Новый Содом - Глава 5

5

Пол, сбитый из старых, подточенных короедами досок, был усеян телами людей в грязной одежде. Мужчины, женщины и несколько детей. Между ними ходили солдаты в клепанных куртках, толкая лежащих носками ботинок. На входе стоял Бородач Дорн, облаченный в куртку того же покроя только из более толстой дубленой кожи.

— Двадцать семь человек, все мертвы, — отрапортовал бритый боец.

— Хорошо. Свалите их у входа и скажите, что каждый, кто хотя бы прикоснется к ним, будет казнен. Здесь принято, что умерших нужно закапывать в землю. Больше чем уверен, что кто-то попытается унести тела. Если таких заметят — немедленно схватить их.

Дорн, скрипя ступенями, спустился по лестнице вниз, где привязанного к стулу хозяина заведения обрабатывали кастетами двое солдат. Один из них завидев командира повернулся и выпалил:

— Он говорит, что не имел понятия о цели их собраний и не хотел ввязываться. Татуированный мужчина хорошо платил ему за это и просил не задавать вопросов.

— Врет?

— Не похоже, командир...

— Сломайте ему руки и выбейте все зубы. Потом можете отпустить.

— Уже сделано, командир! — второй солдат улыбнулся, показав результат своих трудов, и стал развязывать веревки.

Дорн сел на стул за стойкой. На тот же стул, на котором его приятель сидел два дня назад и пил дрянное здешнее пойло. Мимо него проносили к выходу обезображенных мертвецов. Во входную дверь, расталкивая товарищей несущих тело, протиснулся еще один солдат с тремя параллельными полосками шрамов на лице.

— Господин Дорн, мы поймали того, о ком вы говорили! Его скоро приведут сюда!

— Снаряжайте лошадей, повезем его в замок.

Солдат кивнул и выбежал на улицу.

***

Татуированного мужчину привезли в замок. Он не сопротивлялся, всю дорогу молчал. На его руки и ноги были одеты кандалы, изнутри усеянные острыми шипами и соединенные между собой короткой цепью, едва позволяющей двигаться. Ссадив с лошади, его долго вели по коридорам и залам, спустив в подземелья, где как и подобает большому замку находились камеры для узников. Их было немного. Чуть больше, чем комнат с орудиями для пыток. Отпустив солдат незадолго до нужной камеры, Дорн сам завел мужчину внутрь. Там уже восседал Алекс, устроившись в кресле, отлитом из меди — жутким орудием казни, которое разогревали снизу специальной жаровней. Рядом с ним ходил по каменному полу вперед-назад Шакс.

— Это тот о ком ты говорил? — спросил Дорн, обращаясь к поигрывающему на ходу кинжалом Шаксу. Парень повернул голову и сразу же кивком подтвердил это. — Алекс, я еще нужен тебе?

— Можешь идти.

Бородач развернулся и столкнулся в проеме с Линдой, одетой в легкое сетчатое платье черного и бледно-розового тонов.

— А ты здесь чего делаешь?

— Как я могу пропустить такое? Тем более ты что? Имеешь что-то против?

— Нет, конечно. Но будто других дел нет, кроме как разбираться с этим фанатиком...

— Дорн! — окликнул его Алекс. Его лицо выражало недоумение от заминки.

Линда проскочила внутрь, а Дорн ударом закрыл дверь и удалился. Девушка, порхая, обошла узника и уселась на деревянное устройство, служившее для отделения рук и ног от тела прикованного к нему человека.

— Думаю, ты знаешь меня, — начал Алекс властным тоном, глядя на мужчину, посаженного на грязный табурет. Узник кивнул. — Значит представляться не имеет смысла, но как зовут тебя?

— Имя, данное мне при рождении, больше не принадлежит мне, но вы можете называть меня Ааз.

— Хорошо, Ааз. Ты будешь отвечать на мои вопросы, и в зависимости от того, что я услышу решится твоя судьба. Но если я вообще ничего не услышу, ты поближе познакомишься с моими друзьями, — он указал на Шакса и Линду, вежливо кивнувших в ответ.

— Я отвечу на все ваши вопросы, господин, — лицо Ааза не выражало ничего, он был спокоен и сдержан, говорил четко и без запинок.

