От Кубани до Дона. 8. Верный друг

У нас во дворе жил пёс, а в хате, ближе к печке, ночевал кот. Как же без них в деревне? Нашего пса звали Верный. Его отдал моему отцу сосед, охотник. Трагедия Верного, была в том, что он с детства был воспитан тоже охотником, и каждую минуту своей собачьей жизни он оставался охотником в душе. А отец мой, ну и я, понятно, охотниками не были. Попади Верный в другую охотничью семью, и жизнь его сложилась бы совсем по-другому, и у него была бы другая судьба. А так? Хотя у отца была берданка. И порох у него был и патроны, но из-за глаза ему было не до охоты. Ружьё он держал на тот случай, если вдруг среди ночи к нам бандиты какие придут. Он был человеком предусмотрительным и знал много всяких страшных историй, которые в жизни иногда бывали. И, вот, охотничья карьера Верного, не по его вине, можно сказать, не состоялась. А Верный, я читал по глазам его, всю жизнь ждал, что когда-нибудь судьба ему улыбнётся. Только один раз, за всё время, пока он жил у нас, ему удалось проявить свой талант. Тогда отец разбирал коровий сарай, в котором устроили подпольный хуторок крысы. В тот день Верный передавил двенадцать крыс. Этим своим подвигом он навсегда утвердил своё право быть полезным семье, и все последующие годы имел репутацию равноправного работника, которому два раза на день полагалась кормёжка. Но Верный и после этого случая каждый день показывал, что готов умереть за меня. Однако я от него этого не требовал. Я лишь наблюдал, как он за долю секунды проглатывал кусок моего бутерброда с маслом, и подпрыгивал, на лету хватая вишни, и даже проглатывал косточки от них. И, может быть, за всю жизнь у меня не было более преданного и любящего друга, чем Верный. Верный меня любил. Он любил меня, несмотря на полученные двойки, на порванные штаны. Он просто меня любил, и всё. После единственного триумфа с крысами, Верный крыс больше не ловил. Ему даже в голову не приходило, просидеть всю ночь одному у крысиной норы. Нет, он бы мог задушить сколько угодно этих крыс, но он предпочитал это делать публично, чтобы рядом был хозяин, а ещё лучше и восхищённые зрители. И, вот, поскольку Верный крысиной охоты избегал, опасным этим делом занимался кот Прохор.

 Уж не знаю, кто его этому научил, но Прохор брать крыс умел. А потом задавленную крысу он обязательно клал на дорожке, там, где ходили все, показывая тем самым, что и он недаром в доме хлеб ест. Вообще-то почему-то именно хлеб Прохор не любил, и к нам в хату он попал не сразу. Сначала Прохор подрабатывал Васькой в мамином буфете. Там у неё в кладовке завелись мыши. А всем известно, что мыши – это наглые, совершенно невоспитанные существа. В буфете они грызли печенье, но не так, съела одну печенинку и хватит. За одну печенюжку им бы никто ничего не сказал. Но вместо этого, им нужно было весь ящик переколбасить. И объяснить им, как правильно есть печенье, было невозможно. Кроме того, по-ночам они делали дыры в мешках с рисом и сахаром, а днём они прятались под полом, легкомысленно надеясь на то, что все их злодеяния с рук им сойдут.

