Первая глава. Альма-матер

                Глава первая
                Альма-Матер
Вот и пролетели незаметно три года моей срочной службы в Советской армии. А где и как начиналась эта служба-это отдельная история с забавными и невероятными приключениями, без которых не обходится ни одна служба солдата-срочника, зато заканчивал я её на Европейском севере нашей страны Калининградской области в ракетных войсках стратегического назначения. Лично я никаких ракет никуда не запускал, хотя частенько приходилось находиться в бункере всего в десяти метрах от пульта управления запуска ракет, а потому знал куда и против кого они нацелены, но без медицины, должен вам доложить, в этом деле, как и во всей нашей советской армии, не обойтись. Это уж точно. Это говорю я, гвардии старшина медицинской службы Слава Доронин, пройдя через все тяготы и лишения воинской службы, отслужив от рядового до старшины в качестве фельдшера в батальонном медицинском пункте почти всё это время, и знает о чем говорит не понаслышке. Служить мне оставалось совсем ничего, а потому и настроение соответствующее, тем более что  в начале сентября уже вышел приказ Министра обороны об увольнении из армии ребят моего призыва. Все в армии знали, что Министр подписывал такой приказ каждый год накануне своего дня рождения в надежде что все те, кого он непосредственно коснётся, выпьют добрую чарку вина за его здоровье. Ну что ж, хозяин барин, и каждому своё. Настроение у меня уже «дембельское» как и полагается «служивому» под конец службы. Частенько бывало так, что сижу я в своём небольшом кабинете, из окон которого куда ни глянь просматривается одна и та же невзрачная и привычная донельзя картина; зелёные деревянные одноэтажные казармы, стоящие в ряд, и лес преимущественно из хвои, а над нами, когда как; то небо бескрайнее чистое и синее ненадолго задержится, то тучи тёмные грозовые и дождевые, тоску нагоняющие, вихрем пролетят. Бывало, стоишь у распахнутого настежь окна в такую грозу с задумчивым взглядом, обращенным в бескрайнее небо, и невольно представляешь себя в роли полковника Исаева-Штирлица, находящегося вдали от родных мест, тоскующего по Родине, с его песней: «Ты, гроза, напои меня допьяна, но не до смерти... Вот опять, как в последний раз, я всё гляжу куда-то в небо...». Эта трогательная мелодия из фильма «Семнадцать мгновений весны» навязчиво не выходила у меня из головы всякий раз, когда представлял бойца невидимого фронта где-то там за кордоном.  Прослужить все три года в лесу в пятнадцати километрах от города Н-ска что в сотни километрах от Калининграда, не так просто. Можно и одичать в лучшем случае. Хорошо, что иногда  отпускали в увольнение, иначе с ума можно было сойти. Слава богу, всё уже это для меня позади и «крыша» не съехала. Пришло время серьёзно призадуматься. А что же дальше, как жить и чем заняться на гражданке после «дембеля»? Может остаться на «сверхсрочную» и ни о чем больше не думать, дослужиться до прапорщика и оставаться им до самой пенсии? Или демобилизоваться и всю жизнь работать на «скорой» в родном городишке на Донбассе у самого синего моря. А может, как раньше до армии податься в деревню на ФАП? Нет, это не для меня, не в моём характере. Это равносильно самозаточению или добровольной ссылке. Кто-то из мудрых людей сказал: «Кто не идёт вперёд, тот идёт назад. Стоячего положения нет». А деревня для меня равносильно, что сделать два шага назад. Состояние неопределённости в принципе не для меня. Это не жизнь, а существование.  Я ведь из тех, кому покой только снится.  Значит, только вперёд! А может, несмотря на все мои материальные трудности, я же привык  к самостоятельности с детства и, ни на кого не надеясь, принимать ответственные решения в одиночку,  всё же рискнуть и продолжить своё образование? Всё же «ученье-свет, а не ученье-тьма». С этим уж точно не поспоришь. После школы родители на меня никак не влияли,  в мои дела не вникали и не вмешивались и на психику не давили. Так что в какой-то степени я должен сказать им за это отдельное «спасибо».  Свой вектор по жизни я выбирал самостоятельно и претензий к ним не имею. И это неплохо для настоящих парней. А может, мне вообще уйти из медицины, поскольку в ней нет заочного образования, и поступить хотя бы на юридический факультет; дёшево, просто и перспективно. Правда жизни такова, что какой-то посредственный и ушлый юрист из конторы за свой труд получает намного больше, чем даже хороший и известный врач, а это уже признак того, как государство на самом деле заботится о здоровье нации, и что на самом деле значат его популистские лозунги; «здоровье нации - прежде всего». К тому же с экзаменами там полегче, не то, что в медицинском вузе. Опять-таки хочешь очное, а хочешь заочное образование и за более короткие сроки. Проучился как бы от нечего делать заочно три-четыре года и пожалуйте в адвокаты или даже в судьи. Как ни смотри, со всех сторон выгодно и заманчиво. Получил диплом юриста и бегом вдогонку за какой-то партией в политику пристроиться, а то податься в народные избранники за иммунитетом на все случаи жизни как у С.Есенина: «задрав штаны, бежать за комсомолом», мало ли в каких переделках можно оказаться в такой непростой и непредсказуемой жизни. Потому туда все  и рвутся. Но опять-таки это не моё. Это больше годится для карьеристов. И вообще должен сказать, грязное это дело политика. Наперёд предвижу, одна скука для меня. Невелика мудрость морочить людям мозги, перетасовывая  законы, словно карты в «подкидного» как тебе  выгодно, будто играя в «дурачка». Что судья в половине случаев выносит несправедливый приговор по только ему известным мотивам, что продажный адвокат за «кругленькую» сумму с пеной у рта пытается «отмазать» от правосудия убийцу уголовника - рецидивиста, манипулируя У.П. К.  Р.Ф. или любой другой страны, хорошо понимая,  что его место в тюрьме. А где же его гражданская совесть как юриста, получившего бесплатно высшее образование в этой стране? Куда же вдруг подевался гражданский патриотизм? Или теперь в стране Советов деньги решают всё? А судья, у которого изо дня в день одно и тоже; «Именем Российской Федерации..., на основании обвинительного заключения...., руководствуясь пунктам а,б,д..., части второй..., статьи 105 УК, и по совокупности совершённых преступлений, путём частичного сложения, суд постановляет: признать виновным и подвергнуть высшей мере наказания через электрический стул». Всё же напрасно у нас отменена смертная казнь. Если где-то в Европе, в той же Швейцарии, это и имеет смысл, то к славянам это никак не относится. Что заработал, то и получи. А не так как в хитроумной цитате: «Казнить нельзя, помиловать», где всё зависит от какой-то запятой. Можно ведь и «казнить, нельзя помиловать».  Нет, миловать или казнить,  тоже не для меня. Все эти хитроумные юридические загогулины мне ни к чему, обойдусь как-нибудь без них. Вот поступить  в  Военно-медицинскую Академию в Ленинграде для меня было бы лучшим  вариантом, тем более что к дисциплине мне не привыкать, и мне даже это импонирует. Да говорят и военная форма офицера мне идёт. Чего только одни хромовые сапоги стоят, почти как у «Адъютанта его Превосходительства». Все три года в армии мечтал о таких сапогах, а носить пришлось кирзовые. К тому же в медицинской Академии сразу разрешились бы все мои проблемы в материальном плане, в плане независимости и в плане жилья, да и наконец  престижно в глазах девушек, военврач всё-таки, а не сантехник из ЖКО сельского района. Правда, первые два года придётся жить на казарменном положении как в армии. Но меня это не пугало бы. К этому за три года привык в армии. Ради поставленной цели можно пожертвовать некой свободой. Зато  никаких тебе забот, только учись, и  по возможности хорошо. Но, увы, об этом можно только помечтать где-нибудь наедине. Я-то знаю, что в  академию направляют по разнарядкам через военкоматы или берут офицеров советской  армии, находящихся на службе. Если  бы в своё  время  меня  направили туда вместо срочной службы, тогда не жалко  отслужить Родине все двадцать пять и сколько дальше потребуется лет. Но кто об этом думает там  наверху в штабах при генеральских погонах. После «срочной», когда  уже  знаешь, что представляет собой  армия и её медицина, уже не очень-то хочется там снова оказаться. Так можно прожить всю молодую и зрелую жизнь в лесу, не заметив, что так  и недолго одичать или свихнуться на старости лет в полном одиночестве, хоть и при погонах. И что важнее, спрашивается? Погоны или здоровье? Конечно, любой скажет: лучше быть здоровым и без погон, чем в погонах, но числиться постоянным клиентом больницы Кащенко. Так что по любому выходит, товарищ старшина медицинской службы, что альтернативы медицине у «тебя» нет. Стало быть, только в «медицинский»! Как говорится, решение окончательное и обжалованию не подлежит. Как любил повторять Никита Хрущёв на  последнем для него  Съезде партии, «наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!». Можно сказать, половина проблемы прояснилась. Что же дальше? Если с Вузом, наконец, в принципе определился, возникает вопрос куда ехать поступать. На малую родину всегда тянет, особенно после трёх лет армии, и тем более, если там когда-то была любимая девушка. Как говорил любимый поэт; «И дым Отечества нам сладок и приятен». Поближе от родных мест, конечно, Донецк. Там есть неплохой мединститут. Мои друзья по школе  Игорь  и Юрка в своё время  пытались туда поступить, но не прошли по конкурсу. «Куда уж мне с ними  равняться,- думал я. - У одного мать врачиха, у другого-сёстры врачи». Нет сомнений, что со второго захода  при таких связях они обязательно «проскочат». У меня в этом плане никого и никаких перспектив. Да мне и рассчитывать особенно не на кого, привык все проблемы решать самостоятельно, преодолев один барьер, готовиться к преодолению другого как  спортсмен по виду спорта «бег с барьерами». Мои родители далеки от медицины и никогда не приветствовали мой выбор стать медиком, потому что, как они правильно заметили, у них, у медиков, самая низкая, а стало быть, и позорная зарплата по стране. Да и уважения к врачам уже не то, что раньше. Вот в Чеховские времена совсем другое дело, а сейчас разве что в деревне бабушки в пояс кланяются доктору при встрече. Это, конечно, верно, поскольку грани между городом и деревней сводятся на нет буквально на глазах.. Таковы реалии современной жизни, всё меняется с космической скоростью. Но я ведь поступал в медучилище не из-за денег, я же понимал, что хороший токарь получает намного больше, чем фельдшер в деревне на ФАПЕ, работая круглосуточно за копейки. У токаря разрядника и тринадцатая зарплата, и премии, и прогрессивки за перевыполнение плана, и  ничего подобного у фельдшера на селе. Так что, наверно, было что-то другое, может даже призвание, о котором даже не подозревал, когда поступал в училище. Бывают же такие скрытые резервы и таланты. Я также понимал, что чем дальше от центра, от столицы, тем в вузах больше несправедливости при  поступлении. Без блата, например, в Донецке, делать нечего, а мне тем более; без блата,  без денег, без жилья. Это однозначно. Такая сомнительная недобрая «слава» об этом институте хорошо известна даже за пределами Донецкой области. Все знали, что половину студентов этого института как и среди преподавателей составляли лица еврейской национальности или студенты богатых и влиятельных родителей. О какой справедливости здесь можно говорить? Ехать  в Москву ещё  страшнее. На приезжего там смотрят  как на чужого, как на «букашку». Об этом я и задумался, когда в кабинет вошел мой непосредственный начальник лейтенант медслужбы Кравцов Виктор Павлович. Я встал из-за своего рабочего стола и мы тепло по-товарищески поприветствовали друг друга рукопожатием после вчерашнего его выходного, не придерживаясь уставных отношений. У нас с ним сложились добрые служебные отношения с первых дней появления его в части, несмотря на небольшую разницу в возрасте и воинские различия. Мы-то между собой хорошо понимали; он хоть и лейтенант, но ещё «салага», я хоть всего старшина  медслужбы, зато уже «старик». А это дорогого стоит. Это равносильно, что ему до генерала никогда не дослужиться за все двадцать пять лет, а я дослужился до максимума за три года, что дальше уже некуда. В армии это священно и никем не подвергается сомнению, а потому такие традиции чтут и на суше, и на море, и в воздухе.
-Вячеслав  Михайлович, - по-дружески обращается шеф ко мне. - О чем мысли у «дембилей»?
- А что вы меня, товарищ лейтенант, всё  по имени  да по отчеству. Мне  как-то неудобно. Вы по возрасту и по уставу... по  отношению... Какие могут быть мысли, товарищ лейтенант? Каламбур в башке, конечно... Думаю, как дальше устраивать гражданский быт после армии, чем заняться на гражданке.
-И как? Небось, девушка заждалась, - пытается подбодрить меня лейтенант, которому в институте, кажется, было не до девок,  и тоже, похоже, не женат, судя по отсутствию обручального кольца на пальце.
- Какая там девушка, товарищ лейтенант? Была одна, да к «другому»  уплыла. Такова «селяви», -констатировал я с некой грустью,  и соответствующим  кислым выражением на своей физиономии.
-Не стоит огорчаться,- продолжал лейтенант.- Вы еще молодой, всё у вас впереди. Через месяц  вы забудете и про устав, и про армию. А мне по этому уставу  жить всю жизнь до самой  пенсии. Это мой выбор. И с этим я уже смирился. Так что у вас большие преимущества передо мной. Собственно, я вот по какому поводу к вам, Вячеслав.
-Слушаю вас, товарищ лейтенант,- ответил я, как положено по уставу.
-Подходит к концу ваша служба... Для вас это, конечно, здорово, а у нас двоякое чувство к этому.  Честно говоря, хотелось просить вас остаться служить на «сверхсрочную». Лучшего фельдшера нам не найти во всём полку. Так считает и старший врач полка майор Переверзев. Работать с вами одно удовольствие и, главное, надёжно. Но я бы был невежей и покривил душой, если б не  понимал, что это не ваш  потолок. Вам суждено намного большее на гражданке. Вы неплохо ориентируетесь в нашей сфере. Соображаете в медицине больше, чем остальные, я бы сказал на уровне врача. Вы человек идейный и, наконец, у вас большие организаторские способности, которых нельзя не видеть. Это  далеко не каждому дано. Это заложено в генах. Мне почему-то кажется, что до медицинского  вы успели окончить суворовское училище.
-Не скрою, была такая мечта,- признался я, раз он со мной так откровенно.   
-Поверьте мне, девчонки подождут,- продолжал лейтенант.- Вам бы  продолжить  образование, поступить в  институт. Вот что я хотел вам сказать, если говорить совсем откровенно.




- Вроде той знакомой песни про лётчиков: «Первым делом, первым делом самолёты, ну а девушки, а девушки потом», - попытался я поддержать разговор, переводя всё в шутку.
-Вот именно. У вас, оказывается, и с юмором всё в порядке. Чего  вам  и желаю в дальнейшем. Не сомневаюсь, что через  несколько лет после института вы добьётесь таких успехов  на избранном  поприще, что  о каком - то лейтенанте Кравцове  из БМП даже не вспомните. Вам нужен трамплин, от которого можно оттолкнуться. Институт и будет тем трамплином для вас. Я нисколько  не сомневаюсь, что мы ещё услышим о вас как о личности.  Я тут принёс журнал «Здоровье», на досуге почитайте. Может что-нибудь интересное  найдёте для себя.  А то я вижу вы здесь совсем одичаете без информации.
-Вы абсолютно правы, товарищ лейтенант. Если без пищи можно прожить и пятьдесят дней, то без информации и сна  не больше десяти дней. Помните матроса Зиганшина, который то ли сапоги, то ли гармошку съел, чтобы с голоду не умереть, оказавшись в открытом бескрайнем океане?
-Конечно, помню, - соглашается молодой лейтенант.- Я тогда в школе учился. Об этой отважной четвёрке тогда много писали и было много разговоров.


Беседу прервал   звонок телефонного аппарата, который был прикреплён прямо к стене рядом с рабочим столом врача. Шеф  неторопливо  взял трубку.
-Начальник БМП лейтенант Кравцов у аппарата. Так точно!… Слушаюсь, товарищ майор! Сейчас буду, товарищ майор... Есть...-Вы теперь понимаете, - обращается он ко мне, -какой вы  счастливчик. А мне  вот так, - показал лейтенант на телефон,- ещё  двадцать пять лет козырять. Вызывает начальник штаба. После договорим...
 Он быстро уходит. Я  беру в руки журнал. Он прошлогодний, но выглядит как свежий. Лучше бы он принёс последний за этот год. За новостями в медицине надо следить вовремя, а не черпать знания из страниц старого журнала, как единственного источника научной информации. На титульной обложке журнала помещена фотография в цветном изображении, на которой в просторной современной  аудитории сидят  студенты в белых халатах на лекции академика В. Х. Василенко, которым сказочно повезло обучаться в таком знаменитом в Первом  Московском медицинском институте. Конечно, это же Москва, там всё должно выглядеть образцово-показательно. Даже студенческая аудитория больше современный кинозал напоминает, судя по фотографии. Зачем лейтенант  подкинул его мне, да ещё прошлогодний? Неужели не нашлось, чего-нибудь поновей? Снова  забыл  напомнить  шефу, чтобы написал мне характеристику-рекомендацию для поступления в институт, так на всякий случай. А вдруг подвернётся  такой случай и надумаю поступать. Только когда это будет, и будет ли. Ладно в другой раз обязательно напомню, время ещё есть. Надо уважить лейтенанта и посмотреть журнал. Может, и в самом деле найду что-то интересное для себя в плане лечения и профилактики эпидермофитии или пневмонии применительно к армейским условиям. А  в нём целые страницы, посвященные 200-летнему юбилею Первого Московского медицинского института им. И. Сеченова, который широко отмечался всей медицинской общественностью страны ещё в 1965 году, то есть всего год назад. В журнале много цветных фотографий, в том числе момент вручения институту ещё одного Ордена, Ордена Трудового Красного Знамени в Большом Кремлёвском Дворце  Съездов. Не каждый элитный московский институт отмечает свой юбилей в Кремлёвском дворце. Из фотографий видно, как в президиуме торжественного собрания собралось Политбюро в полном составе во главе с Л. Брежневым, почти все основные министры правительства СССР. Такое редко бывает в стране. И всё это иллюстрируется цветными фотографиями.
Большая  Пироговская, аллея жизни... Кто из москвичей не знает  этих мест у Новодевичьего, где находится 1-й МОЛМИ им. И. Сеченова.  Какие только выдающиеся имена представляют этот институт. Это, конечно, Б.Петровский, Е.Тареев, В.Василенко, П.Анохин, В.Кованов, Д.Жданов. Все они академики, почти все герои соцтруда. Тогда я только по-хорошему завидовал  студентам с фотографий  в журнале «Здоровье». Нетрудно  предположить чьи дети в нём  учатся; конечно, избалованные маменькины сыночки, генеральские отпрыски да школьные медалисты. Куда мне с ними  тягаться? Мне бы что-нибудь  попроще и подальше от столицы. Почему-то вспомнилась история молодого и амбициозного Михайло  Ломоносова. Он не задумывался чьи дети  учатся в Московских вузах. В буквальном смысле пришел, поступил, победил и доказал, что и в Холмогорах тоже  рождаются свои гении. В те далёкие   времена в 1755 году по инициативе М. Ломоносова и графа Шувалова императрицей Елизаветой Петровной был издан Указ об учреждении Московского государственного Университета с медицинским факультетом, который открылся лишь только через десять лет после трёх других факультетов МГУ, и на первом его курсе училось всего девять студентов. Первый московский медицинский  был тогда  факультетом МГУ. Но это же  сам уникум, самородок М. Ломоносов! А тут какой-то демобилизованный  старшина после медицинского училища. И всё-таки после долгих мучительных раздумий я принял окончательное и единственное  решение. Если куда ехать, то только в Москву как  Чеховские «Три сестры». Если  тот же М.  Ломоносов  добрался до Москвы  на своих двоих или, как у нас говорят, «одиннадцатым номером» из какого-то Архангельска, черт знает где это на карте, то доехать поездом, и тем более «скорым»,  мне не  составит особого труда. Погибать, так достойно с музыкой, провалиться  на экзаменах, так в столице нашей  необъятной Родины. Хоть будет о чем  рассказать  своим детям, если,  конечно, они  у меня будут когда-нибудь. К тому же  кое-что  из истории  этого  института я уже знал раньше. Для  будущего  абитуриента  это не  помешает, а может быть зачтётся на каком-то этапе учебы. С 1961 года  по  центральному  телевидению начиналась   молодёжная программа  КВН- клуб весёлых и находчивых, любимейшая  телепередача молодёжи и студенчества той поры. Я тогда учился в медучилище, но всегда болел за команду КВН  1-го МОЛМИ, как будто чувствовал, что когда-нибудь стану его студентом. Одним из  родоначальников КВН  в нашей стране  был аспирант Первого МОЛМИ, руководитель студенческого театра «Наш дом» при МГУ Альберт  Аксельрод. Вместе с молодой и амбициозной комсомолкой в прошлом, а тогда известной телеведущей Светланой Жильцовой, они были первыми телеведущими КВН. Конечно, КВН - детище А. Аксельрода, и он любил эту программу. Для него это было больше, чем хобби.  Но в то время политика партии в лице председателя Госкомитета по радио и телевидению Сергея Лапина была направлена на вытеснение из этой сферы лиц «определённой»  неугодной национальности. По его мнению эта массовая идеологическая структура как телевидение слишком была заполонена людьми еврейской национальности. Куда ни посмотришь, кругом одни евреи: Мулерманы, Кобзоны, Райкины, Аксельроды, Герды и Гафты, и другие «маны». И это с точки зрения партии недопустимо, чтобы идеологией в стране занимались такие не очень надёжные люди, которые только и поглядывают в сторону Израиля или за океан как бы туда смыться.  В связи с этим А. Аксельрод, которого притесняли на каждом шагу, как и многие другие, вынужден был уйти с экранов телевизоров. Потом, через некоторое время, он вплотную занялся основной своей профессией- анестезиолога, даже написал кандидатскую диссертацию. Одним словом, отрабатывал свой диплом врача, а новым ведущим стал совсем ещё молодой амбициозный, никому неизвестный кроме своих  родителей, коммуникабельной внешности студент института железнодорожного транспорта Саша  Масляков  всё  с той же  Светланой  Жильцовой. Они так гармонично смотрелись на экране, что многие телезрители, несмотря на их разницу в возрасте,  считали  эту  сладкую  парочку не только  просто ведущими КВН. Нужно  сказать, что  из того  студенческого  клуба  «наш дом» при МГУ вышли потом  известные актёры и писатели такие как;  Марк Захаров, Семён Фарада, Леонид  Ермольник, Григорий Горин и, примкнувший  к ним чуть позднее, Аркадий Арканов. Почти все они впоследствии имели прямое отношение к театру  Ленинского  комсомола. Г. Горин и А. Арканов  в своё время окончили   Первый  МОЛМИ. Оба в жизни не состоялись как врачи, но стали популярными литературными деятелями и телеведущими юмористических программ. Что потеряла  медицина в их лице, ещё большой вопрос. А вот литература советского периода, наверняка, приобрела талантливых  персон с большим  чувством юмора. Кроме того, они проявили себя в роли популярных телеведущих юмористических программ, для чего им пришлось сменить фамилии на более  толерантные для слуха, и прежде всего для того же «страшного» Лапина.  Иметь литературный псевдоним, слава богу, никому не возбранялось. Так что их знала вся страна и, видать по всему, своего они добились. Наиболее популярной  командой  КВН была  команда  1-го МОЛМИ им. Сеченова, неизменным капитаном которой был Мотя Левинтон. Мотя  отличался от других капитанов команд  ни только  своей  внушительной комплекцией, но, что гораздо важнее, большим  личным  обаянием и большим чувством юмора. Эти качества сразу заметил  известный кинорежиссер  М. Роом, у которого  Мотя  впоследствии  снимался  в кино. Мне особо  запомнилось одно из последних выступлений этой команды вместе с Юрием  Левитаном, когда  они, Юрий Левитан  и  Мотя Левинтон, перебросились шутками,  и Мотя завершил словесную дуэль крылатыми словами: «начинает Левитан, продолжает Левинтон». Тогда всё строилось на импровизации, без домашних заготовок, и было тем интересней. У экранов собиралась вся страна. Многие были уверены, что в такие вечера наша доблестная советская милиция отдыхала, потому что преступность в стране сходила на «нет».  Выступление команды Первого Московского  мединститута всегда  заканчивалось  исполнением институтского гимна, автором  которого  был тот же   Мотя; «Пускай  сегодня мы ещё студенты, а завтра -настоящие врачи». Эти слова из гимна знали все студенты института. Если бы на вступительных экзаменах проводилось собеседование  на тему: «знаешь  ли ты  институт, в котором собираешься учиться?», чтобы  избежать  случайных  студентов, а потом  и случайных «посредственных» врачей, и это было бы правильно, я  бы наверно  смог составить  конкуренцию  столичным абитуриентам. Во всяком случае так мне казалось. К сожалению, такой практике проведения тестирования   абитуриенты не подвергаются и мне это никогда  не зачтётся. Может, это дело будущего?
 Однако, как бы я тут не рассуждал и не придавался буйным фантазиям, даже  в сентябре после «дембеля»  куда-то поступать  уже поздно, если только на «заочно» и в другой вуз. И  почему  у министра обороны  день рождения  не в июле или ещё лучше бы в мае? Тогда и приказ об увольнении был бы летом. В общем,  год потерян как ни крути, и его нужно как-то прожить. Осенью 1966 года демобилизовался и стал трудиться,  как и  предполагал,   в родном  городе  Жданове на «скорой». Из  старых друзей уже никого не осталось, все переженились, а  новыми ещё не обзавёлся. А без друзей всегда чего-то не хватает в жизни, и ощущение такое будто в невесомости. Надо было привыкать к другой жизни, внутренне перестроиться и организоваться в самое короткое время. Свободное время зря я не терял. Одновременно,  при каком-то недавно открывшимся в городе политехническом вечернем вузе, посещал подготовительные курсы, так как  за три долгих  года  в армии   всё, что когда-то знал, напрочь  позабыл. Так что скучать не  приходилось, хоть  настоящих друзей за это время так и не приобрёл. Может это и к лучшему. А то друзья потянули бы меня по злачным местам и в сомнительные компании, да не дай бог случайно по глупости женюсь, тогда точно было бы мне не до подготовительных курсов, и уж конечно не до высшего образования.
 Обычно ребята после армии обзаводятся семьями, а у меня даже на примете из девушек никого не было, да, откровенно говоря, и не думал о них. Была у меня одна девушка до армии, да не дождалась, вышла замуж за другого парня. Ну что поделать, так бывает. Может не любила. А может, это и к лучшему. Это главное, но не единственное препятствие на пути к учебе в институте и его надо преодолеть. Так что одно препятствие, можно сказать, я уже успешно преодолел. Зима и весна со своими капризами и огорчениями  промелькнули  как один затянувшийся зимний  месяц. Весну я ждал с нетерпением и долго, напевая известную песенку Николая Рыбникова; «Когда весна придёт, не знаю. Пройдут дожди, пройдут снега ...». И вот, наконец, прошли снега, затем дожди, и  пробил час. Мне словно спортсмену дали команду: «На старт! Внимание! Марш!». В  июле, накопив немного знаний и  ещё меньше денег, я  приехал  в Москву  на Курский вокзал в надежде наудачу и круто изменить свою жизнь. В Москве я впервые, а потому всему удивлялся и всё больше сомневался правильно ли поступил, что рискнул приехать в столицу. После провинции Москва словно другая планета, всё поражало и настораживало. Но отступать  было уже поздно да и некуда. Так как я приехал во второй половине дня  и идти  уже некуда  а в институт  поздно, то остановился  на вокзале.  Людей  там полно, никому  ни до кого  дела  нет, каждый  занят своим. Сиди себе хоть всю ночь. Ночью даже  удалось немного поспать в положении сидя с прижатым между ногами чемоданом. Сдать чемодан в камеру хранения не рискнул, психология провинциала доминировала. Как же так, вещи не при мне а не пойми где да под сомнительным замком. Много жулья на вокзалах «шастает», сковырнуть автоматическую камеру хранения для них пустяковое дело, особенно для «медвежатников», о которых я начитался в художественной литературе майора Пронина в своё время. А вдруг эту камеру с чемоданом я сам потом не открою, и что делать? Надеяться на эту технику всегда рискованно. Что поделать, психология провинциала. Иногда  наведывалась привокзальная милиция, проверяла  документы, проездные билеты и не разрешала  спать. Утром после  восьми  спустился в метро. В Москве все начинают трудиться с девяти часов утра в отличие от провинции. Для приезжего провинциала это сущий ад и испытание на прочность. Спустился я в «подземку», а там как в муравейнике. Все куда-то торопятся. Поезда справа и слева от меня, одни убывают, другие прибывают. Столько шума от них, голова кругом идёт. Куда мне бедному податься не знаю, и спросить не у кого. Да  ещё этот чемодан меня сковывает по «рукам и ногам» и всё  больше бьёт по ногам. Только и думаешь, когда наконец избавлюсь от него. И как только терпят приезжие женщины, у которых не только обе руки заняты чемоданами, но и мешок на спине. Куда только смотрят их мужья, отправляя их в далёкую и негостеприимную Москву. Зато красота неописуемая на станциях, и в Третьяковку не ходи, особенно станция «Площадь революции», где одни бронзовые фигуры матросов и солдат революции. «Подземка» произвела на меня неописуемое впечатление, словно я побывал в эрмитаже в Ленинграде. Жаль, что мне сейчас не до этой красоты. Мне бы на Моховую попасть, а в Третьяковку как-нибудь потом. Приблизительно так думают многие москвичи, откладывая всё на потом.  В общем, с трудом добрался до Моховой, которая в двух шагах от Красной площади. Там в анатомическом корпусе находилась приёмная комиссия 1-го медицинского института. Абитуриентов там  видимо-невидимо, многие с  родителями. Одни уже сдали документы и счастливыми  покидали красное здание анатомического корпуса, другим только предстоит это сделать. Атмосфера необъяснимой эйфории, волнений точно  не избежать, их даже чересчур. Волновался,  конечно, и я. Ещё бы мне не волноваться с моими-то провинциальными армейскими знаниями и в моём-то положении. А с другой стороны, я был уже настроен, психологически подготовлен, что запросто могу оказаться за «бортом».  Не слишком  ли я переоценил свои возможности, приехав в столицу?  Столичным медалистам в этом плане беспокоиться нечего, им то что, гоголем ходят с уверенными и гордо поднятыми головами. На «иногородних» вроде меня смотрят свысока.  А мне надо было не только  сдать документы, но и получить  на время сдачи вступительных экзаменов общежитие, что не так просто. Не каждому приезжему его предоставляют, общежития-то не резиновые, а желающих полно «понаехало тут». Для  меня это крайне важно, иначе зачем поступать. Как говорится, «овчинка  выделки не стоит». Тем не менее, несмотря на кажущуюся суматоху, через час мои документы были приняты без  каких-либо замечаний и был выдан бегунок для прохождения медицинской комиссии. Ответственным секретарём приёмной комиссии был молодой доцент В. Королёв, который принимал мои документы. Теперь самое главное освободиться от чемодана и куда бы его подальше и поскорее деть. Не будешь же проходить медкомиссию с чемоданом в руке, засмеют москвичи. Скажут «деревня» и та в столицу прёт.  А эта медкомиссия находилась  совсем в другом месте в каком-то общежитии на Пироговке, а значит снова это ужасное метро. Такси далеко не всем по карману даже москвичам. Всё-таки надо бы чемодан  оставить на вокзале в камере хранения, другие же пользуются ею и ничего. Что значит провинция! Ответственный секретарь приёмной  комиссии доцент В. Королёв, когда принимал мои документы, поинтересовался,  почему я приехал  поступать в  Москву, если  совсем рядом в Донецке  есть   неплохой  мединститут, на что я ответил, что «как в Донецке,  так  и в Москве  у меня никого нет  из родственников, а справедливости здесь  больше. Кроме того, как вы правильно заметили, в  Донецке  неплохой институт, а  мне  бы хотелось в самый  лучший». После  таких  слов, как и всем нуждающимся приезжим, мне тоже дали общежитие  на период  вступительных экзаменов. Я был  безмерно  счастлив, что  всё получилось как и хотел. Пока  шло всё как по маслу. Общежитие для «абитуры»  находилось  в Измайлово  на 11-ой Парковой. Добираться  пришлось по меркам провинциала довольно долго, больше часа. От Манежной площади до станции метро «Первомайская»,  а там и рукой подать; пешком по улице Первомайская, один квартал направо. В конце 11-ой  Парковой у самой лесопарковой зоны  находилась пятиэтажное общежитие. Вахтёрша, пожилая женщина в очках со старомодной оправой, взглянув на моё направление из приёмной комиссии через свои диоптрии, отправила меня на второй  этаж в сороковую комнату к временному коменданту. Я с чемоданом поднялся  на второй этаж с одной думой, что, наконец, избавлюсь от чемодана. В комнате, в  которую я вошел, за столом посреди комнаты сидели трое молодых здоровенных парней, которые  увлечённо с азартом играли в карты. Один из них внушительного вида старшекурсник в тельняшке, больше напоминавший боцмана на корабле, временно исполняющий обязанности коменданта, обратил на меня внимание. Мы не очень дружелюбно поздоровались, и я протянул ему своё направление. Он взял направление и без лишних слов, не прекращая игру, выдал ключ  от комнаты  на четверых на четвёртом этаже. Наконец, я мог успокоиться, расслабиться и отдохнуть на своей кровати. Мне  ещё не верилось, что я в Москве и что у меня своя койка в общежитии института. Я на пороге осуществления своей давней мечты. Место здесь тихое, рядом лесопарковая зона отдыха. Напротив  общежития  через дорогу находился небольшой  магазин «Молоко», там же рядом пристроилась «Булочная». Эти важные «стратегические» и жизненно важные объекты для студента хорошо просматриваются из  окна моей комнаты как на ладони. Так что  отныне хлеб, французская булочка и молоко в пакете  «треугольник» стали  моими постоянными продуктами питания что по утрам, что по вечерам. На первом этаже общежития рядом с проходной по графику работал неплохой буфет с привозными обедами для студентов. Как-то раз, всего через неделю как я вселился в общагу, не зная куда выбросить пустой пакет из-под молока, тогда в комнате ещё не было корзины для мусора, я не обременяя себя с лёгкостью школьника выбросил пустой пакет-треугольник через форточку на улицу. Конечно, не на тротуар или проезжую часть куда слишком далеко а на газончик, примыкавший непосредственно к общежитию. К моему великому  удивлению, так как это было совершенно неожиданно, минут через пять в комнату ворвался лейтенант и представился участковым милиционером. Он обвинял меня в нарушении общественного порядка и загрязнении окружающей среды, затем маленько пристыдил, сказав; «Вы же будущие врачи, а нарушаете санитарию. А если б кому на голову». Мне льстило, что молодой лейтенант из «иногородних», а таких в столице больше половины, причислил меня к будущим врачам и тем вызвал к себе уважение, что я не стал даже с ним  спорить по поводу того, что в этом месте куда полетел пакет, кроме кошек и собак, люди не ходят. А пустой пакет, если даже при прямом попадании на чью-то дурную и «пустую» голову, до сотрясения мозга не доведёт, так как при дурной голове сотрясать нечего раз мозгов нет. Нормальный человек по газонам ходить не станет. Это я так думаю в отличие от  «мента». Тем не менее я не стал отпираться, а только выразил восторг за оперативную деятельность и сообразительность молодого участкового, что он, конечно, принял за лесть. Поэтому на первый раз он ограничился одним символическим предупреждением, хотя по газону из людей, а тем более из посторонних, никто не ходит и ничья голова не пострадала бы в принципе. Вот бы так оперативно участковые проявляли себя при серьёзных правонарушениях со стороны бандитов и ворюг, тогда  у меня были бы все основания согласиться с Маяковским; «моя милиция меня бережёт». А в действительности, особенно в провинции, картина совсем иная; где появляются бандюганы и «поножовщина», там милиции не дозовёшься, а если и появится, то только пост фактум.
 Для подготовки к экзаменам у нас были все условия. Вот  только  добираться  до Моховой  далековато. Ну это ничего. Москва ведь не Жданов и не Донецк, масштабы  другие, привыкну. Тем более что шансов  поступить у меня, практически, никаких, да и иллюзий на этот счет не строил. Из числа абитуриентов только медалистов оказалось одна тысяча двести человек. На одно  место на основном лечебном факультете  претендовало пять-семь человек. Больше  половины  абитуриентов  медалисты, а  большая часть медалистов-«москвичи». Они-то и станут студентами, кто бы сомневался. Вот такой неутешительный расклад и явно не в мою пользу.  Серьёзная  публика. Что такое школы в Москве и в  провинции  объяснять не приходится. Конкуренция- серьёзней не бывает. Для медицинского Вуза это большой конкурс. На санитарно-гигиеническом факультете  конкурс намного меньше, максимум до двух человек, но желания учиться на этом факультете у меня не было, хотя поступить проблем не было бы, особенно для ребят и тем более после армии. Конечно, не сравнить с тем, что творится  в театральных училищах, где по сто человек и более на место, и среди них, как ни странно и очень удивительно, ни одного школьного медалиста. Откуда им взяться в «театральных», если все они ринулись в элитные вузы столицы: МГУ, МИМО, Бауманский, Первый мед и Плехановку. Естественно, из ста бездарей  и охотников легкой жизни  найти  одного талантливого  сложно, хотя как понимать, когда  из первоначально  не принятых  «бездарей» а только с третьей попытки потом  выходят народные артисты. Очевидно поэтому в  театральных училищах и существуют так называемые  «туры»- «дуры», чтобы безжалостно пачками вытуривать всяких бездарных проходимцев, ищущих лёгкой жизни. Не успеют такого бездарного абитуриента вытурить из одного училища, как он уже пробует себя в другом на авось, сменив стихи В. Маяковского на лирику С.Есенина. Не возьмут в «щуку», почему не попробовать  в Щепкинское  училище или в студию МХАТ. Некоторые умудряются сразу поступать в три учебных заведения и всё на «авось», а вдруг проскочат.  Юрия Никулина, к примеру, с трёх попыток в цирковое училище никак  не принимали в своё время, а у Вячеслава Тихонова, с трудом поступавшего во ВГИК, оказалось нефотогеничное лицо, а Василия Ланового, с далёкой украинской деревни, да «деревенским» украинским говором также приняли в «щуку» не с первого захода и со всякими оговорками. Что уж говорить о Льве Дурове, А. Абдулове или А. Збруеве, у которых с дисциплиной в школе было хуже некуда, некоторые из них были «второгодниками» и считались дворовой «шпаной» и школьными хулиганами. И тем не менее впоследствии все стали народными артистами страны и симпатичнымы людьми по жизни. Как это понимать? Ума не приложу. Может в этом и есть талант артиста перевоплощаться? Не лучше в этом плане и за рубежом. Взять того же Ж. Поля Бельмондо с перебитым боксёрским носом, тоже школьным хулиганом и боксёром в прошлом, которому режиссеры, ссылаясь на его физиономию, и то что от него будут шарахаться девушки в любовных сценах, категорически не советовали ему идти в актёры. Но он никого не слушал и добился своего, ну а девицы не давали ему покоя, да и он своего не упускал. И почему рвутся в «театральный»? А то куда, если в школе плохо учились, оставались на второй год, а у многих по поведению были даже двойки а на руках наколки, как среди уголовников? Не в ПТУ же идти. Попробуй сдать  физику  в медицинском институте  с теорией  относительности А. Эйнштейна или рассказать басню А. Крылова; «попрыгунья  стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела» в «театральном», которую знает любой школьник. А то ещё проще, если «стрекоза» не под силу; «Жили-были два гуся, вот и сказочка уся». Главное, доходчиво и чувствительно донести это так, чтобы с толком, с чувством,  с расстановкой, в общем, до слёз.  Чего стоили одни только красные шаровары Валерия Золотухина, в которых он появился  в приёмной комиссии из далёкой глухой деревни Алтайского края со звонким таёжным голосом, что уж говорить о его деревенском воспитании.  В приёмной комиссии  не знали что с ним и его необузданной энергией делать. Но за деревенскую наглость, наивность и звонкий голос, а самое главное за революционные красные шаровары, в которых он приехал в Москву, его приняли в ГИТИС. В «меде» всё по-другому... Там нужны знания, прилежное воспитание и врачебная  преемственность, чего у меня ничего из этого никогда не было. Но, как говорится, «взялся за гуж, не говори, что не дюж ».
Вступительные экзамены для меня шли очень трудно. «Завалиться»  мог на первом же экзамене, хотя бы на том же сочинении. Надо же как не повезло мне  с самого начала. Лучше б это сочинение было последним экзаменом. Мало того, как назло ни одной подходящей темы не оказалось. Была б свободная тема, уж я бы написал наверняка. А здесь  один М. Горький; образ  Павла  Власова по  роману «Мать» и что-то  «На дне», чёрт знает что. «Что ж это  за советская литература,- возмущался я про себя,-если, кроме М. Горького,  и предложить «абитуре»  больше нечего?». В общем, я был в полном отчаянии. Ни одной темы толком не знал, и долго думал, какой отдать предпочтение. Из двух зол выбрал меньшее, Павла  Власова. Ведь в чем смысл сочинения, как я понимал? Не выявить у абитуриента, насколько знаком он с творчеством Максима Горького и образом того же Павла Власова или нет. Кому он, в общем-то, нужен по большому счёту, а насколько эрудирован, логично и грамотно он может излагать свои мысли, которые потом перерастут в клиническое мышление, что так важно для будущего врача. А выходит, по замыслу чиновников от образования, чтобы стать врачом, нужно внимательно почитать пролетарского писателя М. Горького и запомнить Ниловну-мать Павла и её больную обходительную походку. А Эриха М. Ремарка или Льва Толстого знать, особого значения не имеет. Вот верх познаний, какая у старушки Ниловны кривобокая походка?! Может она «радикулитом» всю жизнь маялась.  Я не знаю какая походка была у жены В. Ленина Н. Крупской в пожилом возрасте, а тут какая-то старуха вымышленная, разносившая агитационные листовки по заводу. Вот вершина познаний и логического мышления? Пока писал сочинение, двух девушек вежливо попросили  удалиться  сроком  на один год условно-досрочно, то есть по «удо», за добросовестную переписку сочинения с колен. Да и  я оказался не лучше этих девчат, ни на что не рассчитывал, так как с темой не повезло. Похоже, придётся скоро составить им компанию и разбавить их «девичник». В общем, игра в лотерею, и я, кажется, проиграл. И выходит, обижаться не на кого. Но сдаваться и «лапки кверху» ещё рановато, надо биться до последнего. Тем не  менее, уж не знаю как, но  сочинение я завершил, осталось даже немного времени  для проверки. Скорее от того, что на этом закончились все мои познания на эту скучную тему. Даже успел проверить  «писанину» своего соседа  справа по его  просьбе, тоже не из вчерашних школьников, но не служивых. Не мог отказать в его просьбе по своей провинциальной душевной простоте. Если мне пропадать, то пусть он хоть проскочит. Исправил  у него штук пять ошибок. Этого  достаточно было, чтобы за такое творчество поставить  «неуд». Своё  сочинение  для проверки соседу  не доверил. Легко можно было  предположить,  сколько ошибок  он  мог только добавить. Я как-то  не подумал, что  мы конкуренты,  и от них надо вовремя  избавляться. В этом суть  состязаний. Выживает «сильнейший» как у Дарвина Чарльза. На моё удивление я «проскочил», увидев себя в списках на следующий день среди написавших сочинение. Похоже, написал на «удовлетворительно», если оказался в списках, допущенных к следующему экзамену. Как ни странно,  и чему я был очень  удивлён, мы встретились  с «соседом»  на втором  экзамене, и здесь он мне уже соперник-конкурент. Сентиментальность в сторону, без борьбы не обойтись как в спорте. Многие отсеиваются на сочинении, особенно приезжие. Поди,  потом  разберись,  за что «погорел»  и сколько сделал ошибок в своём сочинении. Особенно это касается абитуриентов, приехавших из Кавказа. Они как говорят, так и пишут. А такие все настырные. И зачем едут в Москву, сидели бы в своей Махачкале или в Батуми...
 А впереди у меня    профилирующие предметы - химия и  физика. К ним надо серьёзно готовиться, поэтому перешел, как говорят в армии, на казарменное положение и проводил целыми днями в обнимку с  учебниками  и пособиями по этим предметам. Я испытывал  постоянный  мандраж, глядя на других и им сочувствуя. Конечно, кто в это время жил в  общежитии помогали и поддерживали морально друг  друга. Устраивали для всех консультации по профильным предметам. Пару таких  консультаций в нашем общежитии провели молодые сотрудники  института Курчатова в аспекте ядерной физики, чтоб не боялись и уважали Альберта Эйнштейна. Экзамены  по этим предметам  оказались для меня  трудным испытанием. В общежитии мы все так сдружились, что переживали  не только  за себя, но и за  других, позабыв о конкуренции.  Выражали  бурные эмоции за тех, кто сдавал  на «пятёрки» и  глубокое  сочувствие тем, кто «заваливался». В одной комнате со мной жил абитуриент- мастер спорта по вольной борьбе со всеми физическими для этого данными, ни в какое сравнение с нашими бицепсами и торсами. Он был почему-то уверен, что его как серьёзного спортсмена примут вне конкурса. Даже накануне перед «вступительными» сходил на кафедру физкультуры за поддержкой. Институту, безусловно, спортсмены нужны, тем более мастера спорта. Но на последнем экзамене он получил «неуд» и сильно переживал. Хотя чего бы ему переживать, если другие экзамены сдал на «удовлетворительно». Вот уж эта самонадеянность в свою спортивную персону. Я тоже ему сочувствовал, так ему хотелось стать врачом, а может быть в дальнейшем спортивным врачом, и остаться в Москве. Но что поделать, если экзамены- это лотерея. Пришлось ему в срочном порядке отнести свои документы в институт физкультуры, где его возьмут с распростёртыми объятиями и крепкими руками, и, таким образом, также останется в столице. Моя приятельница, очень красивая девушка из Красногорска, с которой мы успели подружиться, получив «неуд» по физике, быстро переметнулась в сельскохозяйственный  институт на ветеринара, так не хотелось покидать столицу. И так поступали многие абитуриенты, не сдавшие вступительные экзамены в этот институт. На последнем экзамене стало очевидным для всех, что  «проходным»  будет  восемь баллов по профильным предметам. У меня, увы, всего семь баллов. Химия подвела, что-то с валентностью немного напутал и «осадок» в виртуальной пробирке оказался растворимым. Однако по физике старик А.Эйнштейн выручил, пришлось вспомнить его знаменитую формулу.  В этот момент я впервые пожалел, что оставил свой «дембельский» зелёный мундир  по месту жительства. Он у меня хранится и пылится в шкафу сам не знаю для чего, а вдруг ещё призовут служить. Может я и взял бы его с собой специально на экзамены, если б точно знал у кого остановлюсь на первое время. А потом с ним столько возни, одни сапоги чего стоят. Не поеду же я в Москву в сапогах как «деревня» в июле месяце. А я в этом плане латентный лентяй, не люблю в дороге с чемоданом возиться без крайней необходимости. Да и когда я служил, аж в прошлом году. Имел ли я право мундир вообще носить? А сейчас бы он мне здорово помог, и я легко набрал бы эти заветные восемь баллов. Теперь что об этом говорить. Знал бы где упаду, соломку постелил бы. Такова «селяви». Значит, не судьба, на всё воля божья.  Пора мне  сниматься с якоря, забирать свои документы  и  уезжать. Психологически я был к этому готов, поэтому особо не переживал как некоторые другие. Сразу после вступительных экзаменов в приёмной комиссии прямо в холле повесили объявление; «Те абитуриенты, кто сдал  вступительные экзамены  на «удовлетворительно» могут  быть зачислены  на первый курс медфакультета  Чебоксарского  Университета. Обращаться в приёмную комиссию». В этом году в Чувашии открывался Государственный университет с медицинским  факультетом. Об этом мало кто знал в стране, и была большая вероятность недобора,  а значит,  и срыва учебного процесса. Надо же кому-то здорово повезло! Все мои коллеги по несчастью, то есть все безнадёжные и отчаявшиеся  абитуриенты, в спешном порядке забрали свои документы и уехали  в Чебоксары. И правильно сделали, не терять же год напрасно. Можно  для верности  туда поехать, конечно,  и мне. И  год не пропадёт,  и студентом наконец стану. Но я думал  по-другому. Лучше год  поработаю  в Москве где-нибудь, а заодно  более основательно  подготовлюсь  к экзаменам, но из столицы  не уеду. Какой из меня получится врач после окончания Университета в Чебоксарах, если там всё только начинается и, можно сказать, всё в «зародыше»?  Вот если б мне армия на пятки наступала, тогда другое дело. А пока надо устраиваться на работу, как и многие иногородние абитуриенты провалившиеся на экзаменах, и которым стыдно возвращаться домой, но близким и «родне» уже сообщили, что стали студентами. Вот и я туда же? Но без прописки, каким бы ты не был специалистом, никуда не возьмут, если только в порядке исключения. Хорошо, что  я медик  с  дипломом. Можно рискнуть и найти подходящую «работёнку», например,  устроиться  в медвытрезвитель, который  имеется  в каждом  отделении милиции. Что здесь плохого, тем более что на другое  я не способен? Тут тебе и прописка с жильём типа общежития, да и  платят  неплохо, а может даже форму выдадут и на довольствие поставят как в армии. Одним словом, не пропадёшь, и год как-нибудь можно перекантоваться. Списки о  зачислении   на  первый курс будут  вывешены только  25 августа, но мне  надеяться не на что,  и ждать  не было смысла.  Тем более что из общежития тоже скоро попросят, так как должны  возвращаться  после летних каникул  студенты и надо койку освобождать. Мне надо что-то предпринимать, если задумал во что бы то ни стало остаться в Москве. И решил я поискать подходящую работу, может, повезёт мне такому «невезучему». Нахожу первое попавшиеся на моём пути  отделение милиции  в  районе  Красной  Пресне и беседую с его начальником, пытаясь объяснить ему цель своего визита в столь неординарное  и мало кому приятное заведение. Не от хорошей же жизни туда приходят служить, особенно те, которые из деревень. Майор с наполовину седой головой,  похоже, в  недалёком  прошлом  брюнет  и спортсмен  по вольной  борьбе,  мужчина  лет сорока пяти,  плотного  сложения,  внимательно  меня выслушал, посмотрел документы.
-Пожалуй, вы нам подходите, - говорит  он.
 Я  даже не  поверил  своим  ушам, что  так легко и с первого  захода без особых расспросов мне так здорово повезло. И надо же, без всякой формалистики. Бывают же такие начальники! Я думал, что на поиски работы  уйдёт дня три. Надо же? Я изменился  даже в лице и в настроении, видимо, адреналин пошёл куда следует. Есть  же  бог на этом свете! Ну не повезло в одном, значит, повезёт в другом. Где-то теряешь, а где-то находишь. Жизнь-то всегда в черно-белую полоску.  Одним словом, сам себя утешал, мысленно перебирая поговорки.
-У вас подходящее среднее специальное образование, армия за  плечами, да  ещё старшина, - продолжал начальник, просматривая мой красный военный билет. -Это похвально. Редко кто из «срочников» демобилизуется в таком звании. Значит, заслужил. Стало быть, человек ответственный. И менять особо ничего не надо в военном билете. Был старшиной медицинской службы, а теперь станете старшиной милицейской службы. На первое время, конечно. На кой черт  вам этот вытрезвитель, откровенно говоря? Нам сейчас очень нужны грамотные, интеллигентные молодые оперуполномоченные и участковые. Соглашайтесь, не  пожалеете.  Лет через  двадцать  дослужитесь  до  полковника. Это, товарищ Доронин, я  вам говорю, старый служака. А в людях я разбираюсь, уж поверьте мне.
-За полковника, конечно, большое спасибо. Но поймите, товарищ майор.  Ну  какой из меня  милиционер,  да ещё опер? Я хочу быть только врачом, потому и выбрал медицинский вытрезвитель для стажа. Ну  не поступил  в этот раз, поступлю  на следующий год. Жизнь на этом не заканчивается а только начинается. Мне бы год поработать, подготовиться как следует, -разоткровенничался я перед начальником райотдела.
-Во-первых, у нас не работают, а служат. Жаль, неплохой, вижу, ты парень,  Вячеслав. Я тебя ох как понимаю. В  людях я-то  разбираюсь. Вот бы мой «оболтус» был таким же целеустремлённым. Как тебя по отчеству?
-Какое  там отчество,- отчаявшись, сказал я,- молодой ещё, чтоб так величали.
-И то верно, будь подольше пацаном. Глядя на тебя, себя вспомнил. Словом, надумаешь, приходи «старшой». А в  медицинском вытрезвителе у нас  медики  гражданские работают. Там всё занято, полный аншлаг как в театре... И никого не уволишь, к сожалению, если б и хотел...
   Так и ушел я из РОВД с разбередившими мою голову неопределёнными мыслями. Если дам согласие сейчас майору, то с  медициной  будет покончено  раз и навсегда. Это как пить дать. Это я так при майоре про «годик» заговорил, а там засосёт как  в  болоте и до самой пенсии отслужишь, может и до полковника дослужу. Представить не могу  себя в форме  милиционера, пусть даже  лейтенанта. Именно  такое звание  мне должны  были присвоить  после  первого месяца  службы в «органах». Интересно, как это  выглядело бы  со стороны? «Товарищ  лейтенант, как пройти  на Большую  Грузинскую? Там, кажется, институт Гельмгольца. Товарищ милиционер, меня  ограбили. Примите меры».  Так я представлял  своё будущее в случае своего согласия. Нет, это не для меня, не моё это реноме, а говоря проще, не моё это ремесло. Надо искать что-то другое. Через неделю, 25  августа  ближе к обеду в последний раз заехал  на Моховую, может даже попрощаться. Вспомнил даже песню Н. Богословского: «Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой».  Это уже крайний срок моего пребывания в «общаге». Настроение паршивое. И в институт не добрал и пролетел, и с трудоустройством мимо проскочил. Кругом пролёт. И Москва уже не столица, и столица- уже не Москва. С опустошенным взглядом и полным безразличием я  поднялся по  широким  ступенькам просторного холла  первого этажа  анатомического корпуса, чтобы забрать у секретаря приёмной комиссии свои теперь никому ненужные документы. Устраиваться на работу всё равно надо. Может мне завтра податься в другой район, в другой райотдел, и ещё раз попытаться? Может там повезёт с вытрезвителем? Абитуриентов, а может без пяти минут студентов,  собралось  так много, и было так шумно, как перед открытием Гума по утрам в выходной день, что было трудно  спокойно и свободно мимо пройти. Я немного задержался в толчее. Ничего удивительного. С утра повесили  долгожданные списки о  зачислении  на первый курс по факультетам. В списках  тысяча двести  первокурсников. «Вот  они счастливчики висят, -подумал я. -Их так много, но среди них нет меня. Это факт». Я вдруг шумную счастливую толпу сравнил с белыми лебедями, собравшихся в огромную стаю и намеривавшими податься в тёплые края, и не обращавшими на меня, гадкого утёнка, стоявшего в стороне, никакого внимания. К самим  спискам мне не подойти. Стоял такой шум  и гам словно перед взятием Бастилии. Вижу, как из всей массы «абитуры»  с трудом  выбирается одна  блондинка  с короткой стрижкой  и такой же короткой юбкой,  и с не очень  весёлым, расстроенным,   но милым лицом и красивой стройной фигурой. Она оказалась  совсем рядом со мной. Ей наверно не повезло, и её, как  и меня,  вроде той щепки  отбросило к берегу  неудачников. Но в отличие  от неё  я давно  уже  свыкся с поражением и был спокоен. Проигрывать надо тоже с гордо поднятой головой. По-моему, этого придерживался сам Наполеон, покидая Москву.  Ей это ещё предстоит пережить.
-Ну что, не повезло?- спрашиваю её с искренним сочувствием.
-Не повезло, -отвечает она с грустью.- Ничего страшного. Первый блин всегда комом. Приеду  через год, поступлю. Своего добьюсь. А ты такой спокойный, но почему-то не весел. Поступил что ли? -поинтересовалась  блондинка.
- Увы, как и ты,  пролетел, -спокойно  объясняю ей.
-Значит, друзья по несчастью,-спокойно и совсем безразлично произнесла блондинка.
-Выходит так. А ты откуда такая?- спрашиваю её для поддержания разговора, заметив небольшой акцент в её речи.
-Какая такая?- переспрашивает блондинка.
-Ну,  вот такая...
Показываю взглядом на её прическу, короткую юбку, при этом слегка улыбаясь, понимая, насколько она симпатичная, как и невезучая.
-Из Прибалтики.
-Я так и понял. Знаешь, для тебя ещё не всё потеряно. Объявление читала? В Чебоксары  поехать, нет желания?  Тебя  там сразу  возьмут.
-Стоило  уехать  из Прибалтики, чтобы  оказаться в какой-то  Чувашии. Ты москвич?- спросила она.
-Нет, из Жданова.
-А где это?
-На Азовском море. Украина.
-У нас тоже своё море.  А ты себя в  списках  уже смотрел? -спросила незнакомка с лёгким прибалтийским акцентом, который делал её ещё более привлекательной и загадочной особой.
-А чего я там не видел. Только лишняя нервотрёпка, а нервы, между прочим, не восстанавливаются. Их беречь надо,- в шутливой форме объясняю ей, тем самым больше пытаюсь успокоит её, нежели  себя.
-Ради любопытства. Я даже не могу представить, что тебе это не интересно.
- Даже  не пытался. Недобрал  одного  балла. Я же говорю,  пролетел. Что ж тут поделать. Вот пришел за документами. Теперь вижу нам с тобой по пути в «приёмную» за документами. Одному как-то несподручно. Может, составишь мне компанию?
-Подумаешь, я два  балла недобрала. Всё равно интересно. Случаются же чудеса. Пойдём, посмотрим, -настаивала неунывающая блондинка. –Туда, куда ты собрался, никогда не поздно.
-Лишнее всё это, -объясняю ей.- Чудес не бывает. Это Москва... Лотерея.
-Да, Москва слезам не верит. Это верно. Жди меня здесь. У тебя факультет лечебный, как я понимаю? Да, как твоя фамилия? -решительно не на шутку разошлась блондинка, взяв инициативу на себя, спрашивая всё на ходу.
-Доронин. А что?
-Запоминающаяся  фамилия. Кого-то  напоминает.
 Она скрылась в толпе  «абитуры»  словно нырнула в  воду. Я продолжал  стоять в  ожидании  этой шустрой блондинки, девчонки из Прибалтики. Она всё больше удивляла  меня  своей  детской  непосредственностью и  наивностью. Ещё бы, вчерашняя школьница. Впрочем, что ж тут удивляться. Все  «прибалты» такие. Через  несколько минут  слышу её звонкий голос из шумной толпы:
-Доронин, как тебя зовут? Здесь  есть один такой.
 Я подошел поближе, не кричать же. Всех  не перекричать всё равно. А самого как током долбануло на все 220 вольт.
-Слава, -говорю ей, хотя кричи не кричи а в такой атмосфере всё одно ничего не слышно.
 В толпе  броуновское движение и шум. Она  повторяет  вопрос.
-Твои  ини-  ци- алы?-на распев кричит она.
  «Что ж она такая настырная  и так упорствует,- подумал я.- Мало  ли Дорониных  на Свете. Мы же не в Латвии. К тому же, в списках более тысячи зачисленных первокурсников, где полно всяких Ивановых, Сидоровых и Дорониных».
-Вя-че-слав  Ми -ха ...,-пытаюсь по слогам сказать как меня зовут, может по губам скорее поймёт, если не услышит.
-Давай сюда, ко мне. Всё  сходится, -громко говорит блондинка с загадочной улыбкой на лице, как будто в списках она нашла фамилию не чужого случайного парня, а свою или своего брата.
  Я с  трудом,  плечом влево- плечом вправо, оттесняя других, пробираюсь к ней, чтобы успокоить и вытащить её из этого студенческого муравейника, а то как бы случайно не придавили на месте такую наивную и добрую блондинку.
-Да ты только посмотри, -настаивала она, -может, и в самом деле ты.
-Вот ты странная девчонка. Говорю же, чудес не бывает.
 А сам смотрю  в списке  всех на «Д». Вижу свою фамилию, а может и не совсем свою, но похожую. Нет... Не может быть... Кажется, мне  померещилось. Так иногда случается, когда чего-то очень хочется. Зажмурил глаза, как это часто делают  врачи перед тем, как войти  в рентгенкабинет для быстрой адаптации зрения в темноте, пару раз вдохнул на полную грудь, дабы успокоится. И  снова как  впервые просматриваю список  всех на «Д» с ещё  большим  вниманием, чем прежде. Вроде  действительно всё совпадает. Даже не верится. Не  идти же  после этого в  приёмную комиссию уточнять нет ли какой ошибки. Значит, на самом   деле зачислен в порядке исключения, учитывая среднее медицинское  образование, преданность своему делу, службу в  армии, и, может быть,  моё пролетарское провинциальное происхождение, как я полагаю. Тут ещё раз вспомнил и пожалел, что так  легкомысленно оставил  свою армейскую  форму дома,  так как считал, что  она  мне  совсем не шла, да и в тягость  тогда она мне была в дальней дороге. А явись в ней  при всём параде  на вступительные  экзамены, как  это  сделали  многие  мои коллеги по службе, да  ещё  с медалью на груди, наверняка получил  бы все необходимые баллы без лишних переживаний, которые испытываю сейчас. Кроме того, правда неофициально, по слухам парни при поступлении  пользуются  преимущественным правом, что уж говорить об, отслуживших в армии ребят. И это правильно, особенно в медицине, где  женщины в абсолютном большинстве, а  они как правило  то в дородовом декрете, то послеродовом, то кризисные дни, влияющие на их настроение, то сами болеют, то их дети. В общем, с ними одна морока. И всё это по уважительной причине, так что и придраться не к чему и уволит нельзя. А посему  выходит, что  работать в медицине по большому счету вроде  и некому. На радостях в порыве эмоций  по-дружески  обнял и  поцеловал в  пухленькую розовую щёчку  незнакомку  из Прибалтики, что для меня совсем нехарактерно. Она  искренне за меня  радовалась, и мне было это  ужасно приятно. Мне чертовски крупно повезло. Должно же когда-то  подмигнуть  и улыбнуться мне  счастье, если в  детстве  не баловало и, можно сказать,  обошло стороной. Чуть подальше  в стороне в углу доски объявлений висел ещё один  приказ  о предоставлении  студентам первого курса место в общежитии. В нём также была моя фамилия с моими инициалами. Это ещё раз говорило, что никакой ошибки с моей фамилией не было.  Хорошо  всё  то, что  хорошо  заканчивается.  Итак, я стал  студентом Первого Московского медицинского института имени И. Сеченова. Сбылась, наконец,  давняя моя  мечта. Даже не верится. Не сон ли это? Радости моей не было предела. Оба приказа были подписаны  ректором института  профессором М.И. Кузиным. Всё  и все вокруг  стали  мне ближе и родней, особенно блондинка с короткой стрижкой и синими как небеса глазами. Мы с ней вышли во двор с выходом на Моховую. Погода была прекрасная, светило солнышко как-то по-особому. Незнакомка  из Прибалтики теперь для меня как ангел хранитель. Москва в один миг как будто изменилась, значительно похорошела и стала своей. Раньше всего этого и не замечал. Рядом Манежная, за ней Красная площадь. Меня тянула туда, на эту главную Красную площадь.
-Ну что, доктор  Доронин. Поздравляю  тебя. Счастливый  ты человек, -поздравила меня блондинка  из Латвии. -Везунчик ты, можно сказать.
-Ещё не доктор, а только студент. А тебя как зовут, девушка из  Прибалтики? Вот из ю  нейм? -решил я блеснуть знанием английского, из которого только это и знал.
-Май нейм из Рита.
-Ри-та…,-произнёс загадочно я.-Маргарита... Какое прекрасное имя! А что если  нам, Рита, отметить это событие  и куда- нибудь отправиться, ну, скажем, в ЦПКО, - первое, что пришло  мне в голову, предложил я.
-Это что?- спросила она.
-Парк Горького.
«И откуда у меня вдруг смелость появилась что-то предлагать малознакомой девушке, - подумал я. -Ну как же! Конечно на волне эйфории и скачка адреналина от того, что стал студентом такого элитного института. Хорошо, что я не уехал тогда в Чебоксары. Да и с этим вытрезвителем явно поторопился. Но, слава богу, всё обошлось».
-Мне, увы, отмечать нечего. К тому же  я сегодня  уезжаю. Так что  встретимся теперь через год, если,  конечно, ты  к тому времени не зазнаешься, и будешь ещё помнить меня, девушку из Прибалтики. Я  обязательно приеду. Пока, Слава Доронин.
- Как же я могу тебя забыть? А как ты узнала, как меня зовут?- вдруг спросил я.
-Здрасте, приехали, как у вас говорят, -удивилась Рита.
-Ах да! Совсем того... Заклинило...
Мне просто  не хотелось с ней расставаться, и я не знал, чтобы такое предложить, чтоб она не уезжала, по крайней мере сегодня. Как жаль, что мы мало знакомы, и я не имел морального права её уговаривать остаться хотя бы на пару дней. Мы  тепло  простились. Мне  было искренне  жаль, что Рита  не поступила. Мировая  девчонка. Если б она поступила, наверняка я бы за ней «приударил» и мы бы подружились. В Москве, к счастью,  я  не  ошибся. Чудеса  случаются только в Москве. В Донецке это было бы невозможно.  Вспомнилась почему-то знакомая мелодия песни из старого доброго фильма: «Друга
 я  никогда не забуду, если  с ним повстречался в  Москве». Это я, конечно, о Рите. Хорошо и то, что не уговорил меня майор дослужиться до полковника милиции. Может навестить мне того майора, поделиться хорошей новостью. Неплохой он мужик, хоть и «мент». С Моховой я отправился на Красную площадь. Туда приходят и с хорошими новостями и настроением и с плохими. Такое уж это место особое, притягательное как для москвичей, так и для бесчисленных туристов и «иногородних».
 Через неделю начались занятия. Ни в какие  колхозы на картошку, как было принято  раньше,   нас, по крайней мере нашу группу, не послали. А мне так хотелось просто числиться студентом, но пока поработать в каком-то колхозе две-три недельки, чтобы привыкнуть к своему новому статусу. Но вместо деревни  нашу группу  на десять дней  направили на стройку  на улицу Россолимо, где заканчивалось строительство клиники нервных болезней нашего института. На работу ходили с удовольствием. Я имею ввиду прежде всего себя, поскольку мне трудиться не привыкать, особенно когда знаешь во имя чего. Мы же строили клинику для себя и для наших будущих пациентов, так сказать, вносили свою посильную лепту в общее благородное дело. Орудия труда просты: лопата побольше да понадёжнее,  да носилки покрепче. Мы зачищали этажи от строительного хлама, уносили  строительный  мусор во двор. Лично мне хотелось  подольше поработать на стройке, ещё бы  хоть пару недель потянуть, ну хотя бы до первой стипендии. Так не хотелось  приступать к самим занятиям, так как не  верил в то, что  уже  студент, а студентам положено всё же учиться, нежели работать. Смущал  лишь  мой  внешний вид, рабочая одежда, в которой  вынужден  каждый день  добираться почти через всю Москву от метро «Первомайская» до станции «Фрунзенская» и далее пешком на Россолимо. Зато мне ни о чем не нужно было думать. Вечером после  трудового дня  приведёшь себя в порядок  и прямиком в парк  ЦПКО им. Горького, куда я приглашал Риту. Этим я, во-первых, каждый раз вспоминал её «добрым» словом, а во-вторых, она была для меня как бы ангелом хранителем и настоящим другом. Разве такое забывается? Парк  Горького такой огромный, что  можно вместить мой родной город Жданов и даже заблудиться в нём. А там действуешь по обстановке. Есть кафе, ресторанчики, кинотеатр и много чего другого, были бы деньги, с которыми у меня всегда проблема. Так что это не для меня. Несмотря на вечную проблему с деньгами,  скучать в парке не приходилось даже когда  я был один. То массовики-затейники к себе на сцену созывают, то  концерт на другой сцене проходит с известными артистами- куплетистами, а то и кино бесплатно. Скорее, потому и один, что не было денег. Когда есть деньги и друзья сразу появляются, в том числе и «подруги». Правда, однажды одна такая пристала девица, но только для того, чтобы от неё отстал другой какой-то «ненормальный» подшофе. Пришлось сыграть роль её парня на один час, пока тот не отстал от неё окончательно, убедившись, что она действительно занята.
 Наконец-то приступили к самим  занятиям. Как трудно  мне учиться понял  сразу, наверно потому и не торопился в аудитории. Бывало, сижу на лекции по физике, а там  сплошная  ядерная физика: атомы, электроны, протоны, позитроны, нейтроны, фотоны, синхрофазотроны. Голова кругом от всего. Для меня это-терра инкогнито. Сижу в аудитории на галёрке в одиночестве и думаю, куда я попал; в «медицинский» или в «Бауманский»? Я здесь один такой непонимающий или есть мне сочувствующие? Такая же картина на лекции по химии. Армия, конечно, свою роль сыграла в этом плане, многое позабыл, а ещё больше не знал. За моими плечами по сути всего восемь классов, да и учился я не ахти как. Теоретическая база не та. Как мне это одолеть? Ума не приложу. И куда меня только занесло? Поступил бы в Донецке, не так страшно было бы. Всё-таки земляки, сочувствовали бы. А здесь? Рядом сидят студенты из моей группы москвичи-медалисты Боря Альперович, Саша Гамалея-внук знаменитого Гамалеи,  Татьяна -профессорская  дочка, её подруга  Лена, совсем ещё ребёнок-дочь посла Советского Союза,  кажется, в Португалии. Все они вчерашние школьники. Они не переживают, всё  шутят. Им бы что... Обсуждают на лекции, чем бы им сегодня вечером заняться; в «кафешку» пойти расслабиться или сходить в цирк на Кио, а может в Анапу на выходной смотаться. Мне бы их заботы. Продержаться бы мне до первой сессии, вот моя сверхзадача на данный момент. «Первокурсники» в основном занимались в Измайлово, что не так далеко от моего общежития на 11-й Парковой, куда прямо от метро по улице Первомайской двадцать минут ходьбы.
 Через месяц тяжелейшей учебы  на Моховой  в анатомическом  корпусе состоялся  торжественный вечер «посвящения в студенты». Перед нами  первокурсниками  выступила команда  КВН института, которую все уже знали  по выступлениям по телевизору и за которую я когда-то ещё до армии «болел» всей душой. Надо же, как повезло их увидеть воочию. Не было, правда, только  капитана команды Моти  Левинтона, но всё равно было  очень интересно. Одно дело  смотреть их по телевизору и совсем  другое- видеть в «живую». Потом поделилась своими впечатлениями высокая, стройная, симпатичная блондинка,  Олимпийская призёрша  игр  в Мехико по лёгкой атлетике Наташа Бурда, бегунья с препятствиями. Затем с напутствиями и пожеланиями  перед студентами выступили  декан лечебного факультета, профессор Николай Николаевич Бажанов, завкафедрами профессоры Линденбратен,  Талызин и другие, которых мы увидели впервые. Под конец вечера нам вручили каждому текст  институтского гимна,  и мы впервые  в заключение   вечера исполнили  его  от начала  до конца  вместе с командой КВН. «Уходят вдаль московских улиц ленты, с  Москвою расстаются  москвичи. Пускай сегодня мы ещё студенты, а завтра - настоящие врачи».... И так далее...
В каждом общежитии  института существовал студенческий комитет как орган самоуправления. Я краем уха что-то слышал о нём в своём общежитии, но сталкиваться не приходилось за ненадобностью. Да я, в общем, крутился как белка в колесе, так что не до того было. А где-то через месяц моего проживания в нём председатель студсовета Анатолий Гнилицкий со своим замом по оргработе Николаем Небосенко, очевидно  учитывая мою службу в армии, предложили мне войти в состав  студсовета  и поработать  на этом поприще на благо общества. Конечно, я категорически  отказался от такого неожиданного предложения, объяснив,  что я с таким трудом поступил в институт не для того, чтобы на первом же курсе меня отчислили из-за академической неуспеваемости, которая  обязательно наступит, если стану меньше заниматься учебой и переключусь на общественную работу. Тут и так могут отчислить,  не дожидаясь результатов первой сессии. Им легко рассуждать, когда перешли на четвёртый курс. А мне бы лучше подумать, как устроиться на подработку и поправить свою материальную базу, чем впустую тратить время на общественную работу. На данный момент материальная сторона меня больше интересовала, чем никому ненужная общественная нагрузка.  И вообще, первый курс  нужно продержаться  любой ценой как на фронте; ни шагу назад, только вперёд, несмотря ни на какие трудности и преграды, а всё лишнее в сторону.  Никаких посторонних дел, никаких там развлечений, никаких, понимаешь там, подруг. На всё это требуется не  только время, но и  деньги. А у меня не было ни того, ни другого. По всем направлениям сплошной цейтнот с минусом, как у настоящего студента. Так что устраиваемые по субботам танцы на первом этаже общежития я обходил стороной, чтоб не «вляпаться» в неприятную и в зависимую для меня ситуацию, а тем более не оказаться завсегдатаем таких вечеринок. Стоит только раз туда заглянуть и, считай, затянуло. Пусть веселятся те, у кого нет проблем и кому весело.
 Поскольку  на стипендию в 35 рублей  прожить очень сложно, а её ещё нужно заработать хорошей учебой,  и рассчитывать на кого-то мне не приходилось, таков уж мой принципиальный характер ни от кого не зависеть, то по воскресеньям устроился  работать  на 14-ю подстанцию скорой медицинской помощи, которая находилась недалеко от  общежития  на территории  57-й городской клинической больницы что на  Сиреневом  бульваре. Благо, что у меня был диплом фельдшера, да и работы никакой не чурался. Не почувствовав горечи вначале, не оценишь сладости потом. Под таким девизом я преодолевал свои временные материальные трудности, чтоб не оказаться за бортом института и быть на плаву.
 Работа на «скорой» мне  хорошо знакома. И с коллективом  подстанции  быстро  подружился,  так как в профессиональном  плане  от остальных «штатников» ничем не отличался. Первое время ездил на вызовы с  молодым, но опытным врачом Перепелицей, и многому  у него научился. Мы между собой в узком круге его называли «Максимом», конечно, не по пулемёту «Максим», а по ассоциации с фильмом «Максим Перепелица», да и внешне чем-то они были похожи, к тому же оба хвастуна и оба из деревни. Видать, оба в прошлом  в сельском клубе в самодеятельности занимались, изображая первых парубков на селе. «Деревенские» все такие, такими же и в городе себя чувствуют, не понимая, что выглядят смешно и неуклюже. Для них верх цивилизации -это асфальт, не надо круглый год ходить в грязных сапогах. Тогда на подстанции ещё не было  специализированных  бригад; ни инфарктных, ни инсультных, да и с медицинской аппаратурой, в том числе и с медикаментами, было не очень-то. В общем, «скорая» нищенствовала как и вся медицина в нашей стране. Львиная доля народных денежных средств, увы, шла на оборону и в партийную казну. Мне даже униформу не выдавали как совместителю, хотя бы черную шинель на зиму выдали, как штатному доктору «Максиму». Нет, не положено совместителям. А своё новое демисезонное пальто на все случаи, которое я с трудом купил в ЦУМЕ по цене  детской одежды, жалко носить. В общем, на всём экономили. И это в Москве. Что уж говорить о провинции. Тем не менее мы старались выезжать на вызовы незамедлительно, особенно на роды. Никому  не хотелось  оказаться  в роли  акушерки  на дому  или, что ещё хуже, в машине. К тому же  центральная диспетчерская «Склифа» периодически устраивала «засады» рядом с подстанцией и контролировала  время  поступления  вызова  и время  выезда бригады  «скорой»  с  территории подстанции. Конечно, было время  для  короткого  отдыха, особенно в ночное время, когда вызовы заметно сбавляются. В комнате отдыха  стояли  кресла-кровати на каждого «дежуранта» и обычный простой черно-белый телевизор «Темп». Рядом по соседству находилась небольшая кухня, которая в основном предназначалась для семейных сотрудников. Мы настолько  привыкли к своим коллегам, что лежали  вперемешку  с медсестрами не только днём, но и ночью. Всё было у нас запросто. Хорошо, что работала  на подстанции одна молодёжь, и все «свои». Любая  фельдшерица  могла  спокойно  подойти ко мне  или к любому отдыхавшему  медику и  наводить ему макияж для куража, чтоб хоть чем-то занять себя. Это всех  остальных только  забавляло. В азарте такой забавы подключались и другие девушки, расширяя ассортимент косметики и число испытуемых. «А вот здесь я бы сделала так, а вместо этих теней, я бы так»,-спорили девчата,  подкрашивая и перекрашивая терпеливого клиента вроде меня. Главное  потом не забыть  перед выездом на вызов всё убрать  и привести  себя в порядок. Так мы  немного расслаблялись. Ездить на «уазике» в любую погоду, днём и ночью в течение суток, и особенно зимой, очень непросто.  Я дежурил сутками  раз в неделю по выходным. На дежурства я ходил с удовольствием, мне же всё равно, где переночевать; в общежитии  или на работе, да и выходной незаметно быстро проходил, к тому же ни друзей у меня не было, ни девушки. Но в другие дни среди недели, когда было свободное время, я уходил в лесопарковую зону, что рядом с общагой. Бродил там по всяким тропинкам, дышал свежим воздухом, в укромных местах натыкался на влюблённые парочки. В общежитии был свой неплохой буфет. Утром, если успевал, мог нормально перекусить, а после занятий и пообедать. Проблем с питанием не было, были бы деньги. Правда, в общежитии годами  не было горячей воды в умывальниках, и никак эта проблема не решалась. Чтобы умываться по утрам горячая вода мне лично и не нужна, но надо было иногда стирать рубашки, халат и бельё. Однажды, уже в мою бытность, к нам заглянул проректор по АХЧ М. Гуреев, бывший офицер, Герой советского союза, солидный и серьёзный мужчина, которому мы высказали все свои жалобы по поводу отсутствия горячей воды и однообразия меню в столовой. Он был вместе с главным инженером всех сооружений института в Измайлово, женщиной бальзаковского возраста. Через пару месяцев все эти проблемы были решены. Проректор, к тому же Герой союза, слов на ветер не бросал.  Зато на работе многим приходилось туговато. Возможности нормально пообедать  у многих сотрудников не было, кроме, конечно, семейных, которые приносили обеды с собой. Остальные питались всухомятку и нерегулярно. Ладно мне, я редко дежурил, а каково штатным сотрудникам? Бывало, что несколько часов проводили  на вызовах, переезжая с одного вызова на другой, пока центральная диспетчерская не даст команду «отбой» и не разрешит полчаса на обед. Только тогда возвращаешься на подстанцию, а по пути заезжаешь в продуктовый магазин за булочкой с вареной колбасой и, если повезёт, с пакетом молока. К концу дежурства мечтаешь о щах как о манне небесной.  Конечно, к концу смены все уставали. Тяжкий это труд работать на «скорой» и особенно по ночам за такую мизерную зарплату, тем более что редкий день обходился без трупов и смертельных исходов. Однажды приезжаю  на вызов «плохо с сердцем» к мужчине средних лет. С его слов утром у него появились боли в области сердца. Значения этим болям он не придал и надеялся, что это пройдёт, если немного позанимается гантелями и разгонит кровь. Так было с ним и раньше, но в меньшей степени. Вроде помогало. Однако в этот раз после очередного приступа и занятий с гантелями  состояние только ухудшилось, боли  в сердце  усилились, и появилось удушье, в связи с чем он решил вызвать «скорую помощь». До такого состояния у него ещё не доходило. Когда я приехал, он уже лежал в постели и только успел рассказать, что же приключилось с ним этим утром. Не представляло особого труда мне  догадаться, что у больного был обширный инфаркт миокарда.  Пока я сделал ему уколы наркотиков и дал подышать аппаратом с закисью азота, чтобы купировать боли в сердце, больной очень быстро буквально в считанные минуты на моих глазах умер. Как будто у него и было всего несколько минут, чтоб дождаться доктора и всё рассказать ему как это случилось. Больной из-за своей неосведомлённости соблюдать строгий постельный режим в таких случаях сделал непоправимую ошибку, занявшись гантелями, став с постели. Смерть была неизбежной и, практически, мгновенной. Это всегда оставляет неприятный осадок у врача  и чувство вины за то, что не смог помочь, и что медицина ещё  так слаба. Да и я на вызове был как назло один без напарника. В один момент всё сразу не переделать даже опытному врачу. Вот и в этот раз мне не повезло с больным. Но случается и по-другому. Приезжаю дней через десять к другому больному с подобными жалобами. При осмотре и по клинике подозреваю у него инфаркт, предлагаю ему срочную госпитализацию пока не поздно. Хватит мне летальных исходов от инфарктов. Больной предпенсионного возраста, крепкого, плотного телосложения и солидной внешности категорически не согласен с моим предварительным диагнозом и отказывается ехать со мной в больницу. Его, по-видимому, смущал мой юношеский возраст, для которого я юнец, у которого ещё «молоко на губах не обсохло». Пытаюсь его уговорить на госпитализацию. Куда там!?
-Да вы хоть понимаете, доктор, что у меня сегодня встреча с Королём Испании Хуаном Карлом, -убедительно и раздраженно на повышенных тонах говорит он. -_Какая там больница? Через три часа я должен быть во Внуково.
-А вы кто такой, что должны там быть? -не сдержал я своего любопытства, чтобы не спросить с кем имею дело в смысле «психа».
 Больных с «белой горячкой» я уже насмотрелся на своём веку, работая на «скорой» ещё до армии. Всё может быть. Они такое могут наговорить?
-Я собственный фотокорреспондент газеты «Правда» и АПН, –говорит он, явно нервничая.- Мои снимки на первых полосах центральных газет и журналов. Вы даже не представляете, что со мной сделает Н. Понамарёв. Его у нас боятся больше, чем М. Суслова с Л. Брежневым  вместе взятых. Он меня  в бараний рог свернёт, в  порошок сотрёт за некачественный снимок. А  что будет, если не явлюсь вообще? Вы даже представить не можете, какой форшмак  он с меня сделает.
Ну кто такой Понамарёв, я, конечно, знал. Секретарь ЦК КПСС по международным делам, академик, вечный кандидат в члены Политбюро, заместитель М. Суслова, человек, который никогда не смеётся. Мне ли пропагандисту в своей группе этого не знать.
