Ночной ужас лат. Pavor nocturnus

- На грани коллапса разум создает для носителя иллюзорную реальность – сказку для безумца – чтобы не пасть в омут хаоса в голове умалишенного.
 «Потемки психиатрии», 2014.
Предупреждение, оно же Предуведомление
Для удобства восприятия данный рассказ разбит на события. В случае если он окажется слишком запутанным, можно прочитать его в числовой последовательности (седьмого номера нет).

9
Передо мной мрак тоннеля. Мне все чаще мерещатся кошмары. Это все от бессонницы. Я слишком мало сплю последнее время.
Я не решаюсь выдать свое местоположение и иду практически наощупь. Скрипы, шорохи, и, кажется, даже голоса раздаются ровно до тех пор, пока я не останавливаюсь и не начинаю прислушиваться к этой ватной тишине. Она пугает меня.
Вдали показался неверный огонек. Кажется, свеча. Но нет, расстояние оказывается гораздо большим – видимо, это факел. Кто-то словно приглашает меня идти этим курсом. Не стоит отвлекаться на лирику, нельзя расслабляться – враг хитер, опасен, он готов в любой момент вцепиться мне в глотку. Но я должен идти.
Странно, но я не чувствую стен. Словно своды тоннеля разверзлись надо мной и даже вокруг, оставляя лишь узкую тропку в виде заброшенных путей метро. Нельзя давать страху овладевать мной – это меня погубит.
Видит бог – как только выполню это задание, пошлю к черту все начальство и устрою себе отдых. Так работать невозможно. Ни одна тварь в мире не выдержит столько, сколько выдержит человек, но и у человека есть предел. Да, есть!
Я явственно ощущаю чье-то присутствие здесь. Сколько бы я не прошагал за последний десяток минут, источник света остается на почтительном расстоянии от меня. Это напрягает.
Я спотыкаюсь обо что-то и падаю. Не получается встать. Я ощупываю ногу, и меня пробивает холодный пот – какое-то невероятно склизкое щупальце вцепилось в нее и не отпускает. Я рефлекторно выхватываю нож и отрубаю его. Из глубины тоннеля, а может, и из глубины преисподней раздается душераздирающий рев.
Я чувствую, как какая-то сырость стремительно приближается ко мне. Что-то мерзкое начинает бить меня по рукам и ногам, и даже по лицу, стремясь сбить с ног. Я побежал.
Походный ранец больно бьет по спине, но я досадую только об одном – как я мог умудриться забыть пистолет. Выйти на такое задание без пистолета – верх непрофессионализма!
А гребаный огонек и не думает приближаться. Я уже не различаю, слизь ли это, или пот стекает с меня, или даже кровь. Мне дурно, огонек чертиком пляшет перед глазами. Первобытный страх облизывает пятки, а я даже не вижу, что меня сможет спасти.
Сильный толчок сбивает меня с ног. Я больно падаю и бьюсь коленом о беспристрастно холодный металл рельса. Я пытаюсь встать, но что-то обхватывает меня за шею и начинает тянуть обратно. Я пытаюсь найти вокруг себя нож, но тщетно – сознание уже затухает, а противные щупальца уже начинают разрывать мою плоть. Жуткая боль.
Я чувствую, как где-то внутри этих щупалец есть что-то острое – как будто зубы, либо когти. Ужас обездвиживает меня сильнее, чем эти предсмертные объятья. Последнее, что я помню – это моя отлетающая в сторону голова.
1
Я просыпаюсь в вагоне метро. Он практически полностью забит безразличными людьми, так что даже мои соседи, сидящие справа и слева, почти не обращают внимания на мой хрип. Сердце постепенно успокаивается, и я оглядываюсь – до моей станции еще далеко. Мне все чаще снятся кошмары. Это из-за работы, конечно. Я слишком устал за последние дни.
Чрево тоннеля сотрясается гробовым стуком колес и их скрежетом, словно пенопластом по стеклу уничтожающим мою нервную систему. Белоснежный вагон с беспросветно черными окнами и блестящими металлом поручнями до безобразия уныл. Поневоле задумываешься, реально ли все это? Если я могу придумывать кошмары, пробирающие меня до последнего закоулка души даже спустя несколько минут после пробуждения, неужели тот, кто все это создавал, обладал фантазией более бедной, нежели моя? Впрочем, может, и я не могу – я ни черта не помню из своих снов.
Вагон резко тормозит и почти полностью пустеет. Здесь ко мне подсаживается мой закадычный друг – Антоха. Он весело подмигивает и присаживается на освободившееся рядом со мной место.
- Ты чего такой кислый? Опять Ленка продинамила? – Антоха знает, как подбодрить меня в трудную минуту.
- У меня сегодня, кажется, был вещий сон, - парирую я.
- Да ну! И о чем?
- О том, что ты поставил своей целью сделать так, чтобы как можно больше людей в вагоне держать в курсе событий моей личной жизни, - криво усмехнулся я.
- Смешно, - с каменным лицом кивнул Антоха. – Вот это смешно! С таким чувством юмора на стуле рядом с твоей кроватью так и будут висеть либо твои поношенные треники, либо эти дешевые джинсы, - дальнейший спор не имеет смысла. Этот неисправимый оптимист смешает все мои душевные треволнения с любым сортом грязи на выбор. Да еще плюнет на них по параболической траектории.
- Колись, что у тебя с ней не так? – вот теперь с ним можно говорить серьезно. Но бдительности терять нельзя. Я его, шельму, знаю, как облупленного. Но нужно торопиться – на следующей станции может войти Лена и все снова сведется к толстым намекам Антохи.
Я уже было приступаю к обстоятельному рассказу про вчерашний день, как вагон друг вгрызается в рельсы и что есть мочи пытается остановиться. Ему удается сделать это, лишь выехав наполовину из туннеля на станцию. Все, кто еще оставался в вагоне, лежат на полу – кто-то в беспамятстве, кто-то тихо стонет и пытается выбраться из-под груды тел. Где-то заверещала женщина и, словно в пику ей завыла сирена. Кажется, что-то случилось…
5
Мое тело покрыто холодным потом. Это хорошая новость – я, действительно, проснулся. Мне все чаще снятся кошмары. Доктор говорит, что это остатки болезни в моем подсознании, но я думаю, что это из-за лекарств. Я открываю глаза и тут же зажмуриваюсь – надо мной повисло что-то невообразимое. Что-то вроде свиной головы с глазами человеческого мертвеца. Голос Зинаиды Петровны слегка охает и, суетясь, говорит, что нужно позвать доктора, раз у меня опять началось. Я успокаиваю ее, говоря, что это просто свет слишком ярко ударил мне в глаза. Теперь главное отдышаться и отважиться открыть их вновь. Я мысленно досчитываю до десяти – если нянечка все еще терпеливо ждет меня около входа в палату, значит, все в норме. Если нет, то меня обнадежит лишь одно – на следующее, или послеследующее утро я не вспомню ничего из происходящего здесь.
