
     В Ваших стихах есть безусловная искренность, попадаются по-настоящему живые строки, но нет то самого «чуть-чуть», без которого стихи остаются черновиками. В данном случае нам кажется, что это «чуть-чуть» заключено в самоиронии. Именно самоиронии не хватает, чтобы строки ожили, засветились. Если за словами «…до чего я несчастен» следует весьма высокопарное и литературное «но» - хотя и с оговоркой «без позы», но от этого – еще менее убедительное, то получается, извините Бога ради – нытье.
  Этому, на наш взгляд, стоит поучиться у Чехова. Ему, пожалуй, лучше всех удавалось создать героя, который несчастен не в силу обстоятельств, а по самоощущению. А ведь ваш лирический герой именно таков.
  Посмотрите наши построчные замечания. Попробуйте доработать стихотв. «Ненастным вечером взгрустнется поневоле» (даже не доработать – переписать заново первые два четверостишия, а может быть – вообще их убрать? Подумайте.
   Если что-то показалось Вам обидным – извините. Конечно, тяжело говорить «нет» человеку, который без малого десять лет ждет (и как ждет!) публикации в нашем журнале. Но что делать – пока приходится. Вам есть, над чем работать, работайте и присылайте. Дело в конце-концов не только в публикациях, Вы же об этом и в стихах говорите!
         Всего доброго.
       Литконсультант.



130. В. НЕПОМНЯЩИЙ, «Новый мир», без даты.
    Алексей Ивин, Савелий Катанугин, 96 стр.
    Я читал эту повесть с любопытством, интересом и симпатией (или – со-чувствием, что ли…). Вещь эта – по замыслу очень серьезная и очень современная, хотя внешним своим обликом она вряд ли выделится на фоне сегодняшних громовых публикаций: тихая проза. И притом – хорошим, органичным, зрелым языком написанная, что сегодня немало, ибо уровень сегодняшней прозы сильно отстает от уровня правды, которую она говорит и возвещает.
   У героя повести – большая литературная биография. Это – русский человек, чудак-мечтатель-неудачник-Обломов-лишний человек и пр. и пр., тот самый, который создан, говоря словами горьковского Луки, «для лучшего», а может быть, та лермонтовская «младая душа», которую нес ангел по небу полуночи и которой «скучные песни земли» не могли заменить «песен небес», - и которая, попав в эту далеко не лучшую, земную действительность, падает в ней ниже низкого, превращается в никчемного бездельника, безвольного небокоптителя, живущего бесплодными мечтами и сладкими воспоминаниями о «счастливой, невозвратной поре детства», где она, эта душа, только и чувствует себя дома, в своей сфере.
  Очень нетрудно было бы традиционно опоэтизировать такую душу, такую судьбу и вообще такой удел; и сознаюсь, что подобный вариант я,  быть может, приветствовал бы, потому что и в подобном варианте была бы своя, пусть трагическая и пусть частичная, но правда, находящая отклик в моем сердце и моем понимании судеб России и русского человека. Но А. Ивин поступил иначе и совершенно неожиданно. В самом конце повести, когда незадачливый герой уже сует голову в петлю, на него обрушивается – словно глас Господа «из бури» (в Книге Иова) – «громовый внутренний голос»: «Кто ты такой? Ты потерял голову, раб. Нет больше над тобой моего благоволения. Ты хочешь стать первым  и ради этого готов даже на смерть. Разве ты забыл, что первые станут последними? Разве ты забыл, что блаженны нищие духом, труждающиеся и обремененные?...» Повествование, ориентированное как бы на бытовую сторону жизни, одним движением перемещается в сферы метафизические и приобретает соответственно фантастический облик, отдаленно напоминающий булгаковскую стилистику… На последней странице происходит катастрофа, преображение и искупление.
   Все это сотворено, быть может, не вполне совершенно – возможно, и с некоторой торопливостью, повлекшей несоразмерность частей. Так, например, мне показалось, что воспоминаний о детстве многовато, а точнее – их количество по тексту сильно преобладает над их функциональностью: на определенном этапе они начинают «работать» все слабее, дублируя друг друга; с другой стороны, монолог «внутреннего голоса» производит впечатление прежде всего эффектом внезапности; если же разобраться, то единственное, в чем он упрекает героя, состоит в том, что герой захотел стать художником, не имея к этому данных. Понятно, что в данном случае это лишь конкретный пример некоего глобального заблуждения героя, и все же, сопоставляя художнический «замах» автора, решившегося на такой крутой и многозначительный поворот сюжета, с конкретным предметом, о котором идет речь, трудно не вспомнить щедринское «чижика съел». Иными словами: масштаб «замаха» требует и соответственного масштаба разговора; и ведь автор далее выходит к этому  масштабу: преобразившийся внутренне герой шествует по улицам города, выкрикивая: «Помиритесь! Помиритесь!» Да ведь это масштаб «Сна смешного человека» Достоевского… Этого нельзя не учитывать, строя монолог «внутреннего голоса»: в нем чего-то не хватает; быть может, это всего несколько фраз, но их надо найти, услышать, произнести…
     Мне кажется, нужно еще несколько усилий, и повесть может стать своеобразным и заметным явлением сегодняшнего дня нашей литературы.
   
 


131. А. ВОЛОС, издательство «Московский рабочий»,  19.12.1988 г.
    Читая стихотворения А. Ивина,  ловишь себя на невольном ожидании того мига, когда на одной из следующих строк подборки столкнешься с маленьким чудом – слова сольются в стихи, поэзия сбросит с себя шелуху косноязычия, и голос поэта зазвучит широко и полно.
   Увы, этого не происходит. Оригинальная мысль, присутствующая во многих стихотворениях А. Ивина, слишком сильно искажается как языковой, так и образной неточностью. Например, автор утверждает: «Я вижу, как облаку спится…» Очевидно, что в лучшем случае можно увидеть, как облако спит. Или: «Я вернусь к вам под щитом…»  Поговорка гласит: со щитом или на щите Что значит – под щитом?! Или «суетное окно». Понятно, что хотел бы сказать автор: окно, за которым идет и сквозь которое видна суетная человеческая жизнь. Сказал же другое – и не то. В этом же стихотворении – «мутными глазами обшаривали истину» – на мой взгляд, очень неловко. И здесь же, кстати говоря, хорошая, глубокая концовка: «Вернусь… и захлебнусь в разгуле человечьем, и горестного вымолю родства».
   Я бы не стал цепляться к словам, к неудачным оборотам, если бы они не затемняли дела совершенно. Обидно: мир поэта брезжит, вот-вот, кажется,  предстанет ясно и завораживающе… Уверен, что если бы А. Ивин поднялся в своем творчестве до тех высот, каких достигают отдельные строки и строфы, мы имели бы дело с ярким поэтическим явлением.
   Кстати говоря, и  в представленной подборке есть несколько стихотворений, которые могли бы быть опубликованы (не знаю, правда, не слишком  ли мал этот объем для «Лицея»), согласись автор на некоторое их сокращение и переделку. Это, как мне кажется, следующие стихотворения: «Сомнение», «Мне говорят, что я угрюм…», «Летний вечер…», «Как несвязанный атом…», «Осеннее чувство», «Он пил амброзию…», «Еще туман…»



132. В. ПИЛИПЕНКО, «Студенческий меридиан», 15.4.1988 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
    Не обижайтесь, право, на нас, на редакцию: мы вынуждены вернуть Вам рассказ. И мое и Юрия Алексеевича мнение, что он еще требует доработки. Как-то со временем, наверное, удастся Вам посмотреть на свое произведение своими чужими глазами – убедитесь. Может, еще что-нибудь нам предложите?
      Если будете с нами сотрудничать, к Ларисе все-таки прислушайтесь: у нее дельные и доброжелательные советы, правда.
      Всего вам – успешного.



133.И.ЖЕГЛОВ, О. РУСЕЦКАЯ, журнал «Молодая гвардия», 14.3.1989 г.
              Уважаемый Алексей Николаевич!
     В «Библиотеке журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» внимательно ознакомились с рукописью Ваших рассказов. Читали, рецензировали.
   Редакция разделяет мнение рецензента В. Ягунина и поэтому считает излишним повторяться в письме. В виде исключения высылаем Вам эту рецензию. Надеемся, что она поможет Вам в работе над рукописью.
    С уважением
   Зав. отделом «Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
   Редактор.
 


 134. И. ЖЕГЛОВ,  журнал «Молодая гвардия», 11.1.1989 г.
    Уважаемый тов. Ивин!
   Рукопись Ваших рассказов находится на рецензии. О дальнейшем ее прохождении мы Вас сообщим.
    С уважением
   Зав. отделом «Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
   
   


 135. Л. ГРЯЗНОВА, издательство «Современник», 25.1.1988 г.
    Утверждаю: Зав. редакцией по работе с молодыми авторами Л. Баранова
   Редакторское заключение на рукопись Алексея Ивина «Зимнее утро»
   За творчеством Алексея Ивина редакция по работе с молодыми авторами наблюдает начиная с 1978 года. Именно тогда Ивин представил свою первую рукопись «Зеркальное отражение». Тогда же свое суждение о художественных достоинствах и недостатках высказал рецензент В. Саркисянц, который отметил, что «об издании рукописи речи быть не может». Следующий рецензент, читавший рукопись через три года, также нашел в ней лишь полтора десятка стихотворений, часть из которых еще требовала доработки. В том же году автор вновь представил рукопись уже под названием «Звездный гул». Рецензент С. Поликарпов еще более жестко охарактеризовал творчество молодого поэта: «Рукопись следует вернуть автору без каких-либо: «Заходите через годик…» Ни через год, ни через пять, по моему мнению – поэта из него не будет». Напомню, что это было сказано в 1982 году. Ровно через пять лет автор вновь приносит свою рукопись, изменив название.
   Не берусь судить, насколько существенно и принципиально за эти годы обновился состав рукописи, ибо не была ее редактором, но одно очевидно – мало изменилась направленность творчества их автора. В стихах все та же неопределенность мироощущения, зыбкость, невыразительность мыслей, необязательность, элементарная неряшливость в обращении со словом, вымученность темы. Именно на эти недостатки  и указывали рецензенты и прежние редакторы. Это отметил и в своей рецензии Виктор Лапшин, который смог отобрать лишь подборку для коллективного сборника и то, на мой взгляд, слишком занизил уровень требовательности к стихам. Видимо, на фоне остальных, эти показались более удачными.
   Что же сказать об остальных? К сожалению, поэтические строки лишены авторского своеобразия, они не создают того неповторимого мира, который единственно свидетельствует о наличии дарования. Словарь, образная система, круг тем сборника характерны скорее для вчерашнего дня нашей поэзии. Автор не чувствует слово. Он не подозревает, что небрежное, неосторожное обращение со словом оборачивается против самого автора. В стихах встречаются неточные рифмы, случайные строки – все это создает впечатление недостаточно ответственной работы. Автор не хочет, а скорее не может работать. Вот почему и в настоящем варианте присутствуют такие стихи и строки:
Поэт и массовая информация
Менестрели постарели,
Миннезингеры спились
В век, когда искусный «телик»
Шумно вторгся в нашу жизнь.
Ну, скажи, кому охота
Чушь любовную нести
В век, когда кино и фото-
Графия у всех в чести?
В век, когда магнитофоны
И газеты в каждом доме,
Проза стала монотонна,
А стихи склоняют к дреме.
Надо сильно отличиться,
Чтоб читатель самый строгий
Обнаружил лица, лица
Там, где только строки, строки;
Надо болью напитать их
Помощней нейтронной бомбы,
Чтобы в них уперся лбом бы
Каждый мыслящий читатель.
А иначе – брось перо ты
И отгадывай кроссворды,
Если нет в тебе охоты
Стих свободный, смелый, гордый
Завершить. Поставить точку.
Чтобы стих гласил отверстый:
Люди смертны в одиночку,
Но непобедимы вместе.
     Можно еще приводить множество подобных стихотворений, строф, строк, только надо ли. Разбор уместен лишь в том случае, когда идет на пользу автору. Алексей Ивин (создается такое впечатление) наши замечания принципиально игнорирует. Именно поэтому говорить об издании книги не приходится
      Редактор.



