История, которую нельзя переписать. Глава 1

               
               
                1.



          Егор остановился, поднял голову и увидел белёсую полынью небес, которая медленно плыла среди качающихся макушек деревьев. Всего-то двадцать километров пройти и не столько наматывал за день. Вздохнул, совсем другое дело шагать в кутузку. Оглянулся на сопровождавшего охранника, тот испуганно потянулся к ружью, висевшему на узеньком плече.

          «Эх, ты, дурачок лопоухий! Это тебе не по воробьям из рогатки палить. В человека выстрелить не так-то просто, по себе знаю. На фронте враг перед тобой и то несколько минут лихоманка трясла. А какой я тебе враг, Петруха?», - подумал Егор, но чтобы не смущать парня, продолжил путь, молча. «Вот ведь, как вышло, и до него очередь дошла. А Елисей тоже хорош, не придумал ничего лучше как отправить охранником родного сына. Сопля он и есть Сопля. Кишка тонка. Только и геройства за ним - неоперившихся птенчиков истреблять, да доносы строчить на добрых людей».

          С Елисеем Цаплиным они с детства в контрах были. Это Егор  переиначил вполне безобидное прозвище Цапля на Соплю, но ведь заслужил.  Разорять птичьи гнёзда среди деревенских ребятишек не считалось зазорным, чего не сделаешь с голодухи. И только Цапля занимался этим в неположенные сроки, ради  жестокого озорства разбрасывал яйца уже почти с вылупившимися птенцами. Однажды Егор был свидетелем неприятной сцены, когда птицы чёрной тучей кружились над головой разорителя, но это только раззадоривало Елисея. Он с диким смехом бросал в стаю каркающих и стрекочущих пернатых ворованные яйца, вынимая их из-за пазухи. Егор не выдержал и дал в ухо:

          - Ты, чего это, Сопля, делаешь! Там же птенчики живые!

          Свои счёты были с Цаплиным у многих, больно уж любил безобразия учинять. Все его выходки отличались беспричинной жестокостью, и прозвище Сопля тут же приклеилось.

          Пройдёт несколько лет и Елисей найдёт способ отомстить односельчанам.  Без того ума недалёкого, а при новой власти и вовсе дураком сделался, стал членом партии большевиков и как прямое следствие получил должность. А должность и умного человека иной раз в дурака превращает.


          Первыми под раздачу попала семья Антоновых, и случилось это в тот год, когда Егор только женился.  На свадьбу Елисея тоже пригласили, но не из уважения, а так для порядка: жены у них с детства подружками были и какой-то дальней родней приходились.

          Цаплин с завистью посматривал на новенький дом молодожёнов. Самому отстроиться не с руки было, так и жил в дедовском пятистенке. А тут, как нельзя, кстати, сплошную коллективизацию объявили.  Елисей сразу наметил просторный особняк старшего Антонова под контору забрать, а самому в дом Егора перебраться.

          Глухим ноябрьским вечером, таясь от посторонних глаз, жена Цаплина прибежала и настоятельно советовала уходить Антоновым куда подальше:

          - Егорша, старики твои первые в списке и следом ты. Мой-то  по горнице скачет даже бумагу целует от радости: «пришло наше времечко, вот она власть народная, всех мироедов к стенке поставим, тогда заживём!». А районный начальник в усы ехидно усмехается. С утра говорит и начнём. Я на минутку вырвалась, самогонка у них закончилась. Ой, Царица Небесная, спаси и сохрани! Пошла я, только бы не увидал кто. Если, что я за самогоном приходила.

          Уже в притворе ещё раз повторила:

          - Анна, они шутить не любят, бегите, Христом Богом прошу. Подруга моя дорогая, сколько добра я от тебя видела, только потому и осмелилась предупредить. Елисей-то, он же бесноватый, сами знаете. С детства душегубец рос. Кабы не нужда, разве пошла за такого. Молюсь тайком. Петечке уже три месяца, а я Бога прошу, чтобы больше не родить, страшно заводить детей от такого отца.

          До первых петухов Антоновы думали, что делать, но так и не решились сорваться с насиженного места.  Куда идти на дворе конец ноября. Мать больная, и Анна на пятом месяце беременности. Приготовились отдать всё, что новая власть потребует, только, кто же знал, чем всё обернётся.

          Уже в районе стоя перед следователем, составлявшим протокол допроса, старший Антонов оценил степень опасной ошибки. Тогда и признался, что Егор с Иваном вовсе не его дети, взял он их из соседнего села, когда осиротели. Егор подскочил, как ошпаренный:

          - Ты чего, батя!? Да мы за тобой везде, куда ты туда и мы.