«Десять!» - мысленно командую я себе и медленно сажусь на кровать. Она не скрипит – это хороший знак, в лечебнице все кровати с твердым основанием под матрацем.
Я открываю глаза и облегченно выдыхаю – грузная, но низенькая Зинаида Петровна со связкой ключей на поясе и махровым халатом в руках с подозрением смотрит на меня из проема дверей. Все в порядке.
В жизни умалишенного главное – порядок. Я стараюсь тщательно запомнить каждое свое действие. Вот Зинаида Петровна аккуратно набрасывает мне на плечи халат, вот я самостоятельно просовываю в его рукава свои руки, а тут она помогает мне его застегнуть. Все, как обычно.
Я привычно бросаю свой взгляд на стену – там черным цветом было изображено что-то невообразимое. Мне говорили, что по первости во время приступов я выцарапывал эти картины ногтями. Мела под рукой не оказалось, маркеры стирать со стены трудно, поэтому доктор разрешил выдать мне несколько угольков. Теперь, хоть, наверняка, санитары и проклинают меня за то, что почти каждую неделю им приходится мыть стену, перекрашивать ее не приходится. На ней было изображено какое-то чудовище с щупальцами, неясное черное пятно, а между ними сидел человечек, схватившийся за голову. Страшно подумать, в каком ужасе я был, когда рисовал это. Хотя, стоит признать, что какой-то талант есть и у меня в рисовании.
Нянечка выводит меня в коридор и просит подождать – позвякивая ключами, она закрывает за нами дверь. Затем, взяв меня под локоть, она ведет меня по неширокому коридору. С одной стороны одна за одной белеют двери точь-в-точь, как моя, а с другой – широкие окна. За ними в самом разгаре бушует весна, и я понимаю причину прошедшего приступа.
В коридоре мне подмигивает миниатюрный старичок – по вечерам он обязательно находит кого-нибудь из пациентов и начинает играть с ним в дурака шахматами. Я вежливо здороваюсь и отвечаю ему, что после семи я на процедурах.
- А что, Антон Семенович в курсе насчет моего поведения недавнего? – справляюсь я у Зинаиды Петровны.
- А как же, милок, чтоб доктор и в курсе не был? Только на совещании он сейчас, я за ним сбегаю быстренько, а ты пока тут, в холле с остальными побеседуй. Только смотри у меня – накажу! – она добрая душа. Шутливо погрозив мне указательным пальцем, она скрывается за одной из дубовых дверей.
Я оглядываюсь, неожиданно для самого себя обнаруживая вокруг тот самый холл. Душевнобольные оказываются заняты кто чем. Но я не успеваю умилиться этой идиллии – какой-то звук вызывает беспокойство внутри меня. Это очень не хорошо – чтобы не допустить очередного приступа, я бросаюсь к самому ближнему из моих собратьев по несчастью. Им оказывается долговязый молодой человек с неказистой растительностью на лице.
- Ты слышишь это?
- Птички поют, Караваев поет, слышу, конечно, - он неумело улыбается и демонстрирует выпирающие вперед передние зубы.
- Нет, какой-то плач… или смех, - я сам не уверен в том, что я слышу. И слышу ли? Но молодой человек смотрит на меня, как на сумасшедшего. Я отпускаю его восвояси и пытаюсь найти источник этого звука. Я тигриной походкой подбегаю к одной из дверей – ничего, здесь это в пределах нормы. Нет, холодно. Я перебежкой подскакиваю к другой – уже теплее. Мой взгляд падает на полупрозрачную дверцу – из нее только что вышел санитар, и там мелькнуло что-то вроде лестницы.
Чтобы не привлекать внимания, я стараюсь подойти к ней намного спокойнее, чем к предыдущим. Туда больным нельзя, поэтому я пытаюсь просочиться в нее, пока санитары травят друг другу анекдоты, а Зинаида Петровна еще не появляется в холле. И у меня получается!
На лестничной клетке звук становится чище и объемнее. Действительно, он чем-то похож одновременно и на детский плач, и на детский смех. Он явственно идет откуда-то снизу – и я иду вслед за ним. Какой-то азарт овладевает всем моим существом и заглушает сирену тревоги, зарождающуюся, казалось, у меня в груди. 3, 2, 1 – эти цифры пролетают будто одномоментно, как вдруг передо мной вырастает мрак…
Он буквально осязаем, он просачивается в самые потаенные уголки моей души, хоть я и стою еще на свету, не решаясь продвинуться дальше. Этот звук теперь режет до крови мои барабанные перепонки, закусывая и уплетая за обе щеки мою уверенность в том, что приступ позади. Я пытаюсь совладать с собой и уверяю себя, что это лишь галлюцинация, а я нахожусь в своей палате, как вдруг во тьме отчетливо появляется вертикальная полоска света – это открылась какая-то дверь, и звук уже становится настолько чистым, словно его носитель вот-вот появится в проеме этой двери.
Я пытаюсь бежать, но ужас приковывает мои ступни к бетонному полу. Я истерично пытаюсь вызвать у себя обморок и закатываю глаза, нелепо подкосив ноги и падая. В этот момент я чувствую, что чьи-то теплые руки не дают мне упасть, но тут же сковывают всего меня похлеще страха. Пена идет у меня изо рта, в голове творится хаос, но счастье последнего выжившего на Земле постепенно обуревает меня – санитары уносят меня подальше от этой проклятой двери. Я с улыбкой на лице теряю, наконец, сознание.
2
Я просыпаюсь в металлической ванне. Сверху она закидана разным хламом. Я смотрю на часы. Время менять фильтр на противогазе. Его стекла запотели. Мне все чаще снятся кошмары. Это из-за работы, конечно. Я слишком устал за последние дни. Но нужно торопиться – если Антон жив, то на поверхности долго он не протянет, а если нет... Впрочем, этот вариант исключен. Я себе не могу позволить такой роскоши.