136. Л. БАРАНОВА, издательство «Современник», 25.1.1988 г.
                Уважаемый Алексей Николаевич!
              Высылаем Вам рукопись с редакторским заключением Л. Грязновой.
            Зав. редакцией по работе с молодыми авторами.
   
    




 137. С. МИТРОХИНА, издательство «Московский рабочий», редакция «Лицей», 16.9.1988 г.
                Уважаемый Алексей Николаевич!
          Ваша рукопись получена. После рассмотрения ее в объединении, вам будет сообщен окончательный ответ.
           Зав редакцией.




138. Вл. ЯГУНИН, издательство «Молодая гвардия», 2.4.1988 г.(?)
   ОТЗЫВ о сборнике рассказов А. Ивина (214 стр.)
     Представленные в рукописи рассказы написаны опытной, я бы сказал, почти профессиональной рукой. Судя по всему Алексей Ивин (увы, не знаю автора) занимается прозой и серьезно уже не первый год. Но сильно смущает меня его откровенно неслучайный выбор героев почти абсолютного большинства своих рассказов – эдаких вполне взрослый молодых людей, уже имеющих и некоторый опыт в жизни и семьи, но так и не нашедших в них самих себя. Они душевно инфантильны, бросают свои дела, работу или институт, куда-то едут, постоянно мечутся, раздражая других и ожесточаясь сами, пытаются влюбиться во всех встреченных ими женщин, но почувствовав их внутренне отталкивание, еще больше замыкаются в себе, в своей сверхгордыне, которая как-бы возвышает их над остальными людьми (особенно женщинами), ничтожными и ограниченными, так и не сумевшими дотянуться и заглянуть в высокий кладезь его души, кровоточащей от своей непонятости и бесприютности…
   Конечно, у А. Ивина есть в сборнике и другие вещи, но они не столь объемны и по размерам и по нравственно-философской значимости, придаваемой им самим автором.
   Герой рассказа «Зеленый островок» некто Вьюнов, напросившись на дом к двум сестрам-спутницам по вечеринке, пристает к ним поочередно, мерзко издеваясь над их несложившимися судьбами, полагая себя неким королем в дамском обществе, которое только он может «осчастливить», и внутренне любуясь собой... И в конце концов  получает отпор Веры: « -Уходи, мерзавец! – с негодующими слезами на глазах   у обеих сестер, которые еще не потеряли веры в человеческую порядочность. Рассказ написан неплохо, но вызывает внутренне отторжение сомнительной авторской концепцией.
   В рассказе «Пришел и ушел» студент пединститута Грачев, своеобразный «перекати-поле», путешествующий по области на велосипеде, влюбляется на короткое время в семнадцатилетнюю девушку красавицу Нину (ах, почему она не моя!), спорит с учителем, у которого остановился на ночь о смысле жизни, и снова в путь: «А что там за поворотом?»… Им движет любопытство, душа его еще не устоялась, и оттого она легка и быстролетна. Чем-то он мне напомнил известный рассказ Юрия Казакова «Легкая жизнь», но там иное время, иной подход, иная художественная глубина…
     В «Звезде поодаль от сгрудившихся» опять таки будущий студент пединститута Валерий Покровский, еще легкомысленный мотылек, сталкивается по пути на экзамены с поразившей его женщиной-геологиней Верой и раздраженно относящимися к ней спутниками-коллегами Иваном и Виктором. И лишь потом он понимает причину столь негативного отношения геологов к ней. После целого ряда сумасбродных приключений, попыток соблазнить юнца и ошарашить его своими взглядами на жизнь, на мораль окружающих ее людей, она выходит замуж за иностранца из панамы Педро Ромеро Васкеса, чем приводит героя почти в шоковое состояние, наконец понявшего ее истинную суть…
   Вот некоторые примеры ее «философии»:
   «Если хочешь знать, законы выдуманы для того, чтобы охранять этот предрассудок: если идет дождик, надо укрыться под зонтиком. Никому не приходит в голову гулять под  дождиком в пляжном костюме. А меня воротит от этой мудрости!»
   Или:
  «Человек – это извращенное животное!»
   Еще:
   «целые поколения мрут, точно мухи за стеклами – за стеклами государства» (?).
   Примеров можно привести немало, они сходного содержания… И все-таки рассказы вызывает к себе любопытство тонко подмеченными чертами, характерными для мировоззрения определенной части современной молодежи.
  Хороший и очень горький рассказ «Третий лишний» о сложных взаимоотношениях в семье, когда за трагичной схваткой (на грани любви-ненависти) мужа и жены за главенство забывается судьба их двенадцатилетнего сына Славика, одинокого, забываемого в пылу страшных, происходящих на его глазах ссор, но в необходимую минуту становящегося «козырной картой» той или другой стороны.
    И хотя все заканчивается примирением, мальчик по-прежнему чувствует себя никому не нужным – третьим лишним.
   Герой «Томления духа» Никита Кожемякин приезжает в совершенно чуждую ему по духу и воспитанию деревенскую семью своей молодой жены Ии Дулеповой, и хоть неловко, но пытается завоевать доверие исконных крестьян, а получается у него это плохо. Он бродит, поссорившись с женой, по деревне, смотрит на звезды, от которых исходит тревожащее его постоянно некое «томление», но томится и его душа, ищет неведомого счастья, хоть и понимает он, что найдет его только на земле, в доме где  еще горит ожидающий его свет…
   Это «томление духа» присуще, кстати, многим героям рассказов Алексея Ивина, хотя и для каждого по-своему…
   Более других мне понравился большой рассказ-исповедь «Прощальные встречи». Герой его музыкант Козлов приезжает в родные места, где могила его дедушки, по сути все последние годы своей нелегкой жизни бывшего очень одиноким, полностью погружается в свое детство, ожидая жену, живет в деревне, рыбачит и ходит на сенокос, грустя по прошлому и сознавая его невозвратность… Он понимает, что приехал сюда, чтобы обрести себя как художника и запечатлеть в музыке эти мелькающие в памяти щемяще-грустные картины. Это даже не рассказ, а своеобразная лирическая сюита, выраженная художественными образами тепло и очень зримо, с обостренным ощущением малейшего душевного движения.
  Я бы и всю будущую книжку назвал «Прощальные встречи», так как «Томление духа» звучит несколько абстрактно и претенциозно.
   К остальным рассказам автора у меня больше замечаний. Вот рассказ «В начале поприща» о приезде в село молодой учительницы Валентины Дмитриевны, о начале ее осознанного жизненного пути выдержан в верных тонах, написан правдиво, спокойно, без излишней экзальтации.
    «Воскресную прогулку» о мучениях бросившего курить Бориса, у которого еще и неясность в отношениях с любимой девушкой Мариной, я бы не стал включать в сборник. У него та же инфантильность и нечеткость жизненной позиции, характерные и для других героев А. Ивина, разброд и сумятица в душе, потребительское отношение к женщинам, болезненное самомнение, мнительность и внезапные вспышки раздражения. Все они мечтают уйти к природе, думают о будущей светлой жизни, палец о палец не ударяя…
   К тому же, в данном произведении немало словесного брака и попросту штампов:  - «В большом концерте его чувств (?) наступил короткий антракт». Или: «словно хотел его (табачный киоск – В.Я) уничтожить своим моральным триумфом»).
  Но будем справедливы, подобные перлы не часто встречаются у писателя.
   Рассказ «Броуновское движение» о Семене Подольском (также бросившем дом, институт, жену…), которому надоело жить и который повесился в лесном сарае, неприемлив  во всех отношениях, ибо надуман, аффектирован. Следствие без причины. Он явно не удался…
   Герой «Сободного атома» опять страдает от одиночества и как-бы любуется им, набрасывает на себя байроническую скорбь. Никто его не понимает (право, это уже начинает приедаться –В.Я.). Нужно что-то делать, но лень одолевает. Сплошная закомплексованность.
   Вот образчик его рассуждений: «Надо бы увлечься кем-нибудь: это бодрит дух (?), становишься глуповат (?), весел, счастлив. Но кем, кем увлечься-то, как найти в женщине дуга, единомышленника (В чем? – В.Я. сам ничем не занимается, кроме самолюбования. – В.Я.). надо меньше требовать, надо снисходить до мелочей, необходимых в любовной болтовне и обоюдном ворковании (?). Ждать от женщины софизмов (?) целостного мировоззрения, обстоятельности, остроумия не стоит (Интересно, почему? – В.Я.).
    Как раз именно этих качеств не хватает самому герою… Хоть автор и пишет, правда, очень плохо, что «неугомонная желчная мысль Викентьева (нашего героя. – В.Я.) громовержцем со скалы гвоздила пороки».
    Герой судит других, а у самого в душе пустота  и путаница нахватанных им из разных книг мыслей. Ни своей жизненной позиции, ни просто внутренней человеческой культуры. А зависть к простым человеческим отношениям прорывается.
     Рассказ «Старухи» слишком вторичен, если не сказать больше. Об «Учителе физкультуры» и «Ты куда, Одиссей?» и говорить не стоит. «Манифестация Кузьмы Абанина» прямо под В. Шукшина.
     Короче, основу сборника, на мой взгляд, могут составить рассказы: «Прощальные встречи», «Томление духа», «Третий лишний» и, пожалуй, «Звезда поодаль от сгрудившихся»  с «В начале поприща»… Это – около 5 п. л.  При соответствующем,  конечно, новом просмотре и осмыслении…
   Член Союза Писателей СССР.



139.  В. КИРЮШИН, Л. ЛЕВИНА, журнал «Молодая гвардия»,   б\д 1989 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Предложенная Вами рукопись рассказов в настоящее время находится на рецензии. О дальнейшем ее прохождении мы Вам сообщим.
    С уважением
    Зав. отделом «Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
     Редактор.




140. И.А. НИКОЛЕНКО, издательство «Советский писатель», 11.5.1988 г.
Ред. заключение на рукопись А. Ивина «Прощальные встречи» (12 а. л.). Рецензенты: Илатовская Т. – не рекомендовала, Левин Л. – не рекомендовал, Росляков В. – пересостав.
   Рукопись составлена рассказами, в которых исследуется движение души, психика. Автор силен именно как психолог; социальная и бытовая атрибутика едва намечается и носит третьестепенный характер. В этом общем «психическом» русле следуют два потока: один – это анализ души человеческой, другой – вариации на тему самости. Причисленные к последнему рассказы, можно сказать – ни о чем, ибо конфликты, выстраивающие действие, имеют избыток патологического своеволия, сосредоточенности на яческих переживаниях. Подтверждение тому – обилие местоимений, ибо оценки и побуждения проистекают единственно от субъекта, носят сугубо центробежный характер. Читатель в плену робких экскурсов в бытие, так как снова и снова автор посредством одностороннего взгляда возвращает в границы самости, скудной содержанием.. Как сказала «наставительно» один из героев рассказа «Томление духа»: «…Всерьез человек должен быть предан только себе», - чему авторский голос подводит итог: «Он был человек тупиковый». Подобная тупиковость и бессодержательность и заставляют признать несостоятельность данных произведений.
     Однако порой автору удается столкнуть самость, пытающуюся сохранить отчуждение, с бытием, и происходят художественные открытия или, на худой конец, получается настоящая проза. Примечательны рассказы «Третий лишний», «Манифестация Кузьмы Абанина». «Молодое вино», «Учитель физкультуры», «Социология», «Пришел и ушел», «Легко как пить дать», «Броуновское движение», «Плеть и обух». Книги они, к сожалению, не составляют и порой нуждаются в доработке, в частности, в  сокращениях, в стилистической правке и избавлении от местоимений. Карандашными пометками редактор попытался указать направление доработки («Броуновское движение» и др.). Если автор найдет пути улучшения этих рассказов, а также добавит другие, близкие им по духу, то редакция рассмотрит пересоставленную рукопись.
   В настоящем состоянии рукопись можно включить в план ред. подготовки.
 Редактор.