— Тем-то лучше. Ты проповедовал людям некое учение, расскажи мне о нем.

— Мы называем себя Детьми Солнца, — все также спокойно продолжил он, — и мы верим в то, что наша эпоха — время, когда людям необходимо сохранять в себе чистоту и непорочность. Если прожить жизнь не совершая ничего злого или постыдного, то после смерти Бог-Солнце примет нас в своем мире, где нет насилия, страданий и боли.

— Что же для вас является злым или постыдным?

— Самолюбование, похоть, злость и убийство, зависть, алчность и уныние. Любые проявления противоречащие природе человека.

— Значит мы для вас, олицетворения всего того, что вы избегаете? И судя по твоим словам, даже не люди? Так ведь говорил твой черноволосый приятель?

— В каком-то роде так и есть, — ни одна мышца на лице Ааза не дрогнула, даже после упоминания его последователя, найденного следующим утром с перерезанной глоткой. — Наша жизнь должна быть посвящена служению Богу и в ней нет времени на ублажение плоти. Наше время здесь слишком коротко.

— Я вижу, что все это не плод твоих досужих размышлений. Откуда ты этого набрался?

— Эта вера уходит корнями далеко в древность. Мы мало что знаем о том, какой она была раньше, так как история передается из уст в уста. Учил меня один старик. Он жил далеко отсюда и отправил меня проповедовать в этот город, сказав, что многие здесь захотят услышать истину.

— Как давно ты приехал в мой город? И сколько людей ты уже обратил в свою веру?

— Я здесь около пяти месяцев. На второй вопрос ответить не смогу даже под пыткой, ибо все общины здесь обособленны и почти не контактируют друг с другом. Многие из тех, кого вы убили в баре, пришли туда в первый раз. Та комната не позволяла зайти всем желающим, поэтому мы использовали знаки, показывающие можно ли попасть в тот или иной день на проповедь.

— Что собой представляет ваш бог?

— Творец всего сущего, небесный хозяин, чей лик само Солнце. Он воплощение добра и сострадания. Но он отвернулся от нас, из-за того, что все мы погрязли в пороках. Мы верим, что сможем заслужить его прощение и обрести спасение.

— И при этом ты знал, что в моем городе запрещена любая вера в любых богов с того момента как я воцарился здесь?

— Да, знал. Еще до того как пришел сюда, но я был убежден, что делаю благое дело и был готов пожертвовать собой.

— Мне нравится твоя открытость, но почему ты так охотно делишься такими деталями? Разве я внушаю тебе доверие?

— Нет, но мне было предначертано оказаться пред взором того, кто убил зверя, так мне пророчил тот старик. Также он сказал, чтобы я поведал тебе обо всем, что ты захочешь знать, ибо распространение нашей веры уже не остановить и Солнце скоро вновь воссияет над всей землей.

— Занятно... То есть, если я убью тебя, то ты будешь в каком-то роде мучеником. Хотя какая мне разница. Но я скажу тебе, что ваша вера глупа, как и вы сами, — Алекс с этими словами встал с кресла и принялся расхаживать по комнате, не прекращая говорить, — никаких богов нет и не может быть. Наш мир слишком хорошо устроен для них, все на своих местах, а появление какого либо высшего разума, сразу перетасует всю колоду. Даже присутствие таких сил как магия или оружие поражающие издалека уже переворачивает все вверх дном. Вы страдаете, там внизу, среди руин и нечистот. Вы думаете, это мы во всем виноваты, но нет. Мы к вашим страданиям не имеем никакого отношения. Мы трое, да и не только мы, многие из тех, кто живет при моем дворе и пьет мое вино, жили в тех же трущобах. Я обгладывал человеческие кости недоеденные собаками, когда был ребенком, но я выжил. Я поднялся на ноги и нашел свой путь, посмотри где я сейчас? Вы злитесь на нас, ненавидите, но за этим вы скрываете свою слабость, видя как мы забываемся в оргиях и утопаем в роскоши. Вы завидуете нам, тем самым нарушая свои же заповеди. Вы думаете, что после смерти попадете в лучший мир? Поверь, я видел многих людей которые верили в подобный бред. Любой из вас, оказавшись на моем месте или на месте любого моего вассала, так же наслаждался бы каждой секундой своей жизни, потому что потом будет пустота, Вечное Ничто, как его не назови. И если жизнь дана нам не для наслаждений, то для чего же? Слушать бредни таких как ты? Думаю нет. Если бы у существования и был смысл, он точно не заключался в какой бы то ни было вере.