-Будем надеяться, что до этого не дойдёт. В порошок сотрёт, ещё хоть что-то останется, а вот инфаркт никого не пощадит, ни вас, ни Короля Хуана, - говорю ему на полном серьёзе.- Перед инфарктом все равны. А посему как минимум вам строгий постельный режим на дому, если, конечно, намерены дальше жить. Если вы не согласны, то даю команду на госпитализацию. А там уж как получится.
-Ну, доктор, если ставите вопрос таким образом?!… Жизнь или кошелёк... И всё так серьёзно как говорите...  Ваша взяла, капитулирую перед медициной. Мне до пенсии хочется дожить, на даче огурцы с помидорами выращивать... Укропчик  с петрушкой... И как надолго?
-Думаю на пару месяцев, если всё обойдётся.
-А вы уверены, что обойдётся?
-Не сомневаюсь.
-Тогда поступайте, как считаете нужным. Я полностью в вашем распоряжении. Почему-то я вам верю, хотя слишком молоды. Что- то у вас есть этакое, что внушает доверие. Вы, наверно, ещё студент?
-Вы правы. Учусь в Первом «меде», что на Пироговке.
-Солидное заведение, считай, что «Кремлёвка»,-говорит он.
-Вроде того, -поддакиваю ему.- Вот и славно, что договорились. Ваш участковый врач будет в курсе. А пока строгий постельный режим, если хотите видеть на своих грядках укропчик с петрушкой и редиску с лучком, -сказал я на прощание.
Мои убеждения и лёгкий юмор вселял больному определённый оптимизм, и появился шанс, что в этот раз всё обойдётся. Теперь он обязан дожить до первых урожаев со своих грядок и распрощаться с прежней работой, пожалуй, навсегда.
А между тем в моём общежитии всё больше «бузила»  братва кавказской  национальности, пытаясь через студсовет устанавливать свои порядки. Это никому не нравилось,  в том числе и мне. Первокурсников, проживающих в общежитии на 11-й Парковой, курировали в основном две кафедры: физики и истории КПСС, поскольку сами располагались в Измайлово и недалеко от общежития. Эти кафедры вместе со студсоветом занимались досугом в общежитии,   приглашали интересных людей для встреч  со студентами, и сами часто встречались с ними для проведений политинформаций. Особо  запомнилась встреча  студентов с ректором  института, профессором М. Кузиным. Это было впервые  за всё время учебы на первом курсе, когда я увидел ректора. Совсем недавно, всего лишь год назад, он во главе делегации из числа студентов и профессоров побывал  во Франции по приглашению ректора Парижского Университета. В состав делегации  для солидности  входил и ученый с мировым именем, выдающийся  физиолог, академик  Пётр Кузьмич  Анохин. Такая поездка стала возможной  с согласия Министра Б. Петровского в связи с 200-летним  юбилеем 1-го МОЛМИ. Впечатления от визита во Францию были ещё настолько свежи, что рассказ ректора был таким заразительным и эмоциональным, что студенты, слушая его, уже чувствовали  себя не временными москвичами, а почти что временными парижанами. Демонстрация цветных слайдов ночного Парижа сопровождалась  французской речью из уст ректора. Пока они были гостями  Франции, некоторые из них, в том числе и ректор, успели  выучить  французский. Что значит учиться никогда не поздно! Оказывается, что даже удивительно, светские  традиции, описанные  ещё Оноре Бальзаком в том же «Графе де Монте Кристо», сохраняются во Франции и по сей день. По случаю пребывания нашей делегации в Париже его Превосходительство Ректор Ситэ Университэ устроил светский приём. Но кто из «наших» граждан знал, что это такое? Разве что сам ректор М. Кузин да академик Анохин, которым приходилось не раз бывать за рубежом и посещать подобные светские общества.  Так один наш студент-старшекурсник, по всей вероятности, не читавший О. Бальзака или напрочь позабыв, о чем он писал, пытался явиться на приём без соответствующего костюма и, самое главное, без галстука, тем самым нарушив светский этикет, существующий во Франции веками. Пришлось ему вернуться в гостиницу и приодеться, чтобы выглядеть подобающим образом, прихватив с собой галстук, который так и не научился завязывать. Что ни говори, а в этом плане благодаря «железному» занавесу мы серьезно отстали от наших потенциальных «врагов» со своим загнивающим капитализмом. Наши студенты удивились тому, что в студенческих столовых обходятся без официантов, а существует самообслуживание и подносы, чего в нашей стране в системе общепита  ещё не было. Много тогда свежих идей появилось у самого ректора М. Кузина. Дело в том, что в Ситэ Университэ Парижа, где они были гостями, живут и учатся  студенты из разных стран. Причем каждое государство выстроило для своих студентов не только общежитие, но и учебные корпуса на территории студенческого городка. С такой идеей ректор института Михаил Ильич Кузин обратился  к министру  здравоохранения, академику Б. Петровскому с предложением, что неплохо бы в этом Университетском городке  построить  хотя бы  общежитие  для советских студентов-медиков с тем, чтобы потом в перспективе отправлять туда студентов на учебу и стажировку. Министр  поинтересовался  во сколько это мероприятие обойдётся госказне. А когда министр Б.Петровский услышал во сколько это обойдётся государству в валюте, тему закрыл. Тогда же было предложено переименовать 1-й  мединститут в ММУ, московский медицинский Университет. Негоже оставаться таким же институтом и в таком же статусе, как например, периферийный, провинциальный Ивановский институт, имея на балансе ещё более трёх НИИ всесоюзного значения и десять тысяч студентов против Ивановского «меда», где ничего подобного нет, и всего  при трёх тысячах студентов. Петровский эту идею поддержал и обратился с этим предложением к Н. В. Подгорному, Председателю Президиума Верховного Совета СССР, хохлу из Киева,  у которого, кажется,  дочь и зять  тоже учились в этом же элитном учебном заведении, но который также поинтересовался материальными затратами в связи  с переименованием вуза  и сказал, что «нам  и одного МГУ в Москве достаточно». Вот так на самом верху относились к высшему образованию у нас в великой стране, в самой читающей стране в мире, особенно в столичной «подземке». Как в то время любил говорить Генсек Л. Брежнев; «экономика  должна быть экономной». Я бы  добавил, что она  должна быть ещё  разумной. Когда  речь идёт о здравоохранении, о здоровье нации, то тут как тут сразу вспоминаем про «экономную» экономику. А то, что народные деньги в неограниченном количестве шли  на поддержание коммунистических  партий и режимов всё  через того же Н. Понамарёва, что нашему народу, в общем-то, до фени, так это средства партии, неприкосновенный её золотой запас. Да… Париж есть Париж... Как поётся в одной песенки: «Снятся  людям иногда  голубые города. Кому Париж, кому Москва». Конечно,  ночной неоновый Париж и ночная полутёмная  Москва не могут соперничать по красоте  и световой гамме. Чего стоят одни только Елисейские поля!  И опять  всё дело в дурацкой экономике и в «железном» занавесе.
Доценты кафедры  философии  и марксизма-ленинизма, которые также курировали наше общежитие,  нередко приходили  к нам  и  делились полезной  информацией, которую невозможно было найти  в центральной прессе, и считалась конфиденциальной. В узких кругах  журналисты- международники говорили таким образом; «В  «Известиях»  нет  правды, а в «Правде» нет известий».  В своей группе меня  выбрали пропагандистом-агитатором и поэтому политикой я должен был интересоваться больше, чем остальные в группе. Каким  образом  кафедры получали закрытую информацию? Всё было отлажено до мелочей. Регулярно всех завкафедрами многих столичных вузов, отвечавших за идеологию, собирал  у себя в ЦК  кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС академик Н. Понамарёв и выдавал дозированную, действительно закрытую  политинформацию. Там наверху считали, что будет лучше «слить» самую малость закрытой информации и довести её студентам, чем по Москве будут распространяться всякие ненужные домыслы, которые могут стать вреднее самой правды. К тому же от студентов и преподавателей МИМО всё равно ничего не утаишь, они-то в курсе всей «подковёрной» политической борьбы в стране. Поэтому, когда проводил  политинформацию я в своей группе, кто-то  из студентов  всегда  стоял у  прикрытой двери на шухере. Я не сомневался, что столичный студент  должен быть в курсе  всего в большой политике и раньше всех. Иногда, в перерыве  между парами, в узком кругу Андрей Морозов доставал из дипломата книгу под большим секретом и зачитывал нам  нецензурную поэзию совсем нам неизвестного А.С. Пушкина. Я бы эту поэзию назвал  «матерной», так как у меня, агитатора-пропагандиста, волосы  на голове становились дыбом с каждым услышанным стихотворением. Так написать «матерно» легко и красиво мог только поэт с далёкими африканскими корнями и с исконным русским воспитанием. Ну и Пушкин, ай- да сукин сын,  балагур шаловливый! Кто бы от него такое ожидал. А ещё Александр Сергеевич!?      
 От доцентов кафедры истории стало известно, что на старших курсах  института  учится  внук И. Сталина  Иосиф Аллилуев, который  очень не любил  разговаривать  на личные темы, но к своей матери, проживавшей  в Америке, испытывает  самые  неприятные  и холодные чувства, тем более что её там использовали в качестве идеологической бомбы против коммунистической идеологии. Ради чего она оставила детей и подалась в Штаты? Может поэтому у него была стипендия  90 рублей,  как у студентов иностранцев, в два раза больше, чем  у меня на старших курсах. Сам вождь в своё время был очень недоволен, когда узнал, что его любимая дочь Светлана «выскочила» замуж за еврея. Это ещё что?!  Он бы, наверняка, перевернулся в своём саркофаге, ещё находясь в мавзолее рядом с Лениным, если б узнал, что его внук учится на врача, так как сам не любил врачей, и даже инициировал в своё время против них судебный процесс по так называемому «делу врачей». Он, внук вождя, ещё студентом увлекался кардиологией и впоследствии стал неплохим врачом-кардиологом в Москве. На старших курсах училась дочь министра обороны  маршала А. Гречко и внучка  маршала И. Баграмяна, в то время  начальника тыла вооруженных сил страны. Ей  ничего не стоило,  например, позвонить  какому-нибудь генералу и обратиться с небольшой просьбой, вроде как бы одеть в униформу стройотряд, в котором она решила провести лето. Никто  не знал, кроме ректора, что на последнем курсе училась скромная и незаметная студентка Наталия-дочь С.П. Королёва. Это  стало известно только после того, как  она окончила  институт и стала трудиться  на одной из хирургических кафедр института им.Б.Петровского у профессора М.ПЕРЕЛЬМАНА.
Однако вернёмся к прозаической студенческой жизни.  В самом общежитии  обстановка  была неспокойная. Мария Ивановна, женщина бальзаковского возраста, комендант общежития, была бессильна что-либо сделать. Ночной комендант  из числа студентов-старшекурсников Николай соблюдал  нейтралитет, что называется услуживал  и нашим, и вашим. На том и держался. После  первой сессии, уже  после Нового года, ко мне снова  обратились с просьбой войти в состав  студсовета. На этот раз  отказаться  я не мог по идейным соображениям, не зря же в армии отслужил, да считался отличником боевой и политической подготовки. Если бывший солдат не поможет, то кто. И если не я, то кто же? Тем более что  два месяца назад меня по-настоящему реально обворовали и заставили призадуматься о смысле жизни. Жить  без приключений в общежитии не получается. Они  возникают, когда их совсем не ждёшь. По ночам я никогда  не занимался как многие другие, даже в сессию  ложился  спать относительно рано после десяти вечера. Армейская привычка осталась. В тот вечер я почувствовал лёгкое недомогание и прилёг  раньше обычного. Ребята, соседи по комнате, после чаепития  разошлись по  этажам кто куда в поисках приключений. У меня была привычка  перед сном снимать  свои часики с правой руки и вешать их у изголовья на блестящую металлическую спинку кровати. Кровати ещё были старого образца, железные с такой же сеткой. Браслет к часам был самодельным, изготовлен  из цветных пластин пластмассы ещё в армии, там от безделья умельцы занимались таким рукоделием. Тогда такие самодельные браслеты были в  моде и смотрелись на руке очень даже  неплохо. Может, поэтому я  и носил часы из-за цветастого браслетика. Скоро, видимо от усталости, я  оказался в таком состоянии сна, когда без крайней  необходимости открывать глаза на каждого входящего в комнату не было ни желания, ни сил. Если кто и мог заглянуть через дверь, то только «свои».  Вообще при свете я спать не привык. Это тоже армейская привычка. А тут парни ушли, а свет не выключили. Мозг хоть в это время и работает наполовину своих возможностей, но зато рационально, включив только сторожевые посты для экстренных случаев. Это было похоже на начальную фазу гипнотического сна. Я чувствую, что кто-то вошел, подошел к столу, стоявшему посередине  комнаты, слышу звон  графина с водой, переливание воды. Хочется взглянуть, кто это может быть, но глаза не открываются. Кора мозга не срабатывает, не подаёт сигналы, так как сама находится в дремотном состоянии. «Наверно, -думал я,- что соседи». Затем я услышал и ощутил физически как что-то дёрнуло у моего изголовья, и это заставило  меня, наконец, проснуться. Оказывается, свет в комнате никто из ушедших соседей не выключил, и он продолжал гореть. Открыв с трудом наконец глаза, я увидел перед собой незнакомого парня. Я сразу не понял в чем дело и откуда он, и зачем здесь оказался. Всё было как в тумане. Видимо, я полностью и до конца ещё не проснулся. Невольно взглянул кверху на часы, а  их не оказалось на месте. Ну и чудеса! Я же точно помню, что  их прикрепил над головой. Я так делаю по привычке машинально с первых дней проживания в этом общежитии. Тут ко мне потихоньку стало приходить понимание того, что происходит что-то неординарное типа кражи.  Парень лет двадцати трёх  выглядел растерянным и стоял как вкопанный, сжимая в правой руке знакомый разноцветный браслет, который ещё не успел спрятать в карман. Тут  только я и смекнул.
-Ты кто такой? Что здесь делаешь?- спрашиваю я незнакомца.
-Дверь была открыта, зашел воды попить, -растерянно и неуверенно говорит он.
-А часы сорвал, чтоб  узнать который час? У тебя что, сахарный диабет, что всё по минутам делаешь? Положи часы на место, где взял, -сказал я.
 Сам  приподнялся и присел на кровать, но одеваться почему-то я не стал. Часы он вернул, не зная как оправдаться, чтоб выглядело правдоподобно. В это время вошел сосед Володя, высокий, крепкий деревенский парень.
-Володя, закрой дверь на ключ, -обратился к нему я.- У нас в «гостях»  воришка объявился.
 Сосед сразу понял, что это не шутка,  увидев незнакомца,  повернул ключ в двери до отказа и решительно подошёл к ночному «гостю».

-Что еще стырил?- спросил Володя у него.- Колись, а то по башке получишь.
 В этот момент  ночной «гость» возвращал мне часы как доказательство  того, что действительно украл, а не случайно заглянул в комнату попить воды от жажды.
-Больше ничего,- нагло и уверенно отвечает тот.- Какой же я вор?  Такой  же студент как и вы. Вот моя зачетка, учусь во втором «медицинском». Так сказать, коллеги.
 Он достаёт спокойно не спеша из правого внутреннего кармана пиджака зачетку и кладёт на стол. Мы взглянули на зачетку. Фамилия  в ней простая типа Петрова или Козлова. Ничего необычного, вроде как настоящая. И тем не менее у меня возникли сомнения.
-Володя, -обращаюсь я к соседу, -ты свою зачетку на ночь глядя  с собою носишь?
-Нет, а на кой она мне, -отвечает  Владимир.
- Правильно, -соглашаюсь я. - И я с собой её никогда не ношу.  А у него она всегда при нём. Соображаешь? Зачетку  тоже спёр? -спрашиваю я уже «коллегу» из второго «меда».
-Клянусь, зачетка моя, -упорствовал «студент».
- Надо же, ещё и клянётся. Совсем заврался «студент».  Плохи твои дела, -говорю я ночному непрошенному  «гостю».-К тому же, как ты очевидно знаешь, незваный гость хуже татарина. Запомни, «студент» из второго «меда»: оправдывается всегда тот, кто виновен.
- Может, стоить проучить его на первый раз?
-Каким образом?- спрашиваю я соседа Владимира.
-Очень даже просто. Запрём его в тумбочку, и из окна того... тю-тю. А там как получится. Так все делают, -предложил Володя.- Подумаешь, всего-то четвёртый этаж. Может и повезёт уцелеть.
-Мысль неплохая, можно и сбросить, -соглашаюсь с ним.- Впрочем, не хочется отвечать за этого придурка. Лучше сдать его в милицию. Пусть выяснят, откуда у него зачетка, и  вообще, что это за ночная птаха. Может за ним ещё что водится.
  В том, что зачетка  краденая, у меня сомнений не было, а служит ему вроде пропуска в студенческие общежития. «Студент», похоже, не на шутку перетрусил и стал умолять отпустить его и просить прощения, ссылаясь на нечистую силу, и что черт и бес попутал.
-Значит, сделаем так. Володя, отведи его к ночному коменданту Николаю. Тот знает, что делать, -сказал я, продолжая сидеть на кровати так и не одевшись, считая на этом инцидент исчерпанным.
-А больше ничего он  не стащил?- ещё раз переспросил  сосед. -Может, успел что заныкать.
-Вроде нет, не успел,- уверенно ответил я.
 Мне бы проверить свой пиджак, который висел тут же рядом на спинке стула, прежде чем отрицать пропажу других вещей,  но почему-то этого я не сделал. Принцип  «доверяй, но проверяй» ещё никто не отменял. А я позабыл, скорее всего, потому, что не все ещё извилины были включены в процесс. Еще оставались некоторые сомнения, что он не «ворюга». Так хотелось надеяться, что даже отпетому вору нужно дать шанс оправдаться. Однако часы оказались у него в руке, и это факт.  Порядочный человек всегда думает, что вокруг все такие же  порядочные, вор думает иначе: кругом одно жульё как и он сам. Вопрос только, кто у кого стащит первый. Мне бы одеться и вместе с Владимиром сопроводить этого воришку, но я этого не сделал, а полностью  доверился  соседу. Он  был достаточно крепким парнем деревенской закалки, чтобы взять того в буквальном смысле за шиворот и спокойно проводить к ночному коменданту на второй этаж, где он жил. Они ушли. Я снова прилёг, таким образом сделал вторую непростительную ошибку. Нельзя надеяться на других. Через минут пять вернулся Владимир, объяснив, что подлецу удалось сбежать, выпрыгнув из окна второго этажа. «Жаль, что не с четвёртого»,-подумал я. Очень скоро я позабыл о ночном госте и об инциденте, к тому же часы висели  на прежнем месте и также  ритмично тикали, склоняя к прерванному сну, что меня совсем успокоило. Мысли меня больше не беспокоили, и я быстро спокойно уснул. Наутро, когда стал одеваться, обнаружил, что из моего кармана пиджака исчезли  студенческий билет и  почти новая классная  и дорогая шариковая ручка,  а из тумбочки пропали последние мои деньги. Для бедного студента это катастрофа. Это уж слишком! Денег было рублей тридцать, вполне достаточно, чтобы спокойно прожить до следующей стипендии. Надо же! Всё успел обшмонать сукин сын. Стало быть, он  непростой случайный проходимец, а классный специалист в «своём» деле, значит, не первый раз и совсем не случайно, как он пытался это преподнести, забрёл сюда. А ведь клялся и божился. Напрасно было вспоминать фамилию в зачетке сбежавшего «студента», она  всё равно фальшивая. Жаль, что не сбросили  с четвёртого этажа как ненужную  вещь, как это делают итальянцы под Новый год, безжалостно избавляясь от старой мебели. Это было бы справедливо и показательно  для других подобных проходимцев, хотя и ЧП в пределах общежития. Я же оказался по вине этого уголовника в труднейшем материальном положении. Хорошо ещё, что я подрабатывал на «скорой». Жизнь штука сложная. Если б соседи, следуя правилу «уходя, гасите свет», так и поступили, то, с одной стороны, я бы быстрее уснул, потому что не привык спать при свете, а с другой стороны, заглянувший ночной «гость» вряд ли отважился войти в тёмную комнату, не зная, кто в ней может находиться. И, таким образом, кражи могло и не быть. Но, как говорится, после боя кулаками не машут. До стипендии и до зарплаты было далековато. Фактически, я остался без копейки. Вот она только начинается настоящая студенческая жизнь сродни дворовой собаке. А дворнягу, как известно, ноги кормят. У кого-то занимать я ничего не привык, гордость не позволяла, да и стыдно сказать кому, как это случилось, что остался без гроша в кармане.  Пришлось мне, перешагнув через гордыню, пойти в деканат и рассказать декану всё как было. Институт не обеднеет, если поможет своему студенту в критический момент. На то он и Альма-Матер, чтобы выручать в самый критический момент бедного студента.  Декан  курса, доцент кафедры гистологии В. Королёв, с пониманием вошел в моё положение и здорово помог. Мне только оставалось написать «объяснительную» и заявление о срочном выделении мне дополнительной стипендии из ректорского фонда в виде материальной помощи и выдаче нового студенческого билета вместо пропавшего. Собственно говоря, из-за него я и обратился в деканат, а не из-за пропавших денег, хотя и крайне в них нуждался. Их можно заработать где-нибудь на вокзале в ночное время, а без студенческого билета проблемы на траспорте и в библиотеке делать нечего, и в общежитие могут не пропустить. Однако от этого воришки остался неприятный осадок. Как можно докатиться до такой жизни, чтобы промышлять подобным образом, да ещё воровать у студентов. Не лучше бы самому по ночам вагоны разгружать, как это делают многие нормальные студенты. Их в Москве, этих вокзалов, полно, при желании всегда работа найдётся. А он клялся, что он тоже студент. Какой же это студент, если название ему только одно -вор? Студент, если у него с психикой всё в порядке, на такую подлость и преступление никогда не пойдёт, а тем более студент-медик. Конечно, студенты бывают разные. Достаточно хотя бы вспомнить Раскольникова  из «Преступление и наказания», который и бабку не пожалел, прибив её топором. Так что ручаться за всех невозможно. Ценой  больших для меня потерь в это общежитие он уж точно  не вернётся, но мой студенческий билет  будет  ещё долго служить  пропуском  этому подонку в другие  студенческие общежития, которых в Москве тысячи. У соседа Николая я так и не спросил и он подробности не рассказал, но я полагаю,  что  вряд ли тот парень от него сбежал, да ещё выпрыгнул со второго этажа. На такого «героя» он не  был похож. Видал, как при первом же «проколе» и опасности стал перед нами пресмыкаться. Наверняка бы ногу сломал при падении. У меня на этот счет появились некоторые сомнения. Сомнения всегда выведут на истину, а не сомневается только ограниченный и не в меру самонадеянный человек. Скорее всего, Володя сам его отпустил, так как кроме часов, как тогда казалось, тот ничего другого не украл,  да и явно его пожалел. Опытные воришки неплохие психологи, могут изображать не только несчастных. Вот сосед и поддался на его «удочку». Но даже из «плохого» можно сделать полезные выводы применительно к своей  будущей профессии. Никому  не доверяй и ни на кого не полагайся, рассчитывай только на себя. Как важно самому, если за что-то взялся, довести дело до конца. Если б я полностью не положился  на соседа Владимира, а вместе вдвоём  сопроводили «ночного» гостя по назначению, комендант вызвал бы, как и положено в таких случаях, участкового, который вывернул бы ему все карманы, и украденные вещи были бы возвращены хозяину, а уголовник понёс заслуженное наказание  по закону. Это было бы правильно, и справедливость восторжествовала бы. Но ничего этого не произошло из-за того, что один поленился, другой пожалел и не выполнил поручение товарища до конца. В результате всё вышло с точностью до наоборот. И вещи не возвращены, и возможностей у преступника появилось больше продолжать свою деятельность уже с моим студенческим билетом, а не с сомнительной и неудобной зачеткой, не понеся никакого наказания, да ещё обогатившись за чужой счет. Преступление, оставшееся безнаказанным даже по пустяковому делу, непременно провоцирует преступника на другое более серьёзное правонарушение. Не слетел с нижней ступеньки крутой лестницы изначально, он обязательно рискнёт подняться на ступеньку выше на своём преступном поприще. Такова психология преступника. Это  аксиома. Из всего следует делать выводы.  Принцип «никому не доверяй», надейся только на самого себя, станет  впоследствии  ахиллесовой пятой во всей моей врачебной деятельности на все оставшиеся годы. Ну что ж, на ошибках учатся. Лучше, конечно, на «чужих», но они запоминаются ненадолго, а вот когда на «своих», то на всю жизнь, по типу стойкого условного рефлекса.
Когда я стал заниматься вплотную студенческим советом, мне  предоставили  двухместную комнату. Что ни говори, а в двухместной комнате всё же получше. Хотя, когда  давал согласие войти в состав  студкома, ни на что не рассчитывал. Наверняка, в ней такой глупой кражи не произошло бы. Соседом себе определил  студента из параллельного потока Геру из Павла-Посада. Чем-то он мне импонировал, может потому  что был брюнетом с голубыми честными глазами, выше среднего роста, широкоскулым и независимой походкой вразвалочку как на палубе корабля.  Поскольку я понимал, что у него в материальном плане  имеются  трудности и что он неплохо разбирался в электроделе, попросил коменданта Марию Ивановну оформить его на полставки  электриком в этом общежитии, что и было сделано. У меня было удовлетворение в том, что если я что-то могу, и это зависит от меня, почему же не помочь нуждающемуся, и тем более хорошему человеку. В нашей комнате он обычный круглый белый плафон на потолке нарисовал и разукрасил в виде месяца на голубом небосводе, превратив его в ночник. Во-первых, это смотрелось, а во-вторых,  так  располагало  ко сну. Приходили девчата и просили его также сделать им.
  Жить на 35 рублей тяжко, во всём приходится отказывать и экономить даже на питании. Что уж говорить о шмотках. На моём этаже жил  студент из далёкой провинции Володя Малиновский, простой, очень скромный деревенский паренёк. Я даже удивлялся, как такого «простачка» приняли в такой элитный институт, если его место скорее в «пэтэу». Я обратил внимание, что зимой на занятия  он ходит в одной рубашке. В связи с этим на студсовете  мы решили, что парню надо  помочь и найти денег  для того, чтобы  купить приличный костюм или  хотя бы демисезонное пальто. Не один раз я заходил к нему в комнату, чтобы посмотреть как он живёт на самом деле. Во-первых, столичный студент должен  соответствовать своему статусу и быть образцом  советского студенчества, и в глазах иностранцев выглядеть вполне прилично. По нему складывается  впечатление  о жизни в нашей стране. Москва- это столица СССР, а не какой-то «закрытый» Пермь или Свердловск. Во-вторых, так и заболеть недолго, и это уже забота общественности. Собрать деньги на покупку «обновки»  не представляло затруднений. Когда об этой идеи доложил  самому Владимиру, тот даже обиделся, объясняя, что  у него такой образ жизни- «моржевание», что по утрам  он регулярно бегает в парк, который тут же неподалёку, купается в проруби  и привык  ходить в одной рубашке, что ему совсем не холодно. Я его, конечно, понимал, но как это можно объяснить иностранцам, да ещё  африканцам. Правда, наша беседа не прошла  даром. На занятия Владимир стал ходить в костюме как порядочный советский студент из далёкой провинции. Однако пальтишко мы ему всё же купили. Во всяком случае мне как-то полегчало от того, что он меня понял.
 Сначала  меня ввели в  студсовет  как зама по оргработе, но через пару месяцев, если ни раньше, все поняли, что председателем студсовета  должен быть я, за что все и проголосовали на очередном заседании студсовета. «Кавказцы» сразу попритихли, а ночной комендант начал работать с нами  активнее и крайне осторожно, иначе  я бы заменил его на «своего» человека, более толкового и порядочнее. И он это понимал, да и к привилегиям привык за несколько лет, будучи комендантом. Всё-таки проживал на правах ночного коменданта один в комнате. В разговоре  с одним  из своих сторонником  он как-то сказал обо мне: «это уже совсем не тот председатель. С этим нужно быть поосторожнее». В эти дни  в общежитии  состоялась ещё одна  интересная встреча со студентами. На этот раз через кафедру марксизма-ленинизма пригласили к студентам товарища Васильева, бывшего профессионального разведчика, который  рассказал о своей профессиональной деятельности в ряде посольств латиноамериканских государств. Студентам было очень интересно послушать, а затем поговорить с таким интересным  собеседником и услышать детективные шпионские  приключения  из первых уст. Встреча продолжалась часа два, так студентов заинтриговала жизнь советского разведчика. В подобных случаях принято  что-то дарить на память, кроме цветов и аплодисментов, в конце встречи. Немного раньше мне, как  председателю студкома, профком института вручил памятную юбилейную медаль «200 лет 1-му ММИ». Я очень дорожил этой медалью. Ни у кого в общежитии такой юбилейной медали не было. Её в своё время вручали наиболее активным сотрудникам и студентам института по линии парткома, комитета ВЛКСМ.  Поскольку этот вечер вёл я, мне  его  и завершить положено. Мне хотелось это сделать необычно, нестандартно. Я поднялся  на сцену, подошел к герою вечера, поблагодарил легендарного сотрудника невидимого фронта товарища Васильева за очень интересную встречу, и от имени  студентов прикрепил  к лацкану его пиджака к его невидимым госнаградам свою юбилейную  медаль «200 лет 1-му ММИ» с пожеланиями прожить хотя бы половину указанного срока при хорошем здоровье. Он был очень тронут и рад такой награде, так как ни одна из его прежних государственных наград не гарантировала  так долго ещё пожить на своей Родине.  Находясь ещё на службе в армии, я не мог себе даже представить, что, во-первых, когда-нибудь поступлю в этот знаменитый институт и у меня будет такая юбилейная медаль, которой были награждены многие преподаватели, профессора и отличившиеся студенты  института в дни празднования юбилея.  Во-вторых, то, что от имени  института  мне повезёт вручать  такую медаль  важному гостю института, это сверх всякого, за пределами  моего воображения. Конечно, легко простившись со своей медалью для общего дела, я почему-то думал, что  у меня ещё будет возможность получить такую же медаль в профкоме института, поскольку свою пожертвовал в благих целях для поддержания авторитета своего же института. Но этого не случилось. Так и остался без неё, всё недосуг было этим заниматься. А потом и актуальность в ней пропала. Не для наград же работали. Вообще в общежитии  жить не скучно и  интересно. Однажды после десяти вечера к нам приехал помощник режиссера  и попросил, чтобы я организовал  студентов для массовки  на киностудию «Мосфильм», и чем больше, тем лучше. «Почему бы и нет, пусть студенты подработают за ночь,- подумал я, -денег у студентов лишних никогда не бывает». Тут же через радиорубку  по общей связи  объявил о заманчивом предложении, и  минут через десять желающих  сняться в массовках  набралось полный автобус, который был специально подогнан к общежитию.
 В один из выходных дней к полудню  моя помощница по студсовету Ольга попросила меня зайти в одну женскую комнату, где проживали студентки фармфака. На  стук в дверь её открыли не сразу.  Девушка, которая всё же открыла нам дверь,  пыталась своими разговорами, если не впустить, то по крайней мере придержать  нас  у двери, хотя ей четко разъяснили,  кто мы такие и с какой целью явились. Да они и так были в курсе. В конце  концов мы проявили  настойчивость и вошли  в комнату самостоятельно, не дожидаясь приглашения. Нашему обозрению  представилась довольно импозантная до неприличия картина. На каждой из четырёх кроватей  продолжали лежать под одеялами  девушки с молодыми  людьми по парам. Их не очень смутило наше внезапное появление. Никакой «ожидаемой» реакции в подобной ситуации с их стороны не последовало. Молодых людей я попросил по-быстрому одеться и покинуть  общежитие, а  девушек  пытался немного пристыдить. Однако, видя, что на них это  никак не подействовало, поскольку они все были подшофе, я поставил  их в известность, что их аморальное  поведение будет рассмотрено на  студсовете  на ближайшем заседании. И это не было пустословием. Через три дня  студком  принял решение  о выселении всех четырёх девиц из общежития. Конечно, мне было жалко девчат, потому  и не стали ходатайствовать перед деканатом о рассмотрении вопроса об их отчислении из института, хотя дело того стоило. А место в общежитии пустовать не будет, желающих попасть в общежитие было полно. Свято место пусто не бывает. Комендант общежития Мария Ивановна, женщина лет пятидесяти, крашеная блондинка,  показала  мне ещё одну комнату, где жила одна любопытная  студентка  Алла, и не знала, что  с ней, этой «мадам Помпадур», делать. Эту Аллу я немного знал. В общем-то, довольно приятная смазливая, но недалёкая провинциальная «деваха». Когда мы вошли в её комнату, то у меня  возникло  ощущение, что я оказался в женской келье Святогорского монастыря. Весь угол был обставлен иконами, хоть тут же  начинай молиться и божиться. В комнате стоял резкий запах черёмухи. Я даже поинтересовался  у неё не мешает  ли он ей спать. Она ничему не удивлялась и не возмущалась нашему внезапному появлению. Эта набожная студентка родом из глубокой  провинции училась на вечернем отделении лечебного факультета и работала  на кафедре анатомии. Алла не была красавицей, но, наверняка,  очень приятная, смазливая и доступная по своей деревенской наивности для легкомысленных мужчин. Если бы на кафедре марксизма-ленинизма  и в деканате узнали, что существует такая студентка, её немедленно бы отчислили из института, несмотря на высоких покровителей в своём окружении. В то время под влиянием коммунистической идеологии атеизм процветал и был в апогее. Совершенно недопустимая вещь, чтобы советский врач, выпускник столичного вуза  был аморален, религиозен и набожен. И я знал случаи, когда  несколько студентов были отчислены по этим мотивам с разных курсов. Возникает ещё один вопрос, как и кто предоставил ей общежитие в обход профкома? Здесь, по-видимому, тоже тёмное дело с детективными историями. Что «вечерникам» общежитие не предоставлялось знали все в институте. Поступить на вечернее отделение без московской прописки тоже нельзя. В подобных случаях обычно говорят, ссылаясь на французский «шерше ля фам». Но в этом конкретном случае, похоже, что-то обратное. Позже выяснилось, что она не только  работала на кафедре, но и являлась фавориткой  сразу двух уважаемых персон  на этой кафедре. Кроме того, а точнее сказать, кроме тех персон на своей кафедре, «простушка» Алла  не забывала  про доцента  из  соседней кафедры микробиологии. Всех этих уважаемых людей я неплохо знал; кого лучше, кого хуже. Так что, выходит, работать и учиться ей в правильном понимании и некогда было. Может, это как-то объясняет её образ жизни? Я всё удивлялся, как такая «простушка»  могла окрутить и соблазнить  трёх уважаемых  джентльменов от науки. Я замечал как  иногда по воскресеньям молодой профессор- очкарик с кафедры анатомии на своём «москвиче» не первой свежести подвозил Аллу за квартал до общежития. Я его немного тоже знал, он иногда читал нам лекции, и особого впечатления как ученый муж он не производил, хотя впоследствии через двадцать лет стал академиком АМН. Мне очень  понравилось, когда  его любовница Алла до истерики  возмущалась тем, что он  купил ей точно такие же туфли как и своей «дорогой» жене. Это говорит только о том, что её провинциальные предрассудки  со временем никуда не делись, как была деревней, так и осталась, и столичную жизнь ей никогда не понять. Конечно, с такими студентами необходимо заниматься студсоветам, комитету ВЛКСМ и профкому. Может тогда станет меньше трагических случаев  среди студентов, которые  имели место совсем недавно в наших общежитиях. Одна девушка первокурсница в Измайлово от безысходности по непонятным причинам бросилась под поезд как Анна Каренина, другая, студентка четвёртого курса сангигфакультета,  выпрыгнула с девятого этажа общежития на Малой Пироговской и разбилась от домогательств со стороны чернокожих африканцев.
 Вообще-то кафедра анатомии  была одной  из лучших во всем институте и лучшей среди  аналогичных кафедр  медицинских вузов  страны. Много лет кафедрой заведовал академик Д. А. Жданов, крупнейший анатом в мире, большой специалист в области лимфатической системы. Другая знаменитость на кафедре- анатомический музей, детище  академика. Почти все лекции нашему потоку он  читал сам и в своей манере, напоминавшей экскурсовода в Третьяковке. Парторгом  на кафедре была  профессор Г. Сатюкова, женщина бальзаковского возраста, отличавшаяся на редкость не только девичьей стройностью и красотой, но и умом. На  самой кафедре её уважали и побаивались. Иногда  она напоминала студентам, что родом из Донецка. Там она познакомилась со своим  будущим мужем, который увёз её в Москву. Разве мог какой-то москвич устоять перед такой красоткой и умницей, у которой  ум от украинки, а красота от молдаванки. Да муженёк оказался не из простых, да и хохлушка не промах. Таким образом, она  стала супругой  главного редактора газеты «Правда», главной газеты страны, рупора ЦК  КПСС, кандидата в члены ЦК КПСС Сатюкова. Лекций  она нашему потоку не читала, но экзамены принимала. Помню, когда увидел её  в первый  раз на втором курсе. Она  буквально как цунами  ворвалась в аудиторию, где занятия проводил с нами ассистент Лялин. Все встали и поприветствовали её как положено. Ассистент несколько  опешил внезапным появлением начальства и не очень понимал, «что сие всё значило». Она увидела иностранных студентов и предложила им говорить на их родном языке, если  у них имеются вопросы к руководству кафедры. Поднялся мой приятель Али Ахмед из Афганистана  и стал задавать ей вопросы на неплохом русском, чему она была очень удивлена. Ей бы так знать арабский, как этот Али говорит на русском. Я тогда подумал, а может она может говорить на арабском, кроме, разумеется, английского? А когда профессор увидела размалёванных наших девушек, то не сдержалась и  напомнила им, что сама уже не в молодом возрасте, а в бальзаковском, но ещё ни разу не пользовалась косметикой, чем очень удивила девчонок. Действительно, зачем красивой женщине косметика. Так вот, тогда я представил, что если завкафедрой  академик Д. Жданов когда-нибудь уйдёт на пенсию, а это уже не за горами, так как ему за семьдесят, хоть и выглядел всего на пятьдесят, то его место  непременно займёт парторг Г. Сатюкова. Такова практика. Уверен, что так считали все и на кафедре, и в деканате, а потому при общении  с ней все держали ухо востро как с будущим начальством. Так происходило на многих кафедрах во всех институтах по всей стране по принципу партийной принадлежности и рангу в этих рядах. Другой, молодой профессор   Сапин, был незаметной фигурой на кафедре. Так что выбор был небольшой. Но я ошибался. В тот период, в нашу бытность, когда на ВДНХ закончилась декада 1-го МОЛМИ, за которую отвечал академик Д. Жданов, спустя буквально несколько дней после её закрытия, академик скоропостижно скончался, скорее от инфаркта, чем от какой-то другой хронической болезни, которая наверняка у него была. Совсем недавно,  до дней  института на ВДНХ,  он руководил Международным Конгрессом анатомов, который впервые проходил в Москве. Вполне возможно, что оба эти ответственные мероприятия привели академика Жданова к обширному инфаркту миокарда. По мнению прессы, мировая общественность анатомов понесла тяжелую и невосполнимую утрату. Но что удивительно? Как ни странно, новым завкафедрой стал профессор Сапин. Фигуры подобной Жданову, видимо, не нашлось по всей необъятной стране. Возникает в связи с этим законный вопрос. Почему завкафедрой стала  не второй профессор кафедры, и тем более  парторг Сатюкова? Это  очень просто объясняется. Вся причина в её супруге, в политике. Он, как главный редактор газеты «Правда», был еще кандидатом в члены ЦК партии, как и министр Б.Петровский. А когда в Политбюро дули  другие ветра, многое менялось в стране, и в первую очередь идеологические кадры. Ну, а как известно, чем выше стоишь, тем больнее падаешь. А супруге рикошетом достаются все «падения» мужа. Знала за кого замуж выходила. Вспомнить хотя бы историю «падения» зятя Никиты Хрущёва, главного редактора «Известий» Аджубея, когда Никиту принудительно досрочно отправили на пенсию.
 Мне всегда казалось, что настоящий студент это тот, который живёт в общаге,  постоянно в чем-то нуждается,  весь в заботах и не только в своих личных, но и общественных, и которому понятно чувство «локтя» не только в общественном транспорте.
Студкомы переизбирались ежегодно на общем собрании студентов, проживающих в общежитии. К нему тщательно готовились все; и студенты, объединившись в различные группировки, и, курирующие это общежитие кафедры, и, конечно, профком института. Подошел срок перевыборов студсовета и в нашем общежитии на 11-ой  Парковой. Октябрь месяц. На собрание пришли не только кураторы  из кафедр, но и всё профкомовское начальство. Все ещё до собрания  не сомневались, что председателем  студсовета   выберут меня, для чего, собственно, и приехал  председатель профкома института Сергей Зверев, чтоб после собрания поздравить меня лично. Сам я  на это не рассчитывал, так как  изнутри обстановку знал лучше, чем они, бывая в общежитии раз в году по какому-то случаю.  Ведение собрания С. Зверев взял в свои руки,  дабы  избежать анархии и чтобы собрание не вышло из-под контроля, а проходило демократично и по намеченному сценарию.  Собрание, как и ожидалось, проходило бурно, когда дело дошло до выборов в студком. Кто-то из партера предложил мою кандидатуру. Вот тут всё и началось. Тут же «потемневшая» галёрка из числа кавказцев  выступила единым фронтом  против моей кандидатуры. Их сплоченности  надо отдать должное. Председатель, как гарант демократического ведения собрания, был в некой растерянности и ничего не мог поделать как принять навязанные ему со стороны другие правила игры. Нормальное «молчаливое» большинство почему-то на собрании отмалчивалось. Такого поворота событий председательствующий на собрании профсоюзный босс Зверев никак не ожидал. Стало очевидным, что студенты «кавказской» внешности  были готовы  на любого другого председателя, только не на мою кандидатуру. И им удалось продвинуть своих людей в студсовет. Я догадывался, что темной «галёркой» руководил втихую ночной комендант Николай. Уж слишком ему было невыгодно моё председательствование в студсовете. Видимо, я недооценил его возможности, а то бы давно освободился от такого «ночного» коменданта.  Словом, кураторы и профком остались недовольны итогами  собрания, поскольку моя кандидатура, на которую все они рассчитывали, даже не вошла в состав студсовета. Молодой, но подающий большие надежды по карьерной лестнице на кафедре, ассистент кафедры физики Фарбер, присутствовавший на собрании, был настолько недоволен ходом и результатами собрания, что немедленно отреагировал своей  разгромной статьёй в стенной печати кафедры. Но кого выбрали, того выбрали. На то и демократия. Я особенно не переживал. Совмещать общественную работу с учебой на первых курсах слишком тяжело и рискованно, особенно, когда надо ещё думать как поправить своё материальное положение. В связи с этим у меня больше появилось свободного времени на учебу и на подработку. Конечно, в общежитии были неплохие девчонки. Но когда я занимался общественной деятельностью, ни одной почему-то не замечал или делал только вид, что не обращал внимания. Правда, была одна порядочная и симпатичная девушка, но за ней я ухаживать и не думал. Она умела печатать на пишущей машинке, и я иногда обращался к ней, чтобы оформить протоколы заседаний студсовета. Может она и думала, что с моей стороны это был только повод к дальнейшему развитию наших отношений, и  рассчитывала на что-то большее. Когда мне нужно было от всех отдохнуть, то я по привычке уезжал по выходным в ЦПКО им. Горького. Там никто не знал меня, и я чувствовал себя свободно. Иногда, чтоб привести свои мысли в порядок, неплохо побывать одному.
 Перед каждой сессией с работы я всегда увольнялся. Продолжать совмещать  и трудиться на два фронта большой риск не сдать сессию. А все свои выходные провести на работе  тоже не дело. Ещё не хватало за период учебы заработать гастрит или того хуже язву желудка. После трёхмесячного перерыва  и с  наступлением финансового кризиса в  моём кармане снова устроился на «подработку», но уже  в приёмное отделение  57-й городской  клинической больницы, что находилась  в одном дворе  с 14 -й подстанцией  «скорой помощи». Она, ГКБ, являлась учебной базой 2-го медицинского института, так что я оказался  в некотором роде в тылу «противника», поскольку все знали, что в 1-ом «меде»  учится «буржуа», а во втором -«пролетарии», и на этой почве студенты, естественно,  несколько недолюбливали друг друга. Конечно, это выглядело ещё детской игрой. Приёмное отделение  больницы - это десяток коек и  круглосуточный медперсонал: врач-терапевт, рентгентехник, лаборант, медсестра и санитарка. Работал я в качестве медбрата  круглосуточно  один раз в неделю  и только по воскресеньям. Все поступления больных проходили в такие дни через меня. Как-то в приёмный покой по «скорой» привезли парня пэтэушника, выпрыгнувшего  в состоянии алкогольного опьянения  с 12-го этажа после очередного  семейного скандала  со своей мамашей-алкоголичкой. Парень пытался свести счеты с жизнью и  покончить  собой, так как такая жизнь с такой мамашей до чертиков ему надоела. После первичного осмотра доставленного пострадавшего я выставил  предварительный диагноз; «закрытый  перелом передней  части  шейки левого тазобедренного сустава. Перелом костей таза. Черепно-мозговая травма  с сотрясением головного мозга». Для порядка, как это и положено, пригласили со второго этажа дежурного хирурга-травматолога, которым оказался  доцент кафедры второго мединститута Долецкий. Его я увидел впервые. Впечатление на меня он произвёл неплохое. Он на днях  вернулся из отпуска, который провёл в Сочи. Тогда это было престижно отдыхать в Сочи. Это было видно по его внешнему виду и раннему загару. Выглядел он весёлым, свежим, импозантным,  загоревшим и уверенным в себе, почти что профессором. Осмотрев пострадавшего парня, ознакомившись с моей записью в истории болезни, ничего не говоря, он отправил его на рентген костей таза и бедра, а сам  поднялся к себе на этаж в ожидании рентгеновских снимков. Через полчаса без напоминаний доцент Долецкий снова появился в приёмном покое, ознакомился с заключением рентгенолога и не сдержался  подошел ко мне  и спросил:
-Коллега, как это вам удалось поставить правильный диагноз? И про кости таза, а главное, про перелом шейки бедра?
Импозантный доцент, наверняка пользующийся у молодых женщин большим вниманием, не мог поверить, что какой-то медбрат на что-то способен.
-Я учусь на втором курсе,- ответил я то ли в своё оправдание, то ли от удовлетворения, поставив правильный диагноз без рентгена, а лишь на одной интуиции и по первичному внешнему осмотру.
-В каком «меде»?- поинтересовался любопытный доцент.
-В первом «медицинском», -ответил я.
-Ну, тогда  всё понятно, - добавил он в заключение, перед тем  как уйти к себе на этаж. -Похвально. К сожалению, наши студенты пятого курса на это не способны. Далеко пойдёте, молодой человек.
Но, что самое интересное с этим парнем, что, несмотря на тяжесть переломов, уже через десять дней он просился на выписку, поскольку его девушка ничего о нём не знала, и его вдруг так к ней «потянуло».  Повезло же ему упасть с такой высоты и отделаться только такими переломами и не забыть про девчонку. Везунчик, хоть и пэтэушник, а мать алкоголичка.
Я тогда впервые задумался и стал понимать, чем отличается посредственный врач от настоящего, талантливого доктора вроде того доцента или профессора со второго «меда». Не могу даже представить, чтобы с подобным интересом ко мне,  среднему медработнику, обратился  заурядный врач. Не стал бы он опускаться до моего уровня. А талантливый человек этой разницы даже  не заметил бы, потому что им движет истина, а к истине приводит любопытство, а любопытство - это уже критерий ума. Тем-то он и талантлив, что не перестаёт удивляться.   Однажды  при мне в приёмный покой привезли в тяжелом состоянии пожилого мужчину. «Скорая» сказала, что  нашли его у забора в дачных местах Подмосковья. Это всё,  что мы знали о нём от «скорой». По всем клиническим данным и ЭКГ было очевидным, что у больного  обширный трансмуральный инфаркт миокарда. Что мы только ни делали с опытным дежурным врачом-терапевтом, женщиной средних лет, никаких улучшений не наступало. В связи с чем  вызвали  инфарктную бригаду  из СКЛИФА. Приехала  молодая высокая, стройная, шустрая и опытная врачиха. Мне казалось, что до института она занималась лёгкой атлетикой, а может играла за сборную своего института по волейболу. Меня удивила она тем, что прямо  в палате  у больного, чтобы не тратить зря дорогое время, держа  в левой руке пять различных ампул по 10-20 мл, одним  резким движением другой  руки с пинцетом махнула по этим ампулам так, что осколки стекла разлетелись в дальний угол палаты врассыпную. При всём при этом сами ампулы с содержимым сохранились. Так могут делать только опытные врачи по линии скорой помощи. В других ЛПУ врачи разбивали бы ампулы по одной, на что требуется  дорогое время. Несмотря на цирковые номера и виртуозность профессионала, изменений в состоянии больного, увы, не последовало. Добавилась лишь работа санитарке подмести пол от разбитого стекла. Больного подключили к аппаратам жизнедеятельности. Летальный исход был неизбежен, что бы мы ни делали. Дежурный врач стала готовить текст телеграммы. В таких крайних случаях  положено вызывать кого-то из родных. Но никто не знал, кто он и откуда. Больной был ещё в сознании, но на пределе. Мог отключиться в любое время. Надо было торопиться.
-Как ваша фамилия? Кем работаете, чем занимаетесь? -спрашивает его дежурная  докторша, иногда повторяя вопросы.
-Карпов. Танкист я, -отвечал он с трудом, задыхаясь.
-Вы военнослужащий, в каком звании? -всё допытывается врач.
-Генерал.
    Оказывается, генерал отдыхал на своей даче  и решил  прогуляться  по деревне словно предчувствуя, что выбрался в последний раз. Ему вдруг стало плохо у какого-то забора, а таблеток, даже валидола, с собой не оказалось, отчего потерял сознание и просто отключился. Там «скорая» его и нашла. Когда дежурный врач спросила,    что написать в телеграмме, он сказал: «малость прихворнул». Это генерал сказал за полчаса до смерти. Меня поразила и  удивила невероятная скромность  этого человека. Всякий другой  на его месте с первых же минут напомнил  о своём генеральстве для того,  чтобы к нему лучше отнеслись и не дали умереть. Мне было неловко  и стыдно за нашу беспомощную и нищую медицину, что она на таком низком уровне, что не смогла  спасти хорошего солдата и  просто хорошего человека. Огромная страна с коммунистическим режимом ставила перед собой задачу в ближайшее время догнать и перегнать капиталистическую Америку по производству зерновых на душу населения, про «Королеву» полей- кукурузу тоже не забывала, чтоб кормить скотину, а про медицину, про здоровье нации,  почему-то всегда забывала. Перед инфарктом,  как и перед раком, медицина  пока ещё бессильна. Нужны огромные средства на исследования в этих областях медицины. Конечно, было жаль генерала и просто танкиста.
Бывали и смешные  случаи. Однажды сижу в приёмном покое и приходят своим ходом два студента-вьетнамца одного возраста; один больной, а другой сопровождающий, вроде как  за  переводчика. Начинаю выяснять  цель прихода. Это даётся с трудом. По-русски они ни «бум-бум». Спрашиваю их по-немецки, так для смеха; «шпрехин зи дойч?». Они молчат, как трупы в морге. Тогда  спрашиваю их по-английски; «Ду ю спик инглиш?». Они вдруг оживились и отвечают: «О, ес... чуть-чуть...». Хорошо, что  «чуть», я вообще  ничего не понимаю, а в школе вроде изучали иностранный  язык, да, видать, напрасно. Стали  общаться на международном глухонемом. Они оба стали показывать на свои животы. Я осмотрел больного парня  как полагается; прощупал  живот почасовой и против, не забыл про язык -зеркало желудка, и долго не мог понять,  что за болезнь  и как сформулировать диагноз. Не могу же я отправить больного с историей болезни наверх в отделение, где в строке диагноз -без диагноза. Для того чтобы поставить более точный и правильный диагноз, необходимо  больному задать хотя бы несколько вопросов, собрать хоть какой-то анамнез, да и анализы хоть какие совсем бы не помешали. Но они же меня не понимают, как и я их, да ещё без предварительных анализов. Получается вроде диалога глухих. Пришлось полагаться как и всегда только на себя и на интуицию. Думал-думал, и, наконец, надумал. Чтобы никто не догадался из медиков, написал диагноз: «колит, специфичный национальности». Здорово! Мне самому даже понравилось. Пусть  там наверху на четвёртом этаже врачи с кандидатскими степенями подумают над диагнозом, если, конечно, знают английский или вьетнамский. Наверняка станут вспоминать нехорошими словами медбрата из приёмного покоя. Так я думал, когда отправлял больного к ним... Через две недели история  уже выписанного больного вьетнамца  снова возвращается в приёмное отделение для регистрации и попадает в мои руки. Я обратил  особое внимание на эту  историю и, главное, на заключительный диагноз. Диагноз при поступлении в «приёмном отделении» можно написать какой угодно, хоть с потолка, а дальше- совсем другое дело, там же врачи со «степенями» ходят; обследование, наблюдение, всевозможные  анализы, рентгены, узи. Меня «чертовски» поразило, что диагноз в стационаре за две недели обследования не претерпел никаких  изменений и остался прежним; «колит, специфичный национальности». Похоже, в терапевтическом отделении клинической больницы на Сиреневом бульваре тоже столкнулись с языковым барьером и не стали себя утруждать, коль диагноз уже сформулирован «неглупым человеком» из приёмного отделения. Они же были  уверены, что диагноз сформулирован дежурным доктором приёмного покоя. Интересно, существует ли такой диагноз в справочниках на самом деле?  Вряд ли. Это  же с моей стороны была сплошная импровизация. Мало ли что я отчебучу в следующий раз при моей-то студенческой фантазии. Однако, ещё никто не отменял поговорки: «доверяй, но проверяй».
 Безусловно,  на дежурствах  иногда мы немного расслаблялись. По ночам после общего чаепития, когда было всё  спокойно, медики сильного пола флиртовали с лаборантками или они с ними, что одно и то же. Они были «милашками» и немного постарше и  опытнее нас, так что было чему поучиться  в  некоторых делах амурного плана. Иногда в моей смене подрабатывал  студент из МИСИ в качестве санитара. Он  из  тех,  кто любил  делиться  своими впечатлениями  о пройденном ночном дежурстве, о своих любовных похождениях во время дежурств. Да и на ночное дежурство он ходил с большим удовольствием больше для того, чтобы «уломать» очередную смазливую медсестричку. Вот такой был ловелас этот студент из МИСИ. Он рассказывал мне, смакуя подробности, как совсем недавно целую ночь ему пришлось «уламывать» одну шикарную, знойную замужнюю брюнетку- лаборантку, у которой под белым халатом, практически, ничего не было, а «сдалась» она только под самое утро, изрядно измотав партнёра. Целую ночь занимались любовью с переменным успехом. Повезло же  студенту! Видать, здорово намаялся бедняга. Считай, все калории израсходовал, что студенту непростительно. Бедному студенту калории беречь надо бы, дабы грызть гранит науки, а не тратить их впустую на замужних женщин. Похоже, что он не врал, ежели с таким упоением рассказывал о своих ночных подвигах, и что-то похожее пришлось испытать самому. Однажды эта же лаборантка и со мной пыталась флиртовать. Перед ней трудно устоять с её сексуальностью и опытом, но я должностное лицо, не то,  что этот санитар из МИСИ, другое воспитание, так сказать, образец для воспитания, представитель Первого «меда». Была и не  такая  уж молодая медсестра, «вечерница»  из 2-го «меда», которая «подзалетела» от дежурного хирурга-подлеца и оказалась на восьмом сроке беременности, так и не услышав  слова признания от мужика. Чем  не подлец этот из второго «меда». Если постарался в одном, то будь порядочным и в другом до конца, если ты мужик, конечно. В общем, на этих ночных дежурствах своя закулисная жизнь и всего насмотришься. А что в театральном мире после спектакля за кулисами всё по другому?
 На втором курсе, через месяц  после «позорных» выборов студсовета  в общежитии Измайлово, на главном первом лечебном факультете института  прошло профсоюзное собрание, на котором меня, что было  для меня совсем неожиданно, выбрали в профбюро факультета руководить жилищно-бытовым сектором. Председателем профбюро был старшекурсник Игорь Сахно. Если в общежитии, будучи председателем студсовета, я отвечал за 500 человек, то на факультете их было уже почти три тысячи. И, тем не менее, заниматься такой общественной деятельностью мне было не интересно и не хотелось, к тому же это занимало определённое время и было в ущерб, естественно, занятиям. А отсутствие конкретики делало это занятие неперспективным. Конечно, следуя своим принципам и будучи человеком обязательным, каким себя сам считал после армии, за два месяца на «пустом месте» наладил работу своей комиссии. Как что-то стало получаться на факультете, то есть и полгода не прошло, на общеинститутской профсоюзной конференции меня избирают в профком института сначала членом жилищной комиссии, а затем её председателем. И тоже неожиданно и без моего согласия. Я так думаю, что за всем этим стоял преджилкомиссии профкома в прошлом Иван Попов. Это событие, как выборы профкома, по традиции  профком отмечал в ресторане гостиницы «Юность», в то  время самое привлекательное престижное  место в Москве для  студентов и молодёжи столицы при проведении подобных мероприятий, и в первую очередь молодёжных свадеб. Ну что ж, славная советская традиция и неплохое место для таких мероприятий по тем временам. Да и для меня неплохое начало работы. Хорошо «посидели», познакомились  с коллегами по профкому и отдохнули. Дружно хором исполнили институтский гимн: «Пускай сегодня мы ещё студенты, а завтра-настоящие врачи». Это впервые за два года, когда я немного расслабился. По соседству с нами отмечали весёлую и счастливую свадьбу москвичи. Разъехались мы ближе к двенадцати ночи.
  Оставаться проживать мне в Измайлово уже не получалось, и по просьбе председателя профкома я переехал на Пироговку, где жили «старшекурсники». К тому же после третьего курса  всё равно все студенты должны переселиться  на Пироговку ближе к клиникам, которые в большинстве своём находятся в этом районе.  Так что у меня с переселением  получилось на год раньше. В «пятёрке», так называли в институте общежитие на Малой Пироговской, 18, у Усачевского рынка, проживали только студенты лечфака. Сначала  меня поселили с двумя  африканцами, один чернее другого. Дело в том что совсем недавно  все иностранцы  проживали отдельно в общежитии на Зубовской площади. Их было немало, более чем из 45 стран и преимущественно из  Африки и Латинской Америки. Вели они себя  в общежитии, мягко говоря,  не совсем корректно и не очень понимали, что законы   страны, в которой они живут, надо соблюдать, и  эти законы обязательны для них. Их декан, профессор В. Ермаков, не знал что с ними такими непослушными, диковатыми, горячими, туповатыми и ершистыми делать. У них был свой студсовет  и  своя власть; что хотели, то и вытворяли. Была в институте  ещё одна  более важная и неотложная проблема, чем иностранные студенты. В таком огромном  и престижном вузе за долгие годы своего существования так и не было своей  приличной  библиотеки, а та, что была на аллее «жизни» в санитарно-гигиеническом корпусе, была абсолютно непригодной и не выдерживала никакой критики, и годилась разве что для ПТУ. Каждый год в начале учебного года, когда всем нужно было получать учебники, там было такое студенческое столпотворение схоже с битвой под Ватерлоо. Вот и решили в парткоме и ректорате одним махом двух зайцев убить; общежитие на Зубовской закрыть, сделать в  нём капитальный ремонт и открыть новую современную, соответствующую всем санитарным нормам и современному дизайну, библиотеку всем вузам столицы на зависть. А иностранцев расселить в два общежития на Пироговке, причем расселить их вместе с советскими студентами в целях их идеологического перевоспитания и интернационализма и укрепления среди них дисциплины. Таким образом, сразу закрыли бы две проблемы. Среди них были отпрыски очень богатых и влиятельных у себя на родине людей, да и дети, через каких-нибудь 10-15лет, станут министрами,  а то и Президентами на своём континенте. У нас учились и принцы, и жёны президентов. Конечно, такие персоны  проживали в своих посольствах. На нашем потоке, к примеру, училась супруга вице-президента республики Конго Гизенга, заместителя Патриса Лумумбы. Она ездила  в институт из посольства на «Жигулях» первой модели, но перед этим  заезжала в спецдетсадик и высаживала  своих пятерых детей. На лекциях она вместе со своими землячками всегда сидела на первых скамейках ближе к кафедре. Вот я как раз попал в эту волну великого переселения иностранцев. Больше из двух африканцев, с которыми мне пришлось первое время жить, запомнился  студент из Анголы Тимотэо Мигуэль. Маленький, темненький, щупленький, и всегда с улыбкой и с характерными для африканцев белыми, выдающимися вперёд, крупными зубами. По-моему, зубы у них самая главная деталь лица. На тёмном  фоне   лица они казались безупречно белыми и крупными.  Учеба давалась ему с трудом, и он часто обращался ко мне за консультацией. Похоже, он относился ко мне с симпатией, и иногда, может с чувством юмора, во всяком случае с улыбкой.  Обращался он ко мне не иначе как Феликс Дзержинский, потому что с бородкой я ему напоминал знаменитого чекиста, к которому в Анголе большинство относились  с большим уважением  как и к Ленину. Тимотэо хорошо рисовал. Если верить ему, то герб Анголы сделан по его эскизу. Другой мой сосед из центральной Африки ещё чернее и пострашнее, полная противоположность Тимотэо. Его звали Жаном. С ним мы не общались вообще. Его даже раздражало, когда я брился электробритвой «Харьков» в его присутствии. Во-первых, она малость шумела, а во-вторых, и это, пожалуй, главное, он считал, что всё, что сбривается не остаётся в самой бритве, а летит на пол, а он, видите ли, маугли из джунглей, этим дышит.  Одним словом, дикая мартышка; без юмора, замкнут, не разговорчив. Ему бы ещё лазать по деревьям, как бабуины за бананами, а прислали на учебу. Однажды к нам в комнату пришли преподаватели с кафедры русского языка, которая курировала иностранцев на подготовительных курсах. Среди них была завкафедрой, приятная брюнетка, бальзаковского возраста женщина, которой я был обязан тем, что она на вступительных экзаменах на сочинении не выставила мне «неуд» за Павла Власова, поэтому мне она импонировала, и я не препятствовал их мероприятию, а всячески содействовал. Они   усадили нас всех троих за стол, который стоял посреди небольшой комнаты, с большими книгами в руках, за которым мы на самом деле  никогда вместе не сидели. Меня, конечно, усадили среди них для контраста. Им надо было сделать показательные фотографии, демонстрирующие, как дружно живут и учатся советские студенты со студентами  из далёкой Африки, и как этим африканским студентам хорошо живётся в нашей стране, где нет апартеида и расизма. Эта фотография  потом лет пять  висела  на стенде не только на самой кафедре русского языка, но  и на образцовых стендах в ректорате на Пироговке, где освещалась вся жизнь института как в зеркале. Я замечал, как часто Тимотэо  пил настойку Жень-Шеня. Впервые я увидел корень  Жень-Шеня у него, он держал его в бутылке из-под водки, но только  со спиртом. По виду, на мой взгляд, он ничем не отличался от нашего хрена, который растёт как сорняк на любой даче в Подмосковье. Отец регулярно присылал  ему этот корень, который доставляли отцу из Японии. Несмотря на своё не очень крепкое, я бы сказал, хилое здоровье, это не мешало ему приводить в комнату «наших» юных девиц  лёгкого поведения, больших охотниц за долларами, и отгораживаться от нас ширмой. Зная, что спасительный  корень стоит недёшево по моим понятиям, я спросил у него однажды:
-Тимотэо, а кто твой отец? Из каких он сословий? Может по- вашему это по- другому называется. Ну, ты меня понимаешь.
-Он, как это сказать по-русски, рыбак. Получает за один день столько, сколько  у вас врач за один-два месяца. Я правильно объясняю?
«Куда уж правильней, -подумал я. -Хороший «рыболов» получается». Тимотэо не раз повторял курс, дошёл до третьего курса, но  врача так из него не получилось. Видать, слишком увлёкся  целительным корнем женьшеня не в том  направлении, к тому же у него был уже талант к рисованию. А кроме того надо подключаться к бизнесу отца. Так и уехал к себе в Анголу рыбу ловить и революцию делать. Герб страны-то он уже нарисовал, с идеями  Ленина  и Феликса  тоже знаком. Оставалось дело за малым. К другому соседу- «туземцу», который из бедной семьи, зачастила его  однокурсница из наших, якобы взяла над ним шефство. Её  я даже раньше привлекал к общественной работе на факультете, думал она порядочная, скромная,  и потому знал неплохо. Однако,  спустя некоторое время, я стал замечать и понимать, что их отношения зашли слишком далеко, как  бы чего не случилось в плане «аморалки», и я постарался от неё своевременно избавиться. И я ничего не выдумывал и не преувеличивал. На последнем курсе она родила, напугав акушерок из НИИ акушерства и гинекологии, что на улице Еланского. Те чуть в обморок не попадали, приняв чернокожего ребёнка за обезьяну. Они же не ожидали такого сюрприза, хотя там ко всему привыкли. И та студентка тоже хороша, даже не предупредила от кого «залетела» и собирается рожать. Ладно бы к тому времени замужней была. Прожил я в этой «черной» компании месяца три, затем  мне предоставили комнату на двоих как председателю жилищной комиссии профкома, и я с облегчением на душе перебрался подальше от них на этаж выше.  Я не возражал, если ко мне подселят  араба из Иордании Шафика  Аль Бакри, студента первого курса по его просьбе, проживавшего до этого в комнате на четверых,  надо же соблюдать условия интернационализма и солидарности. До этого он тоже проживал с советскими студентами, но не очень комфортно и в тесноте. Шафик жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывал. Взял   небольшой холодильник, чего мог позволить  не каждый студент иностранец, купил какую-то музыкальную аппаратуру с пластинками. Если у Тимотэо отец был  необычным «рыбаком», то у Шафика - просто «управляющим» банком в Иордании. По вечерам, особенно  по выходным, у него было  много  гостей из Университета  Дружбы народов имени П. Лумумбы как арабы, так и африканцы. Видеть их так часто в своей комнате в скором времени мне надоело. Мне порой казалось, что  я оказывался в гостях у какого -то племени в джунглях Амазонки, где съели  Фреда Кука.  Иногда арабы принимали меня за «своего». Как-то пришли к Шафику двое его знакомых друзей арабов из другого вуза, а того дома не оказалось. Так эти арабы полчаса со мной беседовали, а я только вовремя кивал головой, а что мне оставалось делать. Когда пришел хозяин, они спросили у него, почему я такой неразговорчивый, и были очень удивлены, когда узнали, что я не араб и потому совершенно их не понимал. Видимо, за короткое время  проживания в одной комнате с арабом, у меня шлифовалась не только интернациональная физиономия, но взаимопонимание. Иногда по воскресеньям, когда приходили к нему уважаемые друзья из Университета Лумумбы, он готовил для них плов, и под  лёгкую выпивку такие посиделки продолжались часами. Я, конечно, на это время уходил, так как не мог видеть, как они своими черными и не очень чистыми руками, как мне казалось, тянутся к общей большой миске с пловом, берут его в охапку и отправляют в рот. Для них это норма, для меня кошмар, не эстетично. Однажды, Шафик предложил мне  попробовать плов, а я не мог отказаться из-за уважения к нему. В нём было так много перца, что чуть не ожёгся, так и не проглотив такого снадобья, а им хоть бы что. В нашей небольшой  комнате было два стола, один общий кухонный для еды и занятий, а другой- его личный, обычный канцелярский стол с задвинутыми ящичками, к которому я даже не прикасался и обходил всегда стороной. Чего на этом столе только не было, и всё в хаотичном  состоянии. Однажды у него пропали деньги, да, видать, немалые по меркам студента. И он, конечно, подумал, что это моих рук дело. Логика простая, раз мы только вдвоём проживаем в комнате, то кто ж ещё. А то, что к нему гуртом приезжают из Университета Лумумбы, в расчет не берётся.  Мне было очень неприятно только оттого, что он так подумал. Если б пропало что-нибудь у меня, хотя пропадать у меня было  нечему, я  не мог  даже подозревать его, мне бы такое в голову не пришло. Видимо, у них свои представления и принципы по этому поводу, которые отличаются от нашего социалистического интернационализма. И потом я же его вроде должен перевоспитывать, а не он меня. В общем, одно недоразумение и проблемы с этими иностранцами.
-Шафик, это неудивительно, -сказал  ему я, когда тот намёками пытался обвинять меня в краже денег. -У нас не комната, а проходной двор, и каждый раз всё новые лица, и только твои друзья, а ко мне, как ты заметил, никто не ходит. Да и с друзьями советую быть разборчивее. Так что ищи негодяя среди них. Да и комнату надо закрывать на ключ, когда уходишь даже  на пять минут. А ты ушёл в душ или в туалет, а дверь на ключ  закрыть забыл. Это же общежитие, всякое бывает. Не стал  ему говорить, как на первом курсе в Измайлово меня тоже обокрали. Это выглядело бы как оправдание. А оправдывается чаще тот,  кто виноват.
-Но они и раньше приходили ко мне, -пытался объяснить Шафик, полагая, что мои доводы неубедительны.
-Много друзей не бывает. Один пришел в первый день присмотрелся, а на другой день стащил то, что плохо лежит, как у нас говорят. А у тебя и арабы, и негры, и венгры, и черт знает кто ещё ходит. В таких делах подозревать надо всех без исключения, а виновным может оказаться тот, о котором  ты даже не мог представить. Давай лучше подумаем, как выйти из этого положения в смысле оказания тебе материальной помощи. Есть возможность получить через вашего декана  Ермакова матпомощь из ректорского фонда в размере твоей стипендии. Этого будет достаточно, чтобы дотянуть до следующей твоей стипендии. В этом я могу помочь. От тебя потребуется только одно заявление на имя декана. Дальше я сам.
 Мне было бы проще сделать это через профком, но он не член профсоюза. И потом у него стипендия в два раза больше той суммы, на которую я могу рассчитывать, если оформлю через профком.  Я вспомнил, в каком трудном положении оказался сам, когда меня обворовали в общежитии в Измайлово в моём присутствии. А вор, он и в Африке вор. Через неделю Шафик извинился, что так первоначально  несправедливо  подумал на меня, но после устроенной им проверке, как он потом признался, ему стало ясно, что украл кто-то другой из «своих». Какую там проверку он придумал для меня, мне так и не было известно. Мне это было не интересно, но от всего неприятный осадок всё же  остался. Обращаться за помощью в свой деканат он также не стал. Сам виноват, кто ж деньги оставляет на столе  без присмотра при таких-то невоспитанных и диковатых гостях. Летом к нему приехала родня из Иордании; отец, брат и сестра. Сестра  просто восточная красавица; стройная, высокая брюнетка с красивой фигурой как Брижит Бардо только потемнее, шоколадного цвета, глаза сексуальные. В общем, приятная во всех отношениях семейка; воспитанная, интеллигентная и совсем небедная. Ещё бы не быть таковой  при таком-то отце семейства. Правда, у них имелся один недостаток, не говорят по-нашему. Устроились они в гостинице. С его сестрой было приятно общаться, хотя между нами существовал явный языковый барьер. Жаль, что они по-русски ничего не говорят, объяснялись, где на ломаном английском, разумеется, с моей стороны, а где жестами на руках с обеих сторон. Им так понравилась наша разваристая картошка, которой я их угощал, что младший брат Шафика просил меня сходить с ним на Усачевский рынок за картошкой, который находился через дорогу от общежития. Мы ходили с ним по рынку и он всё время повторял, чтоб не забыть слово «картошка» и то с явным акцентом. «Картошка» -единственное слово, которое они запомнили, потому что были от неё без ума. Его отец подарил мне на память солнцезащитные очки арабского производства.
Вообще «пятёрка» на Пироговке знатное общежитие. В одном из его отсеков первого этажа  когда-то жила студенческая коммуна, в которой жили  будущие академики Б. Петровский, он же министр здравоохранения СССР и В.Кованов- ректор Первого московского медицинского института в шестидесятые годы. Об этой коммуне подробно описал в своей книге «Призвание» сам академик В. Кованов ещё  в начале 80 годов, поэтому пересказывать нет смысла, а вот почитать её неплохо любому врачу. Первый сигнальный экземпляр её он нам продемонстрировал на лекции, а через несколько лет, уже будучи врачом, я её и приобрёл. Любознательная книга в мемуарном варианте  со множеством фотографий.
Должен признаться, общественная работа занимала у меня уйму времени. Достаточно сказать, что только выборы студсоветов проходили ежегодно  в пяти наших общежитиях и я понимал, что моё присутствие  могло влиять на выборы того или иного председателя студсовета, да и мне было небезразлично кто станет председателем, мне же с ним работать вместе. В каждом общежитии проживал  мой помощник и представитель, и поэтому я был в курсе всех общежитейских дел. Почти все собрания по переизбранию студсоветов  проходили очень бурно. Но одно запомнилось особо. Помню, в «пятёрке», вскоре после вселения туда иностранцев, мы готовились к проведению общего собрания. В повестке собрания был один вопрос-выборы студсовета, и самое важное- избрание председателя. Меня это не могло не волновать. Все наперёд знали, что собрание  будет нелёгким, но не могли представить что настолько  тяжело и так надолго оно затянется. У профкома была своя надёжная кандидатура, и кроме Ивана Попова, бывшего члена профкома, альтернативы для себя он  не видел. Тогда об альтернативных выборах в стране представлений не имели. У иностранных студентов была своя кандидатура. Об Иване Попове они почему-то и слышать не хотели. Кто их так настроил? Это напоминало мне  знакомую картину моих выборов в студсовет когда-то в Измайлово. Как всё в жизни повторяется, наверно не зря всё идёт по спирали. Они понимали, что из своих земляков выдвигать бесполезно и поэтому выдвигали бывшего своего председателя по Зубовскому общежитию Анатолия Егоренкова, которого мы не знали совсем, поскольку к этому общежитию не имели никакого отношения. Как он, советский студент, там сам оказался тоже вопрос. У Ивана был огромный опыт работы в таких делах. За него можно быть спокойным. Ещё совсем недавно до меня он возглавлял жилищную комиссию профкома и пользовался большим авторитетом на всех уровнях. Благодаря ему я стал членом профкома. В общем, профком и комитет комсомола  настаивали на кандидатуре Ивана, а замдекана по работе с иностранцами профессор Г. Романенко с кафедры кожных болезней, выражая волю своих подопечных, предлагал и настаивал на кандидатуре Егоренкова, так как переубедить иностранцев изменить их мнение не получалось, а поддержать их он обязан по долгу  службы. Собрание затягивалось на неопределённое время. Перед очередным заседанием, встретив Анатолия Егоренкова на лестничной площадке между пятым и четвёртым этажами, я решил  прозондировать его позицию  и познакомиться с «котом в мешке». Нельзя же с чужих слов тупо однозначно с негативом судить о книге, если её сам ещё не прочитал.  Мне было интересно, почему он, наш студент, зная мнение профкома и комитета комсомола, не просит самоотвода, тем самым упростив мою задачу на этом собрании, которое всё больше превращалось в балаган, а наоборот,  заявляет, что если профком его поддержит, он не подведёт и в общежитии будет порядок. Такой ответ меня в принципе как бы устраивал. Ничего тогда я не сказал ему, но, как говорят, «на ус намотал». Собрание оказалось трудным и затянувшимся. Бурные обсуждения продолжались больше недели с перерывами. Иностранные студенты пытались ввести в студсовет как можно больше своих представителей, чего мы  никак не могли допустить. Наступать на одни и те же грабли и поддерживать «Зубовский» вариант  никто не хотел. Что из этого может получиться, все уже знали. Мне эти выборы напомнили общее собрание  в Измайлово, когда «завалили» мою кандидатуру. Наконец в трудных и изнурительных дискуссиях приняли компромиссное решение: ввести в студсовет обе кандидатуры; и Ивана, и Анатолия, а там как решит студсовет. Понадобилось ещё два не менее бурных заседания студсовета, чтобы окончательно определиться с председателем. Между заседаниями я не раз беседовал с Егоренковым и профессором Г. Романенко, и, в конце концов, не стал возражать против кандидатуры Анатолия, если за него поручился  деканат. Председателем студсовета  был избран Анатолий  Егоренков. Впоследствии жалеть не пришлось, что так вышло. Конечно, мне хотелось  на этом месте видеть  своего товарища и соратника по работе Ивана Попова, мы понимали  друг друга с полуслова. С другой стороны найти общий язык с иностранными студентами  было делом  архиважным,  весьма сложным  и щекотливым. И то, что председатель был с ними в полном контакте, помогало  нашему общему делу. В данном случае победила гибкая дипломатия. Вскоре после выборов, которые прошли  почти в одно время во всех общежитиях, мы в профкоме решили;  в порядке обмена опытом посетить наших коллег в Киеве. Ситуация в институте складывалась так, что, наконец-то,  библиотека у нас уже появилась другим на зависть, а вот своего профилактория и дворца культуры, а соответственно художественной самодеятельности и спорта как таковых, увы, к сожалению, не было. Профком решил заняться этими непростыми вопросами и заодно познакомиться с работой общественных организаций Киевского медицинского института. Улететь в Киев в разгар семестра совсем нелегко, но ректор, человек передовых взглядов, и в своё время сам заразившись  поездкой в Париж, пошёл навстречу профкому, подписав соответствующий приказ. Мало того, ректор подписал распоряжение, по которому основные комитетчики из ВЛКСМ и профкома имели право на  свободное  посещение лекций. Собралась солидная делегация из семи человек, которую я сам и сформировал. В неё вошли все председатели студкомов, включая Егоренкова из «пятёрки» и Джабарова в Измайлово, один товарищ из комитета ВЛКСМ  и я как руководитель делегации. Мне выдали некую сумму денег в виде командировочных на каждого  члена делегации, оргсектор профкома отправил телеграмму в Киев, чтобы нас встретили  в аэропорту, и в тот же день на двух такси отправились в аэропорт Шереметьево. И вот ИЛ-18 поднялся с нами на борту в московское безоблачное, солнечное небо и взял курс на Киев-столицу Украины. Первый и последний раз я летал самолётом года три-четыре назад, когда отправлялся в отпуск, ещё находясь в армии. Потом ещё много раз приходилось летать в неизвестном направлении и неизвестно, на каком «лайнере», но очень напоминающим «кукурузник» из моего детства. В нём не было почему-то посадочных мест и приходилось стоять  как на палубе шхуны, удерживаясь руками за какие-то поручни, а в голове только одно, как бы продержаться и не выскочить в свободное воздушное пространство, тем более что дверь «кукурузника»  почему-то всегда была открытой настежь. К тому же я был без парашюта. Причем я воспринимал такую ситуацию на «кукурузнике» без сидений и без удобств  как норму, что так и должно быть, поэтому даже не возмущался, так как считал, что такие самолёты предназначены для перевозок сельскохозяйственных грузов и распыления химикатов над сельхозугодиями для борьбы с вредными насекомыми. Такие небесные прогулки были нередки и только во сне. Не успел вдоволь помечтать и вспомнить далёкое прошлое, как под нами оказалась столица Украины. Родом-то я из Украины, а в Киеве никогда не был, и дальше Донецкой области нигде не бывал. Неужели он так хорош, как о нём поётся в песнях: «Як тебе не любити, Киеве мий». А Днепр и в самом деле как у Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда...». На него мы обратили внимание через иллюминатор воздушного лайнера, когда пересекали Днепр.  Киев принял нас плаксиво с дождём, к тому же нас никто не встречал, хотя телеграмму о своём прилёте отправляли. Скорее всего, одно с другим связано. Но мы люди не гордые, ждать не стали и двинулись в город на такси. По пути зашли в кафе перекусить. Студенты всегда голодные, а уж о тех, которые живут в общежитиях, и говорить не приходится, а тут ещё после такого полёта, который оказался для всех, кроме меня, первым. Там в кафе, проходя мимо  журнального  киоска,  на витрине  я увидел журнал, на обложке которого была наша знакомая студентка, спортсменка, комсомолка и, наконец, просто симпатяга Наташа Бурда, призёр Олимпийских игр в Мехико, снятая в момент бега с препятствием. В первом семестре в день посвящения в студенты она выступала перед нами, делилась своими впечатлениями об Олимпиаде в Мехико.  Через два года после своего декретного отпуска она будет учиться в моей группе. За кафе, где мы  неплохо посидели и перекусили, рассчитался временно исполнявший обязанности казначея, то есть я. Затем без особого труда пешком без городского транспорта по принципу «язык до Киева доведёт» добрались до бульвара Тараса Шевченко. Там находился ректорат и общественные организации мединститута. В ректорате хоть шаром покати, почти пусто, не то что у нас как в Смольном при Ленине. Заглянули в местком на всякий случай. На наше удивление застали пожилого мужчину, похоже, что председателя. Мы представились. Тот, мужчина в пожилом возрасте с наполовину седой головой, сказал, немного растерявшись от неожиданного нашего появления к концу дня, что  о нашем приезде  в курсе, телеграмму получили, места в общежитии для нас забронированы по такому-то адресу, и что сам председатель профкома института Николай, кажется, выехал нас встречать в аэропорт, но так, похоже, и не встретил. Председатель месткома посоветовал нам сначала устроиться в общежитии, а вечером, если нам будет нечем заняться и будет интересно, зайти на «Огонёк», который устраивает сангигфакультет в анатомическом корпусе, что недалеко от общежития, в котором мы должны  поселиться. Так мы и поступили, не сидеть же весь вечер в общаге, свои в Москве надоели. Среди нас была одна девушка Наталия, предстудкома на фармфаке, ей предоставили отдельную комнату. На «Огонёк» она с нами не пошла. Очевидно, сказался перелёт и усталость, а может из-за скромности. Она такая. Мы же отправились за приключениями, тем более что все были не женаты, да и посмотреть вечерний Киев после затянувшегося дождя тоже хотелось. Легко нашли анатомический корпус, который представлял собой капитальное с колоннами  строение внешне больше похожий на театр, хотя это и был театр, только «анатомический». Пожилая вахтёрша нас сперва не пропускала в связи с проводимым в нём важном  мероприятии, пока я не показал  свою пухлую красную «корочку», удостоверение  члена профкома  Первого  МОЛМИ. Это мой «вездеход», с которым я могу посещать любое мероприятие в своём институте, в каком бы помещении оно не происходило. А когда мы сказали ей, что из Москвы, вахтёрша стала  по стойке «смирно» и чуть ли не взяла под козырёк, да, наверно, вспомнила, что к пустой голове руку не прикладывают. Видать, из тех «бывших». Мы поднялись всей командой на второй этаж. «Огонёк» был в самом разгаре. Мероприятие проходило прямо в холле перед аудиторией. Несколько десятков столиков были расставлены в три ряда. Студентов было много и, кажется, все уже  навеселе, так что никто на наше появление  не обратил даже  внимания. Мы незаметно подсели за свободные крайние столики при входе, на которых стояли пару бутылок с вином. Нас, видимо, приняли за опоздавших, и тут же принесли лёгкую закуску и ещё пару бутылок «рислинга». Мы не стали дожидаться, когда нас ещё станут уговаривать, сами перешли к делу по-свойски на правах опоздавших с учетом «штрафных».  А опоздавшим, такая уж традиция, полагается по штрафной. Помня эту истину, мы выпили с повтором и перекусили, немного адаптировались на месте,  не забывая, что находимся в гостях. Затем я написал в двух словах записку и передал  её по столикам ведущему вечера студенту-тамаде. Через несколько минут тамада и секретарь комсомола факультета  сидели за нашим столиком. В двух словах мы объяснили цель нашего приезда в Киев и подняли бокалы вина за  знакомство и дружбу между нашими институтами. Они очень обрадовались  нашему внезапному появлению на вечере и, конечно, мы  стали  большим приятным сюрпризом «Огонька». Тут же на нашем столике появились ещё две-три бутылки  лёгкого вина и закуска. Тамада, как оказалось, был хорошо знаком с нашим институтом не понаслышке, и поэтому его радости не было предела. Однажды, с его слов, он даже поступал в Первый московский, но не прошёл по конкурсу. Затем, будучи студентом своего Киевского института, трижды пытался перевестись в Первый МОЛМИ, но тоже не получилось. Как говорил он сам, Первый московский  оказался для него  «крепким орешком». Ведущий «Огонька» предложил  мне  как руководителю делегации  сказать несколько слов перед студентами санитарно-гигиенического факультета. Я вышел на «лобное» место к микрофону, поприветствовал преподавателей и студентов, передал большой привет от студентов своего института, а также отдельный «привет» от Москвы, поведал о наших планах, о  цели нашего  приезда, а кроме того, поведал им, что в самолёте мы привезли с собой «кусочек» Московского Солнца,  и что завтра  в Киеве  будет солнечно и тепло как в Москве. Все стоя аплодировали нашей делегации за оптимистический прогноз, а сам «огонёк» «разгорелся»  по-новому. Таким образом, мы действительно оказались не только кстати, но и приятным сюрпризом  на этом вечере и, похоже, здорово выручили тамаду, так как все его «заготовки» развлекать публику давно закончились. Не успел я подойти к своему столику и присесть, как к нам подошёл председатель профкома Николай, который всё это время находился в зале. Он вежливо, немного застенчиво представился и прежде всего извинился, что нас не смогли встретить в аэропорту. Я так думаю, скорее, из-за дождя. В этот момент заиграла музыка, был объявлен  «белый танец» и к нам подошли девушки с приглашениями на танец. Ну как здесь откажешь добрым украинкам, разобрали всех нас поодиночке. По-видимому, у них с парнями отмечался дефицит, а может к «своим» давно привыкли. Незнакомое, как и неизвестное, всегда притягивает. На следующий день  в столице Украины  было на самом деле много солнца и тепла. Я их, получается, не подвёл. Началось  знакомство  с Киевским медицинским институтом и древним Киевом. Своих студкомовцев я отправил в студсовет общежития, своему  коллеге из комсомола посоветовал заглянуть в комитет ВЛКСМ на бульвар Шевченко, а председателя профкома Николая оставил для себя. В течение недели Николай  знакомил нас с работой общественных организаций своего института, работой профилактория, учебным процессом на кафедрах и художественной самодеятельностью. Минут десять даже посидели в аудитории на лекции. Мне всё очень понравилось, особенно самодеятельность. Возникла даже мысль пригласить её к нам в Москву, но когда Николай  сказал, что это около 300 человек участников, меня это отрезвило и остановило, и я несколько поостыл приглашать. Только один народный хор чего стоил. Хоть я и председатель жилищной комиссии, а разместить такое количество людей в наших общежитиях в период учебного года весьма проблематично, а в летние каникулы, когда такая возможность есть, нет смысла их принимать  у себя, поскольку все студенты в разъезде и в Москве мало кто оставался. Пригласить  делегацию с ответным визитом в любое удобное для них  время, это пожалуйста, что и было предложено. Когда мне похвастались коллеги, что  у них с жильём для студентов проблем нет, я просто удивился и не поверил. Для верности обошёл десяток комнат по своему выбору. В одну комнату, где бы у нас проживало четверо а у них семеро, нас пригласили девчата на украинский борщ, от которого мы не смогли отказаться, а один мой предусмотрительный предстудкома Виктор, полукореец по национальности,  прихватил с собой на этот случай «пол-литровку», которой мы нашли достойное применение по прямому назначению. Признаться, сидели  мы в тесноте, да не в обиде, хотя было настолько тесно, что приходилось проходить по комнате между кроватями, чуть задевая их. Хорошо, что ещё оставили место для общего стола. Оказывается, в институте  решили жилищную проблему за счет уплотнения и подселения, не задумываясь о возможных последствиях. Здесь грубо нарушались  санитарные нормы  проживания студентов. Даже трудно представить, что будет, если случится вспышка  какого-нибудь инфекционного заболевания. В один момент заболеют все проживающие в данном общежитии, случится самая настоящая эпидемия. Нам это никак не подходит. Тем более что в Одессе, в портовом городе, у них иногда отмечаются вспышки холеры. Как говорится, «Что положено Юпитеру,  не положено  Быку». Что можно в Киеве, нельзя в Москве. У них обучается  около пяти тысяч студентов, а у нас только в общежитиях  проживают около трёх тысяч и ещё 500 нуждающихся студентов. Так что находились  мы в разных «весовых» категориях. Какой же это будет пример для провинции, пусть даже, если это Киев, если санитарные нормы будут нарушаться в столице СССР. Профилакторий на тридцать человек, в котором нас до отвала накормили по санаторным нормам, хотя и скромный по нашим московским понятиям, и размещён в общежитии, однако нам понравился за не имением своего. Николай, с присущим украинским гостеприимством, пригласил меня к себе домой на украинский борщ. Жил он в небольшом частном домике на тихой улице в центре города неподалёку от Крещатика. На кухне хлопотала  его мама. Всё-таки гость из Москвы для них большая редкость. За обедом  под горилку мы обсудили возможные варианты сотрудничества между нашими институтами. Мне было что предложить. В частности, я предложил ежегодно обмениваться путёвками в  спортивно -оздоровительные лагеря и базы. У нас на Черном море под Туапсе в деревне Лазаревская находится свой великолепный оздоровительный комплекс «Сеченовец», на Истре- пионерский лагерь. Николаю в этом плане  предложить было особенно нечего. Хотя у них под Киевом тоже что-то было. Но это не так важно. Главное, что мы готовы были к обмену и совместной работе. Затем заглянули в аудиторию на лекцию, посетили библиотеку института, которая произвела неплохое впечатление, но далека от нашей новой библиотеки на Зубовском проспекте.  А на другой день во второй его половине после занятий у студентов мы пришли  на репетицию художественной самодеятельности. Хор у них- гордость института, являлся народным хором Украины. Это большого стоит. С украинской песней  я знаком не понаслышке. Песни  Платона Майбороды были у всех на слуху в те годы, что в Киеве, что в Москве. Кто же не знал в стране его «Киевский вальс» или «Ридна мати моя». В завершении нашего визита  в столицу Украины, Николай  вместе со своим профкомом, не без моего намёка, пригласил нас в ресторан где-то рядом с Крещатиком. «Посидели» хорошо, и тем труднее было расставаться. В общем, поездкой остались довольны, а своих коллег и новых друзей  из Киева  пригласили  с ответным визитом в Москву в удобное для них время. Задумывая эту поездку, мне хотелось, как бы поощрить  своих подопечных коллег за их невероятный огромный труд в своих общежитиях, за затраченное время, которое они могли потратить на более важные личные дела с тем, чтобы поправить своё материальное положение, что студенту всегда на пользу. И всё это на общественных началах, на голом энтузиазме. Хотелось, чтобы они набрались опыта и немного расслабились от повседневности и рутины, да и просто потому, чтоб они почувствовали о себе заботу. Кажется, это мне удалось. После второго курса в летние каникулы я вырвался из душной Москвы и уехал  куда глаза глядят, в тихое-претихое местечко к дальним-дальним родственникам в село Шаровка Богодуховского района, что под Харьковым на Украине. Раньше там быть не приходилось. Добираться к месту назначения было совсем непросто, особенно на последнем этапе, где в деревнях с общественным транспортом всегда проблемы. От райцентра до самой Шаровки не более пяти километров,  автобусом всего полчаса езды. Но вот невезуха. Шел мелкий обложной дождь, которому конца и края не видать, и рейсовые автобусы перестали ходить по расписанию, и как сказал дежурный диспетчер автовокзала, молодой белобрысый человек в красной служебной фуражке, он же первый парень на селе из-за важности своей должности, в ближайшие часы автобус не предвидится из-за его поломки, а в резерве другого автобуса нет. Это похоже на деревню. Ничего не попишешь. Как бы кто не возмущался, а изменить ничего нельзя.