После Катастрофы мы стали одними из первых, кто поднялся из недр метро и ступил на ныне обетованную землю. Мы вдвоем излазили все окрестности, пока… пока вчера не нарвались на гнездо мутантов. А ведь он предупреждал, он говорил мне, что я должен остаться с Леной – она беременна и вот-вот должна родить. Но я не смог оставить его одного – и не зря. Теперь больше некому спасти его, ведь никто не знает, где искать.
Я выкарабкиваюсь из-под этого мусора, крепче сжимаю пистолет и начинаю медленно продвигаться по квартире. Да, зачастую информация о том, где искать, является ключевой – я проверяю все секретки. Они все на месте. Это значит, что если кто-то кроме меня и есть в квартире, то он точно был здесь до меня и до сих пор не предпринимал попыток переходить из комнаты в комнату. Если, конечно, местные жители не научились проходить сквозь стены…
Я отодвигаю баррикады со входной двери. За ней тихо. Я еще раз оглядываюсь на окно – ржавые решетки хоть и выглядят ужасно, но они на месте. От открытой двери в квартире образовывается сквозняк, и я машинально перевожу взгляд, заметив движение на периферии зрения – это воздух заколыхал изъеденную молью почти полностью занавеску. Я мысленно прощаюсь с этим своим временным пристанищем, которое, как и любой дом, стало мне хоть немного, но родным. Впереди путешествие в преисподнюю.
Некогда красивый проспект пуст. Кто-то стащил в сторону и сгрудил по подворотням все автомобили, точнее то, что от них осталось. Кажется, здесь шли уличные бои. Кто дрался и зачем – тайна сия велика есть.
Луна осточертело светит прямо и бесхитростно – на небе ни одного облачка. А это значит, что хоть и тени, в которых нужно прятаться, теперь еще гуще, но помимо меня в них может прятаться кто угодно – а значит, нужно глядеть в оба. Впрочем, как всегда.
Я, петляя между выросших, кажется, прямо сквозь асфальт деревьев, продвигаюсь по маршруту. Когда нас обнаружили, орды мутантов отсекли от меня Антона. Зная его, я предполагаю, что он, как и я, забаррикадировался в одной из примеченных нами ранее для таких случаев квартир. Правда, помнится, когда я последний раз видел его, он был слегка ранен. А значит, звери могли вычислить его по запаху крови. Это было бы ужасно.
Я останавливаюсь и приседаю на колено – прямо передо мной один из тех самых мутантов. Он прилег на углу улицы, пересекающей мой проспект, и, кажется, задремал. Это необычно для этих зверюшек – они ведут ночной образ жизни. Стараясь не делать резких движений, я бросаю небольшой камешек в сторону от себя. Мутант неподвижен. Еще один камешек приземляется уже ближе к нему. Вновь безрезультатно. Хорошенько прицелившись, я попадаю прямо в него. Тихо.
Медленно, оглядываясь назад и не упуская из вида эту тушу, я приближаюсь к ней. Сдохла. Лужи крови и аккуратные отверстия в черепе привели меня к этому выводу. Я на верном пути.
Выполняя полные автоматизма действия, я мысленно позволяю себе расслабиться – тревога ложная. Но вскоре должна показаться самая настоящая. Я пытаюсь вспомнить, что же мне снилось, но не могу. Меня успокаивает мысль о том, что ни один кошмар в мире не сравнится с реальностью. В этом я убедился вполне точно и уже давно.
Голод и болезни, которые не щадили никого в метро, флора и фауна поверхности с точно таким же уровнем человеколюбия в виде поедания его, человека, в особо агрессивных формах. Это не может присниться. Хотя… С точки зрения нормального потребителя в постиндустриальном обществе все, что происходит и происходило со мной – полнейший вздор. А ведь именно во сне любая нелепость может казаться настолько реальной, что она одна способна низвергнуть любое непреложное в реальности положение, противоречащее ей. Впрочем, я отвлекся.
Тело профессионально выполняет необходимые маневры и без чуткого наблюдения сознания. Трупов мутантов становится все больше, и я даже вспомнил то место, где мы разминулись с Антоном – теперь там была целая гора из отвратительных туш. Видимо, я шагаю слишком громко, раз спугнул небольшую стаю падальщиков, которые пришли полакомиться свежим еще мясом.
Я подошел к небольшому особнячку – именно к нему ведут некогда бросавшиеся на неприятеля, а ныне бросающиеся в глаза следы. В двери торчит ключ, а это означает… Ни черта это не означает! Видимо, по каким-то причинам он решил не входить в этот дом. И я не буду – что-то зловеще шелохнуло изъеденную молью портьеру и исчезло, как только я перевел глаза на зарешеченное окно.
Вдруг что-то схватило меня за ногу – я уже почти нажимаю на курок, чтобы убить подкравшуюся незаметно тварь, как замечаю, что это человеческая рука, начало которой теряется где-то в куче дохлых мутантов, держит меня за ступню.
Я неистово разбрасываю тяжеленые тела в стороны, словно тряпье, и нахожу под ними измазанного в крови Антона.
- Ничего, я мог подождать еще пару суток, - еле слышится его голос через хрип противогаза. Я знаками показываю ему, что собираюсь сменить ему фильтр. Он кивает и задерживает дыхание. Все в норме.
- Ты ранен?
- Да, ногу прокусили, черти! – ругается он. Я взваливаю его на плечи и оглядываюсь – до станции около полукилометра. По нынешним временам это почти пропасть. А учитывая то, что вновь раздался знакомый вой недобитых собратьев этих мутантов, нужно было бежать, не оглядываясь.
За нами развернулась уже целая погоня – я лениво отстреливаюсь в пустоту за спиной и, тяжело дыша, слышу, как Антон просит бросить его. У меня не хватает сил, чтобы послать его к чертовой бабушке. Секунды растягиваются в вечность. Я уже не беспокоюсь о том, что из-за угла выскочит какая-то тварь и сафари конец. Я устал за последние дни. Но больше всего я устал отгонять мысли о том, чтобы оставить своего товарища.
Почти кубарем я слетаю по эскалатору вниз. Мне везет – внизу трое таких же, как и мы с Антоном, сталкеров встречают преследующую нас живность ураганным огнем. Потом я узнаю, что они вышли искать именно нас.