          Отец продолжал, усмирив суровым взглядом пыл старшего сына:

          - Марья моя родить не могла, мы и взяли двух пацанов, вроде, как на воспитание. Дармовая рабочая сила.  Какие они кулаки, вместо батраков держал. Вот и в метриках фамилии у них другие. Сами посмотрите.

          Цаплин не ожидал такого поворота, но перед районным начальством робел, потому не стал настаивать. Следователь только пожал плечами, кто-то же должен хлеб сеять, рассудил он, и Егор с Иваном вернулись обратно в деревню. Куда отправили стариков, так и осталось зловещей тайной.

          И сейчас в глубине души Егор надеялся встретить того следователя, может и на этот раз отпустит, фронтовик, как никак. Всю войну от звонка до звонка оттрубил. Медали тихо позвякивали, внушая призрачную надежду.

          Преодолевая вброд речку, Антонов поскользнулся и упал на колени. Вскоре почувствовал, что верёвка, которой был связан, ослабла. Немного погодя он выкрутил запястья и освободился от пут. Поправил шершавой ладонью ордена и, стараясь говорить как можно миролюбивее, стал приближаться к своему незадачливому охраннику:

          - Да ты чего, Петруха!? Не бойся, разве я тебя трону. Ну, хочешь сам свяжи, - и протянул руки.

          Увидев побелевшее от ужаса лицо парня, остановился. Петька сдернул с плеча винтовку, но не удержал в трясущихся руках, испугался ещё сильнее и, упав на колени, слёзно взмолился:

          - Не подходи, дядя Егор, Христом Богом молю. Дядечка, не надо…

          «Странный парнишка, Бога поминает, кабы твой папаша о нём помнил. Не в Елисея однако сынок-то пошёл, хоть и комсомольский значок нацепил», - подумал Антонов, повертел в руках верёвку и засунул в карман. А вслух произнёс:

          - Всё, всё, парень! Успокойся, пошли так.

          Петька, подобрал ружьё, утирая сопли и всхлипывая, последовал на приличном расстоянии. Напряженно вглядываясь в спину идущего впереди врага народа, как окрестил его отец. Парень не видел в отце своей одноклассницы Серафимы врага, но утром получил подробный инструктаж от родителя, и знал, что потеря бдительности грозит смертью. 

          Минуя небольшой овраг, поднялись на горку. Егор на минуту залюбовался открывшимся видом, вот и ещё одна осень. Хлеб убирать надо, а тут.  Он оглянулся на охранника, сплюнул от огорчения и в том же ритме продолжил движение.

          Досада брала Антонова, всего-то за девчонок вступился. Мужиков в деревне после войны почти не осталось, бабы Елисею не больно подчинялись, так он над малолетками изгалялся, власть свою показывал.  Опасался председатель в темноте по чужим дворам ходить, и вместо того чтобы будить девок на утреннюю дойку, бегал на ферму с проверкой.  А те, однажды возьми да и проспи. Другой отругал бы и вся недолга, но Сопля назначил штрафникам дополнительную нагрузку, коровник сторожить, чтобы не спали на посту, для острастки среди ночи устраивал внезапные проверки.  Девчонки без того изработались, как былиночки, ветер дунет, унесёт.  Егор узнал о таких делах и возмутился, Цаплин только того и ждал:

          - Что кулацкое отродье саботаж решил организовать? Медалей навесил и уже героем себя возомнил. Думаешь у советской власти память короткая. То-то я смотрю уборку всё завершить не можешь, ждёшь гад, когда пшеница под снег уйдёт. Под цугундер меня подвести решил, я тебя шкура насквозь вижу.

          Егор с трудом, но сдержался:

          - Сказал, уберём, значит уберём. Сам знаешь, как ныне дожди заливали. Осень по всем приметам будет долгой.

          А на утро выпал снег, все понимали, что к обеду растает, но повод  для ареста нашёлся. Цаплин потирал руки и повеселел. Бумага для районного начальства была готова за пять минут. Сам сопровождать арестованного не решился, а послать кроме Петьки было некого.

          Руководитель из Елисея был никакой, вот и брал нахрапом, везде у него виновные находились. Всё понимал Егор, только пришлось подчиниться и на этот раз.

          Над головой протяжно шумели сосны. Он любил этих исполинов таких же крепких и прямых в соответствии с его характером. Осень безраздельно хозяйничала в лесу. Листья с деревьев начали осыпаться, всё сильнее оголяя стволы. Так и человек, дунет ветер перемен и становится ясно, кто есть кто. Иной навесит на себя украшений из пустых словесных обещаний, а жизнь прижмёт, слетит вся мишура и сразу видно какое нутро скрывалось. Бывает и наоборот, вроде  невзрачный на вид, как погнутый и ободранный непогодой ствол, а сердцевина крепче стали, тронешь, и зазвенит чисто хрусталь. С такими людьми везде хорошо, надежно.