141. Г. ЧЕРЕПЕННИКОВА, издательство «Современник», 9.6.1988 г.
            Уважаемый Алексей Николаевич!
           Редакция возвращает Ваши рассказы.
                Мл.  редактор.



142. Е. АНАНЬЕВА, «Знамя», 4.2.1988 г.
            Уважаемый Алексей Николаевич!
     Мы получили новую Вашу подборку и внимательно ее прочитали. Хотелось бы сразу отметить явную Вашу удачу – верлибр «Проведать речку…» Вам это стихотворение удалось и по чувству, и по форме, и по мысли. Это радует. Но из одного стихотворения подборки не сделаешь, увы! Надеюсь, Вы это понимаете.
  Удивительно, но с появлением рифмы перо Ваше как бы «комплексует», мысль растекается. Можно отметить ряд удачных строк, строф, но и только… А в основном – вялость, неточность, неясность.
    Не призываю вас писать исключительно верлибром. Надо писать, конечно же, и рифмованные стихи, но с ней – с рифмой – у Вас «натянутые» отношения. Просмотрите заметки на полях. Может быть, Вы с чем-то и не согласитесь – это Ваше право. Но подумать над стихами – стоит, потому что Ваш верлибр дает почву для серьезных размышлений. Да, кроме того, избегайте однотемья и отработанных образов. У вас это – лес, природа… Может, в порядке эксперимента, стоит попробовать описать сон или то, что Вы видите каждый день за окном?.. Это помогает оттачивать руку.
    Рукопись возвращаем.
   С уважением Консультант отдела поэзии журнала «Знамя».



143. А. КУЧЕРОВ, журнал «Смена», 6.2.1989 г.
            Уважаемый тов. Ивин!
    Прочитали Ваши стихи. К сожалению, они не прошли наш внутренний редакционный конкурс. Однако в дальнейшем советуем вам обратить внимание на нашу рубрику «Конкурс одного стихотворения». В ней мы печатаем стихи молодых авторов. Условия – «Смена» №1 за 1988 г.
    Участвовать в конкурсе можно неоднократно.
    Всего доброго!
   Зав отделом литературы.




144. Г. БЕЛИКОВ, «Литературная газета», клуб «12 стульев», 25.9.1989 г.
     Уважаемый товарищ Ивин!
     Должны признаться, вы поставили нас в довольно затруднительное положение: как избежать всех приемов, указанных в Вашем «Руководстве».
    Будем кратки: к сожалению, не подошло. У нас уже печатались рассказы на эту тему, аналогичные рассказы и сейчас находятся в «портфеле» Клуба. По сравнению с ними Ваша работа несколько проигрывает. Может быть, сказалось время. Сатира ведь быстро стареет.
    Гранки возвращаем. Идем и с мылом умываем руки.
    С уважением, литконсультант клуба ДС.



     145. Т. БОБРЫНИНА, «Юность», 18.3.1989 г.
     А. Ивин, «Исповедь Никиты Кожемяки», 47 стр.
     Уже много раз предлагал нам свои произведения А. Ивин. Все не складывалось.
   Вот и на этот раз. Тема-то вполне наша: юный человек во взаимоотношениях с окружающими. И автор, безусловно, в литературе не новичок, написано профессионально.
   Но вот снова этот герой – с ощущением постоянного дискомфорта по отношению к миру вокруг, с разладом внутри себя. Холодноватый «фиксирующий» стиль. Сегодня хочется читать о чем-то другом – соображение конъюнктурное, но для журнала естественное.
  Однако рукопись рекомендована членом редколлегии А. Лавриным. Может быть, стоит посмотреть кому-то еще?
    


   146. Ю. КАБАНКОВ, «Дружба народов»(?), 24.9.1989 г.
    На редсовет. Алексей Ивин. «Клубок». Стихи.
   « Я всю ночь подбирал лыко в строку//Вдохновенно, у предков учась,//Чтоб редактор ценил подоплеку//И с народом духовную связь;//А чтоб поползновений ночных// Оправдать мне преступную лень, я//Днем работал один за троих// И колол чурбаны на поленья…» (стр.5).
     Если кому-то покажется, что здесь здравая ирония, - спешу огорчить: все «на полном серьезе». К сожалению. Ибо с иронией, как с горчицей, можно съесть всякое блюдо – даже не первой свежести (хотя «второй», как известно, не бывает). Здесь же и вправду кусок в горло не лезет: «Там ветер с севера – он в теплый дует край…//…Но вид на улицу загородил сарай…» (стр.4). «Разъединил он (речь о космосе) голову и брюхо//И сердцем дисгармонию скрепил». (стр.18). «Убегаю на голгофу// С совмещенным санузлом» (стр.61).
     Прошу прощения; и рецензента захлестнула волна иронии. Что делать, если автор (подчеркиваю: «на полном серьезе»!) так начинает повествование: «Мороз крепчал. Березы стыли, // Их иней разузорил всех». (стр.60). Несть числа таким «неувязкам мимо слуха». Хотя – не без исключений… На стр. 25, например, ирония весьма к месту приложена; отсюда – вполне удобоприемлемое творение в духе Саши Черного – Саши Еременко. Или – на стр.86: «Я полюбил покой, покойнику приличный,// Я зубы потерял и приобрел права,//Впервые понял, что материя первична,// Хотя без духа и материя мертва…». Но это – отдельные проблески из черной копилки черного юмора. У автора же была своя, совсем отличная задача: так называемый «задушевный разговор с читателем», который, к сожалению, не получился; как раз задушевности-то и недостало. Задушевной задушевности, а не назывной – с канцеляризмами и подсматриванием за собой. «Боже, даруй мне крупицу любви,//Сердце исследуй по этому случаю,//Иль на осине меня удави,// Ибо ужасно страдаю и мучаюсь…» (стр6). Подчеркнуто мной; Ю.К.)
   Истинное страдание не кричит о себе; оно – ступенька на пути к духовному совершенствованию. Да и сами упомянутые муки – бытового, так сказать, порядка: не пущают, мол! (Для сравнения – стихотворение на стр.50 и слова двадцатичетырехлетнего  Александра Блока: «А ведь если не умру – не напечатают!» Дистанция, как говорил Скалозуб,  огромного размера). Что сказать? Из рукописи (на стр.109): «Иди в поля, и плачь, и смейся,//И ветер, ветер, ветер расстригай// Заржавленными ножницами тела…» (Подчеркнуто мной; Ю.К.). Это «расстригание», то есть «Раздор стихий,// Тугих ветров гульба, - по мнению автора, - «больше, чем стихи,// Важнее, чем судьба» (стр.16). И – дай бы Бог, как говорится.
   Автор, как это часто случается, пророчествуя другим, вызывает огонь на себя: авторские строки на стр.35 могли бы вполне охарактеризовать данную рукопись: «Словесный есть антураж, Судьбы и характера нет». Есть, однако, порыв души, «взыскующей истины», но разговор сейчас о профессиональном уровне рукописи. А уровень этот, опять же – к сожалению, далеко не выше среднего.



147. А. КУЧЕРОВ, «Смена», 18.9.1989 г.
   Уважаемый тов. Ивин А.!
    Сообщаем Вам, что наш журнал поэмы, а также другие объемные поэтические произведения: баллады, венки сонетов и т.д. не печатает. Рукопись, в порядке исключения, возвращаем.
  Всего доброго!
  Зав отделом литературы.



148.А.ДОРОГАН, «Север», 22.9.1989 г.
      Уважаемый Алексей Николаевич!
     В редакции прочитали Вашу повесть и рассказы. Написаны они, с нашей точки зрения, на хорошем уровне, однако тематически нас не заинтересовали. Портфель отдела прозы страшно перегружен. Идет очень жесткий отбор.
    Рукопись возвращаем.
    Всего Вам самого доброго.
    С уважением, отдел прозы.



149. Л. БОБРОВА, «Студенческий меридиан», 19.9.1989 г.
   Уважаемый тов. Ивин!
    К сожалению, мы не можем рекомендовать Ваши рассказы к публикации на страницах журнала. Пока они все-таки не выглядят сложившимися полноценными литературными произведениями, характер их ближе к зарисовке, хотя и достаточно пространной.
     По поручению редакции литконсультант.



150.АЛЕКСАНДР РЫБАКОВ,  «Новый мир», без даты.
А. Ивин, Квипрокво, повесть, 248 с.
    В сопроводительном письме, приложенном к рукописи, А. Ивин сообщает: «Повесть «Квипрокво» в настоящее время подвергается смысловой и стилистической правке. Прошу рецензента делать карандашные пометки». Признаться, я с большим удивлением и недоумением прочитал эти строки: если произведение еще не закончено, не поставлена «последняя» точка, то зачем представлять рукопись в журнал? Если автор хочет, чтобы ему помогли в доработке произведения, то он должен был бы обратиться в литконсультацию.
     Тем не менее, произведение прислано в редакцию. И ему надо дать оценку.
     Квинпрокво – один вместо другого; смешение понятий, путаница, недоразумение… Так трактует словарь это латинское выражение. Соответствует ли содержание или подтекст повести А. Ивина названию?
   Взаимоотношения начинающего литератора Алексея Ионина – треугольник – с чистой, светлой Катюшей и «земной» Таисией  выдержан вполне в традиционных (если не сказать – банальных) рамках произведений подобного рода. Ничего нового, оригинального в намерениях, психологической мотивации поступков рефлектирующего Ионина в повести не обнаруживается. Скудно выписанную жизнь провинциального города не спасают столь «модные» сейчас вплетение в вполне реалистический, бытописательский текст (и – главное – смысл!) апокалиптических видений вроде взлетевших в воздух церквей, снегопада посреди лета, сна о ките, заглатывающем Иону, землетрясения… Все эти картины не «работают» на основную идею, сверхзадачу произведения. И главным образом потому, что, на мой взгляд, сам автор недостаточно продумал свое произведение, не поставил перед собой глубоких, ясных задач. Нет глубокого анализа жизненной, социальной ситуации, того положения, которое диктовало бы поведение и расщепление сознания Ионина. Общие слова – вроде «ханжество заело» - не проясняют ситуацию, ибо в равной мере могут быть отнесены ко всем героям, в том числе и к Ионину. Поэтому нелогично, на мой взгляд, выглядят на стр. 175 символы бедствия – да нет для них оснований в рукописи, притянуты они автором искусственно, по «схеме».
     Касаясь духовной жизни провинции, А. Ивин, на мой взгляд, попытался где-то следовать Достоевскому («Бесы»). Но внутренняя недоговоренность, неубедительность образов, отсутствие позитива, большой авторской нравственной идеи смазывает картину, мельчит, выхолащивает. Остается непонятным, пытался ли автор спародировать и главного героя, и его оппонентов, или ему просто не хватило мастерства для создания полноценной художественной картины.
   Автор не вполне удачно выражает свои мысли. Стр.14 – «Войдя в кабинет, как в свою спальню…» - как это? Стр.11 – «…по обыкновению синтезируя после опыта» - кроме того, что так плохо написано, разве разговор с Катюшей был опытом?
  Герои А. Ивина чрезвычайно рассудочны. Каждый шаг, взгляд, поступок – оценивается и классифицируется, хотя в массе своей (вследствие простоты, примитивности) этого не требуется. Все это чрезвычайно затягивает действие, ослабляет интерес к персонажам. Поэтому хочется согласиться с автором на стр.57: «Ионин насильственно оборвал свои бесплодные размышления…»
   Попытка оригинально – стилистически – выразить себя, зачастую приводит к нелепице. Стр. 118 – «…страдая от соучастных материнских взглядов» - ставит в тупик: мать кто? Соучастник? Или все-таки сочувствующая?..
     Последняя часть повести – некие публицистические экзерсисы Ионина, его, так сказать, жизненное и общественное кредо. Жаль, что А. Ивин не учел не вполне удачный опыт Льва Толстого в романе «Война и мир» - именно его философские и исторические размышления. Все-таки роман, а тем более повесть, имеют свои художественные законы, и публицистику – философскую, морализаторскую, социальную – лучше печатать отдельно.
   Кончается рукопись А. Ивина «Приложением» - двумя рецензиями на роман А. Ионина «Азбука относительности». К сожалению, мои впечатления от рукописи А. Ивина порой совпадают с этими пародийными воспроизведениями рецензий эпохи застоя (да, может быть, и нынешнего времени). Поэтому, отмежевываясь от крайностей мифических рецензентов («… нельзя допустить, чтобы рукопись попала в печать») – я не вижу ничего «страшного» в рукописи А. Ивина – но полагаю, что в таком виде она не выдерживает конкуренции с теми, что имеются в портфеле редакции, и не может быть рекомендована вниманию отдела прозы журнала «Новый мир».