 Из-за того, что у мамы с мышами не получалось никакого контакта, она решила, позвать себе на помощь котика. А Васька, этот её новый кот, был от рождения очень способным. Ему было только три месяца, но про мышей ему уже ничего толковать не надо было. А мама моя обычно с работы возвращалась усталая, а тут, вдруг повеселела, и за ужином сообщила нам главную новость: - А знаете, мой новый котик сегодня двух мышек поймал? Хорошие новости из буфета, однако, скоро закончились. Васька без всяких подсказок за неделю всех грызунов истребил. Закончив своё благородное дело, он стал размышлять над тем, как ему адаптироваться к суровым карьерским реалиям. Башковитый малый заприметил, что мужики в забегаловку приходят не просто так, а чтобы выпить двести грамм белой или по бокальчику пива, если его завозили в буфет. Закусывали клиенты обычно вкрутую варёными яйцами. Яйца, как водится, они разбивали об стол, а потом приглашали Ваську за компанию отведать  белка или желтка. Как-то один из гостей просто постучал пальцем  по столу, а Васька как обычно встал на задние лапы и по-прежнему требовал, как он тогда думал, положенное ему. О Васькиных артистических способностях среди завсегдатаев паба пошли разговоры, он в некотором роде стал даже юной знаменитостью. И я уже стал думать, что с его дарованиями, попади он к хорошему дрессировщику, он мог бы запросто сделать неплохую карьеру в цирке. Я бы не удивился, если бы увидел его морду на афише. А почему бы и нет: «Только один месяц,ниже было бы напечатано буквами поменьше «с дрессировщиком Ивановым». И это было бы справедливо. Никто не будет спорить насчёт того, что профессор консерватории может сыграть этюд Шопена лучше своего ученика, а вот то, что выделывал Васька с катушкой ниток, никакой дрессировщик повторить бы не мог. Вообще, я считаю, что талантом нужно родиться. Всё остальное ни к чему. Вымучить успех невозможно. А Васька родился артистом. Был в каждой живой клетке этого блохастого существа какой-то ген, которого не было у меня, его хозяина. Не смог мой отец, виртуоз обучить меня игре на балалайке. И потом, когда наш директор Юрий Аркадьевич набирал исполнителей для струнного школьного ансамбля, я с позором провалил кастинг. Хотя при исполнении «Светит месяц» на школьном новогоднем концерте. Все сложные пассажи на мандолине выдавал сам Юрий Аркадьевич, а балалаечникам нужно было только подтренькивать. Да, что там! Я думаю, что играть на балалайке, меня не смогли бы научить все профессора Московской консерватории. Хотя слушать музыку я люблю. После концерта, она несколько дней звучит во мне, а потом куда-то исчезает. Но разве это способность? Так, вот, Васькиным талантом я  был очарован, и потому упросил маму забрать к нам в дом артистически одарённое животное. Дома у нас не Васька, а уже Прохор своё циркачество не оставил. Он также становился на задние лапы и попрошайничал. Хотя нет, он настойчиво и нахально требовал. Слава видимо, уже вскружила ему голову, и он беззастенчиво требовал причитающееся ему артистическое вознаграждение. Если же я с выполнением просьбы медлил, то Прохор больно вонзал свои когти в моё колено. Бывало, что я после его наглых просьб давал ему кусочек хлеба. Прохор, сначала смотрел, на этот с его точки зрения вредный продукт, потом отворачивался от куска и долго молчал. Теперь я понимаю, в такие минуты он на меня злился и перебирал варианты, как следует поступить со мной – влепить передней лапой пощечину, или дать задней пинка. В конце концов, он немного успокаивался и становился реалистом, ибо понимал, что на любой с его стороны неадекватный шаг, последует непропорциональный ответ. Кроме того, он помнил, что его договор с моим отцом, никогда не был прописан на бумаге, и в случае расторжения устных договорных отношений, его бы вытурили со двора без каких бы то ни было правовых гарантий. Так что он был в замешательстве, и не знал, как ему ответить на полученное унижение? В конце концов, он захватывал ненавистный хлеб когтистой лапой и швырял коркой как мячом в меня. Потом он разворачивался и, сдерживая гнев, но не сказав, ни единого грубого слова, уходил. Но это с его стороны был лишь акт отчаяния.

Верному и Прохору, казалось бы, делить друг с другом было особенно не чего, хотя Прохор сутками мог валяться возле жаркой печки, а Верный при любой температуре и при любых осадках должен был находиться в своей неотапливаемой без окон и дверей будке. Но я думаю, что Верный был реалистом, и не тешил себя пустой надеждой поменяться жильём с Прохором. Скорее всего, он вообще никогда не отравлял свою душу подобными глупыми фантазиями. В этом отношении ему приходилось полагаться только на свою никогда не подводившую его шубу. Как-то так получилось, что Верный и Прохор жили в одном дворе, но почему-то при этом друзьями не были. Но, с другой стороны, и большей вражды между ними, определённо, не случалось. Но, вот, если я, не дай бог, на глазах у Верного гладил Прохора по спине, или брал его на руки, Верный демонстрировал, что всерьёз готов разорвать кота. Увалень Прохор в таких случаях вмиг взлетал на акацию, забирался, чуть ли не до самой скворечни, и оттуда сверху жаловался на несправедливость жизни. На его счастье Верный был горяч, но отходчив. Прохор вскоре шлёпался с дерева и осторожно, держась подальше от остывшего и забывшего о нём пса, пробирался в хату. Вообще Верный, возможно, в душе был артистом даже больше, чем Прохор. Верному никогда и в голову не приходило, сидеть у норы и сторожить крысу. Он, наверное, не побежал бы за ней, если бы эта крыса без посторонних забралась на его будку. Верного на подвиг должна была вдохновлять публика. Рядом с ним обязательно должен быть кто-то играющий на трубе, и ещё другой бьющий в барабан и в тарелки. А Прохор думал иначе: сначала нужно дело сделать, а фанфары, букеты, аплодисменты – это от него не уйдёт. Всё это обязательно будет потом. Но сначала должно быть дело, считал Прохор. Вот он и сидел тёмными ночами в курятнике без прожекторов, без публики, без поддержки. А утром потом, молча, возвращался с покусанной крысою мордой.