-Сынок, -обратилась старушка из той самой деревни к тому важному парню в красной фуражке, которому не сиделось на месте, -когда пойдёт автобус на Шаровку? Три часа уже жду.
-Бабаля, ну что я могу поделать, -оправдывается он.- Мало что дождь не прекращается, да и единственный автобус в том направлении сломался.
-Та шо, у вас нема другого автобуса, чи шо?
-Выходит, нет. Я всего лишь диспетчер, как говорится, стрелочник, - неуклюже оправдывался он.
 А время было уже после четырёх дня. Чтобы добраться до Шаровки ещё до темноты, самые отчаявшиеся сельчане решили отправиться пешком кратчайшим путём через поля и лесополосу. Мне ничего не оставалась, как присоединиться к сельчанам и отправиться в нелёгкий, особенно для меня, путь.  Хорошо, что при мне был только портфель, а не полон шмотками чемодан, а то бы я ещё подумал, идти мне по бездорожью или нет, или просидеть в тесном автовокзале до утра, надеясь, что к тому времени автобус всё же починят. Однако через полтора часа мы были уже на месте, но промокшие до ниток. Дальняя  родственница, у которой я остановился и  которая с дочкой жила очень  скромно и в тесноте, тем не менее была очень рада моему внезапному приезду.  Почему меня туда тянуло? Дело в том, что в этом чудном райском уголке есть единственная достопримечательность. Много лет назад эта плодородная земля в лесном массиве принадлежала  одному  очень богатому  немецкому барону, который  в стороне от села Шаровка построил прекрасный дворец в лесном массиве  с лужайками  и небольшими прудами. Нужно отдать  должное немцу. Всё поместье выстроено с большим вкусом и отменным качеством, и всё в готическом стиле. Не то, что строят сейчас  у нас; быстро, много, а, в общем-то,  не на что и посмотреть. Такое впечатление, что строят не архитекторы и зодчие, которые  все давно вымерли в нашей стране ещё с семнадцатого года после революции, а горе-прорабы, заочники с «петэушным» образованием, по своему разумению и способностям. Чего стоят только стандартные панельные «хрущёвки» по всей стране. Дворец же  барона стоит себе во всём великолепии, как сто и двести лет назад, радуя глаз художника. Хотя в нём всего два этажа, а выглядит  гораздо выше, строго и величаво, но в гордом одиночестве. Ничего подобного в округе нет. Конечно, он не пустует. Сейчас в нём располагается противотуберкулёзный санаторий «Шаровка». Узнал бы барон во что превратили  его дворец, непременно  перевернулся  бы в гробу. Но история распорядилась, похоже, правильно. Теперь в нём живут и лечатся сотни больных людей, предки  которых батрачили на  того немецкого барона. Я, слава богу, оказался в этих местах не в связи и не по случаю профильного предназначения местного санатория. Мне хотелось уединения и спокойствия от столичной суматохи. К тому же места здесь действительно очаровательны. Большой лесной массив, пруды, лужайки, чистый воздух, располагает сама атмосферная аура. Ежедневно, несмотря на  часто меняющуюся погоду, я уходил  вглубь леса к прудам. Редко кого там можно было встретить. Больные там не прогуливались, у них свой строгий больничный режим и свои места для прогулок. Воздух в лесу особый, озонированный и ароматный как после грозового дождя. Где-то совсем рядом, сразу и не определишь с какой стороны, отстукивал морзянку неутомимый, ошалевший трудяга-дятел. И как у него только голова не болит, понять не могу. Попробуй-ка человеку пару раз головой стукнуться о стенку, упадёшь  без памяти. А ему хоть бы что.  А далеко-далеко, может мне только казалось, кукушка расщедрилась и пообещала с гарантией кому-то, быть может, и мне, ещё полсотни лет. На водной глади пруда  нет-нет, да и выплеснется мелкая рыбёшка с открытым ртом за порцией кислорода. Находясь здесь в лесу, невольно забываешь, что где–то есть бурная и неспокойная жизнь. Кроме прогуливавших у пруда местных жителей  и немногочисленных сотрудников санатория, другого люда здесь не бывало. Как-то решил я зайти в сам санаторий, сколько же можно проходить мимо такого чуда архитектуры. Видать, захотелось от скуки и любопытства посмотреть а как там внутри, если так удивительно со стороны. К неизвестному всегда тянет и раздирает любопытство. Всё равно каждый день прохожу мимо него  по несколько раз за день, чтобы спуститься к прудам. Меня интересовало есть ли у них библиотека, хотелось что-нибудь взять почитать от скуки, ведь я за это время ещё ни с кем не  разговаривал из местных, того и гляди одичаю. Больных избегал, сотрудников не знал. Я специально зашёл в «тихий» час, чтобы не встречаться с больными, и застал группу молодых женщин в белых халатах и  белых аккуратно повязанных косынках, сидящих за овальным столом где-то в холле у большой картины на стене. Среди них на удивление была одна молодая курносая и симпатичная девушка шатенка с карими манящими сексуальными глазами, видимо, из местных. Она заметно выделялась среди остальных, и мы даже переглянулись с ней незаметно для всех. Я, малость избалованный столичной жизнью, ещё подумал, вот бы с ней познакомиться, тогда и никакая книга не нужна. «Вот бы такую «книжонку» в руках подержать, -подумал я легкомысленно и иронизируя,- да хотя бы одну «страничку» прочесть». Я со всеми поговорил,  и выяснилось, что библиотеки как таковой у них нет, учитывая  специфику санатория, и быть не должно. Как-то я сразу об этом не сообразил, иначе бы и не пришёл. А ещё студент-медик. Какой же ты медик, ежели элементарных вещей не понимаешь? С тем и ушёл, вежливо простившись. Через два дня в обеденное время, прогуливаясь как обычно по территории санатория, спускаясь уже к прудам, ко мне быстрым шагом подошла местная девица из «малолеток» и говорит, что сегодня  в восемь вечера внизу по аллее меня будет ждать одна девушка, медсестра из санатория, которую я видел на днях. Она не уточнила что это за место и как ту медсестру зовут. Что  у них означает  «внизу», я так и не понял или понял по-своему, поэтому не уточнил, а она тут же незаметно исчезла, как и появилась. Я догадывался, что это за девушка, но сомневался о месте встречи. Неужели одним только своим взглядом я «пронзил» её девичье сердце? Тоже мне донкихот объявился. А видать, подумали мы об одном и том же, когда встретились глазами в «тихий» час. Поскольку делать мне действительно  было нечего и было интересно посмотреть на девушку, которая сама назначает свидание, и та ли это девушка, о которой подумал вначале, я решил, почему бы и нет, с меня не убудет. Вечером ближе к восьми не спеша я пришёл на то место на аллее, которое мне казалось ниже уровня санатория. Не могу определённо сказать явился я чуть раньше или чуть позже, но фантазии о предстоящем рандеву меня обуревали.  Полчаса прогулялся, но так  никого и не  дождался. Как потом  выяснилось, она тоже с волнением  ждала меня, но в другом конце главной тропинки подальше от всех. К сожалению, мы так и не встретились. Она была уверена, что я вовсе не приходил, а я так хотел её увидеть, хотя бы для того, чтобы сказать ей «спасибо» за то, что обратила на меня внимание, и принести свои извинения, что так глупо получилось вопреки моему желанию и не по моей вине. Я же не мог знать местные «достопримечательности», где у них что, а  девчонка от волнения мне не растолковала, наверняка, полагая, что такие места знакомы всем местным. Но всего этого незнакомка не могла знать, а значит, обиделась на меня, наверняка, и совсем незаслуженно. Я хотел было  ещё раз заглянуть в санаторий в такой же «тихий» час, может даже объясниться с милой «незнакомкой», что так получилось нелепо, но так и не нашел подходящего повода, если б и знал как её зовут. Две недели в Шаровке пролетели  как мгновение. И я чувствовал себя неплохо  отдохнувшим, даже, как мне казалось, немного поправился на местном кумысе.  Ещё бы не поправиться, ничего не делая и ни о чем не думая, и по утрам пить кумыс. В местном санатории кумысом только и отпаивают больных, а дальняя родственница, у которой я жил и которая работала в санатории на пищеблоке, частенько приносила для меня кумыс. Её несовершеннолетняя дочь училась в медучилище в Харькове и собиралась потом работать в этом санатории. Мне кумыс не очень нравился, но я уговаривал каждый раз себя перед употреблением, что это очень полезно для здоровья и успокаивал  себя тем, что где ещё мне предложат кумыс, если не в этом специализированном санатории, куда я попал первый и последний раз за свою жизнь. Вряд ли я попаду в эти края ещё когда-либо снова.  Пока я страдал от одиночества и скуки, и не знал, чем себя занять, что готов был пойти на свидание с милой «незнакомкой» непонятно куда, соседка моей родственницы через стенку по-свойски сговорилась с моей дальней родственницей о том, как неплохо было бы познакомить меня с её дочкой, которую специально вызвали погостить на несколько дней из Харькова. Как говорится, без меня меня женили. Видел я эту «невесту» всего один раз случайно в общем коридоре, когда утром вышел умыться под рукомойником, и то в последний день перед отъездом. Её мамаша, в случае если мы действительно поженимся, пообещала в приданное прикупить нам всю новую мебель, а квартира, может в Харькове, то ли ещё где, якобы остаётся за мной. В общем, несостоявшаяся атёща всё решила  за нас. Может так в деревнях принято «сговариваться»? Для меня это была, конечно, новость номер один и к ней я был совершенно не готов, и потому  воспринял всё несерьёзно. Та медсестричка из санатория мне казалась милее и проще. Девушке-соседке надо было приехать хотя бы на неделю пораньше, а не накануне моего отъезда. Видать, не судьба. Вот если бы в Шаровку из Харькова случайно приехала хоть бы на один день дочь хозяйки, которая, наверняка, знала ту медсестру из самого санатория, то мы бы точно с ней познакомились. А так...  Зато из Шаровки автобусом мы  с соседкой- «невестой»  уезжали  вдвоём. Мамаша её  так нарочно организовала отъезд, надеясь, что в дороге мы поближе  познакомимся, обменяемся адресами и будет какая-то надежда на будущее. Уж так ей хотелось выдать свою единственную дочь за будущего врача из столицы. В автобусе  мы сидели рядом и говорить нам, в общем-то, было не о чем, тем более что ей нужно было ехать до Харькова, а мне пора возвращаться в Москву, а кроме того, она меня как-то «не зацепила». Может причина было в другом? Но, нет худа без добра, или наоборот. Прибыв в Москву, я почувствовал неприятный зуд  в левой ноге выше колена, ближе к паху. Значения особого я не придал до тех пор, пока зуд не превратился в локальную боль. Место  зудящей боли быстро краснело и уплотнялось, границы  гиперемии и отёка расширялись с каждым днём. Мне как медику этот процесс представлял определённый интерес. «Неужели фурункул? - подумал я.- Сроду такого не было, да и откуда, да в таком нетипичном месте». Стал на всякий случай это место обрабатывать зелёнкой, особо не присматриваясь, что же там на самом деле. Но лучше не становилось, скорее, наоборот. Дня через четыре обратил внимание на увеличение паховых лимфаузлов  с той же стороны. Если отреагировали  лимфаузлы, значит, что-то серьёзно. Пора отреагировать и мне самому. Внимательно присмотрелся на «болячку», а на фурункул это совсем не похоже. Если не ошибаюсь, то это больше похоже на оставшуюся на поверхности  заднюю часть клеща. При прощупывании её, убеждаюсь в своём предположении. Да, так и есть. Только этого мне в непростой студенческой жизни ещё не хватало. Пробую вытащить. Куда там, вцепился как клещ «ползучий». Ничего не выходит. Видать, крепко и надолго застрял. А куда ему торопиться, присосался как пиявка, ему и жизнь лафа. Понимаю, что надо как-то удалить этого кровососа профессионально, и не медлить. Но как? Клещ бывает всякий. Есть клещ семейства иксодовых и водится он в таёжных местах. Они представляют большую опасность для здоровья человека, вызывая тяжёлое поражение ЦНС  в виде  так называемого  клещевого энцефалита. Ещё до армии в Жданове  мне приходилось видеть одного молодого человека старше меня, пострадавшего от укуса такого клеща. Парень мечтал быть педагогом, учился на педагога, и  очень любил пионерскую детвору. Однажды в летние каникулы он поехал вожатым в пионерский лагерь и там «подцепил» этого  паразита, который  сделал  своё коварное дело. По не знанию, что собой представлял клещ и насколько он опасен, «вожатый» парень тоже не сразу обратил внимание на укус, а через две-три  недели серьёзно заболел и, как потом выяснилось, клещевым энцефалитом. Смотреть с каким трудом он передвигался с парализованными ногами и непроизвольно «гримасничал», было  ужасно и жалко. Из-за какого-то дурацкого клеща молодой человек стал вдруг инвалидом первой группы. Ему ещё, можно сказать, относительно повезло А часто это заболевание заканчивается смертельным исходом. Зная серьёзные последствия казалось безобидного клеща, я почему-то особо не волновался. С одной стороны, и это доминировало, моя вера в науку. По твёрдому убеждению учёных, и прежде всего  академика Е.Павловского, клещ, способный вызвать такое ужасное заболевание, живёт на эндемичных территориях, то есть  в некоторых ограниченных таёжных местах нашей страны, где я ещё никогда не был  и неизвестно буду ли. Тем не менее независимо от его родословной и места обитания, «кормить» паразита своей кровью не хотелось. С другой стороны, инстинкт самосохранения и принцип: «на Бога надейся, а сам не плошай» не давал мне покоя.  И я решил обратиться к врачу, коль сам ещё не врач, что даже не смог его удалить. В студенческую поликлинику обращаться не стал, хоть она и находилась в том же моём общежитии на Пироговке. Пустая трата времени. Нужно поискать что-то более серьёзное заведение. В связи  с чем обратился в приёмный покой хирургической клиники своего института на Б. Пироговской, что находится  прямо за спиной известного исторического памятника великому хирургу Н. Пирогову. Директором клиники по совместительству был ректор мединститута, главный хирург страны профессор Михаил Ильич Кузин, которого я уже видел ни один раз, и немного был с ним знаком, разумеется, в одностороннем порядке. Когда я разговаривал в приёмном покое с молодым  ассистентом, он же дежурный хирург клиники,  профессор на секунду заглянул к нам, видимо, кого-то искал из сотрудников. Я не завидовал тому сотруднику, которого он искал. Как пить дать предстоит всыпать ему по первое число.  В этот момент он показался мне  жестким,  строгим руководителем и человеком, и больше напоминал военного, хотя одет  был в белый халат с накрахмаленной шапочкой на голове, из-под которой торчали тёмные густые, «брежневские»  брови. Я его сразу узнал, так как видел его ещё раньше в общежитии в Измайлово на встрече со студентами, когда учился на первом курсе. Тогда он был совершенно другим, добрым, общительным, к себе располагавшим. Я ничуть не сомневался, уж где-где, а в этой клинике с клещом справятся в два счета, и что через десять минут я с ним распрощаюсь навсегда. Это было моё твёрдое мнение, и я почти успокоился. В приёмном покое я представился  студентом третьего курса этого института, иначе со мной не разговаривали бы, а послали куда-то подальше, например, в районную поликлинику по месту жительства. Я объяснил ассистенту, сидевшему за столом на правах дежурного хирурга, причину своего визита. Молодой  врач даже не стал меня смотреть, а только спросил:
-  И что же вы хотели?
-Вы не могли бы удалить  клеща?- спросил я у дежурного врача, молодого да прыткого. -Я пытался, но у меня не получилось.
«Надо же, какие глупые вопросы задаёт, -подумал я.- Что же я хотел? Если застрял клещ, его следует удалить в любом случае. Что здесь обсуждать? За этим и пришел. Какие тут могут быть другие вопросы?».
-А как вы это себе представляете?- в свою очередь  без всякого удивления и интереса флегматично спросил тот.
-Мне ли вас учить. Очевидно, резануть скальпелем, затем вынуть анатомическим пинцетом, потом обработать настойкой йода. И все дела, -отвечаю я с присущей студенческой наивностью.
-Не так это просто, как вы думаете, коллега. Вы говорите, перешли на третий курс? Значит,  скоро будете заниматься  на нашей кафедре и в клинике, и многое поймёте. Во-первых, во всей нашей клинике вы не найдёте этого йода. Мы им просто не пользуемся. Это уже прошлый век.
- А как же операции?- несколько удивился и в такой степени  возмутился я, имея большой опыт работы с йодом в армии.- Без него-то никуда.
-Во-вторых, мы такими делами не занимаемся. Профиль не тот, знаете ли..
-И куда мне с этим «паразитом» обратиться по профилю?
-Лучше всего вам  следует  обратиться  в травмапункт. Конечно, если вдруг потребуется пересадка почки или ещё какого-нибудь органа, то, пожалуйста, к нам, уважаемый юный коллега,-закончил он на юмористической нотке с неким чувством превосходства надо мной.
-Извините, вы часом в команде КВН не участвовали в бытность Моти Левинтона?
-Нет, а что?- ответил ассистент, недоумевая. - А кто это?
«Ну и деревня,- подумал я. -Мотю не знает, выпускника этого же института, звезду КВН и телеэкрана. Не удивлюсь, если он и Юрия Левитана не знает. Что с ним говорить, если даже клеща не удалил. А устроил мне целый ликбез по настойке йода. Вот болтун! Был бы я хирургом, ради интереса этого клеща удалил бы у студента, а тем более у будущего доктора, а может даже знаменитого».
 -Нет, ничего. Это я так спросил. Почки все при мне, слава богу. Печень тоже на месте и не беспокоит. В  общем, спасибо за совет, доктор. Но вот насчет настойки йода мне так и непонятно,- спросил напоследок я, оставшись разочарованным, что пришел сюда и только время потерял.
-Вместо йода  мы давно используем  английское мыло, - просветил наконец меня дежурный доктор.
-И что, хорошие результаты?- продолжал интересоваться я с присущим студенту любопытством. - А что у нас в Союзе подходящего мыла не нашлось, чтоб к англичанам обращаться? Не дороговато ли обходится? В гражданскую войну хозяйственным мылом от вшивости избавлялись.
-Тоже мне, вспомнили! Результаты отличные, - самодовольно  резюмировал ассистент, как будто этому мылу он посвятил целую кандидатскую диссертацию.- Вы, как я вижу,  очень любопытный студент. Может из вас что-нибудь  да когда-нибудь и получится что-то путное. Может к тому времени предложите что-то новое вместо английского мыла.
«Вот тупица, - подумал я, - хоть и ассистент. -По себе меряет. Неужели все мои способности после института ограничатся только изучением какого-то мыла. Хоть бы подошёл, полюбопытствовал, что там за клещ сидит. Может, что и посоветовал. Может этому клещу что-то нужно в задницу впрыснуть и он сам выскочит».
- Еще раз благодарю за совет и ценную научную информацию. До свидания.
Совсем недалеко отсюда, в конце аллеи жизни, ближе к Абрикосовскому переулку, находилась ещё одна хирургическая клиника института. Её все называли  клиникой Б. Петровского, потому что на протяжении двух десятков лет бессменным её руководителем был академик Б. Петровский, непререкаемый авторитет, патриарх советской и отечественной хирургии, хоть официально  называлась клиника  имени Мартынова. В  те годы это была  самая дорогая и богатая  клиника в стране, другое её название было ВНИИЭХ. Сейчас это центр сердечно-сосудистой хирургии имени академика Б. Петровского, в те годы министра здравоохранения  и руководителя этого НИИ, а спустя два десятка лет руководит им мой однокурсник Сергей Дземешкевич, с которым учились в одной группе все шесть лет. Мы не только учились в одной группе, но и жили в одном общежитии на Пироговке на одном этаже, и даже наши комнаты были по соседству. А на тот период  в этой клинике приходилось 280 врачей на 300 больных, да каких врачей! Академики Петровский, Малиновский, Перельман, профессора Милонов, Князев, более десятка доцентов и ещё больше ассистентов и ординаторов. Один день пребывания больного  в клинике обходился государству в 40 рублей, это почти стипендия советского студента в столице. Много это или мало? Легко понять,  сравнивая аналогичные вещи, поскольку всё познаётся в сравнении. Один день пребывания пациента  в ЦРБ обходилось государству в 9 рублей, в областной КБ-16 рублей, в республиканской больнице- до 28 рублей. В этой клинике были не только ценные кадры и дорогостоящие операции с медикаментами, но и очень  разнообразное,  стало быть,  лучшее питание  для больных. Например, черная икра в меню для пациентов никого особенно не удивляла. Конечно, это мог себе позволить только министр, академик Борис Васильевич Петровский, который возглавлял министерство 18 лет, но не переставал все эти годы думать, как бы освободиться от такого бремени, чтобы вплотную заниматься наукой, но его принадлежность к партии тому всячески препятствовала. К тому же он был кандидатом в члены ЦК КПСС, что означало  для академика быть связанным партийными нитями по рукам и ногам. Зато после него в период сомнительной перестройки, каких только случайных  проходимцев не назначали на должность министра, даже тех, кто к медицине не имел никакого отношения. Разумеется, речь не идёт об академике Е. Чазове, который сменил Петровского на посту министра, тем самым был подальше удалён М. Горбачовым от Кремлёвской медицины и от себя, не без вмешательства дорогой Раисы Максимовны, которая была той шеей, поворачивавшая другую голову, куда следует.   И такая чехарда была  во  многих министерствах. Что значит, «свой»  человек там наверху. А это, по-видимому, было главным критерием при назначении на должность министра. И кого только мы сами выбираем, если с нами потом не советуются. Медицина и здравоохранение за время таких непутёвых  руководителей понесла серьёзные потери, авторитет врача упал ниже некуда, что называется, ниже плинтуса. Если допустить, что с такой   безответственностью происходят назначения на ответственные посты в министерствах обороны, сельского хозяйства и образования, то пиши пропало. Государство деградирует и разваливается на глазах. Яркий тому пример-развал в одночасье когда-то могучего и никем непобедимого СССР. То, что должна была сделать атомная бомба, сделал экономический взрыв изнутри, чему способствовала губительная перестройка Горбачева. Мы впервые за многие годы вынуждены были протянуть руку к руководителям европейских государств и просить о помощи, и кричать «СОС».  Даже в Москве людям есть было нечего, на прилавках магазинов пустота, хоть шаром покати. А в это же время под Москвой, как ни странно, простаивали железнодорожные составы с вагонами-рефрижераторами, полными  продуктами первой необходимости, и их в столицу преднамеренно не пускали. Кому-то было на руку создать в столице ситуацию по принципу; «чем хуже, тем лучше». Наш авторитет на международной арене заметно пошатнулся. С нами перестали считаться. Если нас не запугали ракетами и звёздными войнами, то решили подорвать изнутри экономически, а то и вовсе устроить нам «оранжевую» революцию по грузинскому и украинскому образцу. Коррупцию при таком подходе к кадровой проблеме не победить. Если руководство страны не изменит своего отношения к подбору кадров и будет продолжать назначать министров не по профессиональным качествам, а по принципу их преданности и родственным связям, то вместо прогресса и процветания, страну отбросит на дореволюционный уровень развития, а это как раз то, что и нужно нашим недругам. И это называется перестройкой? Спрашивается, кому была выгодна такая перестройка, и кто был дирижёром её и постановщиком? На таком позорном фоне ещё отчетливее  сформировалось мнение среди врачей, каким большим авторитетом в стране пользовался министр Б. Петровский.  Ни до него, ни после  его эпохи в медицине, по мнению знающих врачей, лучшего министра здравоохранения, чем академик Б. Петровский, не было и, может даже, никогда не будет, к большому сожалению. Кажется, я несколько увлёкся и заглянул на годы вперёд, путешествуя во времени.  Так вот я на секунду подумал, а не зайти ли мне  в эту лучшую клинику страны. Может здесь справятся с клещом? «Нет, -преобладал разум.- Пусть здесь занимаются своим делом и пересаживают сердца и почки, а я  найду тот травмапункт, как и положено в подобных случаях». К счастью, травмапункт оказался совсем недалеко рядом с метро «Спортивная». Войдя в кабинет врача, я сразу поинтересовался  есть ли у них настойка йода, чтоб не тратить время впустую. На удивление дежурным  врачом оказалась хорошо знакомая студентка-вечерница со второго лечфака. Она там подрабатывала. «Вечерники» все по идее обязаны работать, так что им не привыкать.
-Конечно, -ответила  врач, несколько удивлённо посмотрев на меня, наверняка, тоже узнав меня по профкому.
 Ещё бы. Меня знали многие студенты и преподаватели по моей общественной работе.
-Ну, тогда всё в порядке, -не без юмора, улыбаясь, говорю ей.
 Она была постарше меня, и вполне возможно лет пять до института  проработала медсестрой где-нибудь на ФАПЕ в Подмосковье, так что тёртый калач в своём деле.
-С клещом будет покончено,- добавил я.
 Она тут же  подошла ко мне и принялась за дело. Клеща взяли под колпак, вернее, под  банку с эфиром. Получив изрядную дозу наркоза, клещ сдал свои позиции, а дальше упёрся и никак; ни живой ни мёртвый. Пришлось, как я и предполагал, прибегнуть к скальпелю и обработать дефицитной настойкой йода. Какова дальнейшая судьба паразита? Его аккуратно вынули, где ему не положено было  находиться, и поместили в стеклянный саркофаг, который называется пробиркой, и настойчиво  порекомендовали мне отправить его по этапу в районную санэпидемстанцию для дальнейшей экзекуции. Но ему, «подлецу»,  здорово повезло, не то, что мне. СЭС находилась далековато от общежития, часа полтора троллейбусом только в один конец. Такого времени у меня, конечно, не было, да и жалко  тратить  на него  своё драгоценное время. Эту пробирку я с удовольствием выбросил в  ближайший мусорный контейнер. Там ему и место на свалке. Позднее, через два года, уже на четвёртом курсе мне приходилось ассистировать доктору медицинских наук Соколову в операционной  профессора Милонова в институте академика Б.Петровского. Оснащение операционной превосходное и работать  здесь одно удовольствие. Помню, стоявший со мной рядом  во время операции  ведущий хирург из Армении, проходивший курс повышения квалификации, пожаловался, что после всего увиденного в этом институте, ему не хочется ехать к себе, ведь у них, по сравнению с этим, просто примитив, даже руки опускаются что–либо делать. Сам директор клиники, академик Б. Петровский, появлялся в клинике два раза в неделю, по вторникам и пятницам. В такие дни мне ни раз приходилось видеть, как «Чайка» с министром подъезжала к парадному подъезду клиники. Это были  его операционные дни. По пятницам с утра  у него  ещё лекция  для студентов. Кроме нас студентов, в аудитории находились многие сотрудники клиники, профессора из других союзных республик и соцстран, проходивших курс повышения квалификации в этой клинике. Я всегда сидел на галёрке на последней скамейке у самой запасной двери, через которую входили припоздавшие студенты и ассистенты, как раз напротив лектора. А в тот день рядом со мной сидел ассистент Соколов, а между нами оказалась студентка из моей группы Лида, находящаяся на  второй половине беременности, которая все эти годы строила из себя саму скромность, комсомолку и моралистку. И когда она только успела? Я что-то не слышал, чтоб она выходила замуж.  Студенты всегда занимали места по центру аудитории. Справа от лектора сидели сотрудники института и курсанты факультета повышения квалификации, а слева- гости, приехавшие на учебу из других соц стран. Несмотря на большое количество людей, тишина в аудитории соблюдалась невероятная. И вот на этом тихом гробовом  фоне минут через десять после начала лекции, студентка Лида со своим неуправляемым токсикозом вдруг быстро спохватилась  и с шумом, треском и с закрытым ладонью ртом выскочила из аудитории как угорелая. Академик Б.Петровский отреагировал незамедлительно, сделав замечание в нашу с ассистентом сторону: «Что там за шум?». Остальные человек двести в белых халатах рефлекторно тоже обратили свой взгляд в нашу сторону. Такое впечатление создалось у всех, что виной всему  были мы с серьёзным и солидным в очках, и не так что уж молодым ассистентом. Никто же не заметил, как за две секунды перед этим выскочила студентка, да и мы не стали оправдываться, приняв всё на свой счет, в силу сложившихся обстоятельств, не ссылаться же на студентку, находящуюся в интересном «положении». В двух словах при такой солидной  аудитории, да ещё министру, не объяснишь. Лучше промолчать. Вот такое первое и последнее явно необоснованное замечание мы с ассистентом имели от министра. Но, мне-то студенту, что. А доктора наук Соколова директор клиники знал наверняка. Нужно сказать, нам с ассистентом Соколовым  ещё повезло и легко отделались. Занятие продолжилось. Профессора представляли директору клиники пациентов, докладывали о подготовке и готовности их оперировать в самое ближайшее время в пределах недели. Некоторых больных, с которыми не всё было ясно, Борис Васильевич  осматривал сам лично, сидя за кафедрой, когда больные подходили прямо к нему, а он пальпировал живот или прикладывал трубку к груди больного. Во время лекции он никогда не вставал. Он был крупным, полным,  несуетливым и обаятельным мужчиной с женскими чертами лица. По ходу доклада академик задавал лечащим врачам самые неожиданные вопросы, касающиеся обследования больных и самой подготовки к операции. По одному больному появились вопросы в плане обследования; среди анализов не оказалось биопсии ни после первой операции по поводу почки, ни перед второй, о которой шла речь.
      -Кто лечащий врач больного? -поинтересовался академик.
-Я, ассистент Новиков,- приподнимаясь с места, представился светловолосый молодой человек выше среднего роста.
-Как вы можете, коллега, объяснить, что нет биопсии? Она не нужна или вам  это не интересно?
      -Виноват, Борис Васильевич. Недосмотрели. Исправлюсь.
-Не сомневаюсь. Екатерина Павловна,- обратился министр к профессору- гистологу.- Как вы думаете, биопсия,  а тем более повторная,  имела бы какой смысл для лечащего врача?
-Несомненно, Борис Васильевич. Возможно, это бы повлияло на тактику ведения больного и целесообразности повторной операции.
- А ассистенту, хирургу Новикову, биопсия не нужна, как мы видим.
Екатерина Павловна, с сегодняшнего дня  и на весь год  ассистент Новиков поступает в ваше полное распоряжение. Возьмите его под свою опеку. Пусть поучится. Объясните, зачем делается биопсия. Хирургом быть ему ещё рановато.
-Хорошо, Борис Васильевич. Так и поступим.
-Профессор Князев, доложите, как прошло ночное дежурство, -обратился директор клиники к молодому профессору, сидящему в зале справа от него, считавшего, что  с предыдущим вопросом всё решено окончательно и обжалованию не подлежит.
 У трибуны рядом с кафедрой место занимает профессор Князев, относительно молодой,  лёгкий на подъём, невысокого роста, уверенный, подвижный, словоохотлив.
-Борис Васильевич, докладываю, что дежурство прошло в штатном режиме, спокойно, интересно,  эффективно и без эксцессов. За ночь наша сосудистая бригада побывала в Тбилиси и Риге. Оба случая похожи, связаны с тромбоэмболией. Операции были показанными и неотложными. Обошлось всё благополучно, как и всегда. Если кратко, то всё, -уверенно по-военному доложил молодой  перспективный профессор.
-Хорошо живёте, если за одну ночь побывали  в Риге и в Тбилиси, - не без юмора отметил директор клиники.
-Стараемся, Борис Васильевич, -успел ответить докладчик.
В аудитории оживление.
-Создание  такой службы  с использованием санавиации,  оправдывает?- спросил министр.
-Так точно, Борис Васильевич. Более чем. Сейчас без неё никуда,– соглашается профессор Князев, заведующий сосудистым отделением института.
- Продолжайте  в таком духе. Вот так надо работать и остальным. Если надо, привлекать  и специализированные бригады и санавиацию,- заключил директор клиники.
-Борис Васильевич, разрешите обратиться. Ведущий хирург Грузии, профессор Кипанидзе. У меня такой вопрос, если позволите.
-Я вас внимательно слушаю, коллега.
- У нас в последнее время большая проблема с донорством, перебои. Послеоперационным больным донорской крови не хватает. Как быть?
-Странно слышать это от ваших республик, -сказал академик Б. Петровский, явно намекая на их «кровные» традиции. -Вы что ж думаете, Москва так и будет поставлять вам кровь в неограниченном количестве? Пора самим находить выходы из этого положения и решать эту проблему самостоятельно. Я думаю, что профессор Князев сейчас поделится опытом, каким образом  у нас в институте решается эта проблема. Это должно вас заинтересовать, коллега. Пожалуйста, профессор Князев, мы вас слушаем.
Профессор Князев снова спускается вниз по аудитории и занимает место у трибуны.
- Должен сообщить, Борис Васильевич, что в последнее время у нас такой проблемы действительно нет. Мы не переливаем донорскую кровь нашим больным, а переливаем больному, готовящемуся к операции, его же кровь. За время обследования и подготовки  пациента к операции, проводим забор крови  по частям в несколько раз, и  во время операции или после неё, используем его же кровь. Опыт в этом плане уже большой и полностью себя оправдывает. Поэтому проблем здесь нет, - закончил кратко своё сообщение профессор Князев. - Считаю, пора  наш опыт распространить  на другие ЛПУ и  на другие регионы страны.
-Вот вам и ответ на ваш вопрос, профессор Кипанидзе. В психологическом плане тоже проблем не должно быть. Никто не скажет, что вашему больному  перелили чужую или «дурную» кровь. Вам всё понятно?- спросил министр  ведущего хирурга из Грузии.
-Так точно, Борис  Васильевич. Попробуем пойти по этому пути.
-Так что на Москву впредь не рассчитывайте, -посоветовал министр профессору из Грузии. - Это касается и остальных республик. В связи с этим я думаю, что нужно подготовить хорошую статью по донорству и переливанию, и опубликовать в наших центральных медицинских журналах,- обратился он к своему референту, помощнику по министерству, сидевшему где-то на первом ряду прямо перед министром.-Это первое. Второе, неплохо бы этим летом провести в Москве всесоюзную научно-практическую конференцию по трансфузиологии с привлечением знающих специалистов и с моим участием. Подготовьте соответствующее  решение.
 После таких производственных «пятиминуток», на которых появлялись распоряжения и приказы по министерству, академик Б. Петровский переходил к самой теме лекции. Это было поучительно для нас студентов пятого курса приобщаться  к самой системе управления здравоохранением на самом высшем её уровне, потому что многим из нас, возможно, придётся не только заниматься лечебными делами, но и быть руководителями в своих коллективах на уровне города, области, республики, чему также нужно учиться. Быть хорошим организатором не каждому дано, для этого тоже нужен особый талант. Руководитель любого масштаба это не только должность, это профессия, где нужен талант. А таких организаторов порой трудней найти, чем хорошего специалиста. Уж какой сволочью и палачом был Лаврентий Берия, но невероятные организаторские способности у него никак не отнять. Департировать целые народы с насиженных мест за короткие сроки за тысячи километров и организовать работы по изготовлению атомной бомбы в кратчайшие сроки дано не каждому крупному руководителю. И.Сталин за это больше всего ценил Лаврентия Берия и многое ему прощал.  У Б. Петровского организаторские способности, конечно, были ещё с войны, когда работал ведущим специалистом в эвакогоспиталях. На кафедре к лекции директора клиники, академика Б. Петровского, готовились основательно. Ассистенты заранее записывали на вертящейся, как на катушке, доске схемы, таблицы, графики. Проверяли работу пульта управления этой доской. На кафедральном столе перед лектором всегда стояло круглое, вертящиеся по вертикали, зеркало средней величины с двойным увеличением изображения от доски, и поэтому академику не приходилось каждый раз поворачиваться к доске и давать пояснения. Перед ним был всегда пульт и зеркало. Всё что было на доске он видел через зеркало. Это была прерогатива только Б. Петровского. Поэтому со стороны спины его никто не видел. Другие известные всей стране профессора, как Н. Малиновский,  Михаил Перельман, О.Милонов, во время лекции никогда не сидели за столом, как их шеф, а стояли за трибуной и свободно перемещались вдоль кафедры.   Из машины министра, подъезжая к подъезду клиники по утрам, всегда первым выходил студент-старшекурсник солидной комплекции как ввысь, так и в ширину, всегда сопровождавший  академика Б. Петровского, в этом плане ничуть не уступавшим самому министру. Он всегда сидел на переднем сиденье рядом с водителем, сам министр предпочитал сидеть сзади. Этот здоровенный парень, больше походивший на грузина, был личным телохранителем министра. Его я запомнил, когда ещё сам не был студентом этого института, а только видел его по телевизору во время  выступления  нашей команды КВН.  Без него игры  не проходили, плохая примета для команды института, если вдруг его не было рядом. А с ним команда  КВН  чувствовала себя спокойно и уверенно с настроем на победу. Он умел, когда было необходимо, своей массой и напором  убедить  ведущих С. Жильцову и совсем молодого А. Маслякова, что  команде  1-го МОЛМИ  нет равных и она непобедима. Если команда  удачно выступила  на сцене, то это означало, что он в своей роли неплохо  справлялся за кулисами. В этой клинике также забыли про настойку йода и давно с ней распрощались. Собственно, от этой клиники  всё и повелось. Английское мыло  с успехом, пожалуй, окончательно  и бесповоротно  вытеснило  настойку йода из операционных, по крайней мере в столице. У академика Б.Петровского была своя операционная. Она была очень просторная, несмотря на большое число техники и аппаратуры, вся в зеленоватом кафеле, с такой же предоперационной. Но главное отличие от остальных операционных, которые были по соседству и на каждом этаже, было наличие смотровой площадки за стеклом на втором этаже операционной, откуда студенты могли следить за ходом операции. Однажды наш ассистент Соколов провёл нашу группу на эту площадку с условием, что мы будем вести себя как рыбки в аквариуме, тем более что нас от операционной разделяла стеклянная прозрачная стена. Как поговаривали знающие студенты и ассистенты, Петровский любил оперировать под классическую музыку. Иногда нервы не выдерживали, срывался, швырял инструмент в дальний угол операционной, если вдруг операционная сестра вложила ему в руку не тот хирургический инструмент, но быстро отходил. Интересная штука, на которую тоже нельзя не обратить внимания. Доктора наук, а ходят в ассистентах, и по возрасту как-то не укладываются, больше напоминают перезревших ассистентов или мужчин в коротких штанишках. Таких в институте  много, пожалуй, на каждой кафедре, но особенно хирургического профиля. Мы поинтересовались  в этом плане у доктора наук Соколова и он немного просветил нас любознательных студентов. Ему также неоднократно предлагали  профессорскую должность где-то в Воронеже или в Кемерово, а то и подальше. Но в провинции профессор, как ученый, заканчивается, пояснил он. Такой деятель лишается генератора идей, научного руководителя и соответствующей научной базы. Такими генераторами для молодых и перспективных ученых являются крупные научные центры в Москве, которыми руководили  Б. Петровский, Н. Бакулев, Е. Чазов, В.Василенко, Е.Тареев и другие. А посему, лучше быть востребованным как ученый  в качестве ассистента в Москве с большими перспективами, чем номинальным бесперспективным, тупиковым профессором в провинции. Это равносильно, что иметь неплохой  автомобиль без аккумулятора, на котором с места не сдвинешься. Помню, как на другой хирургической кафедре у академика В. Стручкова, которая располагалась в больнице «Медсантруд», один не очень уже молодой ассистент Луцевич, которому за сорок и тоже доктор наук, вёл практическое занятие с нами. В момент проводимой им фиброгастроскопии или ФГС, заглянул его коллега помоложе, истинный ассистент по возрасту, и передал  на словах, что его срочно вызывает шеф, то есть завкафедрой, академик В. Стручков. Во время войны  В. И. Стручков был главным хирургом фронта, генералом медслужбы, и дисциплину любил и соблюдал на гражданке. Что ждёт  ассистента  за нарушение трудовой дисциплины в том случае, если он не явится, «перезрелый» ассистент, конечно, понимал. Но уж  больно интересный случай попался и очень важный  момент наступил во время ФГС, нужно было сделать несколько важных и редчайших снимков там, в желудке пациента, да и больной лежит на столе, жалко потом всё начинать сначала, и как некстати  он понадобился шефу.
- Пусть Виктор  Иванович меня хоть с работы увольняет, но не могу  я сейчас всё бросить и бежать к нему, - сказал он раздраженно в нашем присутствии.
-Что, так и передать?- переспросил  молодой ассистент, надеясь, что тот, конечно, сказал это в  шутку  или в горячке и передумает.
- Так и передай, -подтвердил тот гонцу, который ушёл неудовлетворённым, так и не выслужившимся перед шефом, не выполнив его распоряжения.
 В тот раз, кажется,  обошлось. Ассистенту с большим стажем, доктору наук Луцевичу, несказанно повезло. Шефу было понятно рвение к науке врача. Итак, победила наука. А могло всё закончиться для ассистента завершением его научной карьеры, если бы для шефа трудовая дисциплина была на первом месте.  Таких преданных  науке людей не  так уж много. Любой другой  на его месте, вроде того молодого ассистента, всё бросил, но только  бы не гневить  начальство. Вот и критерий, по которому можно с большой долей вероятности предположить из кого выйдет настоящий ученый, а из кого  всего лишь «ученый»-секретарь на «побегушках» и карьерист. Виктор Иванович, несмотря на все свои регалии, в том числе и звания академика, был большим шутником. На его лекциях юмор так тесно переплетался с лекционным  материалом, что мы не знали как реагировать, сдерживая смех. При этом ему удавалось сохранять его обычное маскообразное лицо так, что ни один мускул на его лице не выдавал себя. За всё время пока мы занимались на этой кафедре, я не видел его улыбающимся. Такое впечатление, что он вечно чем-то недоволен. Умение сдерживать себя-востребованнымчерта очень важная вообще, а для врача тем более, особенно  для настоящего хирурга, а если при нём ещё в избытке чувство юмора, то ему цены нет. Это лишь означает, что, несмотря даже на почтенный возраст, в душе он ещё тот босоногий хлопец, гоняющий на старом велосипеде по своей деревне перед окнами соседки Катюхи, привлекая её внимание и мечтавший посадить её к себе на раму, и прокатить  по всей деревне на виду у всех, как признание в любви, если та согласиться сесть к нему  на велосипед. 

Большой популярностью у студентов пользовались проводимые профкомом вечера «Устного журнала», пришедшие на смену  «капустникам» ещё при МГУ. Они проводились по пятницам  каждого месяца в аудитории сангигкорпуса на Пироговке. Желающих попасть на эти вечера было очень много, всегда был полнейший аншлаг. Билеты стоимостью в пятьдесят копеек раскупались за неделю до мероприятия.  На эти встречи со студентами  приглашались  авторы-исполнители песен: Юрий  Визбор, Сергей Никитин ещё без Татьяны, Лев Барашков, у которого была любимая песня Яна Френкеля:  «Ну что тебе сказать про Сахалин. На острове нормальная погода». В репертуаре С. Никитина была обязательно песня «диалог у Новогодней ёлки» со словами; «И карнавальные маски по кругу, по кругу. Вальс начинается, дайте ж сударыня руку. И раз -два-три, раз...». Это только те авторы и исполнители, которые были у нас при мне. Тогда об Иосифе Кобзоне и Лёве Лещенко, которые лично мне не нравились ни вначале творческой карьеры, ни тем более  позднее в закате, не имели представлений. Они-то молодые и наглые и, как часто в таких случаях бывает, менее талантливые, серьёзно и надолго, а может навсегда потеснили и Льва  Барашкова, и Вадима Мулермана, и некоторых других популярных певцов. Видимо, двум Львам в одной клетке было очень тесно, что даже  невмоготу, а два амбициозных чистокровных еврея сначала не поделили женщину, а потом и подмостки сцены. И ничего удивительного! Чтоб  еврей -хохол да не обвёл другого еврея, такому не бывать! Участниками  «капустников» становились журналисты-международники, популярные вокально-инструментальные ансамбли, известные артисты московских театров и, конечно, встречи с нашими выпускниками; врачом-космонавтом Борисом Егоровым,  сразу после  возвращения из полёта на космическом корабле, и Юрием Сенкевичем, после кругосветного водного путешествия на папирусной лодке в компании известного норвежского путешественника Тура Хейердала. Тогда я не знал, что Ю. Сенкевич тоже готовил себя в космонавты и мечтал побывать в космосе, для чего прошел полный курс подготовки в отряде космонавтов в Звёздном городке, но водная стихия взяла своё. Там тоже нужны были первопроходцы, хотя «героев» им не давали. Мне почему-то запомнился другой гость вечера, четвероногий артист Мухтар. Этот «артист» приобрёл популярность по фильмам «Ко мне, Мухтар» и «Ошибка  резидента». Мухтар был со своим хозяином-проводником. В способностях собаки убедиться было довольно легко. Куда только проводник ни забрасывал и ни прятал гильзу в большой аудитории, он быстро и уверенно её находил, срывая заслуженные аплодисменты студентов. Затем задание для него усложнялось, поскольку всё остальное для него были просто «семечки». На сцену выходили десять самых смелых студентов, преимущественно почему-то девушки, мужчины предпочитали лучше не рисковать. У одного из десяти из них был спрятан платочек, с запахом которого Мухтар перед этим познакомился из рук проводника. По команде хозяина «апорт», «артист» приступал к выполнению задания.  Мухтар быстро и спокойно обошел весь строй, снова вернулся,  и при повторном обходе уже безошибочно остановился напротив одного студента, предварительно залаял, как его тому учили, да так, что напуганный молодой человек, решив лучше не испытывать судьбу, тут же выбросил  собаке злополучный пахучий платочек от греха подальше. «Сильный» пол  выглядел в данном случае бледновато. Оно и понятно. Один из создателей фильма «Ко мне, Мухтар», он же оператор, поведал по «секрету» одну забавную историю, которая произошла на съёмочной площадке во время съёмок  этого фильма. Нужно было отснять эпизод мести обиженного животного за предательство его бывшей хозяйки. Роль хозяйки играла известная киноактриса, первая красавица в советском кино,  Алла Ларионова. По замыслу режиссера злопамятный пёс  должен был наброситься на бездушную хозяйку и разорвать ей манто. Ларионова с таким вариантом не соглашалась и от съёмок пыталась отказаться. А кто же согласится на такие страшилки.  Вообще она часто на съёмочной площадке капризничала в силу своего скверного и  «тяжелого» характера, но режиссеру приходилось терпеть, она же звезда экрана,  первая красавица в советском кино. Но, как говорится, и «на старуху бывает проруха». Тогда режиссер предложил ей вариант без всякого риска, который заключался в том, что  перед самым броском собаки на хозяйку, проводнику было поручено дать соответствующую команду «фу». Поскольку Мухтар всегда четко выполнял команды проводника, в чем все на съёмочной площадке были абсолютно уверены, Ларионова успокоилась и согласилась на продолжение съёмки этой рискованной сцены. Однако в момент прыжка, когда должна последовать команда «фу», помощник режиссера по просьбе шефа, прижал своей ладонью рот проводнику. Мухтар команды, конечно,  не слышал и сработал  на совесть по полной программе, как и задумывалось режиссером. Кое с кем из «слабого» пола случилась самая настоящая истерика. Насмерть перепуганная Ларионова, злой пёс, разорванная шуба... Сцена получилась  естественной и удачной, лучше и придумать нельзя. Ещё одного дубля не понадобилось. А кто бы согласился? Правда, после такого инцидента и самоуправства режиссера,  актриса долгое время не разговаривала с ним. Но, это дело  преходящее. К тому же победителей не судят. Важен был результат. Зрители- то с такими подробностями незнакомы. Такие «капустники» снимали усталость и стресс у студентов, которые, естественно, накапливались к концу месяца.
 Комсомольские собрания на факультете бывали редко, или я их никогда не посещал в силу моего уже «стариковского» комсомольского возраста. Но одно такое собрание запомнил. В президиуме собрания сидели декан факультета профессор Н. Бажанов, комсомольский вожак Игорь и кто-то третий, которого я с галёрки не рассмотрел, и поначалу особо не обратил внимания, да и не только я один. На расстоянии мне он больше почему-то напоминал по внешнему виду и тёмному костюму при галстуке пожилого с пузом швейцара из гостиницы «Метрополь».  Но когда встал декан и предоставил слово писателю Борису Полевому, тут все оживились и устроили ему бурные, продолжительные овации. Кто же не знал автора «Повести о настоящем человеке», о легендарном лётчике Алексее Маресьеве. Писатель рассказал немало интересного из своей молодой комсомольской жизни. Поскольку на тот момент министром культуры ещё была  Е. Фурцева, он  упомянул и её, когда они ещё учились в одном классе. Катя Фурцева была самой симпатичной девчонкой в классе, и поэтому парни не давали ей покоя, особенно на  переменах, подёргивая при случае за косички. Кому и сдачи она давала, если ей не нравился прилипчивый ухажер. В общем, бойкая была девица, настоящая комсомолка с большими амбициями на своё будущее. Известный советский писатель Борис Полевой нередко посещал наш институт с целью консультирования в медицинских вопросах при написании своих произведений, поэтому врачебная тематика просматривается в каждом его произведении, взять хотя бы его «Доктор Вера». Таким образом, благодаря присутствию известного писателя, комсомольское собрание прошло нетрадиционно, не скучно, живо, на подъёме, на одном дыхании и интересно.
  После того как участники команды КВН окончили институт, практически своей художественной самодеятельности в институте не стало. А. Аксельроду и М. Левинтону уже было не до того,  своих дел хоть отбавляй. Особенно это стало понятно после нашей поездки в Киев. У нас в институте  не было своего клуба, как ни странно. Новогодние вечера, как правило, проходили в центральном Доме медицинских работников с привлечением известных артистов, и за всё приходилось платить институту. Когда я был  ещё в студсовете  в Измайлово, мы сумели из местных талантов организовать неплохую самодеятельность на своём уровне. Некоторые номера, прежде чем они войдут в программу концерта, мне приходилось самому прослушивать и затем либо утвердить, либо  порекомендовать исполнителю номера ещё немного поработать. Один студент- «очкарик»  с большими диоптриями и аскетического сложения, блондин с заметными залысинами и смешным выражением  лица, меня здорово развеселил при отборочном смотре. Он исполнял танец за двоих с припевом, подражая Михаилу Пуговкину в фильме «Свадьба в Малиновке», в частности фрагмент: «Приготовьтесь, фрау- мадам, я урок вам преподам. Сначала так... потом вот так...». В процессе танца он так разошелся, что трудно было его остановить. И это было ещё без музыкального сопровождения, только под собственный аккомпанемент. А что будет с музыкальным сопровождением? У меня, и сидевших рядом коллег по студкому, слёзы пробивались через задорный смех. Такой тихий и незаметный «ботаник», и вдруг на такое способен. Если б я его не знал как студента  этого общежития, подумал, что это клиент из Кащенко или в крайнем случае студент-первокурсник из «щуки». Я даже на время задумался, как мне быть и что с ним делать? Пропустить его номер или «завернуть»? Преобладал юмор и разум. Если мне серьёзному человеку было до слёз смешно, то пусть он развеселит и остальных. Так и получилось. На концерте, который состоялся через два дня, его номер вызвал бурю оваций, а  переполненный зал буквально ржал от хохота и  от избытка чувств. Немного расслабиться всегда полезно. Таким образом, вечера проходили весело, а самодеятельность пользовалась большой  популярностью в самом общежитии. А вот на факультете и в самом институте как-то не ладилось с этим. На нашем потоке каждый третий играл на каком-то  музыкальном инструменте. Про себя,  конечно, молчу, куда мне до них. Как-то пришел ко мне в профком студент  из моего потока  Алик Дагович  с идеей создать инструментальный ансамбль. «Ну, наконец, хоть что-то сдвинулось с места»,-подумал я. Идею я поддержал сразу, но спросил, что для этого нужно и почему именно ко мне он обратился, если есть для таких случаев культкомиссия профкома. Но я же был председателем жилищно-бытовой комиссии, так что быт студентов, их досуг меня тоже касался.  Когда он упомянул, что надо купить всего лишь ударный инструмент и пару  гитар, я не возражал и сказал, что деньги на это найдём. Пользуясь моей  полнейшей  профанацией  в этой  сфере, он уговорил меня тут же, как говорится, «не отходя от кассы» и «куй железо, пока горячо», съездить в один музыкальный магазин,  что не так далеко от Пироговки, в двух остановках на троллейбусе. Так мы оказались в музыкальном магазине, что для меня впервые. Чего там только  не было? Когда Алик показал гитару, о которой шла речь,  и я увидел, сколько она стоит, то чуть в обморок не упал, что так легкомысленно ему пообещал. Тут ещё ударный инструмент, от которого волосы  на голове дыбом стали. Я же думал, что речь шла об обыкновенном барабане как в духовом оркестре. «Да, Дагович  Алик, ты меня здорово надул, -подумал я.- Да поздновато. Но своё слово надо держать. Что ж я за хохол, если меня обыкновенный московский еврей надул. Отсталый я, оказывается,  человек, а ещё профсоюзный деятель. Наверно потому, что я не в культкомиссии». Но деваться было некуда. Надеюсь, цель оправдает средства. «Давай оформляй», -сказал тогда я Алику. Дальше возникал вопрос, где им собираться и репетировать. «Ну, этот вопрос полегче, проблем не будет. Хотите в общежитии в Измайлово, хотите в «пятёрке» на Пироговке, пожалуйста. Необходимая команда комендантам будет»,-успокоил я Даговича. Скоро в общаге  в Измайлово начались репетиции, подбирались музыканты. Через несколько месяцев инструментальный ансамбль «Остеон» дебютировал по полной программе. Вскоре ни один вечер  на факультете и в институте не обходился  без группы Даговича. Почему назвали «Остеон»?  Остеон-структурная  единица костной ткани, то есть  монолит. Инструментальный квартет был настолько  популярным, что его стали приглашать сниматься на «Мосфильм». Я был приятно удивлён однажды, когда во время просмотра одного фильма в кинотеатре, что совсем рядом с метро «Спортивная»,  совсем случайно  увидел музыкальную группу Даговича, где «Остеон» по сценарию играл в ресторане. Стало быть, они выросли, и пусть себе подрабатывают на нелёгкую жизнь в столице.
 Первые три года я учился в группе, которую никак нельзя было отнести к образцово-показательной. В ней были отличники, школьные медалисты и совсем «посредственные» случайные люди. Наша группа была не только многонациональной, но и интернациональной. В ней учились грузины, армяне,  русские, украинцы,  студенты из Болгарии,  Кипра и Афганистана. Душой группы были,  конечно, друзья-москвичи, Андрей Морозов и Володя Даниелов. Все светские новости, свежие анекдоты  и разговоры о другом «слабом» поле, исходили только от них. Они  никогда не были отличниками как Боря Альперович или Сурен  Карагулян, но никогда не унывали, поддерживали хорошее настроение и тонус в группе, что так немаловажно в психологическом аспекте. Со стороны казалось всё для них было легко и просто. Поэтому они были всегда в центре внимания. Бывают же такие заводилы в коллективе, которые ничем другим и не отличаются, а внимание к себе притягивают вроде тех магнитиков. Если Боря Альперович оставался отличником и в институте, то благодаря своим аналитическим способностям и прагматизму, а Карагулян таковым был за счет своих художественных способностей. Когда группа переходила заниматься с одного цикла на другой, с одной кафедры на другую, он проявлял большую активность в наглядной агитации очередной кафедры; где плакаты нарисовать, где стенную печать обновить в рисунках. Особенно ему давались карикатуры, в которых было много юмора. Некоторые его карикатуры печатались в многотиражке. У него был талант, которого не отнять. Ему бы продолжить учебу в художественном направлении в той же «Строгановке», дело «Кукрыниксов» продолжить, а он подался в «медицинский». После окончания цикла, когда приходила пора сдавать экзамен или диффзачет, у экзаменаторов, к тому времени уже хорошо его знавших, рука не поднималась поставить ему оценку ниже пятёрки. Помню, сдавали экзамен по биохимии, так доцент, завуч кафедры, не знала, что выставить ему. Ей так хотелось поставить «отл», на что он явно не тянул, и тогда она обратилась к, находившемуся в этой же аудитории за другим столом и тоже принимавшим экзамены, завкафедрой, профессору Савичу, с необычным вопросом-предложением: «Какой бы задать такой вопрос этому студенту, чтобы выставить ему «отлично»? Уж так мне хочется поставить ему «пятёрку». Профессор, по натуре своей большой шутник, одобрительно о чем-то дипломатично намекнул ей, зная, что если она так надумала, в обратном её  всё равно не переубедить. Профессора Савича я помнил ещё со вступительных экзаменов, когда он давал консультации «абитуре» и рекомендовал по каким учебникам химии следует готовиться, а по каким нет. Так, к примеру, самый объёмистый учебник Глинки, он сравнил с универмагом, где всё есть, но трудно что-либо найти, а значит для «абитуры» не годится. Говорил он и о физической, и психологической подготовке на вступительных экзаменах. В связи с этим привёл случай из практики, когда на экзамене спросил одну абитуриентку, которая ночь не спала, готовилась к экзамену и сильно волновалась, «как её зовут», потому что заведомо на другой вопрос явно не тянула, она, не задумываясь, ответила: «Не знаю, этого мы не проходили», тем самым сорвав аплодисменты у молодёжи. Профессор умел веселить аудиторию, всё  ещё вспоминая свою далёкую молодость.  Словом, выживал в группе, кто как умел и кто во что горазд.  Мне же учеба давалась с большим трудом. Очевидно, сказалось, помимо материальных затруднений, и то, что рановато стал заниматься общественной деятельностью в таком масштабе. Можно сказать, что половину своего времени вместо учебы я тратил на «подработку» и общественную деятельность. Первое облегчение я почувствовал, когда начали изучать анатомию и предметы, имеющие отношение к медицине. После месячного изучения  нормальной анатомии, ассистент Лялин, кстати, сын главного врача института, генерала медслужбы Лялина, задумал проверить знания каждого студента, для чего в укромном месте аудитории поочерёдно, по списку в алфавитном порядке,  по одному тет-а- тет подсаживал к своему столику с костями скелета студента, и на черепе путём опроса выяснял, насколько подготовлен и на что способен каждый  из них. При этом заточенным карандашом указывал на мелкие костные фрагменты с выступами, отверстиями и извилинами на черепе в ожидании ответов на поставленные вопросы; «Что это и как по-латыни». Так продолжалось все два часа. При подведении итогов ассистент остался крайне недовольным  и разочарован.
-Я не мог даже представить, насколько отвратительно вы знаете предмет,-вынужден был признать он.- Никаких понятий. Я даже не ожидал от вас такого. Вроде люди серьёзные.
Полное и немного припухшее его лицо от нескрываемого гнева то багровело, то покрывалось  белыми  пятнами с испариной  пота. Он явно не мог найти подходящих слов, чтоб никого не обидеть, но всё, что у него  накипело, высказать.
-Есть, правда, один студент, который более или менее ориентируется, -говорил он все ещё в расстроенных чувствах, посматривая в мою сторону. –Остальные- хуже некуда. Позорище-то какое! Никак не ожидал. А с виду все такие умные с понимающим взглядом. Так вот, мои дорогие! Лафа для вас закончилась с этого момента. С этой минуты, будьте уверены, спокойная жизнь для вас кончилась.
 После  семинара я сразу почувствовал, как меня «зауважали» все студенты в группе. А  Боря Альперович, школьный медалист  и отличник, «зауважал» меня больше всех и по-своему. Он не мог понять, как это получилось, что отличился не он, медалист и отличник, а какой-то демобилизованный  из армии солдат. Никто же не знал, что я перед армией окончил медучилище.  Ну, а когда начались клинические дисциплины, все предпочитали консультироваться со мной, и снова Боря больше всех, такой уж у него порыв быть на первых ролях. Такие амбиции у студента похвальны для будущего ученого. С этого момента и до окончания института почти каждую неделю с самого утра как мы приходили на занятия, любопытный Боря с завидной регулярностью и упорством сразу после приветствия или вместо него задавал мне по одному заранее подготовленному каверзному вопросу из области медицины, дабы поставить меня в тупиковое положение, и тем самым реабилитировать себя и, таким образом, выйти вперёд и в лидеры. Но я тут же  правдоподобно  к его удивлению  отвечал. Сначала это забавляло меня, но скоро надоело. Когда мне всё это изрядно и окончательно надоело, тогда я тоже задумался, какой такой ему подготовить похитрее вопрос, на который он не смог бы никогда  правильно ответить, и таким бы образом отстал от меня. Через дней десять такой вопрос созрел  сам по себе. Он исходил из небольшого текста  в учебнике  анатомии, напечатанный внизу страницы мелким шрифтом для самых любознательных читателей, куда обычный студент из-за отсутствия времени и с плохим зрением не заглядывает. Для меня это была отдушина. Психологически я рассчитал верно. Пожалуй, вездесущий Боря туда не заглянет даже в очках. Он носил очки постоянно. Теперь, когда он пытался задать очередной провокационный вопрос на засыпку, я задавал ему один и тот же встречный  специально для него заготовленный вопрос, и каждый раз ставил его в тупик. Так продолжалось до самого получения диплома, то есть несколько лет. Борис, с его аналитическими способностями, уже сомневался в постановке самого вопроса, поскольку не верил, что на него существует ответ. Тогда же не было ни компьютеров, ни интернета. Даже слов таких не знали. Пришлось удовлетворить его любопытство в самом конце учебы и посвятить его в тайны  мелкого шрифта учебника анатомии и всё рассказать. Только после этого Борис успокоился. Зато с английским у меня было хуже некуда,   совсем неважно. Завкафедрой Кравченко, сорокалетняя блондинка в очках, которая занималась нашей группой, за мной даже прикрепили нашу старосту группы, «хорошистку» Лиду Афанасьеву. Мы  с ней приходили то чуть раньше занятий, то оставались  после них, и она заставляла меня повторять это ужасное произношение, за что ей тем не менее большое «спасибо» за терпение ко мне и моим удивительным «способностям». Несмотря на то, что  мы были все такие разные, нас что-то объединяло.  С нежностью вспоминаю, как впервые все вместе собрались отмечать Новый год у Наташи Курцевой, подружке старосты Афанасьевой,  на улице Горького. Из всех девчонок в группе,  к ней я был немного неравнодушен, но она даже не подозревала. Правда, меня успокаивало то, что лет через десять, как я представлял, она поправится настолько, что перестанет быть в моём вкусе, а я, мечтавший поправиться, так и останусь прежним, благодаря своей конституции. Было бы интересно встретить её лет через пятнадцать и убедиться, насколько я был прав,  чтоб не очень сожалеть об этом. Я был для неё старше и совсем не пара и, скорее всего, не в её вкусе и не её круга, хотя и была она без комплексов. Впервые за два года  мы в группе немного расслабились и, конечно, сдружились. Её родители интеллигентные и современные люди; отец полковник медслужбы, а мама учительница, предусмотрительно всё нам приготовили  и ушли встречать Новый год к своим друзьям, дабы не смущать молодёжь. За пять минут до боя курантов хозяйка дома Наталия, отнюдь не лишенная чувства юмора, предложила мне по старшинству произнести тост. Но с учетом того, что я политинформатор в группе и под подстрекательством Андрея Морозова с Даниеловым, попросила меня не забыть кратко осветить международное положение. Я, конечно, их подвох понял, но вида не подал, постарался оставаться серьёзным и действительно готовым говорить о политике за пять минут до боя курантов. «Ещё неизвестно,  кто кого хотел «развести»,-подумал я, и поднялся из-за стола с фужером в руке пока ещё без шампанского. Смотрю на время по телевизору, тяну время, а минутная стрелка последние минуты отсчитывает. «А международное положение таково, должен вам доложить, что, несмотря ни на что, я обязан, хотя, как вы понимаете, я нахожусь в полном цейтноте, и не совсем это будет к месту, но тем не менее постараюсь вас не огорчить, и сделаю это с большим удовольствием, если вы, конечно, не возражаете. Я вижу, что время «старого» года на исходе и неумолимо сокращается. Поздравляю  вас,  уважаемые друзья и коллеги, с Новым годом. Пусть он принесёт  счастье в каждый дом и особенно этому дому, где мы собрались впервые, и каждому из вас. Здоровья  и успехов вам во всём. С Новым Годом. Вот сейчас главная политика. Я так думаю... Ура…». Куранты стали отсчитывать последние  секунды уходящего  старого года. Все наполнили свои фужеры советским шампанским, и пронеслось громкое протяжное «У-р-а-а...». Получилось всё естественно и здорово, и уложились вовремя. По-моему, никто подобного от меня не ожидал и, наверняка,  рассчитывали  услышать о положении в Гондурасе или что-нибудь о Че Гиваро, явно недооценив, что у меня с юмором всё в порядке. Всё  было хорошо и непринуждённо. Я действительно на фоне других чувствовал себя несколько старше и не хотел своим долгим присутствием со своим провинциальным  воспитанием  докучать им,  как мне показалось, и в часиков шесть утра покинул весёлую компанию  чисто по-английски. На улице было морозно, ещё темновато. Вся  улица Горького  в разноцветных огнях, все деревья вдоль улицы освещались в гирляндах разноцветных огней. Я стоял совсем недалеко почти напротив памятника В. Маяковскому, а дальше по прямой уже сама Красная Площадь. Вспомнил 7-е ноября, 1967год. Мы уже как студенты принимали участие в демонстрации на Красной Площади. Тогда страна Советов отмечала своё 50-летие. Международная обстановка к тому времени  была сложной  и далеко  неспокойной. До точки «кипения» обострились наши отношения с  когда-то дружественным нам  Китаем. В Москве ходили упорные слухи  о том, что в этот день от китайцев можно ждать серьёзных провокаций. Международная обстановка умышленно нагнеталась нашими недругами из-за рубежа. И тем не менее демонстрация на главной Площади  великой страны должна пройти как никогда спокойно и на высшем организационном и  идеологическом   уровне. С самого утра над столицей стояло чистое, мирное, синее небо. Было на редкость тепло. Сияло по-доброму с  улыбкой  Солнце. У всех хорошее праздничное настроение. Шли мы  от Большой Пироговской, где всегда формировалась колонна института; где-то спешили, где-то простаивали,  чтобы своей студенческой колонной слиться в общий поток демонстрантов. Чем ближе к Манежной площади, тем чаще наша колонна просматривалась людьми в «штатском» и в форме. Всех подвыпивших и не контролировавших себя, одиноких и подозрительных люди в «штатском» и в форме вежливо выводили в сторону. Наконец, часа через полтора,  вышли на Моховую, здесь тоже располагались наши учебные корпуса. Тротуары были битком заполнены иностранцами. «Вас приветствуют трамвайщики  Копенгагена»,- читаю на одном большом панно рядом с гостиницей «Националь». Общество «Франция -СССР»- поздравляет»,- написано крупными буквами на  другом плакате. Тут и мы не сдержались от эмоций. Я, как своего рода политрук группы, попросил Андрея Морозова и его друзей для французских товарищей погромче спеть «Марсельезу», да так, чтобы французы, приветствовавшие нас,  наверняка, услышали своё родное. Мы все дружно патриотично по-французски с выражением и достоинством запели. До французов  это дошло. Они замахали руками и стали перебегать поближе к нашей колонне. Ещё бы. «Марсельеза» на их родном языке от москвичей, да ещё в такой необычный день. Из их толпы тоже доносилась  «Марсельеза». И скоро наши голоса слились воедино. Всё это было трогательно, мы быстро нашли взаимопонимание. А  впереди Красная Площадь. Всякий раз она волнует,  удивляет и притягивает. К этому невозможно привыкнуть, особенно такому  провинциалу как я. Меня одолевала  гордость за всю нашу великую страну и за то, что в такой день на Главной площади страны ты представляешь всё прогрессивное человечество и в первую очередь своих земляков из Донбасса. Парад и демонстрация трудящихся на зависть всем нашим врагам и недругам прошли на высоком идейном  и организационном уровне и без всяких эксцессов. Вечером мне непременно захотелось побывать на Красной Площади. Какова она в ночное время и в праздничные дни? И вот я впервые на Красной  площади в такое время. Казалось, сюда пришла вся Москва. Я уже не шел, меня несло людской волной как щепку в Москва- реке по течению, которому я не подвластен. А что творилось в момент  салюта, лучше не вспоминать. Между салютами по небу сверкали разноцветные лучи от мощных прожекторов. Началась такая давка, такое движение людской волны?! Кто там «работал» в этот момент, кто создавал эту людскую волну, это надо знать милиции, ведь такое повторяется из года в год. Кажется, в эту ночь не было затоптанных до смерти, но  то что десятки дам и джентльменов остались без обуви, это точно. Без этого, к сожалению, никак не обходится. Представляю, как бы я после этого, проехав через всю  Москву, явился в свою общагу без обуви в одних носках. Вот потеха была! Больше в такое время на Красной площади  я не появлялся, лучше уж сходить в ЦПКО им Горького. Там всё уже знакомо, пристойно,  спокойно и предсказуемо.
Новый год преподнёс мировую сенсацию. И она действительно была таковой, а журналисты даже сравнили её по значимости с запуском искусственного спутника. В ЮАР  профессор    Кристиан Бернард впервые сделал успешную пересадку сердца человеку. В медицинских мировых кругах об этом только и разговоры. С особым акцентом эту сенсацию обговаривали и в Москве, в частности в 1-ом медицинском институте, в кузнице медицинской науки. Именно сюда полгода назад приезжал  упомянутый профессор из Иоганесбурга в порядке  обмена опытом. Министр здравоохранения  Б. Петровский  просил наших коллег  показать зарубежному гостю и коллеге  всё без утайки. Его водили по всем лабораториям  ещё со времён Демихова. С тех пор прошло не так уж много времени. И вот ошеломляющий результат...   Мировая сенсация... Однако наши ведущие хирурги на лекциях откровенно возмущались неадекватным, а точнее говоря, невежественным  поведением зарубежного профессора, вроде того, что даже не упомянул, кому он этим обязан. Нам со своей советской идеологией и воспитанием невдомёк,  какие огромные деньги он получил только на своём имени, и в таких играх мирового масштаба вспоминать ещё кого-то  не принято. Эта сенсация не могла пройти мимо столичных студентов. В перерыве  между семинарами  в коридоре во время перекура, мы стихийно сгруппировались и в дискуссиях затронули этого  «нечистоплотного» профессора К. Бернарда из ЮАР, в смысле «промыли» ему мозги по-своему. Я оказался в кругу А. Морозова, В. Даниелова, С. Карагуляна и С. Дземешкевича. Как своего рода политрук группы я, как бы в ответ на некорректную выходку  профессора из ЮАР, предложил всем пойти на кафедру хирургии и записаться в научный кружок  с целью  заняться в перспективе  пересадкой сердца. Обидно как-то стало за державу, что в какой-то Африке могут, а у нас ещё никак ещё с этим.   К тому же Сергей Дземешкевич был тогда председателем НСО института и идею поддержал в принципе, и загорелся ею как и остальные.    Вот такие были у нас порывы в ответ  на такую мировую сенсацию. В тот же вечер, не откладывая на потом,  все мы пришли на Пироговку, на кафедру к молодому профессору- кардиохирургу. Он поддержал наш порыв и был рад, что появилось так много  желающих записаться в научный кружок. На вопрос, чем бы мы хотели  заняться, мы в один голос ответили: «Ну, конечно, пересадкой сердца, чем же ещё, для этого и пришли». Профессор выждал минутку,  дабы мы успокоились и малость поостыли, словно подбирая для нас слова утешения, по-доброму усмехнулся и сказал, что «позиция патриарха советской хирургии, министра Б. Петровского по этому поводу в настоящее время  однозначна: к этому ещё не готовы, и что это не является актуальным на данный момент. Мы  работаем не для сенсаций, как это делают за рубежом, а для больных. Есть ещё неразрешённые в связи с этим проблемы, например,  вопросы иммунитета, отторжения чужих клеток, органов, их несовместимость, и многое другое». Нас это немного расстроило, и мы уже собирались уходить восвояси, жалея, что пришли. 
-Уважаемые мои, молодые коллеги. На наш взгляд, на сегодняшний день перспективным направлением  в работе кардиохирургов  будут операции, связанные с инфарктом миокарда, эти операции называются  аорто-коронарное шунтирование, -говорит профессор-. Это, должен вам доложить, перспективное направление. Как вы, наверняка, знаете, от инфарктов умирают миллионы людей во всём мире. Не поработать ли нам в этом направлении, как вы смотрите на это? Ну, как, поможем миру? -обратился к нам молодой профессор.
-Ну, это совсем другое дело, -первым отреагировал Морозов, как всегда в шутливой форме. -Если смотреть в таком разрезе, в таком ракурсе, через призму... Я бы сказал ещё...
-Короче, Склифосовский, -прервал его друг Владимир, иначе Морозова не остановить.- Если только миру помочь,- поддержал его  Даниелов.
-Вот и договорились, -подвёл черту молодой профессор-кардиохирург, издали напоминавшего Ален Делона. -С завтрашнего дня и начнём, вернее, с шести вечера. Встречаемся здесь же. Надеюсь, за ночь не передумаете. Всего хорошего, коллеги.