151. Н. ДОЛОТОВА, «Новый мир»», 13.9.1989 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
    В отделе прозы прочитали и обсудили Вашу повесть №квипрокво» - о взаимоотношениях начинающего литератора Ионина с чистой, светлой Катюшей и «земной» Таисией, о жизни провинциального города. Повесть нам не подошла. Рукопись возвращаем. Шлем подробный отзыв нашего рецензента А. Рыбакова.
  Всего Вам доброго.
 С уважением
  Старший редактор отдела прозы.



152. С. МИТРОХИНА, издательство «Московский рабочий», «Лицей», 26.1.1989 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
     Редакция оставляет стихи положительно отмеченные рецензентом на дополнительный просмотр составителю одного из сборников редакции.
     Зав. редакцией.
    Приложение: 1. Рукопись стр.1-55
   2. Рецензия стр.1

               


 153. В. КЛИМЕНКО, «Советский писатель»,  18.5.1990 г.
    Редакторское заключение. Алексей Ивин. Прощальные встречи. Повести, рассказы. 22 а. л.
   Рецензенты: В. Росляков, Т. Илатовская, Л. Левин
   Рукопись прозы вологодского писателя А. Ивина находится в издательстве с весны 1987 года. За это время автор из молодых перешел в среднее поколение, активно печатался в периодике и коллективных сборниках, вышел на новый этап творческого мужания. Об Алексее Ивине нашими рецензентами написано по сути три исследования, которые автору будут чрезвычайно полезны. Илатовская и Левин, к примеру, не отказывая автору в талантливости, увидели в его героях некую ущербность, размытость жизненных устремлений, склонность к непрекращающейся рефлексии. На этом – скажем прямо, старомодном обвинении, - рецензенты делали вывод о том, что автору рано издаваться в «Советском писателе».
   Мне, как будущему редактору первой книги Ивина, по сердцу рецензия Рослякова, который пишет:
   «Книжка может состояться. И главное в ней, конечно, высокая культура художественного повествования, тонкость и яркость письма. Это будет книга молодого писателя с обостренным чувством красоты жизни, природы, человеческого сердца, с чувством протеста против всякой дисгармонии, дискомфорта души, социальной несправедливости. Охотно поддержал бы этот свежий росток в нашей литературе».
   Готов подписаться под этими словами.
   Поэтому не буду углубляться в разбор отдельных произведений: о них сказано много до меня. Хочу только отметить главное достоинство будущей книги: тонкий психологизм, с которым выписаны характеры молодых героев (как правило, вчерашних школьников, приезжающих на учебу и заработок в город), умелое сюжетостроение, изобилующее конфликтными ситуациями (столкновение юношеских мечтаний с жестокой реальностью); одухотворенное восприятие русской природы, традиционного деревенского уклада народной жизни.
   Остановлюсь на составе сборника повестей и рассказов. Сюда войдут повести «Прощальные встречи», «Исповедь Никиты Кожемяки», «Криминальная история», рассказы «Плеть и обух», «Легко как пить дать». «Пришел и ушел», «Социология», «Броуновское движение», «Молодое вино», «Третий лишний».
   Первая повесть, давшая название всей книге, дает ей и основной обертон. Здесь, словно в калейдоскопе мелькают лица близких и родных героя, его односельчан, друга детства Веньки Шестакова. За все этим – прощание с родной вологодской деревней, расставание с самыми ранними и оттого дорогими воспоминаниями. Через эту повесть, как и всю книгу, проходит щемящая ностальгическая нота.
   Вот как Ивин пишет о сенокосе:
   «В выходные дни надо было видеть, как они идут с косами и граблями: впереди Антон в льняной полинялой рубахе навыпуск, за ним Венька, такой же поджарый и угловатый, а за ними сухонькая Прасковья. Деревня вымирала, а Шестаковы все так же ходили на сенокос». Вся эта красота земли, ее идиллические краски безвозвратно уходят в прошлое. Автор и его лирический герой Козлов это чувствуют болезненно, обостренно. И вот финал: « Козлов молчал и грустил. И почти такая же грусть охватила его снова, когда он пробирался к эстакаде, уминая высокую траву». Что это: прощание с деревней, бегство из деревни?
   Скорее всего – выход к новым рубежам, поиск новых горизонтов жизни. Об этом и последующие произведения Ивина. Здесь выделяется «Исповедь Никиты Кожемяки», деревенского парня, закоренелого неудачника, который приехав в город, поступив в институт, влюбляется в одну девушку, женится на другой, испытывает душевные терзания, приходит к вынужденному одиночеству. Сходна по теме «Криминальная история», герой которой Леготин совершает множество внешне бессмысленных, неоправданных поступков: не ночует дома, лезет к кому-то к окно по водосточной трубе, попадает в итоге в милицию. С легкой шукшинской руки подобные персонажи прозваны «чудиками», и истоки их чудачеств одни – все они потеряли корневую связь с родной почвой, для них нарушен привычный родовой уклад.
  Надо сказать, что герои Ивина – это «чудики» второго или третьего поколения. Поясню свою мысль: они уже получили как правило образование, они обладают культурным багажом, но все-таки мечутся в городе как неприкаянные, не в силах освоиться с новым, непривычным для них формами человеческого общежития.
   Из рассказов я бы выделил «Плеть и обух», где происходит поистине детективное столкновение постоянно рефлектирующего, интеллигентного, но твердого в нравственных принципах инженера Шаутина с местным хулиганом Евлановым. И здесь удача автора в тонкой психологической выписанности  характеров и трагикомических  столкновений, в итоге которых верх берет порядочность, одержимость справедливостью.
    Думаю, что не следует включать в сборник повести «Полина» и «Без вести пропавший», обе слишком рыхлые, запутанные, к  которым и у редактора, и у читателя возникнет слишком много вопросов. «Полина», к примеру, одному из рецензентов показалась (не без оснований) неудачной пародией на сентиментальный роман о первой любви, каких немало мы находим в молодежных изданиях. Во втором случае история слесаря Савелия Катанугина, возомнившего себя великим художником, обрывается на полуслове, оставляя лишь чувство недоумения. Ничего не объясняет в этом реалистическом сборнике поистине фантастический финал: Катанугин с порога храма взлетает в небо, оставляя вместо себя белый цветок. Эта попытка Ивина быть подражателем «Альтиста Данилова№  или чему-либо подобного не добавляет автору лавров.
    Поэтому остановимся на скромном составе первого авторского сборника в 12 авторских листов. Изберем принцип: лучше меньше, да лучше. Думаю, что первая книга А. Ивина привлечет повышенное читательское внимание.
   Старший редактор.



   154.И.ГОЛОТИНА, издательство «Московский рабочий»,  без даты
    Рецензия на рукопись прозы («Стресс», «Квипрокво, или Бракосочетание в Логатове») Алексея Ивина
   А. Ивин предложил вниманию редакции две повести.
   А. Ивин принадлежит к числу тех немногих авторов, с произведениями которых радостно знакомиться и за творчеством которых не лень следить. И прежде всего потому, что в своих произведениях автор встает в оппозицию мнениям существующим или утверждающимся на долгое определенное время в обществе. С его (Ивина) мнениям по тем или иным вопросам можно не соглашаться (и прежде всего потому, что многие аспекты – есть продукт взгляда поспешного, скользь, а не вглубь вопроса), но знакомиться с ними интересно хотя бы уже потому, что это активизирует в читающем волю противостоять взглядам автора или еще раз заставляет задуматься над взглядами и выводами своими.
   Сказанное более всего относится к повести «Квипрокво…» По уровню художественного исполнения она несколько слабее повести «Стресс» (я имею в виду само стилистическое качество текста), но вопросы, затронутые в ней, поднимают повесть на качественно иной уровень, тогда как «Стресс», - довольно привычное по сегодняшнему времени произведение. Не знаю как располагаются повести по времени написания, но повесть «Квипрокво…» писал явно еще молодой автор, полный юношеского энтузиазма и крайних взглядов, желаний противопоставить силу молодой воли и знаний некоторым догмам религиозно-нравственной (прошу прощения за формулировку) философии. И это противопоставление на практике получилось у него несколько сумбурным и неубедительным, отчасти из-за противоречивости, отчасти из-за бедности стиля и аргументации.
  В повести «Квипрокво или Бракосочетание в Логатове», которая  в  целом мне симпатична, в рыхлом стиле автора  еще  заметно некоторое ученичество, неуверенность, что очень портит впечатление от произведения. Я не стану здесь спорить с сумбурными выкладками автора в конце повести, которые, по его замыслу, видимо,  должны были составить некоторое текстологическое дополнение, высвечивающее и личность автора, и личность самого героя – Саши Ионина. Со многими из высказанных в этих главках взглядами на общественное и социальное развитие человеческого общества (а мимоходом – и на некоторые вопросы философии) я не могу согласиться. И прежде всего потому, что автор пока не в силах меня убедить (а может быть, герой?). Но я уважаю желание противостоять чему бы то ни было устоявшемуся и признаю право каждого на собственную точку зрения. В том числе и по тем философским аспектам, которые имеют давнюю историю развития (см. главку о работе Н.Ф. Федорова),  даже если пока это выражено невнятно, общими словами, тяжеловатым слогом и часто просто банально для сегодняшнего времени. Потому, повторяю, содержания этой части повести я не буду касаться (для автора есть пометки на полях), а стану говорить лишь о той мере художественности, которую привнесут эти главки-рассуждения, если будут действительно включены в повесть, а не останутся «на отшибе», в конце произведения, привлекая к себе (а значит и к своему несовершенству) особенное внимание.
   Мне представляется более рациональным разбросать эти главки часть в 1-й, частью – во второй половине рукописи. Так,  «Некто третий». «Протей», «Бананы в тундре не растут», «Не спи, не спи, художник» хороши были бы в первой части – вкрапленными в текст. Они бы только расширили представления читателя о главном герое, который в первой части особенно невыразителен и невнятен. «Покупайте, что вам любо», «Формальное и человеческое», «Дети – цветы жизни» наверное лучше вообще исключить – это все общие места. «Атомный реактор» - повторение сказанного в других главках. «Возражения против «Философии общего дела» я  предложила бы вставить во вторую часть, как и «Кто кого тиранит», «Быть или не быть». И право же, чтобы высказать свои взгляды, герою совсем не обязательно отправляться в сказочный Эдем. Эти невесть какие откровения и открытия можно сделать и на Земле, в обычной реальности.
   Нет, я вовсе не против тех «фантастических» смещений реальности, которые вводит автор, напротив – я «за». И они как ничто другое в повести удаются А. Ивину (я имею в виду живость интонации и рисунка).
   «Церкви возвратились на землю 14 июля в полдень без каких бы то ни было предварительных знамений. Военное командование (ходили такие слухи) предполагало их разрушить ракетами «земля-земля» и с этой целью собиралось эвакуировать население из особо опасных, ниже лежащих кварталов. Богослужение, проводившееся только в большом пригородном селе Соколовском, собирало толпы взбудораженного народа  и через неделю после вознесения логатовских храмов было совсем запрещено. В городе появились листовки и «святые письма», в которых обличались содомские грехи логатовцев и всех неверующих вообще, содержались призывы к покаянию; склады, комиссионные магазины, охотинспекции, клубы и прочие неподобные заведения должны быть раз и навсегда выведены из церквей и часовен, гласили листовки. Возвращение церквей прошло очень благопристойно  и   повлекло за собой только одну человеческую жертву. Этой жертвой оказался некто Николай Самсонов, тридцати шести лет, неоднократно лечившийся в психиатрической больнице. Он вообразил себя краеугольным камнем и каждый день по нескольку часов совершенно неподвижно, как часовой у Мавзолея, стоял на краю котлована, который остался от церкви Илии Пророка. Когда же в полдень 14 июля церковь встала на место, несчастного сумасшедшего засыпало землей и он в буквальном смысле оказался во главе угла» (стр.93).
   Без таких «преувеличений» и  отступлений повесть только проиграла бы, т.к. основной конфликт подавляет своей обыденностью.
    Неторопливо летя по жизни, Ионин настигает, подобно Данте, свою «небесную возлюбленную», пережив и отринув  земную любовь сугубо «земной» женщины. Обретя возлюбленную, Ионин возносится с нею в снежной метели в Эдем (?). Конец впечатляет. Однако, словно испугавшись своей смелости, А. Ивин начинает ненужное нагромождение «объяснений» повести. И приятель Ионина приносит его рукопись, присланную (?) из Эдема в редакцию, происходит пошлейший «разговор сочинителя с издателем», затем автор приводит две рецензии. Все это как-то безвкусно, совершенно не нужно и наводит на мысль о перестраховке. Повесть и так может постоять за себя. Кроме того, все эти «дополнения» к сюжету еще и дурно написаны.
   Но вернемся к самой повести. Ионин – житель страны Советов 60 гг. ХХ века. Подобно ветхозаветному Ионе, он мечется по жизни, не находя в себе того, на что можно было бы опереться его духу. Пророк Иона ослушался Бога, повелевшего ему проповедовать в городе Ниневии о грядущем наказании Божьем. Ионин же, похоже, просто запутался в своих любовных делах. Я говорю «похоже», потому что такое впечатление создается от поверхностного показа внутренней жизни героя. Только прочитав главки-рассуждения героя, вынесенные в конец рукописи, мы можем убедиться, что познакомились с Александром Иониным не зря.
    Как и ветхозаветного  Иону Александра заглатывает кит. И Ионин, осознав неправедность своей жизни, соединяется с небесной возлюбленной (истиной), которая здесь предстает в женском образе -  лице девушки Кати.
   Женские образы  в повести очень бледны и невыразительны, то же самое и с образом Кати. Друзья и знакомые Ионина часто «являются» лишь затем, чтобы стать подспорьем для интеллектуальных бесед героя с ними. Однако, истины Ионин отстаивает очевидные, говорит о них как-то общо, этого нельзя не заметить.
   Вторым мотивом в повести проходит тема смирения. Ионин всей своей жизнью пытается утвердить тезис о непротивлении злу насилием. Перерастет ли его борьба в подлинное христианское смирение – этого мы не знаем, видимо, это уже следующая фаза взросления героя, о которой автор когда-нибудь нам расскажет. Еще в раннем христианстве существовали два взгляда на поведение христианина (а мы будем считать – личности) в жизни: путь церковной «акривии» - отказ от любых компромиссов и путь «икономии», приспособления к условиям существования ради сохранения целостности церкви. Последний путь вовсе не есть путь измены себе и делу, а – сохранения себя. Да, геройствовать и активно противостоять злу – легче, геройство согревает душу, смирение же приносит кроме мучений и унижения, непонимание. Ионин по природе своей – не борец, но его внутреннее постоянное сопротивление среде, разъедающей личность, не менее ценно.
   Повесть А. Ивина «Квипрокво…» надо издавать, но, как мне кажется, все-таки в доработанном виде. Я уверена, что автор с высоты своего сегодняшнего опыта легко расслышит и устранит фальшиво звучащие ноты в своем произведении.
   Повесть «Стресс» вполне может дополнить в книге первую повесть, хотя написана она сугубо традиционно. Здесь А. Ивин рассказывает нам о жизни Виталия Сухонина, нашего современника, уставшего от тягостных семейных дел, от абсурдности нашей жизни. Сухонин, вовремя не нашедший сил и возможностей приложить к чему-нибудь свои творческие способности, гибнет на глазах от осознания никчемности своей жизни. Он порывает с женой, но это не приносит желанного освобождения. Новые непрочные связи не могут заменить собою потерянный душевный комфорт. Сухонин в конце концов попадает в психиатрическую лечебницу Для него это – выход из ситуации.
   Повесть написана вполне профессионально, но без особых находок и откровений. Тема ее ныне очень популярна и за последние полгода мне встретилось не менее пяти повестей подобного плана, написанных разными авторами. Наверное, это тоже надо учесть.
 Однако, если А. Ивин не имеет еще изданных книг прозы, оба произведения для первой книги молодого прозаика были бы хороши.
   По поручению издательства «Московский рабочий» литконсультант.