Так не бывает, но уже на станции меня бьет по голове новость – Лена родила. Дочь. Аня. Анечка…
10
Передо мной факел. Мне все чаще мерещатся кошмары. Это все от бессонницы. Я слишком мало сплю последнее время.
Впереди что-то вроде штольни, освещаемой с двух сторон такими же источниками света. Меня ждут, и душу мою это не успокаивает. Осведомленный о твоих планах враг опаснее вдвойне. Нужно быть готовым к тому, что он будет на шаг-два впереди.
Черт возьми, как же человечество похоже на дьявола – такое наказание за беспричинную гордыню. Только сейчас мне приходит в голову мысль о том, что его ждала еще более худшая участь – видеть, как его последователи обрекают себя на те же мучения.
Странно, но откуда в метро эта шахта? Кажется, к моему появлению здесь стали готовиться задолго до моего рождения. Это не придает мне уверенности. Но я должен идти.
Задание наполняет меня решительностью, задание отбрасывает в сторону все «почему» и «как», оно даже предсказывает, что будет дальше – либо я выполню его в точности, как и было приказано, либо… смерть. Но она не входит в мои планы.
Своды становятся ниже, проход уже. Я уже почти обжигаю щеки, в очередной раз протискиваясь мимо факела. Трудно дышать. Мне приходится ползти на четвереньках, чтобы хоть как-то идти дальше.
Сзади послышался неприятный стрекот – какие-то насекомые затеяли свои игры. Но нужно держать ухо в остро. Я видел разное. И сейчас видеть это у меня нет никакого желания. Факелы вдруг подернулись, словно кто-то внезапно включил вентиляцию. Ладони мои и вправду чувствуют какую-то вибрацию. Что-то пошло не так. Кажется, меня обнаружили.
Стрекот стал более осязаем, мне нужно ускориться. Кто-то преследует меня. Вдруг я попадаю в какую-то комнату, отделанную кафелем. Прямо напротив меня дверь. Я шестым чувством чую, что именно в нее мне и надо, но… Я застреваю.
Нижняя часть моего тела скрыта от меня в небольшой дыре в стене. Мне неприятно – что-то поползло по правой ноге. А теперь еще и по левой. И еще. И еще!
Я пытаюсь вырваться, но делаю только хуже – теперь что-то неведомое начинает меня жалить и кусать, эта боль настолько нестерпима, что я в малодушии своем готов самостоятельно отгрызть ноги. Это ужасно.
И вот какой-то жучок пробирается в комнату. Он, немного поразмыслив над чем-то, юркнул прямо мне в пупок. Боль нестерпима. Я закричал. На мое удивление, в нескольких местах от моего крика отваливается кафель – и тут же из-под него выползают буквально тучи всяких гадов. Пауки, черви, змеи, тараканы.
Мне не по себе – меня тошнит. Но становится еще хуже – вместо отвратительной массы моего недопереваренного завтрака из недр организма вываливается все та же фауна.
Внезапно я смог продвинуться вглубь комнаты – и из затыкаемой мною прежде дыры хлынула волна этих существ. Но самое страшное заключается в том, что я не вижу своих ног. Их нет вообще – лишь на правой еще осталось несколько гадов, догрызающих кость. Волна из них накрывает меня с головой. Комната исчезла.
3
Я прихожу в себя над телом Антона. Нам с ним везло слишком долго. Я могу сколько угодно уверять его в том, что ничего не кончено, но все это ложь. Мне все чаще снятся кошмары. Это из-за работы, конечно. Я слишком устал за последние дни. Но как бы я хотел, чтобы все это оказалось лишь очередным дурным сном.
Он подорвался на мине. В городе, некогда заселенном миллионами людей, где сталкеры уже излазили все вдоль и поперек, а в остальных местах за них это сделали кровожадные твари, была одна-единственная мина. И именно ее нашла нога Антона. Я стараюсь не смотреть на нижнюю часть его тела, но знаю – где-то по колено его просто нет. Кровь льется ручьем. Он хочет что-то сказать мне.
- Я не жилец, брат, прости… Дальше ты один… - он виновато поморщился от боли.
- Брось, у меня еще Ленка есть и Анька подрастает, - в его же стиле пошутил я. Но, кажется, не к месту. Он явно раздумывает, что сказать мне. Наконец, он решается:
- Я… Мы давно хотели сказать тебе это, но…
- Кто мы? – я подозреваю что-то неладное.
- Мы с Леной… - кажется, я понял.
- Ты же был мне другом… - вскипаю я.
- Нет, ты неправильно понял… хотя нет… хотя да… - кажется, он бредит. Я слышу, как где-то вдалеке мутант воем призывает своих сородичей на пир. Нужно торопиться. Но Антон хватает меня за руку.
- Помнишь, ты вытащил меня в прошлый раз? – я уже готовлюсь подобрать слова, чтобы оставить его, но он огорошивает меня иным: - Ребенок был мертворожденным…
- В смысле? – теряюсь я. Я собирался уже пустить пулю в лоб Антону, чтобы тот не мучился больше, но эти его слова что-то задели во мне.
- Когда Лена рожала, о тебе не было вестей. Врачи сказали… что она слишком нервничала и… ребенка было не спасти… - ему все тяжелее даются слова.
- Что ты несешь?! – взревел я. – Ты же сам приносил подарки Ане на дни рождения, забыл? – я разговариваю с трупом.
- Это все Лена… я говорил… убеждал… Но она чувствовала вину за случившееся и попросила меня подыграть… Если бы ты узнал правду… я не знаю, что бы…
- Не верю! Я тебе не верю! – кричу я. – Ты даже сдохнуть не можешь по-человечески. Я давно хотел сказать – большинство твоих шуток дерьмо, да и сам ты, как оказалось… - я не договорил и приготовился стрелять.
- Разве ты не замечал, что люди относятся к тебе, как к больному?.. Инвалиду… Несчастному человеку? – черт, я не могу нажать на курок. Но я не верю! – Это иллюзия… фантом… Твой разум не смог принять потери и создал ей замену… - Не Верю!!! – Ей надоело жить в придуманном тобой мире… а настоящим был только я… Я дал ей то, чего лишил ее ты… - Ты лжешь!!! – Стреляй, скоро ты все узнаешь сам, - он из последних сил срывает противогаз. Бледное его лицо полно жалости, но не к умирающему себе, а.. ко мне. Боги! Как часто я видел этот огонек жалости в глазах окружающих! Именно этот огонек раз за разом гнал меня сюда, наверх. Я доказывал не себе, а им, что я не ущербнее их. Злоба окутала меня. Раздался выстрел.