 Мы согласились, что начинать надо с этого в любом случае. А раз так, то надо приступать к делу. Мы приходили в лабораторию один раз в неделю по вечерам.  Там, в лаборатории с двумя операционными столами, составили компанию какому-то одиночке-экспериментатору, молодому военврачу. Работали на собаках- дворнягах, их в виварии достаточно. Жалко четвероногих, но наука без жертв не обходится, к тому же памятник  Павловской собаке в Ленинграде уже установлен. Честь и хвала им-жертвам науки. Они действительно этого заслужили. Через месяц я отошел от этих дел, так как был очень занят в профкоме и подработкой на «скорой». Мне показалось, что этот кружок мне физически не одолеть. Вот если б у меня не было других забот, тогда меня бы точно «засосало» надолго в это дело...   Думаю, что позднее  не стали ходить туда и оба Владимира, Морозов и Даниелов. По всей вероятности, остался только Сергей Дземешкевич и военврач, фанаты этого дела. В первый день  прихода на эту кафедру я случайно  забыл в кабинете профессора  свою записную книжку. Но что оставил её на кафедре, я  не знал, думал, что потерял навсегда в другом месте. В ней  было много важных записей, номера телефонов, профкомовские дела, вся информация по общежитиям. Не было только в ней моей фамилии и никаких координат. Я даже не знал, где мог её потерять или оставить. А без неё мне, что без рук. Профессор  всё же разобрался, профессионально оценил в ней записи, и через пару недель мою записную книжку вернули через каких-то людей. А ведь мог просто выбросить в корзину и никаких проблем. Вот почему профессора мне симпатичны не только своим талантом, но и порядочностью в большинстве своём. Бывают, конечно, редкие исключения, и даже на международном уровне. И профессор Кристиан Бернард из ЮАР тому яркий пример. Помнится, в это же самое время  все лучшие медицинские силы и умы столицы занимались двумя очень важными для государства людьми. Речь шла о директоре  НИИ теоретической физики, академике Л. Ландау,и первом заместителе министра здравоохранения СССР профессоре  Данилове. Оба с небольшой разницей по времени тогда серьёзно пострадали в ДТП. Полученные травмы практически были несовместимы с жизнью. За их жизнь боролись лучшие травматологи и нейрохирурги страны из ЦКБ и 1-го медицинского института. В особых исключительных случаях наша медицина и министерство обращались к зарубежным специалистам. Такова была практика в исключительных случаях для особо важных пациентов. Случай с  академиком Л. Ландау и был таким особенно важным для страны. Слишком большая ответственность ложилась на наших врачей и лично на министра Б. Петровского перед ЦК партии в связи с этим. А посему в министерстве решили обратиться за помощью к американским специалистам. Оперировать Л. Ландау взялся американский профессор. Он дважды с разницей в несколько месяцев  приезжал в Москву оперировать известного советского ученого. Американский нейрохирург привозил с собой свой хирургический инструментарий и своих ассистентов. Несмотря на  немалые затраты, которые понёс американский профессор, оперируя важного советского пациента, от солидного гонорара, который был предложен ему советской стороной и который он и его команда, конечно, заслужили, он вежливо отказался, мотивируя тем, что его карьера в Америке значительно вырастит после такой невероятной рекламы в Москве и с лихвой перекроет все его финансовые потери в СССР. В Америке всё построено на рекламе, которая двигает бизнес. О ситуации вокруг лечения академика Льва Ландау и заместителя Министра здравоохраненияя профессора Данилова, о критическом состоянии их здоровья, нам, студентам старшекурсникам, в начале своих лекций сообщали наши известные хирурги, которые имели к этому самое прямое отношение. Так что мы были в курсе всех новостей на самом верху, и не в искаженном виде, а от первоисточников.
 Москва велика и кафедры нашего института разбросаны по всей Москве. Приходилось по утрам добираться в клиники или горбольницы двумя видами транспорта, когда метро и автобус, а иногда метро-троллейбус. Иногда выходило на поездку только в один конец полтора часа. Однажды я в компании Морозова, Даниелова  и Ганки из Болгарии возвращались автобусом из отдалённой, куда и близко  не доходит метро и не едут троллейбусы, 67 горбольницы, где кафедрой травматологии заведовал известный в Москве профессор Г. Юмашев,  и оказались на Пушкинской площади в самом центре Москвы. Андрей Морозов, как генератор всяческих идей, предложил зайти в «кафешку» что напротив Кинотеатра «Россия» перекусить, а затем двинуться дальше троллейбусом на Пироговку. В кафе  мы заказали кофе, какие-то бутербродики, и минут через пятнадцать нам принесли счет, от которого мы просто «очумели» и рты пооткрывали от шока. Каждый из нас  вычистил все свои карманы в «общак», чтобы расплатиться за всех. Изначально мы хотели Ганку угостить как девушку-иностранку, а когда поняли, что нам не расплатиться, Даниелов в свойственной ему манере грузина обратился к ней по- свойски;
-Ну, Ганка, давай колись, раскошеливайся, раз так получилось. Кто же знал... Генацвале...
-А кто против, -говорит она несколько смущенно. -Отдаю последние. Я же тоже не думала...
 Из кафе  мы вышли довольны, что заморили «червячка», но несколько огорчились, что остались без копейки денег. А нам надо ещё добираться до Пироговки на лекцию. Вот так ситуация. Если топать пешком, к вечеру не дойдём. Но Андрей  Морозов всех успокоил;
-Ничего страшного, не впервой, бывало и похуже, пробьёмся, -подбадривал он в своей манере шутника и балагура.
И все двинулись за ним до троллейбусной остановки совсем ещё не понимая, каким образом будем выкручиваться, если, не дай бог, нагрянет контролёрша, а мы все без билетов. Все доверились никогда неунывающему  Морозову.  Ему то что. Отец у него большой начальник в КГБ, в обиду не даст. Первым в троллейбус вскочил Андрей, затем  как джентльмен он помог подняться студентке Ганке. Даниелов, войдя в троллейбус, сразу накрыл собою кассу-полуавтомат, как Александр Матросов в войну прикрыл вражескую амбразуру, прикрывшись таким способом от водителя, контролировавшего кассу через зеркало заднего вида, и на весь салон громко заявил;
-Беру на всех!
После чего, как ни в чем не бывало, спокойно стал накручивать билеты на всю «ораву». Так на халяву в счет долга государству  мы благополучно добрались к месту назначения и успели на лекцию профессора В. Смоленского.
На Большой Пироговской установлено немало памятников. Напротив ректората установлен бюст-памятник И.Сеченову, недалеко от него напротив хирургической клиники находится великолепный памятник Н.Пирогову. В двух шагах от ректората института на «аллее жизни» установлен памятник медицинским работникам института, погибшим во время великой отечественной войны. Он был установлен уже в моё время на средства сотрудников и студентов Первого «меда». Автором этого замечательного памятника-монумента был участник войны, известный советский скульптор, большой друг мединститута, Л.Е. Кербель. Кстати, памятник И.М. Сеченову у ректората на Пироговке тоже его рук дело.  Место для такого скорбного памятника было выбрано совсем не случайно. Во время войны вся «Пироговка» была большим эвакогоспиталем, в котором трудились врачи и медсестры института. Отсюда на фронт отправлялись многие врачи-добровольцы, многие из них не вернулись. На аллее жизни, что на Б. Пироговской, в Абрикосовском переулке, рядом с большим анатомическим театром, установлен памятник-бюст известному патологоанатому, академику Абрикосову. В этом здании располагаются  кафедры патологической и топографической анатомии, которые в моё время возглавлялись академиками А. Струковым и В. Ковановым, в недалёком прошлом ректором 1-го мединститута. В своё время академику Абрикосову, герою соцтруда, было поручено провести чуть ли не самим И. Сталиным  вскрытие  вождя мирового пролетариата В. Ленина. Только он знал, в каком состоянии был мозг Ленина  и чем болел он на самом деле помимо немыслимого по своим проявлениям церебрального склероза. При кафедре находился один из лучших в городе морг, несмотря на то, что это  одно из самых неприятных для студентов мест в институте. Именно здесь заканчивается наша знаменитая «аллея жизни», которая берёт своё начало от НИИ акушерства и гинекологии по улице Еланского. Я и раньше бывал в подобных местах, но этот морг меня шокировал впервые. Трупы привозили так часто, что врачи не успевали проводить вскрытие и передавать их родственникам, а потому в коридоре ещё в своей домашней одежде  покойники  лежали на каталках, дожидаясь своей очереди быть вскрытыми. Надо же, здесь тоже  очереди. Они-то и наводили страх и отвращение. Их нельзя было сразу отличить от живых спящих. Впечатление такое, что я вдруг оказался на Павелецком вокзале, где можно и прилечь, и даже поспать.  Так и хотелось каждого разбудить  и сказать: «Товарищ, проснитесь. Вы хоть понимаете, куда вы попали?». А вдруг все они просто притворяются. Сейчас как по команде все они встанут и пройдут мимо меня как приведения, да ещё с песней; «а на кладбище всё спокойненько...». С ума можно свихнуться. В общем, зрелище не для слабонервных. Сюда привозят всякий народ, в том числе и знаменитостей. Врачи патологоанатомы рассказывали нам, что не так давно попала к ним очень популярная киноактриса  Изольда Извицкая, больше известная по фильму Г. Чухрая «Сорок первый». Этот фильм я смотрел ни один раз, а Извицкая мне нравилась с первых её ролей в кино ещё вместе с молодым начинающим актёром Анатолием Кузнецовым. С годами много ходило противоречивых слухов о ней; и личная жизнь не удалась, и много «пила». В  крови у неё на самом деле обнаружили смертельную дозу алкоголя, что рассеяло все сомнения и слухи еще при её жизни о пристрастии к алкоголю. В среде актёров это давно устоявшаяся  театральная традиция, которая нередко заканчивается трагедией. Увы, надо признать, что каждый второй артист театра и кино подвержен если не хроническому алкоголизму, то бытовому пьянству. Хотя я как врач, специалист по тому самому главному органу, на который прежде всего и больше всего действует алкоголь, большой разницы не усматриваю. На этой почве многие молодые актёры заканчивают свою творческую карьеру, так никем непонятые и непризнанные. Ставшие традицией вечеринки после спектаклей,  нередко  переходят в выяснение отношений уже на другом, физическом уровне. Когда мы были на практике в горбюросудмедэкспертизы, туда обратилась очень популярная артистка оперетты Татьяна Шмыга для снятия побоев в результате  очередного застолья  после спектакля. Кто-то  её, видимо,  очень «достал», если она хотела привлечь его к суду. Судя по «разукрашенному» лицу, у неё было достаточно оснований, аргументов и фактов сделать это. Должен признаться, что Татьяна Шмыга также была моей любимой актрисой как и Маргарита Володина, Людмила Марченко и Татьяна Доронина. Соседями патологоанатомов по кафедре были «топографы». Заведующим кафедрой топографической анатомии был академик В. Кованов, бывший ректор института. Во время войны, будучи  ведущим хирургом эвакогоспиталя, он вместе с инженером, находившемся на лечении, разработали аппарат для быстрого сшивания сосудов. Создание такого сосудо-сшивающего аппарата стало большим скачком в развитии сосудистой хирургии. Одну такую показательную операцию с использованием такого аппарата военный хирург Кованов продемонстрировал супруге американского Президента мадам Э. Рузвельт, о чем подробно описал в своей книге «Призвание», которую  он демонстрировал нам на лекции. 
  Москва не была б Москвой, если бы  она не реагировала на мировые события, и особенно на трагические. И совсем несправедливо, когда говорят, что Москва слезам не верит. Она первая реагирует на чужую боль и страдания людей, где бы они ни проживали на нашей планете. В конце весны в начале восьмидесятых в Перу случилось страшное землетрясение. Наша страна на эту беду перуанского народа отреагировала незамедлительно. Советское Правительство решило немедленно оказать помощь дружественному Перу как материальную, так и  медицинскую. В связи с этим Министр  здравоохранения Б.Петровский поручил ректору 1-го московского мединститута, профессору М. Кузину, как бывшему выпускнику Ленинградской военно-медицинской академии, полковнику запаса, знакомым с такого рода событиями, снарядить и подготовить медицинский отряд для отправки в Перу. Но одно дело приказать, другое дело исполнить. Оказалось это очень непростым делом, появилось масса проблем. У студентов и аспирантов начались летние каникулы, почти все  разъехались, в Москве мало кто остался из студентов. Из кого  формировать отряд? Я тоже уехал на родину в Украину. Обо всём узнал из прессы, а подробности только по прибытии в Москву. Медицинский отряд собирали по крохам из числа оставшихся в Москве общественников. Так что если б я никуда не уехал из столицы тем летом, то, наверняка, оказался в отряде, как пить дать.  Начальником  отряда  назначили хорошего моего знакомого по общественной работе ассистента кафедры хирургии, члена парткома института К.  Гадакчана. В отряд вошли  Володя Ткаченко из комитета ВЛКСМ,  Николай из профкома, а из моей группы в качестве медсестры  Люся, которую все в группе почему-то называли по-свойски ласково «Мурзилкой». С Володей и с Люсей мы жили в одном общежитии. И это только те, кого я хорошо знал. Жаль, конечно,  что меня не было в этот момент в Москве. Мой  опыт в армии, работа на «скорой помощи» пригодились бы в разрушенном до основания Перу. К большому сожалению, первый технический отряд, который должен был заняться рекогносцировкой на местности  и развернуть эвакогоспиталь, так и не долетел к месту своего назначения. Все погибли при крушении самолёта при невыясненных обстоятельствах, но скорее всего по метеорологическим причинам. Это заставило руководство этой акции более тщательно подготовиться основному отряду врачей, который должен быть отправиться вслед за первым. Это несколько меняло планы руководства. Отряд врачей, после двухнедельной адаптации к местным климатическим условиям и изучения местного языка, вылетел в Перу другим обходным маршрутом удачно. Работать нашим ребятам приходилось в очень  трудных и сложных условиях. Врачам приходилось оперировать не в операционных в комфортных условиях, а прямо на улице на носилках, вместо операционного стола. Они приходили в такие труднодоступные поселения лечить детей, куда никогда не ступала нога врача. Кроме того, были проблемы с акклиматизацией. После завершения основных спасательных работ, перед  вылетом на Родину, с ними встретился Президент страны, который выразил большую благодарность нашей стране  за дружескую безвозмездную помощь в трудный для Перу момент, и что перуанцы будут в вечном долгу перед советским народом. Это было очень трогательно, и без слёз не обходилось. Конечно, такое не забывается. Нашей «Мурзилке» в знак благодарности подарили лошадь и национальную женскую одежду пончо. Она по приезде в Москву очень жалела, что пришлось оставить лошадь, так как она не могла вместиться в самолёт, да и зачем студентке лошадь, самой бы прокормиться  в своей общаге. Мне, к сожалению, лишь оставалось только встречать наших ребят в Шереметьево в середине августа. Летом я всегда оставался за председателя профкома, и поэтому лично занимался подготовкой к их встрече в аэропорту. МГК комсомола  информировал нас каждые два часа о месте нахождения и продвижения «спецрейса» с отрядом на борту. Мы в профкоме только успевали отмечать движение спецсамолёта на географической карте. Наша задача состояла в том, чтобы организовать ребятам достойную встречу в аэропорту. Мне было очень приятно встречать наш отряд, и особенно своих знакомых; Владимира, Николая и Люсю. Такой тёплой встречи они явно не ожидали и были очень тронуты, особенно,  если учесть, что в Перу, когда они отправлялись, их никто не провожал, считая это  плохой приметой. Первое с чем обратился ко мне Николай, коллега по профкому, так это: «дай закурить», совсем позабыв, что я некурящий, да и в аэропорту курить запрещено.   На летний период  председатель профкома Володя Черняев брал отпуск в МГК профсоюзов медработников и уезжал на Черное море в «Сеченовец» на нашу спортивно-оздоровительную базу под Туапсе в районе деревни Лазаревская, где отдыхали сотни наших студентов, аспирантов и преподавателей. В Москве из профкома оставался, практически, я один. Меня так и называли «летним» председателем профкома, тем более что мой статус подкреплялся соответствующим приказом МГК медработников. На мне была приёмная комиссия, как член этой комиссии, в какой-то мере студенческие  строительные  отряды, вопросы общежития для абитуриентов и текущие профкомовские дела. Так что на Пироговке  в профкоме я пропадал  почти каждый день.
 Однажды, это было в летние каникулы, я  выхожу из своего временного председательского кабинета и вижу в небольшом узком коридоре недалеко от себя очаровательную, чуть кудрявую, невысокую ростом блондинку с выразительными синими глазами и розовыми щеками. Мне она напомнила маленькую юную Мерлин Монро. Она шла неторопливо и неуверенно. Сразу было видно, что в этом общественном здании она впервые и явно кого-то ищет. Здесь в неприглядном одноэтажном маленьком деревянном помещении на аллее жизни под одной крышей находились все общественные организации института: партком, профком, местком, комитет ВЛКСМ  и даже  редакция нашей многотиражки «медицинские кадры». Оно так выделялось на фоне других зданий и особенно клиники Петровского, которая стояла почти напротив, что  напоминало избушку на курьих ножках. Чуть позднее, через два года эту хибару снесут и на её месте установят «стекляшку»-пельменную, что для студентов и сотрудников института было крайне важно в плане проблемы питания, а все общественные организации обоснуются в «пятёрке» на Малой Пироговской. Но до этого времени надо ещё дожить. Так вот, когда  незнакомка  поравнялась с моим временным кабинетом, где я стоял у открытой двери, словно дожидаясь, когда она пройдёт мимо, чтоб увидеть куда она направится,  с её милого лица ещё не исчезло любопытство и неуверенность и желание спросить у первого встречного что-то важное для себя. Мне так захотелось ей помочь, что, когда она поравнялась со мной, я не сдержался и спросил:
-Вам кого? Вы кого-то ищите? Чем могу помочь столь юному прелестному созданию?
-А где я могу найти Славу из профкома, -спросила она робко, чуть покраснев.
 Бледный румянец был ей очень к лицу. Я сразу понял, что она пыталась попасть ко мне, но вида не подал.
-Вы по вопросу общежития? -поинтересовался я, хотя определённо уже знал, что это так и она ко мне.
 В профкоме другого Славы не было.
-Да, общежития, -скромна ответила она.
-Вам крупно повезло. Вы проходите сюда, в этот кабинет, -сказал я, пригласив её войти в кабинет, открыв нарочито пошире перед ней дверь. -Немного подождите, отдохните. Он сейчас подойдёт.
-А долго придётся ждать?- спросила она.
-Пару минут,  не больше, -успокоил я её на полном серьёзе, хотя некоторым другим приходилось ждать часами, а то и днями, чтоб меня застать на месте
-Хорошо, что застала с первого раза,- произнесла она с облегчением.
-Я тоже так думаю, что вам повезло.
  Сам направился в другую комнату по соседству к главбуху что-то подписать, поскольку ранее она просила зайти. Однако скоро вернулся. Прекрасная незнакомка сидела в кресле рядом с моим столиком, как  будто осмотрелась и успокоилась. Я специально для неё устроил этот маленький спектакль, чтобы она адаптировалась и была раскованной при беседе. На улице была жара, в коридоре душновато, а в кабинете казалось свежо и прохладно от небольшого настольного вентилятора и зашторенных занавесок.
-Слушаю вас внимательно, -произнёс я, поудобней усаживаясь в кресло председателя.
-Так вы и есть тот Слава, которого я ищу по всему институту, и не первый день? -слышу от неё.
 Взаимно улыбнулись, выдержав секундную паузу.
-Может быть. Он вообще неуловим. Вам здорово повезло. Вас как зовут? -поинтересовался я.
-Наташа, -произнесла она так мягко и нежно, чуть стыдливо словно  стесняясь своего имени.- А почему  «он»?-спросила она всё ещё в сомнении, к тому ли попала Славе, уж никак не ожидая, что он председатель профкома.
-Я же врио и только «летний»,- объясняю, как могу.- Случайно не Ростова? -спросил я, дабы немного развеселить и успокоить её окончательно.
 
-И не Гончарова, -упредила она меня от соблазна  спросить и это.
-Теперь вижу. Да и я не Александр Сергеевич. Но, всё же, давайте ближе к делу.
Она была моего роста, с короткой стрижкой и вьющимися у высокого лба волосами с понимающими добрыми привлекательными голубыми глазами. Лёгкое воздушное розовое платье прикрывало  её  нежное девственное и прекрасное тело, так и не успевшее загореть за почти уже прошедшее лето. Передо мной сидела живая картина  из Третьяковки  кисти Микеля Анжелы. Именно такую Натали  мог только и представить. Чем ни Наташа Ростова в понимании Л. Толстого?
-Ну, Наталия, выкладывайте, что у вас там  за неотложное дело, которое привело сюда и мешает вам нормально жить?- обратился я к ней так просто, как только мог, чтобы снять с неё еще сохранившуюся скованность и расположить к доверительному разговору, точно так, если б держал в руке хрустальную вазу с опасением, не разобью ли её прежде, чем поставлю на место ей только предназначенное.
-Я перешла на второй курс первого лечфака. Живу в Загорске. Сами понимаете, ездить на занятия очень  неудобно. Теряю много времени  впустую. Хотела бы жить в общежитии. Вот, собственно, и всё.
-Краткость-сестра таланта. Помните  А.Чехова? А конкретность -мой стиль работы. Ну что ж, вполне резонное желание. Я вас прекрасно понимаю. А в Загорске как оказались?- поинтересовался я не то чтоб от любопытства, сколько продлить нашу беседу и расположить её к себе, тем более что Загорск  всего час езды на электричке от Москвы.
-Семья у меня военнослужащего, а родилась в Энгельсе.
-Никогда не слышал о таком городке. Где это?- полюбопытствовал я.
-Далеко. В Саратовской  области.
-Понятно. Действительно далеко. Это у вас в Пенькове целое «дело» раскрутили на тракториста Матвея Морозова? Помните такой фильм: «Парней так много холостых на улицах Саратова, а я люблю... ».
-Женатого.
-Правильно.
-У нас, но это не про меня.
 От неё также узнал, что отец её военнослужащий, доктор технических наук, мама  часто и серьёзно болеет сахарным диабетом. От Москвы до Загорска  электричкой час езды. Дело обычное. Тысячи москвичей тратят на дорогу к работе и того больше. Материально, в общем-то, семья обеспечена. Так что в общежитии ей можно спокойно с чистой совестью для меня отказать в вежливой, корректной форме. К тому же время для этого было не самое удачное. В данный момент все общежития переполнены абитуриентами, а планируемые свободные места держали для особо нуждающихся первокурсников. А, кроме того, при поступлении в институт, я нисколько не сомневаюсь, она, наверняка, в своём заявлении писала, что в общежитии не нуждается, как это делают многие  абитуриенты, глубоко надеясь, что это обстоятельство сыграет свою роль при зачислении на первый курс. Я и сам так думал, когда поступал. А чтобы не очень её огорчать  и оставить маленькую  надежду, посоветовал ей зайти где-нибудь в середине сентября-октября в профком, когда картина с местами в общежитиях прояснится окончательно. Она была удовлетворена хотя бы тем, что ей не отказали и, стало быть, есть ещё надежда, а надежда, как принято говорить, умирает последней. На том мы и распрощались. Чтобы не очень её разочаровывать, и с тем, чтобы она ещё раз появилась в профкоме с некоторой надеждой, я не стал говорить, что к нам приходят студенты, которым приходиться, практически, жить на вокзалах. И что по сравнению с ними у неё не всё так уж и плохо. Я даже подумал, что простились навсегда, так хотелось видеть её еще раз. Хотя с того момента как она ушла и часа не прошло. Мне казалось, я что-то потерял в тот момент когда она ушла. Вот было солнышко в кабинете и не стало. Что бы это значило? Признаться, Наталия запала мне в душу с первого взгляда и очень понравилась. Если б я только знал, что она свободна и за  ней не ухлёстывает какой-то ухажер из Загорска или с её потока, а я производил на неё хоть какое-то впечатление близкое к тому, что  проявляют обычно дамы при виде Ален Делона или  Жана Поля Бельмондо, я бы  осмелился назначить ей свидание  и никогда  больше не расставался  с ней. Но я не имел права даже думать об этом. Я же не Бельмондо со своим хулиганистым воспитанием и своей наглой физиономией, вдобавок ко всему ещё и перебитым изуродованным  носом, полученным от драк во время занятий боксом в подростковом возрасте, который тем не менее знаменит тем, что не пропускал  ни одной юбки. На том, увы, мы и расстались. Получается, сам и виноват. Наташу долго потом не видел и первое время мысль увидеть её нет-нет да возникала. Иногда  винил себя за то, что отпустил  её тогда  и не помог,  и не назначил свидание. Да и как я мог набраться наглости назначить свидание, если не помог в таком важном  для неё деле. И зачем я  назначил ей встречу только на октябрь, а не через неделю? Наверно, то и другое  было возможным, но увязывать одно с другим  было для меня неприемлемым. Это выглядело бы как использование служебного положения в корыстных целях, а серьёзные отношения на этом не строятся и обречены. Как-то после этого, может через месяц, я видел её у метро «Спортивная». Она направлялась в метро и   была почти у входа в метро, а я выходил из «подземки», и шел навстречу, но несколько в стороне. Людей как всегда в таких местах было много, и меня  она, естественно, не видела, к тому же её взгляд был опущен и, казалось, она никого не замечала. Но я заметил, что правое  колено  у неё здорово ушиблено, и травма совсем свежая. Я представляю, как  ей вчера было больно, а может час назад, когда она упала. И почему меня не было рядом тогда, когда был нужен верный друг? Вот был бы настоящий рыцарский поступок с моей стороны и повод подружиться с ней. Прошло время. Начался учебный год. В конце сентября мы занимались на кафедре  микробиологии  в анатомическом корпусе на Моховой. Обычно в перерыве все студенты, на каких кафедрах они не занимались, спускались в большой холл первого этажа, где работали  книжный киоск с газетами и журналами, а также  небольшой буфет. Было как всегда шумно и людно. Одним словом, суета. Все студенты в белых халатах как в курятнике, и как будто на одно лицо. Вдалеке случайно заметил среди остальных уже знакомую Наташу из Загорска, ту блондинку из профкома. Среди всей белой массы  она как-то выделялась. Белый халат из какой-то прозрачной ткани, по-моему, из нейлона, ей очень подходил, к тому же просвечивал её стройную фигуру, особенно в лучах солнца, исходящих из окон. Она оживленно разговаривала с подружками  так увлеченно, не замечая меня, как и всех остальных. Мне очень хотелось поговорить с ней, пользуясь таким случаем, а подойти к ней было неудобно, тем более без каких-то обнадёживающих для неё новостей. Уже ни на что не надеясь, я по привычке подошел к буфету и стал в очередь. Я часто брал здесь  томатный сок, это сок моего далёкого детства. Через несколько минут  неожиданно и незаметно ко мне сзади  подошла голубоглазая блондинка.
-Здравствуйте. А вы меня не помните? - спросила она.
-Помню. Кажется, Наташей зовут, и чуть ли ни Ростовой, - чуть улыбаясь от удовольствия видеть её, говорю ей.
 «Как же я могу тебя забыть, - подумал я,- если только и думаю, когда увижу? И как здорово, что сама подошла. Я бы не осмелился».
-А вас  Слава. И чуть ли не Балконский, -тоже слегка и неподдельно улыбнувшись, ответила она, явно намекая на их взаимоотношения в романе «Война и мир».
-Почему Балконский? Всего лишь Доронин. Хотя могу догадываться.
-В фильме «Война и мир» Балконского  играет Вячеслав Тихонов. Хотя Доронин тоже  неплохо. Вы, между прочим, чем-то похожи, -пояснила Натали, сделав мне явно комплимент авансом.
«Надо же, а я думал, она в упор меня  не замечает»,- подумал я.
-И он вам, конечно, нравится, -говорю утвердительно ей, ещё не понимая, что это отголосок немотивированной и ранней, но не своевременной банальной скрытой ревности.
-А кому он не нравится?! - признаётся она.
- Это верно. Мне он тоже нравится… Как актёр, конечно..., – соглашаюсь  с ней я.
-А что, у вас в этом корпусе тоже занятия? -поинтересовалась Наташа.- Старшекурсники  обычно занимаются на Пироговке.
-Здесь у нас «микробы»,-говорю ей.- А вы, наверно, никак трупики не поделите между собой?- первое, что я вспомнил, находясь в анатомическом корпусе, как пройдённый мной когда-то малоприятный этап по разделке трупов.
-Да нет. Особой любви к ним не испытываю. Хотя, поначалу было отвращение. Чуть в обморок не падала. Теперь привыкла, - откровенно  признаётся она.
-Наташа, что будете? Сок томатный или яблочный?- спрашиваю у неё, когда подошла моя очередь.
-Конечно, томатный. После трупов лучше всего, - пыталась шутить она.
-Два с томатом, - сказал я буфетчице, подумав, что наши вкусы совпадают хотя бы в этом, что не так уж и плохо для начала.
Мы  взяли по стакану  томатного сока и отошли в сторонку.
-Да, Наташа... А как ваша коленка? Зажила?-вдруг неожиданно поинтересовался я, переведя инстинктивно взгляд на её стройные привлекательные  ноги.
Она несколько засмущалась.
-И это вам известно. Откуда вы знаете? -удивилась она.
-Случайно видел вас у метро «Спортивная». Вы  спешили, потому и не подошел. Да и вы не обратили на меня внимания. В толпе трудно кого  можно узнать.
-Я выглядела, наверно, ужасно. Целую неделю болела, прихрамывала, -говорит Наташа, немного стесняясь и чуть краснея.
-Я сочувствовал вам на расстоянии с помощью телепатии, как Вольф Мессинг,  а потом ещё неделю вспоминал, пока нога не зажила.
-Выходит, Слава, вы мой ангел хранитель.
-Получается, что так. Всё также ездим из Загорска?-
продолжаю задавать ей вопросы, чтобы поддержать разговор.
-И это запомнили? Нет, живу на квартире у подруги, но не потеряла надежду ещё раз встретиться с вами. Мы же с вами договорились. Хотя, наверно, уже не помните, народу  у вас полно.
-В центре Гума у фонтана? -пошутил я.
-В профкоме, -уточняет она.- А можно и в центре Гума у фонтана. Хорошая мысль, между прочим..
-Значит, сделаем так, раз судьба нас дважды случайно свела вместе. Пишите  заявление, решение треугольника, справки, какие есть, и ко мне в профком, потолкуем. Годится?
-Конечно, годится, -согласилась блондинка с голубыми глазами, и свисающими кудряшками на лбу.
-Значит, на том и решили, -подытожил я.
  Перерыв заканчивался. Я провёл её в анатомический театр. Жаль, что не в Большой, где они занимались. Мне показалось, что нам, по крайней мере мне уж точно, не хочется прощаться, а чтобы проститься, чего-то не хватало. Подать ей руку на прощание или поцеловать в щёчку с моей стороны было бы по меньшей мере легкомысленно и  неприлично, что, впрочем, для москвичей обычное дело, такое у них воспитание, тем более в двух шагах от старых, истерзанных студентами, не первой свежести трупов, пропитанных формалином, от которого глаза режет. Ещё подумает, что для меня это обычное повседневное поведение, и что человек я легкомысленный, вроде тех  «дамских  угодников», которых я сам органически не перевариваю. Я не знал, что ей предложить и как правильно поступить. Это же не ордер выписать кому-то в общежитие, и не путёвку в «Сеченовец» выдать студенту, что для меня было обычным  явлением. Наталия заметила моё не по годам смятение.
-Может, позвоните мне? -предложила она.
-Наташа, вы просто молодец. Как  до меня сразу не дошло? Давайте, говорите номер телефона. Сейчас запишу.
 Сам полез правой рукой во внутренний левый карман своего пиджака за записной книжкой и ручкой заметно засуетившись, так как уже прозвучал звонок и заканчивался перерыв. Здесь же анатомический театр, а не академический, где  дают три звонка. Надо спешить. Их доцент уже на горизонте появился, смотрит на нас искоса. На свою память я никогда не надеялся и всё записывал в маленькую зелёную книжку, которая была всегда при мне, хорошо понимая старую мудрость, что клочок бумажки  надёжней всякой гениальной памяти.
-Только не записывайте мой телефон в свою книжку, как очередной девушки в свою коллекцию, - совсем неожиданно услышал я от неё.
-Ну, что вы. А у меня и никого нет. Если только вы,  первая. Все остальные деловые. А так, чтобы кому позвонить, то и некому.
-Кавалер должен помнить, если так важно для него. А если вдруг книжку свою потеряете.
 Меня особенно приятно удивило, когда из её уст прозвучал намёк,  и я понял, что она видела во мне потенциального кавалера, в роли которого я даже себя не представлял.
-Да... действительно…должен… Почему и нет, - соглашаюсь с ней. -А ну-ка, ещё раз повтори для тренировки памяти. Постараюсь запомнить. Хотя, должен признаться, на числа у меня с памятью не очень.
-А номер телефона такой; З- 42-84-05,-медленно произнесла  Натали.
-З-42-84-05,-повторил я.- Всё же записал на корковый магнитофон для надёжности. Пока.
 Перерыв закончился и мы простились. Вот, пожалуй, с этого момента  мне было трудно не думать  о ней, она пронзила меня как стрелой амура в самое четырёхкамерное сердце. Потом в конце каждой недели мы говорили по телефону. О встречах не договаривались. Я не решался. К тому же она на выходные уезжала в Загорск к родителям, а у меня были другие  приземлённые заботы как подработки на «скорой». Наташа была настолько хороша и привлекательна, что не могла не нравиться, но мысль такую старался не допускать, хотя отчетливо понимал, что она первая девушка, которая мне по-настоящему нравится с момента учебы в институте. Единственная возможность ещё раз увидеть её был один день в неделю, когда мы  занимались на Моховой на кафедре микробиологии, и то если повезёт. И этот цикл продолжался всего месяц, когда я был на Моховой. А она  не выходила у меня из головы и потом. Но что я мог поделать, если свободного времени почти не бывало, да и материально  постоянно испытывал затруднения. Все мои воскресения проходили на дежурствах, а среди недели все вечера засиживался в профкоме. Какой с меня ухажер и кавалер? Чего уж там лукавить. Любимой  девушке нужно оказывать постоянное внимание, а для этого нужны и время, и финансовые  возможности, с чем у меня всегда были проблемы. Костёр быстро гаснет, если в него не подбрасывать уголёк. А всё объяснить Наташе я пока не мог. К сожалению, Наталия была мне не пара. Точнее сказать, я не подходил ей. Мне это было понятно с первых дней. Если отбросить мужской эгоизм и следовать элементарной логике, так оно и должно быть. Мне хотелось видеть её безмерно счастливой настолько, насколько это было бы возможным, насколько может это сделать любящий её человек. Увы, на тот момент ничего подобного я предложить не мог по известным только мне причинам, а потому вынужден сам от многого отказываться, как бы того мне не хотелось. Но что же мне делать, если она не выходит  у меня из головы. И признаться ей не могу, и ещё в большей степени не думать о ней не могу.
Студентов, где бы они ни учились, объединяет, кроме чувства локтя, ещё и чувство голода. В нашем институте, к сожалению, в этом плане были проблемы. На Моховой в анатомическом корпусе, кроме соков и воды, больше ничего не продавали, поэтому студенты бегали в соседний двор в студенческую столовую журфака МГУ. Там столовая работала только в определённые часы, и в час пик были большие очереди, что было крайне неудобно для наших студентов. А в остальном всё неплохо, можно было нормально  дешево пообедать. На столах постоянно была лёгкая закуска типа салата из капусты и свеклы. Так что самый безденежный студент мог взять в буфете пару кусочков нарезанного черного хлеба и перекусить, как говорят в подобных случаях, «заморить червячка». Единственное, что было неприятно в этой столовой, так это наглое поведение этих «черномазых» студентов из далёкой Африки. Мне лично самому было неприятно, когда вдруг к моему столу присаживался негр из центральной Африки и, как мне казалось, с грязными руками и с неприятным запахом пота. Это равносильно, что сидишь за одним столом с шимпанзе. Представляю каково нашим девчонкам было терпеть их, а они так и норовят к ним подсесть, нарываясь на неприятности. Один рослый и наглый негр, почувствовав на себе негатив со стороны белой студентки, даже затеял с ней драку в виде рукоприкладства. Наверно их в Африке не научили элементарному воспитанию. Некоторые студентки, как только такой «черномазый» подходил к их столику, тут же, чтобы лишний раз не скандалить, демонстративно срывались и переходили за другой столик. Немного лучше обстояло в плане общепита на Пироговке, где занимались студенты старших курсов. На аллее жизни была хоть какая-то столовая, в ректорате в подвальном помещении уже в моё время «отгрохали»  прекрасную столовую для преподавателей и профессоров. Через некоторое время построили и пельменную на месте снесённой «избушки на курьих ножках». В общежитиях на Пироговке и в Измайлово были приличные буфеты, где были привозные обеды. Хуже всего обстояли дела в учебном  корпусе в Измайлово, где учились первокурсники и студенты фармфака. В перерыве студенты бегали в городскую столовую соседнего корпуса в пяти минутах ходьбы. Несколько раз приходилось и мне там обедать. Там всегда были огромные очереди в часы «пик», и студенты порой не успевали использовать свой перерыв. Пришлось из-за неорганизованности и больших очередей вмешаться мне как члену профкома и выяснить в чем там дело. Молодые поварихи, оказывается, на раздаче откровенно  флиртовали с нашими студентами, много болтали, чем создавали длинные очереди в ходе ненужных разговоров, да и сама система обслуживания нуждалась в усовершенствовании. Эта столовая давала план исключительно за счет наших студентов, поэтому, используя это коммерческое обстоятельство, я поставил директору этого заведения условия;  или они в «час пик» для наших студентов создадут нормальные условия и без всяких очередей, ограничив в эти часы вход посетителей со стороны, и заменив легкомысленных девчат на раздаче, или  профком организует пункт питания в своём корпусе, и тогда в столовую никто ходить не станет. В общем, навели порядок в «чужом» огороде с выгодой для себя. В институте много строили и что-то сдавали в эксплуатацию каждый год. В этом большая заслуга проректора по АХЧ, бывшего офицера, Героя Советского союза М. Гуреева. Мне по роду службы частенько приходилось с ним сотрудничать. Он был председателем Совета по работе в общежитиях, а я его заместителем. В прошлом году сдали  великолепную библиотеку на Зубовском бульваре, в этом году- общежитие -двенадцатиэтажную «башню» на одиннадцатой Парковой в двух шагах от старого общежития, в котором я когда-то жил и начинал общественную деятельность на первом курсе. Дальше на очереди современная студенческая поликлиника в «пятёрке» на Пироговке. Первыми новосёлами в новом общежитии на одиннадцатой Парковвой стали участники Международного Конгресса трансфузиологов под патронажем министра Б. Петровского на базе 1-го московского медицинского института. Такой Конгресс в нашей стране проходил впервые, поэтому денег на его организацию не жалели, дабы не ударить «лицом в грязь» перед международным научным сообществом и капиталистами. В новом общежитии почти в каждом номере, а номера почти все были на двоих а то и на одного, были установлены телефоны, а на каждом этаже по телевизору. По тем временам это было на грани  фантастики. Секционные заседания конгресса проходили и в конференц-зале самого ректората, и в лучших аудиториях института. Конгресс проходил десять дней. С некоторыми участниками форума мне приходилось общаться. Все они как один выражали признательность и благодарность за создание благоприятных условий  в работе  форума. Не пропустил это важное международное мероприятие и мой постоянный оппонент, любознательный Боря Альперович, продемонстрировав  бирку гостя конгресса на своём пиджаке. «Надо же! И туда пролез, -подумал я. -Далеко пойдёт». Конечно, после окончания работы Конгресса всё в общежитии убрали, а общежитие перешло под контроль профкома и стало заселяться студентами младших курсов. Однако проблему жилья для студентов этим всё же не решили. В это новое общежитие должна была вселиться моя прекрасная, но ещё не очень знакомая «незнакомка». В этом общежитии я бывал редко, только когда у них было заседание студсовета с обсуждением конфликтных вопросов местного значения. Мне не хотелось показываться Наташе на глаза, да и со временем всегда было туго. А то получалось так, что, оказав ей услугу, и вроде сделал доброе дело, я напрашивался и ждал какой-то компенсации. Вот что терзало меня больше и прежде всего. Но иногда я всё же звонил  ей. Она  даже после того, как поселилась в общежитие, по привычке по вечерам бывала у своей подруги,  хозяйки квартиры Лены. Когда Наташи не было дома, приходилось разговаривать с Леной и, конечно, о подруге. В беседе с ней по телефону я узнавал, как дела у Наталии. Мне важно было оставаться в хороших отношениях с её подругой Леной, поскольку часто это была единственная связь с Наташей. Вдруг она будет в чем-то нуждаться или будут какие-то неприятности, а я не в курсе. Возможности у меня были немалые. В наши общежития я всегда приезжал не с «пустыми» руками. Если видел хорошую добросовестную работу  предстудкома или коменданта, я  всегда  находил возможность их поощрить, особенно, если это было накануне праздников, понимая, что хороший труд должен быть замечен  и оценён по заслугам, а тем более труд общественный, безвозмездный.  Приходилось кому-то оказать материальную помощь в размере стипендии, кому выдать талоны на диетпитание сроком на месяц, а кому предоставить льготную путёвку в санаторий или на Черное море в «Сеченовец». Сам, разумеется, этого ничего не имел, как говорится, «сапожник без сапог». Правда, один только раз решением профкома лично мне выдали талоны на диетпитание, когда мне было особенно тяжело в материальном плане. Знали, что по-другому откажусь. С этой Леной мы даже встретились один раз и, конечно, говорили о подружке Наташе, поскольку сама Наталия часто уезжала в Загорск к родителям. Эта Лена училась в институте лёгкой промышленности. Москвичи этот институт именовали несколько иначе: институт лёгкого поведения. Там действительно творилось черт знает что, что обсуждала вся студенческая Москва. И в этом я скоро убедился. Через некоторое время о той разовой встрече с Леной пожалел. А тогда мы с ней даже хотели пойти в зоопарк на Красной Пресне, чтобы получше познакомиться, и больше доверяли друг другу.  И мы там действительно  побывали однажды. Один бы я никогда не отважился туда сходить, а с кем-нибудь за компанию, почему  и нет, тем более что впервые. Почему с ней? Мне хотелось приучить Лену к доверительным отношениям, и чтоб её не раздражало, когда я интересуюсь её подругой.  Она потом, скорее всего, довела эту конфиденциальную информацию подруге в несколько другом аспекте, что не могло не отразиться на наших отношениях с Наташей. Меня тоже удивило, что это за подружки такие? В мужской дружбе такого не бывает. Я начинаю понимать, что в последнее время по телефону, оказывается,  разговаривал не с Наталией,  а с коварной Леной из института «лёгкого» поведения.  И она великолепно справлялась  с этой  ролью. Голоса по телефону у них  мне показались очень похожими, что я даже не сомневался, с кем говорю. Последний раз, когда я оказался в подобном положении, был звонок, сделанный мной с Курского вокзала. После благополучной зимней сессии мне в профкоме сунули путёвку на две недели на турбазу в Звенигород, и я хотел этими новостями поделиться с Наташей, но как позже выяснилось, говорил я всё с той же вездесущей Еленой, душой не очень «прекрасной». Я сообщил ей, будучи абсолютно уверенным, что разговариваю с Наташей, с большим чувством удовлетворения, что она будет знать, где я нахожусь, и спокойно  уехал электричкой в свой Звенигород. В прошлом году в такое же время я отдыхал на турбазе в Подмосковном Егорьевске, но ничего, кроме почти ежедневных прогулок на лыжах в гордом одиночестве, в памяти не сохранилось. Правда, после двухнедельного отсутствия в Москве и после деревенского зимнего чистого воздуха в Егорьевске, при первом же спуске в «подземку» мне стало дурно, чуть в обморок не упал. Видать, загазованность в столице превышает все санитарные нормы, только москвичи к ней адаптировались своему здоровью во вред. Первоначально я предполагал за компанию поехать в Звенигород с одной студенткой из фармацевтического факультета. Так уж получилось, ничего особенного. Год назад ей самой и её подружке, проживавших в Подмосковье, я помог с общежитием в Измайлово. С тех пор они ко мне  «привязались» и мы были дружны, хотя особо и не встречались, так как жили в разных общежитиях и в разных концах Москвы. Потом они попросили меня достать им билеты на проводимый профкомом «Устный журнал». Мне  что, сложно? Помог и в этом. Теперь помог ей с путёвкой в Звенигород. В общем, эта симпатичная брюнетка по имени Ира имела на меня виды, как я понимал, на что я не очень-то обращал внимания, но отказать в пустяковой просьбе ей не мог. Мало ли ко мне обращаются по всяким поводам, я же лицо общественное. У меня ведь была Наташа. Ирина предупредила меня за сутки, когда брала путёвку, что с приездом в Звенигород на пару дней задержится, так как нужно сдать ещё один экзамен. В общем, пришлось добираться на турбазу одному, а так хотелось в компании с кем -либо из друзей или знакомых своего института.
 То, что Звенигород называют «русской Швейцарией» в какой-то мере соответствует действительности, хотя в этой Швейцарии я никогда не бывал. Об этом туристам всегда говорят тамошние экскурсоводы. Расположен он в сорока шести километрах от Москвы, с населением около четырнадцати  тысяч человек. Основан город Юрием Долгоруким  в честь сына Ивана Калиты Ивана Звенигородского в 1152 году. Знаменит он своими Соборами и монастырями.  Места там и впрямь удивительные и вдохновляющие для людей творческого склада. Не случайно в Звенигороде в своё время часто отдыхали  и работали такие великие мастера своего дела, как И. Левитан, А. Чехов, Ф. Шаляпин, С. Танеев, и другие известные деятели культуры. Недалеко от Звенигорода в деревне Захарово одно время жил молодой А. Пушкин и писал первые свои стихи. «Мосфильм» в этих местах, можно сказать, прописался надолго. Множество фильмов  вышло с видами этого городишка; от «Чука и Гека» до «Деревенского детектива» с участковым Анискиным и неподражаемым Михаилом Жаровым. Здесь А. Чехов работал земским врачом. Сохранилась старая  липа, а под  ней  скамейка, на которой любил отдыхать Антон Павлович. Но то был Звенигород- «русская  Швейцария», и неудивительно, что туда тянулась русская интеллигенция. Зимой здесь не хуже чем летом. Основное время отдыхающие проводили на лыжах, мы же находились на спортивной базе, а не на овощной. Это естественно зимой. Мне больше нравилось ходить в лес на лыжах одному. Один на один с природой, что может быть лучше. Можно и помечтать  наедине. Зимний лес особенно завораживал ранним утром. Стоит себе величавый, укрывшись белым мехом, важный и молчаливый, явно недовольный ранним гостем, будто спрашивает спросонья: «по что пришёл?».
-Ле- по-та, -нараспев отвечаю ему.- Ле- по- та...
  Это звучит как пароль и я прохожу дальше. Здесь можно найти правильное решение, даже судьбоносное. Именно здесь может появиться  редкая интересная идея и вдохновение. Я всё думаю, почему все писатели и композиторы заполонили Переделкино. Чем здесь хуже? Если я когда-нибудь задумаю написать какую-то более или менее серьёзную «вещицу», в смысле приличную книжонку, что маловероятно, непременно обоснуюсь в Звенигороде. Эта идея мне и пришла в голову именно здесь в белоснежном лесу. А почему вспомнил о Переделкино? Год назад  и также зимой там в течение недели  проходила комсомольско-профсоюзная учеба активистов и общественных деятелей всех вузов столицы, организованная под эгидой ЦК ВЛКСМ и ВЦСПС. От каждого вуза было делегировано по три-пять человек в зависимости от числа студентов в институте. От нашего института было пять студентов; один из комитета комсомола, трое из студсоветов  и я за «старшего». Если  вузов в столице на тот момент было  больше ста, то получалась огромная армия общественников. Поселили  нас в летнем пионерском лагере «Строитель». В одной палате с нашей группой оказались и студенты со второго «медицинского» в количестве трёх человек. Однажды коллеги со второго «меда» провоцировали нас на общую совместную пьянку, но мы оказались морально устойчивыми и эту идею не поддержали, и коллективная пьянка сорвалась. Для тех, кто проживал в студенческих общежитиях, жизнь в «пионерском» лагере казалась настоящим санаторием. Особенно по части трёхразового питания за счет организаторов учебы. Все встречи и семинары проходили в местном доме культуры, который находился почти что рядом с лагерем «Строитель». Зал в ДК был в  виде амфитеатра с просторной галёркой, как и в любом нормальном городском театре. Мы сидели,  конечно, на галёрке, откуда обзор был масштабным. Перед нами каждый день появлялись всё  новые и новые докладчики; министры, главные специалисты ведомств, специалисты ЦК комсомола и ВЦСПС. В перерывах между семинарами  мы немного расслаблялись, выделывали из бумаги самолётики и голубей, и запускали сверху во всех направлениях, как ребятня из далёкого детства. В свободное время самовольно по интересам ходили на экскурсию по самой деревне. Ведь там что ни дом, то в нём живёт если не всем известный писатель или композитор, то солидный настоящий «народный артист» страны. В последний день учебы был сборный концерт художественной самодеятельности силами студентов театральных и музыкальных учебных заведений Москвы, а также комсомольских  работников  МГК. В общем,  было, что вспомнить в этом Переделкино. В самодеятельности принимал участие и студент из института лёгкой промышленности. Он пел приблатнённую бардовскую песню под гитару, тогда многие пели в одиночку и под гитару. Всех поразила его невероятно редкая красивая внешность, «девочка» и только! Мне казалось, что в своём институте, где в большинстве обучаются девушки, он пользуется невероятным успехом, и буквально избалован их вниманием. Но по приезде в Москву я поинтересовался у Лены из того же института, насколько верно моё предположение в отношение того «красавчика». Лена меня удивила, сказав, что знает такого, «а кто ж его не знает», но девчонки его терпеть не могут, потому что он настолько красив, что напоминает девочку, а девчонкам, по своей природе, всё-таки больше нравятся мужчины. И это логично. Хотя мне трудно было понять их логику. Красота- она и есть красота. Но когда я представил красивую девушку, но похожую на мужчину, которая бы ко мне «липнула», меня аж в дрожь кинуло бы от неприязни. И где  тут З. Фрейд?
Вне очень уютной  столовой  за одним длинным столом рядом со мной слева от меня совершенно случайно оказалась милейшая и заметная из всех отдыхавших на тот момент жгучая брюнетка. Столы были не такие квадратные на четыре посадочных места как в санаториях, а длинные по пять мест с одной стороны и с другой вроде  как в армии. Она не страдала какими-то комплексами, была компанейской, весёлой и разговорчивой, как и полагалось студентке журфака МГУ. Её звали Татьяной. За несколько дней, сидя рядом в столовой, мы как-то подружились. Я даже отдавал ей конфеты или  апельсин, которые нам выдавали к полднику. Девушки такое любят, а мужикам такое совсем ни к чему. На  третий день  у нас была экскурсия в какой-то монастырь недалеко от базы, кажется, монастырь преподобного Саввы. Очередь туда была большая, и никак с места не двигалась, все простаивали в ста метрах от самого монастыря. В этот день светило солнышко и не было морозно. Мы стояли с Татьяной и о чем-то разговаривали смешном. Откуда ни возьмись, появилась припоздавшая Ирина из фармфака. Она была в очень неплохом настроении. Увидев меня, улыбалась, что наконец мы встретились на нейтральной территории и подальше от института. От радости она еле сдержалась, чтоб не кинуться мне на шею, как будто не виделись вечность. Я был намного сдержаннее.  Тут-то я их и познакомил на свою голову. Ира почему-то сразу поняла, что подошла ко мне «поздновато», и что  мне с Татьяной  совсем неплохо, хотя  я был искренне рад её приезду на турбазу. Всё же я теперь не один из нашего института, будет к кому в гости на чай сходить по вечерам, поболтать. Я предложил ей присоединиться к нам, но она под каким-то предлогом вежливо отказалась и  тут же  сообщила, что с завтрашнего дня  с группой отправляется в поход на лыжах на целую неделю. Зачем она мне это сказала? Может, думала, что я тоже записался в эту группу ещё раньше, или  хотела, чтоб я  последовал её примеру и вместе отправились в поход, ведь это так романтично. Но меня это почему-то никак не воодушевило. Я так чертовски устал от всех дел в институте, что просто хотелось от всех отдохнуть и никого не видеть, и, конечно, мне было не до похода на лыжах. С тех пор за всё время пребывания на турбазе, мы с ней так и не увиделись. Наверно обиделась на меня, оставив меня с Татьяной. А, похоже, надеялась, что, наконец-то, в такой предрасполагавшей обстановке подружится со мной и хорошо проведёт   время, зная, что в институте мне было и будет не до этого. Жаль,  как-то об этом не подумал.  Поскольку все «туристы» попадая на турбазу в зимний период выдают себя за лыжников, мы с Татьяной за разговорами тоже сошлись на этой спортивной почве. Однажды после обеда вместо тихого часа  мы отправились в лес на лыжах, которые взяли напрокат с первых дней по приезде на турбазу. Целью прогулки было добраться до горы  Олимп, с которой в своё время любили спускаться Ф. Шаляпин и И. Левитан. Лес начинался сразу через дорогу от нашей базы. Вглубь леса уже была проложена надёжная лыжня, так что заплутаться в лесу мы никак не могли. Главное, вовремя до темноты, вернуться обратно на базу. По пути, вглубь заснеженного леса, мы никого не встречали. Были совсем одни. И уже через час оказались на месте той самой знаменитой горы. Я подъехал к её вершине и оценил ситуацию на месте. Горка  показалась мне не очень крутой как вначале думал, и не так чтоб заснеженная, но обледеневшая. С неё хорошо спускаться  на санках. На лыжах, ну  никак не годится; лыжи испортишь, да и ноги сломать недолго, о чем и предупредил Татьяну. Но у неё, видимо, свои представления о зимнем спорте. Она меня не послушала и, не раздумывая,  оттолкнулась палками об лёд и удалилась лихо вниз от меня, как бы говоря, жду тебя внизу. Не последовать за ней уже было нельзя, и меня словно на перебитых крыльях потянуло за ней. На полпути своего движения  вижу, что лежит моя партнёрша в горизонтальном положении,  и совсем не по своей воле, и не от удовольствия. С трудом я притормаживаю  рядом, останавливаюсь и сразу к ней. Она, слава богу, жива, но что-то не в порядке. Не может встать. Одна её лыжа была сломана, часть её куда-то укатилась вниз, палки разбросаны в разные стороны. Да, картина очень даже неприятная.
-Что случилось? -спрашиваю я, хотя и так всё яснее ясного.
-Кажется, сломала ногу, -спокойно отвечает она.
-Если б был перелом, орала бы на весь лес. Так что это исключено,- пытался успокоить её.
-А что же  тогда?
-Где болит? -поинтересовался я как медик.
-В коленке справа.
 Я осмотрел а затем прощупал область правого коленного сустава поверх спортивного костюма, присев рядом с ней. Движения в коленке, конечно, ограничены из-за боли, но кости целы, на месте. Просто ушиб. Причина была, скорее, в другом. Был приличный ушиб и растяжение, подвернула ногу в голеностопном суставе.
-Доктор, это серьёзно? -спросила Таня как-то больше в шутку, чем всерьёз.
-Можно сказать, еще повезло, -говорю ей.- От этого ещё никто не умирал. Жить будем, и, кажется, долго и счастливо. Во всяком случае до свадьбы заживёт. Вопрос только в том, как мы теперь доберёмся обратно. На сегодня, как ты понимаешь,  мы уже откатались по «полной».
В эти слова я пытался вложить побольше юмора, чтобы поднять ей настроение и настроить на трудный путь обратно.
-Это уж точно. Будем пытаться через «не могу». Другого выхода, как я понимаю, у нас нет.
-Ты правильно понимаешь, -вынужден согласиться я.- Вертолёт за нами точно не пришлют. Но было бы лучше, если  бы ты об этом подумала раньше.
-Кабы знала, кабы ведала, соломку подстелила,- изрекла она.
-Вот так всегда, -заключил я.
 Однако встать на ногу она не могла. Пришлось тащить её наверх  ползком по голому льду на четвереньках. Хорошо, что выбрались на поверхность и оставили знаменитую гору позади. До турбазы было где-то километров пять. Вокруг по-прежнему никого,  и день на исходе. Вот такая нехорошая ситуация приключилась. По ассоциации я вспомнил летчика Алексея Маресьева по повести Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке», который в зимнем лесу полз с отмороженными ногами. У меня задача была попроще, доставить пострадавшую студентку МГУ  до исхода дня к своей постели. Нормальная лыжная прогулка и катание с горы Олимпия досрочно и бесславно закончились. В качестве первой медицинской помощи необходимо наложить тугую повязку, но где взять в лесу, да ещё зимой, бинт или подходящий материал. Шарф, который на мне, не годился. Нужна иммобилизация и покой конечности, о чем в данной ситуации можно было только мечтать. От предложения  взобраться мне на спину Татьяна  категорически отказалась. А что ещё можно было предложить в подобной ситуации? Надо же в любом случае добираться домой, какой уж там покой. На какой-то период он нам может только сниться. Другого выхода не было, стали потихоньку массировать и разрабатывать  травмированный сустав вдвоём. На удивление, и к счастью, Татьяна проявила большое терпение и, по крайней мере, не ныла. Кое-как поставил её на мои лыжи и мы двинулись дальше вместе. В таком режиме, заметно прихрамывая, мы прошли чуть больше километра. В стороне  справа увидели одиноко стоявшую избу. С облегчением оба вздохнули. Это уже надежда на наше спасение. Во дворе перед дверью на верёвке сушилось «морозное» бельё, признак того, что в избе проживают люди. Я вошел в избу. Там оказалась молодая женщина, стиравшая постельное бельё. Поздоровавшись с хозяйкой, я сказал, что мы студенты из Москвы,  отдыхаем здесь на турбазе, и что с девушкой случилось несчастье, она вывихнула ногу, и спросил, нет ли у неё случайно бинта, чтобы  перевязать ей ногу, потому что дальше двигаться было невозможно. Женщина сочувственно отнеслась к пострадавшей, разорвала полосками чистую, только что выглаженную простынку и дала её мне.
-Годится? -спросила она.
-Конечно. Большое спасибо, - поблагодарил я молодую женщину. -Вы нам очень здорово помогли. Дай вам бог, счастья и здоровья. А вам здесь одной не страшно  в лесу, да ещё зимой?
- А кого мне бояться? Привыкла. А вам добраться до темноты. А может, останетесь до утра? Темнеет  сейчас рано. Небось, с горы слетела?
-С неё самой. Попробуем успеть до темноты, - сказали мы вместе, не сговариваясь.
 С перебинтованным и стянутым голеностопным суставом стало немного легче, и не только одной ей. Я уже был уверен, что к вечеру мы, наверняка, дойдём.  Немного пройдя,  я сказал будущей журналистке:
-Знаешь что, дорогуша. Так мы с тобой до утра не дойдём. Хочешь с волками переночевать?
-Нет, - говорит она. - Только не это.
-И мне не очень-то хотелось бы слушать, как они воют в предчувствии трапезы.
-Не пугайте девушку, Слава.
- Тогда слушай и не возражай. Бери свои дровишки и полезай ко мне на спину, как-нибудь доберемся, - сказал я твёрдо и убедительно на правах старшего и более «здорового» из нас на этот момент.
-Неудобно, - призналась она.
-Неудобно, когда туфли очень жмут. А ломать ноги удобно? Не послушала меня. А там был сплошной гололёд. Как там говорят, «не зная броду, не сунься в воду?».
-Но, я же не сломала ногу. Ты, Слава, настоящий товарищ и друг. Друзья познаются в беде.
-Только перелома нам и не хватало. Это точно. Вот теперь мы действительно друзья по несчастью. Таня, ты не забывай, прежде всего, и к месту будет сказано, я без пяти минут доктор и, возможно, хирург. Так что это по моей части. Ничто так не убедительно для студента -медика как практика.
 Она, очевидно, уже натерпелась боли и поэтому не возражала. Сам я стал на лыжи, палки и всё что осталось от её лыж взяла она и мы медленно двинулись вперёд. Теперь, главное, не останавливаться, и двигаться только вперёд, чтоб успеть вернуться до темноты. По дороге шутили, вспомнили «красную шапочку» и «серого» волка, смеялись над тем, как «серый» тащит «красную» в своё логово на расправу, дабы утолить свой голод. За разговорами с шутками да прибаутками было легче. «Видела бы меня сейчас моя Наталия, не поверила бы своим глазам. Она думает, что я, кроме как руководить, ни на что не способен. Хотел бы я знать, где она сейчас и как сдала сессию». С мыслями, каждый о своём, мы шли без остановок то вдвоём как единое целое, то самостоятельно своим ходом. Когда из леса выходили,  было уже темно, а до турбазы и рукой подать. Мы здорово устали, но огорчений, что потеряли полдня впустую, не было. Так относительно благополучно завершилось это невероятное приключение в Звенигороде. Это единственное, что осталось в моей памяти после Звенигорода. Татьяна ещё несколько дней прихрамывала после этого. Мне приходилось только подшучивать каждый раз при встрече в столовой: «Я милую узнаю по походке». Она приятно застенчиво улыбалась. За своё чудесное спасение Татьяна решила пригласить меня на свой день рождения, который наступит ровно через месяц, и дала свой номер телефона. Тем не менее, несмотря на потеплевшие наши отношения с Татьяной, из Звенигорода я  уехал на день раньше, что-то не очень мне там нравилось, да и мы никому не были нужны под конец смены. Если б в мои планы входило покорить Татьяну основательно, это можно было сделать в последний день пребывания. В последний день все окончательно расслабляются не жалея алкоголя, и способны на лихие необдуманные поступки, за которые потом приходиться сожалеть. Я этого не хотел. У меня ведь была Наташа, и я всегда помнил о ней. А кроме всего, хотелось ещё успеть съездить на Родину, навестить родителей, повидать друзей детства, а времени в обрез. Каникулы-то нерезиновые.
На третьем курсе проходили незабываемый цикл на «удивительной»  кафедре патфизиологии. На этой кафедре, которая находилась в санитарно-гигиеническом корпусе на «аллее жизни», работал небезызвестный в институте предпенсионного возраста седовласый доцент Иван Иванович. У студентов он пользовался недоброй славой. Прошедшие через эту кафедру студенты, передавали из уст в уста своим младшим коллегам о плохом отношении жестокого доцента к студентам, и особенно к «нерадивым». Вместо обычного приветствия или после приветствия они живо интересовались, в какую группу кто попал. Если я сказал, что попал к Иван Ивановичу, то, кроме сочувствия и солидарности в борьбе за «правое» дело, можно было услышать: «ну, брат, держись. Как же тебе не повезло». Об этом знали все на кафедре, но ничего не предпринимали, надеясь, что тот скоро уйдёт на пенсию и всё рассосётся само собой. Этого с нетерпением и в первую очередь ждал парторг кафедры  ассистент Тарасов, днём и ночью видевшим себя в должности доцента, а  Ивана Ивановича на пенсии. Неудивительно, ведь борьба идёт не только в Большом  или в Малом театрах за репертуар, главные роли и выход на сцену, но и на кафедрах во всех институтах. Такова жизнь, так уж повелось. Наконец такой долгожданный день, и не только для студентов, наступил. Проводы Ивана Ивановича на пенсию на кафедре  устроили честь по чести за праздничным столом в компании всего коллектива кафедры, чтобы юбиляр-пенсионер запомнил надолго, можно сказать, на всю оставшуюся жизнь, как неплохо и терпеливо к нему относились все эти годы. Ни для кого не было большим секретом, что у доцента с большим жизненным опытом, кроме молодой жены,  был ещё единственный старенький, изрядно потёртый и поношенный, рыжеватый чемоданчик, с которым он многие годы ходил в институт, в баню и даже на рынок, так сказать,  один на все случаи жизни предмет. Все говорило о том, что Иван Иванович в жизни был человеком прижимистым и экономным. Как только с ним уживалась его молодая жена, одному богу известно. Недаром, что третья по счету. А посему  на кафедре  с подачи парторга Тарасова долго  не «ломали» голову и купили «всем миром» новый  черный, кожаный, объёмный, приличный, ещё со специфичным ароматным заводским запахом на все случаи жизни  портфель, который имелся не у каждого профессора. В момент торжественного вручения этого бесценного презента, Иван  Иванович так расстроился, что в своей ответной речи, глядя уже на свой кожаный, черный бесценный профессорский портфель- подарок ещё с  фабричным запахом, о котором мечтал всю жизнь да не решался купить, в ответ на проявленную к его скромной особе отеческую заботу со стороны любимой кафедры,  которой прослужил  верой и правдой более 35 лет, вдруг навеяло что-то такое патриотическое, потустороннее, о чем с утра и не думал, что неожиданно даже для него самого изъявил сильное и неуёмное желание в меру своих оставшихся сил и возможностей ещё поработать в стенах дорогой кафедры со славным коллективом, которому так всему обязан. Ну разве можно после такого не прослезиться самому и не довести до такого состояния окружавших коллег, которые с трепетом ждали от него прощальных слов. От сотрудников кафедры потребовалось большое мужество, а для парторга кафедры  даже героизм, чтобы удержаться и не упасть со своих стульев. Завкафедрой профессор  Павленко  давно уже с седой головой даже прослезился от таких трогательных речей, что в его почтенном возрасте не так уж удивительно. Тем более что они  с Иваном Ивановичем одного возраста, почитай, вместе начинали трудиться на кафедре. Молодой и начинающий аспирант Иван всегда вовремя и старательно поставлял доценту Павленко на занятия тараканов и морских свинок из вивария. Такое не забывается.  Надо же так не вовремя расстроить своего шефа, старика-профессора Павленко. Все планы  кафедры с идеологическим подтекстом; «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет», явно провалились. Не помог и скрытый намёк парторга Тарасова, вручавшему новый портфель пенсионеру, с тем, чтобы тот поскорее собирал свои манатки в объёмный новенький портфель и сидел дома. Но, увы, пошло всё не так, как задумывалось кафедрой. «Финита ля комедия». Ничего поделать нельзя, пришлось оставить доцента на кафедре до очередного дня рождения. В следующий раз парторгу и ассистенту Тарасову  следует подарить пенсионеру что-то более существенное, чем портфель, что могло бы Иван Ивановича удержать дома, так чтоб  реально отправить  доцента на пенсию, может даже уникальную удочку на все времена года. По воле рока наша группа,  группа Морозова -Даниелова,  попала  именно к доценту Ивану Ивановичу в «объятия». Кому-то должно же так несказанно «повезти». Никто нам не завидовал, только сочувствовал. Конечно, дисциплину в группе любят все преподаватели, в этом доцента нужно поддержать, но и самому надо быть примером для подражания. Тогда и спрос совсем иной. С нами было несколько иное. Перерывы между парами были редкими, занятия зачастую задерживались на полчаса и более. В записях дневников студентов преподаватель был излишне придирчив и патологически педантичен до невозможности,  заставляя переписывать по несколько раз. Создавалась нервозная обстановка на семинарских занятиях. Студенты шли к нему на занятия как на каторгу, а сам предмет никого не интересовал. Дело дошло до того, что вся группа не без инициативы ассистента Тарасова была приглашена на партсобрание кафедры, которое в результате горячих дискуссий  обратило внимание на слабый контакт, точнее на ненормальные взаимоотношения преподавателя со студентами. Казалось, обе стороны  поняли и извлекли для себя уроки. Парторг от собрания ждал большего, а точнее заявления от доцента «по собственному». Но не тут-то было. Ситуация в группе оставалась по-прежнему наэлектризованной и явно ненормальной, как и название предмета самой кафедры -«патологическая» или ненормальная физиология. С ещё большим усердием Иван Иванович принялся за дело. Учился в группе  неплохой, симпатичный, смышлёный парень, столичный грузин Володя  Даниелов. Морозов, ближайший его друг, «обзывал» его даже грузинским «Ален Делоном». Бывало так, что на занятия он приходил небритым. Ивану Ивановичу это, конечно, не нравилось, он ведь сам каждый раз по утрам брился, молодая жена стимулировала. «Как вам это нравится, приходит на занятия со свинячьим рылом»,- придя в ярость,  однажды  набросился на него доцент  Иван Иванович. Тот пытался  всё объяснить раздражением кожи лица после бритья, но доцент был неумолим, и на первый раз выгнал его с занятий. Был ещё один нерадивый студент в этой группе, которого доцент невзлюбил с первых дней и  приговорил  на повторный курс. Наблюдать подобные сцены мне даже как политинформатору группы вскоре надоело. А какой же я профсоюзный деятель такого масштаба, как член профкома целого института, что должен спокойно всё это безобразие, унижения и несправедливость  спокойно созерцать. Я же призван защищать интересы студенчества. Для чего тогда меня избрали в профком? Однажды, после наших занятий, я зашел к нему в небольшой кабинетик, скорее,  напоминавший «конуру», и показал ему своё удостоверение члена профкома  1-го МОЛМИ  им. И. Сеченова,  дав понять, что представляю десятитысячное  студенчество и, конечно, обязан защищать их интересы и права. В течение часа у нас  состоялся серьёзный,  деловой и принципиальный разговор. Вспомнили и А. Макаренкова, и В. Сухомлинского. Пришлось высказать мнение профкома  в отношении излишней жестокости к студентам, о том, что перерывы касаются не только преподавателей, но и студентов, а занятия должны укладываться в учебные часы. Тонко, в корректной форме, намекнул, что если в дальнейшем в преподавании  изменений никаких не последует, профком может вынести этот вопрос  на партком института. Все в институте из профессорско-преподавательского состава понимали, что если персональное дело доходит до парткома, то с карьерой, считай, покончено, жди увольнения или пиши по собственному желанию.  Со стороны Иван Иваныча не было особых возмущений или оправданий. «Да, погорячился, нервы не выдержали, с кем не бывает»,-объяснял он. Мне  казалось, он всё понимал и не мог скрывать  своего волнения. Молчаливое смятение с его стороны предвещало перемены. Мне этого было вполне достаточно, чтобы не усугублять положение. Я, насколько мог, старался быть с пожилым человеком деликатнее. По поводу нерадивого студента Виктора Котова ничего не сказал. В такие дела до определённой поры профком не должен вмешиваться. В данном случае  действительно трудно представить такого студента  врачом. Институт дорожил своей маркой, и плохих врачей, как в профессиональном плане, так и в моральном, не выпускал. Потому он и  Первый медвуз в стране. В среднем каждый год из института отчисляются более ста студентов, независимо от того, на каком курсе они учились. На такое же количество сверх плана зачислялось  студентов на первый курс. Такого не может позволить ни один другой медицинский ВУЗ в стране. Поэтому с несостоявшимися врачами расставались легко, без оглядки. В провинциальных вузах нерадивых и неуспевающих студентов тянут до получения диплома, иначе не будет плана по выпускникам. А какие из таких вот выйдут врачи, это вопрос уже не к ним. На последующих занятиях доцента словно подменили. Появилась нарочито излишняя вежливость, нехарактерная для него пунктуальность, да и занятия стали заканчиваться вовремя. Отчего наступили такие перемены, которых нельзя было не заметить, так никто не знал. Догадки были самые разные. Наиболее вероятной, что не обошлось без  «шерше ля фам», то есть его молодой жены, которая, наконец-то, взялась его перевоспитать, хоть и с запозданием. Только мы с Иван Иванычем и знали, в чем дело. На занятиях он нередко посматривал в мою сторону, мол,  всё ли он делает правильно, не нарушает ли чего такого в плане педагогики и Сухомлинского. Я старался в такие моменты отворачиваться в другую сторону, как бы говоря, что «всё путём», не привлекая внимания остальных. Повезло нам, что по этому предмету не было экзамена, а каким было для всех счастьем, когда, наконец, покинули эту кафедру навсегда. Через год Иван Иванович всё же на пенсию окончательно ушел без особых проводов. Перестроить свою работу и выработанный долгой жизнью стереотип, изменить свой крутой характер в таком возрасте, было для него поздно и не под силу. Для него студент был тем сосудом, который нужно было чем-то заполнить, а не факелом,  который нужно было зажечь, поэтому я и напомнил ему про В. Сухомлинского в приватной беседе, который говорил об обратном. В этом была его главная ошибка. Может поэтому он и не стал профессором, имея к тому же скверный неуживчивый характер. Зато парторг кафедры, ассистент Тарасов, быстро занял место доцента. Пространство не терпит пустоты, и свято место пусто не бывает.
 С переходом на третий курс почти все студенты -медики заражаются так называемой «болезнью третьего курса». Во-первых, уже считают себя докторами, тем более что уже с первого курса на всех лекциях профессора обращаются к ним не иначе как «уважаемые доктора» или «уважаемые коллеги». Во-вторых, при знакомстве с клиническими дисциплинами,  они находят в себе такие же симптомы, что описаны в учебниках, в чем иногда даже трудно их разубедить. Это сколько же надо переболеть самыми разными заболеваниями, чтоб завершить обучение и получить диплом врача.  «Посредственные» студенты продолжают считать себя врачами  тем более на шестом курсе, в отличие от тех, которые только на шестом курсе поняли, что они вообще ничего собой не представляют как личности, поскольку ничего не знают и во всём сомневаются, но почему-то в дальнейшем становятся талантливыми докторами и профессорами. Из кого выйдет толк, а у кого бестолочь так и останется, решит сама жизнь. Между тем заслуживает должного внимания сам предмет патофизиологии. Банальная заноза, прочно застрявшая в вашей нежной,  не знавшей до этого мозоли, руке. Что с ней делать? Как отреагирует ваш организм на инородное тело? Одни не придадут этому никакого значения, другие поднимут всю «медицинскую рать» на ноги, третьи  думают примерно так; ничего страшного - прорвёт. Верно, может  прорвать, а может,  и нет. Раз на раз не приходится, всё зависит от иммунитета. Тогда сепсис. А что же происходит вокруг той занозы, какие механизмы и системы организма участвуют в таком прорыве? Это трудно объяснить, не зная основ патофизиологии. Удивительный феномен. Можно приложить к коже человека обыкновенный «пятак» и, при соответствующем внушении, вызвать такой же по форме ожог, как от горячей сковородки. Парадокс. Оказывается, подачей  сигналов обыкновенного звонка можно запросто убить животное, например, крысу или морскую свинку, находящуюся в клетке, в чем мы, студенты, убеждались ни один раз на практических занятиях по этому предмету. Да простит нам Бог за такие мученические экзекуции, но наука требует жертв, и что тут поделать. Возникают десятки вопросов, которые и разрешает эта наука. На кафедре студенты познают суть происходящих изменений на органном и клеточном уровнях при внешних раздражителях и в стеснённых для организма обстоятельствах. А болезнь, как нам известно, и есть жизнь, стеснённая в своих обстоятельствах. Пожалуй, здесь впервые будущий врач начинает шевелить мозгами, ставя перед собой пока труднообъяснимые задачи. Эти и другие вопросы хороший, а в моём представлении думающий, врач будет не раз задавать себе уже в клинике у постели больного. И чем больше возникает «почемучек» у студента, тем вероятнее, что из  такого студента получится неординарный доктор.
 Однажды, проходя цикл патофизиологии в этом корпусе, в своём пальто я обнаружил записку от какой-то девушки с предложением встретиться, так как она  «давно меня знает, и я ей очень нравлюсь». Это следует из её письма, а не мои предположения или моя фантазия. Ответ я должен оставить за бюстом Сеченова, который стоял в углу на лестничной площадке, между первым и вторым этажами. Что я должен ответить девушке, о которой не имею ни малейшего представления? Сделать вид, что никакой записки не получал, с моей стороны было  неприлично. Где же здесь обратная связь, без которой никуда. Она ко мне всей душой, а я...  Из-за уважения к ней, кто бы она ни была, но она проявила ко мне не только особое уважение, но что-то большее, кроме смелости и изобретательности, поэтому я не мог не ответить ей, хоть и не так, как бы ей того хотелось.  В ответном «послании» я выразился в том плане, что, к сожалению, представлений не имею, о ком идёт речь. А свою записку оставил, как она и просила, за бюстом Сеченова. Правда, через несколько дней, перечитывая письмо, в котором она упоминала наши былые отношения на почве «пишущей машинки» ещё на первом курсе, я вдруг вспомнил её. Тогда я хотел предложить Татьяне, так её звали, войти в состав студсовета   и поработать вместе. И только. Но это когда было?! Но я также знал, что у неё позднее был роман с моим хорошим знакомым, блондином с голубыми глазами, Игорем Богиным из комитета комсомола, который позднее стал деканом младших курсов. Скорее всего, она  в нём  разочаровалась, когда узнала, что ему надо было от неё только одно. Да, это была она, неплохая девушка из семьи военнослужащего. Как я раньше её не вспомнил? Но всё равно она была не в моём вкусе, да ещё после «всего того» с Игорем... Может она и потеряла свою честь, но всё же... Больше она меня не беспокоила.
Лучшим лектором во всём институте был, конечно, завкафедрой биологии, академик Фёдор Фёдорович Талызин. Ему было за семьдесят, выше среднего роста, блондин с рыжеватым оттенком, но выглядел  лишь на пятьдесят, а душой и того меньше. Он имел огромный опыт работы научным экспертом в ООН, объездил все пустыни мира, где водятся ползучие змеи всех мастей. Об этих ползучих тварях академик знал буквально всё. Блестящий оратор. Лекции его всегда были живые и эмоциональные. Мало того, профессор был прекрасным художником-анималистом. Он умел одновременно говорить о каком-либо животном и тут же параллельно тексту рисовать мелком на доске это животное  с определённой долей юмора. Тут тебе флора,  фауна, и всё с юмором. Это было интересно, познавательно, весело и забавно. Кроме того, и это естественно, хорошо усваивался сам материал. О его способностях незаурядного лектора знала вся научная общественность Москвы. На лекции академика Ф.Талызина старались попасть многие студенты биофака МГУ и других профильных институтов, проблема была только найти белый халат, чтоб попасть в аудиторию. Я хорошо знал его внука Андрея Талызина. Он учился на нашем потоке, и часто на лекциях мы сидели рядом на галёрке. Андрей ничем не отличался от других, был  очень скромный, тихий и воспитанный студент. Он никогда не бравировал и не заикался, что является внуком известного академика. И вообще это было не принято в нашем институте, потому что у многих даже на нашем потоке родители студентов были известными деятелями в медицине, профессорами. С Андреем  прямо на лекции, а сидели  всегда на галёрке, мы нередко играли в «морской бой».  Лучшим лектором из клиницистов был руководитель института профболезней, завкафедрой, герой соцтруда, академик Е. Тареев. В основном он читал лекции по профпатологии студентам сангигфакультета и «вечерникам». Ни на одной его лекции, к сожалению, я не присутствовал, но наши ассистенты неоднократно уговаривали нас хоть однажды сходить и послушать его, с тем, чтобы потом  рассказывать уже своим детям и студентам, что посчастливилось слушать лекции самого академика Е. Тареева.  Ещё одним нестандартным и интересным лектором был профессор  кафедры нормальной физиологии К. Судаков, он же и парторг кафедры. Самой кафедрой руководил  ученый с мировым именем, академик Пётр Кузьмич Анохин. В институте было немало академиков АМН и только два академика АН СССР,  Борис Васильевич Петровский и Пётр Кузьмич Анохин, тоже герои социалистического труда. Могу похвастаться и сказать, что я заочно немного знал академика П.К. Анохина лично. По вечерам я часто  засиживался в профкоме, принимая студентов и аспирантов по личным вопросам. Однажды посетительницей оказалась студентка второго лечебного факультета, то есть «вечерница», сотрудница кафедры нормальной физиологии. Она передала мне записку от самого академика, в которой он обращался ко мне с личной просьбой  о предоставлении места в общежитии своей сотруднице, работавшей  с подопытными животными кафедры. Похвально, безусловно, когда такой именитый ученый находит время, чтобы решать ещё и такие бытовые вопросы своих сотрудников. Конечно, студентку-вечерницу даже при всём желании я не мог поселить в общежитие, поскольку она прописана в московской области и таким общежитие не представляется, но кому-кому а такому известному ученому как Петру Кузьмичу отказать не мог. Через неделю она получила  столь заветный для неё ордер в общежитие. Не выполнить такую маленькую просьбу такого большого человека было бы большим грехом. Сам академик читал лекции редко, и то по просьбе самой кафедры и парторга Судакова,  как бы для потомков, чтобы студенты лет через двадцать могли рассказать своим коллегам  и ученикам, что они когда-то слушали лекции в «живую», а не в записи на магнитофоне, самого академика П. Анохина. Тот же профессор Константин Судаков каждый раз перед лекцией своего шефа предупреждал нас студентов, что лекции Анохина, скорее, рассчитаны для будущих «сеченовцев», и потому  воспринимаются нелегко. Действительно, понимать и усваивать его лекционный материал было совсем непросто. Поскольку академик часто бывал на симпозиумах за границей и лекции были редкими, все последние лекции его старательно записывались на магнитофон для истории медицины и для будущего музея ученого. Уже тогда в институте думали о музее П.К. Анохина на его кафедре. Для науки он сделал так много, что его по праву можно поставить рядом на одну полку с именами И. Сеченова и И. Павлова.  Петр Кузьмич был Героем социалистического труда, настоящим большим ученым и, подобно академику И. Павлову,  не растрачивал себя на общественной работе, которая для многих карьеристов была трамплином в науку. Кстати говоря, он был  одним из учеников  академика И. Павлова.  Когда он читал нам лекции, ему было уже далеко за семьдесят. Я никогда не видел его улыбающимся, хотя скрытый юмор у него просматривался. Его маскообразное лицо от возраста напоминало человека, переболевшего оспой, подобие того, что было у И. Сталина. Может, действительно в молодости он переболел оспой? Но это только моё личное мнение, основанное лишь на интуиции, а, стало быть, возможно, и ошибочно. Времена-то были, какие! Во время  лекции он редко стоял за кафедрой, за которой когда-то в своё время стоял сам И. Сеченов. Это было бы идеальным вариантом для молодого ассистента, записывающего его лекции на магнитофон. Чаще лектор ходил впереди кафедры ближе к первому ряду сидевших студентов, где  сидели, как правило, иностранцы из Африканского континента с чудными экзотическими прическами, если можно было их назвать таковыми. У нас в стране такую с позволения сказать прическу называли: «я у мамы страшная дурочка». На самом деле, как мне казалось, на голове у них было нечто похожее на ёжика,  только с длинными  иглами. Может академик так близко к ним подходил, чтоб полюбопытствовать, что у них там на голове? Ведь интересы физиологии безграничны как в пространстве, так и во времени, тем более что одной из студенток, сидевших на первом ряду, была супруга  вице-президента  Конго  мадам Гизенга. Микрофон в своём кармане он не замечал, и потому часто рукой задевал шнур, который выскакивал вместе с микрофоном из верхнего карманчика,  передвигающегося академика, и падал на пол. Тут же подбегал растерянный ассистент, молодой человек выше среднего возраста в очках, выполнявший поручение кафедры в непростых условиях, поднимал шнур и вставлял микрофон обратно на первоначальное место, приговаривая в который раз: «Пётр Кузьмич, пожалуйста, для истории, будьте повнимательней». Однако лектор ничего этого не замечал, казалось, и не слышал, продолжал ходить и что-то объяснять по теме, как бы напоминая ассистенту, своим безразличием к происходившему, что каждый должен заниматься своим делом. Знаменем, символом кафедры, была, разработанная Анохиным, саморегулирующая система организма человека, в основе которой заложен принцип обратной афферентации, или обратной связи. Этот принцип обратной связи потом был заложен в основу развития кибернетики и послужил большим толчком в развитии кибернетики как науки. Для простоты объяснения такой саморегулирующей системы сам академик в качестве доходчивой иллюстрации  любил  показывать на примере «голодного» студента. Нет такого человека, который не испытывал чувство голода  и те неприятные ощущения, которые при этом возникают, что, собственно говоря, и приводят к ощущению голода. А кому это может нравиться? Вот и решает эту проблему каждый по-своему, включая свои мозги, то есть ЦНС.  Всю схему реализации такой задачи в графиках можно вместить,  разрисовав на одной школьной доске. Стоит только удивляться, какие сложные корко-подкорковые связи подключаются и взаимодействуют только для подавления чувства голода  у такого студента.