155.В.ЛЕОНОВ, издательство «Московский рабочий», 20.4.1990 г.
            Уважаемый тов. Ивин!
    К сожалению, Ваша рукопись «Квипрокво» не показалась  нам чем-то новым, интересным, заслуживающим немедленного издания. Возможно, как пишет рецензент, книга была бы и хороша для первой книги молодого прозаика, но нам не хотелось бы  снижать «нашу планку» и издавать обычную вещь. Тем более, что наши конкурсные  рецензенты более строги и непримиримы. Рукопись вынуждены вернуть. Может быть, Вам обратиться в молодежное издательство?
     Всего доброго.
     Зав редакцией.
    Приложения: Рукопись 198+62 стр.
     Рецензия И.  Голотиной.



156.И.ЖЕГЛОВ, И. ШЕВЕЛЕВА, журнал «Молодая гвардия», без даты.
           Уважаемый товарищ Ивин!
     Должны сообщить вам, что по не зависящим от нас обстоятельствам выпуск книжек молодых авторов в 1991 году сокращен: количество позиций плана уменьшено в 2,5 раза. Ваша рукопись, заявленная было в план, оказалась среди «отодвинутых»…
   Если у Вас не пропадет желание сотрудничать с «Библиотекой «Молодой гвардии», мы могли бы в надлежащее время (весной будущего года) вновь попытаться предложить Вашу рукопись – уже в план выпуска 92-го года. Но, впрочем, безо всяких гарантий.
   При том не хотелось бы, чтобы интересная рукопись без малого год пылилась в редакции «мертвым грузом». Ситуация теперь меняется быстро, открываются, бывает, и неожиданные возможности. С надеждой, что произойдет нечто подобное, мы и возвращаем Вам рукопись.
   Всего доброго.
   Зав. отделом «Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
   Ст. редактор. 
 


157. С.И. ТЕЛЯТНИКОВА, издательство «Столица»,  4.2.1991 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Ввиду неблагоприятной рыночной конъюнктуры (цены на бумагу, типографские услуги, а также отсутствие собственных производственных мощностей и т.п.) издательство вынуждено отказаться как от некоторых замыслов, так и от некоторых служб, в том числе и от редакции малых книг. Соответственно сокращено количество выпускаемых книг. Таким образом, запланированные книги на 1990 и 1991 гг. переносятся на последующие годы, что повлекло за собой решение отказаться от рассмотрения новых рукописей до тех пор, пока не будут выполнены уже данные, юридически оформленные, обязательства.
   Рукопись Вашу (1 экс.) возвращаем. Надеемся, что она заинтересует другие издательства или кооперативы.
  С уважением редактор.



   158. Г.М. БЕЛОВА, издательство «Столица», 12.8.1991 г.
  Уважаемый Алексей Николаевич!
    Ваша рукопись повестей и рассказов «Естественный отбор» была внимательно рассмотрена редакцией прозы. Лучшими из предложенных произведений нам показались «Студенческие проводы», «Плеть и обух», «Легко как пить дать», однако и они грешат переизбытком сравнений, многословием, психологической незавершенностью  проработки образов, характерными для рукописи в целом. Поэтому, к нашему глубокому сожалению, она пока не отвечает нынешним требованиям издательства и нуждается в Вашей индивидуальной и пристрастной работе над нею.
     Надо сказать и о том, что ряд сугубо молодежных тем о рефлексирующем юношестве, актуальных в 70-е годы, ныне мало интересен широкому читателю и вызывает ощущение псевдонаивности, как первый поцелуй 20-летнего деревенского романтического героя одного из Ваших произведений. Больно уж нетипично для нынешней жизни, с одной стороны, и полное отсутствие «сумасшедшинки», с другой – не позволяют воспринимать ее всерьез.
   Вместе с тем данная рукопись оставляет надежду на то, что следующая встреча может оказаться более удачной и для Вас и для редакции.
  С наилучшими пожеланиями
  Старший редактор.



159. Н. БУДЕННАЯ, «Московский рабочий», 5.6.1991 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Ваша рукопись будет прочитана в редакции. О результатах мы Вам сообщим.
   Зав. редакцией.



160. С. МИТРОХИНА, «Московский рабочий», «Лицей», 15.7.1991 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
     В ответ на Ваше письмо сообщаем, что несмотря на положительную рецензию, высланную вам, мы не можем опубликовать стихи. Ваша рукопись была передана нами составителю поэтического сборника Лобановой И.Г., редактору журнала «Смена», которая внезапно скончалась при трагических обстоятельствах, а ее квартира опечатана следствием.
   Мы приносим Вам свои извинения, но вернуть в этих обстоятельствах рукопись оказалось невозможным для нас.



161. А. ВОРОНИН, «Молодой гений», Костомукша, 25.3.1991 г.
    Уважаемый тов. Ивин!
     Спасибо за внимание к альманаху. Ваши сомнения понятны, липы сейчас, действительно, много. Но я хотел бы уточнить, поверите Вы в существование «Молодого гения» когда получите свои гранки или когда получите первый номер? Если верным является второе, то я Вам обязательно вышлю его за свой счет. Только не сочтите этот акт доброй воли за позерство или мотовство.
  Вынужден  огорчить Вас  на  счет  присланных стихотворений. Хотя в них есть находки, в целом они не отвечают уровню, который редсовет предъявляет к поэтическим произведениям. Но это не говорит о том, что стихотворения плохие. С ним просто нужно работать, дотягивать их, шлифовать, призвав на подмогу весь арсенал версификации.
   Не расстраивайтесь, присылайте новые стихи.
   Всего доброго, редактор отдела поэзии.
 


 162.А.АПАСОВ, «Бежин луг», 26.2.1996 г.
    Милостивый государь Алексей Николаевич!
     В соответствии с Вашей просьбой возвращаю вам рукопись Вашего рассказа «Проездом», так как в ближайших номерах нашего журнала она не может быть опубликована.
    Главный редактор.



163. И. КОВАЛЕВА, «Октябрь», 18.12.1997 г.
    Уважаемый Алексей Ивин!
     Мы прочитали Вашу рукопись. К сожалению, она нас не заинтересовала. Редакция не рецензирует и не возвращает присылаемые произведения, а только сообщает авторам о своем решении.
     Всего доброго.
      С уважением.



   164. БЕЗ ПОДПИСИ, «Московский рабочий», 11.1.1999 г.
  Уважаемый г. Ивин!
   К сожалению, в настоящее время у издателей нет конкретного плана выпуска, немногочисленные издания возможны лишь при поддержке спонсоров.
   Мы благодарны Вам за то, что Вы предлагаете издательству свои работы, но пока ничего положительного ответить не можем.
   К.В. Ковальджи передает Вам привет.
   Редакция.



165. Г.М. СТЕПАНЕНКО, издательство Московского университета, 22.4.1999 г.
   Уважаемый господин Ивин!
   Благодарим за внимание к нашему Издательству. Сообщаем, что сборник, составляемый С.В. Волковым, нами не заказывался, чтобы получить информацию о его составе и о том, где он будет выходить, необходимо, видимо, обратиться к самому С.В. Волкову.
   Что касается зарубежной классики, изучаемой в школе, то мы планируем издать в серии «Перечитывая классику» только одну необходимую книжку, посвященную сразу нескольким писателям. Такая книжка уже заказана и пишется.
   С уважением и наилучшими пожеланиями
   Зав. редакцией литературы по истории и филологии.
   


166.С.И.ЧУПРИНИН, «Знамя»,  без даты
    Уважаемая Г.А. Ивина!
   (Простите, не знаем Вашего имени-отчества)
    Примите наши искренние соболезнования. Повести Алексея Николаевича Ивина «Проездом», к сожалению, опубликовать не сможем.
   Рукописи высылаем.
   С уважением
   Главный редактор журнала «Знамя».
 