Алекс улыбнулся глядя на неподвижное лицо Ааза. Достав черный блестящий портсигар, правитель закурил. Он предложил узнику сигарету, но тот отказался.

— Глупо. Тебя ждет достаточно мучительная смерть, я бы на твоем месте воспользовался щедростью. Кстати говоря, за это вы тоже меня ненавидите. Я способен распорядиться твоей жизнью. Оставить ее или забрать, когда мне заблагорассудится. У тебя такой власти нет, и ты знаешь почему! Я сильнее тебя, я превосхожу тебя во всем, а ты слаб! Любое потрясение ломает тебя, в то время как я становлюсь сильнее. Ты не боишься меня и того, что я с тобой сделаю. Это похвально. Но ты слаб, потому что ищешь свое спасение, оправдание своей жизни в ВЕРЕ, ибо ты не в силах смириться с пустотой бытия. Ну что же, каждому по делам его... Шакс, отведи его в камеру. Скажи, чтобы его не кормили, давали только воду.

Шакс подошел к пленнику и поднял его на ноги.

— Ты все рассказал добровольно, поэтому твоя смерть немного отсрочится, дав тебе достаточно времени на молитвы своему БОГУ.

Ааз не промолвил ни слова, было видно, что слова Алекса никак на него не подействовали, а лишь укрепили ту странную веру, что гнездилась в его груди. И когда его подняли и вели, он был преисполнен духовного сосредоточения. Было слышно, как в коридоре заскрипел дверной замок, звон ключей, мужчину бросили в тесную камеру и захлопнули ее на засов, чтобы открыть через неделю-другую. Или может и позже, когда его дух ослабнет, а тело перестанет бороться и само прыгнет в объятия смерти.

Шакс вернулся в комнату. Алекс курил, глядя в покрытый гарью потолок. Линда все также сидела на деревянном коробе, скрестив ноги и оперевшись на свои худые и гладкие руки. Томно вздохнув, она вымолвила.

— А с другой стороны, жаль, что он сам все рассказал, думала, можно будет поразвлечься.

— По-моему для тебя это не проблема, Линда, — ответил Шакс. — Тебе в любой момент стоит лишь щелкнуть пальцами, чтобы тебе привели мужчину любой комплекции, возраста, даже цвета глаз, развлекайся сколько угодно.

— Ты же должен меня понимать! Тебе ведь не нравится, когда тебе просто так дают деньги. Куда как интереснее ночью вспороть чей-нибудь кошель и скрыться в темноте. Тут тоже самое. Гораздо приятнее пытать человека, который это заслужил. Он страдает иначе!

— Раз уж мы завели разговор о страданиях, следуя твоей логике, Алекс, разве повинен в своих страданиях человек, попавший в руки к твой сестре, а? Когда она мучает его в целях удовлетворения своих прихоти, разве он в этом виноват?
Правитель открыл было рот, чтобы ответить, но Линда, соскочив на каменный пол, перебила его. Она смотрела прямо в глаза Шаксу и во взгляде ее читались азарт и похоть.

— Среди моих наложников есть и такие, кто получают наивысшие удовольствие, когда их режут, стегают кнутом и даже жгут железом. Если хочешь, можешь прийти и позабавиться с ними. Но ответь сам, почему же они могут получать от этого экстаз, а другие люди нет?

— Ты же ведь знаешь, утехи плоти меня мало интересуют еще с детства. Касательно вопроса, если ставить его так, думаю, люди сами себя обрекают на мучения, в глупости своей не осознавая, что удовольствия повсюду и во всем?

— Ты почти угадал ход моих мыслей, — Линда рассмеялась и, слегка толкнув его своим плечиком, вышла в коридор.

Алекс тоже встал и улыбаясь последовал к выходу. Следом за ним вышел и Шакс. Они шли молча, каждый думал о чем-то своем. Выйдя из подземелья в небольшой внутренний дворик, они разошлись в разные крылья замка.


Рецензии