 Посещение лекций в институте было обязательным для всех. Во всех вузах и в нашем институте также за пропуск студентами лекций следовали карательные меры по линии деканата. На этой кафедре поступили  нестандартно. Особенно ничем не рискуя, ни много ни мало разрешили студентам свободное посещение лекций. Никто теперь не устраивал перекличек, понапрасну теряя дорогое время, а старосты  потока  не составляли «черных» списков в деканат. То ли студенты эту идею приняли за шутку и не приняли всерьёз, но случился невероятный феномен обратной связи, просто парадокс. Явка на лекции на эту кафедру стала почти стопроцентной, вместо обычной под восемьдесят. Всему причиной мастерство лектора, молодого профессора К. Судакова, манера излагать сложные вещи в доходчивой для понимания форме, что никак не удавалось академику Анохину. Для солидности в это время он помимо усов завёл ещё профессорскую бородку. Впоследствии, когда академика Анохина не стало, и было это уже не при мне, лаборатория, которой он руководил многие годы, была переименована в институт нормальной физиологии имени академика П.К. Анохина с установлением бюста ученого с мировым именем у здания кафедры, а профессор К. Судаков, естественно, стал заведующим кафедрой и директором этого института. В память о выдающимся ученом- физиологе в Москве появился проспект академика П. К. Анохина. Буду в Москве, обязательно прогуляюсь по этому проспекту. Как-никак, мы с виновником этого проспекта немного знакомы. Бывало и по-другому. На эту кафедру когда-то привели молодого человека сразу после института и сказали, что из  «этого парня вы должны сделать профессора». Лет через пять он был уже доцентом и иногда читал нам лекции. На одной из лекций,  в  конце её, один студент  не выдержал и задал молодому лектору вопрос.
-Как можно объяснить в доходчивой форме, почему наступает зевота?
-Лекция, будем считать, закончена. Это короткий ответ. Всем до свидания, -единственное, что мог ответить лектор на вопрос студента, закругляясь спешно с лекцией, чтоб не последовал ещё более глупый вопрос на засыпку.
 Когда студент задаёт такой вопрос во время лекции, значит, лектор ещё не созрел и аудиторией не контролирует. Это был самый  неприятный для него вопрос, а значит, надо делать выводы. Конечно, можно из кого угодно сделать профессора, как и научить медведя кататься на велосипеде,  но где  взять истинный талант, если его бог не дал. Написать кандидатскую и докторскую диссертацию не стало проблемой в наше время, можно и купить, и переписать, наполовину позаимствовать с других источников. Кто станет выяснять их достоверность. Кому в голову придёт потом разбираться с этим хламом. Так уж получилось, что экзамен по физиологии мне пришлось сдавать именно этому доценту. Я был не в восторге от него, хотя в приёмной комиссии, где я был в качестве члена её, он был всего лишь одним из помощников ответственного секретаря. Вполне возможно, что он меня и не признал во время экзамена. Уж слишком я был молод в качестве члена  приёмной комиссии, а то бы «хор» поставил запросто без  лишних расспросов.
Чтобы закончить с этой удивительной кафедрой, не могу не упомянуть ещё одного оригинала в своём роде, профессора Шидловского, завкафедрой нормальной физиологии в ЦИУВ,  который на кафедре у Анохина совмещал на полставки и читал лекции для студентов сангигфакультета, а экзамены принимал и у нас. В дни экзамена он покупал  самые вкусные и дорогие конфеты «Мишка на севере», которые только были в Москве, и держал их в своём ящичке стола экзаменатора. Если студент правильно отвечал, выражая при этом своё мнение и смелость мысли, знание предмета, профессор  доставал  из стола конфету, угощал счастливого студента, а в зачетке непременно делал запись; «отлично с отличием». Такой чести удостоился мой постоянный  оппонент Боря Альперович, будущий теоретик и светило в  фармакологии.
В ректорате на втором этаже в конференц-зале обычно проходили заседания БУС, Большого Ученого Совета, расширенные заседания парткома, иногда профкома и комитета ВЛКСМ. Заседания  БУС обычно проводил ректор института, профессор М. Кузин, или проректор по науке, профессор Н. Преображенский. На Совет съезжался весь цвет нашей медицинской науки, академики Ф. Талызин, П. Анохин, В. Василенко, Е. Тареев, профессора Персианинов, В. Смоленский, А. Струков, В. Стручков,  В. Михеев, Г. Юмашев и многие другие известные профессора. В ректорате по роду службы  частенько бывал и я. Там, в полуподвальном помещении, с некоторых пор работала отличная столовая. Как-то после заседания Ученого совета,  все  ученые мужи  спускались вниз со второго этажа на выход из ректората. Смотрю, мимо меня  идет профессор Н. Преображенский, и как всегда не один и в хорошем настроении. С юмором у него всё всегда было в порядке, и даже сверх того. Я случайно оказался свидетелем такого разговора. Держа за левый локоток другого профессора с бородкой, проходивший в двух метрах от меня, профессор Преображенский,  тихо почти на ухо говорит ему: «Говорят, коллега, вы лекции студентам читаете  вполголоса, почти шёпотом. Это действительно так?». На что профессор Шидловский, отличавшийся от других профессоров не только аккуратной профессорской бородкой, но и тонким чувством  юмора,  не задумываясь, и не боясь упрёков начальства, изрёк; «Это потому, уважаемый проректор, что у вас я совмещаю на полставки». Кстати сказать, профессор Н. Преображенский всего несколько лет как сменил на этом посту другого проректора, доцента Белоусова, который отличался большими организаторскими способностями. До 1-го «меда» он даже работал министром здравоохранения то ли в Карелии, то ли в Удмуртии. В период моих первых курсов учебы в институте, министр  Петровский, зная большие организаторские способности и заслуги проректора Белоусова, назначил его ректором московского стоматологического института. Не вечно же ему ходить в «замах» при его-то организаторских способностях и большом энтузиазме, и неуёмной энергией. Что такое стоматологический или третий медицинский  институт я чуть-чуть знаю не понаслышке. В своё время, перед тем как сдать свои документы в первый медицинский, я заглянул, так, на всякий случай, для собственного успокоения, во второй и в стоматологический институты.  Нищета в стоматологическом меня просто поразила и убедила, что я должен поступать только в  Первый «мед» имени Сеченова, что я и сделал. Видимо, доцент Белоусов и был назначен ректором этого института, чтобы всё изменить в лучшую сторону, навести порядок и поднять марку стоматологического института.  Именно с приходом в институт  нового ректора с боевой закалкой, полученной в первом медицинском институте, вскоре в стоматологическом институте открывается небольшой лечебный факультет, а сам институт стал называться медицинским-стоматологическим, и в связи с этим получил совсем другой статус. Я представляю, скольких способных профессоров он переманил к себе на совместительство из первого «меда». В бюджете института появились  совсем другие деньги и возможности. Вот что значит, когда человек оказался на своём  месте. За короткое время позеленевшее «болото» он превратил в чистое озеро. Новый ректор, профессор Белоусов,  хотел, чтобы у него  было некое подобие того, что было в Первом медицинском, где остались его молодая душа и горячее сердце на всю оставшуюся жизнь. Вспоминаю, как пришел ко мне в профком  его проректор по АХЧ  по обмену опытом в студенческих общежитиях. Его, конечно, откомандировал ректор Белоусов. Проректора по АХЧ, уже пожилого человека, видать, из бывших военнослужащих, поразили наши масштабы, меня же удивила его абсолютная некомпетентность и неосведомлённость в подобных вопросах. Похоже, этот проректор из числа отставников, который, несмотря на мои пояснения, так и не понял разницы, чем кафедры отличаются от факультетов. Ну что ж,  с чего-то надо же начинать. Москва тоже не сразу строилась. После стоматологического института я тогда, прежде чем сдать свои документы окончательно в первый медицинский, решил заглянуть во второй медицинский им. Н. Пирогова в переулке Хользунова неподалёку от метро «Фрунзенская». Там в одном дворе находился и педагогический институт имени Н. Крупской. Говорили тогда тамошние студенты, что всего несколько лет назад, в канализации этого главного здания института нашли тело девушки, грамотно разделанное на мелкие части, что явно не обошлось без  соседей студентов-медиков. Вот был шум на всю Москву! Ответственным секретарём приёмной комиссии второго «меда» был мой тёзка  по имени и  отчеству доцент Панцырев. Я был бы для него обычным возможным абитуриентом, если б не показал ему свои чертежи модернизированных  ножниц для снятия швов в хирургической практике, а также других хирургических инструментов. Поскольку он был хирургом, его это заинтересовало, и со всеми моими бумагами и документами он повёл меня  в кабинет ректора института, профессору Сироткиной М. Г. Та не сразу меня приняла, когда ответственный секретарь ввёл её в курс дела, и я минут десять ожидал в приёмной рядом с секретаршей. У ректора  был перерыв, а секретарша в этот момент занесла в её кабинет сваренные только что при мне сосиски с зелёным горошком на блюдце и стакан кофе в узорчатом серебряном подстаканнике. После перерыва меня пригласили в кабинет ректора. Она попросила объяснить в чем суть моих рационализаторских предложений, и мы распрощались. Ничего утешительного я от неё так и  не услышал в плане каких-то поблажек, и только была не против принять у меня документы в свой институт. Как будто это я не мог сделать без моих рацпредложений и без неё. А ведь могла заинтересоваться молодыми талантами, и взять под своё крыло, предоставив какой-то карт-бланш при поступлении. После этого я уже окончательно принял решение ехать на Моховую. Но самое интересное заключалось в том, что через несколько лет профессор М. Сироткина стала заместителем министра здравоохранения СССР, и многое успела сделать для своего института по укреплению его базы и строительства новых корпусов. А года через два-три по иронии судьбы была назначена директором ВНИИ медицинской аппаратуры и хирургического инструментария. Эта должность, по-видимому, была тем запасным аэродромом или местом ссылки, когда хотели избавиться от ответственного сотрудника  министерства. Слишком много она себе позволила и «пустила» большие средства на когда-то свой институт. В советское время да и после существовала практика, когда, чтобы избавиться от какого-нибудь неугодного члена Политбюро, его для начала назначали министром сельского хозяйства, в расчете на то, что порядка он там всё равно не наведёт, а как не справившегося со своими обязанностями министра, освободиться от него затем окончательно, отправив, куда-нибудь подальше от Москвы. Так было с членом Политбюро Д.Полянским и другими. Вот ирония судьбы.
Свою знакомую по Звенигорду студентку из МГУ  я не забыл. И через месяц позвонил ей, чтобы  поздравить с днём рождения, пожелать счастья в личной жизни, поинтересоваться её здоровьем и этим ограничиться. Мне не очень хотелось ехать так далеко к ней отмечать день рождения, к тому же с «пустыми» руками туда не явишься. А жила она, как ни странно, на улице Медицинских работников. Может поэтому она ко мне была так неравнодушна на турбазе? А добираться к ней было действительно непросто: и метро, и автобусом.  Я вообще не привык к такому роду мероприятиям, так как всегда испытывал материальные затруднения, да тут ещё проблема с подарком. С «пустыми» руками не пойдёшь же. Да и кому я там нужен непьющий и такой скучный. На приличный подарок денег нет, выпивать не люблю, а если ещё шумная компания попадётся, то вообще лучше не ходи. И вообще я человек скучноватый в таких ситуациях. Для того чтобы выбрать хороший пусть и недорогой подарок, нужно хорошо знать, кому подарок предназначается. Подарить какую-то безделушку, признак плохого воспитания, а она девушка воспитанная,  изысканная, малость избалованная и с повышенными запросами. Вот и «кроссворд» с этим подарком при моих-то возможностях. Но Татьяна и слушать ничего не хотела, «приезжай, буду ждать, иначе обижусь». Ну что мне с ней делать? Пришлось ехать в метро, затем автобусом  на улицу Медиков. Надо же какая улица. Вот если б это была улица Строителей или Сталеваров, скорее всего, и не поехал. Это совсем далековато. А что в Москве близко? Конечно, ехать к любимой это не расстояние, но здесь совсем другая история. Визит вежливости, не более. По пути в метро нигде не увидел, чтоб продавали цветы, а ехать на известные цветочные места, уже не было времени. В Москве другие масштабы, чем в приморском  Жданове. Пришлось в подземке в киоске взять какие-то духи, в которых совсем не разбирался. Моя немецкая пунктуальность, усвоенная ещё в армии, всегда мне обходилась во вред, проверено неоднократно.  Так и здесь явился к имениннице первым и точно в срок. Татьяна представила меня своим родителям как своего спасителя. По их весёлым  и довольным лицам я понимал, что  они рады меня видеть. Конечно,  ту историю в лесу в Звенигороде дочь им, наверняка, рассказывала  много раз, и родители знали её во всех подробностях. Встретили меня дружелюбно  и с чувством благодарности за спасение своей красавицы дочери. Тут нагрянула группа  её однокурсников и друзей. Ситуация резко изменилась. За столом я сидел напротив Татьяны. Компания оказалась шумной, болтливой, нарочито вальяжной и несколько развязанной в своём поведении, не стеснялась в крепких выражениях, не обращая на меня незнакомого никакого внимания, и не контролировала свою алкоголизацию. В общем, полная противоположность мне. Довольно скоро я почувствовал себя не в своей «тарелке», совсем посторонним среди других. В общем, как и предполагал накануне. Говорили о чем-то своём далёком от меня,  и я не мог или не хотел войти в их тему, а своей так и не предложил, наперёд зная, что не вызовет никакого живого интереса.  Ну кому интересно слушать про «болячки» и больных за праздничным столом. Мне даже стало скучновато. Вот если б она взяла с первых минут надо мной шефство на правах хозяйки  и именинницы и села за столом рядом со мной, как тогда на турбазе, я бы вёл себя по-другому и не скучал. Да меня ещё  её родители смущали, может ждали самого важного момента в семейной жизни за последние несколько лет и наконец узнать кто же из всей этой весёлой компании достоин руки их дочери, о чем не трудно было догадываться по поведению самой Татьяны. Я и сам ничего не понимал, потому что она сидела далеко напротив, и я её совсем не чувствовал. Если б вечеринка продолжалась без наблюдательных, любопытных и бдительных родителей, то быть может всё пошло гораздо веселее и раскованней, и возможно к чему-то положительному привело к концу вечеринки. В общем, под каким-то надуманным предлогом я уехал раньше всех как и в Звенигороде тогда досрочно. Я думаю на это обратила внимание и Татьяна. Как тогда так и сейчас  в силу своего провинциального воспитания ненароком кого бы то ни было обманывать и вводить в заблуждение, в чем бы это ни проявлялось, и прежде всего в вопросах морали и верности, хоть и тайно, но я любил свою Наташку, потому что верил ей. А кроме того, воспитанный и интеллигентный человек в отличие от других всегда вовремя уходит из гостей, не дожидаясь пока хозяева только подумают, как потактичней и интеллигентней намекнуть ему об этом. Можно считать, что я покинул всех именно  в такой момент, тем более что мне ещё долго добираться  в свою общагу.
Наталию долго не видел, а застать  по телефону  было трудно, и чаще приходилось разговаривать с её подругой Леной. Однажды в субботу, надеясь застать и поговорить с Наташей, позвонил во второй половине дня Лене.
-Алло, слушаю, -отвечает она.
-Привет, Лена. Это Слава Доронин.
  Я сразу понял, что мне не повезло, так как  снова позвонил напрасно, услышав голос Лены а не Наталии. С некоторых пор я стал различать их голоса.
-Здравствуйте, Вячеслав, - тихо, без былого энтузиазма,  поздоровалась она.
Это было так не похоже на неё. Я даже подумал туда ли попал.
-Наташа давно не заходила? - спросил я.
-У Наташи умерла мама,- сообщила она вполголоса.
-Как?... Когда?...- не сдержался я.
У меня  словно внутри всё оборвалось. Она вдруг стала для меня  самым близким и родным человеком на этом Свете. Её горе я воспринял как своё. Будто не у неё, а у меня случилось дома несчастье. Она ведь так любила свою маму.
-Где ?... Отчего?...-спрашивал я,


как будто я мог в этот же момент чем-то помочь ей самой и ещё больше её матери, с которой не был даже знаком.
-Три дня назад в больнице.
  Мне хотелось сейчас же в эту минуту ни секундой больше найти её и быть рядом. И почему  она мне ничего  не сообщила? Хотя каким образом? Мы же в разных общежитиях и далеко друг от друга, в разных концах  Москвы. Конечно, если бы считала нужным, нашла возможность сообщить. А может она обиделась на меня, только за что?
-Лена, давай поедем к ней, - предложил я.- Ей, наверно, сейчас очень плохо. Нужно поддержать её морально,  вы же подруги.
- Конечно, давайте,- согласилась она.- А где встретимся?
-Через час в метро на пересадке «Библиотека им. Ленина». Всё, пока. До встречи.
-До свидания, -тихо и грустно  сказала она и положила трубку.
В метро на станции «Библиотека» мы с ней встретились, присели на скамейку, чтобы обмозговать наши действия. Пару минут  поговорили, но дальше  ехать к подруге  Лена  почему-то передумала. Никакие мои уговоры не убедили  её в обратном. Вот и знай эту женскую логику. Дальше до «Первомайской» поехал я один. Наташа была удивлена моему внезапному появлению и, кажется, рада. Я выразил своё искреннее соболезнование, спросил, что могу для неё сделать или чем-либо помочь. Сообщил, что обо всём узнал полтора часа назад от Лены, которую тоже уговаривал приехать, но не получилось. Я так был уверен, что настоящие подружки в такие дни должны быть вместе, поддержать морально друг друга. Друзья познаются в беде, а не за праздничным столом. Но лучше бы я о Лене  не напоминал. Настроение у неё было подавлено и без того, но она держалась. Я уже не понимал, хорошо ли то, что приехал и нахожусь здесь рядом с ней. И не очень хорошо представлял, правильно ли себя веду в такой ситуации, ведь у меня ещё никто не умирал из родных мне людей. А Наталия в этот момент была для меня родным человеком. Жаль, что не смог быть в этот вечер с ней подольше. А может ей этого совсем не хотелось и она предпочитала  оставаться одна? Если б она  сказала  мне или только бы намекнула, ничего не сказав, мол, побудь со мной ещё часок- другой, а лучше бы до утра, я бы воспринял это как признание в любви и ответил бы тем же. Я бы, конечно, оставил все свои дела и остался. Родные люди в тяжелые и скорбные времена должны быть вместе. Но Наталия проживала в комнате не одна, с подругой, и долго находиться  у них я не мог. Но я также понимал, что моё внезапное появление в общежитии не могло остаться незамеченным. У проходной вахтёр сидит не зря. Так всё и вышло. Вот где моё общественное положение и статус мне во вред. Здесь же отыскал меня местный председатель студсовета  Владимир Джабаров.
-Что-то вы у нас стали редко появляться, -говорит он при встрече, протягивая руку для приветствия на правах хозяина этого общежития.
-Ничего. У  вас  здесь мой представитель, так что в курсе ваших дел.
-Думаю, что не совсем, -говорит он, пытаясь ввести меня в тему.
-В смысле?
- В том смысле, что у нас сейчас будет заседание студсовета.
-В самом деле не в курсе, -признался я.- Но это ничего не меняет. Нет- нет, Володя. Как-нибудь без меня. В другой раз. Я здесь случайно и совсем по- другому поводу. Можно сказать,  по личному, -попытался отмахнуться от назойливого и непонятливого председателя.
-Вячеслав, мы все хором просим, чтобы вы поприсутствовали  на студсовете. Важный разговор намечается, без профкома никак нельзя.
-Если нельзя, то почему узнаю только сейчас. Ну, хорошо, уговорил. Сейчас  подойду, вы начинайте пока без меня.
-Лады. Мы начинаем.
  Только я отвязался от председателя, как меня тут же нашел ночной комендант, бывший председатель студкома  Анатолий Бабкин, тоже давно с ним не виделись, считай, с последнего заседания студсовета. Он пригласил к себе в комнату на блины.
-Хороший гость- редкий гость, а редкий гость- хороший гость,- сказал он, когда  мы присаживались за стол. -А начальству мы всегда рады. И это не подхалимство, Вячеслав Михайлович. Поверьте,  просто мы хорошо знакомы. Я ведь принял эстафету предстудкома от вас, если помните.
-Помню. Вижу, вы тут хорошо устроились,- заметил я, обводя взглядом его апартаменты, имея ввиду и председателя студсовета.
-Живём, как можем. Не жалуемся.
-С чего бы вам жаловаться, -подытожил я.
Бывший студкомовец Анатолий, а ныне ночной комендант живёт один в однокомнатной с апартаментами. Похоже, так все «студкомовцы» устроились. Вот только этого мне не хватало разводить здесь барчуков с привилегиями, хотя блины оказались аппетитными, видимо, приготовлены по-деревенски. Скорее всего, блины понравились потому, что я был по-студенчески голоден. Хотя на фоне всего увиденного из головы не выходило одно. У меня заявлений на получение места в общежитии полно, не знаю, что с ними делать. Кто-то из студентов на вокзале живёт, а тут... Для меня это было большой неприятной новостью. Придётся их потеснить и подселить по одному студенту, не обеднеют. Видать, малость не досмотрел, распустил. Мои представители на местах тоже  хороши, раз я ничего не знаю. Интересно, как они устроились? От него узнал, в каком конфликте они находятся с председателем студсовета Володей Джабаровым. Теперь понятно, почему каждый из них спешить опередить друг друга и понравиться мне,  наговорив  кучу неприятностей  друг на друга. Знакомая история. Очевидно, это и станет предметом обсуждения на студсовете. Теперь присутствовать на заседании студкома я просто обязан. Заседание продолжалось часа два. Настроение у меня было неважным в связи с горем у  Наташи, и крайних решений принимать не стал сгоряча, так что досталось и тому, и другому поровну. Дал им срок две недели на улаживание возникших недоразумений, иначе кого-то придётся освободить от занимаемой должности. С тем и уехал обратно на Пироговку. Зайти к Наталии незамеченным было невозможно, да и поздновато, и вряд ли меня она ждала, хотя так хотелось в этот поздний вечер и трудный для неё час побыть вместе до утра и разделить с ней личное горе. Мне не хотелось, чтобы все узнали к кому я приезжал. Это могло поставить её в неловкое положение. А я ведь её любил по-настоящему.
Один раз в году в «пятёрке» на Пироговке  в честь Дня Независимости того или иного государства Африки ректор института профессор М. Кузин устраивал для иностранных студентов  так называемый ректорский приём. Что это такое и как  всё происходит? В читальном зале  на пятом этаже столы сдвигались по всему  большому залу в виде буквы «П», стулья выносились куда-нибудь  подальше. На  столах бутылки с вином, бокалы и фужеры, легкая закуска. В двух словах, устраивался фуршет для иностранцев, как обычно это проводится  в посольствах иностранных государств. Приглашались все иностранные студенты африканского континента, проживающие в наших общежитиях. К собравшимся студентам и зарубежным гостям  обращался ректор института профессор М. Кузин  с поздравлениями  по случаю национального праздника  дня Независимости республики Чад с поднятием бокала шампанского. Затем слово предоставлялось Чрезвычайному и Полномочному послу африканского государства, чей день Независимости отмечался.  Речи вперемешку с бокалами вина продолжались обычно часа полтора. Я на таком фуршете впервые. После официальной части вход для всех студентов был свободный. Начинались долгожданные танцы. Сюда, как пчелы на мёд,  съезжались  африканские студенты со всей  Москвы, но преимущественно из Университета  Дружбы народов имени П. Лумумбы. Кого только здесь не увидишь? В каких нарядах только не появлялись эти африканцы? Впечатление  такое, что я попал на Бразильский карнавал. Среди них встречались принцы и вожди племён, которых отличает наличие рисованных полос и разрез кожи на лбу и что-то вроде кнута в руке- непременный атрибут власти. Как всегда на подобных мероприятиях играл инструментальный ансамбль Даговича, моё, можно сказать, детище. Между танцами на сцене исполнялись отдельные концертные номера из своих же студентов. Вечер превращался  в своеобразный международный фестиваль народов Африки, Латинской Америки и народов СССР. Организация таких приёмов не обходилась без профкома, и поэтому мне приходилось не только присутствовать для порядка, но и принимать самое активное участие  в его организации. Проводить весело досуг всегда лучше трудовых будней. На танцы в такие вечера слетались студенты, как пчелы на мёд. Жаль, что такое бывало только раз в году.
В моей группе произошли серьёзные изменения. Одна из самых симпатичных девчонок Ира, ужасно боявшаяся трупов, но не побоявшаяся так рано выйти замуж за жениха из параллельного  потока, как будто никого достойного не нашла на нашем потоке или даже в группе, ушла в декретный отпуск, навсегда попрощавшись с нами. Другой, отличавшийся высоким ростом, но петушиными мозгами и сомнительным воспитанием, как и завещал доцент Иван Иванович, благополучно остался на повторный курс, ещё один студент отчислен из института, так как по пьянке совершил хулиганское правонарушение по месту проживания на бытовой почве. Какой из такого студента выйдет врач? Группу малость перетряхнули, хотя ядро группы осталось прежним. Это, конечно, Морозов с Даниеловым, Карагулян со старостой Афанасьевой Лидой. Меня перевели в другую в 29-ю группу, где учились почти одни отличники. И правильно сделали. Если в той группе меня расхолаживало в учебе, то в новой -наоборот, я старался не отставать от остальных. Положение обязывало, и атмосфера была уже совершенно другая. Конечно, за бывшими школьными медалистами мне не угнаться, они и здесь получали повышенную, а то и именную стипендию.  А. Гамалея, С. Дземешкевич и одна из неразлучных подружек- Татьяна, профессорская дочь, наверняка, будущие профессора. В этой группе, где уже давно сформировался свой костяк со своими интересами, я чувствовал себя не столько чужим, но явно некомфортно. В бывшей группе я всё-таки чувствовал себя своим, а потому связей с ней не терял. Не прекращались наши дебаты с Борей Альперовичем, мы же каждый раз встречались на лекциях.
 На факультете впервые проводился день донора. Никто из нас раньше не сдавал  свою драгоценную кровь. Для этого нужно было всем студентам приехать в общежитие на 11-ю Парковую. Там под это мероприятие освободили половину первого этажа. Там же находилась студенческая столовая, готовая накормить всех сдавших кровь. Приехать-то мы приехали почти в полном составе, а сдавать кровь не торопились, боязно. Всякое бывает в процессе и после переливания; кто крови боится до обмороков, кто возможных осложнений после донорства. Народ-то грамотный в таких делах и мнительный донельзя, недаром, что большинство вчерашних школьников.  Мне как самому старшему  и к тому же  общественнику-пропагандисту пришлось молодёжи показать пример безвозмездного донорства и первым совершить подвиг схожий  с подвигом Александра Матросова. За мной со словами «двум смертям не бывать, одной не миновать, чему бывать, того не миновать» рискнули все остальные вслед за Морозовым и Карагуляном. После сытного и вкусного обеда доноры разъехались по домам. В последующую неделю я немного простыл. После сдачи крови у некоторых это бывает, так как организм после такой процедуры существенно ослабляется на фоне хронического пониженного  иммунитета, к тому же студент, проживающий в общаге, чаще наполовину голоден, чем наполовину сыт.
 Впереди приближался особый день для советского студенчества. К нему готовились на самом высоком уровне и задолго. И наконец такой важный день наступил. В Москве в Кремлёвском Дворце Съездов проходил первый всесоюзный слёт студентов и советской молодёжи. В Президиуме съезда товарищи Л. Брежнев, Н. Подгорный, А. Суслов, министры, в полном составе ЦК комсомола, президиум ВЦСПС. В работе форума принимали участие студенты многих ВУЗОВ страны, лучшие из лучших. Выступить с речью на слёте было поручено и старосте нашей группы Леночке, так как по совместительству она ещё являлась дочерью  посла Советского Союза. Кому как ни ей речи толкать. Почему именно старосте нашей группы выпала такая честь? Дело в том, что накануне слёта ЦК ВЛКСМ, ВЦСПС и союзным студенческим Советом были проведены различные смотр- конкурсы, в том числе на лучшую студенческую группу  среди вузов страны. По всем показателям наша 29-я группа  1-го Московского мединститута им. Сеченова была признана лучшей не только среди вузов Москвы, но и по стране. Учиться в такой знаменитой группе большая честь не только для меня. Мне вдвойне приятно, что к этому имею некоторое самое прямое отношение, так как при вынесении такого архиважного вердикта, помимо других важных показателей, учитывались и донорство, и участие группы в общественно-полезном труде, в том числе и ССО, то есть общественная работа на пользу общества. Правда, там, в Ц.К. комсомола, к большому сожалению, это первенство не было подкреплено материальным вознаграждением. Не думаю, что ВЦСПС и ЦК комсомола серьёзно понесли бы большие затраты, поощрив  нашу группу коллективной путёвкой в какой-нибудь Подмосковный дом отдыха или выделением дополнительной разовой стипендии каждому, а то и недельной поездкой всей группой  в ту же Болгарию, что было модным в те времена. Это было бы здорово и запомнилось бы нами на всю жизнь. А какой был бы стимул для других групп и вузов? Но об этом почему-то не успели подумать  наверху. Похоже, зарапортовались перед начальством, а  о нуждах студентов, о том как поощрить лучших из лучших напрочь позабыли. Плохо, когда моральный стимул не подкрепляется материально, особенно в студенческой среде. На одном голом энтузиазме, увы, ни то что коммунизма, социализма не построишь. Совсем скоро ту же Лену мы использовали в другом дипломатическом случае по прямому назначению. Институту было поручено встретить  на Ярославском вокзале большую группу  абитуриентов из Вьетнама. Их было больше сотни. Все  они были в одинаковой одежде без различий пола с рюкзаками за спинами, и выглядели такими забитыми и жалкими. На перроне они опустили свои рюкзаки на асфальт, и присели  на корточки рядом с ними в ожидании последующей команды. Выглядели вьетнамцы ещё совсем детьми, а в положении сидя, они смотрелись вровень с рюкзаками. Такие они маленького роста в жизни, хотя в землянках, где им часто приходилось жить, наверно было удобно. Они всё делали по команде, так их муштровали у себя на родине. У нас сложилось  впечатление, что всего несколько дней как их вывели из своих землянок,  и немного приодев, и приведя в божеский вид, доставили в Москву. Они не очень-то понимали, зачем их отправили так далеко за границу. Но они фанаты. Если товарищ Хо Ши Мин приказал, значит, так надо. Как выяснилось позднее, в гостиницах, куда их поселили на первое время в Москве, перед тем как распределить и развезти их по областным центрам, они даже не понимали предназначение унитазов в туалете, и обходились без них, как привыкли у себя, находя место где-нибудь в углу туалетной комнаты, и считая, что так и надо. Одним  словом, дикари. Вот из таких дикарей их Президент Хо Ши Мин за счет СССР хотел сделать врачей, учителей и инженеров. На учебу их прислали вместо службы в армии, как бы добровольно- принудительно. Вроде как у нас, только наоборот. Тут же на перроне установили перед ними трибуну. Выступали с приветствиями назначенные ораторы от власти района и общественности. Приветствовала  их от имени советских студентов и наша Леночка Матвеева. Как обычно в таких случаях активно работало телевидение и куча журналистов. Лена Матвеева и подружка Таня, казалось, дружили ещё с садика. Татьяна любила удивлять окружавших и в том числе ассистентов своей эрудицией. Любимое её выражение: «лопедарно выражаясь» вызывало у ассистентов удивление и недопонимание. Несмотря на то, что обе учились на «отлично», в повседневной жизни они были несерьёзными хохотушками. Я затрудняюсь пересчитать на пальцах те дни, когда на первую пару они приходили бы вовремя. Каждый раз подружки опаздывали на минут двадцать, и тут же объясняли ассистенту причину своего опоздания. В одном случае они объясняли тем, что хоронили маршала артиллерии Воронова и в связи с этим перекрыли всю улицу Горького с Моховой. В другой раз хоронили самого С. Будённого, а то и президента АН  М. Келдыша, и тоже нельзя было прорваться через милицейские кордоны, то  квартиру затопили соседи, а то авария в метро. Там часто что-то случается, попробуй не поверить. Подобные объяснения продолжались до госэкзаменов. Тогда только подруги признались и объяснили своё поведение тем, что являются большими лентяйками и любительницами побольше поспать. Все удивлялись, почему их с детства не назвали Сонями?
С третьего курса из 57 больницы я ушел. Стало невыгодно ездить с Пироговки на Сиреневый бульвар в Измайлово, каждый раз теряя почти три часа. Оформился работать сторожем по ночам у себя в профкоме, охраняя небольшое помещение общественных организаций института на «аллее жизни». Какой студент не мечтал так поработать, особенно, если ему всё равно где переночевать, тем более что работа через дорогу от общежития. Лучше  и не придумать.  Мы использовали такую «блатную» возможность для некоторых ответственных членов профкома в качестве не только поощрительной меры, но и как возможность немного поправить своё материальное положение, не растрачивая себя на проезды, подрабатывая где-то в других местах. Почему бы и нет, если всё это в наших руках. У меня больше появилось времени заниматься общественными делами. В последние две недели в «пятёрке» на пятом этаже в читальном зале, который служил и красным уголком, проходили репетиции самодеятельности. Один солист старшекурсник каждый вечер орал одну и ту же песню М. Магомаева «О море, море». Пел он так громко, что было слышно на всех нижних этажах. Меня даже немного раздражало, и не только меня одного.   Представляю как раздражало тех, у кого с музыкальным слухом  не очень-то. Я с третьего этажа поднялся в зал, поинтересовался,  что за шум. А там, оказывается, наша театральная   фифочка Маргарита Павловна из культкомиссии профкома, женщина бальзаковского возраста, работала  с солистом. Мы её специально держим в профкоме, так как она вхожа во все служебные входы и выходы московских театров. Ещё та «проныра» от искусства. Она объяснила мне, что они готовятся к московскому фестивалю студенческой песни, который состоится через три недели. Я, в прошлом имевший прямое отношение к музыке и считавшим себя в какой-то мере музыкантом, намекнул ей, что для студенческого фестиваля эта песня не очень подходит, и горлом там не возьмёшь, намекнув ей, не пора ли сменить репертуар, к тому же время ещё позволяло. Но  за подготовку к фестивалю отвечала  культкомиссия, и я не стал вмешиваться, пусть остаётся на их совести и на уровне их профессиональности. В конце концов, каждый должен заниматься своим любимым делом и тем, что ему поручено. Громкие репетиции продолжались, хотя чуть поубавились со звуком. Наступил долгожданный день фестиваля, который проходил на малой арене  Лужников. С билетами «напряг», полный аншлаг, как на матч мирового первенства по футболу. Билеты спрашивали за полкилометра от стадиона. По дороге к малой арене то и дело подходили с одним вопросом; «нет ли лишнего билета?». Казалось, собралась вся молодёжь столицы. Председателем  жюри была уже довольно известная в то время киноактриса Наталия Фатеева. В жизни она никогда не пела, если только у себя на кухне, а потому считала себя большим специалистом по части вокала. А в жюри вошла, очевидно, потому, что в одном фильме она пела по роли  и мысленно представляла себя талантливой эстрадной певицей. На самом деле пела за экраном Лариса Мондрус песню со словами: «Подставляйте ладони, я насыплю вам Солнца, поделюсь своим счастьем...», и, конечно, «Проснись и пой».... Здесь на фестивале царила такая творческая атмосфера, что самому хотелось петь. В Лужниках  знакомились, и завязывалась дружба между студентами  разных вузов. На фестивале  впервые услышали о каком-то А. Морозове,  как о молодом начинающем композиторе, авторе песен. Наш солист, несмотря на свой звонкий голос и вокал, который ему самому очень нравился, провалился, как и другие «громкоговорящие», которые не уловили момент времени. На фестивале воспринимались больше бардовские песни под гитару и инструментальные ансамбли. В общем и целом Первый Московский фестиваль студенческой песни прошел с большим успехом. Появились новые песни, выявились новые таланты, в том числе молодые композиторы и поэты-песенники.
На летние каникулы  после третьего курса я поехал на свою малую Родину в приморский город Жданов. Так хотелось вырваться из суматошной и загазованной Москвы куда подальше, глотнуть свежего воздуха и почувствовать себя свободным,  вольным человеком, да ещё поближе к морю. Я почувствовал, что стал отвыкать от пропахшего рыбой морского воздуха, привыкшему  ещё с детства, и морского прибоя. Дома всё также, ничего не изменилось, как будто никуда и не уезжал. Такое впечатление, что жизнь в провинции застыла и никаких подвижек. Провинция и есть провинция. Когда дойдёт к ней современная цивилизация, одному Богу известно? Всё же хорошо, что я во время выехал в столицу и понял, что есть другая более интересная жизнь.   Первый день, а точнее вечер, я посвятил морю. Я и раньше приходил к морю один и часами, сидя у пирса, вглядывался вдаль, как будто ждал ответ на самый главный в этой жизни вопрос. Вот и сейчас пришел сразу сюда по привычке успокоить себя и подзарядиться, послушать, что скажет морская тишина. Время-то идёт и мы меняемся, а море не меняется, всё такое же большое ласковое, убаюкивающие и мудрое. И ничего удивительного, оно же живое и ему тоже хочется поговорить с друзьями. Кроме моря,  меня больше тянуло ещё к друзьям детства. Может ради них я приехал. У нас не было привычки переписываться, все очень заняты, но частенько вспоминаем наше далёкое детство, прошедшее в одном дворе. В первую очередь проведал Игоря и Юрку. У Игоря полно забот; дети, семья, работа. Так что ему с супругой, в общем-то, не до меня. Юрка тоже приехал на каникулы. Он на два курса старше меня. Его же в армию не взяли по состоянию здоровья.  Учится он в медицинском институте то ли в Калинине, то ли в Калининграде. Вечно путаю эти города, может это одно и то же? Пока я служил в армии под Калининградом, он поступил в институт. Как говорится, каждому своё. Оказывается, для того чтобы поступить в институт наверняка, он сначала поступил на санитарно-гигиенический факультет, где даже в столице на такой факультет конкурс не более двух на место, а после третьего курса перевёлся на лечебный. Уж не знаю как это ему удалось. Хоть и в шахматы он особо не играл, но «ход конём» всё же сделал. У нас такой фокус перехода с одного факультета на другой не прошел бы. Вот уж эта провинция, она во всём самовольничает и нарушает установленные порядки, а потом удивляемся, откуда появляются такие «посредственные» а то и бездарные специалисты. Я, конечно, не имею ввиду моего друга, он сообразительный и с родословными генами по этой части. Особенно это касается медицины, поскольку брак в этой области наиболее опасен.  Так как  бездельничать я в общем-то не привык, да и подработать не помешало бы в моём положении, устроился по старой памяти на «скорую помощь». Условия  на «скорой» в провинции, конечно, не сравнить с «московскими», но меня больше удивило, а сотрудники к этому привыкли, что за всю смену они не имеют возможности поесть горячей пищи, работают, практически, без перерыва. У себя в профкоме, как председателю жилищно-бытовой комиссии, мне приходилось очень часто на страницах нашей многотиражки отражать жизнь и быт студентов, проживающих в общежитиях. По привычке мне пришло в голову заняться этой проблемой питания в этом небольшом и непростом коллективе. Всё же проявление заботы о людях -дело профсоюзов. С этой важной идеей я обратился в редакцию местной газеты, где меня внимательно выслушали и поддержали, а узнав, что я студент-медик из Москвы да родом из местных, тут же предложили, не теряя времени, написать что-нибудь о местной медицине, так как приближался день медицинского работника, а у них на эту тему ничего не подворачивалось. А кто лучше может об этом написать, если не медик, да еще будущий доктор. Я обещал подумать, но шеф был уверен, если бывалый журналист  сказал «подумать», значит, «написать», и его не подведу. У них в этом плане глаз-ватерпас, намётан. На другой день нанёс визит в медучилище, ведь я многим обязан ему. Однако директрису очень смущала моя студенческая бородка, а она очень хотела пригласить меня на тематический вечер, который должен состояться сегодня в училище, но с условием по возможности, чтобы я был без бороды и не явился бы примером для подражания своих студентов. Может в столице так заведено, но здесь в провинции всё по-другому, не поймут. Снова консерватизм и предрассудки провинции даже в этом. Из-за уважения  к преподавателям и директору учебного заведения пришлось побриться и вечером снова появиться. Хотя был уверен, что студентам моя бородка понравилась бы больше, особенно девчатам. По дороге в училище, проходя через городской сквер, увидел свою первую любовь Ольгу, тогда она была ещё школьницей с белым пушистым бантом и с длинной косой. Когда я ушел служить в армию, она вышла замуж, родила сына и успела развестись непонятно по каким причинам. Такая судьба у многих девчонок. И куда только торопятся?  С тех пор прошло немало времени. И вот такая неожиданная встреча. Я на неё не был в обиде, она же ничего не обещала, да и я особо уже не ждал. Она сидела на скамейке, и была не одна а с каким-то парнем. Пройти мимо я не мог, она всё равно бы меня заметила, только подумала бы, что я зазнался, чего никак мне не хотелось. Пришлось остановиться и подойти к ней.  Мы поздоровались, и я присел к ней со стороны слева и минут пять поговорили о жизни. В  её когда-то любимых глазах я уже не видел того огонька, от которого когда-то исходило тепло, хотя она улыбалась и пыталась выглядеть прежней и счастливой. Однако для нас с ней «весна» ушла безвозвратно в прошлое.  Объяснив, что я тороплюсь на встречу со студентами когда-то своего училища, откланялся. Она была всё такой же красивой, разве что немного повзрослевшей и располневшей, как это случается после беременности и родов. Парень, сидевший с ней рядом справа, и не проронивший за это время ни слова, мне сразу не понравился. По его беглым колючим глазам и наколкам на руках, можно было догадаться из каких не столь отдалённых «санаториев» он освободился. Мне было жаль только её. Такая порядочная, неизбалованная и красивая девушка из приличной семьи, а такая невезучая. И с кем только  связалась? В этом- то можно разобраться. Недаром говорят: «не родись красивой, а родись счастливой». На встрече со студентами, с учетом главной темы вечера; «Встреча с испанскими  рабочими», работающими на основном в городе заводе, я рассказал, что совсем недавно, принимая участие в демонстрации трудящихся на Красной площади в Москве, видел непосредственно на трибуне Мавзолея лидера испанских коммунистов Долорес Ибаррури, а заодно не упустил момента вспомнить про «но пасаран», что вызвало у испанских друзей, сидящих в почетном президиуме собрания, живую реакцию в виде аплодисментов, что уж говорить о студентах. Для них я был человеком из другой планеты. Конечно, студентов больше интересовала моя биография и студенческая жизнь в столице. Мало кто из них был в Москве, а потому была она для них такой далёкой, загадочной и такой далёкой мечтой. Им было интересно пообщаться со мной не только потому, что я студент-медик из Москвы, хотя это, безусловно, в первую очередь, но ещё, как с выпускником этого училища. Я не припомню, чтоб в моё время, когда я учился в этом училище, были такие встречи. И, конечно, не представлял, что когда-нибудь сам стану объектом повышенного внимания среди студентов на встрече с ними. В конце своего выступления меня поблагодарили и вручили цветы похожие на «полевые». Когда со сцены я спускался в зал и направился к выходу, то по пути в проёме зала увидел знакомую учительницу по физкультуре Марию Николаевну, которая так и хотела подняться мне навстречу пожать руку, а я, пользуясь случаем, вручил ей эти цветы и приобнял её из-за уважения к ней и к другим преподавателям. Пусть студенты видят, как нужно помнить и чтить своих учителей. Получилось всё естественно и прилично. Так я и ушел. Со временем было туговато. Жаль, конечно, что пришлось сбрить бородку. Успокаивало лишь то, что дело это поправимое и только времени. В это время я  готовил неплохую и серьёзную статью о работе «скорой помощи», которая уже созревала в голове. Такая была у меня привычка, пока в голове не будет полного четкого представления того, о чем собираюсь писать, за письменный стол не садиться. Мне хотелось поведать читателю о трудностях в работе станции скорой помощи, о ложных вызовах, о недостаточном лекарственном обеспечении, о том, что сотрудники «скорой» не имеют возможности за 12 часов,  а то и суточных дежурств, нормально поесть горячей пищи, отчего многие из них страдают гастритом, а то и язвой желудка. Местный корреспондент не из числа медиков вряд ли такое может написать, до меня ведь никто так и не написал. А проблема существует. Под лежачий камень вода не течет.  Статья получилась злободневной, хлёсткой, в моей манере, и в тоже время тёплой и семейной.  Перед опубликованием, как и положено, ознакомил с «материалом» главного врача города Климочкину Людмилу Васильевну. Горздравом она заведует давно, ещё когда я в школу ходил в первый класс.  Так что заочно немного знал её, но дел никаких с ней раньше не имел. Ознакомившись со статьёй в моём присутствии, она признала наличие некоторых проблем. А что относительно горячего питания для сотрудников «скорой», то «через два-три дня этот вопрос будет решен «положительно». Это я вам гарантирую». Так она меня заверила, и я нисколько не сомневался, что она сдержит своё слово, поэтому эту проблему больше не поднимал. Статья пошла в печать, но без острых углов и в доброжелательных тонах, так как была приурочена к Дню Медиков. Обеды на «скорую» стали привозить через пару дней, как и договаривались с главврачом. Пошла совсем другая нормальная жизнь в данном небольшом конкретном, но очень важном для города, коллективе. Невозможно даже представить, к каким тяжелым последствиям приведёт, если приостановить работу «скорой» хотя бы на одни сутки. За делами месяц пролетел быстро и не напрасно. Уговаривали поработать ещё месяц, да и я бы не против, но меня ждали неотложные дела в Москве. Немного поправил своё материальное положение, пора и возвращаться. Не зря говорят, что дома и стены помогают, а дым Отечества нам сладок и приятен.
 Хоть лето и каникулы, а дел у меня в Москве просто невпроворот. Это и «горячая» пора с абитуриентами, работа в приёмной комиссии, в общежитиях, и многое другое. Хорошо ещё, что съездил на малую родину, пообщался с друзьями детства, вспомнил, откуда родом, подышал морским воздухом из далёкого детства. Жаль только, по родной земле босиком побегать не пришлось, как когда-то, ведь вся сила прибавляется от земли. Не зря граф Толстой любил до последних дней своих ходить босиком в своей Ясной Поляне. Если б не вынужденное бегство из дома  по причине семейного разлада и не воспаление лёгких, полученное им в дороге в холодном вагоне поезда, писатель мог прожить ещё несколько лет до своих законных девяносто. И всё же в Москву я прибыл полон сил и  духом. Как временный поверенный «летний» председатель профкома и член приёмной комиссии, конечно, иногда должен появляться в приёмной комиссии, а как председатель жилищной комиссии обязан на Моховой  бывать почаще. Даже не верится, что когда-то я с волнением и трепетом переступал порог анатомического корпуса, где работала приёмная комиссия. С тех пор ничего не изменилось. Разве что теперь я член этой самой «приёмной» и решаю судьбы молодых людей, абитуриентов. Может, за день у трёх абитуриентов посмотрю и приму документы, с другими решу вопрос о предоставлении общежития на период вступительных экзаменов. Запомнилась одна абитуриентка из солнечной Грузии, которая поступала в наш институт, трудно даже представить, в десятый раз.
-За это время вы могли у себя окончить три финансовых или три юридических вуза. А то и два факультета МГУ,- сказал я тогда, просматривая её документы.
-Хочу быть только врачом, -серьёзно с небольшим характерным акцентом  отвечала она.      
-Если так дорожите медициной, не проще ли поступить у себя по месту жительства в родном Тбилиси?- спрашиваю её.- Дипломы они особо ничем не отличаются.
-Я хочу учиться только в Первом московском,- уверенно ответила она.
 Здесь я вспомнил себя. Первый московский медицинский выбрал раз и навсегда. Был готов потерять год, но добился своего. Я понимал, Москву надо завоёвывать. И я победил. А побеждает сильнейший и с характером человек. Приятно было отметить редкое постоянство с её стороны.
-Похвально ваше упорство и постоянство. Надеюсь, в этот раз вам повезёт больше,- сказал я, выражая искреннее сочувствие и некоторую уверенность в положительном исходе дела, вспомнив, что в моей группе тоже учатся и грузин, и армянка. -Ни пуха, ни пера, -пожелал ей напоследок.
-О, если б это случилось, -произнесла девушка в национальном колорите, слегка улыбаясь. -К черту, как у вас говорят....
Как потом я узнал, она не прошла и на этот раз из-за непреодолимого для неё сочинения. Видимо, не суждено, фортуна не способствовала, подвела уж в который раз. И 1-й Московский медицинский для неё оказался крепким орешком. А если б она поступила у себя, в чем никто не сомневался, давно бы стала врачом. И для этого большого ума не надо, чтобы принять разумное решение. Попалась ещё одна девушка, которая почему-то запомнилась, и не только потому что внешне привлекательна и мила.  Смотрю, по документам она вроде родом из Донбасса, и даже из одного города Жданова. В школе училась, которую  я тоже знал и бывал в ней не раз. Училась вроде неплохо, судя по аттестату.
-Ну что, землячка, с вами мы ещё, надеюсь, увидимся. Всего хорошего, успехов на экзаменах. Готовьтесь.
 Если б она понимала в тот момент, какими пророческими окажутся  мои слова, она бы кинулась мне в объятия и расцеловала как на первом свидании.
-Очень надеюсь, -смущенно, но с улыбкой ответила абитуриентка.
 Ей очень повезло. И в общежитие её направил, и студенткой стала. Сдавшие вступительные экзамены на «хорошо» и «отлично», абитуриенты могли себя считать уже студентами, и некоторые, не дожидаясь приказа ректора о своём  зачислении, не откладывая на потом, в одном порыве решали со своими родителями вопрос не менее важен чем, где же  жить им в дальнейшем с началом учебного года. Перед экзаменами, как правило, они в своих заявлениях пишут, что в общежитии не нуждаются и в этом плане проблем не будет, после экзаменов -что проблемы появились. И вот здесь начинаются похождения. Один такой случай запомнился мне надолго. Меня никак не могли застать на месте родители одной абитуриентки, сдавшей экзамены на «отлично» и считавшей себя уже студенткой первого курса, не дожидаясь приказа о своём зачислении. Отец студентки военнослужащий, генерал-полковник, командующий сибирским военным округом, Герой советского Союза. Он с супругой уже  в который раз в поисках меня приезжают в приёмную комиссию на Моховую, а ему говорят, что его сегодня не будет, так как он находится  на Пироговке в профкоме. А без меня такой вопрос никто решить не мог. На следующий день они приезжают на Пироговку, а им говорят, что я на Моховой. И так целую неделю; получалось, я в одном месте, они в другом. Наконец ему повезло. Приезжает генерал в приёмную комиссию с супругой, входит в большой зал с мраморными столами, который, вообще-то, предназначен для анатомического театра, а столы для трупов, но пока ещё в распоряжении приёмной комиссии, но об этом никто не догадывается, иначе держались бы от этих столов подальше. Ему показывают в мою сторону, и он направляется ко мне. Рядом со мной за длинным столом сидит  молодой, но постарше меня по возрасту ассистент кафедры фармакологии, помощник ответственного секретаря приёмной комиссии, приятной внешности блондин. Генерал подходит к нему и обращается как будто ко мне, но не ко мне, наверняка уверен, что наконец-то поймал кого надо, ну, словно рыбак, почувствовав клёв. Тот, быстро поняв в чем дело, потому что видит этого генерала не первый раз,  переключает  его в мою сторону взглядом и поворотом головы. Генерал с супругой подходят  ко мне, переводя дыхание после беготни по Москве, и излагают свою просьбу. Они никак не думали, что такими серьёзными делами может заниматься совсем молодой человек, и за которым пришлось неделю бегать, да ещё генералу и герою. Но это Москва, а не просторы Сибири, без беготни здесь никак не выходит. Просьба их мне понятна. Дочь сдала  вступительные  экзамены на «отлично», а теперь хотели бы её определить в общежитие, мол, там в коллективе не пропадёт и будет на виду у своих подруг-однокашников.
-Товарищ генерал, -пытаюсь объяснить ему. -Места в общежитии предоставляется не всем студентам, а только особо нуждающимся, которые по своему материальному положению не могут снять жильё в Москве. Именно поэтому занимается этим вопросом профком, а не ректорат. Вы, слава богу, к такой категории никак не относитесь. Судя по всему вы можете позволить снять комнату а то и квартиру для своей дочери на улице Горького или даже на Красной Площади. Не так ли? Сейчас пойдёт приказ ректора на пятьдесят, особо нуждающихся, студентов. Затем в сентябре остальными, нуждающимися студентами, займётся профком. Но учитывая...
В этот момент, не обращая внимания на генерала, подходит приятель и коллега, второй секретарь комитета ВЛКСМ по идеологии  Александр, вежливо по-дружески под локоток отводит меня в сторону для конфиденциального разговора. Я прошу извинения у генерала и прошу его минутку подождать, так как разговор ещё не закончен, и ухожу с Александром чуть в сторону «пошушукаться». Он, оказывается, тоже ищет меня третий день со «своим» подопечным майором, который принимал участие в боевых действиях в Даманских событиях на границе с Китаем всего несколько месяцев назад, и секретарь комсомола просил помочь сыну военнослужащего, также поступившего к нам в институт, получить место в общежитии.
-Ну ты даёшь, дружище, -говорю ему.- Видишь генерала, к тому же Героя советского союза, командующий округом. Просит за свою дочь, а я не знаю, что ему сказать.
-Слава, дорогой. Случай особый. Воевал на Даманском, жизнью рисковал за Родину, за нашу с вами Родину, -не успокаивался и настойчиво по-дружески настаивал комсомольский секретарь.
 Я вспомнил, как почти год назад, седьмого мая вся трудовая Москва и студенты вузов столицы ходили к Китайскому посольству выражать свой протест, в связи с событиями на Даманском. Из-за этого небольшого острова китайцы начали боевые действия против наших пограничников. В ход были пущены бронетанковые подразделения с обеих сторон. Были сотни погибших с обеих сторон. Ситуация могла выйти из-под контроля и перейти в масштабное военное противостояние. Китайскому руководству свои человеческие жертвы до фени, такого «пушечного мяса»  у них больше миллиарда душ. Если даже их ежедневно расстреливать из автомата Калашникова, то понадобится сто лет. Это подсчитали военные аналитики. А нам своих каждого жалко, тем более, с какой это стати мы должны отдать им эту землю, если в каждые предыдущие войны мы дрались за каждый клочок земли русской, начиная с Александра Невского.  Всё это не могло не возмущать советских людей. Хотя шествия к посольству Китая были  организованными и мирными, но возмущения и негодования людей были неподдельными. В тот день седьмого мая была мерзкая погода. Было прохладно, падал мокрый крупный в виде хлопьев снег и дул холодный ветер в лицо. Наши колонны как всегда формировались  у ректората на Пироговке. Председатель профкома Игорь вручил мне холодный, влажный, серый мегафон, и пожелал счастливого похода на «Пекин». Моя задача состояла в том, чтобы колонна соблюдала дисциплину, организованность и порядок. Такая же задача была поставлена перед милицией, которая на всём пути следования сопровождала нас, поскольку колонна занимала всю проезжую часть дороги и нарушала движение транспорта, создавая пробки. Через некоторое время один из милиционеров позаимствовал, слава  богу, у меня этот мегафон, и подавал команды до самого посольства, пока не «сел» сам мегафон от сырости и прохлады. Не на шутку продрогли и мы. Часа через полтора наша колонна подошла к Китайскому посольству. Его было видно  издалека из-за огромных размеров здания в несколько этажей. Колонны демонстрантов в течение нескольких часов, весь световой день,  беспрерывно проходили мимо посольства с криками в адрес сотрудников, изредка появлявшихся из-за стёкол широких окон верхних этажей. Весь фасад высокого, огромного здания был ещё до нас облит чернилами разной окраски. Здание посольства Китая было самое большое в Москве из всех других посольств. Похоже, изначально строилось пропорционально его населению. Несмотря на то что через мегафоны и более мощные громкоговорящие устройства, слышались призывы не поддаваться на провокации и соблюдать спокойствие, я не возражал, и, скорее, способствовал, чем препятствовал, чтоб чья-нибудь чернильница  или камень, брошенный из колонны,  достиг своей цели, хотя сделать это было совсем непросто.  По всему периметру между посольством и нами на всём протяжении, вплотную прижавшись, стояли большие автобусы, и подойти поближе к самому зданию посольства было почти невозможно. Милиция всячески этому препятствовала, особо отличившихся «хулиганов» задерживали и увозили куда-то недалеко с глаз долой, с тем, чтобы тут же отпустить. Конечно, подобные демонстрации ни на что не влияли, но и молчать нельзя. А когда-то у нас с китайцами была дружба навек. Их было так много в нашей стране, что и за иностранцев никто их не считал. У меня даже была фотография с китайским парнем, сделанная ещё в восьмом классе. Конечно, под воздействием  эмоций и в связи  с недружелюбными к моей стране выпадами, и событием на Даманском, фотографию эту я разорвал на мелкие кусочки, так как такая мелкая, разрушившаяся при первом испытании из-за клочка земли, дружба, ничего не стоит. У советских и славянских народов не такая дружба, и дружат они по-другому. Россия и Украина, к примеру, дружат уже больше 300 лет.
-Я понимаю тебя, Александр. Ладно, уговорил. Вопрос с твоим майором решим. Давай на него все данные. А теперь извини, меня генерал ждёт.
 Возвращаюсь на своё место к генералу.
-Слышали, товарищ генерал? Комсомольский вожак просит за сына майора,  воевавшего на Даманском. Майору, значит, нужно, а генералу... В общем, так, товарищ генерал... Из-за уважения к вам, учитывая ваши заслуги перед государством, в порядке исключения, как бывший старшина срочной службы, идя вам навстречу, отказать в вашей просьбе не могу. Решим так. В конце сентября ваша дочь-студентка, если, конечно, не передумает жить в общежитии, подойдёт ко мне в профком на Пироговку, и уверен, мы решим этот вопрос «положительно». Такой вариант вас, товарищ генерал, устраивает?
-Вполне, если по-другому нельзя.
-Увы, товарищ генерал, по -другому пока нельзя. Тем более что ещё нет приказа ректора о зачислении  студентов на первый курс.
-Понимаю вас.
-Вот и хорошо. Всего хорошего. Поздравляю вашу дочь с поступлением в наш институт. Это, пожалуй, сейчас самое главное. Остальное приложится.
-Спасибо, даже не верится. Если профком института уже официально поздравил, стало быть, уже не сомневаемся в своём зачислении, -поблагодарил генерал.
-Просто она у вас молодец, -сказал на прощание я, чтобы хоть таким образом утешить родителей счастливой дочери. 
За десять дней до начала учебного года, студентов, перешедших на третий курс и живших в Измайлово, нужно было переселить на Пироговку, а первокурсников заселить в оба общежития на 11–й Парковой. Стало быть, Наталия должна перейти в моё общежитие на Пироговку. Началось великое переселение «народов» в смысле студентов. Вплотную этим занимались коменданты. Но Натали обратилась ко мне с просьбой, чтобы я подсказал коменданту поселить её вместе с подружкой Надей. Почему и не уважить двум подружкам. Пришлось подсказать эту просьбу строгому, несговорчивому и педантичному пожилому коменданту Тихону  Дмитриевичу пойти девушкам навстречу. К тому же каждый комендант считал за честь исполнить любую мою просьбу. Этот пожилой коммунист как-то обратился ко мне с просьбой, чтоб я походатайствовал перед парткомом института о награждении его юбилейной медалью Ленина в связи со 100-летием вождя. Я сказал тогда ему, что с такими  вопросами нужно было бы обращаться полгода назад, сейчас всё уже давно решено и распределено парткомом.  Так этот комендант из-за уважения ко мне немного перестарался  и поселил их не только вместе, но и в двухместную комнату, на что девчата явно не рассчитывали, а потому их радости не было предела. Через день или два иду через проходную «пятёрки», а меня неожиданно учтиво придерживает пожилая вахтёрша из пенсионеров. Берёт, с рядом стоявшей тумбочки,  большой букет цветов и протягивает его мне со словами;
-Это просили вручить вам.
-Мне?- удивился я.
«Первый раз получаю цветы да ещё в таком количестве,- подумал я.- Интересно от кого».
-От кого? Вы ничего не путаете?- переспрашиваю  вахтершу. Никогда в жизни мне не дарили цветы, да и на кой они мне, мужику?
-А здесь и записка,- угодливо вручает мне и её, приговаривая по- стариковски.- Как же спутать. Начальство надо знать в лицо.
Тут же читаю записку, вдруг и в самом деле что-то напутала пенсионерка, чего не случается в таком возрасте при склерозе.  «Большое спасибо. Всё в порядке. Цветы Вам. Наташа. Надя». Приятно получать цветы, а от Наталии тем более. С переездом её в «пятёрку» наши отношения заметно улучшились, как-то потеплели. Не надо было больше звонить её подруге. Мы чаще стали видеться случайно в общежитии после занятий то у проходной, то в буфете. Иногда по вечерам заходил к ней  поинтересоваться,  как они устроились на новом месте, всё ли в порядке у неё дома, как отец, как бабушка. Однажды, даже как-то стихийно пошли вдвоём в кино. Казалось, всё шло неплохо. Скоро у неё появилась новая подружка из Венгрии Роза. Они учились в одной группе. Симпатичная, упитанная шатенка, но легкомысленная, как и другие девушки- иностранки. Мне их отношения были не очень по душе. У Розы по вечерам часто собирались венгерские друзья, парни-однокурсники, арабки. Устраивали шумные вечеринки допоздна. Бывала там и Наталия. Однажды, поздно вечером, зашел к ней в комнату по какому-то поводу, а на месте её не оказалось. Подруга Надя сказала, что Наташа вот-вот подойдёт, ушла в кино с компанией венгров. Мне это совсем не понравилось, но вида не подал, и я ушел к себе спать. «Что ж мы с ней не могли сходить в кино?»,-подумал я. Через час приходит ко мне Наташа. Настроение у меня скверное, не хотелось даже видеть её. Я так за неё беспокоюсь, а она с венграми... Я вдруг понял, что она мне не просто небезразлична, а  я люблю её. Выходит, у нас, как поётся в той песне: «Мы жили по соседству, встречались просто так. Любовь коснулась сердца, я сам не знаю как».
-Слава, ты что обиделся?- спрашивает она, чуть улыбаясь.
-А ты как думаешь?- говорю я.- Мне, кажется, нам нужно серьёзно поговорить.
-Давай оставим этот разговор на завтра. Сейчас Роза приглашает меня на вечеринку, там у них своя весёлая компания.
- Вечеринку?... Роза?... Так поздно?- удивился я.- А ты представляешь, чем у венгров заканчиваются подобные вечеринки? Впрочем, если это так важно для тебя, иди. Я не задерживаю. Кто я тебе? Пусть будет завтра... Пока...
 Мы расстались до завтра, и я отправился спать, хотя настроение у меня настолько испортилось, что было уже не до сна. Какой там сон, если любимая девушка отправилась к венграм на вечеринку и не очень представляет последствий. Однако вечеринка то ли не состоялась, то ли она решила не ходить, но скоро снова поднялась ко мне на этаж, чтобы продолжить разговор, не дожидаясь завтрашнего дня. Мы поднялись на её четвёртый этаж, остановились в укромном уголке холлы, подальше от посторонних глаз, у окна. Говорили совсем недолго. Она поцеловала меня по- настоящему в первый раз, и я понял, что она давно уже не ребёнок, как таковую считал, и что я ей не такой уж безразличный, как мне казалось. После этого все мои дурные мысли как рукой сняло. Было хорошо, но  тревожно на душе. Я её нежно обнял, она очень плотно ко мне прижалась. Я почувствовал её как зрелую девушку. Так продолжалось несколько минут, мне не хотелось переступать грани дозволенного, да ещё в таком неуютном и неподходящем, для таких дел, общественном месте.
-Слава, скажи только честно, как на духу. Женился бы ты на мне,  если б вдруг я оказалась не девушкой?- совсем неожиданно задаёт вопрос она, глядя мне в глаза.
 Её вопрос застал меня врасплох. Я даже опешил  сначала, правильно ли я понимаю, и что это означает.
-Наташа, ты даже представить не можешь, как бы ты меня осчастливила этим,- сказал совершенно откровенно я, рассчитывая на понимание, и что, наконец-то, мы объяснились, на что я бы в ближайшее время никак не осмелился.
Она отпустила меня и освободилась из моих объятий. Повернулась к окну и заплакала.
-Что с тобой? У тебя слёзы. Ты плачешь? Может, что-то не так сказал?
 Я стал осыпать её короткими нежными поцелуями. Она снова прижалась ко мне, а слёзы на её лице не прекращались, как у маленького ребёнка. Мы вместе стали вытирать, так внезапно появившиеся у неё, слезинки.
-Ты меня здорово обидел, -сказала она.
 Я ничего не мог понять.
-Обидеть тебя? Это как же? Каким образом?
 -Как ты мог только подумать и допустить, что я могу быть уже не ...
-Да разве я думал. Я к тому, что какое это имеет для меня значение, если я тебя очень люблю.
-Ты признался мне в любви? От тебя я слышу впервые за эти два года. На тебя это не похоже. У тебя всё дела да дела, меня словно и не замечаешь. Ты плохой психолог.
-Возможно. А скорее, плохой любовник. Наташа, ты обратила внимание, сколько раз я тебя поцеловал?
-Нет, не до того было.
-И мне не до того. А вот столько раз тебя и люблю.
-Ты всё шутишь. Если б любил, так не сказал. Я не представляю наше будущее. Я тебе быстро наскучу, и ничего у нас с тобой не получится.
-Дурёха, ты моя. Что ты говоришь? Всё только начинается. Нам бы только институт закончить, на ноги стать. А уж как тебя буду любить, тебе и не снилось. Я же однолюб по натуре. Да и как тебя такую не любить... Вспомни с чего всё у нас началось.
Вся в слезах Наташа ушла.  На мокром месте глаза и у меня. Я не стал её останавливать, может не знал как, может потому, что это произошло не в самом удобном месте, в коридоре, в общественном месте, где меня все знают, а может думал, что не всерьёз, и утро вечера мудренее. Утром всё будет по-другому как и всегда. Только потом, спустя два дня, я пожалел, что не остановил тогда её и не удержал свою любовь. Я понял, что потерял её навсегда.  С тех пор прошло два месяца и ни разу как прежде мы с ней не говорили и почти не виделись словно избегали друг друга. Я чувствовал к себе с её стороны большую перемену. Всё это, казалось мне, неспроста. Если она меня избегает, значит, не напрасно, и между нами полный разрыв, хотя глубоко в душе ещё надеялся, что она погорячилась и пройдёт время, она успокоится и вернётся ко мне. Потом, при случайной встрече, она призналась, что встретила молодого человека, студента из МЭИ Володю и, кажется, серьёзно влюбилась. Наталия не разыгрывала меня и не пыталась вызвать у меня ревность. Это было похоже на правду. Если она действительно влюбилась в другого парня и об этом сказала мне, стало быть, это правда  и, следовательно, было за что. Мне ничего не оставалось как от всей души поздравить её с таким важным событием в её жизни и пожелать большого настоящего счастья, ведь я по-прежнему её любил, правда, теперь уже как сестру. А так хочется счастья человеку, которого любишь, пусть даже, если она не со мной и оно не со мной, а с другим и с ней. Разве она виновна в том, что полюбила другого? Значит, я оказался не таким, кого можно было любить. Значит, её друг, мой друг. Позднее видел их вместе, он приходил к ней почти каждую субботу. Когда она была со мной, то по субботам обычно уезжала в Загорск. Парень симпатичный, приятный шатен, чуть выше её ростом. В общем, неплохая пара. И не было удивительно, что она предпочла его. А что там за душой, одному богу известно. И это можно было ожидать. Со своими подработками и общественной деятельностью я действительно был настолько занят, что не мог достаточно уделять внимания  любимой девушке. А какой девушке это понравится, если есть другие варианты.  Встретить случайно в метро свою «судьбу» это, конечно,  «понадёжней», чем знать человека несколько лет, так ничего и не поняв, в каких они отношениях. Наверно в том есть моя вина, что недостаточно уделял ей внимания, а главное, долгое время даже намёка не подавал, что давно люблю её. Я считал до сих пор, что о любви не говорят, ею живут. Мне всегда казалось, что не нужно бояться человека, который больше молчит и слушает, и следует остерегаться того, кто много говорит и всё больше разбрасывается комплиментами и лестью, особенно, зная, что язык дан для того, чтобы скрывать свои истинные мысли. Так или иначе, а для меня больше прежней Наташи не существовало, так, всего лишь младшая сестрёнка. У моего соседа Шафика был проигрыватель с пластинками. Этот проигрыватель без ведома его хозяина я давал ей иногда по субботам, чтоб им не было скучно  вдвоём. Шафик, наверняка, был бы недоволен, узнав, что я «похищал» его технику на пару часов.  Так она просила, а что я мог поделать, если продолжал её любить безответно. Большая любовь толкает ещё и не на такие «поступки». Скоро на выходные Наташа повезла его в Загорск к своим родителям знакомиться. Меня такой чести в своё время не удостоила. Стало быть, всё у них на самом деле серьёзно, и теперь понятно, зачем повезла его к родителям. Прошли месяцы, но из моей головы она не выходила. Как-то выхожу из общежития и вижу Наташу одну, она звонит по телефону-автомату. Обойти её и сделать вид, что не заметил, никак нельзя. Пришлось подойти и остановиться. Всё-таки давно не виделись, а в душе моей она по-прежнему не давала мне покоя. Вот какая она любовь окаянная. Она давно любит другого парня, а я безнадёжно люблю её, ни на что, не надеясь, принимая её за сестрёнку. Вот такой «странный» треугольник.
-Здравствуй, Наташа, -довольно прохладно сказал я, не делая попытки задержаться рядом.
-Здравствуй, коль не шутишь,- ответила она несколько удивлённо, видимо, от того, что живём вроде под одной крышей, но давно не виделись.
-Как живёшь -поживаешь? -спросил я так, как обычно задают подобные вопросы, случайно встретившиеся когда-то знакомые, когда другой темы для разговора нет.
-Нормально, -ответила она прохладно, без особого оптимизма.
-Значит, хорошо. На свадьбу пригласить не забудешь? Всё же ты мне не чужая.
-На чью? -с некоторым удивлением и с таким же огорчением произнесла она.
-Разумеется, на вашу с Володей. Не на мою же... Давно не виделись мы.
-Мы с ним больше не встречаемся,- признаётся она.- А тебя я вижу почти каждый день. Так что всё в полном порядке.
-Это как же? -удивился я, что даже остановился.- Я что ж, тебя в упор не замечаю?
-Дело не в этом. Мы сейчас занимаемся на военной кафедре, а там, в коридоре на стенде, твоя фотография висит, где вы сидите на занятиях, а ты на первом плане. Мимо не пройдёшь, чтоб не заметить. Так хорошо смотришься, как Ален Делон. Поначалу всем своим девчонкам в группе показала тебя. Не верят, что мы знакомы. Подруга Надя только подтвердила.
-Она два года там висит. Причем здесь это. Ты хоть так видишь меня, а тебя я не вижу давно на самом деле. Вот только сейчас, случайно. Я был уверен, что ты избегаешь меня.
-Я же говорю, ты плохой психолог. А почему я должна избегать тебя?
-Не переживай. Ничего, ещё помиритесь. Так бывает. Парень он с виду неплохой, -серьёзно по -дружески говорю я, пропустив мимо ушей её укор.
-Разве только с виду. Ты, Слава, плохой психолог.
- Причем тут психолог. Ты мне об этом уже второй раз говоришь. Я больше верю фактам. Он и в Загорск с тобой ездил, значит, серьёзней не бывает.
- А притом. Бывает и так. В Загорск ты не ездил, а между прочим, всякий раз, когда я приезжаю домой, отец, а ещё больше бабушка, спрашивают не про Володю, а про тебя. «Как там Слава? Когда привезёшь своего Славика?». А откуда тебе знать про Загорск?
-Сорока на хвосте донесла. Ты мне уже когда-то говорила. Я помню. Спасибо, конечно, твоим родным, что помнят меня, хотя и не знают меня. Это наверно потому, что сильно любил тебя. Так любил, что даже они на расстоянии чувствовали. Только ты не замечала этого. Ну, теперь об этом не стоит говорить. Всё в прошлом. Жаль, конечно. Из-за какой -то ерунды.
-Это не ерунда. Ты думаешь, мне приятны были твои телефонные разговоры с Леной и эти встречи? Да в такой момент, когда мне было так трудно.
-Ах вот в чем дело. Странно, но об этом я как-то не подумал, хотя чтобы я ни делал, только и думал о тебе. Ты говоришь, я плохой психолог. Да потому и плохой, что любил тебя. Любовь, как ты знаешь, слепа. Я говорил с ней по телефону, а думал, что разговариваю с тобой, у вас очень похожие голоса. Видеотелефонов пока ещё не изобрели, к сожалению. Я с ней пару раз встречался, и только для того, чтобы  знать о тебе как можно больше. Если угодно, твоя Лена для меня была вроде той Мата Хари. А сердце тебе ничего не подсказывало? А говоришь я плохой психолог. Мы просто любили друг друга и не могли в этом признаться. В этом наша с тобой беда.
-А разве так бывает? -спросила Наташа.
-Как видишь, -заключил я.
-Устала я, Слава.
-Ну, отдыхай. Знай только, я к тебе по-прежнему хорошо отношусь.
-Хорошо относиться и любить -разные вещи.
-Ты права. Очевидно, время наше с тобой ушло.
 Мы так прохладно расстались, будто навсегда. Я много думал, почему она так легко и быстро от меня отвернулась? Ведь Наталия не из тех, кто так легко влюбляется налево и направо. Не то воспитание. То что она вскоре стала встречаться с каким-то Володей из другого института, это факт. Однако если б она не порвала со мной, не стала встречаться с ним. Мало с кем приходиться встречаться и знакомиться в метро. Они-то случайно в метро встретились. Значит, у неё были веские основания. Какие? И тогда я вспомнил, что однажды на меня что-то нашло, видимо от ревности, и я написал коротенькое письмо следующего содержания;  «Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни тебе. Мне казалось, что, наконец-то, вот я полюбил, а потом увидел, что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и я не мог идти далее, а она пошла. Я говорил себе, разве я виноват в том, что полюбил? Самое  ужасное и самое сладкое в моей жизни то, что я чувствую, что люблю тебя, а ты никогда не поймешь задушевных интересов моей жизни». И так далее, и всё в таком духе. Эти строки я позаимствовал у Льва Толстого из «Казаков», где князь, поручик Оленин, объясняется в любви простой казачке Марьяне. Я был уверен, что Наталия, если и смотрела фильм «Казаки», возможно, не читала саму повесть Толстого и не догадается, что почти дословно по памяти цитирую писателя. Это же не «Анна Каренина», которую она, наверняка, читала несколько раз к ночи. А я «Казаки» читал  не один раз, и поэтому этот фрагмент запомнил и по памяти написал ей как своё письмо. Многие же влюблённые объясняются стихами Пушкина или Есенина. Так и я хотел удивить её тем, как могу красиво написать то, о чем бы не осмелился произнести наяву, да и не сумел, если б и захотел. А лучше Толстого всё равно ведь не напишешь. Мне, очевидно, не стоило этого делать, или, по крайней мере, надо было сослаться на великого писателя. Может всё и обошлось, и сошел бы даже за умного, что читаю Толстого на досуге. Я только потом понял, что по тексту можно понять только так; любил, да разлюбил. А какой целомудренной девушке это понравится. На самом деле  я не стал любить её меньше  после этого, скорее наоборот, только вогнал это чувство в себя очень глубоко. Но разве я сказал ей об этом тогда? Теперь уж точно никогда.
После четвёртого курса, чтобы немного забыться от тоски и неразделённой любви, решил поехать на месяц в стройотряд, а то всё приходилось провожать, а потом встречать стройотряды у профкома на «аллее жизни». Помню, на младших курсах я соврал профессору- историку, что собрался поехать в стройотряд, с тем чтобы досрочно сдать ему экзамен, но так и не поехал. Сделать это не позволяла моя  общественная деятельность в профкоме. Теперь настал момент это исправить. Долги надо рано или поздно отдавать, если ты честный человек. Ещё не окончились экзамены, а я уже приступил к своим непосредственным обязанностям врача ССО МГУ. Мне предстояло познакомиться с будущими бойцами стройотряда, провести среди них медицинский осмотр, освободиться от больных и непригодных, запастись медикаментами и перевязочным материалом для работы в течение месяца в полевых условиях. С этой целью я дважды приезжал в МГУ, в главное высотное здание на Воробьёвых горах, поднимался, уж не помню на какой этаж, по скоростному лифту, где в местном медпункте проводил медосмотр своих потенциальных бойцов отряда. Первое моё впечатление от всего увиденного было двояким. Моя первая  встреча с бойцами отряда ССО состоялась в главной высотке МГУ, которая является визитной карточкой МГУ. Раньше я думал, что это главный и основной учебный корпус  университета. А там, чего только нет на первом этаже; и почта с телеграфом, и всякие магазины, киоски, а этажами выше- студенческое общежитие, столовая, медпункты. Больше удивил и понравился мне скоростной лифт, аж дух захватывает, когда ты внутри и на подъёме. Так и ждешь, что сейчас куда-то выбросит тебя вверх за облака, как с катапульты, по ощущениям схоже с американскими горками. Рядом находился небольшой сад МГУ. Он был в основном из яблонь, такой аккуратный, как на выставке. В нём я бывал чаще, чем в самой «высотке». В саду было спокойно и хорошо, и мысли приводились в порядок. Пару раз я бывал в этом саду ближе к осени, когда на деревьях уже висели покрасневшие яблоки. У меня так и просыпался инстинкт детства «заглянуть в  чужой сад», но уж слишком место не подходящее для этого. Всё же этот сад больше для витрины, для декора, чем для урожаев.  На другой день после экзаменов в МГУ весь стройотряд биофака вместе с белым пуделем, которого прихватила с собой комиссар отряда, дружно собрался у высотки МГУ,  и автобус нас отправил на Курский вокзал. С вокзала электричкой без приключений мы доехали до Коломны, станция Голутвино. Там через Оку теплоходом отправились в какой-то совхоз, расположившейся вдоль берега Оки. В совхозе нас уже с нетерпением ждали, так как местная администрация надеялась, что студенты построят им всего за месяц добротный, современный, отвечающий всем санитарным нормам, зерносклад, который своими силами никогда бы не построили. Поселили нас в глухом отдалённом, в километрах пяти  от деревни, месте, на бывшей базе отдыха районного начальства и пионерского лагеря. За нами закрепили грузовик с водителем, который увозил нас по утрам на работу в саму деревню и обратно после работы. Стройотрядом руководил штаб, состоящий из  командира, комиссара и врача. Командир Михаил и завхоз отряда бородатый Лёша- аспиранты биофака, остальные-студенты младших курсов того же факультета. Комиссар Ира взяла с собой свою собаку, королевского белого пуделя, с которой никак не могла расстаться даже на день, потому и прихватила пуделя с собой. В первый же день выяснилось, что местный ФАП закрыт на амбарный замок, так как фельдшерица ушла на днях в отпуск. Получалась удручающая картина, сельчане оставались совсем без медицины на целый месяц. Правда, вся настоящая медицина находилась по другую сторону Оки, в Коломне. Все местные понимали, что это плохо, но что делать, право на отдых и отпуск никто не отменял в нашей стране. Конституция не позволяет. Этот вопрос мы тут же решили с директором совхоза и месткомом. Мы поможем, для этого и приехали, чтобы решить все ваши проблемы. Договорились, что с завтрашнего дня я буду работать на ФАПЕ в определённые часы, в другие часы я должен находиться вместе со своим отрядом. На следующий день мой подопечный стройотряд, особо не раскачиваясь, приступил к строительству большого современного зерносклада на пустом месте главной усадьбы совхоза неподалёку от конторы. В свободное время я помогал им как мог на самой стройке, и больше из сочувствия и солидарности к девчонкам отряда, нежели обязан этим заниматься по долгу службы. Но основная моя задача состояла в том, чтобы не допустить инфекционной заболеваемости и, боже упаси, какой-то эпидемии в отряде, хотя бы той же дизентерии. Отсюда возникала необходимость в систематическом проведении целого ряда санитарно-гигиенических и противоэпидемических мероприятий на своей территории и в местах общественного пользования. Появится, к примеру, хоть один случай той же дизентерии, и весь отряд отправят на карантин. Это уже ЧП в районном масштабе. Понаедут всякие комиссии. Считай,  трудовой семестр пропал, и всё коту под хвост. Студенты ничего не заработают. А этого, при такой скученности людей, общепите и проживании почти в полевых условиях, исключать никто не мог. На этом  участке пока всё было спокойно, хотя никому не нравился специфичный запах хлорки на кухне, и особенно в общественном туалете. Меня беспокоило другое. Мы хорошо понимали, что ЦК комсомола поддерживает это стройотрядовское движение  не только для того чтобы дать возможность заработать бедному студенту и построить в той или иной деревне сельхозобъект. Важнее было другое: идеологическое направление студенческих отрядов. В отдалённые уголки нашей  великой страны, в деревню, ехала лучшая патриотическая молодёжь, интеллигенция, которая несла с собой культуру, знание, прогресс, и вообще  цивилизацию. Наш отряд подарил местной сельской школе библиотеку, давал концерты художественной самодеятельности, читал лекции на различные темы, помог школьникам в сборе урожая в школьном саду, оказывал медицинскую помощь населению. В общем, помощь была конкретной, разносторонней и всеобъемлющей, но главное, своевременной. Приступил к своим непосредственным обязанностям и я. На главной усадьбе на радость всем сельчанам, наконец, открылся ФАП. Для местного населения это архиважно и поважнее какого-то зерносклада, который нужен по большому счету одной администрации. С каждым днём росло число  пациентов, а через неделю меня уже многие жители знали, а при встрече на улице кланялись в знак уважения по «старинке», как в чеховские времена. В деревне это принято ещё со времён земских врачей. Некоторые сельчане стали даже приходить из ближайших деревень, прослышав, что на главной усадьбе совхоза принимает доктор из Москвы, чего никогда у них не было. На ФАП обращались и отдыхавшие «дикари» из  столицы и Ленинграда. Они «разбивали» свои палатки на самом берегу Оки и спокойно там жили. Один такой «дикарь» из столичных интеллигентов и тоже с бородкой обращался ко мне не иначе как Миклухо- Маклай из-за моего ремесла и бороды, которую я носил в то время для солидности.