167. Е.С. АБЕЛЮК, О.В. СМОЛИЦКАЯ, МИРОС, 27.7.2000 г.
  Глубокоуважаемый Алексей Николаевич!
   Приносим извинения за задержку с откликом на Вашу рукопись – она связана с длительной командировкой нашей сотрудницы О.В. Смолицкой – специалиста по французской литературе. К сожалению, мы не можем принять Вашу рукопись, так как она не соответствует нашим принципам издания подобного рода пособий.
   В вашей работе сначала приводится очерк истории Франции, затем кратко дается описание жизни Оноре де Бальзака, а затем следует анализ произведений. Мы же придерживаемся того правила, следуя которому эти три элемента (история страны, жизнь писателя и его творчество) должны быть рассмотрены в единстве. Кроме того, очерк истории Франции дается Вами в слишком упрощенном виде. Соотношение фраанцузской жизни середины 19 века и российской 20 века заявлено слишком прямолинейно, неаргументировано и не связано напрямую с разговором о Бальзаке.
   Слишком огрубленно представлена Вами и  биография Бальзака – за ней не встает картина историко-литературного процесса Фраанции, литературной полемики, смены литературных форм и жанров, которая для этого периода развития французской  литтературы крайне важна, а место Бальзака в ней весьма велико.
   Анализ произведений дан бессистемно, порядок следования анализируемых романов достаточно произволен, благодаря чему Ваша книга лишена цельности и структурированности, а читая книги нашего издательства, школьники должны учиться стройному и системному изложению мыслей.
  Не можем мы принять и Ваш тон неуважения к предмету исследования – к французской и западной литературе и культуре, так как это противоречит нашим принципам серьезного погружения школьника в предмет исследования и воспитания в нем уважения к чужой культуре.
   Нас не устраивает небрежность стиля вашей работы, где возможны обороты «путем взаимной переписки» и т.д., где много терминологических ошибок, например, такое понятие как «классицистический роман» не может быть принято, ибо теоретики классицизма отвергали право романа как жанра на существование. При этом вы оперируете таким понятием как «писатель-реалист», которое в современном литературоведении не употребляется как безусловное, многими считается устаревшим, и нуждается в пояснении того, что Вы в него включаете, особенно, когда речь идет о Бальзаке. Впрочем, вы не рассматриваете его мистических и фантастических произведений, что, на наш взгляд, огрубляет взгляд на писателя, а такой подход опять же противоречит нашим изддательским принципам.
    Исходя из всеего сказанного, еще раз приносим вам свои извинения за задержку с ответом и желаем удачи в другом издательстве.
    Заведующая лабораторией словесности МИРОСа, заслуженный учитель РФ.
   К. филол.  наук, с. научный сотрудник лаборатории словесности МИРОСа, ст. научный сотр. Института Мировой Литературы РАН.




168.М.А.ДОЛИНСКАЯ, «Знание», 26.3.1999 г.
Уважаемый Алексей Николаевич!
  К сожалению, издательство «Знание» не может опубликовать Ваш труд, посвященный биографии Бальзака,  связи с серьезными финансовыми проблемами и трудностями, связанными с реализацией этого литературоведческого издания.
   Думается, что Вы могли бы попробовать предложить этот материал издательствам, специализирующихся на выпуске литературоведческих исследований.
    По поручению главного редактора издательства «Знание» мл. редактор.



169. А.Д. ШИНДЕЛЬ, «Знамя». 25.1.1999 г.
Уважаемый Алексей Ивин! Вынуждены Вас огорчить: напечатать предложенные Вами рассказы не сможем.
   В течение полугода рукопись можно получить в редакции (комната 24) в любой рабочий день от 14 до 18 часов.
   Благодарим за внимание к журналу.
  С уважением,
  Отдел прозы журнала «Знамя».



170. Е.П. ШУМИЛОВА, РГГУ, 10.4.1997 г.
ВЫПИСКА из протокола заседания №6 от 10 апреля 1997 г.
  Подлинник протокола хранится в делах Редакционно-издательского совета РГГУ.
СЛУШАЛИ: о включении в План изданий Издательского центра РГГУ рукописи А.Н. Ивина «Оноре де Бальзакю «Человеческая комедия».
ПОСТАНОВИЛИ: Ввиду перегруженности портфеля Издательства плановыми работами сотрудников РГГУ работу А.Н. Ивина «Оноре де Бальзакю «Человеческая комедия» отклонить.
 Секретарь редсовета РГГУ.



171. Т. БАЛАШОВА, ИМЛИ, без даты
   Исследование «Оноре де Бальзак. «Человеческая Комедия», задуманное как пособие для школьников и студентов, в настоящем виде, по-моему, не выполняет своей задачи.
  Сама композиция – последовательно рассмотрение пятидесяти произведений Бальзака – уже, пожалуй, противоречит задачам учебного процесса, когда учащимся предпочтительнее предложить меньше, но укрупненно, выпукло.
    Если говорить о новых задачах, которые должны были бы встать перед сегодняшним автором книги о Бальзаке, написанной после многих других – то очевидно, такой новой задачей было бы обращение к проблемам поэтики, чему раньше внимания не уделялось, но что ныне интересует молодежь. К сожалению этой цели автор перед собой не ставит.
   Очень субъективные параллели, которые проводит автор этой монографии между общественной и литературной жизнью Франции и России, в принципе любопытны даже тогда когда более чем спорны; но многие положения этих рассуждений читающего могут и запутать. Таково сопоставление Французской Буржуазной революции  с общественными процессами в России в начале ХХ века; таково суждение о «перевороте 1815 года, совершенном с помощью казаков» в сопоставлении с революциями 1830 и 1848 гг.; таково сближение Настасьи Филипповны и Евгении Гранде – которые и психологически почти контрастны, и создаются различными по художественным средствам способами; таково утверждение на стр. 54:
     «Современного исследователя приводит в недоумение одна черта  литературных героев французского реализма, которой трудно дать удовлетворительное объяснение: они откровенно низкопоклонствуют. Люсьен Шардон и Жюльен Сорель, герой флоберовского «Воспитания чувств» и прустовской эпопеи «В поисках утраченного времени» и даже откровенные плебеи из «Ругон-Маккаров» Э. Золя, как только речь заходит о высших аристократических кругах, обнаруживают беспомощнейший комплекс неполноценности. Положение становится еще более необъяснимым, если припомнить, как ведут себя в аналогичной ситуации литературные герои Байрона и Теккерея, Пушкина и Лермонтова. Английские и русские аналоги  Люсьена и Жюльена не в пример более трезво смотрят на мир. Онегину и Печорину ничего не стоит, утвердившись на почве стойкого презрения к высшему свету, доставлять даже горе и душевное беспокойство княжне Мери и Татьяне…»
    Но ни Онегин, ни Печорин не могут быть названы «аналогами» Люсьена Шардона. Они сами – из высшего класса, дворяне, у них иные и идейные, и эстетические характеристики.
     Подобных «неточностей», дискредитирующих доброе намерение автора сопоставлять, сближать элементы литературного процесса разных стран, все-таки слишком много.
   Для издания  требовал бы основательной чистки и язык рукописи:
4. «создают себе культ личности»
С.5-6 «общество было сильно перемешано»
С.11 «которая путем переписки и встреч станет его женой»
С.22 «печатались ингредиенты «Человеческой комедии»
С.77 «достигает на этих страницах самого сильного впечатления на читателя»
С.131. «галерея холостяков, дев… которые привлекали его естественной симпатией художника – великого художника! – ко всякому обделенному сердцу».
  Есть и опечатки – в инициалах писателей и т.п.



   172.АНДРЕЙ ТУРКОВ, [скорее всего, рекомендация для вступления в члены СП Москвы],  11.2.1995 г.
    Алексей Ивин – поэт и прозаик, печатающийся уже около пятнадцати лет, но, увы, как и многие литераторы, в «гомеопатических» дозах.
     Представленный им опубликованный отрывок из повести «Проездом» – вполне грамотная проза, хотя и не дающая полного представления об авторских возможностях. Стихи разных лет неравноценны, но из них лицо пишущего вырисовывается с большей определенностью. В них есть живой современный нерв, мысль, временами – горькая и дерзкая.
   В недавно напечатанном «Дружбой народов» цикле стихов говорится, что «до визга срываются нервы». Может быть, не очень складно сказано, но точно: что, как не этот, «визг» слышен в стихотворении «Установка на борьбу»: «И внезапно набрел я на мысль (дело было в больничной палате), что меня не трепала бы жизнь, окажись я чуть-чуть нагловатей: я не знал бы ни облачной хмури, ни гастритов, ни язв, ни неврозов, если б был я как Павлик Морозов или как Долорес Ибаррури». Как бы ни относиться к этим именам, которые нынче только ленивый не «обличает», все же с «нагловатостью» они не вяжутся. Вот другое стихотворение – из того же цикла: «Страна, похожая на ад, и я другой такой не знаю: самодовольным здесь вредят, самоуверенных – стращают». Мало того, что вторая строка – модное передразнивание ранее кем-то сказанного, но ад-то выглядит почти комично в своей «ужасности» (вредят самодовольным – экие страсти!).
   Однако среди представленных поэтом есть несравненно более удачные стихи; тут и картины родной природы, написанные с томительной нежностью и грустью («Зимнее утро в деревне», «»У ночной реки», «Незабудки цветут, и речонка течет…»), и сильные, драматические ноты (так, от лица космонавта, собирающегося «домой» с далекой планеты, говорится: «Мир, от века лежавший о зле, в раскаленной золе не застать бы»). А стихотворение, не очень, по-моему, удачно озаглавленное «Финал максималиста», хочется привести целиком:
Я с надеждой стучал в эту дверь много лет,
Чтоб войти мне и слово поведать,
А когда поседел – приоткрыли: поэт,
Поздравляй себя с первой победой.
Это щель для мышонка, но я промолчал:
Сухопарый, еще похудею;
Ведь спаслась же лягушка, попавшая в чан
Со сметаной. Утешимся с нею.
Если в дверь не пускают, так, может, в окно!
По добру не хотят – может, силой!
Только сил-то осталось уже на одно
Дуновенье на ладан, мой милый.
И когда он настал, тот последний предел,
И я вышел к смертельному краю,
Дверь открыли: входи, говори  что хотел.
Ну, а я прохрипел: «Умираю…»
    Еще бы только два-три штриха поправить (рано выскочило слово «смертельному», и т.п.)
     С интересом читаются и некоторые критические заметки Алексея Ивина, например, о распутинском «Прощании с Матерой», несмотря на явную спорность некоторых положений.
     Полагаю, что перед нами профессиональный, активно и многосторонне работающий писатель, заслуживающий поддержки.
  (P.S. Путь к членству в СП преградили И. ЕВТУШЕНКО и Н. ДОРОШЕНКО)



173. В. ПУХАНОВ, «Октябрь», 31.8.1998 г.
    Уважаемый Ивин А.Н.
   Рассказ «Мир нераздельный и неслиянный» был прочитан и отклонен редактором Ковалевой И.Ю. 18.12.97. Ответ был отправлен по Вашему московскому адресу.
    По поручению редакции.



174. А. БАРХАТОВ, Министерство культуры Российской Федерации, 19.12.2000 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
   Сообщаем Вам, что в структуре Минкультуры России нет отдела книготорговли и издательского дела. Оказывая поддержку отраслевым журналам и изданиям учебного и культурологического характера, мы не занимаемся издательством художественных произведений.
   Рекомендуем Вам обратиться в Министерство Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций.
  Заместитель руководителя Департамента государственной поддержки искусства и развития народного творчества.