6
Мое тело покрыто ледяной испариной. Это очень хорошо – я, действительно, проснулся. Мне все чаще снятся кошмары. Доктор говорит, что это остатки болезни в моем подсознании, но я думаю, что это из-за лекарств. Я открываю глаза и вижу белоснежный потолок моей палаты. Пытаюсь встать, но не получается – руки и ноги мои прикованы к кровати. Кажется, у меня снова был приступ, и связан он был с дебошем.
Я виновато выворачиваю свою голову в сторону двери – там моего пробуждения уже дожидается Зинаида Петровна. По ее выражению лица я вижу, что догадка моя относительно буйного характера приступа оправдалась. Я спрашиваю, не натворил ли я чего непоправимого. Нянечка называет меня милком и говорит, что ничего особенного, но чуть не убёг. Я понимаю, почему она еще стоит на входе – ждет санитара. Я пытаюсь уверить ее в том, что приступ позади, но она все равно ближе, чем на полшага, не подходит. Видно, я убежал достаточно далеко, раз она так переживает из-за меня.
Наконец, приходит санитар и освобождает меня из плена кровати. Но ненадолго – профессиональным и от того машинальным движением он буквально оборачивает меня в смирительную рубашку. Я этому ничуть не противлюсь. Все в порядке.
В жизни умалишенного главное – порядок. Я стараюсь тщательно запомнить каждое действие санитара. Вот он аккуратно заламывает мне руки, вот связывает рукава, а потом спрашивает, не туго ли. Я говорю, что нет. Все, как обычно.
Я привычно бросаю свой взгляд на стену – та все так же изрисована черными насекомыми, окружающими маленького человечка, сидящего в центре и обхватившего голову руками. Говорят, что когда меня положили в эту палату, забыли оттереть стену. Я вел себя отвратительно, но когда увидел рисунок – сразу же успокоился. У меня лицо было искривлено от ужаса, но я, по крайней мере, переставал бросаться на людей. Поэтому доктор и решил оставить рисунок – а пока я не усну, оставлять кого-нибудь в палате со включенным светом. Страшно подумать, в каком ужасе я был, когда смотрел на это. Хотя, стоит признать, что определенный талант был у предыдущего жильца.
Санитар берет меня под локоть и выводит в коридор – в это время Зинаида Петровна, звякая ключами, закрывает дверь. Затем она показывает санитару направо, и мы все вместе отправляемся вдоль коридора, по одну сторону которого одна за другой мелькают дубовые двери, как под копирку похожие на мою, а с другой – узкие окна, за которыми постепенно затухает осень. Теперь понятно, чем был вызван этот приступ.
В коридоре мне подмигивает миниатюрный старичок – склероз не способствует его тяге играть в города. Но ему плевать и он каждый день ищет себе новую жертву, чтобы потом возмущаться, когда она скажет ему, что такой город уже был. Он забавный, хотя, говорят, однажды чуть не выбил душу из санитара. Я вежливо здороваюсь с ним, и наша процессия проходит мимо.
Мы бодрым аллюром шагаем в холл и поворачиваем направо. Нянечка учтиво стучит, приоткрывает белую, как первый снег, дверь и спрашивает разрешения войти. Затем, она открывает дверь уже нараспашку, и санитар, словно полковое знамя, буквально вносит меня вовнутрь и сажает на одиноко стоящий стул. Он и Зинаида Петровна исчезают в дверном проеме так же бесшумно, как и появились. Метрах в полутора от меня стоит стол, а еще чуть подальше, за самим столом восседает светило психиатрии, один из лучших молодых ученых – Антон Семенович. Я всегда рад его видеть, он, кажется, ко мне так же неравнодушен. Однако сейчас, скорее всего, начнется разбор полетов. Я утешаю себя мыслей хотя бы узнать, что я все-таки натворил.
Антон Семенович отрывается от какой-то писанины, кладет ручку на стол и с какой-то усмешкой смотрит на меня. Мне ничего не остается, кроме как виновато улыбнуться и пожать плечами.
- Вот вы же сами понимаете, что поступили нехорошо, хотя я вам ничего еще не сказал, - он наставительно поднимает указательный палец вверх. – А значит, подсознательно вы контролируете себя. Таким образом, я думаю, нужно выходить на новый уровень вашего «Я». Вы знаете, что такое гипноз? – разумеется, говорю я, знаю. Более того, не вижу, какую пользу может принести это шарлатанство. – Самую что ни на есть настоящую пользу, дражайший вы мой! – он хлопает в ладоши и встает из-за стола. – Этот метод еще не утвержден, конечно, Министерством в качестве допустимого, но, учитывая преходящий характер ваших симптомов, мы можем попробовать? – как бы даже утвердительно говорит он. Можем – соглашаюсь я.
Он достает из нагрудного кармана какой-то кулон, подходит ко мне и объясняет простые правила – не отвлекаться, следить за маятником и полностью выполнять требования доктора.
- Если не считать маятника, то все требования мне давно известны, - улыбаюсь я.
- Что ж, простите – видимо, я, действительно, старею, - вдруг посерьезнел доктор. Я пытаюсь его переубедить в обратном, рассказываю о том, какой прекрасный он доктор, но он не выдерживает и снова обаятельно улыбается, хлопая меня по плечу. – Вздор! Я просто посмеялся над своими методами, не принимайте близко к сердцу.
- Вы один из немногих, кто может посмеяться над собой, - подмечаю я.
- Что ж, зная чужие скелеты в шкафу, легче смеяться над своими. Впрочем, мы отвлеклись. Вы готовы? – я утвердительно кивнул. – Начинаем! – из его ладони выпадает цепочка с кулоном и маячит перед моими глазами. Я стараюсь не упустить ни одного звена цепочки, ни одного изгиба гравировки кулона, ни одного слова Антона Семеновича. Я потихоньку теряю чувство реальности, как какое-то беспокойство овладевает мной. Какой-то плач или, наоборот, смех слышится из-за двери. Я пытаюсь попросить доктора призвать к порядку тех, кто так шумно ведет себя, но не могу – все мои мышцы расслаблены. Как только я предпринимаю попытку пошевелиться, немощь еще более сковывает меня. Этот звук пляшет в моей голове и сеет семена ужаса в моей душе. Единственное, что получается у меня – это заплакать.
