Фатеева

     Летом 1974 года педагогов-выпускников оставляли в Москве, если они имели столичную прописку и свидетельство о браке. Поэтому меня и направили учителем русского языка и литературы в элитную школу, которая примыкала и примыкает до сих пор к  станции метро «Парк культуры».

     Мне повезло, достались шестые и седьмые классы, с которыми управляться новому молодому преподавателю более или менее удается.

     Родительские собрания в этой странной школе, где всё подчинялось маленькой злыдне-директрисе, не практиковались. Их заменял родительский час. В определенный день месяца каждый родитель мог придти и нажаловаться директорше на любого учителя, а педагоги должны были сидеть в назначенное время в своих кабинетах и ждать головомойки.

     – Вы Ирочке за сочинение поставили четверку,– отчитывала меня одна мамаша.– Вы понимаете, что она – круглая отличница? Для нее четверка – позор!

     – Понимаю.

     – Так исправьте,–  напирала на меня холеная и самоуверенная дама.

     – Ничего не могу сделать, оценка выставлена в журнал, ни на что она не повлияет... Успокойте дочку. Если потребуется моя помощь...

     – Вот-вот, на это вы и намекаете.

     – На что?

     – Ирочка говорит, что вы на нее смотрите пристальным и изучающим взглядом.

     – Честное слово, я даже не помню, как выглядит ваша дочь.

     – Это вы будете рассказывать директору...

     Директриса брала сторону обвинения. И я уже разглядывал эту серенькую семиклассницу Иру и думал, что про меня думают, и боялся вызывать ее к доске...

     Ровно сорок лет назад в пасмурный ноябрьский день я сидел в своем кабинете на первом этаже и глядел в окно во внутренний двор, где дети, как обычно, мыли «Волгу» нашего физрука. Стоила она десять тысяч. Я бы мог ее купить лет за восемь учительства, не оставляя себе от зарплаты ни копейки – не питаясь, не одеваясь, не живя. В отличие от меня, к физкультурнику претензий никто не предъявлял, поскольку его тесть был секретарем Ленинского  райкома партии...

     Мои размышления прервались. Дверь распахнулась и классное помещение озарилось таинственным светом и благоуханием.

     – Михаил Олегович, можно к вам заглянуть?
 
     Глазам и ушам своим не верю – Наталья Фатеева! Называет меня по имени-отчеству. А хороша! На экране – куда хуже. Женщина, каких мало, если не единицы, Творец создал ее из самых благородных материй. Ангельский голос. Просто какое-то наваждение... Я был так смущен, что чуть было не потерял дар речи.

     – Проходите, садитесь.

     Она садиться за ученический стол напротив меня и смотрит мне в глаза с таким доверием, будто только от меня зависит защитить ее от несправедливого и ужасного мира.

     После недолгой паузы с придыханием вкрадчиво и задушевно говорит:

     – Я по поводу моего сына.

     Беру себя в руки, скоро наваждение кончится.

     – Я не преподаю вашему сыну.

     Владимир Владимирович Басов – вертлявый и неспокойный юноша – учился уже в десятом классе.

     – Но вы же вместе играете в футбол?

     Ах, вот откуда уши растут. Подставил меня физкультурник. Мы с ним выпивали на День учителя, и он включил меня в школьную футбольную команду, не удосужившись выяснить, умею ли я играть. Не говоря о том, что преподавателям участвовать строго запрещалось. Возможно, я и сам виноват: захмелев, расхвастался. Но ему-то просто нужна была подстава, чтобы показать другим, какой он из себя крутой, никого и ничего не боится. Даже директриса не пикнула, хотя речь шла о грубом попрании всего того, чем она дорожила, а ей неизбежно доложили о самоуправстве. Слава Богу, я участвовал лишь в одном матче, от остальных хватило ума отказаться.

     – В каком смысле? – изображаю я непонимание.

     – Вы, Михаил Олегович, играли с Володей за сборную школы,– заявляет Наталья Николаевна прокурорским тоном.

     – Да... Это было ошибочное решение,– признаюсь я.

     Значит, и ей известно. Понять ситуацию сейчас абсолютно невозможно без советского контекста.

     – Как вел себя Володя? – в голосе теперь ранимость.

     – Трудно сказать. Я играл в защите, он – в нападении.

     – А как относились к нему товарищи?

     Прошедшее время, в котором она поставила вопрос, немного настораживало. Конечно, ее белобрысый и конопатый Володя заметно выпендривался, орал, а порой и визжал, если что-то не получалось, но воспринимали его выходки, по-моему, нормально. В основном дети попадались воспитанные, и ко мне лично относились как к учителю.

     – Нормальное было отношение,– говорю я и примирительно добавляю: –  Я видел вашего сына всего один раз в жизни... Ну, возможно, мы встречались с ним в коридоре, в буфете, в учительской... Какой из меня свидетель?

     – Дело не в этом. Вы ничего не заметили странного? – продолжает она, будто не слышит.

     – Ничего.

     – Какой-нибудь необычный поступок?

     – А поступок был,– припоминаю я.– Когда он забил гол, то опустился на колени, достал какой-то амулет на цепочке и поцеловал его.

     Тогда такие моменты даже из международных футбольных телерепортажей вырезали. Где он увидел? В журнале каком-нибудь иностранном? 

     – Кто-то обратил внимание?

     – Вроде бы никто. Он поцеловал амулет и никакой реакции не последовало.

     – А учителя что говорят?

     – Ничего не говорят. Из наших там никого не было, кроме физрука...

     Фатеева задумалась, печально склонив голову. Потом решительно и легко встала и громко, по-мхатовски произнесла:

     – Вы меня успокоили.

     Она подошла к двери, распахнула ее, обернулась и взгляд у нее был искренним и чистым.

     – Не сообщайте о нашем разговоре. Никому,– сказано это было тихо, но твердо.

     Удивительно, но я сдержал слово, а впоследствии вся эта история вылетела у меня из головы. Запечатлел я ее на бумаге впервые сегодня. Не ведаю, в чем там было дело. Возможно, речь шла о нательном кресте – преступлении для той поры достаточно серьезном. Возможно, это был какой-то каприз, какие-то не известные мне взаимоотношения.

     Да, что угодно! Последующая жизнь актрисы только укрепляет меня в подобном убеждении.

12.11.2014