У моего деда Якова был свой кобель Рябчик. Рябчик был сильный и злобный пёс. Верного он, без всякой видимой причины, почему-то ненавидел. Завидев нашего пса, он норовил порвать цепь. Так же как на Верного, Рябчик бросался на меня и на нашу семью. Иногда дедушка Рябчика отпускал, и тот по весне участвовал в собачьих разборках. Рябчик грызся с кобелями отчаянно. Он был до того злобным, что слабые кобели боялись выходить за ворота, а сильных псов Рябчик никогда не боялся. Он бросался на любого. Мне казалось, что и суки, из-за которых псы дрались, его не интересовали, главное для него было загрызть противника. Нередко Рябчик приходил домой с покусанным ухом или носом, тогда на эти его ужасные раны садились зелёные мухи, а Рябчик время от времени сбрасывал и пытался проглотить их. Рябчик был жутко упрямым, ему и в голову не приходило, что следовало бы изменить своё поведение, а зря. В конце концов, он плохо кончил. Как-то после драки он явился домой с прокусанным глазом. Одноглазому Рябчику было уже не до драк. А между тем, Рябчик боялся дедовых коров. На них он никогда не бросался, а при виде их даже издали быстро забирался в будку, и пока они были дома, из будки не высовывался. Он боялся, что они могут наступить на него.

Верного мы не привязывали, но он на собачьи сходки никогда не ходил, понимая своим охотничьим умом, чем его появление в той бандитской ватаге, может для него закончиться. Конечно, я не сомневался, он был готов отдать свою собачью жизнь за меня, но сделать это без всякого смысла, без геройства… Нет, это было противно его натуре. Вообще Рябчик добился того, что отравил всю его жизнь. За ворота Верный выходил только со мной, да и то, когда мы шли не в сторону Рябчика, а в другую. Верный, как я уже говорил, в душе был охотником. Хотя, я думаю, у него были и другие таланты, о которых он сам никогда не догадывался. Полагаю, что в хуторе, в каком-либо дворе, он бы мог найти родственную себе душу, признаться в своей симпатии, и, кто знает, мог бы надеяться даже на взаимность. Но, о личном своём счастье он даже не мечтал. Рябчик своими угрозами обрёк его на одиночество. Возможно, Верный и привязался ко мне из-за того, что в душе был так несчастен.

В каждой драме, как известно, в конце случается развязка. А здесь накал страстей между Рябчиком и Верным был не меньше, чем между Монтекки и Капулетти. И, как у Шекспира, наша история закончилась трагедией. Стоял апрель. В воскресный день дед мой пришел к отцу и сказал, – Иван, бери ружьё. – Рябчика бешеная собака укусила. Отец взял два патрона, и они с дедом пошли к Рябчику. Верный шел вслед за отцом, он видел ружьё и чувствовал запах пороха. Он всю жизнь готовился выполнить приказ человека-охотника. Отец поднял ружьё и выстрелил в больного одноглазого пса. А Верный? Верный охотничий пёс стоял рядом, и после выстрела бросился на своего врага, Рябчика. Но истекающий кровью Рябчик успел укусить и отомстить Верному. Шансов на спасение после укуса больного бешенством пса у Верного не было. И дед сказал отцу, – Иван, заряжай второй патрон…

Вот такой у Верного был конец, а я весь день проплакал за своим другом.