Я уже не слышу слов Антона Семеновича, но чей-то голос непонятными басами аккомпанирует этому детскому то ли плачу, то ли хохоту. Я чувствую, как со стороны входа веет ледяным ветром, мне удается оторвать взгляд от маятника и перевести его на дверь – та медленно приоткрывается, а звук становится все чище, и я умираю от ужаса предвкушения того, кто должен появиться в этой комнате. Мелкая дрожь пробивает мое тело и я, наконец-то, погружаюсь в забытье.
4
Я открываю глаза, стоя перед своей палаткой. Своей и Лены... Мой больной разум не принимает слов Антона, но уже отвергает ставшую привычной реальность. Мне все чаще снятся кошмары. Это из-за работы, конечно. Я слишком устал за последние дни. В палатке раздается детский смех. Или плач. Или не в палатке, а в моих ушах.
Почему они скрывали? Из жалости? Наверное. Впрочем, людям всегда есть что скрывать. Но почему я? Почему от меня?
Как понять, что ты спишь, если все вокруг так реально? Столько лет они водили меня за нос, и пусть лучше я проснусь сейчас же с огромной бородой и атрофированными от долгой комы ногами, чем откину в сторону полог палатки. Я зажмурился – тысячи искр, словно в калейдоскопе заплясали у меня перед носом в трепещущей темноте. Да, сейчас я проснусь.
Глаза мои открыты. Палатка манит меня отблесками горящей свечи. Меня тянет внутрь – ответы там.
Аня смеется. Она читает какую-то книгу. Она украдкой смотрит на меня и делает вид, что не видит меня. Медленно расплывающаяся на ее лице улыбка выдает ее. На моем лице постепенно появляется такая же.
Черт возьми, кажется, какой-то талант есть и у меня. Я отчетливо вижу каждый волос на ее голове, как в учащенном дыхании поднимается и опускается ее подростковая еще грудь, я слышу, как книга приятно шелестит по ее одежде и падает на кровать. Я чувствую тепло ее тела, когда она обнимает меня, радуясь, что ее Создатель, Творец вернулся из очередной западни. Западни разума. Я вижу, как постепенно бледнеет ее лицо, она не может понять, что же произошло. Я приятственно ощущаю, как капли крови, ее крови стекают от моей ладони, сжимающей нож, к локтю и капают на пол. Однако тонкая работа. Исключительная. Мой мозг подвел меня, когда не распознал подмены – но это ему простительно, он слишком устал, когда создавал это чудо.
Она тихо плачет. Нет, такого в глазах окружающих я не видел – это был укор, но никак не сочувствие. Точно, это то, что было нужно мне всегда. Я создал этот фантом – сомнений нет.
Она тяжелеет и падает на меня. От неожиданности, я падаю на колени вместе с ней. За спиной раздается знакомый голос:
- Милый, что с тобой?
- Ничего, родная. Только я хочу тебя спросить, - разумеется, это был фантом, раз Лена не видит ни крови, ни тела.
- Спрашивай, разумеется, - она начинает заниматься домашними делами у меня за спиной. Но почему же мне кажется, что я все еще обнимаю Аню?
- Ты спала с Антоном, - это не вопрос, а императив.
- Что, прости? – кажется, она не уловила сути или пытается ее обесценить, параллельно гремя кастрюлями.
- Ты спала с Антоном! – громче повторяю я.
- С каким Антоном? – шепчет она. Но на мякине меня не проведешь!
- С которым я на поверхность выхожу! Или ты спишь с несколькими Антонами? Это фетиш такой, да?
- Не говори ерунды! – строго говорит мне она. – Надоели твои шуточки. Я конечно, понимаю, у тебя друг умер, но, в конце концов, мы-то живы! – я поворачиваю голову и смотрю ей в глаза. Святая простота… Лжет, кобра!
- Ты-то откуда знаешь, что Антона нет, я же только пришел!
- Так это было лет десять назад, если не больше! – она смотрит на меня тем самым взглядом, будто я нашкодивший отличник в первом классе, а она добросердечная преподавательница.
- С чего ты взяла? Его сегодня на моих глазах сожрала стая мутантов, а перед этим он сам мне сказал, что спал с тобой!
- Я не знаю, кто кого там сожрал, но ты ходишь на поверхность один с тех пор, как Антон погиб, и это всем известно. А кроме тебя я ни с кем не спала, и давай закончим этот разговор! Хотя, если тебе так хочется, то могу – с письменного разре… - она вдруг замолчала и посмотрела мимо меня. Теперь в ее глазах чувствуется страх. – Что у тебя в руках?
- Ничего, - честно отвечаю я. – Совсем ничего. Кроме всего прочего, Антон рассказал мне, как вы все врали мне, тайно насмехаясь надо мной.
- О чем врали, милый? Что ты сделал? – она почти рыдает. Кажется, до нее дошло.
- Ничего, - повторяю я. – Ты родила мертвого ребенка, но я почему-то видел живого. Ты попросила остальных подыграть мне и сама включилась в эту веселую игру, - она уже задыхается от слез и падает на колени. Только сейчас я замечаю, что весь пол залит кровью. Я ощущаю эту холодную слизь, и мне становится не по себе от силы человеческой иллюзии.
 - Антон умер без малого пятнадцать лет назад, - Лена вдруг успокоилась, словно взойдя на эшафот. Она некрасиво раскинула ноги в этой луже крови. Я бросаю фантом Ани на пол и тот отвратительно, но вполне естественно шмякается об него. Поразительно. Лена вздрагивает и с ужасом смотрит на меня. Я сажусь напротив нее.
- Что, прости? – говорю я, разглядывая отблески затухающей свечи в обагренном при таком освещении матово-черном ноже.
- Антон умер почти пятнадцать лет назад, - Лена с ненавистью смотрит прямо мне в глаза. Неужели сон? – Я видела, как ты коришь себя за то, что не смог дотащить его до станции, но не думала, что все так.. запущенно. Впрочем, это моя виня, я должна была предвидеть…
- Предвидеть что? Что я догадаюсь о том, что наша дочь – плод моего воображения? – я широко улыбнулся, но она не поняла юмора:
- Она жива была, жива, понимаешь, жива, жива!!! – она колотит кулаками и ногами о пол.