В первый же день нашего официального  пребывания в деревне у ФАПА, куда я вышел на пару минут, ко мне подошел уважаемый человек в деревне, директор сельской школы, и попросил посмотреть на дому одну пожилую старушку, по-видимому, в прошлом учительницу. В это время, когда мы вели разговор с учителем,  к нам подходил  довольно пожилой мужчина с велосипедом.
-Вот как раз и дедушка этой бабули подходит. Он вам поподробней всё расскажет, -представил директор школы пожилого человека, придерживавшего старый, как и он сам,  велосипед.
 Слух о том, что приехал врач из столицы, моментально облетел всю деревню. Вот и дед сразу примчался, как только услышал. Он пытался что-то рассказать, объяснить, при этом сильно волновался.
-Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, -говорю я этому дедушке. -Пойдёмте прямо сейчас к больной,  а по дороге расскажите в чем дело.
-И то верно, -согласился  со мной дед.
 Мы тронулись с места по направлению к больной старушке по главной улице деревни уже без учителя.
- Помирает старая, -говорит он, придерживая левой рукой велосипед, а правой утирая слезу.
-Ладно, дедуля, не надо раньше времени горевать. Посмотрим в чем там дело,- успокаиваю его.- Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
-И то верно,- соглашается со мной дед.
 Заходим с ним в избу. Передо мной на кровати лежала старая, лет восьмидесяти, исхудавшая, обезвоженная женщина со страдальческим выражением лица. Её левая рука сразу привлекла моё внимание, она была раза в три толще, чем с другой стороны, очень плотной, как дерево, консистенции с багрово-синюшной окраской. Смотреть было на это ужасно от непривычки. Множественные кошмарные абсцессы на плече - это результат неудачных иньекций грязными шприцами, сделанных медсёстрами, когда она лежала в терапевтическом отделении районной больницы в Коломне, из которой была выписана пару недель назад.   Это тот случай, когда медицина не лечит, а калечит, нарушая принцип Гиппократа «не навреди». Можно только представить, какую боль испытывает эта терпеливая старушка. За что ей такие муки, если лет пятьдесят отработала учительницей в этих краях? И всё из-за каких-то нерадивых медсестёр и больницы, которую, по всей вероятности, давно не посещала с проверкой районная СЭС. Я послушал сердце, лёгкие, поинтересовался давлением. Пульс был частый, слабый, нитевидный, выраженная тахикардия. На ногах сильнейшие отёки, ноги как у слона, напоминают «слоновость». По пульсу видно, что  вдобавок ко всему ещё и температурит. В общем, сердце ни к черту, и ситуация хуже некуда. Тут дед прав. Похоже, что старик ничего не преувеличивал, говоря, что «помирает старая». Да и фельдшерица как назло в отпуск ушла, хотя толку от неё никакой. Так она и сказала им перед уходом в отпуск. Однако бабулю жаль. Смотрит на меня как на Бога и спасителя. А чем я могу помочь при таком-то положении? В своей центральной районной больнице в Коломне  она лежала не так давно, что толку. Лечили сердце, а получила множественные абсцессы. Стало только хуже. Но там относительно неплохая  больница по меркам района, врачи как-никак. А я что? Только одно название, что врач ССО. На самом деле всего лишь студент четвёртого курса. Но не станешь им объяснять, что до врача мне ещё далеко, как до Киева ползком добираться.  Они ждут моего решения, что скажет последняя инстанция-доктор из Москвы. Говорить мне было нечего, надо было действовать, и чем раньше, тем лучше. Первая здравая мысль, которая возникает у настоящего врача при виде  такой картины, так это ампутация конечности, которую необходимо провести то ли в больнице, то ли на месте по жизненным показания, пока ещё не поздно, а то так и до сепсиса недалеко, тогда уж точно «конец». По-другому уже никак, время дорогое упущено. Но я ещё не врач, и думаю по-другому как студент, хотя и понимаю, что это уже не в моей компетенции. Отправить старушку в ЦРБ в Коломну теплоходом через Оку не представлялось возможным, так как она нетранспортабельна по сердцу. Вызвать на себя бригаду хирургов- дело непростое, какие у них тут порядки не знаю, да и времени в обрез. Нужно принять единственно правильное решение. Да, озадачили и «удружили» мне селяне в первый же день. Как будто я для этого только и приехал, и делать мне больше нечего, как заниматься ими. Я же врач ССО, а не штатный медик этого посёлка.
-Ну, бабуля, единственно, что может помочь в данном случае, так это небольшая операция, -спокойно и уверено объясняю ей и деду, нарочно принижая серьёзность данного хирургического вмешательства, чтоб не напугать их до смерти.
Собственно говоря, на тот момент я ещё сам не определился, что же делать в таком случае, но вида не подавал.
-От вас нужно только одно, немного потерпеть. Как, выдержим? -спрашиваю её, надеясь втайне, что они категорически откажутся от всякого хирургического вмешательства, уповая на бога, дескать, бог дал, бог взял, и в случае чего совесть моя будет спокойна.
-Постараюсь, -простонала бабуля.
-Тогда решено,- сказал я  как-то нерешительно и неуверенно, и вышел из избы во двор в вишнёвый сад хозяев, осознавая, что теперь мне деваться некуда и надо действовать, хотя глубоко в душе надеялся,  что откажутся, по принципу: «баба с возу, кобыле легче».
 Мне предстояло всё продумать до мелочей в более спокойной обстановке и я отправился на ФАП. В медпункте для этих целей ничего не нашел. Пришлось вызвать фельдшерицу, находившуюся в отпуске, которая, слава Богу, жила в этом же доме -усадьбе через стенку. Попросил её подготовить необходимый инструментарий, стерильный материал, если таков есть на ФАПЕ, антибиотики, сердечные, и всё необходимое в подобных случаях. Впрочем, что можно найти в таком бедном медпункте?  Пока она искала и готовила сумку «фельдшера», я продумывал план действий. Машинально взял со стола последний номер «Медицинской газеты» и развалился в кресле зубного врача, мечтая, хоть на пару минут расслабиться. Хорошо, что не в кресле гинеколога, который стоял неподалёку. Удивился тому, что сюда доходит эта центральная медицинская газета.  На первой странице сначала как в тумане, затем отчетливее увидел фотографию спортсменки с факелом в руке, зажигающей огонь летней спартакиады народов СССР. Мне эта спортсменка показалась знакомой. Присмотрелся, и в самом деле знакомая.  В ней, в блондинке, узнаю Наталию Бурду, теперь она учится в моей группе, в прошлом призер Олимпийских игр в Мехико. Нормальная скромная девушка. Да... Ей сейчас позавидует каждый спортсмен страны. Хорошо бы оказаться в этот момент в Лужниках. Там сейчас главные спортивные баталии и события страны. На стадионе в Лужниках я бывал часто. Есть что вспомнить. В институте своего стадиона и спортклуба  у нас не было и все занятия по физкультуре проходили  в закрытых залах и на открытых площадках Лужников, где мы  часто гоняли в футбол, так что многих известных футболистов знали в лицо. Должен, к сожалению, признаться, что своих великих спортсменов институт не растил, для этого сам институт не располагал достаточной спортивной базой, так как не было ни своего стадиона, ни нормального спортклуба, ни дворца культуры. Всё это появилось гораздо позднее уже без меня. А посему куда  было проще переманить серьёзного и перспективного спортсмена-призера из любого другого провинциального медицинского института. Кафедра физкультуры как раз этим и занималась. Какой же студент с периферии не мечтает перевестись в столицу, да ещё в 1 -й МОЛМИ им. И. Сеченова. Таким образом, мы и получили нескольких спортсменов, в том числе и Н. Бурду из Перми. Меня, как председателя жилищной комиссии,  в таких делах не миновать. Надо же им где-то жить на первое время. Вот и обращалась ко мне завкафедрой физкультуры Мария Николаевна. Наташка была простая и наивная провинциалка. Она напрасно полагала, а потом и убедилась, что если в Перми ей шли навстречу,  как видной спортсменке, и зачеты ставили автоматически, а  на экзаменах делались поблажки, то в Москве, тем более в Первом «меде», такое не проходило. Это в Перми она могла кого-то удивлять своими спортивными достижениями, но только не в столице. Здесь надо заниматься и трудиться как пчелка, иначе пропадёшь. На четвёртом курсе, на экзамене по хирургии, профессор Успенский, красавец мужчина вроде Ален Делона, тоже спортсмен, но только по горным лыжам, не мог ей, известной спортсменке, поставить «удовлетворительно», сказав, что институт готовит врачей, а не спортсменов, и что институт физкультуры находится в другом месте города, так что «будьте любезны учесть это, и приходите ещё раз». Пришлось ей пересдавать этот экзамен и готовиться к другим посерьёзней, иначе можно оказаться за бортом института, или перевестись в институт физкультуры, куда её возьмут с распростёртыми руками. Однако, я, кажется, отвлёкся. Оставляю газету в сторону и слышу голос фельдшерицы.
-Доктор, я знаю, что вы собираетесь делать. Стариков этих я знаю. Только недавно  она лежала в больнице по сердцу, еле жива. Старушка  не выдержит, помрёт. Вы через месяц уедите, а мне здесь ещё работать.
Я понимал к чему она клонит. «Может, она и права», -подумал я.
-Если мы ничего не сделаем, она действительно умрёт, -говорю ей откровенно. -Но мы обязаны всё сделать, что зависит от нас, чтобы облегчить её состояние; снять боли, убрать температуру, интоксикацию, тем самым помочь сердцу. Если мы ничего не сделаем и больная умрёт, а к этому всё идёт, это будет на нашей с вами совести. Но я-то уеду, а вы останетесь. Так что надо действовать до последнего. А там, что бог даст.
-Смотрите, вам видней, -сочувственно произнесла в общем-то уже  немолодая, и не привыкшая к риску, фельдшер, давно перебравшая свои   лишние килограммы из-за избыточного, несвойственного медику, равнодушия.
 Вижу, что у неё нет ни малейшего желания участвовать в этой авантюре, к тому же человек в отпуске, и что зря я её  беспокою. Отпуск есть отпуск. Обойдусь без неё, в таких делах без веры в успех лучше не вмешиваться, один только вред от такой помощи. Взял фельдшерскую сумку и направился снова к больной старушке. Там меня ждали с нетерпением. Откуда только берутся силы у врача, когда он чувствует  доверие пациентов и понимание того, что он для них последняя инстанция? Вот и у меня вдруг такой прилив внутреннего патриотизма нахлынул. Времени напрасно не терял, сразу приступил к делу. Ввёл  больной сердечные для профилактики возможных осложнений, обработал всё левое плечо настойкой йода, обезболил полупроцентным раствором новокаина операционное поле, после чего произвёл скальпелем глубокие до самой кости лампасные разрезы, что давалось с большим трудом и тратой нервов. Я даже устал от напряжения, на лбу выступила испарина. С бабулей поддерживаю разговор на отвлеченные темы, держу её на контроле. Не дай бог сердце не выдержит и помрёт  бабуля, тогда вся вина будет на мне. Вот будет повод злорадствовать фельдшерице?! Она же предупреждала. «Почему было так тяжело?», -вдруг подумал я. Обратил внимание на скальпель и поразился. Лезвие не наточено, тупее не бывает. Вот почему так трудно было проводить разрезы. Вспомнил недобрым словом медсестру и её лишние, на мой взгляд, килограммы от лени. Я  вообще толстушек не люблю, они от лени такие, да пожрать любители.  Даже не проверила инструмент, поди, годами он в шкафу  пылился. О какой стерильности могла идти речь у такой безалаберной хозяйки медпункта. Но теперь, что толку говорить об этом. Старушка оказалась  на редкость терпеливой и живучей, держалась молодцом, как партизанка в войну при пытках в застенках гестапо.  Ещё немного усилий и из разрезов пошла гнойная жидкость, наверно в целый стакан, после чего саму полость раны оросил пенициллином и задренировал турундой с гипертоническим раствором. Жаль не оказалось мази Вишневского. Из неё повязка была бы понадёжней. Операция на дому закончилась. Кажется, всё обошлось. Больная в сознании, реагирует, пульс прощупывается. Что ещё надо! Сейчас ей только бы хорошо поспать от усталости, несколько ночей не спала от боли. Понимаю, мне надо быть всё-таки хирургом, задатки вроде имеются, да и в обморок не свалился. Значит, не зря  я на кафедре собак «резал» во имя науки. Пора возвращаться в отряд и не забыть занести врачебную сумку на ФАП. Дед к этому времени принёс целое ведро вишен из своего вишнёвого сада в качестве презента за мой труд. Пришлось уважить стариков и принять, в стройотряде всё сгодится. Это был первый заработанный презент для своего отряда. На кухне из них хоть компот приготовят, а может пирог здоровенный спекут, может и мне кусочек припадёт. Через пару дней больную как и обещал навестил. По настроению деда понял, что с бабулей совсем неплохо. Результаты, как говорится, на лицо. Отёкшая рука наполовину спала, пальцы на руке немного зашевелились, температура пришла в норму, боли почти прекратились, впервые, за всю прошедшую неделю, попросила поесть. Хоть немного поспала за несколько дней. Это было видно по настроению стариков, можно было даже не спрашивать. А самое главное, что говорило красноречивее всяких слов, старушка при виде меня улыбалась. Что ещё нужно врачу?! Значит, всё идёт неплохо. Это была первая моя победа на профессиональном фронте. В дальнейшем необходимо только вовремя менять повязки с мазью Вишневского. Но ничего стерильного и медикаментов на ФАПЕ не было. Нужно было вызвать хирурга на себя или отправить больную в ЦРБ в Коломну, хотя по медицинским показаниям старушка явно была нетранспортабельна. Поэтому с этой целью написал краткое письмо на имя главврача ЦРБ Коломны с просьбой госпитализировать больную в свою больницу с таким диагнозом, поскольку она пострадала по вине сотрудников этой больницы, где она пролечилась накануне: «множественные постиньекционные абсцессы средней трети левого плеча с синдромом сдавления на фоне общей интоксикацией. Сердечно-сосудистая недостаточность в стадии выраженной декомпенсации. Астенический синдром. Врач ССО МГУ  В. Доронин». Конечно, такую больную они не возьмут на себя, но подумают, как поступить с ней. С этим письмом дед отправился  в город. Получив из рук деда, и прочитав письмо, главврач немедленно отреагировал,  вызвал к себе главного хирурга больницы и дал команду завтра же выехать к больной по указанному адресу в деревню на другой берег Оки. К сожалению, в день приезда районного хирурга с операционной сестрой  меня на месте не оказалось. В это время я был в Москве по неотложным стройотрядовским  делам. Я же не знал, приедут ли они вообще, и тем более что так скоро. Но, как потом выяснилось и рассказала фельдшерица, сопровождавшая хирурга к больной старушке, её внимательно осмотрели, выразили глубокое сочувствие ей и деду, что так всё случилось, и сказали, что местные доктора «всё сделали правильно и грамотно, что никаких дополнительных хирургических вмешательств не требуется. Меняйте только повязки». Сами по-новому перевязали, оставили стерильный перевязочный материал, мазь Вишневского. «А доктору вашему передайте большой привет и «спасибо». Жаль, что он в отъезде, хотелось бы познакомиться. Вы говорите он студент? Ему бы хирургом быть. Классные разрезы у него получились. Он сделал всё за нас. Должен признаться, мы ехали сюда, чтобы ампутировать руку. Это было ясно по его диагнозу. Теперь благодаря ему в этом нет необходимости»,-сказал он при отъезде.   Скоро состояние больной пошло на поправку. Предстояла ещё борьба с сердечно-сосудистой недостаточностью и отёками. Вот так одно за другим, от одного больного к другому, проходило время в этом райском уголке на берегу Оки. Конечно, врач ССО прибыл сюда не для того, чтобы заниматься больными жителями деревни да ещё бесплатно. Строй отряд должен зарабатывать деньги для себя, для того и приехали. У врача свои обязанности по стройотряду. Каждый член отряда должен что-то заработать в общую копилку,  у нас же всё как в коммуне. На этой почве у меня с командиром были некоторые разногласия. Он в силу своей неопытности и молодости, и к тому же не знавшего службы в армии, недооценивал роли врача в отряде, считал, что врач наравне с бойцами отряда должен работать на стройке  и кувалдой дробить огромный камень на фундамент под  будущий зерносклад. Мои объяснения, что если врач не будет заниматься своими непосредственными делами а долбить булыжник, то может случиться так, что приедет СЭС и стройотряд прикроют к чертовой матери на карантин, и тогда он со своим комиссаром, такой же абсолютно неподготовленной к такой работе девицей с королевским пуделем, разъедутся по домам, и отряд им за это «спасибо» не скажет, ну а что с ним сделает декан факультета и комитет комсомола МГУ, можно только догадываться. Однако тот не хотел слушать, пока в вышестоящем штабе МГУ ему с комиссаром не промыли их куриные мозги. И я совсем не пугал командира отряда приездом СЭС. Один раз действительно приезжала СЭС. Санитарный врач и директор совхоза застали меня как раз на стройплощадке, где я вкалывал наравне с другими, кувалдой разбивая огромные камни под фундамент. Они были удивлены, почему я занимаюсь не своим делом. В другие дни вместе с нашими студентами- поварихами приходилось ломом раскалывать лёд для нужд кухни, запасённый совхозом ещё с зимы в огромном глубоком овраге, поскольку не было холодильных установок для хранения мясных продуктов. И я в принципе не возражал, понимая, что живём как в коммуне, но и свои обязанности нужно исполнять прежде всего. За меня ни командир, ни тем более комиссарша делать ничего не станут, так почему же я должен работать за бойца отряда. Каждый должен заниматься своим делом по мере своих способностей. Иначе зачем записались в стройотряд. Переодевшись тут же на стройплощадке, уже  втроём; директор, санитарный врач и я обошли объекты, требующие особого санитарного надзора и, конечно, пищеблок, где кормят стройотряд. Серьёзных замечаний пока не было выявлено. Придраться было особо не к чему; и  на пищеблоке не придраться,  и меню-раскладка существует как в санатории. Правда, в моём временном медпункте, где проживал отряд, медикаменты содержались и  хранились ненадлежащим образом, на что справедливо было обращено внимание санитарного врача. У нас не было ни  специального медицинского шкафа  под лекарства, ни даже столика со стерильной простынёй, что есть на любом ФАПЕ. Всё находилось на развёрнутой простыне на полу. Это, конечно, непорядок, но мы же развернулись в полевых условиях. Если мы и жили в лесном массиве, то для того чтобы смастерить столик, нужно, как минимум, иметь подходящий инструмент и элементарные навыки столяра, а у меня в отряде одни биологи. Но это, скорее всего, недостаток в работе местной администрации. Она должна была позаботиться об этом заранее, до нашего приезда.
  На третий день попросил у директора лошадь, чтобы поехать в сельскую участковую больницу к тамошнему главврачу, чтобы официально меня оформили на работу в качестве и.о. врача на центральной усадьбе совхоза. До больницы километров двадцать неизвестной просёлочной дороги, которая проходила через маленькие населённые пункты и лесополосу. Управлял лошадью впервые сам, мне только помогли запрячь лошадь. Думал не справлюсь с вождением кобылы и не доеду к месту назначения. Только было очень жарко и утомительно без привычки. Хорошо ещё, что лошадь оказалась послушной и спокойной. Сельский главврач, мужчина средних лет, встретил меня хорошо, с сельским радушием, сказал, что наслышан обо мне и благодарен за очень своевременную помощь. Я написал заявление о приёме на работу сроком на один месяц в должности  врио врача, и он тут же его подписал. Главврач предложил почаёвничать за компанию, но мне надо было торопиться обратно, дорога-то дальняя. Пока ехал в обратный путь, проезжал деревушки, хутора и думал, как плохо живут у нас люди, победившие фашизм и освободившие Европу. Ведь столько лет прошло с той войны, а мы ещё зализываем раны. За что же они воевали и отдали свои жизни? Ведь к концу войны в деревнях, кроме калек, из мужского населения почти никого не оставалось. Наверняка те, которые безоговорочно капитулировали тогда в сорок пятом, теперь живут намного в лучших условиях. Где же историческая и человеческая справедливость?
Однажды комиссарша, эта «дама с собачкой»,  передала мне, что на базу приходила мамаша заболевшего ребёнка и просила, чтобы я как врач,  хоть и не детский, по возможности зашел к ним домой посмотреть ребёнка. Я не стал ссылаться на то, что я вовсе не врач а  «дети» не мой профиль и в них ничего не понимаю, а только  поинтересовался, по какому адресу они проживают. Такая осталась привычка сотрудника скорой помощи всё уточнять. Нельзя же выехать на вызов в никуда, вроде «поди туда, не знаю куда». «Я не уточнила, -сказала она.- Сказали, что напротив колонки».  «Ничего себе адресок, хороший ориентир, -тогда подумал я.- Впрочем, в деревне все друг друга знают, разберусь». Дело было ближе к вечеру. К больному ребёнку, конечно, надо идти. Может у него высокая температура, а может живот прихватил, а вдруг аппендицит. А с ним шутки плохи, всякое бывает... Но куда?... Другой деревни, кроме центральной усадьбы, я не знал, а до неё километров пять по полю, по просёлочной дороге. Если б не ребёнок, не пошел бы ни за какие коврижки. Существует в конце концов служба скорой помощи, да и фельдшерица там проживает, хотя и в отпуске. В общем,  вышли бы из положения. Но я всё-таки отправился не в близкий путь на ночь глядя  на этот сомнительный  вызов. Долг врача, хотя клятву ещё не давал. Пока пришел в деревню и отыскал первую попавшую колонку, на улице уже темнело. Поспрашивал в одном доме напротив колонки, в другом. Нигде врача не вызывали и не ждут. Вот так ситуация! Столько времени зря ухлопал! Эту болтушку, «даму с собачкой», нашу недозрелую «комиссаршу» ругал, на чем свет стоит. Ума у неё, видать, не больше, чем у её пуделя. Неужели в МГУ, кроме детского сада, никого не нашли на роль командира и комиссара? Надо было мне  их самому забраковать ещё там во время медосмотра по причине «умственного» недоразвития, используя своё служебное положение, сейчас бы не было с ними проблем. Хотел было вернуться обратно на базу, не ночевать же на ФАПЕ, но тут подвернулся знакомый больной, и узнав меня, и в каком оказался я положении, и что на ночь глядя собрался черт знает куда, уговорил меня переночевать у него. Они местные не отважатся выходить в такое время суток дальше околицы, а тут «чужак», интеллигент, не зная местных обычаев. Ничего не оставалось мне как согласиться остаться на ночь у него малознакомого,  но доброго человека. Наутро возвращаюсь на базу и первым делом спрашиваю у этой девицы, «даму с собачкой», не напутала ли она чего с адресом? В ходе разговора выяснилось, что я направился не в ту деревню. А дом у колонки, о котором шла речь, находится  в соседней деревне, которая рядом с нами в километре только в противоположном направлении от центральной усадьбы. Кто же знал, что рядом  с нами есть ещё одна деревня, а может и не одна. А у нас получилось как у Иванушки дурачка; «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Тем не менее решил с этой деревней познакомиться поближе и прочитать у них в клубе, в порядке компенсации, лекцию на тему онкологии, или любую другую тему, на их усмотрение. Накануне повесил у двери клуба-читальни объявление о проводимом мероприятии с указанием даты и времени. Днём даже прошелся по единственной улице небольшой деревни. По дороге наткнулся на местный ФАП. Мне показалось странным, что при наличии ФАПА за медицинской помощью обращались в отряд. Вспомнил, как когда-то сам трудился на таком же. Не удержался и заглянул туда, может, чем смогу помочь, да и вообще, ностальгия по деревенскому прошлому. Там находился молодой фельдшер в белом халате, года два как после окончания училища. Посетителей не было. Обычная  картина для таких мест. Мы познакомились. Узнав, что я врач ССО МГУ из самой Москвы, он заметно растерялся. Никак с проверкой? Сроду тут врачей не было. В это время пришел посетитель, пожилой мужчина. Что-то попало ему в глаз. Жалуется на рези в глазу и слезоточивость. Фельдшер,  как мог, осмотрел глаз больного мужчины, закапал глазными каплями, но больной продолжал жаловаться. И улучшений не было. Конечно, в глаз попало инородное тело, и капли тут не помогут. Это было видно сразу. Я подсказал, что нужно осмотреть верхнее веко, предварительно его вывернуть, иначе не разобраться. Но такую манипуляцию ему раньше делать не приходилось. Все его попытки  провести  эту манипуляцию были безуспешными, и тогда вмешался я. При помощи спички сделать эту манипуляцию было несложно, там же на поверхности застряла и соринка. Так мы  вдвоём помогли пациенту вынуть соринку из глаза. А, стало быть, не зря прошелся по деревне, а главное, вспомнил свои первые шаги трудовой деятельности на медицинском поприще после окончания медицинского училища, будучи в деревне когда-то по распределению. С тех пор минуло лет восемь, а казалось было только вчера. Как бежит время? Прихожу ближе к вечеру в назначенное время в клуб-читальню. Объявление висит. А в клубе хоть шаром покати, никого, кроме самой молоденькой заведующей- вчерашней школьницы, не было. Сидим, ждём людей. Она успокаивает, может ещё подойдут, а может, и нет. Я спрашиваю её;   
- А как же  читальню- то посещают?
-Так и посещают, - говорит она.
-Да, с цивилизацией у вас туговато как и с культурой, -заметил я.- Они ведь начинаются с библиотеки.
-Полностью с вами согласна. Хоть вы понимаете. Вот только копейки платят за «культуру».
-Как и в медицине, -соглашаюсь я.
-Вы там в Москве кому надо подскажите, -попросила девушка из читальни на полном серьёзе.
-Непременно, при первом же случае. Как только встречу министра культуры или просвещения на улице Горького, так всё и выскажу им лично, -шутил я.
-Нет, я серьёзно.
-Я тоже. При первом же случае, как только, так сразу, -продолжал шутить я.
 Из окна видно, как на улице быстро темнеет. Две-три девицы- малолетки нагло и с любопытством заглядывали в единственное окно читальни,  прижавшись лицом и руками к стеклу, и ухмылялись  оттого, что никого ещё нет и они первые, а заодно меня обсуждали,  увидев впервые, но никак не могли решиться войти, скромничали по-детски. Похоже, я их очень смущал и был  им небезразличен; вроде как молодой, а с бородкой. Наконец поняв, что тянуть больше неприлично, да и заведующая их рукой поманила, они всё же вошли. Понимая, что такие мероприятия у них не практикуются и не пользуются успехом, больше ждать не стал, и начал рассказывать о такой области медицины как онкология, что она изучает и как много людей во всём мире болеют и умирают от болезней, которые изучает эта наука. Конечно, я понимал, что этим девчонкам мои речи по барабану, но они придут домой и обязательно расскажут своим родителям всё в подробностях.  Я говорил в доходчивой форме без всяких премудростей, понимая, что и это для них скучновато, и совсем не интересно. Им бы интересней было услышать, кто мы такие, откуда и что делаем в их краях. И я их понимал. После лекции все мы вышли из избы-читальни. Одна девушка, что постарше, у которой уже женихи на уме, уже на улице задала ещё пару вопросов, не имевших отношения к теме лекции. Я кратко пытался ответить на вопросы в шутливой форме, и мы распрощались. А на улице стало совсем темно, кромешная тьма. Они направились в сторону и вглубь деревни по её главной и единственной широкой улице, которая ещё хоть мало-мальски освещалась, а я шагнул в противоположную сторону, в темень. Шел медленно почти на ощупь, как бы куда не ступить или не провалиться и ногу не сломать. Когда я шел в деревню, было ещё светло, и помню, что проходил мимо конюшни, а тут потерял всякий ориентир, так было темно, хоть глаз «выколи». Я остановился, думая, куда всё-таки мне дальше двигаться. Деревня, кажется, позади. Вдруг слышу совсем рядом, не более метра от себя, громкое фырканье лошади. Чуть даже напугала она меня от неожиданности. Я совсем не обиделся, её тоже надо понять. Она предупреждала меня, чтоб ближе мне лучше не подходить. Но я бы и сам рад, но ничего не вижу. Хорошо бы она была бы мордой ко мне, а не задом, а то и лягнуть сдуру могла.  На всякий случай я  принял влево от предполагаемой лошади, пошел по просёлочной дороге вдоль посадки. Что же мне так не везёт? То с неким больным ребёнком, то с этой дурацкой, никому не нужной лекцией, то лошадь, пропади она пропадом, напугала. Тоже просветитель нашелся, Добролюбов хренов. Надо это тебе? С такими грустными мыслями впереди заметил какие-то проблески, что-то сверкавшее  вдали, как на небосводе, то ли звёзды, то ли фонари. Скорее всего, это мигали огоньки от фонарных столбов в соседней деревне. Они то появлялись, то снова исчезали в зависимости от кривизны просёлочной дороги, на которой я оказывался то на возвышенности, то в низине. Для меня это послужило маяком, наконец добраться домой. Сама база располагалась в лесном массиве и служила, очевидно, базой отдыха для районного начальства в прошлом. Мой медпункт стоял чуть в стороне от всех, от спального корпуса бойцов отряда. В нём, кроме небольшого кабинета с запасами медикаментов на полу, были ещё две комнатки под изолятор на две инфекции. Так что ночевал я в медпункте, а не со всеми. Однажды,  где-то через неделю после своей лекции в соседней деревне, поздно вечером, когда я уже почти спал и никого не ждал, ко мне вошла, точно во сне, уже знакомая девушка, присутствовавшая на той лекции, та старшая из трёх. Её я сразу узнал. Но была она не одна, а с каким-то парнем своего возраста или чуть постарше. Они приехали верхом на одной лошади, может даже на той, которая чуть не напугала меня когда-то ночью. Парень лет шестнадцати на ногах не держался, скорее всего, был здорово подвыпившим. В комнате -изоляторе, где я спал, было темно, свет горел лишь в прихожей. В окно светила только Луна. Он бесцеремонно присел на свободную кровать напротив моей, так как стульев не было, и тут же завалился и сразу же отключился. Я понял, что он уснул. Ну и дела? Что же дальше? Девушка бесцеремонно и нагловато села рядом со мной на кровать и стала бесконтрольно чувственно прижиматься ко мне. Вижу, что она тоже подвыпившая, то есть  подшофе, иначе бы контролировала себя малость, соблюдала субординацию и такт поведения.
-Как это тебе в голову взбрело приехать сюда так поздно? И как ты меня нашла? У вас все такие смелые? И вообще, тебе четырнадцать хотя бы стукнуло? -забросал её вопросами от неожиданного её появления, да в таком неадекватном  виде в столь поздний час.
-Много вопросов задаёте, господин доктор, перед сном, -говорит спокойно она, еще больше прижимаясь ко мне, на все сто процентов уверенная, что мне это будет приятно.
-А этот ?... Твой парень? -обращаюсь к ней.
-Ну что вы, какой из него кавалер, сами видите как развело его, что на ногах не держится, -несколько развязано по- детски объясняет она. –Вижу, вы бороду свою сбрили. Когда только успели? Зря, она вам шла. А без неё вы совсем ещё мальчишка.
- Спасибо, конечно, за комплимент. А лошадь где оставили? -почему-то спросил про неё, как будто она меня только и интересовала.
-Куда ей деться. Вон там за окном стоит. На все вопросы, кажется, ответила. Вы не забывайте, молодой человек, рядом с вами молоденькая, симпатичная, ещё  нецелованная и никем нетронутая дама, которой нужна…
-Ладно, дама. Детское время давно закончилось и ты должна быть в постели, неправда ли?- нравоучительно сказал я, как педагог первоклашке.
 «Вот так ситуация?- подумал я.- Да этот парень ввалился, черт бы его побрал. Что они там пили? Как бы «дуба» не дал... Отвечай потом за него несовершеннолетнего».
- Или надо твоего парня будить, или ждать, когда он проснётся, -говорю ей.
-Пусть дрыхнет, он не мешает. И к тому же, как вы изволили выразиться, я уже в постели, хотя и одетая.
-Я имел ввиду в постели у себя дома.
-А какая разница?
 Я понял, что говорить дальше с ней бессмысленно, а потому  принял горизонтальное положение, как до их появления, так как время было позднее и хотелось спать. Она тоже пристроилась рядом по левую руку. Я слегка по-дружески её обнял, подложив свою левую руку под её голову. Куда мне теперь деваться, и что оставалось мне делать. Она прижалась ко мне как ребёнок. По-моему, девушка не очень-то соображала. Дальше говорили почти шёпотом, чтобы не проснулся парень. Черт с ним, пусть спит.  Мне уже всё было безразлично. Главное, чтоб потом проснулся.
-Как зовут меня ты, наверняка, уже знаешь. А тебя-то как?- спрашиваю её.
-А меня Лена. Наконец, я тебя заинтересовала, -прошептала она.
-Лена, я для тебя уже «старикан»,-объясняю ей, как «бывалый» мужчина, поскольку уж лежим в одной постели.
-Сколько же «старикану» лет?- поинтересовалась Лена.
-Аж целых двадцать два,- признаюсь я.
-Ничего себе, -удивилась она по-детски с восхищением. -Нам бы таких «старичков» в деревню побольше. Все бы девчата сбежались посмотреть на таких женихов. Может, кому и подфартило.
-Ладно... Размечталась на ночь глядя. Давай немного поспим, а то ещё не до того договоримся, -говорю я.
-Через неделю я приеду одна, будешь ждать?  Жди меня, и я  обязательно вернусь.
-Только очень жди, -добавил я.- Симонов...
 Напомнил ей известное его стихотворение времён войны.
-Это какой еще Симонов? -спросила она.
-Да так, один знакомый, -ответил я, не вдаваясь в подробности. -Опять на лошади?
-Конечно. Теперь она дорогу знает.
-Ты вроде неплохая девчонка, чем думаешь заняться?
-Сейчас тобой, доктор Вячеславович.  А вообще, расскажу в следующий раз.
-Договорились.
 Так мы пролежали часа два. Я, кажется, спал, хотя сон был поверхностным, чутким. Я привык спать один, а тут на тебе, «малолетка» под боком, непонятно откуда свалилась. И что с ней делать, если делать ничего нельзя. Проснулся, когда они стали собираться уходить после четырёх утра. Через неделю мне пришлось уехать в Москву по неотложным делам. Конечно, в этом я нисколько не сомневаюсь, Лена приезжала на своей  гнедой, как договаривались. Деревенские девчата не обманывают, но так вышло, и не по моей вине. Больше с ней не виделись. Значит, судьба. А может она обиделась? А может она образумилась, когда «очухалась» после большой пьянки, что стало самой стыдно. Этого я так и не узнал.
Наша художественная самодеятельность, как ни странно, пользовалась большим успехом.  В сельских клубах нас с нетерпением ждали, как обычно ждут артистов из областной филармонии.  В самодеятельности в той или иной мере участвовали почти все и, конечно, я. Вспомнил, что когда-то играл на баяне, немного на аккордеоне, а про пианино вообще молчу. Сейчас во время концертов на сельских подмостках аккомпанировал солистке по вокалу, а может быть и танцорам-одиночкам. Откуда в отряде появился баян даже не припомню. Наверно местком совхоза одолжил на время, а скорее всего, всё-таки он был  клубный, и каждый раз другой, поэтому репетировали всё на ходу перед самым концертом. Помню, как-то возвращался один из Москвы до Коломны электричкой, а из Коломны уже теплоходом в отряд. По-другому нельзя было. На теплоходе, кроме каких-то пионеров и молодой вожатой блондинки, почти никого не было. Естественно, находясь одни на палубе, мы не могли не заговорить. Это была студентка МГУ Марина, пионервожатая со своими подопечными пацанятами в возрасте до двенадцати лет. Когда узнала в разговоре со мной, что я из стройотряда МГУ, она загорелась со всей своей оравой поехать со мной в отряд. Я не стал возражать, они же всё равно путешествовали по Оке. Добрались мы  в отряд только к вечеру. Марина, оказывается, хорошо знакома с нашим  комиссаром. Обе учатся на одном факультете и обе любительницы собак. Заниматься мне всей этой оравой времени не было, надо было сразу уезжать в какую-то деревню с концертной бригадой. Перед отъездом на концерт пацанов разместил на ночь в своём изоляторе, раз уж взял  под свою опеку и на «свою голову», а больше-то и некуда. Их было пятеро, и все такие озорники из неблагополучных семей, а может детдомовские. Концерт в сельском клубе прошел как и всегда на «ура». Клуб был переполнен, в зале аншлаг как в театре «Современник». Селяне долго не  расходились. Им делать-то нечего, особенно пожилым. Хочется других посмотреть и себя показать, а тут такой случай выдался, собраться в клубе раз за полгода. Зря что ли пришли? Разговоров и впечатлений на год хватит. Они думали, что и нам торопиться некуда. А сельская молодёжь не расходилась в надежде, что мы для них ещё и танцы организуем допоздна.  Конечно, они заблуждались. Нам было куда и отчего спешить, особенно мне. На улице совсем темно, а у меня в медпункте эти гаврики, каждый сам по себе «вождь краснокожих». Как тут не торопиться, если у меня все медикаменты на полу хранятся и лишь простынёй покрыты. Как я об этом сразу не подумал, иначе разместили бы пацанов в общей казарме на полу, им не привыкать. Однако всё обошлось. Марина где-то была неподалёку от них. Правда, перед самым сном скоро пришла ко мне «комиссарша» и сказала, что гостья-приятельница её заболела, у неё, кажется, высокая температура  и надо бы её посмотреть. Мы тут же пошли с ней к больной подруге. Она лежала в общей комнате на пятнадцать человек, все уже готовились ко сну. Так что пришлось осматривать её  в потёмках при небольшом освещении, исходившем из коридора. Осмотрел студентку, как положено врачу, обратив особое внимание на её горло. У меня не было никаких сомнений в том, что у больной фолликулярная ангина.
-Значит, так, Марина. Пойдёшь со мной, тебя надо изолировать, -сказал я вожатой в присутствии её подруги, дамы с собачкой.
-С удовольствием, -оживилась она вдруг.
-Вот и славно.
 Комиссар просила  никуда её не забирать, но напомнив ей, что парадом командовать буду я, Марину взял с собой. Оставлять инфекционную больную в коллективе, за здоровье которого я несу персональную ответственность, штука рискованная. Ещё неизвестно какая там ангина. Только эпидемий мне в отряде и не хватало. Как этого не могла понять дама-комиссар? Чему её только учат в МГУ, да ещё на биофаке? Марина была интересная высокая блондинка, всегда с улыбкой на лице, и первое, кого она мне напоминала, когда я увидел её впервые на теплоходе, так это киноактрису Марину Ладынину, звезду советского экрана сороковых годов. Та же характерная улыбка, разговор и своеобразная манера походки, независимая и раскованная. Когда мы пришли в медпункт, пацаны ещё бесились как хотели. Она вошла к ним в комнату, просила их успокоиться и пожелала спокойной ночи, предупредив, что сама спать будет здесь же через стенку, чем не очень обрадовала пацанов, которые тут же сникли. А когда они увидели ещё и меня, то вовсе успокоились. Марину я определил в другой изолятор на две койки. Дал ей солевой раствор для полоскания горла, а для принятия внутрь предложил  аспирин и антибиотик. После того как она всё выполнила, принёс ей  ещё на ночь глядя 30гр. спирта в качестве дезинфицирующего и борьбы с ангиной, да и уснёт поскорее. Видать, намаялась с этими гавриками. Скорее всего, она и заболела от усталости, да и мороженое перехватила в дороге. Так как говорить ей много нельзя, я погасил свет и стали спать. Комнатка была маленькой и тесной, и наши кровати стояли на расстоянии вытянутой руки. Ничто не мешало нам оказаться в одной постели, тем более она совсем не возражала. Но, увы, пациентка и врач должны общаться только в профессиональном плане независимо от непредвиденных соблазнов и симпатий, хотя, как бы там ни было, нам же не пятнадцать лет, долго не могли уснуть. Наверно ночь была «слишком» лунная. Наутро Марина чувствовала себя неплохо и после одиннадцати дня она со своими пионерами отправились на центральную усадьбу, чтобы снова теплоходом продолжить своё путешествие по Оке, хотя я рекомендовал ей немедленно возвращаться домой, хорошо понимая, что ангина за один день не проходит, а не до конца вылеченная ангина, чревата осложнениями. На том мы и расстались, прекрасно понимая, что вряд ли когда-нибудь ещё встретимся  в той же огромной Москве.
Под моим контролем были две столовые. Одна наша летняя на  базе, где поварами работали две студентки. Они готовили завтраки и ужины. Другая, неплохая по деревенским меркам столовая на тридцать посадочных мест на все времена года, была на центральной усадьбе, где питались все прикомандированные в тот совхоз. Наш отряд обедал в специально отведённое для нас время, без всяких прикомандированных водителей. Регулярно раз в неделю все мои подопечные повара отправлялись в город  в СЭС на обследование на предмет кишечной инфекции. Без моего разрешения пища не выдавалась, для чего перед обедом снимал пробу, да и вообще присматривал за санитарным состоянием пищеблока, вспоминая солдатскую столовую в армии. Иногда ближе к вечеру, когда мне особо делать было нечего, помогал моим молодым поварихам печь оладьи. Первый блин у меня, конечно, был «комом». Обедал отряд в совхозной столовой недалеко от стройки. На самой стройплощадке уже пройден нулевой цикл, и стали вырисовываться контуры стен будущего зерносклада. В обед кормили нас неплохо, но ребята с их неуёмным аппетитом, особенно бородатый  аспирант Лёша, напоминавший больше неуклюжего медведя, жаловались, что они не наедаются и просили меня внести коррективы в меню-раскладку, которую я составлял на каждую неделю, и добавить ещё калории. Я сказал, что если добавлю калорий, то у вас убавится ваша зарплата, так что решайте сами, напомнив им закон сохранения массы веществ. Можно всё проесть и ничего не заработать. Решили усилить питание, экономить на питании в ущерб здоровью, конечно, нельзя, но и обжираться до такой степени вредно. Ребята ограничились тем, что стали брать по две порции второго. Мне казалось, это где-то на грани обжорства. Хотите обжираться, пожалуйста, но без меня, хотя предупредил их, что это вредно для поджелудочной железы. Ну не может она справляться с такой нагрузкой, как говорится; «Мне очень жаль, но Боливар не выдержит двоих». Но мои доводы не были услышаны. Обжирались так, что дальше десяти метров от столовки двинуться не могли. По этой причине затем полчаса пластом все валялись рядом на газончике. Какая после этого работа?! После обеда,  как и полагается, законный перекур. В отряде царили правила коммуны: всё поровну. Так как я заметил, что в отряде многие курящие что девицы, что парни, то в первые же дни прочитал им убедительную, обстоятельную лекцию о вреде курения, и все будущие биологи со мной соглашались, потом благодарили за хорошую лекцию и тут же после лекции при мне доставали свои сигареты и закуривали. Дело в том, что наш завхоз, аспирант Лёша, у которого борода была как у Фиделя Кастро,  сигареты выдавал каждому поровну. Раз положено, значит, получай. Таковы правила коммуны. Раньше я никогда не курил и был счастлив. Три года в армии, четыре в институте, и ни одной сигареты даже не пробовал, поэтому с такой убедительностью провёл лекцию. Кто бы курящего лектора стал слушать. Всё как у Станиславского с его знаменитой фразой; «не верю». А здесь в отряде смолят все подряд. Наверно в МГУ некурящих не принимают и на вступительных экзаменах сдают тест на «табакокурение». Каждому бойцу и начальству выдавали раз в три дня сигареты без фильтра «Солнышко». Вот так одна за другой стал покуривать, хотя признаться, никакого кайфа не испытывал. Наоборот, только появлялся кашель и головокружение на первых порах. Это что и есть кайф? Лучше бы мне их вообще не выдавали, я бы не возражал, хотя и возражал, когда мне их давали принудительно. Недели через две нашего пребывания в деревне мне надо было подумать, где и как организовать для своих бойцов хорошую баньку, хотя об этом меня никто и не просил. Конечно,  они почти каждый день купались в Оке после работы, но разве это могло  заменить баню. Только где её искать в деревне эту баню? Вообще об этом должна бы задуматься администрация совхоза, когда только приглашала  нас к себе работать. Но и они, по-видимому, также рассуждали, ссылаясь на Оку, на лето. Баня первейшее дело в борьбе  с вшивостью. Зерносклад для кого мы строим, для себя что ли? Для совхоза, для  администрации. Но, видать, ей было не до нас. У них своя «горячая» пора, битва за урожай, закрома пополнять, медали и ордена надо зарабатывать. На моё счастье на окраине села располагался пионерский лагерь от какого-то крупного завода из Коломны, где, наверняка, имелась баня. А что если рискнуть? Думаю, что с врачами лагеря найду общий язык и договорюсь. Так и поступил. Заглянул в медпункт пионерского лагеря в обеденное время и увидел очень приятную блондинку в белом халате, относительно ещё молодую докторшу, которой, наверняка, до тридцати лет. Сама она из Коломны, в пионерском лагере не впервые, и очень может быть, как и многие сотрудницы, со своим ребёнком. Я поведал миловидной белокурой докторше, что у меня стройотряд из МГУ, и что я врач этого отряда, и что отряд две недели без бани,  и нельзя ли им в порядке особого исключения организовать банный день в пионерском лагере, а то вшами обзаведутся. «Ну, если в порядке исключения и такому молодому доктору из МГУ не пойти навстречу... Почему и нет, если о вас вся деревня говорит. Известная личность, оказывается»,-соглашается она. Заодно, чтоб укрепить знакомство, я предложил ей сразу после обеда вместо тихого часа прогуляться в поле за околицей. Она  с удовольствием согласилась, приняв моё предложение. Поди, скучно ей, молодой и красивой, среди детворы в лесу целыми сутками находиться. Встретились мы в поле сразу после лагерного обеда, которое раскинулось сразу за территорией лагеря. Трава стояла выше пояса. О чем-то говорили, собирали полевые цветы, преимущественно васильки. За разговорами незаметно уходили всё дальше и дальше от села и лагеря. Было около трёх дня. Солнце стояло в зените прямо  над головой. Припекало не на шутку. Мимо по просёлочной дороге недалеко от нас прошли несколько человек из моего отряда. Они направлялись от базы к реке купаться. Кажется, нас не заметили в высокой траве, а может, сделали вид, что не заметили, ведь в десяти метрах вокруг в чистом поле трудно не видеть и быть незамеченным. Да мы и не прятались. Нам было приятно вместе, хотя «свидание» носило деловой характер. Незаметно мы оказались совсем рядом с нашим лесочком, где жил стройотряд. За ним моё «хозяйство». Я предложил коллеге переждать солнцепёк в прохладе у себя в медпункте. Других вариантов не было и минут через пять ходьбы лесом подошли к моей «резиденции». Здесь мы и вспомнили, что,оказывается, ещё не познакомились как следует. Она представилась Людмилой. По такому случаю ничего, кроме вчерашней бутылки пива, предложить я не мог. В отряде соблюдался «сухой» закон.  А про спирт совсем позабыл. Видно от того,  что было жарко, да и тяги к нему никогда не было. Сгодилось и пиво. Видать, пиво было не свежим и слишком не в меру игривым. Она сидела на одной кровати, я на другой напротив. Это было так близко, что наши руки чувствовали не только тепло друг от друга, но и иногда прикасались как бы невзначай, будто намагничены. Мы, похоже, здорово одичали в этой деревне за это время, что не заметили, как под воздействием хмельного игривого пива оказались уже в одной постели, набросились друг на друга с такой страстью и занялись любовью. Инициатива больше проявлялась с её стороны. И это неудивительно. Говорят, блондинки с карими глазами очень сексуальны и темпераментны. Но лучше один раз убедиться, чем десять раз только услышать. И я убедился.  Скоро стало жарче, чем на солнцепёке. Люда была постарше и опытней меня. Никто никому не изменил. Ни у меня, ни у неё на тот момент давно никого и ничего подобного не было. И что ж я за мужчина, если б проигнорировал такую привлекательную, симпатичную блондинку, да ещё коллегу. Сам бог бы мне не простил, тем более, как мне казалось, он же её мне и послал с небес.
 В субботу во второй половине дня наш грузовик привёз весь стройотряд на территорию пионерского лагеря прямо к бане. Это был особый для нас день, почти что праздничный, все были навеселе и на подъёме чувств, на что я даже не рассчитывал. Банька была что надо, даже с лёгким паром. Незапланированное удовольствие для отряда продолжалось полтора часа. Все остались довольны, кроме меня. От имени отряда я поблагодарил мужичка-банщика за хорошую баньку и парную, но не нашлось в отряде никого, кто бы сказал «спасибо» мне за отеческую заботу о них. По-моему, так никто не понял, кому они обязаны такому удовольствию, все почему-то верили, что это отеческая забота о них местной администрации совхоза. Как бы ни так! Если б они только знали про местного чудо врача, волшебницу-блондинку с карими глазами. Ну, да черт с ними с этими студентами. Наверно в МГУ  на биофаке этому не учат, им бы только о жучках да паучках рассказывать. Одним словом, «ботаники».
А тем не менее строительство зерносклада близилось к своему  завершению, а вместе с ним подходило к концу наше пребывание в совхозе под Коломной. Похоже, что моя деятельность в совхозе понравилась сельчанам и надолго запомнится, поскольку руководство совхоза уговаривало меня согласиться после окончания мной института  приехать к ним работать, а они к тому времени, во всяком случае, так заверяли меня, построят для врача отдельный коттедж на берегу Оки с приусадебным участком. Я ничего не мог определённо сказать в ответ, так как этому не суждено будет сбыться. Зачем зря обнадёживать хороших людей, если я сам ещё не определился, каким специалистом хочу стать. Это, во-первых. Уж, конечно, не терапевтом. Во-вторых, Первый московский медицинский оставляет всех своих выпускников только в Москве, а в деревне нужен только терапевт, то есть врач широкого профиля. Наконец, в -третьих, до этого ещё надо дожить. Последнюю ночь в отряде никто не спал. Все без исключения, кроме меня, бурно отмечали завершение строительства важного сельскохозяйственного, стратегического в масштабе деревни, объекта. Председатель месткома завёз к нам на базу большой бидон из-под молока, но с пивом, завхоз Лёша  позаботился о достаточном количестве водки из расчета бутылка на двоих. «Гудели» всю ночь, только без меня. Я же жил отдельно в медпункте, и потом не хотелось своим присутствием смущать молодёжь, к тому же они все свои, а я вроде как бы со стороны. К тому же ещё накануне штабной «тройкой»; командир, комиссар и я в стороне от других, в лесочке на природе, подвели итоги и отметили за бутылкой вермута завершение работ. Мне бы очень повезло в эту последнюю ночь, если бы рядом совсем случайно со мной оказалась коллега Людмила из пионерского лагеря, она бы точно скрасила моё одиночество, или вопреки всему вдруг верхом на лошади из-за синих туманов появилась та Лена из соседней деревни, с которой мы так и не закончили философский  разговор о сущности жизни. Всё когда-то заканчивается, хотим мы того или нет. Утром, после бурной ночи в отряде, приехала комендант принимать своё хозяйство, не натворили ли чего студенты за месяц. Она как в воду глядела. При обходе обнаружилось, что на одной кровати отсутствовал матрас, нигде не могли его найти. Вместе с комендантом и командиром мы обследовали рядом лесочек, и нашли, наполовину сгоревший, матрас. Найти «виновного» не представляло трудностей. Пришлось с одного недисциплинированного бойца удержать стоимость сгоревшего казённого имущества. Видать, не зря волновалась комендант, похоже, подобное бывало и раньше. Этот боец по пьянке завалился в постель с сигаретой. Ну не дебил? Хорошо, что не случился пожар. Вот было бы шума на весь район. Тут же перед посадкой людей в машину, которая в последний раз отвезёт нас к пристани, все получили зарплату под роспись в специальной ведомости. Одни получили по 180 рублей, некоторые по 220, непонятно из каких расчетов. Для студентов за один месяц совсем неплохо. Член штаба стройотряда должен получить не менее 200 рублей. Я немного удивился, когда мне на руки выдали всего 18 рублей, но возмущаться не стал, и не стал даже выяснять почему так мало. Я же ехал, как поётся в  студенческой песне, не за деньгами, а «за туманом и за запахом тайги», и больше по патриотическим мотивам. К тому же, за работу на ФАПЕ кое-что получил от местных властей. Очевидно, с таким расчетом мне и выдали так мало, что лучше бы и вовсе ничего, тогда и глядело бы всё благотворительно и патриотично. Покидали мы базу с громкими патриотическими песнями до самого теплохода. Водитель, который был закреплён за нами на весь этот срок, мужчина лет сорока, так и не понял разницы  между словами  «окей» и «хоккей», всё в разговоре употреблял «хоккей» вместо «окей», чем всегда нас веселил. У пристани нас провожало всё совхозное начальство. Проводы были трогательны и эмоциональны, даже со слезами. Как только отчалили от пристани, настроение у всех заметно поубавилось. Несмотря на то что двигались мы в сторону дома, к Москве да с большими деньгами, нам было грустно сознавать, что навсегда расстаёмся с уже небезразличными для нас жителями совхоза на берегу Оки, и только одно лишь успокаивало, что оставляем им как память о себе, построенный нашими руками, надёжный современный зерносклад.
  Правда, недели через три после сдачи финансового отчета, бывшему командиру отряда аспиранту Михаилу снова промыли мозги в центральном штабе  комитета ВЛКСМ МГУ за то, что врача отряда, он же и член штаба отряда, оставили без зарплаты, и тот привёз мне в общежитие ещё двести рублей, которые мне причитались по праву. Разговор в комитете комсомола МГУ был крайне неприятным для аспиранта и бывшего командира стройотряда. И как он так оплошал?
-Это как же ты, Михаил, умудрился врача своего отряда, члена штаба, оставить без зарплаты?- спросил его второй секретарь ВЛКСМ  МГУ.
-А он там на совхозном медпункте подрабатывал, так что с учетом, -пытался оправдываться аспирант.
-Прежде всего врач исполнял свои обязанности в отряде, а уж потом лечил местное население, за что ему отдельное «спасибо». И ничего удивительного в том,  что у него должно быть две зарплаты.  Ты что ж думаешь, для  партии и комсомола, построенный отрядом зерносклад, это самое главное? В конце концов его мог построить и сам совхоз или «Коломнотрестстроймонтаж». А вот главного вы с комиссаром так и не поняли. Ну, с ней мы ещё разберёмся. Беда в том, что вы саму идею ЦК дискредитировали. Работа с населением, забота о населении, чем и занимался ваш доктор, может, поважнее всякого зерносклада. Про зерносклад этот народ через пару лет забудет, а вот врача нашего из Москвы, из МГУ, будут помнить очень долго, и только с хорошей стороны. Да... Видать, рановато мы тебя в командиры  определили. Ты  у нас, кажется, в аспирантуре на биофаке? И что ж, доктор не возмущался, когда получил по ведомости всего восемнадцать рублей, вместо положенных двести -двести пятьдесят? Себе с комиссаром, небось, по три сотни на «нос» положили?
-Нет. Даже не поинтересовался, -признался аспирант, понимая, что на этот раз влип по-настоящему, и карьере на кафедре может наступить конец.
-Вот это я понимаю, настоящий мужик. Мало того, его скромности нужно позавидовать, особенно тебе. А, между прочим, до меня дошли слухи, что  он член профкома,  и даже председатель жилищной комиссии в своём институте. Как это тебе?
-Большое начальство!- не сдержался аспирант.
-И даже очень большое, -признал комсомольский секретарь.
-Потрясающе! Неужели? Надо же, ни разу не обмолвился. Если б я только знал, «зауважал» бы такого человека. Только не могу понять, зачем он поехал в строй отряд?
-Хотелось ему всё понять изнутри. Между прочим, у нас с Первым «медом» хорошие деловые связи не первый год, а ты мог их серьёзно нарушить. И где тогда мы брали бы врачей для своих ССО? Так что со всех сторон ты, грубо говоря, «обделался». Выговор тебе, конечно, обеспечен. А там посмотрим, как с тобой поступить... Хотя в целом отряд, с поставленной задачей, справился. А ситуацию с доктором нужно немедленно исправлять. А врач, видать, с характером и порядочный, если даже не стал оспаривать. Такой никогда лишнего не возьмёт, а когда  станет врачом, не будет брать взятки. Это уж точно! А это не каждому дано, человеку с положением, да при должности. Вот он мог быть хорошим командиром, для него люди на первом месте... Ты меня понял?
-Конечно. Завтра же разыщу его на Пироговке, попрошу прощения и всё компенсирую,-заверил Михаил.-Кто же мог подумать, что он профсоюзный босс у себя, а прикинулся простачком, хотя с характером.
-Вот и хорошо, что всё понял, -закончил беседу секретарь комитета ВЛКСМ.- С нашей бухгалтерией я уже договорился, проблем не будет.
  Недели через три он действительно заехал ко мне в общагу и вернул мне деньги. А заодно, чтобы сгладить мои с ним недоразумения,  он предложил пополнить их дружную компанию и мотануть на пару дней в Анапу, чтобы «оторваться» на полную катушку и «прокутить» эти деньги. Мне бы их заботы. Конечно, мне было не до того и я дипломатично отказался и в мягкой форме послал его кое-куда подальше, чем в Анапу, в сторону Мозамбика. Он аспирант сообразительный и понял, куда и как далеко от столицы это находится.
Вот и закончился третий трудовой семестр. Студенческая Москва готовилась приступить к новому учебному году. Мы уже считали себя не только пятикурсниками, но почти что врачами. В конце августа ко мне в общагу неожиданно приехала Марина из МГУ, та пионервожатая, подруга той «дамы» с собачкой, которая, по всей вероятности, через командира отряда Михаила дала мой адрес. Тогда у нас с ней чуть роман не получился. Жаль, что она болела, да и ростом она была чуть выше меня, что никогда мне не нравилось. А так неплохая  девушка. Марина училась на втором курсе биофака и интересовалась, нельзя ли ей под каким-нибудь предлогом перевестись в наш институт, ну, хотя бы на первый курс. Я сказал, что это весьма проблематично, хоть деканы этих курсов мне хорошо знакомы, но, кроме ректора, этот вопрос никто не решит. А зная нашего ректора, профессора М.Кузина, такими серьёзными делами он заниматься не станет. Так что Марина была немного огорчена этим. Я думаю, что она не очень себе представляла на тот момент, что значит быть врачом. А может это был только предлог, чтоб со мной встретиться и возобновить наши не окрепшие романтические отношения? Небось, свои биологи и «ботаники» на факультете изрядно осточертели, я так понимал. Как я сразу об этом  не догадался, а дошло лишь, когда она уехала от меня ни с чем.
Летом, когда многие студенты разъехались на каникулы кто куда, в общежитии «словно замерло всё до рассвета», и было ужасно скучно, так что по субботам, как и раньше на первом курсе, я отправлялся в ЦПКО  им. М.Горького. Однажды в этом ЦПКО случайно и довольно легко познакомился с одной молодой «красоткой», на что даже и не рассчитывал. Думал, сразу получу от неё от ворот поворот и пошлёт меня куда подальше, так как считал, что она  или из тех воспитанных недотрог, кто не позволяет знакомиться на улице, или обычная шлюха, выдававшая себя за первую модницу в столице. Иногда по выходным в парке играл духовой оркестр из ансамбля песни и пляски московского военного округа, и она с кем-то из них встречалась, имея свой в этом интерес. Она была яркой модницей и заметно выделялась на фоне других девушек. Впрочем, так одеваются многие «знатные» столичные проститутки. На её фоне я выглядел, наверно, гораздо скромнее, но тем не менее быть рядом с ней было приятно. Мы стали, таким образом, встречаться. Её звали Зоей со странной  фамилией Фурника, сама коренная москвичка. А работала Зоя в академии коммунального хозяйства и жила в своей квартире со своею мамой. Один раз даже сходили с ней в кинотеатр «Россия» на нашумевший двухсерийный фильм С.Герасимова «У озера». Там во время сеанса я  набрался наглости и попытался взять её за руку, но на моё удивление, мы ведь были уже хорошо знакомы, под предлогом, что «и так жарко», она устранила свою руку, чем поставила меня в очень неловкое положение. Понимай, как хочешь. Моя реакция была неоднозначна. Ещё бы! Какому молодому человеку это понравится? Для чего тогда молодёжь ходит в кино, тем более на двухсерийные или на индийские фильмы и берет билеты на самые «задние» места. С тех пор отношение к ней заметно изменилось, и больше подобных мыслей, а тем более поползновений, с моей стороны больше не было. Короче, отбила всякую охоту к ней прикасаться. Должна же быть мужская гордость, чтоб так отреагировать. Возникал только вопрос, зачем ей со мной встречаться, если я, в общем-то, ей безразличен, и к тому же бедный студент? И это после того, как незадолго перед походом в кино она заикнулась, что хотела бы приобрести модный складной импортный зонтик, что в то время было большой редкостью и в моде. Если девушка говорит только о намерениях и не реализует их сама, значит, она прямо намекает своему ухажёру, что нужно помочь осуществить её голубую мечту в материальном плане, и тогда ухажёру следует призадуматься в любом случае. Мне хотелось сделать ей приятное и оказать такую услугу, но, разумеется, не свой счет. И через друга Шафика, а он через магазин «Берёзка», такой  зонтик я и вручил ей как раз в этом кинотеатре перед сеансом. Она вежливо поблагодарила, приняв презент, о котором мечтала, за подарок, что не совсем вписывалось   в мои финансовые расходы, да и с какой стати. Студент не такой богатый человек, чтобы дарить дорогие подарки налево и направо просто так без всякого повода. Такого расточительства не позволит себе даже нормальный заокеанский миллионер. Я ведь со своих студенческих позиций и в меру своего воспитания рассчитывал, что окажу услугу за её деньги, только используя Шафика из Иордании, ведь ни меня, ни её  магазин в «Березку» никто не пустит, а не за свою стипендию, тем более что нас  абсолютно ничего не связывало и вела она себя недотрогой. Меня это больше всего и удивило во время сеанса, когда она так прохладно отнеслась ко мне после такого презента.  Любая другая на её месте от счастья и избытка эмоций, что приобрела, наконец, нужную вещь в «Берёзке», о которой мечтала последние годы, расцеловала бы меня с головы до ног. Но, как говорится, «аппетит приходит во время еды». Через некоторое время Зоя обратилась ко мне с просьбой достать модные, но не очень дорогие сапожки. Помог я и в этом, забыв про её дурную привычку забывать про свои долги. Но вышло так, что она смогла заплатить за них только полцены, остальную половину, предварительно договорившись, пришлось оплатить мне как бы в долг. Но Зоя, даром что «Фурника», приняла это как должное и про долг скоро забыла. Меня удивляла её странная позиция. Если нет денег, то зачем заикаешься приобрести какую-то вещь. Нельзя же быть такой алчной и наглой. И потом в этой жизни за всё нужно расплачиваться. Да и жить надо по средствам, а не по прихотям, рассчитывая на свой семейный бюджет. Это только уголовники, «воры в законе», могут себе позволить жить не по средствам, при этом нигде не работая. Я думал, что она как-то со временем переменится ко мне, проявит какую-то обо мне заботу, зная, что я студент, живу в общаге, подрабатываю, чтоб свести концы с концами. Может, надеялся я, пригласит меня в гости, познакомит с мамой, накормит домашним обедом хоть раз за всё время нашего знакомства, понимая, что студенты, особенно те, что иногородние и из «общаг», всегда голодны. Ничего подобного. Это какой же надо быть бездушной куклой и черствой эгоисткой, чтобы быть такой неблагодарной и использовать меня в качестве мецената своих алчных пожеланий и потребностей. Однажды эта «красотка»  обратилась ко мне с просьбой, чтобы я организовал врачебную консультацию её иногороднего родственника в нашем институте, выдав за свою «родню». У нас в институте действительно каждый сотрудник или студент имеет такую возможность. Уже тогда я задумался, что такой «родни» мне  надо держаться подальше, только «вампиров» мне и не хватало. А дальше, как говорится, «чем дальше в лес, тем больше дров», если не остановить. Со временем среди недели у меня было туговато, разве что выходные, да и то подработки на «неотложке». У неё всё наоборот. По выходным она занята, только вот чем. Нормальные «влюблённые» парочки с серьёзными намерениями только и ждут воскресения, чтобы, наконец, встретиться. Это же так естественно. Только не в моём случае. Я всё чаще стал задумываться, а на кой мне такая «красотка» сдалась, от которой ни холодно ни жарко, хотя, скорее, прохладно как от змеи, да ещё по своей сущности «вампирша». У меня, что денег куры не клюют? Как-то в воскресенье мы всё же встретились с ней в центре города после четырёх дня, может, даже напоследок, о чем она ещё не догадывалась. Было по-летнему тепло, ещё вовсю светило и прогревало солнце. Мы снова направились в сторону ЦПКО Горького, где впервые познакомились и где должен быть играть тот самый  военный духовой оркестр из ансамбля. По пути зашли в небольшой магазинчик «соки-воды». Взяли, конечно, за мой счет по стакану яблочного сока, а заодно и пару плиточек шоколада, которые Зоя тут  же  оприходовала и надёжно убрала в свою сумочку. Я почему-то думал, что когда мы погуляем в парке, где она рассчитывала увидеть друга из ансамбля, и проголодаемся, то она вспомнит про эти заветные плиточки-выручалочки и мы, таким образом, утолим чувство голода. Ещё не родился такой студент, которому шоколад был бы противопоказан. Но моим желаниям не суждено было сбыться. Когда я смирился с этим фактом, то впервые задумался, каким образом мне лучше всего от неё избавиться дипломатичней. Можно, конечно, не явиться на очередное свидание и баста. Но Зоя всё равно найдёт, она ведь из тех «кровососущих» вампиров, к тому же знает, что я живу в общаге на Пироговке, а кроме того, она не привыкла, когда бросают её избалованную эгоистку. За всё время нашего знакомства она, несмотря на то что не учится, а работает, не потратила  на меня ни копейки. И это притом что она только работает и живёт в своей квартире с мамашей на всём готовом, а я учусь на «дневном», вынужден подрабатывать, что учебе во вред, и живу в общаге. Хорошо ещё,  что я под различными предлогами не стал ходить с ней по всяким худсалонам-выставкам, где не только можно было любоваться изящными изделиями и «побрякушками», но и приобретать их, куда она нередко предлагала мне пойти вместе. Но такие салоны, как правило, посещают люди с тугими кошельками, а не студенты. Как это до неё не доходило?! Да потому и не доходило, что не любила. В этой части она напоминала мне Нарцисса. Любить такую жадную, черствую, избалованную, холодную, безответную и бездушную куклу невозможно, и не дай бог на такой жениться, все соки из тебя выжмет и в воблу превратит, если ещё раньше в «Кащенко» не попадёшь. И тогда ко мне пришла идея познакомить как бы случайно с моим знакомым холостяком в тридцать лет, донжуаном по жизни, который не пройдёт мимо любой юбки, врачом-невропатологом из родной мне 118-й поликлиники Олегом Минаковым, который быстро её вылечит от всех человеческих пороков, если  сам, конечно, не окажется в Институте имени Сербского в качестве пациента, после своего банкротства. Я нисколько не сомневался, что он, охотник  до бабских юбок, клюнет на её красоту. Через неделю как бы случайно все втроём встретились на рабочем месте у Олега, а минут через пять, когда я понял, что Олег оправдал все мои ожидания, на свою «больную» голову а мне на радость, заинтересовался ею, я под вымышленным предлогом оставил их наедине. С тех пор эту коварную чертовку я не видел, но Олегу не завидовал. Так по глупому залететь на деньги в моём -то положении?!... Ну что ж, будет мне и другим уроком на всю жизнь. И не нужно забывать; «не всё то золото, что блестит».
 
 

В октябре прошли очередные перевыборы профкома. В новом составе профкома я себя не представлял, поскольку новым председателем партком рекомендовал коммуниста, председателя профбюро фармфака  Митина Юрия, которого я хорошо знал как активного карьериста, впрочем, как и большинство коммунистов вообще. Мне он не импонировал, скользкий и злопамятный тип. Когда он был значительно ниже меня по профсоюзной лестнице ещё куда ни шло и мы с ним работали неплохо, но не трудно было представить как он себя поведёт, когда мы поменяемся местами. Он всё вспомнит в наших отношениях, и особенно то негативное, что иногда проявлялось входе дискуссий в профсоюзной работе. С такими карьеристами работать мне  неприятно, тем более бесплатно  «за здорово живёшь». У меня были шансы стать председателем профкома, так как в старом профкоме я был ключевой фигурой и пользовался достаточным авторитетом среди коллег, но поскольку я не был коммунистом и никогда не собирался им стать, партком мне даже и не предлагал. А профсоюзы, как и комсомол, в нашей «демократической» стране Советов были всецело под неусыпным контролем и зависимы от «партии- наш рулевой». А партия в нашей стране, кипучей, могучей и непобедимой в соответствии с Конституцией, статьи шестой, наш рулевой и руководящая. На самой конференции я принципиально даже не присутствовал по той же причине.  Я люблю работать с единомышленниками и приятными мне людьми. К тому же незаменимых людей не бывает. Пусть поработают без меня, и поймут, как всё это непросто даётся. У меня в связи с этим появилось больше свободного времени, и я почувствовал облегчение, как конь, у которого сняли хомут после долгого ношения. С «прикольной» работы сторожа в общественном помещении на Пироговке меня, естественно,  скоро освободят и, не дожидаясь того, я устроился на подработку по выходным в уже мне известную 118-ю поликлинику в Гагаринском районе на «неотложку» в качестве исполняющего обязанности врача. С этой поликлиникой я имел дело раньше. Ещё в этом году в феврале месяце нас студентов бросили на эпидемию гриппа, и я попал в эту поликлинику на две недели. За ту работу получили даже зарплату. А кто бы согласился работать бесплатно в эпидочаге, рискуя заболеть самому? Вызовов на дом, как и посетителей на приём к врачам, было очень много. Отмечался настоящий аврал. Поликлиника еле справлялась. Мы- студенты приходили с утра в поликлинику, брали по десятку и более вызовов и айда в рассыпную по адресам. И так каждый день в течение двух недель. Для студента это лафа, в институт не ходи, стипендия сохраняется, да ещё деньги получаешь за «прогулки» по Москве. Когда с вызовами справлялись быстро или их было не очень много, то снова приходили в поликлинику и вели приём гриппозных больных. Однажды  врач- терапевт со стажем, белокурая мадам, которой за сорок, попросила меня, к моему удивлению, проконсультировать одного непонятного для неё больного мужчину средних лет, полной комплекции, который даже не жаловался, а пришёл по поводу получения справки на санаторно-курортное лечение. Врача смущало то, что она никак не могла измерить больному давление, при всём притом, что ей казалось, что он гипертоник по внешнему виду. Конечно, было бы правильнее измерять кровяное давление с обеих сторон, с чего я и начал обследование пациента по её просьбе, но до чего не додумалась врач со стажем. Кроме того, прежде чем измерять давление, необходимо разобраться сначала с пульсом пациента. Оказалось, что у больного на правой руке в типичном месте пульс отсутствует вообще, а врач пыталась измерять давление только справа, как привыкла, вот поэтому и ничего не получалось. Мне студенту пришлось объяснять доктору, что у мужчины имеется так называемый синдром отсутствия пульса, или синдром Такояси, по имени японского офтальмолога, о котором врач услышала впервые или основательно забыла. А давление действительно зашкаливало у мужчины с избыточным весом аж за двести. Странно, где она училась, что не в курсе? Таким образом, мы вдвоём  вышли на диагноз, о котором больной даже не подозревал за все эти годы. Выходит, больной впервые обратился к врачу-терапевту? Или все доктора также формально проводили осмотр больного, не напрягая мозги и не задаваясь вопросами? Естественно, ни о каком санкурлечении не могло быть и речи, но  было назначено лечение по гипертонии с консультацией сосудистого хирурга. Однако сидеть на месте в кабинетах я не привык, вызовы на дому мне больше по душе. Некоторые «вызова» запомнились почему-то больше, поскольку они все были разные и эмоциональны. Как-то захожу к одной мадам, которой чуть за сорок, похоже, артистке и, пожалуй, без мужа и, по-видимому, большой почитательнице Оноре Бальзака, во всяком случае, по своему бальзаковскому возрасту можно об этом судить. Снимаю в прихожей пальто, вешаю его на какой-то крючок. Она провожает меня в комнату. До моего прихода она что-то вязала, так как предметы рукоделия лежали на круглом столе посреди просторной комнаты, только что оставленные хозяйкой, после моего звонка в дверь.
-На что жалуемся? -задаю ей обычный в таких случаях вопрос, когда мы стояли по разные стороны круглого стола.
У меня нет дурной привычки затягивать свой визит, рассиживаться, забалтывая больных, и напрашиваться на чашку чая, тем более что полно вызовов, поэтому приступаю к анамнезу без лишних слов. А с гриппозными больными нужно вообще держаться подальше и как можно скорее покинуть их, дабы меньше дышать воздухом полным вирусов и микробов.
-Здравствуйте, Владимир. А что вы делаете вид, что мы незнакомы? Я одна дома, -говорит она несколько вальяжно, продолжая стоять у стола как и я. -Чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь.
-Ну я же не в гости заглянул, а по работе. А вы что думаете, мы знакомы?- с удивлением спросил я.- Какая у вас   температура? Давайте посмотрим ваше горло. Ну-ка, откроем рот, язык на меня, скажем «а -а -а». Всё так, всё правильно.
-Буду краткой, доктор. Как говорил Антон Павлович, ваш коллега, «краткость -сестра таланта»; 38 с половиной, боли в сердце.
-Это уже совсем другое дело. И похвально, что читаете Чехова. А это возраст или температура? -спрашиваю её чуть иронизируя, поскольку она напомнила Чехова, врача с большим чувством юмора.
-Вы, Владимир, о чем? Ах да. Конечно, о температуре. Неужели я выгляжу на 38, да ещё с половиной?  Если вы об этом, то мне всего 35, а коллеги по работе дают только 25. Мне ещё не столько, когда возраст нужно скрывать. Таким образом, выходит, что можно сказать, мы с вами ровесники.
-Даже так? Советую, однако, про свой возраст спрашивать не у коллег по цеху, а у докторов. У них прогноз более точный. Давайте послушаю вас.
 Она с легкостью освободилась от халата будто на пляже и подставила пышную грудь для прослушивания.
-Мне нужно послушать лёгкие. Они у нас преимущественно сзади. Повернитесь спиной, дышим поглубже. Вот так. Покашляем. Хорошо. Вот так. Достаточно. Всё в порядке.
-А сердце?- удивлённо спросила мадам.
-С ним всё в порядке. Можете мне поверить,- поспешил успокоить её.
-Доктор, как вы меня находите? -интересуется своим здоровьем хозяйка  дома.
-Да я,  в общем, и не искал. Улица, дом, квартира у меня в заявке.
-Вы, доктор, большой шутник. Я о другом.
-В общем, неплохо. Перкуссия и аускультация патологии не выявили. Дыхание везикулярное, в горле гиперемия. Лабильная вегетатика. Ассоциативные связи ЦНС в пределах нормы, но, правда, с элементами неустойчивой неадекватности.
-Это вы на каком?- спрашивает крашеная шатенка с удивлением ребёнка.
-На языке Антона Павловича. Привет Владимиру.
-А что же мне пить?
-Принимать аспирин три раза в день и больше жидкости, чай с малиной. Ничего другого, никаких антибиотиков. «Больничный» на столе. Как температура спадёт, а это будет дня через три, явитесь с «больничным» в поликлинику.
-А мёд?- поинтересовалась мадам.
-Мёд ещё никому не вредил, но с вашей-то комплекцией я бы ...повременил.
 Я ушел, едва сдерживая смех. Выйдя на улицу, из моей головы ещё не выходила эта мадам, стремительно приближавшаяся к бальзаковскому возрасту, выдавая себя за тридцатилетнюю Марлен Дитрих. Она так и не поняла, принимая меня за своего знакомого  Владимира. Может он тоже врач, и чем-то похож на меня, а может и встречались они по большой пьянке, что вовсе не запомнила. А может у неё прогрессивная форма болезни Альцгеймера? Откуда мне знать! За десять минут трудно разобраться. В тот же день захожу в другой дом на соседней улице, третий этаж, квартира налево. На звонок открывает дверь пожилая рыжая полноватая женщина. Она мне сразу чем-то не понравилась; «проходите, раздевайтесь», и всё в такой манере недружелюбия, понукания и надменности, как будто я вошёл не в квартиру, а в зоопарк. А то сам не знаю, что мне делать. Чай, сегодня она у меня уже восьмая по счету. Видимо, привыкла командовать, и голос неприятный, командный тон, как у дрессировщицы из цирка на Вернадском или надзирателя в тюрьме, а главное, пыталась давить на меня  с первых секунд моего появления, видя перед собой совсем молодого медика, очевидно рассчитывая, что придёт доктор её поколения и более опытный.  Замечаю, что окна в квартире все зашторены, освещение недостаточное, двери кругом надёжно прикрыты, как будто чего-то боятся. «Неудивительно, что здесь все гриппуют»,-подумал я. К тому же вспомнил старинную мудрость: «Где редко бывает солнце, там часто бывает врач». С этим трудно не согласиться вообще. Сопроводила меня хозяйка к своей больной дочери в залу, что, скорее, походило на «доставила» меня по назначению, что больше напоминало известное «шаг влево, шаг вправо -расстрел». Больной девушке по имени Светлана почти столько, сколько мне, за двадцать. Она студентка журфака МГУ. Она на удивление сразила меня наповал своею невероятной девичьей привлекательностью. Студентка не была редкой красавицей, но  у неё было что-то такое притягательное и сексуальное, чего может и не быть у редкой красавицы. Первоначально я имел намерение снять своё лёгкое почти что новое демисезонное пальто в прихожей, но под пристальным напором хозяйки, прошел мимо, надеясь снять его в комнате без её присутствия по своему желанию, а не по её прихоти. И я не то что забыл его снять потом, а счел нецелесообразным это делать сейчас при  виде такой «красотки», так как в медицинском халате, который был на мне под пальто, я бывал уже в десятках домах с гриппом за несколько дней, и на нём вирусной инфекции было в сто раз больше, чем на самом пальто. А мне никак не хотелось ещё раз заразить девушку, которая меня просто околдовала своей несказанной внешностью, хотя выглядело всё со стороны очень странно и быть может не эстетично. Это мог понять и согласиться со мной разве что микробиолог, которому всё видно под микроскопом, и который, наверняка, сказал бы: «Молодец, коллега. Так держать. Только так можно покончить с эпидемией. А то многие врачи думают, раз они облачились в белый халат и целую неделю ходят в нём в эпидочаге  на вызовы, то они борются с ней, с этой эпидемией. Ничего подобного, они только её распространяют, переходя из одной квартиры в другую,  из одного дома в другой, сами того не подозревая, наподобие тому, как бабочки или пчелы переносят пыльцу с одного цветка на другой». Она приподнялась  в постели, хоть я об этом и не просил, присела на корточки поперёк кровати и обеими руками приподняла ночную белую сорочку, обнажив полностью свою редкой формы и красоты великолепную грудь, которая не нуждалась в каких-то лифчиках, была прямой, выдвинутой значительно вперёд, упругой и устойчивой будто восковая с умеренными пигментными сосками. Признаться, на такой стриптиз я никак не рассчитывал. Я думал, что, наоборот, будут трудности, когда стану её прослушивать из-за моей и её скромности. Мы ведь в какой-то мере коллеги, студенты. Меня, как магнитом, так и тянуло к ней оказаться поближе. Я стал слушать её спереди, затем со стороны спины, потом снова спереди. Грудь была на редкость потрясающая и даже уникальная. Трудно было оторваться от такого зрелища, словно оказался  в Третьяковке. Я подумал, почему я не художник, который  обязательно  бы предложил ей такую красоту запечатлеть на картине. Да и она бы, я уверен, не отказалась запечатлеть свою молодость в картине. Ведь молодость так быстро  проходит, как и сады цветут один раз в год. Моим мыслям и намерениям мешало присутствие её мамаши, которая держала меня под постоянным наблюдением, как в цирке дрессировщица с хлыстом в руке не упускает из вида большую неуправляемую кошку типа барса. Поэтому я довольствовался лишь тем, что сделал вид, что мне абсолютно всё до лампочки, и потому оглянул в этом плане всё вскользь, чтобы её мамаша- «дрессировщица» даже не заметила моего повышенного мужского внимания к её дочери,  а то дочке непременно влетит, поскольку она сама себя оголяла перед молодым человеком, определённо зная себе цену. Ноги её от колен и выше тоже были оголены и привлекали ещё больше. Передо мной сидела сама амазонка. Бывает же такое, когда при девушке есть всё, перефразируя того же Чехова «и лицо, и грудь, и ноги». Про дамские ножки с упоением писал А. Пушкин. Если б Александр Сергеевич, тот ещё «бабник», видел такую грудь, он бы ещё ни то написал, как  однажды сказал; «Ах обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад». Такая красота бывает только в Третьяковской  картинной галерее, а тут на тебе, в живую и рукой подать. Из  другой двери появился, по всей вероятности, её папаша, супруг хозяйки, сразу видно-«подкаблучник». Он как бы украдкой поздоровался со мной кивком головы, видимо, хотел было что-то спросить у меня в порядке консультации относительно своей болезни, но увидел свою  «ненаглядную» бдительную супругу, тут же скрылся обратно за дверью, плотно прикрыв её за собой. Видать, здесь не только устоявшийся матриархат, но все «больные», и не только «простудой». На прощанье я посоветовал больной студентке принимать аспирин, обильное питье, чай с лимоном, мёд, и почаще проветривать помещение. При эпидемии гриппа это обязательно. Выписал студентке справку- освобождение на неделю. Мне так не хотелось уходить, но у меня были ещё вызовы, и надо было возвращаться в поликлинику. Мне оставалось лишь пофантазировать. Вот была бы другая её мамаша, более воспитанной и доброй, которую я мог представить будущей тёщей, да пригласила меня по-свойски на кухню, на чашку чая, поговорили о здоровье дочери-красавице. Вот тогда бы я задержался. Быть может «узелок» и завязался между нами студентами, как в той песне М. Танича: «Узелок завяжется, узелок развяжется. А любовь она и есть, только то, что кажется». Ах, если б ни эта вредная мамаша, я бы нашел повод поближе познакомиться с будущей журналисткой. А мамаша, как и ожидал,  на следующий день не сочла за труд дойти до поликлиники и успеть  доложить моему начальству по  работе  о моём визите в подробностях, а главное, что осматривал её дочь, не снимая пальто. Её, конечно, возмущало то, что врач проводил осмотр больной в пальто. Но я же не гинеколог и не стоматолог. Всё что мне нужно, я и так вижу. Ей не понять, что её дочь смотрел не «конь в пальто», а молодой человек, у которого были свои потайные и благородные мысли, и адекватные эмоции по поводу её дочери. Дня через два главврач при встрече со мной во дворе   поликлиники сделал мне по-дружески маленькое замечание, что, мол, больных осматриваю, не снимая пальто. Тогда я сослался на дефицит времени при большом числе вызовов с учетом работы в эпидочаге. Значит, не ошибся и в том, почему мне сразу не понравилась хозяйка.  Такую зануду и дуру видать издалека. Другая бы поинтересовалась у любимой совершеннолетней дочери,  как ей молодой доктор, приглянулся? Да разве всё объяснишь, что такое диво, как её дочь, случается видеть раз в 25 лет. И надо же, у такой скандальной и малоприятной матери, такая дивная дочь. А кроме того мы же медики, и как никто понимали, что  работали в эпидочаге, где можно заразиться в любой момент, а нам не выдали даже самые элементарные средства защиты- марлевые маски. Поэтому первое средство защиты в очаге заражения, как можно скорее оттуда убраться и не тратить время на пустяки с раздеванием и одеванием. А делать вид, что тебя никакая зараза не возьмёт-это, по меньшей мере, глупо. А те, кто думает, что грипп это ерунда, сильно ошибаются. Такой героизм совсем не оправдан. И то, что  в эпидемию не грипповал, я обязан только себе, а не главному врачу. Справку студентке выписал на несколько дней с расчетом, что через это время  или она подойдёт в поликлинику, или я сам зайду к ней проведать. Договориться конкретно с ней помешала вездесущая и любопытная мамаша. К сожалению, больше встретиться с моей неотразимой пациенткой не получилось. Разминулись как в море корабли. Малость не повезло мне. Я мимоходом пришёл к ней по поводу продления справки, а она в этот момент ушла в поликлинику. Может, мы думали об одном и том же? Видать, не судьба. А какой бы был универсальный тандем; врач и журналистка. Что-то похожее у меня было в Звенигороде с Татьяной. Хотя Светлана в этом плане вне всякой конкуренции. С такими сердечными мыслями  я поднялся на четвёртый этаж соседнего дома, где я быстро остыл, словно принял холодный душ, так как меня встретили  сразу двое; пожилой флегматичный хозяин невысокого роста и невероятно огромный пёс со страшной мордой и устрашающей челюстью на уровне хозяйского плеча. Мне с трудом пришлось сдержать себя, чтобы не проявить слабость и не выдать чувство страха. Лучший способ в таких случаях в  упор  не видеть этого «монстра», и вообще не замечать его.