175. Е. ДЕМЕНТЬЕВА, издательство «Либерея», 21.4.2003 г.
   Отзыв на рукопись рассказов А.Н. Ивина
    Представленная рукопись рассказов свидетельствует о литературном даровании автора, его стремлении понять окружающий мир, людей. Во многих рассказах жизнь российской глубинки предстает достаточно унылой, - она такая и есть, и тут автор реалистичен.
    Вместе с тем (на мой взгляд) рассказы неравноценны, есть такие, которые нуждаются в стилистической доработке. Большинство из них посвящены описанию внутреннего состояния человека, но подчас эти описания затянуты и поэтому теряют выразительность. В некоторых рассказах есть налет литературщины, например, в «Разочаровании». Интересным мне показался психологический рассказ «Третий лишний», я бы только его чуть-чуть сократила. Этот рассказ задевает за живое, но про все так не скажешь.
  Для того чтобы подготовить рукопись к изданию, вероятно следует более тщательно провести отбор произведений.
Из рукописи взяты  4 рассказа: «Пришел и ушел», «Роман в письмах», «Удача», «В начале поприща». Они будут переданы шеф-редактору ж. «Берегиня» Л.С. Самсоновой.




176.Т.Х.ГЛУШКОВА, издательство «Дрофа», 24.8.1998 г.
   Уважаемый господин Алексей!
    Спасибо за предложение, но принять его не можем. Издательский дом Дрофа издает только учебники для общеобразовательных учебных заведений.
  С уважением
   Секретарь учебных редакций Издательского дома «Дрофа».



177.В.П.ЖУРАВЛЕВ, издательство «Просвещение», 7.9.1998 г.
   Уважаемый господин Ивин!
   Благодарим Вас за внимание к нашему издательству, но, к сожалению, работу, посвященную анализу «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака, издать мы не можем, так как в настоящее время выпускаем только учебники для школ, методическую и справочную литературу. Возможно, вам следует обратиться в издательство «Высшая школа», которое выпускает книги для филологических факультетов педагогических институтов и университетов.
  Всего вам доброго.
 С уважением зав. редакцией русского языка и литературы.



178.М.А.МАНУИЛЬСКИЙ, журнал «Человек», 21.6.2001 г.
Уважаемый г-н Ивин!
  Редакция ознакомилась с Вашим материалом «Канун творения накануне пасхи».
   К сожалению, редакция не публикует тексты в жанре короткого эссе, тем более оформленные в столь малограмотном виде.
  Зам. главного редактора.



179. М.А. МАНУИЛЬСКИЙ, журнал «Человек», 11.10.2000 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
   Редакция рассмотрела Вашу статью «Из варяг в греки». Тема ее представляет интерес для журнала.
  Однако в таком виде текст опубликован быть не может. По сути дела, представлена гипотеза, во многом спорная. А главное, основной тезис статьи – о различении писателей на «новгородцев» и «полтавцев» -  аргументирован довольно слабо.
  Зам. главного редактора, канд, филос. наук.



180.Я.И.ГРОЙСМАН, «Деком», Нижний Новгород, 19.6.2000 г.
   Уважаемый господин Ивин!
     В настоящее время издательство «Деком» публикует только серию «Имена», посвященную биографиям известных деятелей культуры.
     К сожалению, то, что вы предлагаете, не соответствует этой тематике.
      Всего вам доброго.
    Главный редактор издательства «Деком».



181.Я.И.ГРОЙСМАН, «Деком», 17.10.2000 г.
   Уважаемый господин Ивин!
   Мы рассмотрели Ваше предложение, и, к сожалению, вынуждены отклонить его, так как предложенная книга не соответствует тематике серии «Имена», в основном, мемуарной.
   Всего Вам доброго.
   Главный редактор издательства «Деком».



182.Ю.А.МИХАЙЛОВ, «Ладомир», 19.12.2001 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич.
    Наше издательство выпускает, в основном, научную литературу.
    Поэтому мы можем рассматривать только проекты из этой области. Если говорить о беллетристике, то речь может идти только об эротике для мужчин, которую выпускает дружественное нам издательство «ВРС».
   До свидания.
    Главный редактор НИЦ «Ладомир».




183. В. АКУЛИНИН, Владимирская писательская организация, 6.7.2000 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
    Печально, но, действительно, положение в России таково, а это уже, наверно, навсегда, что сейчас трудно найти город, где есть издательство, ждущее автора с рукописью без его кошелька с деньгами за издание этой рукописи. Такого издательства нет и во Владимире. В Москве такое есть: «ЭКСМО-ПРЕСС», в нем, например, издаются детективы владимирской писательницы Татьяны Поляковой. Если у Вас есть произведения этого жанра, обратитесь по адресу: ЗАО «Издательство «ЭКСМО-Пресс», 125190, Москва, Ленинградский проспект, д.80, корп. 16, подъезд 3.
  Таковы «основания для разговора».
  Всего вам доброго.
  Председатель Правления.



184.Б.МОСКВИН, журнал «Мир путешествий», 3.3.2003 г.
  Уважаемый Алексей Николаевич!
  Прочитал Ваш очерк о путешествии по маршруту Устье-Сокол-Кадников. Стиль Ваш вполне профессиональный, размышления весьма оригинальны. И все же подобные описания вряд ли можно отнести к журналистике, очень они личны и лежат на поверхности краеведения. Чем-то похожи на нехитрую песню пастуха-ненца, который поет обо всем, что видит в пути, передвигаясь за стадом оленей. Для краеведческого очерка не хватает интересных, малоизвестных сведений о городах, через которые лежит ваш маршрут. Мастера этого жанра – С. Максимов (Год на Севере), В. Гиляровский, а из современников все тот же В. Солоухин (Владимирские проселки). Советую Вам еще поработать над материалом. Места интересные, российская глубинка, о которой мало знают россияне. Удачи Вам!
  Главный редактор.
      