- Ты тоже, - шепчу я. Она не слышит меня. – Ты тоже иллюзия! Как я раньше не догадался? – она не успела ничего возразить. Я вонзил нож ей прямо в горло. Какой ужасный кошмар мне снился… Мне все чаще снятся кошмары. Это из-за работы, конечно. Я слишком устал за последние дни. Да, я слишком устал…
8
Мое тело покрыто влагой. Это здорово – я проснулся, теперь уже точно. Мне все чаще снятся кошмары. Доктор говорит, что это остатки болезни в моем подсознании, но я думаю, что это из-за лекарств. Я открываю глаза, и мне становится дурно, но я стараюсь не показывать этого – Зинаида Петровна сама пытается поскорее вывести меня из палаты.
В жизни умалишенного главное – порядок. Я стараюсь тщательно запомнить каждое свое действие, но у меня не получается. В голове творится бедлам, а в палате – тем более.
Я привычно бросаю свой взгляд на стену – та буквально полностью изрисована черным фломастером. Чертов сосед, чтоб ему пусто было! Эти картины производят на меня гнетущее впечатление – в круговерти разного размера фигур человечка, стоящего на коленях и схватившегося за голову, чем-то красным были выделены странные надписи – «pembunuh!», «asasen!», «interfectorem!» и много совсем уже нечитаемых иероглифов.
Нянечка буквально выталкивает меня в коридор и дрожащими пальцами пытается закрыть за нами белую дверь. Странно, изнутри она была цвета дуба.
- А куда делась кровать? – спрашиваю я, пытаясь успокоить разнервничавшуюся пожилую женщину.
- Какую кровать? – в испуге повернулась она, выронив связку ключей.
- Соседа, - я с улыбкой поднимаю их с пола и с первого же раз выбираю нужный. Зинаида Петровна с подозрением переспросила, забыв поблагодарить:
- Какого соседа? – она не отрывает от меня глаз.
- Ну, того, что стены в моей палате изрисовал…
- Ах, этот! – и снова я вижу ту самую, всегда доброжелательную Зинаиду Петровну, которую знал всегда. – Дак переселили его, хулигана, чтоб спокойным людям спать не мешал! – она, наконец, закрыла дверь и повела меня по коридору. С одной стороны чередуются белые и дубовые двери палат, а с другой – стандартные окна. Почему-то мне не удается определить время года – сквозь одно окно, кажется, зеленеют листья на деревьях, через следующее – опадают.
Вдруг меня отталкивает в сторону миниатюрный старичок, совершенно не обращая на меня никакого внимания. Странно, подумалось мне, ведь раньше он всегда любил рассказывать анекдоты, причем завязку он брал из одного старинного анекдота, а концовку – из еще более древнего. Тревога затаилась в моей душе.
Я спрашиваю, почему мы прошли мимо кабинета доктора. Нянечка, глядя в потолок, отвечает, что его уволили.
- Как? Очень жаль, - расстраиваюсь я. – Не я ли причиной? – Зинаида Петровна говорит, что, конечно же, нет, но осадок вины остается где-то глубоко внутри меня.  – Куда же мы идем?
- К главврачу.
- Ах, к Елене Павловне, - эта новость сразу же отбросила на задворки сознания все остальные. От обворожительной улыбки Елены Павловны все умалишенные в этом учреждении сходят с ума снова – и неоднократно. Я с готовностью врываюсь в услужливо открытую Зинаидой Петровной дверь и тут же сажусь на специально приготовленный для меня стул под чутким взором главного врача нашей психиатрической клиники.
- Прежде всего, - сказала она, прежде всего. – Мне бы хотелось извиниться за действия Антона Семеновича – к нему уже применены необходимые санкции, и вас этот выскочка больше не потревожит, - она царственно присаживается в свое кожаное кресло.
- Простите, а я причем здесь? Мне Антон Семенович крайне симпатичен, и мне крайне жаль, что я его больше не увижу, - я нескрываемо любуюсь ее строгой красотой.
- Вы что, совсем ничего не помните? – она пристально смотрит на меня поверх очков. Стоп! Откуда у нее очки? Видимо, совсем истратила она свое здоровье, нянчась с такими обормотами, как я. – Как понять, что ты спишь, – она произносит это каким-то повелительным и грозным голосом, а я предпочитаю вжаться в свой, ставший таким маленьким стульчик. – Когда все вокруг так реально?
- Что, простите? – я выдавливаю из себя последнее достоинство. Вдруг из шеи Елены Павловны показалась маленькая красная точка. Нескромно приблизившись на полметра из любопытства, я получаю в глаз струю чего-то терпкого и теплого. Я вытираю лицо и вижу – на моих руках кровь. Я смотрю на такого симпатичного раньше главврача и в ужасе падаю на колени – из ее шеи одна за одной вырываются струи крови. Я пытаюсь крикнуть что-нибудь, но горло пересохло, словно это с моей шеей что-то не так. Я пытаюсь ползти к двери – из-за той доносится какой-то странный звук. Она начинает медленно открываться, и звук превращается в детский плач… или хохот?
Ужас сковывает меня, оплетает меня, сжигает заживо, но мне кажется более безопасным остаться наедине с истекающей кровью Еленой Павловной, нежели идти на этот страшный звук. И вот, финиш…
Все стихло. Даже часы на стене остаются недвижимы. Я открываю глаза. Мне все чаще снятся кошмары. И, кажется, один из них решил навестить меня наяву.
На пороге стояла девочка лет четырнадцати. Ее одежда была вся в крови, а из груди торчал огромный нож.
- Зачем… зачем ты убил меня? – тоненьким голоском спросила она, но тут же голос со стороны Елены Павловны, совершенно дьявольский и ни разу не женский начал кричать:
- Зачем ты убил ее? Зачем ты убил на-а-ас? Зачем ты убил ее? Зачем ты убил на-а-а-а-а-ас?!
Я отползаю спиной к окну и чувствую, как весь пол покрывается кровью, мой халат… Черт, я не помню, как надевал халат!
Я пытаюсь закрыть глаза и сосчитать до десяти, но постоянно сбиваюсь.
- Зачем ты убил ее? Зачем ты убил на-а-ас? – они приближаются, я чувствую!!!
Из последних сил я отрываюсь от пола, хватаю свой, ставший теперь уже крохотным стул, и бросаю его в окно. Оно неожиданно для психиатрической клиники разбивается. Стол, шкафы, очки Елены Павловны, словно пылесосом утягивает этот космос. Я отдаю себя на произвол судьбы и отпускаю отопительную батарею. Кошмары поглотили меня.