-Доктор, не бойтесь. Он совершенно спокоен и воспитанный. Это он только с виду такой грозный, а в душе пай-мальчик. Проходите, пожалуйста,  в комнату.
«Он-то может и воспитанный, и пай, да хозяин этим явно не отличается»,-подумал я. Его успокоительные речи на меня не производили должного впечатления, имея такой важный живой и непредсказуемый аргумент с огромными клыками. Разве можно давать гарантию за непредсказуемое поведение животного? Поди, угадай, что у него на уме, у этой скотины, если, конечно, он у него есть. Одна только челюсть псины чего стоит, пожалуй, пострашнее, чем у собаки баскервиль или бультерьера.
-Вообще-то, когда встречают врача, нормальные люди делают это без присутствия домашних животных типа собак,- как бы между прочим, прямым текстом вынужден был заметить я хозяину. -Обычно их надёжно изолируют к приходу врача...Да… Вот так... По-другому как-то не принято... К вам  и вашему смышлёному «щенку» это явно не относится... А кто же  у нас больной? -спрашиваю я хозяина вместо приветствия и после ликбеза в области элементарного приличия.
-Супруга. У  неё высокая температура, -говорит мужчина средних лет, проходя в комнату первым.
«Ах у тебя ещё и супруга есть? -подумал я, чтобы каким-то образом отвлечь себя от четвероногого «чудовища».- И как она бедная терпит вас двоих кабелей».  Я следую за ним, делая вид, что эту псину совсем не замечаю, зато он, это чудовище,  не спускает с меня глаз, держа меня под прицелом в ожидании команды хозяина «фас».
-Ну что ж, давайте разберёмся,- сказал я без особого энтузиазма, не очень надеясь, что выйду отсюда  без физических потерь своего единого целого.
 Я подошел к дивану, на котором лежала больная уже немолодая женщина, рядом стоял обычный, мне по пояс, круглый коричневый полированный стол. Над столом с противоположной стороны от меня в полный размер и целиком торчала морда пса коричневого окраса с отвисшей челюстью. То был телёнок, «монстр», чудо-юдо. Я старался не смотреть  не то что ему в глаза, а в его сторону, чтоб не провоцировать зверя, и был уверен, если я по доброте души своей протяну руку  с благородной целью погладить его по голове и задобрить, хотя бы на короткое время моего визита, чтобы потом спокойно выйти из квартиры, то ампутация протянутой кисти неминуема, да так быстро, что этот волкодав и не заметит, что натворил. После осмотра больной, у которой тоже был банальный грипп, хозяин со своим «монстром» также и проводил меня, как и встретил. После такого визита у меня остался малоприятный осадок. Ну что ж, врач на больных не должен обижаться независимо от тех обстоятельств, в которых сам оказывается. Ещё хорошо, что не стал потерпевшим и пострадавшим от стихийного бедствия при исполнении своих врачебных обязанностей. Но мне показалось, что было бы правильно и своевременно направить по этому адресу районного психиатра вместе с ветеринаром.
Остался, наконец, последний на сегодня вызов. Уточняю вызов: Ленинский проспект…дом…подъезд… Матусовская... Что-то фамилия  знакомая. Нет, не может быть. Мало ли в Москве с такой фамилией. Поднимаюсь по лифту высотки, дверь открывает молодая девушка в домашнем цветном халате, жгучая брюнетка с волосатыми ногами, и отталкивающейся внешностью, да вдобавок ко всему и не очень дружески меня встречает.  Она на ходу говорит куда мне пройти, и тут же скрывается в своей комнате до самого окончания моего визита. Она мне явно не понравилась ни внешне, ни своим странным неадекватным поведением. Дверь в залу была открыта, посередине стоял рояль. Комната почти пуста и казалась очень просторной. У двери справа на тахте лежала  пышная блондинка  с очень красивыми формами и милым лицом. Когда я увидел  рояль и красивую женщину уж точно  бальзаковского возраста, у меня не осталось никаких сомнений, что нахожусь в квартире Михаила Матусовского. Бывает и  у обычных людей и музыкантов стоит пианино иногда для мебели, но не бывает, чтоб рояль имелся у обычного музыканта или обычного человека для мебели.  Спрашивать не стал и вида не подал, не для того я сюда пришёл, чтобы кроссворды разгадывать, помня из детства, что «любопытной Варваре нос оторвали». Кратко спросил про болезнь, какие жалобы, давно ли болеет? Затем осмотрел и прослушал её уже без пальто, и даже не присаживаясь. Слава богу, у неё был обычный грипп без всяких осложнений. Я дал кучу разных полезных советов и направился к двери на выход, надеясь, что сейчас из другой комнаты выйдет та неприветливая девушка и проводит меня, как и встретила. Так подобает в приличных семьях, таков этикет. Быть может я бы и изменил своё прежнее отношение к ней. Но она не вышла, тем подтвердила моё первоначальное представление о ней в негативе. В это время в дверь позвонили. Я было только взялся за ручку двери, чтобы открыть её, но она открылась без меня, и вошли  двое весьма солидных джентльменов. В первом я сразу узнал известного поэта-песенника Михаила Матусовского, вторым был его друг и соавтор, но так и не вспомнил, кто именно, кажется, какой-то композитор. Надо же, интуиция меня не подвела. «Кто же не знает, -подумал я, - автора «Подмосковных вечеров». В то время  и было-то всего трое поэтов-песенников в стране: М. Матусовский, Е. Долматовский, Л. Ошанин, да разве что ещё Н. Доризо. Он был на голову выше меня, очень приятной внешности былого брюнета с  доброжелательным взглядом и немалым животом, как у любителей «жигулёвского» пива. Михаил Матусовский искренне нежно поинтересовался здоровьем дорогой супруги. Здесь же  в прихожей, стоя у двери, я сказал, что у пациентки банальный грипп и ничего страшного, как лечиться она знает, и оснований для беспокойства нет, и что через недельку всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Он поблагодарил за визит, за добрые слова утешения, и мы попрощались. Как мне в голову не пришло попросить у него автограф, ведь никто не поверит, что я был у него дома? И почему об этом вспомнил, только когда выходил из подъезда? Правду говорят; «хорошая мысля приходит опосля». И Чехов говорил о том же, говоря о диагнозе на «лестнице».  Только потом до меня дошло, почему у симпатичной мамаши блондинки совсем не похожая и не очень видная дочь. Может, их было две. Или мне только показалось? А потом я не привык использовать своё служебное положение в корыстных целях, в чем бы оно ни проявлялось.
 В общем, нашей работой по ликвидации эпидемии гриппа остались все довольны, и главврач поликлиники, в прошлом военврач, Семён Петрович  предложил поработать мне на неотложке при поликлинике хотя бы на полставки. Тогда надобности в этом у меня не было. Сейчас же ситуация круто изменилась. Наступила черная полоса в моей и без того нелёгкой студенческой жизни. С общественной работой, которая занимала  так много времени, покончено, любимая девушка меня оставила, полюбив другого, отдав ему предпочтение, и всё что могла остальное, с прежней блатной работы ушел. Все меня предали. Но худа без добра не бывает. Как говорится, «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Появилось только больше свободного времени, с которым от непривычки не знал, что делать. Почему и не подработать? Может, скорее забуду про свою безответную и несчастную любовь. Устроился на подработку. Опять все ночные субботы пропадал на дежурстве. Можно сказать, моему соседу и другу по комнате Шафику повезло в связи с этим. В этот период к нему как раз зачастила подруга, арабка азербайджанского происхождения, студентка из Университета Дружбы народов, какая-то Зухра. По-моему, у них намечаются серьёзные  намерения пожениться. Хотя на её бы месте, зная Шафика, я бы ещё крепко подумал. Шафик Аль Бакри ещё тот бабник, ни одну юбку не пропустит, но это, конечно, между нами. Но Зухра такая доверчивая, простая  и наивная, что вряд ли поверит всяким слухам на эту тему. А может это у них в порядке вещей? Кто их знает.
 На днях, ближе к вечеру, заходил ко мне в комнату «чужой» очень черномазый африканец, которого я видел впервые, с нашей советской шлюхой лет восемнадцати, и нагловато просил на полчасика уступить ему нашу комнату для своих сексуальных утех. Он, конечно, принял меня за араба, иначе не посмел. Я был в шоке от услышанного. Ко мне, патриоту своей страны, пропагандисту идей коммунизма, и вдруг с такими предложениями? Конечно, этот  «баобаб» понял кто я после того, как я послал его вместе со шлюхой к кузькиной матери. А послать к такой «матери» может только советский человек, беря пример с Никиты Хрущёва. Знал бы этот черномазый «придурок» с лишними долларами в кармане,  с какой просьбой он обращается к председателю жилищной комиссии профкома института, хоть и бывшему. А мы всё твердим, что у нас нет секса, нет проституции, нет наркоманов. Кого мы обманываем, если не себя, уподобляясь тому страусу; голову в песок и ничего не знаю, никому не скажу и никаких проблем. Кого тогда каждый раз в принудительном порядке отправляем за 101 километр от Москвы накануне международных фестивалей и форумов? Что же нам приходится скрывать тогда в таком случае? Сифилис среди молодёжи, который нарастал в стране с каждым годом, как не скрывай, только будет прогрессировать.
 Через месяц после профсоюзной конференции и избрания нового профкома во главе с карьеристом Митиным, что по-другому и быть не могло, все  вдруг поняли, что профком в новом составе не справляется в главном направлении своей деятельности, которым должна заниматься жилищно-бытовая комиссия. Тех, кого впопыхах избрали из числа хороших знакомых и друзей самого председателя, оказались абсолютно неподготовленными и некомпетентными, не  знают с чего начинать, не умеют работать с людьми и не пользуются авторитетом в студсоветах. Утеряны связи, контакты, нарушена обратная связь, создаваемая годами. А потому в профкоме долго не раздумывали и решили любым способом вернуть меня в профком. Однако долгие и трудные беседы с председателем профкома Ю. Митиным ни к чему не привели. Если у меня было к нему отрицательное отношение как к непорядочному человеку, оно никуда не денется. А работать при таких отношениях, в атмосфере недоверия, невозможно. Я объяснял ему популярно, что на профсоюзной конференции меня не было, никто в профком меня не выбирал, его мнение по поводу меня до конференции было известно, а значит, соответствующих полномочий не имею, а стало быть, я лицо нелегитимное. Вот и весь сказ, а переговоры зашли в тупик.  Потом к переговорам подключился заместитель по оргработе профкома Николай Бродский. Николая я знал по предыдущему составу  профкома, тогда и работали мы всегда в деловом контакте и никогда не конфликтовали. Скорее всего, он и предложил председателю Митину, как выход из создавшегося тупикового положения, усмирить свою гордыню и вернуть меня в профком.  Мне намекнули прямо, что все комитетчики такого ранга после окончания института остаются в институте и карьера им обеспечена. Даже такие фантастические и перспективные аргументы меня не трогали, поскольку затрагивались принципиальные вопросы. А принципами, как известно, порядочные люди не торгуются. А для общего дела уговорам Николая я всё-таки поддался. И вот  снова я в том же общественном ранге как и прежде. А говорят незаменимых людей не бывает. Значит, есть всё-таки исключения. Председатели студсоветов были рады моему возвращению. Наконец у них появился интерес к своей работе. Со мной можно было решать любые вопросы, в том числе и финансовые. В студсовете  «пятёрки» культоргом  был Виктор Новосёлов, старшекурсник, мечтавший поступить в ординатуру на кафедру кожных болезней. Это он  тогда на кафедре кожных болезней в курилке познакомил меня с зятем Н. Подгорного, де-факто второго человека в стране, а де-юре- первого. Виктор отвечал за проведение вечеров отдыха в своём общежитии и вообще за культурно-массовую работу. Однажды он обратился ко  мне с предложением, что хотел бы пригласить студентов- «щукинцев» с дипломным спектаклем в общежитие, и добавил, что сам спектакль будет бесплатным, но нужны деньги на банкет после спектакля. Так у них заведено у артистов, даже начинающих. Если театр начинается с вешалки, то артист с банкета после спектакля. Я, естественно, поинтересовался, во сколько обойдётся такой банкет, в смысле, каковы у них запросы у «начинающих». Названная сумма меня нисколько не смутила, и я дал «добро». На хорошо организованный досуг студентов, профком денег никогда не жалел, для этого и работали. Воспитать культурного, интеллигентного столичного врача, одна из приоритетных задач института. Так что в данном случае цель оправдывала  средства. Недаром некоторые наши академики, такие как М. Кузин и Бондарь, за счет своего лекционного времени устраивали маленькие концерты для студентов, приглашая артистов Большого театра и деятелей искусства. Но если «очень» большое искусство не «очень» интересовало студентов, как профессуру, то «щукинцы» не оставили равнодушным никого.  В зале «пятёрки» во время спектакля яблоку негде было упасть. Присутствовала и моя бывшая любовь Наталия, но сидела далеко от меня, на два ряда позади меня, но по другую сторону зала. Так, иногда с ней переглядывались во время спектакля, как бы невзначай.  Я поворачивал голову в её сторону на самом интересном месте спектакля и ловил её загадочный взгляд. Я так хотел, чтобы она тоже была на спектакле. Может, именно благодаря ей, я и дал согласие на такой «праздник». Но она об этом никогда не узнает, как и никто другой. Для молодых артистов это был триумф. Дипломная работа удалась. Наши студенты остались довольны и получили массу заряда положительных эмоций. Через час после спектакля на этой же сцене проходил последний, заключительный акт спектакля- банкет. Таковы театральные традиции. Конечно, это важное мероприятие без меня не обошлось, пришлось поприсутствовать. Я поздравил «щукинцев» с успешным дебютом, пожелал дальнейших творческих успехов на избранном поприще. Через пару тостов я их оставил и Виктор, как культорг студсовета, взял всё в свои руки по продолжению банкета.
Однажды при профкоме задумали организовать Интерклуб, надо же чем-то занять студентов иностранцев с их неуёмной энергией, не всё же время свой досуг проводить с  проститутками. На начальном организационном этапе его обустройством  рьяно взялся студент с параллельного   потока, коллега по профкому, латыш Анчас Илмарс, то ли  Илмарс Анчас. Мы часто путали, как на самом деле его звали. Для этого клуба было выделено небольшое помещение в общежитии «девятки», что напротив «пятёрки» у Усачевского рынка. Там собирались студенты-иностранцы института и культурно проводили свой досуг. В вечерние часы работал для них буфет и что-то вроде дискотеки. Первым председателем Интерклуба был, естественно,  Анчас. Думаю, что без его прибалтийского темперамента, напористости и пробивной силы, ничего бы не получилось с клубом, поскольку было связано с печатью клуба и с финансами.  Добиться разрешения на изготовление печати для какого-то, никому неизвестного, интерклуба было чрезвычайно сложно. К работе клуба активно подключился и мой сосед Шафик Аль Бакри. Интерклуб стал хорошей почвой для развития художественной самодеятельности и даже небольших спектаклей с привлечением иностранцев, и здесь уже без Шафика не обходились. Все главные роли оказывались у него. Он на своём корявом русском и импозантной внешностью Челентано умел смешить публику. У Анчаса был скверный, тяжелый, конфликтный характер, но упорный и пробивной, а в музыкальном отношении-абсолютный профан, но подёргаться под музыкальные ритмы  на публике любил, хоть и выглядел смешно и неуклюже в силу своей медвежьей комплекции. Это у всех «прибалтов» в роду. Однако скоро всем стало понятно, что на этом месте должен быть совсем другой человек, неконфликтный,  коммуникабельный и с музыкальным слухом. Нужен был человек более ответственный, коммуникабельный, нескандальный, дипломатичный, политически устойчив,  посерьёзней и, конечно, коммунист, чтоб держал эту «публику» под постоянным партийным контролем. На тот момент на эту роль больше всего подходил молодой ассистент, если не ошибаюсь, с кафедры топографической анатомии, которая по традиции была богата на общественных деятелей институтского масштаба, а потом и на руководящих  работников, каким были ректор В. Кованов и проректор И. Сычеников, в прошлом секретарь комитета комсомола института,  и, если мне опять-таки не изменяет память, какой-то ассистент Пальцев. Лично я его не знал, но малость слышал. Как мне кажется, такая кандидатура обсуждалась в профкоме и комитете комсомола. Идею с ассистентом Пальцевым поддержал партком института, после чего он был утверждён председателем интерклуба. Интерклуб с новым председателем приобрёл второе дыхание, а профком, наконец, избавился от занудного Анчаса окончательно. Через несколько лет, когда я уже, будучи врачом, колесил по стране, а в этой огромной стране пришли времена перестройки и демократии и подули ветры перемен, когда руководителей было модно выбирать в трудовых коллективах, а не назначать сверху по согласованию с парткомами, как было до сих пор, ассистент Пальцев, как к тому времени  уже известный в институте общественник, на общем собрании студентов и преподавательского состава большинством был избран ректором Первого московского мединститута им. И. Сеченова, победив явного «тяжеловеса» в подобных делах,  бывшего секретаря парткома института, на тот момент заместителя мэра Москвы, профессора В. Меньшикова, которого я неплохо знал по общественной работе. Конечно, демократия идёт от народа, но всё же такие поспешные и необдуманные выборы вызывали удивление. На такой волне  недолго  и Родину по частям продать, и других «дров» наломать пресловутым большинством. Мне казалось, если отбросить всю демократическую демагогию, то лучшей кандидатуры на должность ректора главного медицинского вуза страны на тот момент, чем  профессор  В. Меньшиков, просто не могло быть. В крайнем случае, на эту роль подошёл бы декан лечебного факультета, профессор Н. Бажанов. Так считали, по всей вероятности, и ученые мужи института за редким исключением. Как раз тем, кому, возможно, он успел в своё время насолить по линии парткома. Вряд ли кто-либо из маститых академиков был согласен, чтобы ректором института стал какой-то выскочка из комсомола и никому неизвестный ассистент. Да и уму непостижимо выбирать какого-то ассистента на такую ответственную и высокую должность. К сожалению, выбирало большинство, а что там будет в дальнейшем, мало кого интересовало. Всем хотелось поиграть в демократию и быть таковыми. Возможно,  так оно и получилось, если  б профессор Меньшиков  не подался в замы мэра города Москвы Г. Попова вместе с  Ю. Лужковым на волне перестройки. А получилось так, что вроде как погнался за двумя зайцами и ни одного, в конечном счёте, не поймал, хотя в замах вместе с Лужковым года три поработал. И потом всё решало большинство, а студенты-это и есть то неуправляемое большинство, которое и решило исход выборов. Не зря  при проведении культурной революции в Китае Председатель Мао делал ставку на оголтелую, бездумную и зомбированную молодёжь, на хунвэйбинов, которая крушила всё вокруг. Жизнь штука капризная, сложная и ошибки помнит, и не прощает, и судит строго. Но и ассистента избирать на общем собрании ректором крупнейшего Московского элитного вуза полная чушь, после таких известных академиков как В. Кованов и М. Кузин. Так недалеко на этой волне и какого-то лейтенанта-«наполеона» по случайности, а то и вовсе гражданского, но родственника чиновника  постарше, избрать министром обороны, и сможем ли тогда надёжно свою Родину защитить? Большие сомнения у меня в связи с этим как у рядового гражданина и патриота своей страны. Пользы от такого деятеля никакой, а вреда за ним великое множество последует; и армию разоружит в угоду противнику, и казну опустошит.  Во всяком случае, не от большого ума руководствовался кто-то в период перестройки, назначая гражданского чиновника министром обороны, заведомо ставя национальную безопасность страны  под угрозу, забыв уроки истории, когда Сталин накануне войны остался без военноначальников, а сам от трусости и страха в первые дни войны решил отсидеться на дальней даче.
На работе в «неотложке» всё  складывалось неплохо. Правда, один молодой неженатый доктор стал ночевать на рабочем месте все ночи подряд,  даже вне  своего графика. Однако это не тот случай, когда говорят «в тесноте, да не в обиде». У нас  и без него было тесновато по ночам, спать негде было. Но у него была своя стратегическая задача,  психологически надавить на администрацию  и  выбить квартиру. Даже такие мотивы не могли вызывать к нему сочувствие за наш счет, за счёт нашего здоровья. И я не видел в его поступке образец для подражания, кроме как неуважение к коллективу в угоду своим амбициям.  В одну из суббот у себя на работе видел актрису И. Печерникову с подругой. Видимо, они пришли к врачу, но не знали к кому записаться, изучали расписание врачей при входе в поликлинику. Вообще  артисты  не любят ходить по врачам, особенно когда узнаваемы на улице. А после фильма «Доживём до понедельника» Ирина Печерникова  вдруг стала знаменитой и, конечно, узнаваемой, тем более при такой внешности. Мне она нравилась не столько внешне, её в фильме могут сотворить до неузнаваемости, сколько нравился её голос, манера разговора. Внешность со временем и в силу ряда других причин может претерпеть изменения, а голос никуда не денется. По нему многое можно сказать о сущности человека.
 У меня тогда было суточное дежурство. Заканчивалось непростое дежурство на «неотложке». Это было воскресное прохладное, солнечное осеннее утро. Диспетчер Люба со стажем работы около пяти лет, молодая медсестра с характером, уже принялась составлять сводки пройденного дежурства и всякие звонки её только раздражали. А тут как назло они следовали один за другим. Трубку она, конечно, брала, правда, не с первого раза, но вызовы не записывала, объясняя тем, что ночное дежурство заканчивается,  идёт «пересменка», и вообще «звоните после восьми» и что «температура подождёт». Но человек на другом конце провода был не менее упрямым и продолжал настойчиво звонить и объяснять важность и срочность своего вызова, а диспетчер не уставала повторять одно и то же, как автоответчик; «температура подождёт, звоните после восьми». Я стоял у диспетчерского стола и все разговоры с перебранками слышал. Так повторялось несколько раз. На стенных часах в  диспетчерской без двадцати восемь. Вроде и домой пора собираться, и какое мне дело до этих звонков, поспать бы часика два-три спокойно в своей  общаге, всё равно уже на вызов не пошлют, особенно Люба. Звонки с температурой показались мне необычными и тревожными. Не может человек на другом конце провода не понимать, что лучше не скандалить, а позвонить после восьми, если диспетчер так настойчиво предлагает. Однако каждый звонивший на «скорую» думает несколько иначе; именно его вызов и есть самый важный и срочный, и не терпит отлагательств.
-Люба, а давай-ка я всё-таки смотаюсь туда, тем более что улица 26 Бакинских комиссаров не так уж далеко,- предложил я, не надеясь, что этот диалог по телефону когда -либо  закончится.
-Что значит недалеко, -стала объяснять Люба.- Полчаса туда, полчаса обратно. В общем, часа полтора на всё про всё. А время уже без двадцати восемь. Смена заканчивается. Ну если у вас такое большое желание и масса свободного времени, пожалуйста. Кто же против. А что скажет водитель?
 И с иронической улыбкой, а вдруг передумаю, неуверенно вручает мне адрес больной. Мой водитель, с которой мы прокатались всю ночь, молодая незамужняя, милая, хоть и рыжая, Натали, возмущалась со всей шоферской откровенностью, ничуть  не уступая мужикам, когда я сообщил ей о предстоящем вызове. Я даже не пытался закрывать уши. Во-первых, привык. Во-вторых, по моей вине. Мне студенту в воскресенье торопиться, в общем-то, некуда, а о нашей даме -водителе как-то сразу не подумал, больные -то на первом месте у врачей. У неё своя молодая  жизнь, свои проблемы, и ей,  оказывается, ещё бы с утра успеть сходить на рынок. Чай, дома маманя с братишкой,  да с такой же рыжей младшей сестрёнкой беззубой ждут не дождутся её возвращения.  Тем не менее выехали всё-таки сразу. Работа, однако, на первом месте, разборки потом. В дороге  пришлось рассказать смешной и немного неприличный анекдот, и она пришла в себя. «Шоферня», как и рыбаки, без анекдотов не обходятся. Хлебом не корми, только хороший анекдот расскажи. Поэтому она тут же и уже с другим настроением рассказала свой анекдот. Поскольку я ей вначале скомандовал «полный вперёд», то вспомнил ещё анекдот про Василия Ивановича Чапаева. Как известно, комдив В. Чапаев никогда не отступал и знал только одну команду «вперёд». Как-то в бою Петька, его ординарец, доложил, увидев неприятельские танки:
-Василий Иванович, танки сзади! Что делать?
-Вперёд! -скомандовал комдив.- Чапаев ещё никогда не отступал. Запомни Петька это на всю жизнь.
Получилось её немного развеселить. Правда, дошло до неё не сразу, она ведь не разбирается в тактике ведения боя. За разговорами и прибаутками скоро остановились у подъезда большого высотного и длинного  подъездов на десять дома. Здесь же стояла карета «скорой помощи», белый «Рафик». Мы со своим зелёным «Уазиком» пристроились за ним чуть ли не впритык и прижались к обочине, потому что у нас был один и тот же подъезд.
-Доктор, -залепетала она.-«Скорая» наверно тоже туда. Поехали домой, сегодня, как- никак, воскресенье.
  Я посмотрел не неё и говорю:
- Да и я рад бы, Наташа. Но посмотри, сколько в этом доме этажей? Может двенадцать, или больше. А сколько квартир в одном подъезде? Больше сорока пяти. Так где же «скорая» по- твоему «сидит»?
 Больше с шуткой, чем всерьёз, я убеждал своего водителя не волноваться, а исполнять свои обязанности. Она сидит, «надулась», сказать ничего не может. Наверняка думает о своём рынке. Я понимал её. За эти сверх полутора часовой переработки нам никто не заплатит и «спасибо» даже не скажет. Нас же никто не заставлял, сами вызвались. Это действительно так. Инициатива с переработками  у нас  не поощряется. И я во всём виноват, дёрнуло меня. Мне что, больше всех надо?
-Пойду всё-таки загляну, раз мы уже здесь. Положение обязывает, –говорю ей недовольной, но смиренной.
Взял врачебную сумку и поднялся на лифте наугад на седьмой этаж. Без труда отыскал нужную квартиру. Дверь была закрыта, но не совсем, почти приоткрыта, но всё же нажал на кнопку для приличия и позвонил. Открываю дверь, так и не дождавшись никого, а в прихожей действительно находится бригада «скорой»: врач, фельдшер и медсестра. Все женщины разных возрастов в белых халатах собирались уже на выход, давая последние наставления по уходу за больной. Врач совсем немолодая, видать, с немалым опытом работы, уверенная в себе. Я поздоровался с ними и продолжаю стоять в прихожей у двери, надеясь их тут же проводить. На какое-то мгновение я замешкался. Может права водитель, надо возвращаться. Всё вроде ясно. Делать здесь нечего. Медицинскую помощь оказали, что ещё. А потом думаю, «нетушки». Для успокоения совести взгляну на больную хоть одним глазком. Не для того уже потратили полчаса времени, чтоб так ни с чем вернуться и слепо повторять диагноз врача «скорой». Я привык в таких делах надеяться на себя и никому не доверять. Эта тактика меня ещё никогда не подводила.
-А что с больной? -спрашиваю у врача «скорой» после того, как она дала последние рекомендации мужу пациентки, вышедшим в прихожую проводить бригаду медиков.
-Обычный грипп, коллега, -вежливо, уверенно и авторитетно  пояснила она и добавила, -можете ехать обратно, уважаемый коллега. Утро какое сегодня прекрасное выдалось, да ещё воскресенье. Вы, наверно, только что заступили на дежурство?
-Полчаса назад оно у меня закончилось, -говорю ей.
-Что вы говорите? Тем более...
-Нет. Я должен осмотреть больную, раз уж приехал, -говорю я докторше  и уступил дорогу к выходу слабому, но прекрасному полу.
-Дело хозяйское. Как говорится, хозяин-барин. До свидания,- на прощание сказала она.
 «Скорая» уехала. Я почувствовал себя свободней и раскованней. Муж больной всё ещё не успокоился, был возбуждён и раздражен, а тут ещё эта «неотложка» на его голову приехала, то есть я. Хозяин чувствовал себя виноватым, что и её вызвал с большим скандалом. «Что за день такой кошмарный выдался. Жена серьёзно заболела, а этих врачей не дозовёшься, приходится уговаривать со скандалом; то никого, то все сразу. Вот и «неотложка» приехала. Что уж теперь, пусть смотрит, раз приехали», -думал он. На самом деле ему бы только радоваться, так как крупно по-человечески повезло. Это тот редкий случай, когда приехали все, кого вызывали, кроме,конечно, «пожарной». Иногда непутёвые, шаловливые школьники во время каникул, абсолютно не задумываясь над последствиями, звонят  во все спецслужбы города и со стороны наблюдают, кто из них раньше приедет. В данном случае «скорая», как ей и полагается, приехала первая. Нет ничего плохого в том, если больную осмотрят два  разных врача; «один ум хорошо, а два лучше», к тому же в споре рождается истина. Это всем известно. Очевидно, с этих позиций хозяин постепенно успокоился.  Подходя к постели больной, я  уже имел некоторую информацию о её болезни от мужа больной, находясь некоторое время в прихожей. Это, так сказать, косвенный опрос, ничего не дающий врачу, но имеющий важный психологический аспект в налаживании нормальных деловых отношений с собеседником перед осмотром самой больной. Существует золотое правило, без которого нельзя поставить  правильный диагноз. Оно состоит  из опроса или анамнеза, осмотра и обследования. Об этом даже знает каждый начинающий врач. В этой цепочке слабых звеньев быть не должно. Но в жизни  бывает по-всякому, как в данном случае. Опросить больную оказалось затруднительным делом. Состояние её было тяжелым, временами теряла сознание, была неадекватна, выражено психомоторное возбуждение, что явно не для разговоров,  температура зашкаливала. Одним словом,  неконтактна, и ей не до разговоров. Пришлось в этом плане больше общаться с хозяином. Тот тоже оказался неразговорчив,  инертным и угрюмым, да и «повторяться» ему не хотелось. Всё, что мог сказать, ответил врачу «скорой». А что сказал мне, за чистую «монету» принимать никак нельзя. Его тоже можно понять, когда в доме вдруг такое несчастье и он сам весь на нервах, того гляди сорвётся. Я что-то его не очень понимал поначалу. То он своими звонками чуть не довёл до истерики нашего диспетчера Любу, то зачем «неотложке» ещё раз смотреть больную, когда она уже осмотрена целой бригадой скорой помощи. Я думаю причиной тому то, что он надеялся увидеть  солидного доктора, а перед ним оказался совсем ещё молодой человек, может даже стажёр, а то и того хуже, студент, отсюда некое разочарование. Тут уж никак не скажешь, что первое впечатление обманчиво. Не тот случай. На «скорой» работают разные люди и разного возраста. Если сказать честно, я его понимал. Однако меня такие инсинуации меньше всего трогали, меня больше интересовала больная женщина, а не мнение её туповатого и нервного мужа. Молодая, лет тридцати пяти, очень симпатичная шатенка, кажется, невысокого роста, нормального телосложения и питания. Из-под одеяла видна только милая голова шатенки и кисти рук из-под необычного красивого домашнего халата. Я легко представил её красавицей при полном здравии и при хорошем настроении. «Надо же! Такая красавица досталась такому невзрачному недотёпе»,-подумал я. Муж её заметно волновался, не находил себе места и больше крутился у меня за спиной, больше  мешая, чем помогая мне разобраться с очень непростой больной.
-Стирки у неё не было вчера? -обратился я к нему, продолжая сидеть у постели больной, как в какой-то прострации и с пустой головой в том  смысле, что без всякий мыслей.
Мой вопрос ошеломил его то ли от неожиданности его постановки, то ли от непонимания его. «Причем тут стирка, -наверняка,  подумал перепуганный муж.- Жена то и дело теряет сознание и память, а он про какую-то стирку спрашивает. Кого только прислали? Видать, «салага» ещё. Ну, была эта стирка. Что дальше?».
-Стирка...стирка... Было дело, а что?- спросил он.
-И на балкон выходила?- спокойно продолжал я спрашивать неприветливого и неразговорчивого хозяина.
-Выходила, а что? Я что ли бельё буду развешивать. Вон до сих пор оно висит.
-Вот-вот... Я так и подумал. Можно и помочь любимой жене, -не сдержался я.
«Очень может быть, -подумал я, -если б помог, то всего этого кошмара могло и не быть. На улице холодная осень, а она распаренная на балкон вышла в одном халатике, хоть и в милом».
-Можно, да вот не додумался.
 Вижу бельё ещё висит за окном. Спрашивал я автоматически, чтобы занять и успокоить растерянного и расстроенного мужчину, да и время потянуть. А в голове одна мысль: «что за болезнь»? Прошло минут пять и ничего в моей голове не созрело. О гриппе даже не думал, как только увидел больную, но и отвергнуть без других объективных данных не мог. На какое-то мгновение я оказался в «тупике». Бессмысленно мой взгляд повис на балкон с висевшим на верёвке белье. Хоть удавись на той верёвке что на балконе, а диагноза никакого в голове не было. Так продолжалось несколько мгновений. Я находился в какой-то прострации. И вдруг меня осенило. Я почти знал, что с больной, нужно только лишь удостовериться. Наверняка, женщина-врач «скорой» не сообразила снять с больной домашний халат, хотя не могла не обратить внимания на сам необычный по красоте халат, который сам по себе мог стать отвлекающим моментом при осмотре больной.Чисто женская психология. Я решил исправить это недоразумение и попросил её мужа снять с супруги тёплый красочный с китайским орнаментом халат. Это была моя последняя надежда. Он сделал, как я сказал, хотя совершенно не понимал, зачем мне это понадобилось и какой в этом смысл. После такой процедуры, моё внимание сразу привлекли руки больной, особенно локтевые сгибы с обеих сторон. Они симметрично были осыпаны мелкой обильной красноватой сыпью. «Вот что требовалось доказать»,- подумал я, и с облегчением встал и вздохнул будто скинул с себя непосильный груз,  вальяжно пройдя мимо хозяина, словно его не замечая. Кажется, Архимед, находясь в ванне, воскликнул «Эврика», когда понял, что открыл новый закон в физике. То, что узнал я, никому больше  неизвестно. И в этом весь врачебный кайф. Другие опытные врачи просмотрели, не заметили, а я...  Сейчас только от меня одного, от моего верного решения, зависит жизнь этой женщины. Что же мы имеем в осадке, и не пора ли подвести черту в постановке диагноза? Оказывается, молодая женщина заболела тяжелейшим инфекционным заболеванием, которое  можно только придумать, и от которого смерть может наступить через 24 часа. Десять часов из них уже прошли. Оставалось жить ей совсем немного. Это была тяжелейшая форма скоротечного эпидемического цереброспинального менингококкового менингита. По течению врачи его ещё называют «молниеносным» менингитом. Одни сутки- и всё... Прогноз крайне неблагоприятный почти в ста процентах, если ещё потерять несколько часов и не ввести колоссальную дозу антибиотиков. В таких случаях больную необходимо срочно госпитализировать по назначению, промедление- смерти подобно. Может, ещё успеем. В спокойном тоне, без паники, ситуацию объяснил мужу пациентки, который, как мне показалось, всё это воспринял несерьёзно, потому что так ничего и не понял, а  сам по телефону попросил своего диспетчера срочно связаться с «Центральной» «Склифа», чтобы прислали по указанному адресу перевозку для срочной госпитализации больной с моим диагнозом, а также отправили экстренное сообщение в СЭС. Направление на госпитализацию с таким серьёзным и опасным диагнозом вручил бестолковому хозяину. Посоветовал ему больше никому не звонить и ждать перевозку, которая должна приехать в течение часа. Но что удивительно, в «Центральной» «Склифа», как только получили такую информацию, засомневались в моём диагнозе. Стали перезваниваться и уточнять. По их данным «скорая» из какой-то подстанции только что вернулась с вызова и сообщила о гриппе. Как быть? Кому верить, «скорой» или «неотложке», опытному со стажем врачу или молодому врио врача из «неотложки»? В общем, задал всем работы на выходной день: эпидемия, менингит, перевозка, «экстренное» в СЭС. Было над чем задуматься и врачу «скорой». Она тоже в своём диагнозе, по всей вероятности, не сомневалась. Сам с удовлетворением вышел из квартиры, вошел в лифт и спустился вниз. Вышел из подъезда, вдохнул на полную грудь и направился к своему «уазику», как обычно при хорошем настроении, напевая про себя любимую песенку про степного казака;  «Каким ты был, таким остался. Орёл степной, казак лихой» из фильма «Кубанские казаки». У меня не было ни капли сомнения, что поставленный мной диагноз  правильный. А стало быть спас ещё одну молодую жизнь, если там наверху успеют разобраться, кто из нас врачей прав. Если б эта история произошла не со мной, а с кем-то другим, совершенно мне незнакомым медиком, о котором или от которого всё это услышал, каким бы он ни был в жизни, зауважал бы его как спеца и порядочного человека. Хороший специалист не может быть непорядочным человеком, эти вещи несовместимы. Это аксиома. Сколько ему, студенту, не чинили препятствий и не встречалось соблазнов на пути от диспетчера до больной: диспетчер, сварливый водитель, «скорая», «Центральная» и даже занудный муж больной, не поколебали его, и он, как тот жук навозный, несмотря ни на что, преодолевая  все препятствия и трудности на своём тернистом пути, катит изготовленный им животворящий и дорогой для него шар из навоза, превышающий его самого по весу и размеру в несколько раз, дабы скорее и благополучно доставить и надёжно упрятать в свою конуру, даже ценой своей жизни. У того жука- трудоголика инстинкт продолжения рода, у студента любовь к истине. Как говорится, «каждому своё».
-Долго что-то вы, Вячеслав Михайлович, сидели на вызове,-раздраженно заметила рыжая милашка. -Целых двадцать минут. Я засекала.
 Водителя, да ещё незамужнюю девушку, можно понять. Не каждое  воскресенье у неё выходной.  Ей минута ожидания кажется часом, к тому же в голове лишь только одна мысль; «успеть на рынок, а тут и так задержались, считай, на два часа». Шофёры так и думают, что врачи, как и они, сидят на вызове и только болтают в своё удовольствие, да чаи распивают с больными.
-Неужели? Ты часом не перегрелась в кабине? -не без юмора говорю ей. -А ты бы заняла себя чем-нибудь, пока врач на вызове, глядишь, и время бы по- другому шло. Вот я даже не заметил, как оно пролетело.
-Интересно, чем можно здесь заняться в моём-то положении? Даже приёмника нет в машине. Ни музыки, ни новостей.
-Видишь ли, нашего ректора института, между прочим, академика,  возит тоже женщина. Так она за день носки может связать, а за неделю свитер. Вот тебе бы так?!
-Так это ж надо уметь вязать, -удивилась она.
-А кто мешает тебе научиться? Запишись на курсы кройки и шитья. И себя давно  обвязала и сестрёнке беззубой что-нибудь полезное связала, а там, гляди, и жениху носки связала к зиме. Вот обрадуется, сразу в Загс поведёт.
-Вы так думаете?
-Уверен, -говорю я на полном серьёзе.
-Вы правы, Вячеслав Михайлович... Так убедительно и красиво говорите. Хозяйственный вы человек. Повезёт же кому-то, которая замуж за вас выйдет.
- И не говори... Теперь, почему задержался, раз ты уж об этом. Представь себе, попалась такая «красотка» молодая, ну, просто русская Джина  Лолобриджида... Слыхала про такую? Пока чайком побаловались, пока в картишки перебросились, и всякое такое, сама понимаешь... Должно быть побольше твоих двадцати минут. Как думаешь?
-Да ладно заливать, а то я не знаю, что вы в карты не умеете, -уже с меньшим накалом и с усмешкой произнесла водитель Наташка.
-Что правда, то правда, -вынужден признаваться я.- Карты для меня терра инкогнито. Понимаешь, Натаха, я в жизни не могу научиться двум вещам: играть в карты и на гитаре. Пробовал и то, и другое, не получается, хоть лопни. Вот такая невезуха. Как говорят, «рождённый ползать, летать не может».
-А говорят, вы хороший врач, хотя ещё студент. Какая же это невезуха? Если это талант, призвание. Может, я сижу сейчас с будущим профессором, -не унималась она.- Своим детям расскажу, с кем когда-то работала на «неотложке».
-Ничего ты не понимаешь, Наталия. Как хочется иногда по-настоящему расслабиться. А лучшего способа для этого, чем гитара в руке, быть не может. Помнишь Высоцкого? Хрипит, орёт нам всю глотку, а играет и поёт. И многим нравится. А чтоб он делал без гитары?... И кто бы этого Высоцкого знал?
-А вам он нравится? -спросила рыжая.
-Мне нет, -откровенно говорю я.
-А почему?
-Ну, во-первых, у него физиономия бандитская, как-то не располагает.
-Ну, он же не врач- гинеколог.
-И то верно. Я вижу у тебя с юмором лады.  С его физиономией только и в гинекологи не хватало податься. Все беременные досрочно бы рожали недоношенных детей. Скажи, стране это надо? А во-вторых, у него абсолютно нет голоса, а если есть, то голос «пропойцы». «Скорая» его не раз в «психушку» в Кащенко увозила, по полгода лечился.
-На самом деле? -спросила она.
-На полном серьёзе. Об этом вся Москва знает, а «скорая»- в первую очередь. Натаха, давай сменим «пластинку». Так мы о чем? Ах да!... А потом, кто говорит? У нас каждый «посредственный» врач, познания которого не выше уровня сельского фельдшера, скажет, что он хороший врач, но никто не признается, что он никудышный и по большому счёту просто  «неудачник». Сечешь? А в действительности, всё ведь наоборот.
-С трудом. И тут вы загадками.
-Ладно, поехали на твой рынок, а то, вижу, вся распереживалась. А часики твои, Натали, нужно срочно отдать в ремонт пока не поздно. По моей прикидке двух камней не хватает. Говорю это, как специалист.
-Каких камней? -возмущается она. -Гарантия ещё не кончилась.
-Каких-каких... Конечно, не почечных. Обычных. На один камень положить твою гарантию, другим стукнуть. Вот и вся гарантия. Популярно объясняю?
 Наконец юмор доходит до неё. Она по-детски наивно расхохоталась. Доволен и я. Дежурство, можно считать, закончилось с неоплаченной переработкой в полтора часа. Шли дни, недели. Об этой истории я успел давно забыть. А где-то через месяц-полтора сталкиваюсь я у входа в поликлинику с главным врачом поликлиники Семён Петровичем. Так уж получается, что мы с ним только там и встречаемся. Мы не очень-то были хорошо знакомы, так как я редко работал, и то по выходным, и, практически, не виделись. В этот раз он  намеренно немного притормозил в движении, чтоб поравняться со мной, и особенно почтительно со мной поздоровался. А когда уже шли рядом,  говорит:
-Доктор, а вас надо поздравить.
 Скорее всего, он  даже не знал, как меня зовут, поэтому так и обратился.  Я подумал грешным делом, нет ли за мной каких дел, да и месяц вроде не апрель, чтобы шутить. В общем, ничего не понимал.
-Это в каком смысле? -спрашиваю его, настраиваясь на худшее.
-В смысле, молодец. Приказ еще не читали?  Висит у вас, прочтите.
 «Ну, -думаю,- какой может быть приказ от «главного», если не об увольнении. Может «главный» вспомнил, что больную осматривал в пальто? Так когда это было.  Неужели были какие-то жалобы? Что-то не припомню. Тогда при чем здесь «молодец». С подобными эпитетами у нас не увольняют».
Захожу в диспетчерскую, здороваюсь с диспетчером Любой, ещё с кем-то. Подхожу к висящей на стене доске объявлений. Никто про этот приказ мне не говорит, считают, что все уже с ним знакомы, так как висит целую неделю. Действительно висит приказ по райздравотделу, и подписан самим заведующим Воробьёвым, которого я никогда не видел и первый раз услышал. Знаю только, что большой начальник. Райздрав в Москве, что облздравотдел в провинции. Оказывается, все с приказом за целую неделю ознакомились, кроме меня, кого в первую очередь он касается. Я ведь бываю редко на рабочем месте. Читаю: «Объявить благодарность с занесением в трудовую книжку и.о. врача неотложной помощи поликлиники №118 Гагаринского района Доронину М.В. за диагностику эпидемического менингита и своевременную госпитализацию больной». Не ожидал. Было приятно. Этот приказ был зачитан во всех ЛПУ Гагаринского района, как образец для подражания и в воспитательных целях. Вспомнил тот случай и то, как мог закончиться, если б тогда послушал доброго врача со «скорой». А если б пошёл у неё на поводу, здесь бы висел другой приказ,  об увольнении. Как потом узнал, больную срочно отправили в инфекционную больницу спецсантранспортом под мигалки с  сиреной. Немедленно отреагировала и служба СЭС. Сигнал о таком заболевании для СЭС-Ч.П. В очаге инфекции в срочном порядке стали проводиться санитарно-гигиенические и противоэпидемические мероприятия. Больную госпитализировали на Соколиную Гору, где сконцентрирована вся инфекция огромного города. Там на базе крупной больницы находятся кафедры инфекционных болезней всех медицинских вузов столицы. После осмотра больной,  профессор не только согласился с предварительным диагнозом, но и был удивлён абсолютно профессионально развёрнутым клиническим и точным формулированием диагноза, как по учебнику. Вот так удача для студентов! Можно не только рассказать о такой опасной болезни, но и проиллюстрировать такую больную студентам. Напуганного мужа больной предупредили, что «состояние на момент поступления больной очень тяжелое и нужно быть готовым ко всему, но если произойдёт чудо и больная «выкарабкается», то надо в первую очередь благодарить не нас, а того  доктора, который сумел правильно поставить диагноз и вовремя госпитализировать её к нам. Так что непременно найдите этого врача и поблагодарите, если вам дорога супруга». Это сказал профессор, осматривавший больную в приёмном отделении. Чем мне импонируют профессора, так тем, что они в большей своей части не боятся умалить свою личную заслугу и свою роль во имя высшей цели-справедливости. Никакой другой врач, особенно «посредственный», с которым мне приходилось иметь дело, на такое не способен. Все бездарные личности, не задумываясь, присваивают себе то, что им принадлежать не может по природе своей и сути. Недели через две-три больная пошла на поправку, смерть окончательно отступила. Муж был просто счастлив. Наконец, у них появилась ещё возможность задуматься о своих будущих, ещё не родившихся, детях. Они поняли и то, что жизнь может быть такой короткой, что в любой момент может оборваться, а потому надо многое ещё в этой жизни успеть. И бог дал для этого ещё один шанс. Тогда-то он и вспомнил молодого врача из «неотложки» и изменил своё отношение к молодым врачам, поняв, что дело у них вовсе не в стаже и возрасте, а в творческой личности, в таланте. Тогда он и отыскал 118 -ю поликлинику своего района, в которой никогда не был, но куда так настойчиво звонил в тот злополучный день, пришел к главному врачу и рассказал эту драматическую историю с хорошим концом. Он просил главврача узнать, кто из врачей тогда был у него на вызове. Знает только, что был очень молодой приятной внешности человек, шатен, которому он всем обязан, и  выразить ему благодарность от своей семьи. «Главный», в прошлом военврач, очень был удивлён, когда, просматривая журнал записи вызовов неотложки, вдруг увидел фамилию студента Доронина. Это его так удивило  оттого, что такое впервые, когда приходят по такому приятному поводу и одновременно взбодрило, что стало понятно, своим приказом здесь не обойтись. Он будет ничто, ведь случай редкий и невероятный, и закончился благоприятным исходом. Было бы не очень удивительно, хотя и похвально, если бы оказался  врач со стажем и в штате поликлиники или аспирант, которые также подрабатывали, а тут какой-то студент, да ещё и совместитель. После этого и появился приказ по райздравотделу. Да, эта история для всех закончилась благополучно, а могла закончиться при летальном исходе у прокурора, особенно для врача со стажем с подстанции скорой медицинской помощи и для диспетчера, которая никак не хотела записывать этот вызов. Скорее всего, врач «скорой» обошлась строгим выговором на своей подстанции. Такие «вещи» среди своих особо не афишируют, честь «мундира» берегут. Во всей этой истории меня удивило лишь одно, несовершенство советской системы здравоохранения. Стольких людей спас, кого от смерти, кого от прокурора, а бедному студенту, проживавшему в общаге, кроме благодарности, даже премию не выдали. Может потому, что медицина у нас бесплатная? Интересно, как бы работала наша  народная милиция, если бы там отменили всякие подъёмные, да премии со всевозможными награждениями за непонятно какие заслуги и просто в связи с днём рождения? И что с этой благодарностью бедному студенту  делать? Это частично и объясняет, почему наше здравоохранение топчется на месте в системе ВОЗ, никаких методов стимулирования медработников не существует, никакого патриотического воспитания не ведётся, да ещё при такой позорной мизерной зарплате. Совсем затёрли медицину. Хотя бы ВОЗ вмешалась, так нет, «а воз и ныне там». Юристы  любят повторять «Любовь к истине-истинная любовь». Именно к такой истине должен стремиться прежде всего врач. Часто можно слышать: «ошибки врача  прощать нельзя». Какая чушь, вздор! Такое мог сказать только тот, кто далёк от медицины, например, партийный работник, который, кроме болтовни, ничего не может. С этим трудно согласиться. Они действительно дорого обходятся, это так. Но в работе врача это так же естественно, как и неизбежно. Всё познаётся в сравнении и приходит с опытом. Это аксиома, и с этим не поспоришь. Разве студенты первых курсов не падают в обморок при первом посещении морга и привыкают к этому на последних курсах? Но что при враче должно  быть обязательным с самого начала врачебной деятельности, так это особая, исключительная ответственность за судьбу больного,  глубокое чувство сострадания, клиническое мышление, плюс интуиция и, конечно, профессионализм. Если из этой компоненты чего-то не достаёт, то такому, несостоявшемуся врачу, надо искать другую «работёнку».
С этой Любой-диспетчером, должен признаться, случаются одни приключения, и всё на моём дежурстве. Неужели только в мои дежурства? В то памятное  дежурство со мной за компанию ездила одна симпатичная студентка второго курса Первого «меда» Анжела. Эта шустрая приятная шатенка с выразительными не только черными глазами, но и в большей своей части неприкрытыми и не худыми, но стройными значительно выше колен ногами, которые всегда были напоказ, немного смущала наших молодых сотрудников. Чего ей дома не сиделось и чего в жизни не хватало, когда папаша у неё ведущий хирург в госпитале военно- морского флота? Хотелось избалованной девочке ночами поездить на «скорой» по ночной Москве и заодно познакомиться с работой врача скорой помощи, а может, кого-то из них и закадрить. Видать, надоело «пташке» в золотой клетке сидеть, захотелось ей «попорхать» на воле. Для студентки-медика это, конечно, похвально познать службу скорой помощи. Анжелика  раньше ездила и с другими более опытными штатными врачами, но в тот вечер ездила только со мной. В салоне машины, по крайней мере, со мной, ездить не любила. Всё садилась в кабину со мной, несмотря на тесноту, усаживаясь на капот над горячим мотором, придерживаясь за меня, чтобы  не соскочить с него. О своей короткой юбке она не очень-то задумывалась. А что ей  думать, пусть молодые люди больше думают. Я не мог понять, катаясь  с ней, то ли меня это отвлекало, то ли вдохновляло и помогало в работе. Вообще, должен признаться, с ней дежурство проходило веселей, а значит, быстрей. Как ни крути, а по Фрейду со всех сторон приятно, что мне, бедному студенту, что ей небедной, и немного избалованной невесте... Может потому что коллеги и студенты, и всё  рядышком, и адреналина в избытке? Ночные дежурства  на «скорой» и «неотложке» быстро изматывают, в этом я убедился на собственном опыте. После полуночи «вызовов» заметно снижается, это факт. Все же хотят спать. Когда нет вызовов и твоя очередь ещё не скоро бригада отдыхает, а иногда умудряется поспать часок-другой. Хотя лучше так не спать, мозги-то всё равно работают, пусть даже не в полном объёме и не самым лучшим образом. Однажды глубокой ночью диспетчер Люба Гришина, не включая свет, дабы не разбудить остальных врачей-дежурантов, заглянула в комнату отдыха, разбудила меня в темноте и вручила адресок на вызов. Вставать мне чертовски не хотелось, чувствовал себя совершенно разбитым, лучше бы и ложился. Вот ещё бы часочек вздремнуть и продлить удовольствие. Но что делать, «труба зовёт». Мы с Анжелой уже по привычке,  усевшись на тёплом капоте,  подогреваемым двигателем, уже вдвоём отправились по указанному адресу. Долго катались мы по тёмным переулкам и, наконец, выехали на нужную улицу. Ещё через полчаса, освещая мощной вертящейся лампой от машины сверху все дома с близкими для нас номерами, поняли, что ездим зря. Такого дома в природе не существует. Я мысленно выставляю предварительный клинический диагноз диспетчеру из «картотеки» больницы Кащенко и возвращаемся на базу. Диспетчер Люба как ни в чем не бывало продолжала спать и «досматривать» мексиканский сериал «Богатые тоже плачут». Мне показалось всё это очень странным. Может диспетчер здесь  не при чем, может, это я во сне, как лунатик съездил на несуществующий виртуальный вызов, прихватив с собой от скуки коллегу- практикантку Анжелу. Бывает же такое у некоторых. Я готов был поверить в эту чушь, но я был не один, со мной была Анжела, водитель, и все одинаково возмущались. Она была возмущена так же как и я. Стали выяснять в чем дело. Беру журнал регистрации вызовов, ищу свой вызов, из которого только что вернулись в «холостую», и не могу его найти. Мистика, фата-моргана. Такого вызова не было вообще. Всё это, кажется, почудилось диспетчеру во сне. Когда Любу  разбудили и рассказали про вызов, которого на самом деле не было, про журнал, в котором нет соответствующей записи, она никак четко объяснить не смогла. Я посоветовал ей обратиться к психиатру или пару недель отдохнуть дома и успокоить свою ЦНС. Одной из сменщиц по дежурству Любы  была ещё Наташа, очень красивая молодая брюнетка моего роста и с короткой стрижкой. Она была такая спокойная, домашняя, чем-то напоминала артистку И. Печерникову, учительницу из фильма «Доживём до понедельника». После фильма, который прошел во всех кинотеатрах с невероятным успехом, сама Ирина Печерникова многим мужчинам вскружила голову. К такому типу девушек  не был равнодушен и я. Вот и у нас на работе все мужчины  спокойно не могли пройти мимо Наташи, то комплимент отпустят, то притормозят у её стола с каким-то несущественным вопросом. Но она была замужем за какого-то спортсмена. Мало того, по объему её живота можно с большой долей вероятности предполагать вторую половину беременности, и что скоро она уйдёт в длительный декретный отпуск. И почему я на «неотложке» работаю всего ничего, без году неделю, а не гораздо раньше? Может с ней тогда у нас что-то получилось. Как ни странно, беременность её совсем не портила, как многих других, и протекала без всяких побочных явлений. Хотя мне казалось всё по тому же объёму живота, что ей пора уже сидеть дома и ждать приятных новостей. Наши дежурства совпадали не часто, и я видел её раз в две недели. Вспоминал Наталию только когда приходил на дежурство, а когда видел её рядом и что сегодня будем работать вместе, было приятно и спокойно, не то что с её сменщицей Любой, с которой одни невероятные приключения. Приходишь на работу и смотришь на неё как на картинку. С чего бы это? С ней не пофлиртуешь, ничего лишнего не позволишь. Вот если б это было год назад, когда ещё не была замужем? Неприлично «заигрывать» с замужней красоткой,  тебе не принадлежащей,  да ещё в таком «интересном» положении с таким большим сроком. И какой смысл? Большим специалистом по отпуску комплиментов девушкам я никогда не отличался. Если мне нравится какая-то девушка даже без надежды на взаимность, не стану скрывать, если терпеть не могу, выражу это каким-то другим способом. Где-то далеко и глубоко понимал, что она  мне небезразлична и даже нравится. Вот если б она не была замужем, тогда другое дело, хотя в её глазах чувствовал взаимную симпатию и понимание того,  о чем я только думал. Может, только казалось? Как-то сидя с ней за одним  столом диспетчера и оформляя свой очередной вызов в журнале, я не глядя машинально потянулся рукой за какой-то канцелярской безделушкой и совсем случайно прикоснулся к её мягкой и нежной руке. Она тоже хотела взять что-то в этот момент. Меня как током стукнуло. Наши руки на доли секунды содрогнулись как от небольшого тока и снова как магнит прикоснулись, и в этом положении на мгновение задержались помимо нас. Мы переглянулись и что-то между нами произошло необъяснимое. Случилось это так быстро, что никто не обратил на нас никакого внимания. С тех пор я уже стал чаще думать о ней по мере приближения своего дежурства. Так прошло ещё два наших совместных дежурств. Мы только посматривали друг на дружку и не решались что-то сказать; я- потому, что она замужняя и не имею морального права, а она- потому, что уже в положении, и совсем неловко засматриваться на других мужчин. Я только вздыхал и думал с сожалением; «если б ты была не замужем». Спрашивается, что мне надо было от красивой замужней и беременной молодой женщины, если впереди никакой перспективы на какие-то отношения и она принадлежит другому? Но что-то же нас притягивало? Заканчивалась весна. Не помню уж точно как обстояло на самом деле. Скорее, я предложил, а она не отказалась, но мы договорились встретиться на следующий день в её районе на Ленинском проспекте в первой половине дня. В ту первую нашу встречу мы направились в ближайший кинотеатр. Оказывается, мы давно не были в кино по разным причинам. Там в тёмном зале, едва началось кино, мы потянулись друг к другу, как будто ждали этого целую вечность. Я взял её  нежную левую ладонь и нам было так хорошо, как влюблённым в первый раз. Так и просидели весь сеанс на одном дыхании. Потом ещё часок прогулялись по скверу и я уехал троллейбусом на Пироговку в общагу. У нас с самого начала  сложились такие отношения, словно не муж её имеет к её беременности прямое отношение, а я. Меня это особо не смущало, так как вероятность того, что можем встретить общих знакомых по работе и об этом узнали бы все,  равнялась нулю. Но больше я волновался за неё. Да и у неё на этот счет не было предрассудков. Всё что естественно, непорочно. Я видел в её черных глазах проблески счастливой будущей молодой мамаши. Похоже, у неё с мужем что-то не сложилось. Иначе зачем ей всё это надо. Как минимум она относилась ко мне как к старшему брату. Говорили  с ней даже о том, как проходит беременность и о предстоящих нелёгких родах. Так разговаривают только близкие родственники. Когда Наталия обмолвилась и сказала, что «там что-то не так», мы договорились через неделю встретиться на Пироговке у памятника Пирогову. Она даже не поинтересовалась почему на Пироговке и так далеко от её дома.  О нашем свидании Наташа не забыла и мы встретились как и договорились во второй половине дня у памятника Н. Пирогову. Настроение у неё было чудесное, но несколько озабоченно выглядел я. За разговорами не заметили, как оказались в сквере на улице Еланского. Это совсем недалеко от памятника  Пирогову. Я взял на себя роль гида, так как Наталия здесь оказалась впервые.
-От этого сквера до Новодевичьего монастыря по прямой -всё это Большая Пироговка.  Ты, наверно, раньше здесь никогда не была, хоть и коренная москвичка, -объясняю ей, где мы находимся, зная наверняка, что москвичи и Москвы-то не знают как следует. -Здесь находится институт, в котором я учусь. Чуть подальше на той стороне перед ректоратом стоит памятник И. Сеченову, поэтому институт носит его имя. У Пирогова только что мы  были. Может, обратила внимание, что на каждой стороне его постамента написаны его поучительные высказывания. На экзамене по хирургии профессора иногда интересуются у студентов в курсе ли они о них и что написано с каждой из сторон. Если у экзаменатора есть сомнения ставить студенту пятёрку, то всё решит знание студентом этих записей хотя бы с одной стороны.  А напротив нас через дорогу, вот это большое серое здание, находится всесоюзный НИИ акушерства и гинекологии. Он тоже относится к нашему институту.
 В этом НИИ, которым много лет руководит академик Персианинов, как и в НИИ гастроэнтерологии под руководством академика Василенко, существует добрая традиция, где у каждого ассистента, доцента и профессора в кабинете за его спиной на стене  висит маленький портретик своего шефа, признак того, как они с уважением относятся к своим «патронам», учителям, ученым с мировым именами.
Я вспомнил первую лекцию профессора Персианинова. Тогда я сидел на галёрке большой и простороной аудитории и разговаривал с соседом Андреем Талызиным, внуком академика Талызина, не заметив, как завкафедрой вошёл в аудиторию и стал читать вводную лекцию. Когда всё же я обратил внимание на лектора, то никак не мог понять, кто перед нами стоит, мужчина или женщина в белом халате.
-Кто это?-спросил я Андрея.
-Завкафедрой, профессор Персианинов,-говорит Андрей.
-Я не об этом. Это женщина или мужик?-уточняю я.
Его габариты и внешние данные вместе с голосом, больше походившие на женский, да ещё одетым во всё белое, больше напоминали крупную пожилую женщину, которой перевалило за пятьдесят. Вот, например, следующую лекцию читал его первый заместитель профессор Ильин, так это что ни на есть приятный мужчина, в какой белый халат и шапочку его не  одевай.


-Так вот зачем мы встретились именно здесь, -с удивлением  произнесла Наташа.
-Ты очень догадлива. Если ты не против, сейчас мы войдём в это огромное здание и тебя осмотрят лучшие специалисты страны. Все свои сомнения, все вопросы к ним. Договорись?
-А если меня не станут смотреть? -усомнилась она. –Ведь мне, кроме как у врача своей районной поликлинике, нигде не приходилось бывать по этому поводу.
- Насчет этого  не переживай. Во-первых, я учусь здесь, а ты моя сестра. Усвоила? А своим здесь не откажут. Конечно, я сначала договорюсь с врачом-доцентом.
-Усвоила, -соглашается Наталия.
-Во-вторых, твой покорный слуга, между прочим, большой профсоюзный начальник в этом огромном институте, который называется Первый медицинский имени И. Сеченова.
-Ничего себе! Очень даже убедительно. Так и быть уговорил, хотя страшновато. Чтобы я без тебя делала. И где ты был раньше?
-Я тоже с некоторых пор часто задаю такой же вопрос, -соглашаюсь я, вплотную приблизившись к ней, насколько это возможно, чтоб поцеловать её хотя бы в щёчку, но так и не осмелившись это сделать, хотя она как бы её подставила, немного пригнувшись ко мне своим торсом.
-Похоже, мы думаем об одном, -сказала она, взяв меня за руку с некоторым сожалением, что я так и не поцеловал её.
Моё провинциальное воспитание и чувство такта не позволяли фамильярничать и тем более целовать замужнюю женщину, если даже она мне небезразлична. Я считал это дурным тоном. Её приняли сразу. Осмотром Наталия осталась довольна и успокоилась. Рожать она, видимо, должна через месяц, и роды должны быть нормальными и без всяких осложнений.
-Наташа, а хочешь рожать в этом НИИ?- спросил я.- Здесь можно рожать по- королевски.
-Да разве это возможно? И  как это по- королевски?
-Почему и нет, -уверенно произнёс я. -Под наркозом. Рауш наркоз называется. Не слыхала?
-Вот здорово! И ничего не почувствуешь?
-Ничего. Кричать даже не будешь. Наташа, а ты знаешь, куда потом уходит плацента от вас женщин?- спрашиваю я.
-Куда-нибудь на свалку, куда же ещё, -не без юмора ответила она.
-Представь себе, что нет. Их собирают в специальные контейнеры- холодильники и каждый месяц отправляют во Францию.
-Во Францию? Зачем? -удивилась юная женщина на последнем месяце беременности, впервые собравшаяся рожать.
-За валюту, конечно. Там из плаценты изготовляют парфюмерию, всякие косметические маски, духи. Затем эта парфюмерия  поступает в Союз.
-Ничего себе, страсти-мордасти какие. А я и не знала. А что нельзя это делать у нас?
-Видимо, нет. Ты же знаешь, что лучше французской парфюмерии ничего нет.
- Так интересно  с тобой, много нового от тебя услышала. Слава, теперь мне домой пора, немного устала. Извини.
-Это ты меня извини такого несообразительного. Я тебя провожу до самого дома, если не возражаешь.
-В какую сторону отправимся? -спросила Наталия.
-В сторону метро  «Спортивная», здесь совсем недалеко.
 Шло время.  Наташа ещё была в декрете и ждала пополнения в семье, а я ещё подрабатывал на «неотложке». Та же Люба  «удружила» мне  один очередной пикантный  вызов. Вернее, от него все врачи под разными предлогами с ухмылкой отказались, хоть и была их очередь выезжать. Когда я поинтересовался, почему все отказываются ехать по этому адресу, мне популярно загадочно объяснили, что к французам не поедут. Тогда я ничего так и не понял, почему к французам не поедут. «Может очень вредные, -подумал я, -потому и не хотят? А может языковый барьер?». Для меня, что к французам, что к итальянцам, никакой разницы. Всё равно их языка не знаю, разобрался же когда-то с вьетнамцами на первом курсе. Правда, пару фраз по-французски всё же припомнил; мерси, шерше ля фам, дежа ву. Диспетчер, пользуясь тем, что я ничего не понимаю и не догадываюсь, поскольку редко бываю и не в курсе в таких тонкостях производства, так как ещё мало работаю, всучила мне этот «отказной» вызов и, как показалось мне, отвернувшись, перекрестилась. Что у неё свои причуды, я уже знал, поэтому  ничуть не удивился и спокойно выехал по указанному адресу. Подъезжаю к двенадцатиэтажной башне, подхожу к подъезду и на лифте поднимаюсь на шестой этаж. Звоню в 23 квартиру. Открывает дверь шустрая подвижная и разговорчивая бабуля. Говорит без особого характерного для иностранцев акцента. Ничего «французского» в ней не нахожу, бабка как бабка. Обыкновенная сварливая старуха. «Может она в этой квартире старая прислуга со времён царствования Николая Второго?»,- подумал я вначале. Прохожу с ней в комнату, где на кровати лежит её муженёк, дед Аркадий Соломонович. Как только я услышал про Соломона, до меня постепенно стало доходить, куда я попал на самом деле. Ему было под восемьдесят, настолько и выглядел: худощавый как вобла, аскетического сложения, кажется, высокий, страдальческого выражения лицо, взгляд опустошенный, почти не моргает. Со слов хозяйки серьёзно болеет второй день. Жалуется на боли в животе, слабость, отсутствие аппетита. Такое впечатление, что собрался помирать. Даже руки свои скрестил на груди, видать, предсмертные молитвы мысленно зачитывает, так легче «уходить» в другой мир.
-Ну, что с ним, доктор? -спрашивает  нетерпеливая хозяйка.
-Как я могу сказать, что с ним, если вы не даёте мне осмотреть больного. Лучше скажите, какая температура.
-У меня или у него? Или вы имеете ввиду температуру за окном?
-Конечно, у вашего Аркадия Соломоновича. Вы же к нему вызывали врача.
-Так бы и сказали. У Аркаши 38. А что вы думаете, всё от температуры?
-Не всё, но очень многое и существенно. Вы, уважаемая, задаёте много вопросов и мешаете мне сконцентрироваться на больном,- так она меня уже достала своими неуместными вопросами, что я вынужден с раздражением сделать ей замечание.
-А что на нём концентрироваться, как вы изволили выразиться. Он весь перед вами.
 Понимаю, что продолжать беседы с бабулей не имеет смысла. И что за манера переспрашивать. Может глуховата? Чего тогда спрашивает...
-Пока что передо мной вы маячите, а не больной. Позвольте, я займусь им. Вы же нас к нему вызвали, не правда ли? Кстати, как со стулом?
-Откуда ему быть, если ничего не ест. Сами видите, как он «сдал» за последнее время.
-Логично, -соглашаюсь я с хозяйкой, присаживаясь на табурет у постели больного, хотя откуда мне знать, насколько он похудел, если я впервые его вижу. Может у него конституция такая.
 Я попросил деда Аркашу показать язык. Сам в это время прощупал его слегка напряженный  живот почасовой, и ничего мне в голову не пришло, как поставить неутешительный диагноз «перитонит», хотя клиника абсолютно  нетипична, в учебники хирургии не вкладывалась, но я знал, что у стариков нередко может протекать по такому «атипичному» варианту. Однако это не меняет сути. От нетипичной картины перитонита больные также типично умирают, как и в других типичных случаях. У больного накануне, по всей вероятности, был такой же нетипичный аппендицит, который под патронажем бдительной супруги тихо по-стариковски перешел в перитонит. Однако, уже зная хозяйку и не теряя с ней время на бессмысленные дебаты, мне ничего не оставалось как написать направление на срочную госпитализацию, поделиться с хозяйкой своими впечатлениями о серьёзности болезни её незабвенного супруга и о последствиях, которые могут последовать, если больного не отправить в больницу в ближайшие часы, на что привередливая бабуля успела бросить реплику:
-Вы, конечно, меня извините, не знаю, как вас зовут.
-Вячеслав,- представился я.
-Так вот, Вячеслав, вы ещё совсем молодой и может ещё даже не врач, а только практикант какой-нибудь, и слишком быстро, как я смотрю, тут разобрались, даже не осмотрев больного как следует. У нас есть родственник, профессор хирургии. Мы его попросим приехать и проконсультировать нашего Аркашу, и тогда решим, что с ним делать. Слишком вы молоды такие диагнозы ставить, и тем более решать судьбы людей. Всего хорошего, молодой человек. Я вас больше не задерживаю.
-Во-первых, вы нас вызывали, мы приехали,- пояснил я.- Почему вам бы  сразу не пригласить вашего профессора по хирургии, тогда и мы не понадобились. Поверьте, у нас и без вас работы хватает.
-Но я надеялась, что приедет кто-то из знакомых, по крайней мере, постарше и опытней вас.
 -Во-вторых,- продолжил я, не обращая внимания на её нелестные  выпады и где-то даже оскорбление в мой адрес,- это ваше право, но я настоятельно рекомендую с этим не затягивать. Вы только на секунду представьте, что я прав, и чем может это закончиться. В-третьих, у нас пенсионеры не работают. До свидания, а лучше, прощайте. Всего хорошего.
Выйдя из подъезда, я понял, почему в этот «нехороший» дом не хотят ездить мои коллеги. «Век бы вас больше не видеть»,-подумал я. Если б знал раньше, то и не поехал. Одна нервотрёпка. Оказывается, в этой высотке живут компактно одни евреи. Они любят проживать вместе, для них, возможно, эта «башня»-маленький Израиль. Приехав на «неотложку», тут же обо всём забыл и никому ничего не говорил, дабы избежать глупых, насмешливых вопросов, вроде «как там французы?», хотя неприятный осадок от вызова остался. Хорошо хотя бы то, что никто из врачей не стал  об этом вызове меня  спрашивать, а я сделал вид, что на таком вызове и  вовсе не был. Съездил на обычный, рядовой вызов, как на все другие. Правда, любопытная диспетчер Люба, которая меня отправляла на странный вызов, всё же не сдержалась и спросила об этих французах. Я не знал, что ей такое сказать, чтобы  поставить её в тупик, поскольку про «мерси и шерше» каждый пацан знает.
-Пан теля пасе, Марина клён несе,- быстро выговорил я, чем её здорово удивил  блондинку Любу.
-Так вы и французский, оказывается, знаете,- сделала вывод диспетчер. Не стал я объяснять ей, что это означает с украинского языка. Я же хотел поставить её в неловкое положение. Минут через десять я снова выехал на очередной  вызов. И чего там только не услышишь и не увидишь на этих вызовах? Ко всему привыкаешь, а врач на больного не должен обижаться при любом раскладе обстоятельств. Через часа два-три, уже в конце рабочего дня,  диспетчер попросила меня подойти к телефону. Кто бы это мог звонить, ума не приложу. Никогда раньше мне никто не звонил на работу. Вот было бы  здорово, если бы Наталия из декрета напомнила о себе. Подхожу к телефону, беру трубку.
-Слушаю, -говорю я.
-Доктор, к сожалению, не знаю, как вас величать. Вы меня извините, я была не права,- слышу женский, явно немолодой голос на другом конце.
-А с кем я разговариваю?- спрашиваю я, слыша незнакомый голос, но явно пожилой женщины.
-Совсем недавно вы были у нас на вызове у Аркадия Соломоновича. Так вот что я хочу вам доложить, уважаемый доктор. Приезжал к нам наш родственник, профессор хирургии. Вы оказались правы, с диагнозом он полностью согласился, но отметил, что поставить такой диагноз очень сложно даже для него самого. А когда я сказала, что был совсем ещё молоденький врач, а может даже ещё студент, поэтому ему не поверила. Вы знаете, что он сказал? Во-первых, что мне с вами повезло, потому что на «скорой» много плохих врачей работает, а то и вовсе фельдшера. Какой хороший врач пойдёт туда работать, да ещё за «копейки». Вы извините, к вам это не относится. Во-вторых, у этого молодого врача, то есть у вас, большой талант, большое будущее. Так он сказал. С чем вас и поздравляю. А Аркашу моего уже опять-таки благодаря вам, в срочном порядке прооперировали. Всё обошлось. Сказали, что привезли своевременно, а могли опоздать. Поэтому и звоню вам. Большое «спасибо». Это тоже просил передать профессор обязательно.  Извините, что немного тогда вам, кажется, нагрубила. Всего хорошего. В следующий раз, если у нас, не дай бог что случится, будем вызывать только вас. А вашему начальству я обязательно напишу благодарность за спасение моего Аркадия Соломоновича.
 Конечно, приятно, когда всё благополучно заканчивается. Спасена ещё одна человеческая жизнь, хоть и очень пожилого человека. Что дороже может быть её самой? Это не то, что дерево посадить за свою жизнь и считать свою миссию в этой жизни выполненной. А сам про себя подумал; «лучше б бабуля помогла бедному студенту материально, хотя бы за причинённый моральный ущерб. Ей дорогого человека спас от неминуемой смерти, а она «извините, «спасибо», да ещё «в следующий раз». Как будто в следующий раз я приеду. А куда мне, собственно говоря, будет деваться? Конечно, приеду! Я же врач! Вот психология у людей?». В парикмахерской или в ресторане абсолютно ни за что награждают щедрыми чаевыми только за то, что с дурной головы лишние паршивые волосы убрали и оросили тройным одеколоном лысину, или за продажную улыбку официантки. И всё лишь потому, что медицина у нас бесплатная, а значит ничего не стоит тем, кто в ней работает. Поэтому и такая мизерная у них зарплата, и  такое соответствующее к ним  отношение. Вот логика реального социализма. А между тем финансируем десятки зарубежных коммунистических партий и движений, непонятно для чего, а на здравоохранение своих граждан никогда денег не хватает, видите ли, экономика должна быть экономной. Вот и политика двойных стандартов наших коммунистов в лице Политбюро ЦК.  С другой стороны неплохо, что старушка позвонила. А то откуда бы я узнал дальнейшую судьбу своего больного старика. Подтвердился ли мой диагноз профессором, госпитализировали ли его в больницу, не умер ли? А так сработала обратная связь, хоть и в  пассивной форме, и мне спокойно. Стало быть, не зря подрабатываю на «неотложке». Может кто-то на моём месте и не разобрался бы и оставил деда на дому умирать. Такое часто бывает. А тут всё дело случая. Приехал именно я, и мне повезло поставить верный диагноз, и что всё так благополучно сложилось для них? А стало быть, ещё одна семья долго будет вспоминать меня добрым словом. А доброе слово, как говорится, и кошке приятно.
 На пятом курсе в апреле проходили цикл на кафедре болезней ухо, горла, носа. Кафедрой  заведовал уже пожилой профессор Лихачев. По его учебнику все студенты медики в стране изучали эти болезни. Вторым, быть может, более известным профессором на кафедре был Н. Преображенский, он же по совместительству главный внештатный отоларинголог страны, впервые в стране выполнившим операцию при абсолютной потери слуха при отосклерозе. Николай Николаевич  был человек с большим чувством юмора, коммуникабельный, без всяких комплексов, и вдобавок ко всему ещё и проректор института по науке. В общем, полная противоположность своему шефу-пенсионеру, которому по всей видимости недолго оставалась руководить кафедрой. Приходит  момент, когда надо уступать более молодым и талантливым. У профессора Лихачева была одна причуда. За несколько минут до его лекции в аудитории клиники на втором этаже бесцеремонно приходили молодые ассистенты, настежь открывали все окна в аудитории и не закрывали, пока лекция  профессора не закончится. Студенты в халатах тряслись от холода, а он делал вид, что не замечал. И так всю зиму. Конечно, мы понимали,  что в холодильнике дольше сохраняются некоторые продукты питания, но не до такой же степени, чтоб себя в продукты и овощи зачислять. Зато для пожилого профессора состояние прохлады и свежего воздуха было на первом плане. Кто его знает, может он занимается моржеванием и бегает по утрам на пруд окунуться, как наш студент из общежития на одиннадцатой Парковой. На первом этаже этой клиники находилось поликлиническое отделение, на втором стационар, операционная, аудитория и кабинеты профессоров. Ассистировать нашему уже немолодому доценту к тому же завучу кафедры, который вёл у меня семинары, во время операций никто из студентов,  кроме меня, не хотел. Слишком занудный товарищ вообще, а во время операции особенно. Мне тоже с ним было нелегко, но я ведь собирался стать хирургом, должен всё терпеть и относиться ко всему спокойно. После одной из таких операций, когда доцент мне особенно надоел, я спустился на первый этаж покурить и немного успокоиться. После стройотряда я ещё продолжал курить по привычке, хотя мысль покончить с этой дурной привычкой никогда меня не покидала. Стою у окна в расслабленной позе, прислонившись к подоконнику, скрестив ноги. Вижу по коридору туда-сюда не без волнения прохаживается молодой человек приятной интеллигентной внешности, высокий брюнет с прямыми как у Маяковского волосами и такими же выразительными, выпуклыми глазами. Если б я был кинорежиссёром и увидел такого типажа, я бы сразу предложил ему роль В. Маяковского в кино.  В таком незавидном положении прохаживалась  бесцельно и пожилая мадам совсем невысокого роста, блондинка с сединой и в очках. Я обратил внимание, что посередине коридора они встречаются, перебросившись одной-двумя короткими фразами, и снова расходятся в разные стороны. Видно, что оба здорово волновались, и не исключено, что по одному и тому же поводу. Но за кого? Кого-то она мне напоминала эта седая женщина?  Только я начинаю закуривать, и ко мне подходит этот высокий брюнет и просит угостить сигареткой. Наверно, у него нервы сдают от волнения. Мне показалось, что голос этот я где-то уже слышал, но не мог только припомнить, кому он мог принадлежать. Когда-то я имел отношение к музыке, и память на звуки и голоса была неплохая. Не глядя в телевизор или по радио, я мог безошибочно узнать актёра или исполнителя песни по голосу. Я спросил у него только: «Ява годится?». И протянул пачку незнакомому собеседнику. Мы разговорились. Я спросил у него, за кого он так переживаем? Он ответил, что привели сына, как раз сейчас его оперирует профессор Преображенский. Из кабинетов действительно доносился то ли детский крик, то ли плач. Из всего услышанного, я понял, что ребёнок с мамашей,  то есть его женой, сейчас находятся в кабинете у профессора, а он с тёщей переживают в коридоре. И надо же прийти всей семьёй  на операцию? Сколько ж этому пацану лет? Лет семь? Я поинтересовался, о какой  такой операции идёт речь. Попытался молодого папашу успокоить, объяснив, что операция по удалению гланд, является амбулаторной и, в общем-то, несложной даже для рядового оперирующего ЛОР врача. Думаю, что мнение человека в белом халате немного его успокоило. На том мы и разошлись, докурив «Яву» до конца. У меня предстояла лекция «деда Мороза», профессора Лихачева. Дня через два я вычислил и вспомнил голос молодого папаши,  даже вспомнил, кого напоминала его тёща. Голос вне всякого сомнения принадлежал актёру театра Маяковского Александру Лазареву-старшему, так как Лазарев-младший, ещё дошкольник, вместе с мамашей Светланой Немоляевой удаляли гланды у известного профессора Н. Преображенского. Вот кого, оказывается, напоминала мне тёща, маманя С. Немоляевой, саму Светлану лет так через тридцать. В те годы в кинотеатрах с большим успехом прошли  фильмы «Ещё раз про любовь» и, конечно, «Цветы запоздалые» по А. Чехову, где земского врача как раз играл А. Лазарев. Мне показалось, что в жизни он выглядит гораздо лучше и поскромней, чем на экране, а роль В. Маяковского ему  пошла бы  без грима больше, чем образ врача с гримом и бородой.  Мне думается, что с тех пор у него завязалась большая дружба с Первым медицинским институтом им. И. Сеченова, и мои коллеги ещё не раз помогут ему и его на редкость идеальной в постоянстве милой семье. В актёрской среде эта супружеская пара считалась самой идеальной во всех отношениях.  Так и  мне почему-то казалось. Чтоб больше не возвращаться к этой теме, забегая наперёд лет на двадцать пять, когда Лазарев младший также стал актёром, всё так и случилось. Уже народному артисту Р Ф.  А. Лазареву-старшему, серьёзно страдавшему болезнью сердца, была произведена операция на сердце, которая носит название аорто-коронарного шунтирования, о которой я впервые услышал на одной из кафедр от профессора- кардиохирурга много лет назад, будучи ещё студентом. И совсем неудивительно, что оперирован он одним из выпускников Первого медицинского института моего поколения. Некоторых из них я неплохо знал. Ими  могли быть академики Р. Акчурин, С. Дземешкевич, Л. Бокерия, а может С. Готье из клиники Шумакова, которые возглавляли центры сердечно-сосудистой хирургии и трансплантологии в Москве.