 185.ОЛЕГ ДАРК, «Олма-Пресс»,  2002 г.
    Алексей Ивин. Повести: Исчезновение.  Криминальная история с неуравновешенным человеком, Квипрокво, или Бракосочетание в Логатове
    Подборка А. Ивина представляет собой своего рода трилогию, объединенную общим местом действия, героем, одним и тем же под разными именами, воспроизводящимися в каждой «части» приемами композиции, повторяющимися сюжетными мотивами и «философией». Причем эпизодический персонаж или событие из одной повести припоминается в другой. Это попытка создания еще одного «своего мира». Несколько утомляет и разочаровывает постоянный герой и однообразное распределение ролей и отношений. Наиболее удачной кажется первая повесть («Исчезновение»). Следующие – вариации на заданные ею темы.
      МЕСТО ДЕЙСТВИЯ – Логатово (городок недалеко от Москвы), и отчасти «Логатовский район», в пределах которого также иногда кочует действие. В «Криминальной истории», правда, герой живет в Москве, главные события происходят здесь, но он едет «в Логатово», он оттуда родом, тоже «из Логатова», «логатовский», прикосновенен к логатовскому миру.
     «Логатово» - это, буквально, утопия (она может быть где угодно), вбирающая в себя основные приметы «нашей» жизни. Из тех примет две главнейшие:  невозможность невраждебного отношения людей друг к другу и особенная, преувеличенная дискомфортность, которую ощущает одаренная, оригинальная личность. Жизнь же наша такова, что в ней («в Логатове») может произойти что угодно, особенно из разряда пугающего, сбивающего человека с толку. Такая точка зрения располагает к «фантастике», которая объясняется то «реально», полукомическими «фактами», то состоянием сна. Но этот «сон» готов всякий раз обернуться явью, постоянно неясно: «было это или не было». В Логатове проходит дождь из навоза – это оттого, что где-то над скотным двором пронесся смерч («Исчезновение»). В Логатове летом идет снег, поднимаются и стоят в небе церкви (потом опускаются на прежнее место), кто-то однажды видел гнома, гном оборачивается болонкой, которая разговаривает (Гоголь); на улице посреди разломанного асфальта лежит рыба-кит, окруженный толпой (один из толпы пытается кита застрелить из ружья), кит разговаривает и прочее. Все эти примеры – из повести «Квипрокво», наиболее «фантастической». Но: все эти события рассеяны по пространному повествованию, они «мелкие». Им «почти не придается» особенного значения, о них рассказывается как бы «между делом». Фантастические эпизоды и окружены бытовыми деталями и подробностями, и уравнены с другими «нефантастическими», обыкновенными. «В этом мире любой гротеск само собой разумеющийся и обыкновенный» (Гоголь).
   ГЕРОЙ – «лишний человек» - буквально, не нужен, должен исчезнуть. Исчезновение  героя может быть  тоже фантастично: пропадает, растворяется («Исчезновение») или еще – проваливается; землетрясение, которого, кажется, больше никто, кроме него и его невесты, которую он прихватывает с собой, не видит («Квипрокво…») В «Криминальной истории…» он просто уходит, странствует; его исчезновение, растворение – профессиональное, социальное…
   Он «не от мира сего» (не от логатовского мира). Неуживчив, бестолков (с точки зрения окружающих, которые им тяготятся и одновременно он их влечет). Необыкновенный человек. Не способен «устраиваться». Социально беспомощен. «Чужой»  среди чиновников, и для его возлюбленных, которые «не понимают», и среди сослуживцев или друзей, «обыкновенных», пусть порядочных людей, и среди «салонной» интеллигенции, которая его изгоняет. Эта мучительная невесомость положения (или состояния) героя в повести «Квипрокво…» представлена невозможностью выбрать между двумя женщинами (ассоциация самого героя: Буриданов осел).
      Его в свою очередь тяготят: семья, работа, городские условия существования. Внутренне: бродяга. А также мыслитель (размышления о смерти и о человеческом единстве, которого надо достичь). Причем эта мысленная деятельность связана с перемещением: ходьбой, переездом, далекой прогулкой. Ему бы ходить и думать, а не принимать решения. Его влечет к творчеству и всегда занимается «не тем»: слесарь на заводе, третьеразрядный актер, журналист. А он – писатель, философ. В «Исчезновении» еще и художник: поздно и не вполне удачно обращается к живописи (полуироническая ассоциация его друга, «обыкновенного человека»: Ван-Гог, хотя, кажется, точнее было бы: Гоген). Главный персонаж настолько един, и в своем полуосуществленном «писательстве», что первые две повести легко представить как результаты творчества героя третьей, Саши Ионина, писателя и философа, и чуть ли не авторского двойника (заметим перекличку фамилий: Ионин – Ивин). И кажется, располагая произведения, автор учитывает подобную трактовку. Так объяснено и однообразие сюжетных и стилистических ходов, и вечная похожесть героя – alter ego.
     ОБ ИОНИНЕ И  О КИТЕ. Этот довольно яркий, впечатляющий эпизод происходит в полусне-полуяви. Кит приглашает герою забраться в него, тому никак это не удается по недостатку опыта. Тогда кит его заглатывает. Герой – избранник. Например, желающую проделать то же девочку кит не пускает, а предлагает сначала подрасти и тоже стать избранницей. Эпизод обнажает то, что с героем на самом деле происходит. Он – Иона, оказавшийся в брюхе кита. Но в этом символическом китовом брюхе он был и до появления разговорчивого кита у его подъезда и, вероятно, в нем и останется, проснувшись. Поэтому полу-сон. Главный герой Ивина всегда – Иона, ждущий (претерпевающий) в китовом брюхе: какого-то необыкновенного дела, но так и не дожидается. Но судьба для чего-то же его хранит.
   КОМПОЗИЦИЯ.  В повестях сочетаются два типа повествования: в «Исчезновении» часто чередуются (и это «частое чередование», точно воплощающее одну из главных идей автора, кажется очень удачным), в других повестях сменяют друг друга. Тип повествования обозначен в названии – главки, части: «От автора» (вариант: «От рассказчика», в «Криминальной истории» - «Рассказывает Сергей Кузьмин»; это тоже «третье лицо») и «От героя» вариант с именем персонажа: «От Савлия» – в «Исчезновении»). Это чередование «голосов» или их «смена» связана с представлением о параллельном существовании (эдакий инопланетянин) главного героя и «обыкновенных людей». «Третье лицо» повествования воплощает «обыкновенную» точку зрения. Это повествование монистично, непротиворечиво, самоуверенно. Важно, что повествующий – честный человек, но обыкновенный.
   Повествование «от героя» соответствует его сюжетной «невесомости». В повествовании он тоже «не может выбрать», речь сама себя разрушает или опровергает, странно (немотивированно) иронична: комментарии «в скобках», подвергающие мысль или поступок сомнению, обнажающие их комичность, какую-нибудь неестественность или преувеличенность. Иронию вызывает собственный пафос. Это относится к повестям «Криминальная история… и «Квипрокво…». В «Исчезновении», произведении более мягком и непосредственном, нет самоиронии героя, выраженной «в словах». Он, кажется, вообще шутить не умеет. Но ирония предшествует его «авторской речи», рождает ее. Чудесные воспоминания Савелия о детстве не имеют никакого отношения к тому, о чем шла речь до них, между ними, после них. Они возникают ниоткуда, как острова, и там же исчезают, тают. Нелепы с точки зрения окружающего их текста, «не нужны», как сам герой, которому принадлежат.
    ПОВТОРЯЮЩИЕСЯ СЮЖЕТНЫЕ МОТИВЫ. Назовем, кроме центрального «исчезновения», еще три. «Опущенность» интеллектуалов. Мыслящие, или творческие, или образованные люди (или все вместе) оказываются в самом неподходящем для их склонностей месте. Савелий («Исчезновение») работает слесарем, Леготин, сначала совершает идиотскую, случайную кражу, затем, кочуя между колхозами, выполняет работы поденщика («Криминальная история…»), Катюшка из «Квипрокво…», рассуждающая на мифологические темы, работает на фабрике, ее соперница Таисья, журналистка, пьянствует и распутничает с самыми «низовыми» персонажами… Возникает странное, плывущее ощущение все той же невесомости (уже у читателя), медленного опускания на дно, где живет своей жизнью какая-то низовая богема. Одним «реализмом» автора объяснить этот навязчивый, форсируемый мотив нельзя. Другое положение интеллектуала Ивину просто неинтересно.
   Опускание на дно – богатый вариантами способ исчезновения, растворения, гипнотизирующий писателя. Два других способа и, соответственно, повторяющиеся мотива: прогулки по кладбищам (любимое времяпрепровождение главного героя независимо от его имени) и рыбная ловля (ассоциация и самоназывание героя: Ник Адамс). В обоих случаях – растворение в природе и в одиночестве (что для героя и автора почти одно и то же). Кладбищенский пейзаж тут особенно привлекателен: тишина, безлюдье, ночное кладбище и прочее; кроме того, это еще и возможность почувствовать себя «среди мертвых». То есть буквально остаться одному.
   «ФИЛОСОФИЯ».  Ее герой формулирует во всех трех повестях. Выступает как резонер, произносит иногда пространны монологи. Но полно эта философия выражена в «приложении» к повести «Квипрокво…» («Часть третья. Лицо героя. Опыт философии динамического равновесия»). Среди банальных или анахроничных рассуждений о соборности, патриотизме, любви к ближнему, политических или исторических наблюдений, часто слишком очевидных, рядом с нелепой по своему жаркому, очень неофитскому пафосу, необъяснимо пространной полемикой с федоровской теорией «общего дела» – тонкие, глубокие, даже изысканные замечания.
   Осколки этой философии, когда гуще, когда реже, рассыпаны во всех повестях. Ее точнее назвать философией протеизма. (Есть главка «Протей»). Протей этот внутренний. Имеется в виду способность человека быть многими и многим, отождествлять и рождать точки зрения. И не то что бы даже отождествляться с какой-то чужой предшествующей, а самому их создавать. Эта способность, которую надо развивать, становится основой утопии примирения. Причина того, что невозможна всеобщая любовь – в преданности «точке зрения». Потому-то герой и рвется из «расщепленного» общества. Чтобы гармонически объединиться, надо прежде внутренне расщепиться самому. Возникает «физическая метафора»: атом, чтобы вступить в реакцию, расщепляется. Расщепленный внутренне человек приобретает способность к взаимодействию и соединению. У меня никаких возражений.
    Алексей Ивин – описатель по преимуществу, и описатель часто блистательный: как предметов или «видов», так и действий. Разнообразие и богатство характеров, убедительность психологических мотивировок – не его путь. Целомудренную Катюшку из «Квипрокво…» представить непросто (недостаточно материала), а Максим Ходорковский, соперник и антагонист главного героя, то слишком примитивен  в своем разбойничьем честолюбии, то непонятно, как он совершает такие непредумышленные действия. Ходорковский-карьерист и Ходорковский-жених на нелепейшей свадьбе – вообще разные люди. Их соединение в характере предполагало бы подробную разработку его сложностей и противоречий. И то же со всеми персонажами. Это маски, имена, необходимые, чтобы составить повествование.
   Другое дело, что автор берется за некоторую застывшую картинку. «Застывшей картинкой» я называю ограниченный сюжет, сведенный к единственному событию. Иногда в нем действия, одни и те же, повторяются. Внутри него происходят движения, но за его пределы не выходят, ни в чем вне себя не нуждаются. И они сами не очень нужны предшествующему или последующему. Это живопись.
   В «Криминальной истории…» жена главного героя, изведенная ожиданием его, слышит тиканье будильника. Тиканье раздражат. Она пытается избавиться от будильника. На страницы растягивается беготня героини с будильником. Выносит на улицу, ставит в кустах, возвращается и проч. Наконец, озаренная счастливой догадкой, возвращается в квартиру и с наслаждением портит будильник. Страницы прекрасны. Я бы их поставил рядом с каким-нибудь толстовским дубом. Сцена с будильником возникает неожиданно, никак не подготовлена и так же без последствий исчезает. Ее легко выстричь из повествования (если рука поднимется): есть начало и конец. Это почти самостоятельный сюжет. Чистая пластика.
   То же самое с неудавшимся самоубийством героя «Исчезновения». И там мы тоже имеем дело с повторяющимися, напрасными действиями. Можно сказать, что такие заведенные, машинальные, музыкальные (возвращение одного и того же мотива) эпизоды особенно удаются Ивину. В истории самоубийства, правда, есть философия, и заканчивается история чуть ли не голосом свыше (идущим почему-то изнутри). Но все это не имеет никакого значения. То, как герой пытается купить веревку, у него не хватает денег (он забыл, что заплатил штраф), он пытается украсть бельевую веревку, старуха прогоняет его, он крадет в одном из дворов вожжи… И тут история прерывается уж совсем ненужной и замечательной ссорой и дракой хозяина вожжей с соседом, которого он обвинил в пропаже. Опять герой. Он то пытается приспособить вожжи на дереве, то завязать петлю, петля развязывается, вожжи спадают. И прочее. Понятно, что его «Бог хранит». Но прекрасно-то здесь само описание, очень смешное и бесконечно грустное. Действительно, Гоголь.
   Стоит герою оказаться одному, вне отношений с персонажами (на рыбалке, на кладбище, в лесу), и мы получаем прекрасную прозу. Так происходит, когда Савелий («Исчезновение») подбирает умирающую старуху. Описание старухи, ее подмаргивающий глаз, ее  комната, затем ее «завещание»: а у нее ничего, кроме двух «кошечек», она их и завещает (читатель плачет). Несмотря на собравшихся соседей, здесь никаких «социальных отношений», никаких выяснений, философии и прочих сложностей. Старуха одна. Вот этот единственный предмет и описан прекрасно.
   «Исчезновение» кажется самой сильной повестью в трилогии именно потому, что описание (я бы сказал: немотивированное описание) здесь торжествует. Вся линия «от Савелия» это главки, часто маленькие, иногда крошечные, о детстве героя: как ребята строили землянку (Л. Толстому понравилось бы), запруду, купались, собирали ягоды, как Савелий охотился с луком, катался на плоту, ходил «по огородам» (по изгороди – требует ловкости), катался на: коньках, санках-чунках, лыжах, велосипеде, жег траву и сам ж пугался, швырялся грибами и прочее. Каждому – своя главка и свое время года. Этот жанр и можно назвать: «Времена года».
   Ради таких описаний можно и потерпеть однообразие героя и его отношений с окружающими людьми. Несмотря на недостатки «книги», ее можно рекомендовать если не к изданию, то к тому, чтобы рассмотреть возможность ее издания.




186. А.Д. ШИНДЕЛЬ, «Знамя», 30.8.2006 г.
   Уважаемый Алексей Николаевич!
    Вынуждены Вас огорчить: напечатать что-либо из предложенного Вами («Мухолов», «Мужчины, не ссорьтесь!» и др.) не сможем.
    В течение полугода рукопись можно получить в редакции в любой рабочий день (кроме пятницы) с 14 до 18 часов (К.4).
  Благодарим за внимание к журналу. Всего Вам доброго.
  С уважением, отдел прозы журнала «Знамя».



187. И.В. ВЛАСОВА, издательство не указано, 17.7.2007 г.
    Уважаемый Алексей Николаевич!
    Я получила Ваше письмо, но, к сожалению,  положительный ответ в отношении Вашей рукописи дать не могу. Наш институт не занимается издательской деятельностью. Наши научные труды публикуются в издательстве «Наука» РАН или  в его филиалах. В институте существует малотиражное издание (типа прежнего ротапринта), но также только научных работ, в основном прикладного справочного характера.
    Все современные издательства работают на коммерческой основе, без денег ничего не публикуют. Даже мы в своем издательстве не можем опубликовать свои труды, пока не получим по конкурсу гранты на их издание. К тому же, принимают эти издательства рукописи в виде готового макета или электронную версию рукописи вместе с компьютерной распечаткой. Вот такое теперь положение дел. Кроме того, идет реформа Академии наук, и во что выльется ее научная и издательская деятельность, никому не известно.
    Я не сомневаюсь, что Ваш труд интересный и полезный, но помочь Вам ни я, ни наш институт не можем.
   Прошу прощения, с уважением.
 


188. А.Н. КУРЧАТКИН, «Знамя», 7.9.2008 г.
   Уважаемый Алексей!
   Ваши рассказы «Нелепый ребенок» и другие были внимательно прочитаны в журнале. К сожалению, для публикации в «Знамени» они не подошли. «Толстожурнальный» рассказ предполагает большую степень погружения в сущность героев и большую глубину авторского «высказывания».
    Возможности отправлять  рукописи обратно у журнала нет;  Ваша рукопись будет храниться в отделе прозы в течение двух месяцев после отправки этого письма, и Вы или Ваш представитель можете забрать ее в любой будний день, коме пятницы, с 14 до 18 часов.
    Адрес журнала: Москва, метро «Маяковская», ул. Большая Садовая, д.2/46 вход с ул. Малая Бронная.
  Всего Вам доброго.
 Отдел прозы журнала «Знамя».



189. А.В. ПАРИН, издательство «Аграф», 1.12.2004 г.
   Уважаемый г-е Ивин!
    К сожалению, Ваше предложение нас не заинтересовало.
   С уважением
   Главный редактор издательства «Аграф».



190. А.Н. КУРЧАТКИН, «Знамя», 30.5.2012 г.
   Уважаемый Алексей!
   Ваш рассказ «Револьт» был внимательно прочитан в журнале. К сожалению, для публикации в «Знамени» рассказ не подходит.
   Возможности отправлять рукописи авторам у журнала нет; Ваша рукопись будет храниться в отделе прозы в течение двух месяцев после отправки этого письма, и Вы, если случится быть в Москве, или Ваш представитель можете забрать ее в любой будний день, кроме пятницы, с 14 до 18 часов.
  Адрес журнала: Москва, метро «Маяковская», ул. Большая Садовая, д.2/46, вход с ул. Малая Бронная.
   Всего Вам доброго.
   Отдел прозы ж. «Знамя».



191. Б.В. МОСКВИН,  журнал «Мир путешествий»,  15.12.2002 г.
    Добрый день, Алексей!
    Прошу простить за задержку с ответом. Конечно, нам хотелось бы иметь во Владимирской области своего корреспондента. Но чтобы ответить на Ваш вопрос, надо прочитать хотя бы один из Ваших путевых очерков. Пришлите для начала самый короткий. Обещаю на этот раз так долго не молчать.
   С наступающим Новым годом! Желаем Вам здоровья и творческих удач!
   Главный редактор.