11
Передо мной дверь. Мне все чаще мерещатся кошмары. Это все от бессонницы. Я слишком мало сплю последнее время.
Я ненароком оборачиваюсь – я стою в замкнутой комнате, отделанной кафелем. На потолке мигает люминесцентная лампа. Нет ничего, кроме двери и меня. Я касаюсь ручки – холодный металл ее угрожающе требует убираться восвояси. Но я должен. Хоть страх и гложет меня, я должен выйти отсюда и продолжить путь ради выполнения задания. Вся моя ненависть скопилась в ладони, и я резко опускаю ее вниз – практически зеркальная дверь подается, и я вхожу внутрь странного помещения.
С первого взгляда мне показалось, что это обычный вагон метро. По левую руку от меня я вижу самые обычные, не изъеденные десятками лет запустения и трагедии Катастрофы, сидения, матово поблескивающие в отсветах от пламени камина поручни. Вот именно – по правую мою руку от меня был широченный камин, разевающий свою пасть почти до потолка вагона. Прямо перед ним сидел человек.
Я оглянулся назад – там, в перспективе я увидел десятки точно таких же вагонов с такими же поручнями, сидениями, каминами и таким же мной. Разумеется, система зеркал, абсолютно точно!
Я поворачиваюсь обратно и тут же пытаюсь выхватить нож – человек, только что мирно сидящий возле камина, стоит прямо передо мной. Ножа не оказывается на привычном месте. Я один на один с ним. Один на один со своим заданием.
Какие-то знакомые черты его лица заставляют меня не бросаться на него с целью удушения. Он улыбается. Кажется, он ждал меня.
- Ты пришел убить меня, не так ли? – враг улыбается, а значит, нужно быть готовым к козырям в его рукаве.
- Больше никого я здесь не вижу, - отвечаю я, глядя ему прямо в глаза. В них видна насмешка.
- И идти больше некуда – ни огонька, ни двери, - я глянул ему через плечо. Перед камином лежит уютно разложенный ковер, а за ним, по ту сторону освещенной части вагона – тьма.
- Некуда, - соглашаюсь я.
- Ты глуп, ты чертовски глуп, - он совершает главную ошибку и поворачивается ко мне спиной. – Давай, убей же, убей меня, как убил свою жену и дочь! – эти слова останавливают меня. Я не должен поддаваться, я должен выполнить задание, но поддаваться – не должен.
- Жена и… дочь? – я копаюсь в своей голове, но решительно не могу вспомнить их лиц. Не поддавайся! Не должен!!!
- И верно, - он снова присаживается на то самое место, на котором я его застал при входе. – Ты же даже не помнишь, что у тебя были ребенок, жена, лучший друг, - он откидывается на спинку сидения, сложа руки на груди. – И сейчас ты судорожно пытаешься найти хоть какое-нибудь воспоминание, которое оправдает мою смерть, но не находишь…
- Лжешь, змея, у меня задание… - рявкнул я, но он уже отсмеялся над этой моей слабостью.
- Кто дал тебе это задание, а? Да и в чем, собственно, оно заключается?
- Я должен убить тебя, - произношу я сквозь зубы. Мой лоб покрывается холодной испариной.
- И когда ты это понял? Когда вошел сюда? – этот тип продолжает изгаляться. Не верь! Ты и я, здесь больше  никому нельзя верить! – Твой разум пытался спастись из последних сил. Катаклизм разрушил его, но он собрал себя по кусочкам, - этот человек вскакивает и начинает ходить из стороны в сторону – от камина к сидениям и обратно. – Он создал новую реальность, где любая негативная эмоция устранялась, а то, что все-таки просачивалось через барьер, легко объяснялось. Ты не помнишь врачей, санитаров, Зинаиду Петровну? – он подбегает ко мне и пристально вглядывается в мои глаза.
- Кто все эти люди? – я пытаюсь сохранять спокойствие, но этот человек почему-то вызывает во мне лишь ужас. Он обреченно махнул на меня рукой и снова принимается мерить вагон шагами – тот незаметно для меня стал намного шире, чем был. Мне все чаще мерещатся кошмары.
- Это был новый мир, в котором он предлагал тебе переждать кризис, залечить душевные раны. Но ты не захотел этого. Безумец! – патетично хватается за голову он. Это все от бессонницы. - Я слишком мало сплю последнее время, - черт, кажется, я сказал это вслух. Но нет – я точно видел по его лицу, что это сказал он. Я в панике отступаю назад. – Ага! Нашел! – он подбегает снова ко мне и сильно сжимает уже мою голову. Я пытаюсь оторвать его руки от нее, но у меня ничего не получается. Завязывается борьба – я пытаюсь проводить приемы, но враг неуловим, все они уходят в молоко. Он опрокидывает меня навзничь и придавливает всем своим телом, не отпуская мою голову. – Этот голос. Он постоянно жалуется, постоянно приказывает, постоянно произносит не твои мысли. Разум восстал против тебя! Это не я клеветал тебе на жену, это не я бросил тебя на растерзание твоему беспамятству – это он, твой разум. Как ты не можешь понять?! Ты столько времени жалел о том, что бросил меня, спасаясь ради еще не родившейся дочки, что заточил меня здесь, в чертогах своей головы!  И только сейчас я понял, что и ты – ее пленник. Нужно выбираться мой друг, нужно выбираться! – его голос эхом повис в пространстве. Он оторвал мне голову и держит сейчас на вытянутой руке. Из-за неосвещенного камином мрака появляется вертикальная полоска света, и тут же я слышу детский то ли плач, то ли смех. Я не хочу туда идти, но, бросив взгляд вниз, я снова обнаруживаю свое тело под собой. Все вокруг исчезло – в бесконечной тьме ураганом пролетали неосязаемые силуэты страшных чудовищ и зверей. Я начал их узнавать. Портал открывается все шире, а звук становится все громче. Что-то внутри, то, что осталось после падения всего остального в бездну ужаса, толкает меня туда. Я усилием воли раздвигаю и делаю проем еще шире, позволяя звуку сводить меня с ума. Яркий свет нестерпимо бьет в глаза, так что я зажмуриваюсь и прикрываю их ладонью. Она оказывается в чем-то терпком. Невзначай, еще не опустив руку и толком не оглянувшись, я кончиком языка дотрагиваюсь до нее. Это кровь.