          Этой же дорогой уходил Егор на войну, но даже тогда не было так тяжело, как теперь. По ней и домой возвращался, ноги сами несли, казалось, жизнь заново начинается. А вот и нет. Что же за власть такая советская? Без малого тридцать лет прошло, как царя скинули, только зачем, Егор и сейчас понять не может. Да и как понять православному человеку, если комиссары своего вождя выпотрошили и на всеобщее обозрение выставили, точно дикари какие. При этом словно в насмешку объявили, что «Ленин и теперь  живее всех живых». Неужели эта власть только для Цаплиных и годится? Раньше чужому достатку завидовал, теперь наградам. Проболтался в обозе три года и остался без медалей, а тоже фронтовик, опять в фаворе. Муторно было на душе у Егора и не высказать как. Самое невыносимое для крестьянской души, что хлеб не убранный стоит, а его ведут как телка на заклание. Работящих  мужиков извели, теперь из детей жилы тянут. Цаплин куражится, а Егора народная власть права голоса лишила. И всё-то у них не по-людски.

          - Петя, давай у родника передохнём?

          Антонов утолил жажду и, отойдя чуть в сторонку, присел на поваленное дерево. Достал Аннушкин кисет, погладил и неторопливо свернул «козью ножку». Задумчиво втянул в лёгкие  самосад, прислушался к  лесным звукам,  и немного отлегло. На охранника старался не глядеть, парнишка без того перепуган до смерти, папаша видимо провёл воспитательную беседу с сыном.


          Кабинет был знаком, всё тот же обшарпанный стол, обтянутый зелёным сукном, в правом углу красовалось чернильное пятно в форме бабочки,  те же стулья и сейф с облупившейся краской. «Сколько ещё прослужит вам наследство царского режима?» - невольно мелькнула у Егора мысль, когда вдруг понял, что краска с сейфа сбита в том месте, где был герб Российской империи. 

          Молодой офицерик пил чай вприкуску. Сердце арестанта жалобно заныло, таких хлюстов видеть доводилось: ничего тяжелее ручки в своих пальчиках отродясь не держали, а уж если погоны нацепят, сразу важными птицами становятся,  со всеми кто ниже рангом через губу разговаривают. Антонов повернулся к Петру и тихо сказал:

          - Ну, прощай, парень.

          Всю обратную дорогу Петька, не сдерживая слёз, голосил. К ночи был дома, бросил ружьё и, не отвечая на вопросы отца, лег спать. "Ежели чего пали, не бойся, я тут такого нафаршировал,  в клочья разнесёт", - бредил во сне советами отца и эхом вторил Антонов - "Ты чего, парень! Ну, прощай...".

          С того дня Цаплин иногда ловил пристальный взгляд сына и стал избегать прямых разговоров. Даже за стол садились порознь. Время от времени срывал свою злобу на жене, но Евдокия, после очередного пинка лишь утробно охала и молчаливо сносила побои. Детей у них больше не было, а Петр стал утешением для матери. Господь услышал её молитвы, сын не по внешним признакам, не по характеру не был похож на своего отца.

          Поднаторел Цаплин доносы составлять, ловко затянул, как удавочку на шее. И опасения Егора оказались ненапрасными: сорвали с дважды кавалера Ордена Славы все медали, припомнили и отца кулака.  Гибче кнута были законы, а вместо пряника звонкие лозунги с обещанием светлого будущего. И не столько крепкой памятью, сколько необузданной жестокостью отличалась советская власть, даже из Сибири в Сибирь много гибельных дорог проложила.

         На лесоповале познакомился Егор с писателем, тот высказал интересную мысль по поводу власти: «Это как в искусстве. Была подлинная литература, которой стучали тебе по темечку тук-тук, побуждая задуматься, так ли живешь, по-совести ли!? А теперь - бац, бьют прямо в лоб без предупреждения, потом ещё долго соображаешь, откуда прилетело и за что. Если осталось, чем думать. Сейчас много любителей развелось всю грязь в человеке наружу выворачивать. Новаторством у них это называется. А по мне, как есть бесовщина. Искусство без духовности суть мертвечина, так же и власть без совести», - потом подмигнул и добавил - «Выходит, за дело  сижу. Не советский я человек».

          Егор не умел так цветисто излагать свои мысли, стеснялся что ли, но слушать писателя любил, потому что и сам так думал. Только горечь на душе от этого не проходила, жену было жалко и детей. Того гляди внуки пойдут и всё без него. Засыпая на жестких нарах холодного барака, клал под фуфайку, служившую подушкой, кисет, который хранил запах родного дома.