 Я могу отнести себя к счастливым студентам-медикам, которым повезло учиться и слушать лекции видных советских ученых Ф. Талызина, П. Анохина, Д. Жданова, Б. Петровского, А. Струкова, В. Стручкова, В. Кованова, Г. Юмашева, В. Михеева, В. Василенко и   многих других, которые представляли цвет мировой медицинской науки. Более того, некоторым из них приходилось даже сдавать экзамены, которые проходили по-разному и оставили неоднозначные впечатления. Не очень приятное впечатление во время экзамена осталось у меня при общении с академиком, директором НИИ гастроэнтэрологии, Василием Харитоновичем Василенко.  Мы с ним  земляки по Украине, и зная это, студенты моей группы В. Морозов и В. Даниелов за мои скромные заслуги в клинических дисциплинах называли меня его именем, вернее фамилией, даже несмотря на то, что я не очень любил его предмет, мечтая с первого курса стать хирургом. А вообще все в группе с подачи Морозова и Альперовича ко мне обращались по-свойски  и с уважением по отчеству «Михалыч» в знак уважения к моему возрасту и что служил в армии. Я же ко всем обращался по имени и всегда с большим уважением. Сам В.Х. Василенко-особая личность в истории советской  медицины. Во время режима И. Сталина-Берия  профессор Василенко проходил по ведомству НКВД по так называемому «делу врачей», абсолютное большинство из которых были люди еврейской национальности. Конечно, всё это сфабрикованное «дело» было инициировано самим отцом всех народов, большому любителю тайных интриг по устранению своих потенциальных политических противников, так как  он относился к врачам с недоверием и опаской за свою жизнь, и поэтому, мягко говоря,  недолюбливал их. Возможно, это связано с тем, что известный русский невропатолог Бехтерев после его осмотра признал пациента психически неадекватным и имел неосторожность поделиться такой информацией с коллегами, после чего знаменитый доктор подозрительно внезапно умер при загадочных обстоятельствах. Тогда было арестовано больше десятка кремлёвских врачей. И в каких только грехах их  не обвиняли, в том числе и в смерти А. Жданова, М. Горького и В. Куйбышева, и других видных деятелей партии и государства. Говорят, все, кроме В.Х. Василенко, под допросом с «пристрастием» вынуждены были подписаться под такими чудовищными признаниями, признав себя «врагами» народа. Видимо, тот факт, что в далёкой молодости в своём Днепродзержинске Василенко занимался боксом, помог ему выдержать все допросы в ведомстве  палача  Лаврентия Берия. Трудно сказать, чем бы это «дело» врачей могло закончиться для самих врачей, если б на их защиту не стал главный хирург советской армии в послевоенное время, завкафедрой медицинского института им. Сеченова, генерал-полковник медицинской службы, профессор Еланский, который пользовался огромным авторитетом в Политбюро Ц.К. партии. Вообще сдавать экзамены академикам такого ранга почетное, но неблагодарное дело.  Вспоминаю экзамен по хирургии после пятого курса на кафедре у академика Б. Петровского, когда он был ещё министром здравоохранения СССР. В общем, со сдачей экзаменов я никогда не тянул по принципу; «двум смертям не бывать, одной не миновать». Зачётку в руки и вперёд «заре навстречу». А там что будет. Так было и в тот день. Студенты собрались у служебного входа  галёрки большой аудитории на кафедре госпитальной хирургии в клинике Петровского и с волнением ожидали появления ассистента.   Вдруг открывается дверь и появляется она, молодая высокая, стройная, ассистентка в белом халате.
-Товарищи студенты, кто на экзамен, проходите, пожалуйста, -по привычке спокойно, без лишних эмоций, приглашает она  следовать за ней.
-А Петровский уже ушел? -хором спрашивают студенты.
-Нет, принимает, -также равнодушно сообщает  она.
-Тогда ещё подождём, -в один голос заявили студенты, услышав нехорошую для них информацию.
 А кому хочется идти  добровольно на эшафот, когда можно ещё побыть на свободе.
Я не стал ждать и последовал за ней в аудиторию. За мной ещё кто-то двинулся не из «трусливых». Спустился я вниз, где совсем недавно стояла кафедра. Теперь на её месте стояли столики в неопределённом порядке с экзаменаторами. Тишина в аудитории невероятная, кажется, муха пролетит рядом и не обратишь на неё внимания и не услышишь. Подхожу к столику с билетами, расположившемуся под сводами кинопроектора, за ним сидит молодой ассистент. Тяну билет, который ближе ко мне. Быстро просматриваю его. На моём лице явное разочарование и желание вернуть билет на прежнее место. Ассистент кивает положительно, и я возвращаю один билет, а с другого конца стола тяну другой. На моём лице уже другое выражение, но ещё неполного удовлетворения. Ассистент замечает это и предлагает мне попытаться пойти на третий заход. Очевидно, он знал меня. «Да ладно. Сколько можно,- мысленно говорю себе.- Пора и честь знать. И на том спасибо». Уже с билетом прохожу снова наверх по аудитории, усаживаюсь в поле зрения ассистента и так, чтобы самому обозревать все столики с экзаменаторами и держать их под контролем. Вижу академика Б. Петровского в полный фас, беседующего со студентом, чуть в стороне за другими столиками сидели маститые профессора, его первые помощники по кафедре Н.Малиновский, М.Перельман, О.Милонов. Профессор Н.Малиновский известный в стране кардиохирург, внешне- копия популярного актёра кино С. Столярова, сказочного героя детворы, секс- символа в советском кино. Как-то он приехал к своим зарубежным коллегам в Швейцарию по обмену опытом. Его интересовало, что же там у них в Европе такого новенького в области кардиологии, чего у нас нет. Местные светила показали ему больных до операции и после. Один больной привлёк его особое внимание своей синюшной окраской кожи лица и конечностей и он поинтересовался у своих коллег, что с этим больным и почему его обошли и не представили. Те пояснили, что у больного сложнейший комбинированный порок сердца, похлеще тетрады Фалло, случай совершенно безнадёжный, и что с ним делать, сами  не знают. В общем, для них безнадёжный пациент и лучше с ним не связываться от греха подальше. Профессор  Малиновский живо им заинтересовался, подошел поближе к «безнадёжному» пациенту, прослушал его сердце, после чего предложил иностранным коллегам прооперировать этого больного завтра же, не откладывая на потом, чем крайне удивил своих зарубежных коллег. Ну, а показательная непростая и успешная операция, проведённая на следующий день по жизненным показаниям, привела врачей из Швейцарии в восторг. Профессор получил от зарубежных коллег высшую оценку и похвалу, выразившую в двух словах, «Лего Артис!». Профессор-кардиохирург Н.Малиновский ещё раз продемонстрировал, что советская школа  кардиохирургов шагает впереди планеты всей, и что в Европе ему делать нечего. Пора им за опытом приезжать к нам. Похожая картина произошла с одной пациенткой, родственницей очень высокопоставленного чиновника в Москве, у которой была неясная слоновость нижней конечности, с которой в союзе никто не мог разобраться. И тогда она отправилась за помощью в  хвалёную Европу. В Германии по этому поводу развели руками и рекомендовали отправиться к известному профессору во Францию. Парижский профессор, Европейская знаменитость, осмотрев пациентку, сказал с удивлением: «Зачем же вы, мадам, колесите по Европе в поисках хорошего врача, если лучшим профессионалом  по этой части является ваш министр, академик Б.Петровский. Совсем недавно он читал нам лекцию как раз по поводу этой редкой патологии, за что ему огромное «спасибо». Выходит, это мы должны у вас учиться, а вы едите сюда. Так что, уважаемая, только к нему».
 Мне бы не отвлекаться, сосредоточиться на вопросах билета, а я почему -то о профессоре Малиновском вспомнил, да о министре. Малиновский очень обаятельный мужчина, если так уж похож на кинозвезду С.Столярова. Может сейчас к нему и попаду? А что, не  исключено. Уж лучше к нему, чем к министру Б. Петровскому.
Готовился я к ответу минут двадцать. «Тянул» теперь не билет, а время. Сосед отвлекал своими вопросами, а я ещё свои вопросы по билету до конца не обмозговал.  Вдруг в аудитории пропала тишина, будто все куда-то провалились. Я сразу ничего не понял. Наверно момент упустил, задумался. В чем дело, почему и откуда появился обычный шумовой фон? Всё как-то пришло в норму, в «броуновское» движение. Скоро стало объяснимо и понятно. Академик Б. Петровский, поставив три-четыре «неуда», окончил приём экзаменов и в полном неудовлетворении и раздражении отбыл в  министерство. Перекрестился и оживился и я. Слава богу, уж к нему точно теперь не попаду, иначе был очередной жертвой с «неудом». За ближним ко мне столиком заметил знакомого молодого профессора в очках и держал его на прицеле. Как только  освободилось место, я сразу направился к нему, не дожидаясь приглашения ассистента, который  регулировал  весь этот процесс, находясь в будке кинопроектора. Профессор меня сразу узнал и даже почему-то улыбнулся как и я. Дело в том, что накануне, за два дня до экзамена, на кафедре состоялась консультация, на которую пришли всего двое студентов. Остальные не видели в ней необходимости, видать, слишком умные. Эти двое, я и Виктор, мой товарищ и земляк из Донецка. А этот новоиспеченный молодой профессор был нашим консультантом, которому я по обыкновению задавал кучу вопросов, от которых он до сих пор, по-видимому, в себя не пришел. От того наверно и улыбался при виде меня. Короче говоря, мне здорово повезло вдвойне; первое, что не попал к министру, иначе был бы «каюк», а во-вторых, что попал к знакомому и молодому профессору, который ещё не совсем вжился в роль профессора, и у которого без особого труда получил «хор». На экзаменах мне не везло по терапии и детским болезням. Совсем другое дело  хирургия. Здесь я чувствовал себя как рыба в воде. Очевидно, потому с первого курса мечтал быть хирургом, и не просто каким-то, а нейрохирургом, причем непременно выдающимся, в смысле неплохим, и широко известным в очень узких кругах. Мечтать не вредно, даже похвально. И какой солдат не мечтает стать генералом, иначе и генералов не было. Но, похоже, на мой выбор к концу учебы повлиял главный невропатолог страны, профессор В. В. Михеев, зав кафедрой и руководитель клиники нервных болезней на улице Россолимо, где когда-то на первом курсе мы работали на стройке вместо «картошки», которому также пришлось сдавать экзамен по его предмету. И хотя на экзамене он поставил мне только «хор», общение с ним, его интеллект, манеры обращения и уважение к студентам и своим сотрудникам, не в пример тому же академику В. Василенко или профессору Сыркину, произвели на меня сильное положительное впечатление. Может именно это определило то, что я впоследствии стал невропатологом. Выглядел он явно моложе своих более чем за семьдесят лет, хотя по клинике бегал как заводной. Я никогда не видел, чтобы он пользовался лифтом. Сам профессор считал, что это удел студентов и сотрудников. Невысокий, плотный, бодрый, с юмором, весёлый, с белой седой с желтым переливом головой, розовым лицом и живым добрым, успокаивающим взглядом карих глаз. Таким остался он в моей памяти. По его учебнику занимались все студенты медики. В его клинике на Россолимо работали не менее именитые профессора как нейрохирург И.М. Иргер, ученик  академика Н. Бурденко и в то время ещё молодой и перспективный профессор А.М. Вейн. Но его манера ведения лекций  многим студентам не очень нравилась как и мне. Они были монотонны, убаюкивающие, без чувства юмора. Мне казалось, он больше ссылался на свой учебник по нервным болезням. Сказывался всё-таки возраст профессора. Некоторые студенты, включая меня, на лекции у него скучали, а то и засыпали, чего не было на лекциях профессора И. Иргера, и тем более молодого профессора А. Вейна. Это были врачи разных поколений. Рядом с его клиникой во дворе, сразу за клиникой профболезней академика Е.Тареева, находилась психиатрическая клиника, в которой работала супруга В. Михеева, профессор Невзорова, тоже приятная пожилая мадам. Она читала нам лекции по психиатрии. Это она демонстрировала нам одного интеллигентного пожилого пациента из сельхозакадемии, который не понимал, где он находится много времени, и при виде студентов в белых халатах приветствовал нас, обращаясь непременно; «товарищи агрономы». Это он  ещё считал себя профессором сельхозакадемии после длительного пребывания в клинике.  Это у неё в клинике мне пришлось брать медицинское интервью у одного «генералиссимуса», помощника И. Сталина, находящегося  безвыездно в этой клинике более двадцати лет. Заведующим этой кафедрой  много лет был один из лучших психиатров страны, профессор Банщиков. При нас он был уже пенсионером и почетным консультантом кафедры. В институте существовала давняя добрая традиция оставлять на кафедре в должности консультантов, ушедших на пенсию, бывших заведующих кафедрами, достигших  семидесяти лет и более. Это помогало им сохранять не только свой жизненный и научный тонус, но и поддерживать своё материальное положение и социальный статус. Ведь это ужасно, когда ты ещё вчера был уважаемым академиком, а сегодня вдруг оказался никому ненужным пенсионером, хоть и персональным. То ли дело сдавать экзамены профессорам попроще, чем академикам. По соседству с кафедрой академика Ф. Талызина в Измайлово мирно существовала кафедра  истории КПСС. Надо же придумать такую идеологическую кафедру в медицинском вузе, а кроме неё ещё существовали кафедра марксизма-ленинизма, кафедра философии. Не много ли для будущего врача? Эту партийную кафедру возглавлял профессор Смирнов, средних лет мужчина, подвижный шатен в строгих очках. А запомнилась эта кафедра только тем, что из более чем ста экзаменов и диффзачетов, которые приходиться сдавать студенту-медику за годы обучения в институте,  лишь только  там единственный раз мне пришлось сдавать экзамен досрочно.  А получилось это так. За день или два до экзамена на этой кафедре мы с товарищем, земляком Виктором, явились на кафедру в читальный зал, чтобы ознакомиться с подшивками центральных газет и быть в курсе главных политических новостей в стране и за рубежом, как завершающий этап в подготовке к экзамену по истории партии, поскольку в общежитии у нас не было ни телевизора, ни радио, ни газет и, конечно, мы могли быть не в курсе каких-то важных политических новостей, без чего на такой экзамен лучше не соваться. Ровно через час мы закончили свои дела и собрались уходить, чтобы отправиться в своё общежитие доучивать билеты. Идя по коридору кафедры, увидели, что в одной из аудиторий идут экзамены студентов сангигфакультета. У меня вдруг возникла идея, с которой тут же поделился с Виктором, а не рискнуть ли нам, сдать экзамен прямо сейчас, как говорится, «не отходя от кассы», да ещё под воздействием только что полученной информации из подшивок в читальном зале. Тем более что ещё и зачетки при нас, взяли так на всякий случай. Как-то нерационально получается со временем. Затратили на дорогу в оба конца два часа, а в читалке пробыли всего один час. Как-то нерентабельно выходит и в экономическом  плане.
-Как ты смотришь на это дело?- спросил я приятеля, понимая, что если б я был один, никогда на такое не решился.
 Виктор сам из Донецка, из шахтёрской семьи, любитель поговорить о политике. Может на этой почве мы и подружились, тем более что земляк.
-Даже не знаю. Вряд ли получится, -засомневался он.
-А какая нам разница, завтра или сегодня, -стал я уговаривать, его сомневающегося.- Зато  сэкономим уйму времени. И потом не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. По-моему, самый подходящий момент.
-Вроде того, как «куй железо, пока горячо»,-подхватил он.
Кажется, уговорил приятеля, если он тоже заговорил поговорками.
-Вот именно. Тогда вперёд, -скомандовал я, и пропел пару слов из революционной  песни; «Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка». Как там дальше? 
-Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка,-поддержал друг.
-Верно.
- А что мы скажем?- спросил Виктор, ещё сомневаясь в нашей авантюре.
-Что скажем? Через неделю мы едем в стройотряд. Вот что мы скажем. Это же идеологический трудовой третий семестр. Лихо?
-А то... -соглашается мой земляк.
 И только я хотел приоткрыть дверь аудитории, чтобы посмотреть, кто принимает экзамен, как из неё появился сам завкафедрой, профессор Смирнов. Он чуть выше меня ростом, обычного спортивного сложения, приятной внешности шатен с прямыми непослушными волосами, сбившимися на лоб справа, в строгих очках. Внешне чем-то он мне напоминал молодого писателя Бориса Полевого. Профессор пребывал в хорошем настроении, ведь сессия для многих на кафедре как праздник, избыток адреналина, особая аура. Я вспомнил, как однажды профессор пришел на лекцию совершенно больным, у него был ларингит и совершенно отсутствовал голос,  а потому приходилось говорить шепотом на огромную наклонную  аудиторию с галёркой и, конечно, без микрофона.   Наверно нельзя было отменить лекцию, или некем было заменить, приболевшего лектора. К таким идеологическим кафедрам студенты относились более чем прохладно, и на лекциях скучали или решали свои проблемы во время игры в морской «бой». Шум стоял в аудитории невероятный. Лектора, стоявшего за кафедрой, никто не замечал и не слышал. Каждый занимался своим. Профессор оказался в положении той черной кошки в тёмной комнате, которую никто не замечал. Он пытался навести порядок, повышая голос, но ничего не получалось. Голос срывался. Мне казалось, я единственный, кто сочувствовал больному лектору, и хотелось встать и успокоить аудиторию, и упрекнуть  будущих докторов в бесчувствии к больному профессору. Но в аудитории и без меня было кому навести порядок; были и комсорг, и староста потока. Однако и они были равнодушны. Им что больше всех надо? Вот они, вчерашние школьники и медалисты, -подумал тогда я, -чему их только в школе учили, если не научили самому главному- уважать взрослых и тем более больных людей. Что значит в армии не служили. А ещё в медицину подались. Пошли бы лучше в «Тимирязевку» по линии ветеринарии.
-Профессор, -обратился я к нему.- Мы с лечфака. И экзамен у нас то ли завтра, то ли послезавтра. А через несколько дней мы уезжаем со стройотрядом и хотели бы сдать экзамен досрочно сегодня.
-Ну что ж, дело хорошее. Молодцы. А зачетки с собой?- спросил он.
-Так точно, -как по команде ответили мы вместе.
-Тогда полный вперёд, -скомандовал профессор, жестом руки приглашая нас в аудиторию.
Мы подошли к столу экзаменатора, оставили свои зачетки у него на столе. За столиком с  билетами сидел сам профессор. Я первый, вслед за мной и друг  вытянули с первого раза по билету и направились на свободные места в аудитории для подготовки. Там уже сидело человек десять, готовясь к ответу, но явно не торопились, засматриваясь, кто на потолок, кто в окна, ища мудрёные ответы о Карле и Фридрихе. Я обратил внимание, что каждый сидел за отдельным столиком. Я оказался за свободным вторым столиком по центру, как раз напротив профессора. Прочитав четыре вопроса билета за тридцать секунд, понял, что пора, и готов к беседе. Чего тянуть кота за хвост? По опыту знал, чем больше будешь сидеть и обмозговывать вопросы, тем больше появится сомнений и путаницы. К тому же профессор явно скучал в одиночестве, потирая свои очки белым платочком. Я поднял руку, чем удивил его, но поняв, что я уже готов отвечать, он пригласил к себе за столик.
-Судя по всему, товарищ... Доронин..., вопросы вас в тупик не поставили, -сказал  он, заглянув в зачетку. -Значит, делаем так.  Билет в сторону, я задаю вопросы, вы отвечаете. Согласны?
«А разве есть у меня выбор?»,-подумал я. Я киваю головой, что согласен, и он задаёт вопросы.
-Назовите, пожалуйста, если не трудно, восточно-азиатских руководителей коммунистических движений и партий.
 Ни секунды на размышление я говорю: В Китае - Мао Дзэдун, в Корее -Ким Ир Сен, Во Вьетнаме - Хо Ши Мин, его первые заместители Ле Зуан и Фам Ван Донг, будущие руководители государства. Все они обучались в Союзе. Рядовому  Ким Ир Сену, проходившему обучение в воинском формировании, присвоили капитана и отправили руководить Кореей на Сталинский манер. Хо Ши Мин, например, учился в Москве в военно-политической академии им. В. Ленина под фамилией Минаев.
-Достаточно, вы удовлетворили моё любопытство. Вопрос второй. При каких обстоятельствах погиб генерал армии Н. Ф. Ватутин?
-При освобождении столицы Украины Киева, вернее под Киевом. Его «Эмка» попала в засаду к украинским националистам армии Власова и бандеровцам. Командующий отстреливался до последнего патрона и погиб как герой.
-Прекрасно, просто чудно. Я имею ввиду, естественно, ваш ответ. У меня только один вопрос. Откуда вам известны подробности о Хо Ши Мине? -поинтересовался вдруг профессор, зная, что подобные сведения являются закрытой информацией.
Хорошо, что я не успел рассказать профессору о том, откуда появились такие деятели коммунисты-диктаторы как Мао и Ким Ир Сен, и кто их готовил к роли диктаторов у нас на родине, и какому отцу всех народов они подражали всю свою жизнь.
-В своей группе я агитатор -пропагандист, -говорю ему.
-Вот оно что… Побольше бы нам таких пропагандистов. Если б знал, сразу поставил бы «автомат», не истязая вас. Но всё равно интересно было пообщаться с вами. Вы честно заработали свою «пятёрку». Вот ваша зачетка, товарищ «комиссар». Всего хорошего. Успехов в трудовом семестре.
  Так закончился для меня первый и последний единственный досрочный экзамен  на кафедре истории КПСС. «Отлично» получил и приятель Виктор. Я думаю, наши ответы согрели душу профессору. «Вот если б так все отвечали»,- наверняка подумал он. Как говорится, рискнули мы не зря, подтвердив известный девиз: «Кто не рискует, тот не пьёт шампанского».
 Кстати, о шампанском. Что ни говори, а встретить в Москве земляка большое удовольствие, и тем более, если это «однокашник», специально задержавшийся в столице, проезжая мимо через Москву, чтобы несколько часов провести вместе и вспомнить былое детство. Как-то перед самым Новым годом ко мне в общагу заявился друг Юрка из Калинграда, мы с ним в Жданове учились в медучилище, но потом разъехались и поступили в разные медицинские институты. Он уже заканчивал институт в Калининграде, а я учился ещё на четвёртом курсе. Получилось это так потому, что в армии ему не пришлось служить по каким-то причинам, вот и опередил меня. В общем, мы продолжали быть друзьями и коллегами, хотя никогда не переписывались. А была у него задумка отметить со мной Новый год по случаю своего пребывания в Москве, не сидеть же полдня на Курском вокзале, да ещё при деньгах. Лучше их малость потратить на благое дело, чем быть обокраденным на столичном вокзале и остаться без копейки.  Где же их потратить, как не в столице нашей родины. С этой целью мы отправились за шампанским и за вином покрепче на Калининский проспект. Почему он меня именно туда потянул, когда этого добра можно взять и поближе? Наверно просто хотелось прогуляться по Новому Арбату, точно так, как бы прошвырнулся  по Невскому проспекту в Питере или  в Одессе по Дерибасовской.  В то время это место Москвы было самым притягательным не только для москвичей, но в первую очередь для иностранцев и приезжих гостей столицы. Калининский проспект-это островок цивилизации, роскоши и свободы в  таком большом мегаполюсе как Москва. Кого только там не увидишь из известных актёров и художников, хипповой молодёжи и стиляг. И все прут на Калининский, как сонные мухи на солнышко после долгой спячки, чтоб себя показать и на других посмотреть, как будто в Москве других приличных мест нет, хотя бы тот же старый Арбат Б.Акуджавы.  Я, конечно, его предупредил, что с финансами у меня, как всегда, большой напряг и  мне не до шампанского. Но у него такой проблемы с этим никогда не было с его-то родителями, и  мы спокойно отправились в самое злачное место столицы, в универсам. Прогуливаясь по новому Арбату, я не раз проходил мимо этого огромного шикарного и богатого продуктового магазина, но никогда не решался зайти. Что с моими деньгами там делать? Масштабы и изобилие продуктов поражали не только меня одного. Я почувствовал себя словно на другой планете. Юрка хоть и приезжий, и каждый раз в Москве проездом, однако здесь уже бывал раньше, поэтому и взялся меня сопровождать по лабиринтам огромного магазина. Мы словно поменялись ролями кто из нас кто. И он взял на себя функцию гида.  Мы всё ходили, смотрели, но так ничего и не выбрали. Хотели вообще уйти, так всё надоело и немного устали от непривычки, но не знали, как выбраться из этого лабиринта. Обратным путём уже не пойдёшь, только вперёд. Должен же быть где-то выход из этого лабиринта. Если выход через кассы, то там большие очереди, а мы ничего не взяли, пожалуй,  не выпустят. Зачем же там выстаивать понапрасну в очереди только для того, чтобы покинуть магазин.  За пределами этих лабиринтов и очередей мы обратили внимание на буфет, в котором было то, что нам  нужно, и почти, что самое главное, не было очереди. Мы, наконец, с облегчением вздохнули и решительно направились к нему кратчайшим путём через какого-то вахтёра, пытаясь объяснить, что пока ничего не брали, немного запутались, и нам бы попасть в этот буфет что напротив. Вахтёр, видать, из тех тупых, что ничего не понял, и  вызвал  на подмогу  двух женщин в белых халатах, которые, особо не разговаривая, сопроводили нас к директору этого крупнейшего в Москве магазина. Мы, в общем-то, не сопротивлялись. За большим столом в просторном кабинете сидела уверенная, властная, упитанная, неоднократно крашеная, приятной внешности шатенка с короткой стрижкой бальзаковского возраста в белом халате, которая  посмотрела на нас опытным взглядом и только спросила; «Кто вы». Мы сказали, что в этом магазине впервые, как на экскурсии, немного заплутались, хотели купить шампанское к Новому году, но так ничего и не купили. Пытались прорваться к буфету кратчайшим путём, где было шампанское. Вот нас и задержали ваши доблестные работники. А ещё я сказал, что мы студенты-медики, и показал своё удостоверение члена профкома института, которое всегда было со мной. Она посмотрела на моего товарища, который напоминал маменькиного «сынка» и вечного студента-очкарика, выразила сомнения, что мы что-то могли украсть, и сожаление с извинениями за незаконное нас задержание, а также пожелала нам успехов в учебе. Так мы с позором покинули этот супермаркет. Уже на улице друг и коллега Юрий по секрету признался, что когда он был в этом магазине в первый раз один, то не мог отказаться от соблазна прихватить с собой на халяву что-то из продуктов, сославшись на своё провинциальное воспитание и наудачу, что никто не заметит. Хорошо, что он воздержался от соблазна сделать это при мне. С тех пор за несколько лет учебы в Москве в этом супермаркете я больше никогда не был. Через полгода он снова приехал в Москву, но уже с дипломом в кармане. На радостях он пригласил меня в старый ресторан гостиницы «Националь» на Моховой и обмыть свой диплом, отчего я, естественно,  никак не мог отказаться. В этом ресторане нам показалось тесновато и скучновато, и всё в старом стиле, как и публика, и тогда мы отправились по соседству в новое модерновое высотное здание гостиницы из стекла и стали синевато-зелёного цвета с выходом на улицу Горького. Этот небоскрёб слишком выделялся на фоне других зданий вокруг и не вписывался в архитектурный ансамбль улицы Горького. Со двора оно почти примыкало к нашему анатомическому корпусу. Там было столько народу преимущественно из числа развязанной и невоспитанной молодёжи и столько суеты, что для нас не нашлось свободного места и мы снова вернулись в старое и уютное здание ресторана, где просидели часа два, чтоб с трудом одолеть бутылку водки на двоих под неплохую закуску и молодёжный инструментальный оркестр. Раньше я бывал в этом ресторане с одной девушкой-студенткой из института связи, с которой познакомились в ЦПКО имени М.Горького. Мы оказались тогда за одним столиком с пожилой парой  иностранцев. Мне хотелось блеснуть перед подругой в знании английского, и я, единственное о чем мог спросить у иностранцев, так это который час по- английскому или «вот тайм из ит?». На мою больную голову, думая, что их хорошо понимаю, они стали мне рассказывать откуда они и как им в Москве хорошо. Когда они говорили, что приехали из Канады, а это произносилось как «Кенеди», я, скорее от того, что  в группе своей являюсь пропагандистом, то есть больше тяготею к политике, понял, что они родом из США, родине ДЖ. Кеннеди. Вот такое у нас было знакомство с иностранцами в гостинице «Националь». Потом мы с подругой смеялись над ними, что не могли нас раскусить в незнании английского. Вот была хохма. 
Самым для меня труднодоступным и трудно понимаемым предметом была химия вообще, и биохимия в частности. Безусловно, предмет очень интересный для Бори Альперовича как школьного медалиста, и почти неодолим для меня. А впереди экзамен по этому предмету. Я не знал, что делать. Между делом поделился с такими грустными мыслями  с коллегой по профкому Николаем Бродским из оргсектора. Он успокоил меня, сказав, что на этой кафедре аспиранткой является его супруга и она как раз сидит на билетах. Это совсем меняло дело, как и настроение. Мне надо было только подготовить один билет, о котором аспирантка будет в курсе. Получилось всё так, как и было задумано. Завуч кафедры биохимии, пожилая доцент, которая вела нашу группу в семестре, хорошо представляла, какие у меня истинные «познания» по её предмету, но на экзамене, к которой, к сожалению, я попал по воле случая, не могла поверить моим невероятным способностям, и только по принципиальным соображениям не поднялась у неё рука поставить мне в зачетку «отл» и не опустилась так низко, чтобы поставить «удовл». Вообще эта кафедра в институте вроде бы и незаметная, хотя и находилась на площади Восстания неподалёку от посольства США, но находилась  на особом счету. В самом институте более десятка академиков, удостоенных высокого звания Героя социалистического труда, но только здесь, на этой «незаметной» кафедре таких академиков сразу два в разные времена: Збарский и Мардашев. На других более заметных и известных клинических кафедрах ничего подобного не наблюдалось. В своё время в разные годы они руководили кафедрой биохимии.  Все знают, и это не было большим секретом, что Збарский вместе с анатомом из Харькова Воробьёвым бальзамировали тело вождя мирового пролетариата В. Ленина. Дело Збарского продолжил профессор Мардашов, а затем профессор Дебов уже в моё время. В то время, когда занимались на этой кафедре мы, руководил лабораторией профессор Дебов, и занимался теми же проблемами, и также был кандидатом в Герои соцтруда. Так коммунистический режим оценивал символ вождя мирового пролетариата и труд ученых, занимавшимися телом вождя мирового пролетариата. Однажды в перерыве между занятиями, которые проходили всегда почему-то только на первом этаже, мне чересчур  любопытному студенту почему-то взбрело в голову подняться по красной ковровой дорожке на второй этаж, как это проходят космонавты после полёта для доклада председателю Госкомиссии. На лестничной площадке второго этажа перед самой дверью путь мне преградил молодой офицер погранвойск. Мои объяснения, что я студент этого института, на него не произвели никакого впечатления. Такого я ещё не встречал ни на одной кафедре. Я понял, что не поможет и моя красная книжка члена профкома. Здесь нужны другие, особые пропуска. Я не думаю, что на тот момент эта спецлаборатория представляла гостайну, если любой сообразительный  студент, пришедший на эту кафедру, имея даже средние аналитические способности к сопоставлению фактов и информации, мог предположить, каким важным «делом» здесь занимаются. Особенно, когда именно на тот момент уже в течение месяца доступ в мавзолей Ленина по техническим причинам был временно прекращён, самого Ленина там просто не было. Кроме того,  подобные мавзолеи имеются в Болгарии, в Китае, в Корее, во Вьетнаме, да мало ли ещё где, где существовал или ещё существует диктаторский режим. Императоры, и тем более диктаторы, всегда считали и считают, что они бессмертны. Вот и продолжают жить в мавзолеях.
 В институте почти все клинические кафедры имели свои клиники. Была и урологическая клиника на Пироговке, которой руководил профессор Ю. Пытель, главный уролог Р.Ф. Профессия у него пошла от отца, тоже знаменитого профессора Пытеля- старшего, главного уролога страны в своё время. Хоть сам предмет несколько специфичный и «стеснительный» при общении и зачастую вгоняет в краску, лекции  профессора Ю. Пытеля проходили с большим юмором и на «ура», может, поэтому ординаторы и аспиранты  шли к нему на кафедру, понимая, что не так уж это и страшно и брезгливо заниматься на кафедре урологии.   В этом плане ему старались подражать его первые помощники, доценты и ассистенты. На эту же кафедру пошёл аспирантом и мой хороший знакомый, первый секретарь комитета комсомола Володя Цомык, который через пять лет уже был доцентом кафедры и даже пару раз занимался с нашей группой. Но обычно  нашу группу вела одна ассистентка, кандидат  наук, которой  было давно за тридцать. Она всегда носила почему-то тёмные очки даже в помещении. Может она плохо видела и очки были с диоптриями, а может тогда была такая мода? В одну из суббот она с нашей группой вела приём больных в этой клинике. В тот день больных было совсем немного, а может мужики не очень-то стремились попасть к женщине, а потому запомнился один шустрый старичок из числа пациентов, которому, как говорится, терять нечего. Он вошел не спеша по-стариковски в кабинет, присел на предложенный стул у края стола врача, а та не глядя кто к ней подсел, принялась заполнять на него амбулаторную карту, поскольку он у неё впервые на приёме. Ассистент только с порога бросила на него короткий взгляд через свои тёмные очки, увидела старика и потеряла к нему всякий интерес в профессиональном плане, поскольку у них одни и те же болячки с простатой и студентам интереса не представлял и как бы и демонстрировать вроде нечего, да и оказался не по теме.
-Вам сколько лет?-спросила безразлично врач у него, не поднимая взгляда в его сторону.
-Можно сказать, уже восемьдесят, -отвечает посетитель.
-Пенсионер, стало быть?
- Нет, еще работаю, -говорит старик на её удивление.
-Вы, ещё работаете? Где же вы работаете? -спросила от удивления ассистентка, не представляя, что ещё можно работать в таком пожилом возрасте, едва передвигая ноги, сидел бы в своей деревне, да полёживал на русской печке,  старые кости прогревал перед уходом на тот свет.
Вот так думала  тридцатилетняя дама -ассистент о своём собеседнике по несчастью.
-В академии наук,- отрапортовал он привычно по-молодецки, не забывая, что есть ещё порох в пороховницах, если поискать в укромных местах да привести гормоны в боевую готовность.
-Кем, дворником? - спросила ассистент в тёмных очках, полагая, что они ей очень к лицу, придавая солидность молодой и подающей некоторые надежды  на ученость, и какие  могут быть сомнения по поводу того, кем ещё может работать старичок в таком возрасте, если б была её на то власть, то и в дворники точно не взяла. 
-Академиком, -спокойно говорит старичок.
 От услышанного, её чуть замкнуло в шейном отделе позвоночника, что она сделала даже несколько неловких неестественных движений головой, чтобы убедиться все ли шейные позвонки на месте, и на месте ли голова от преждевременного «головокружения от успеха» на кафедре урологии. Только тогда она, немного сконфужена, попыталась снять очки, но так и не сняла, чтобы не показаться невежей в глазах пожилого академика и студентов, но наверняка подумала, как и студенты; «надо же, а по внешнему виду и не скажешь. Неужели академики так  скромно живут? Я наверно до такого не доживу. Да и академиком никогда не стану, мне бы хоть доцентом стать к пенсии». Лучше бы она не имела такой дурной привычки носить тёмные очки в помещении; и зрение себе не портила бы смолоду, оно ещё ой как пригодится, и в людях разбиралась получше, тогда и не оказалась в такой щекотливой, глупой и нелепой ситуации, как с этим старичком-академиком. Хорошо ещё, что старик дожил до такого возраста, у которого с юмором  всё в порядке и привык ко всему, что перестал  обижаться на молодёжь и в том числе на ассистентку.
В провинции обычно думают, что если ты живёшь в столице, то чуть ли не каждый день видишь в «живую» министров, руководителей партии и государства. Как бы ни так. Вот народных артистов в Москве на каждом углу можно встретить, хоть на улице Горького, хоть на Калининском проспекте. Да и туда ходить не надо, чтоб их увидеть. Достаточно пройтись по нашим клиникам, обязательно кого-то встретишь, а вот народного врача, ни даже просто заслуженного, встречать не приходилось. Может и затерялся где-то «заслуженный» в какой-то клинике, но врать не стану, не встречал. Наверно нет достойных, или страна слишком велика, что все в ней растворились, поскольку один такой народный врач приходится на миллион жителей. Взять, к примеру, доктора Н.Касьяна из Кобыляк. Другое дело «народные» артисты. Их на каждые сто граждан нашей страны по одному приходится. В культурном отношении, вне всяких сомнений, лучший показатель в мире. Они очень живучие. В каждом театре или цирке их сразу по несколько экземпляров и передаются из поколения в поколение, строго соблюдая семейную традицию, то есть династию поколений. Иногда в одной только семье их два или три таких «народных». Видимо, их так стало много, что потеряли былую значимость и  совсем обесценились, ну как на рынке. Подобно тому, как залежалый товар на прилавке магазина уже никого не интересует, во сколько  бы его не уценили. С деятелями государства  мне немного повезло. Видел Никиту Хрущёва на трибуне Мавзолея со всем своим окружением во время прохождения по Красной площади в день 50-летия нашего государства. Но это было так далеко от трибуны, как и далека партия от своего народа, что никак не стыковалось с лозунгом партии; «Народ и партия-едины», который огромными буквами был написан на высотном здании или здании горкома партии в каждом городе по всей стране. Но однажды мне крупно повезло. Это было весной в конце недели. После занятий на Моховой я решил пешком прогуляться до магазина «Детский  мир», там иногда можно было что-то подобрать из одежды.  Не особо торопясь, прохожу мимо гостиницы «Националь». Вокруг неё всегда стояли автомобили «иномарки». Для нас они были в диковинку, притягивали наших любопытных автолюбителей и вызывали  у них неподдельный интерес и восхищение. Особо несдержанные автолюбители подходили к «авто», заглядывали в салон и по-хорошему завидовали иностранцам, их владельцам. На что я, мечтавший лишь о велосипеде после окончания института, не сдержался и подошёл к одной «иномарке», чтоб посмотреть,  как там в салоне.  Умеют же делать за рубежом! Живут же люди по ту сторону железного занавеса в своём «загнивающем» капитализме и не жалуются!? «Иномарки» стояли как на выставке. Было о чем подумать. Как же мы отстали от стран с «загнивающим» капитализмом, если до сих пор ездим на велосипедах, как во Вьетнаме после войны? Мне торопиться было некуда, но и медлить не получалось. Все бегут как на пожаре и я за ними. Зазеваешься на секунду, наступят на пятки, и обувь потеряешь, да и извинений не дождёшься. Так что привык к быстрой ходьбе. Поэтому у москвичей свой ритм жизни, все бегут по своим делам, так что приходится приспосабливаться. Провинциалу нужно время, чтобы привыкнуть к такому ритму. Задумавшись о своём, подхожу к Дому Союзов. Вдруг откуда не возьмись какие-то люди в штатском без объяснений перекрывают пешеходное движение по тротуару, образовав живой коридор как раз у парадного подъезда. Я остановился как и остальные, ничего не понимая, попытался проскользнуть между крепкими парнями в штатском, но не получилось. Смотрю, со стороны проезжей части из «Чайки» выходит Анастас Иванович Микоян и быстрым шагом через этот живой коридор направляется к парадному подъезду Дома Союзов. Анастас Микоян прошел мимо меня на расстоянии полутора метров. Я хорошо его рассмотрел, хотя на собравшихся зевак он не обращал внимания. Его взгляд был обращён вниз и прямо с чуть опущенной головой. Мне показалось, что на портретах он выглядит хуже. Я увидел в нём очень даже приятного, интеллигентного, серьезного и умного мужчину армянина. Анастас Иванович Микоян старейший деятель партии и Государства, соратник В. Ленина, работал при Сталине, Хрушёве и Брежневе. С Никитой Хрущевым были большими приятелями, даже дачи рядом стояли в Крыму. Он занимал ответственные посты в Государстве, в том числе и пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Это о нём говорили политики и журналисты-международники; «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Как только А. Микоян скрылся за парадной дверью, люди в штатском также внезапно исчезли, как и появились, и движение пешеходов возобновилось. В тот вечер в Колонном зале Дома Союзов проходило всесоюзное торжественное собрание по случаю международного женского праздника дня 8 -го Марта. В «Детский мир» я всё-таки попал. Я иногда покупал для себя по дешевке брюки или даже костюм. Покупать подобные вещи в  Цуме или в Гуме для меня было непозволительно дорого. В одном простом почти детском костюме я проходил все годы обучения в институте, точно также в одной паре обуви на все случаи жизни, не имея возможности купить какие -нибудь сапоги к зиме. А что делать? Студенту нужно выживать.
 Не отличались комфортом и условия проживания студентов в наших общежитиях, за исключением тех первокурсников, которым повезло жить в новой «башне» на 11-й Парковой.  Часто бывая в общежитиях по роду своей службы, я ни у кого не видел ни телевизоров, ни холодильников, ни даже радио. Время было такое, когда на всём экономили. Исключение составляли разве что иностранцы. Ничего такого не было даже в холле на этажах. Как-то обходились и не думали об этой роскоши. Зато часто студсоветы устраивали вечера отдыха с художественной самодеятельностью, которые всегда заканчивались бурными танцами до упада. Особый  колорит на танцах создавали студенты -иностранцы, как свои, так и с других институтов, и в первую очередь из Университета  П. Лумумбы. Можно без преувеличения сказать, что в нашем общежитии в такие моменты собирался весь черный континент. Отдыхали на всю катушку так, что в «пятёрке» потолок ходуном ходил. На танцы приходили в полной «боевой» готовности уже «навеселе» как наши, так и остальные. К сожалению, такие вечера часто совпадали с моими дежурствами на «неотложке», но иногда  приходилось бывать, поскольку трудно усидеть одному в комнате, когда вся общага гудит от  громкой музыки. На одном из таких вечеров, в самом его конце,  во время танцев познакомился с одной милой студенткой из общежития сангигфакультета  «девятки», что совсем рядом с нашей общагой, в одном  дворе располагаются. Они часто ходили  к нам, чтобы лучше познакомиться и завязать дружбу со студентами лечебного факультета. «Девятка» мало напоминало общежитие, и здание имело три подъезда с ещё не полностью выселенными квартиросъёмщиками почтенного возраста. К тому же в нём не было ни своего читального зала, ни буфета, где студенты могли собираться вместе. Правда, в последнее время у них появился «Интеклуб», но только для иностранцев.  Поэтому всякий раз при случае они приходили к лечебникам в «пятёрку» в гости. В танцах я совсем не «мастак», мог весь вечер простоять и никого не пригласить на танец, также как и не приглашали меня, скучавшим в одиночестве и трезвым.  Но однажды пройти мимо одинокостоявшей и скучавшей «красотки», я не мог. «Такая симпатяга и стоит одна скучает», -подумал я. Мне аж жаль стало её. Я не мог не подрулить к ней, и пригласил на танец. Мне повезло, мы танцевали медленный танец танго. Если б был какой-то фокстрот или вальс, так и не подошел бы. В зале стоял полумрак, музыка гремела на полную катушку, что трудно было даже говорить с партнёршей. Я смотрел на её милое почти детское лицо, в её синие сексуальные глаза, удивительный детский ротик и думал: «Боже, какой же ты ещё ребёнок. Детское время давно закончилось, а ты ещё здесь со взрослыми гуляешь. Может, поэтому никто и не подходит, что распугиваешь взрослых?». К сожалению, это был последний завершающий танец в тот вечер. Мы даже не успели как следует познакомиться. Одни студенты стали  медленно покидать зал и расходиться, другие ещё на что-то надеялись и ждали что же дальше, а вдруг ещё продолжатся танцы. Те, которые ещё на что-то надеялись, поглядывали в сторону сцены, как будто вот-вот должен был выйти добрый массовик-затейник из студкома Виктор Новосёлов и объявить: «Танцы продолжаются... Танцуют все...». Мы с партнёршей в общем потоке направились к выходу, ждать было уже нечего. Мне показалась, что она устала, но уходить в свою общагу совсем не торопилась, зря что ли пришла? Спускаясь на мой третий этаж с пятого, я предложил зайти ко мне на чай, всё равно мимо будем проходить. Думал, с моим соседом арабом Шафиком ей скучно не будет, да и чай он готовит неплохо, по-своему. Моего соседа Шафика, увы, на месте не оказалось. Похоже, поехал к своей невесте в общежитие Университета Дружбы Народов, чего я на самом деле не знал. Он никогда передо мной не отчитывался в таких вопросах. Она там учится и там же живёт. При лучшем освещении уже в моей комнате мне показалось, что моя прекрасная незнакомка немного выпившая, что называется подшофе. Уже в комнате мы познакомились. Её звали Татьяна. Я предложил ей чаю, но она отказалась. А другого ничего у меня не было. И что может быть у советского студента на ночь глядя, кроме чая? А так хотелось чем-нибудь её угостить каким-то тортиком с бразильским кофе. Но об этом советскому студенту можно лишь мечтать. Вспомнил, что у Шафика в холодильнике есть начатая бутылка водки. Вообще-то мы с ним никогда её не пили, наверно ждали подходящего случая. От водки по пятьдесят граммов она не отказалась, как ни странно. «Молодец, не такая уж девочка», -подумал я.  Составил ей компанию чисто символически, поскольку сам не пил, тем более что водка не моя. Нормальной закуски не было, откуда ей взяться у студентов в такой поздний час. Потом Татьяна спросила закурить, а у меня, кроме стройотрядовского «Солнышко», ничего не было. Сигареты без фильтра не для девушек, поэтому я даже  не стал предлагать. Но ей было всё равно, что курить, хотелось казаться взрослой. Я думал, что сейчас она выкурит сигарету, придёт в себя и провожу её к «девятке», на лифте доставлю на нужный этаж и вручу её в полной целостности и сохранности подругам, но Татьяна вдруг, сидя у стола, отключилась. Было понятно,  что уснула на ходу. Вот что значит дитя непорочное. Меня это не напугало и не смутило. Наверно с водкой до этого переборщила, затем устала, да тут ещё добавила. Хотел как лучше, откуда мне было знать, что свою «норму»  она уже выполнила раньше, когда  явилась на танцы. Не зря же я предлагал ей чаю. «Какая разница ей в каком общежитии она переночует,-подумал я,- тем более что мой сосед ещё не вернулся». Он иногда «заявлялся» и после двенадцати ночи. Ничего не оставалось мне, как поухаживать за ней как за ребёнком. Отнёс её на свою постель, снял  с неё обувь, кофту. Она никак не реагировала. Наверно здорово перебрала ещё раньше для храбрости, чтобы попасть к нам на танцы, да малость не рассчитала. Прилёг рядом с ней. Если придёт сосед и станет включать свет, а  засыпать в темноте он не может из-за фобии, то, возможно, и не заметит её. Скоро и сам уснул. В часа два ночи просыпаюсь от того, что проснулась она. Соседа, слава богу, по-прежнему не было. Девушка всё помнит, не помнит только, как оказалась без верхней одежды, хотя я и сам не знал, как это вышло. Может сама во сне машинально разделась? Я поспешил успокоить Татьяну и сказал, что другого выбора у меня не было, раз так получилось, но ничего такого особенного не произошло, всё под контролем. Хорошо, что не пришел сосед Шафик, теперь уже до утра.
-Тебя, кажется, Татьяной зовут? -спрашиваю её, чтобы она ни за что не беспокоилась.- А меня, если не забыла, Слава.
-А с чего ты, Слава, взял, что я должна беспокоиться. Я же сама пришла сюда. Ты мне лучше подскажи, где у вас тут женский туалет.
  Пока мы выясняли что было и чего не было, она, не торопясь, приводила себя в порядок и одевалась.  Мы с ней вышли за дверь в коридор. В коридоре ни души. Я даже успокоился, что она не стала возмущаться и выяснять отношения по поводу того, каким образом мне удалось уложить её в постель. А что ж мне оставалось, когда она отключилась сама.
-Там у нас женская половина... По прямой и сразу налево... Найдёшь, -объясняю ей, показывая рукой, в каком направлении надо идти ей, будучи абсолютно уверенным, что обратно она не вернётся и уйдёт в своё общежитие.
 Да и мне было бы спокойней. Но время-то два часа ночи. Куда она пойдёт?
_-Я подожду тебя здесь, а то заплутаешься,- сказал я, так на всякий случай.
Я почему-то ждал, что после того как она, если вернётся, то соберётся и уйдёт. Однако Татьяна уходить и не думала. Она снова, как ни в чем не бывало, заняла своё первоначальное место на моей кровати. Я приспособился рядом с ней как прежде. Не лежать же мне в постели соседа. А вдруг он явится среди ночи. Скоро её бросило в озноб, даже заколотило. Я не знал, что и думать.
-Ты не заболела?  -спросил я.
-Это совсем не от простуды, -говорит она и продолжает трястись.
-Может мне перейти на другую кровать?- предложил я, оказавшись в некотором смятении.
-И кто из нас ещё ребёнок? -спросила она.
 Я немного успокоился, как и она. Ну, слава Богу, не заболела.
-Мы оба с тобой дети, только ты ещё непорочное дитя, -тихо сказал я, и мы нежно обнялись за всё это время на трезвую.
Она окончательно пришла в себя, успокоилась, и мы ещё немного поговорили.
-Ты мне понравилась с первого взгляда, -почти шёпотом говорю ей на ухо, как будто рядом на соседней койке уже спал Шафик. 
-А ты мне со второго, -в шутку сказала она.- А как же ты в темноте меня разглядел?
-Бриллиант в темноте светится, -сказал я первое, что в голову пришло.
-Ну и врать ты любитель. Раньше где-то тебя видела, не могу только припомнить. Скажи, что я такое выпила, что сразу отключилась. А вдруг умерла? Чтобы ты делал?
-Тут же пошел и утопился.
-Не много ли трупов в один день?
-Зато от большой любви. А вообще я подрабатываю на «скорой», так что в любом случае привёл бы тебя в чувство.
-Это каким же образом? Поцелуем, как  «спящую красавицу»?
-И поцелуем тоже. Есть же искусственное дыхание  «рот в рот».
-Что-то не слышала. Показать можешь?
-Разве что на тебе, если ты не против.
 «Так уж и не слышала»,- подумал я. Трудно представить, что об этом виде искусственного дыхания, учась на третьем курсе, она не знала. Наверняка мне подыгрывает. Я тоже хорош кавалер. Девушка намекает прямым текстом, а я, как «деревня» неотёсанная, не понимаю. Это же надо быть таким идиотом. Надо исправляться.
-С удовольствием, -говорю я.
 И мы от теории перешли к практике. Практика -критерий истины. Рано утром воскресного дня Татьяна ушла,  и мы  ни о чем не договаривались. Нам повезло, что Шафик ещё не вернулся. Мы просто были уверены, что после такой сказочной ночи, через день-два обязательно встретимся, так как наши общежития по соседству в одном дворе находятся. Мы не могли не встретиться, так были в этом  уверены. Тем не менее мне бы «дураку» навестить её хотя бы через неделю и не упускать из виду, да учеба, общественные дела, подработка на «неотложке» закрутили меня основательно. Больше мы с ней не виделись. «Ах яка була дивчина гарна»,-так бы сказал украинский парубок из глубокой деревни под Донецком, тот, который «вышел в степь донецкую парень молодой».
 Студенческие годы пролетали с космической скоростью. Совсем недавно носил военную форму и мечтал учиться в Москве, а уже пятый курс и Москва. Полгода назад стукнуло мне 25 лет, почитай четверть века. Ужасно много. А я ещё никто и ничего путного в этой жизни не сделал. Обидно, конечно. Тимур Гайдар в пятнадцать лет полком командовал, а я в двадцать был только сержантом и фельдшером БМП. Вот времена были лихие! Как далеко  от меня  моё босоногое, безоблачное, и всё же  немного счастливое, детство. Вообще свой день рождения я никогда не отмечал и часто забывал о нём, всё равно через несколько дней  Новый год.  Заодно всё сразу и отмечу, если повезёт и всё сложится. Так я всегда думал и себя успокаивал, как будто и в самом деле стану отмечать по полной программе. А  тогда в этот вечер в профкоме что-то затевали, но я не понимал в чем дело и по какому такому случаю. Если я не в курсе и меня не  поставили в известность, значит, ничего существенного не может быть, и мне лучше раньше уйти и никому не мешать. Собрался даже уходить, направившись к выходу из «избушки на курьих ножках». Однако наша казначей Люба попросила меня немного задержаться и зайти в мой кабинет на какое-то мероприятие. До этого я сидел у председателя и решали текущие дела по студсоветам. Вхожу в кабинет, а там за праздничным  длинным столом сидит профком почти в полном составе с председателем Игорем Черняевым, председатели студкомов и первый секретарь комитета комсомола Володя Цомык. Усаживаюсь между своими подопечными студкомовцами, ничего не понимая, может они, что знают. Налили по первому бокалу. Из-за  стола встаёт председатель профкома  Игорь  и совершенно спокойно говорит, что «у нашего коллеги и товарища сегодня день рождения, и не просто день рождения, а  даже  юбилей». «Ах вон оно что»,-подумал я, и беглым взглядом всех присутствующих обошел, пытаясь вычислить виновника торжества, но так ничего не понял. Как же так вышло, что я оказался не в курсе? Видать, заработался. Слушаю дальше чего скажут. «Ему сегодня двадцать пять стукнуло, четверть века». «А какой сегодня день?»- спросил я у соседа справа, предстудкома в «девятке» Николая Казака. Тот молчит, делает вид, что слушает председателя.
-Уважаемый Вячеслав Михайлович, поздравляем тебя с днём рождения, с юбилеем. Желаем крепкого здоровья и успехов во всём. Знаю, как ты не любишь хвалебных слов, поэтому закругляюсь и предлагаю осушить бокалы за нашего юбиляра. С днём рождения, дорогой Михалыч!
 Я чуть на месте не провалился от неожиданности, и был несколько сконфужен. Надо же как вокруг пальца обвели конспираторы. «Неужели четверть века отмахал?»,-подумал я.-Время бежит неумолимо». Все встали  и потянулись ко мне с рюмками чокаться. Рядом сидел Николай Казак, один из лучших моих председателей студкомов, большой взрослый ребёнок с большим чувством юмора и с комплекцией Ивана Поддубного, русского богатыря. Занимался он тяжелой атлетикой и собирался  остаться после института на кафедре физподготовки в качестве спортивного врача. Так вот с подачи Николая, этого «шутника», в очень узких кругах меня в шутку стали называть «алкоголиком». Это оттого, что на застольях я больше двух рюмок никогда не выпивал, знал свою норму, и никто не мог уговорить выпить больше, каким бы благовидным предлогом не прикрывались. Ему, с его спортивным здоровьем, как и многим присутствующим за столом,  и пол-литра на одного маловато. Вообще они, конечно, молодцы, и я их всех  по-товарищески даже любил, поэтому и работать с ними было легко и приятно. Вряд ли я сам вспомнил про свой день рождения, а если б и вспомнил, то провёл бы в полном гордом одиночестве. И как только они втайне от меня могли всё это провернуть? Даже меня моя бывшая подруга Наталия теперь не поздравит как раньше. Да я и не ждал. А ведь она не выходит из моей головы. И  с этим ничего не могу поделать.  Друзья на то и существуют, чтобы напомнить то, о чем  иногда забываешь. В отношении Наталии я малость ошибался. Оказалось, она не забыла про  мой день рождения. Откуда она узнала? На другой день она со своей подругой Надей поздравили меня с днём рождения и подарили нейлоновую белую рубашку точь- в- точь моего размера. Откуда ей знать про мой размер? Она так мне нравилась, что одевал её только по праздникам, и долго ещё берёг как память о своей студенческой первой любви.  С тех пор прошел ровно год. Накануне Нового года к Шафику  из Ленинграда нежданно-негаданно, как снег на голову,  приехали в гости две подружки, студентки Университета. Одна из них арабка, с которой когда-то они учились вместе на подготовительных курсах в Москве и у них был роман, и очень даже бурный, судя по всему. Другая, Наташа,  за компанию прокатиться решила от скуки, а может были другие причины личного характера. Шафик, естественно, их не ждал. Трудно было назвать это приятным сюрпризом для моего друга из Иордании. У него уже была своя пассия, какая-то «Зухра» из Университета Лумумбы и, похоже, у них всё на полном серьёзе. Как он станет выкручиваться из такого щекотливого положения, не представляю? Конечно, они долго не виделись, и бывшая подруга была не в курсе его амурных дел, и хотела сюрпризом, как снег на голову, в виде Новогоднего подарка в натуральном виде предстать перед ним во всем блеске, предвкушая все те удовольствия в те времена, когда они были вместе. Однако прошедшая любовь, по всей вероятности, не совсем погасла, что-то ещё осталось, и он занялся своей арабкой, а мне поручили поухаживать за Наташей, которая не была такой уж красавицей, но была очень милой и даже привлекательной девушкой. А что ему оставалась делать? Сказать; «извини, прошло столько времени, любовь прошла, завяли помидоры, ромашки спрятались, поникли  лютики, езжай обратно в Питер». К тому же Шафик относился к таким типам и с таким понятием; «быть у колодца и не напиться?». Обычно Новый год мы встречаем и отмечаем в своём общежитии или в центральном Доме медицинских работников, и довольно неплохо. В этот раз было что-то неопределённо, да и погода была совсем не зимней и уж совсем не Новогодней. Эта землячка моего араба, а может, даже её подруга Наталия,  по приглашению своего знакомого итальянца собрались встречать Новый год в одной итальянской семье, ради этого, скорее всего, и приехали из Питера. Им втроём было неловко оставлять меня одного,  и  они предложили пойти с ними за компанию. Я ещё сомневался, так уж не хотелось в Новый год быть среди «чужих», да ещё в кругу иностранцев. Новый год праздник, в общем-то, семейный и по традиции отмечается в узком семейном кругу, в крайнем случае, среди «своих». Но Наталия  своим обаянием и просьбой составить им компанию сразила меня наповал и я согласился. Если б меня пригласила моя Наташа, а не эта? Но, увы! По наивности я почему-то подумал, что она там в одиночестве будет скучать без напарника. Не для этого она приехала из Питера, чтоб Новый год провести, скучая в одиночестве. Погода была на редкость отвратительная, хуже для зимы не придумать. Весь вечер лил обложной дождь, было прохладно, и никаких такси вокруг. Пришлось отправиться пешком под одним зонтом Шафика. Мы вчетвером пришли на квартиру итальянских супругов, корреспондентов газеты итальянских коммунистов «Юманите». Наш приход никого не удивил. Встретила нас хозяйка Чичилия лет тридцати, в очень экстравагантном блестящем наряде, напоминающей русалку. Мне понравилась непринуждённая атмосфера, необычная обстановка и дизайн в квартире. А что хорошего я видел в жизни,  кроме армейской казармы и общаги в институте. Я думал, что начнутся расспросы, кто мы, что мы. Ничего подобного.  Полная свобода действий. Никто никого не уговаривал и не навязывал своих правил этикета и поведения. В такой компании я впервые, и для меня всё было странным, тем более что припёрлись мы без ничего с пустыми руками. Наташей, о которой я думал, что не с кем будет оставить,  с первых минут занялся молодой парень лет двадцати трёх, специально приехавший из Италии на Новый год, очевидно родственник хозяев квартиры, который,  по всей вероятности, пригласил по переписке её на эту Новогоднюю вечеринку. Знал бы я об этом, уж точно не пришел, о чем, конечно, малость пожалел. Мне ничего не оставалось, как примкнуть к мужской компании.  Среди приглашенных на вечеринку по случаю Нового года оказались наши студенты из МИМО и иностранцы. Из девушек Наташе из Питера не было равных, даже несмотря  на то, что одета была очень просто и скромно. Так мне казалось. Но она, увы, была с другим. К этому я отнёсся совсем спокойно, что называется, «на чужой каравай, рот не разевай». Может из-за него она и приехала в Москву. Может у них давняя любовь. Причем тут я. Так что я был в основном в мужской компании до самого конца. Студенты МИМО принесли с собой глянцевые журналы с порнографией. Все желающие могли спокойно изучать новинки этой запрещенной у нас  продукции. Новый год встречали дважды: в полночь  отмечали советский Новый год, в два часа ночи -итальянский. Стол был шведский.  Каждый подходил к общему столу с вином и закуской, наливал себе что хотел, брал еды, какой хотел, и присаживался, где кому хотелось в компании по интересам. Всё было корректно, спокойно, сдержано и полная свобода. Для нас, советских людей, живших за «железным занавесом», конечно, всё это непривычно и ощущался некий дискомфорт в такой ситуации. Все куда-то выходили, снова появлялись, на месте  не сидели. Также стихийно танцевали, совсем никак у нас словно по команде, а тоже по интересам, и когда вздумается. После пяти утра мы стали собираться уходить. Я рассчитывал, что Наталия останется, поскольку весь вечер провела с молодым миланцем, и он на глазах у всех уговаривал её остаться в довольно навязчивой манере. На удивление она сказала «нерусскому» русский обычай; «с кем пришла, с тем должна уйти». И все мы в первоначальном квартете без особых церемоний прощания ушли. На улице за это время лучше не стало. Всё также шел дождь, и снова никакого транспорта вокруг. Такое впечатление, что таксисты решили переждать, когда закончится этот непредвиденный промозглый дождь, и также успеть отметить Новый год, а подшофе за руль уже не сядешь. Москва словно опустела. Перебежками, с одним зонтом на всех,  добрались до своего  общежития. Промокшие и промёрзшие ещё во хмелю, мы быстро всё сбросили с себя и по парам бросились в постель под одеяло, как будто мечтали об этом всю жизнь. Инициативу во всём проявляли,  конечно, Шафик со своей арабкой, им-то не привыкать. Мы с Наташей вели себя поскромней, повторяя вслед за ними. На моё удивление Наташа оказалась не такой легкомысленной, как я первоначально предполагал, хоть и не такой сдержанной в своих пристрастиях и в эмоциях для первого раза. Трудно сказать, кто кем из нас управлял. На то и Новый год, чтобы, после новогодних приключений, скоро закончиться, и оставить в памяти лишь некоторые приятные воспоминания, которых могло и не быть на самом деле. Я лишний раз убедился, какая непредсказуемая и забавная жизнь проходит в студенческих общежитиях. Так завершился ещё один год студенческой жизни в общежитии на Пироговке. Впереди очередная зимняя сессия.
После пятого курса все ребята вместе с военной кафедрой отправились в Ворошиловские лагеря под Калинин.  Добирались дружно, организованно с элементами воинской дисциплины; где строем, где поездом, а где теплоходом по матушке Волге. На всём пути следования нас шумно сопровождали чайки. Мы их, конечно, подкармливали. Это скрашивало наше необычное путешествие по Волге. Многие  из нас, а я в первую очередь, на Волге впервые. Всё поражало и удивляло, было здорово.    Первые ассоциации с этой могучей рекой у меня в первую очередь связаны с М. Горьким и картиной «Бурлаки на Волге». В прошлом году я был со стройотрядом на Оке. Конечно, с Волгой не сравнить.  Нам предстояло в этих лагерях в течение месяца пройти курс молодого бойца, включающую спецподготовку со стрельбой из автомата, принять воинскую  присягу и, уже по возвращению на кафедру, сдать экзамен по ВМП, военно-медицинской подготовке, с тем, чтобы по окончании института, вместе с дипломом врача нам присвоили первичное воинское звание лейтенанта медслужбы, поскольку по Конституции страны все медики являются военнообязанными. Раньше по традиции младший командирский состав для курсантов-медиков для подобных случаев набирался из числа слушателей московских военных академий и, разумеется, обходился самому институту не за малые деньги. В этот раз впервые, в порядке эксперимента и в целях экономии, кафедра ВМП решила обойтись своими кадрами и бесплатно. Командирами взводов, отделений и старшины рот были назначены впервые студенты пятых курсов своего же института, отслужившие в армии в звании сержантов и старшин. Таким образом, я был назначен командиром взвода. Командиров отделений своего взвода присмотрел сам ещё до выезда в «лагеря». Там на месте, на берегу Волги, «разбили» палаточный городок: палатки для командиров, палатки для рядового состава, то есть курсантов. Ну, в общем,  всё как в армии. Самым заметным в буквальном смысле слова курсантом в моём взводе был, разумеется, Сергей Логинов, сын профессора Логинова, заместителя академика В. Василенко  по НИИ гастроэнтерологии.  Сергей был ростом за  метр восемьдесят и весом за сто двадцать килограммов. В институте он занимался тяжелой атлетикой, штангой. Добрейшей души парень, и всегда с неподдельной добродушной улыбкой. Увы, не сдержался он, и еще на пятом курсе успел жениться на подруге из нашего потока. Мне он напоминал Мотю Левинтона из команды КВН, такой же крупный и добрый. Выдающиеся физические данные Сергея придавали мне дополнительные хлопоты, как командиру. Если униформу он ещё мог на себя натянуть, более приемлемых размеров на армейском складе просто не оказалось, то сапог его размера вообще не нашлось. Пришлось в порядке исключения разрешить ходить ему в своей обуви или даже в тапочках, когда появились болезненные кровавые потёртости от тесных кирзовых сапог. Потом  через пару дней я понял, что одной порции в столовой ему явно не хватает, ходит курсант голодным. Нельзя же уравнивать меня при весе всего в 54 кг. с его габаритами и избыточным весом. Пришлось обратиться к полковнику Панкову с военной кафедры с просьбой увеличить для курсанта Логинова норму довольствия в соответствии с армейским уставом. Просьба была удовлетворена. Порцию «второго блюда» ему удвоили. С «куревом» были проблемы, потому что курящих было хоть отбавляй, а никаких магазинов, и тем более с табачными изделиями, вообще  и рядом не было.
Свои сигареты закончились на третий день. Оно и к лучшему. Может неплохо бросить курить вообще? Зато старшина роты, тоже из студентов, но параллельного потока и сосед по палатке, оказался с большим запасом сигарет «Ява», как и положено хозяйственному старшине всегда иметь заначку. Старшине по службе положено иметь всё впрок и про запас. Так что не жалко было пострелять у него пару сигарет в день для его же пользы, да и моей тоже, так как надеялся постепенно от этой дурной привычки избавиться окончательно, надеясь, что совесть не позволит каждый день «стрелять» у товарища, да и бросать курить нужно постепенно. Врачам курить не только не желательно, но и дурной пример для больных. А всё лечение больных надо начинать борьбой с этой вредной привычкой. Мне тоже надо усвоить эту истину, но только не сейчас, после лагерей. Мой взвод наполовину состоял из студентов моей группы. Это всё тот же Боря Альперович, с которым наши дискуссии не прекращались, Александр Гамалея, Сергей Дземешкевич и другие. Взвод надо было заранее подобрать таким образом, чтобы  в нём оказались и спортсмены, и артисты, и просто дисциплинированные курсанты. Поэтому впоследствии по всем показателям наш взвод был на первом месте не только по строевой подготовке и строевой песне, но также в художественной самодеятельности и в спортивных соревнованиях по футболу. Многим курсантам к армейскому режиму надо было привыкать. А в лагере, как и в армии, от утренней гимнастики до вечерней поверке всё расписано по минутам. Тем не менее, серьёзных нарушений дисциплины на сборах не отмечалось, за исключением одного факта в моём взводе. Каждый раз после отбоя из соседней палатки курсанты, причем только мои, громко как по команде и очень эмоционально хором всем отделением прощались с каждым прожитым днём. «Первому дню пришел.....капец... Ура...  Ура... Ура!».  Всё бы ничего, если б вместо «капец» не звучало более в армии распространённое другое нецензурное словечко с крепкой «начинкой». Всякий раз, слушая это вместе с другими сержантами, командирами других взводов, думал, как бы за нарушение режима и неуставное матершинство наказать своего командира отделения, но всё почему-то забывал это сделать. Армейские традиции незабываемые, а потому  ненаказуемые. Командир роты капитан Павлов, кадровый офицер ещё той старой закалки гордился тем, что ему который год подряд доверяют командовать столичными врачами, и муштровал нас как простых рядовых для нашей же пользы, но в командирах отделений, и особенно в командирах взводов, души не чаял. Всё не верил, что они не курсанты из военных академий, так уж профессионально у них всё получается, как у курсантов академий в прошлом году. Самым трудным для нас испытанием стали учения по тревоге. Нам предстояло в полной  боевой готовности, при полном обмундировании, при полном боевом комплекте пешим порядком пройти более двадцати километров по трудно пересеченной местности за ограниченное время и прибыть в точно назначенное место на карте, обусловленное  командованием учений. Стояла июльская жара. Мы шли полями и лесами и больше по горячему песку, да ещё в сапогах с портянками. Многие испытывали жажду. Тот, кто не научился правильно пользоваться портянками, а таких было абсолютное большинство, они-то и в армии не служили, и не придавал этому первоначально значения, быстро ощутил это на собственной шкуре в буквальном смысле. У многих появились потёртости на ногах, кровавые мозоли. Особо не повезло изнеженному «маменькиному» сыночку Борису  Альперовичу.  Он не только хромал от боли, но и с трудом передвигался, проклиная армию, которая за столько лет ещё с царских времён ничего лучшего  портянок не придумала. Вот и ходят солдаты в них и зимой, и летом, и думают, что так и надо.  И тем не менее,  несмотря на это, я не мог его освободить или дать другим послабление. Это засчитывалось бы как поражение, и что взвод автоматически выбывает из строя вроде санитарных потерь. Для нас это позор равносилен поражению. Защищая честь института и честь мундира и не забывая про грядущее принятие воинской присяги, мы двигались вперёд. Я мог  поддержать  Борю только морально. По ходу марш-броска, проходя мимо деревни, наткнулись на колонку. Всех как магнитом притянуло  к ней. По нескольку глотков из ладони, чуть- чуть освежились и в путь. Времени в обрез. К месту назначения надо было не просто прибыть, а прибыть вовремя. Очень уставшими и голодными, наконец, добрались до конечного пункта назначения, где встретились все участники учений. На поляне среди леса разожгли  большой костёр -символ как бы ядерного взрыва. Командир дивизии, боевой генерал перед всем строем в стороне от костра подводил  итоги завершившихся учений, и, в общем, остался доволен. Учения завершились. Дорога домой казалась короче, и никто уже нас не обгонял и нами не командовал. Я тоже разрешил всем расслабиться и уже ни на кого не обращал внимания. По лесу мы шли вразброд как партизаны Ковпака. В конце концов, вернулись на базу без санитарных потерь и без приключений. Курсанты достойно прошли свою школу мужества. Через пару дней рота была на стрельбище. Стреляли по мишеням  из боевого  автомата Калашникова и  отстрелялись, в общем, также неплохо. Мне пришлось стрелять по мишени из пистолета впервые. Это оказалось сложнее, чем из автомата. Потом имитировали наступление на противника, выходя цепочкой из траншеи, а потом перебежками, используя местный рельеф. Командир с пистолетом впереди, за ним автоматчики с криками «Ур-а-а -а…», и вперёд. В общем, как в фильме «Они сражались за Родину».  Всё это пришлось изобразить в  условиях приближенным к боевым.
 Самым трогательным моментом было, конечно, предстоящее торжественное принятие воинской присяги и концерт художественной  самодеятельности сразу после присяги тем же  вечером. Волновались все; кто за своё отделение, кто за свой взвод. Как-то я вышел из своей палатки закурить, стрельнув очередную сигарету у усатого старшины. Подходит курсант.
-Товарищ старшина, разрешите обратиться, курсант Шалин.
-Слушаю, товарищ курсант.
-Я бы хотел  поучаствовать в завтрашнем концерте.
-А что вы умеете? -спросил я.
-Я пою под гитару. Мне нужно ещё пару раз прорепетировать где-нибудь наедине, войти в образ, так сказать,-пояснил курсант.
-Понимаю... Вроде того Ивана Бровкина,  только с гитарой? -говорю я.
-Вроде.
-Ну что ж, это неплохо, только как и чем я могу вам в этом помочь? -спрашиваю курсанта Шалина.   
- Мне нужно отлучиться на пару часов за пределы городка к берегу Волги, где я могу спокойно позаниматься.
-Волга многих талантливых людей вдохновляла. Ну что ж, товарищ курсант, я вам доверяю, можете отлучиться на два часа из расположения части. А о чем песня? -поинтересовался я.
-В двух словах не скажешь. Ностальгия по Родине, по берёзовом соке, о человеке, давно покинувшего свою Родину, а другой так и не приобрёл.
-«И бросало меня, как осенний листок...»,-вспомнил пару слов из этой песни, кажется, про разведчика, то ли про вора.- «Зачеркнуть бы всю жизнь, да всё снова начать…».
-Правильно. Только не «бросало», а «и носило меня»,-поправил он меня.
-Возможно. Успехов вам. Не подведите, я доверяю вам.
-Разрешите  идти, товарищ старшина?
-Идите, вы свободны.
  С вечера все готовились к этому важному событию. Подшивали свежие подворотнички к гимнастёркам, чистили до блеска сапоги и бляхи. В десять утра следующего дня  все выстроились на плацу. Приехало много гостей и родственников курсантов. Присягу принимали повзводно. Я принимал присягу  у своего взвода. Присяга  для меня пройденный этап. По команде взводного курсант выходил из строя, чеканя свой  шаг навстречу взводному командиру с кратким докладом: «Курсант  Петров для принятия воинской присяги прибыл». Взводный в соответствии с  воинским ритуалом передаёт ему текст воинской присяги, и курсант поворачивается лицом к строю и громко торжественно зачитывает присягу. Все волнуются, переживают. Это заметно по шагу курсанта, по докладу, и особенно, по чтению самой присяги, горло пересыхает. У некоторых глаза на мокром месте. Ещё бы, ведь клянутся  перед своими товарищами на верность своему Государству и народу. Я,  давно прошедший через всё это, волновался не меньше ихнего, волновался за своих подопечных курсантов и коллег. После принятия присяги под звуки встречного марша на плацу появляется начальник кафедры ВМП, полковник медслужбы Данилин. Полковник поздравил курсантов, будущих лейтенантов с успешным завершением сборов и принятием воинской присяги. Меня удивило только, что полковник не умеет ходить строевым, как это делали его заместители и те же полковники строевики, несмотря на свой почтенный возраст. Сразу видно, что он полковник медицинской службы. В этот праздничный день и обед был праздничный, котлеты с компотом, как и полагается в армии, а вечером на стадионе состоялся концерт художественной самодеятельности. Мой взвод отличился в хорошую сторону и здесь. Лучшие номера были за нами. С большим успехом выступил и мой курсант Шалин с песней о  бойце невидимого фронта.
 Бани у нас, к сожалению, не было. Условия-то полевые. Вместо бани ходили в организованном порядке по выходным на Волгу-матушку. В Ворошиловских лагерях, кроме нас, были и другие вузы, в том числе второй московский медицинский и местные институты. В последний день командование сборами провело  по традиции смотр-конкурс между вузами по строевой подготовке и строевой песне. Как ни казалось всем присутствующим, что курсанты Первого московского мединститута  были явно на высоте и понравились зрителям больше остальных, первое место по неким непонятным соображениям командование сборами присудило местному Калининскому  политехническому институту. Что поделать-политика. Не может такого быть в принципе, чтобы будущие строевые офицеры и командиры уступали по строевой подготовке медикам, пусть даже москвичам. Хотя разница была очевидна. Нас это обстоятельство нисколько не смущало. Мы и так уже 200 лет первые. Пусть утешат себя  некоторые другие хоть этим, если больше нечем. По возвращении в институт в качестве поощрения на имя начальника кафедры я подал рапорт на всех своих командиров отделений, чтобы им выставили на экзамене по ВМП «автомат». Такой же «автомат» получили все командиры взводов, в том числе и я. Вскоре после этих сборов начальник кафедры, наконец-то, получил очередное воинское звание  генерал-майора медицинской службы, что соответствовало занимаемой должности начальника кафедры. Военные сборы в Ворошиловских лагерях не могли пройти бесследно и не отразиться на психике даже у бывалых служак. Всё же какой-никакой а стресс. Мне первое время после их окончания повторялись сны, будто эти сборы по совершенно непонятным причинам затянулись и продолжались до самого ноября месяца. Мы курсанты думали, что это никогда не кончится. Наши девчонки давно уже приступили к занятиям в клиниках и аудиториях, а мы всё ещё скрываемся в лесах как «лесные братья» в Прибалтике сразу после войны. Хорошо, что это был только сон. До начала учебного года оставался ещё месяц с хвостиком. После лагерного режима, портянок с сапогами, хотелось полной свободы. Хорошо бы побегать как в детстве по зелёной травке босиком  в компании с деревенскими гусями да курами. Неплохо бы куда подальше уехать от Москвы. Для Бори Альперовича или для Сергея Логинова в этом плане проблем не будет, наверняка, «намылятся» в сторону Ялты и Сочи на море. Но это не для меня. Об этом я даже не мечтал. Мне нужно думать о хлебе насущном. Ничего лучшего в голову не пришло, как использовать оставшийся свободный месяц наиболее рационально и поправить своё материальное положение. Август выдался жарким и почти без дождей. Хорошо бы месяц подработать на ближайшей подстанции скорой помощи или на «неотложке», где мне всё знакомо. Москвичи толком не знают Москвы, а я тем более. Знакомая 118-я поликлиника, где я когда-то подрабатывал и где меня хорошо знали, находилась далековато, без метро не обойтись. А это накладно и в деньгах, и по времени. В этот раз хотелось что-нибудь найти поближе и не связанным с транспортом. Я ходил, бродил, разгуливал в районе метро «Фрунзенская», пока не наткнулся на Плющиху. Сначала поискал три тополя на этой  Плющихе, как в известном фильме с Татьяной Дорониной, но вместо тополей наткнулся на поликлинику. Как раз то, что мне надо, если при ней существует служба «неотложки». Познакомился с главврачом, с женщиной бальзаковского возраста, блондинкой с избыточным весом. Объяснил ей ситуацию и выразил своё желание поработать месяц на «неотложке» в качестве и. о. врача, как студент шестого курса. То ли она от природы глуповата, то ли не хотела слышать меня, но сразу стала уговаривать меня поработать на здравпункте моспивзавода. Может, для любителя пива и неплохо, но только не для меня. Там, видите ли, какая-то медсестра должна пойти в отпуск по графику, а медпункт останется без медработника, соблазняя меня тем, что пива «Жигулёвского» будет, сколько душе захочется. Я в ответ на эту ерунду сказал, что пива никогда не пробовал и терпеть его не могу. И вообще, как ей в голову только пришло студенту 6-го курса предлагать такую недостойную и малооплачиваемую работу? Мне нужно за месяц подработать, а не время провести за бутылкой пива на халяву, тем более с моим-то опытом работы. Наверняка, своему сыну, если такой есть, хотя вряд ли, такое бы не  предложила. Правда, откуда ей об этом знать. Не могу поверить, как попался на её удочку  и согласился на этот проклятый пивзавод, который никаким образом меня не устраивал, разве что находился  неподалёку от моего общежития, и не надо будет пользоваться транспортом, и не тратить дорогое время на дорогу, и к тому же всего только один месяц. Был бы главврачом мужик а не баба, он нашел бы более достойное применение  моим знаниям и опыту. И потом трудно поверить, что во всей немалой поликлинике не нашлось опытной медсестры, которую нельзя было на месяц  в связи с производственной необходимостью перевести в порядке служебного перевода на этот дурацкий здравпункт. К сожалению, у меня не было на тот момент рядом настоящего друга вроде друзей детства Юрки или Игоря, с которыми мог посоветоваться, на оказавшемся нелёгком для меня жизненном перекрёстке о своих проблемах. Вряд ли они мне плохого пожелали, и такой ошибки я, конечно, не совершил, согласившись на пивзавод. Все алкаши, да что там  алкаши, многие актеры вроде бы интеллигентные люди спиваются вконец, кода становятся жертвами у себя на производстве. А начинается всё с пива, а если оно ещё на халяву, то таких слабовольных людей не удержать, засосёт как в болоте. Это прямой путь к алкоголизму для слабодушных  людей.  До сих пор не могу себе простить, что не поехал в почти родную мне 118-ю поликлинику, пусть и дальше она от общаги. Если б я думал устроиться на подработку на срок больше двух месяцев, я  бы в эту чертову поликлинику никогда не пришел, а сразу отправился в 118-ю, хоть и подальше, зато в свою, и где меня уважали как специалиста. Интересно узнать, как прошли роды у Наталии? Наверно я ей и в самом деле нравился, если в таком «положении» на свидания ходила. А я даже о себе ничего не сообщил ей. Показывал Большую Пироговскую, а на Малую Пироговку, где моё общежитие,  так и не привёл. Какой же я всё-таки чурбан неотёсанный, может она до последнего не теряла надежды ещё раз увидеть меня теперь уже с ребёнком. Если б я только знал... А может у неё всё наладилось с мужем  после рождения сына, всё же отец ребёнка, родная кровь? Это было бы тоже неплохо. Во всяком случае мне было бы спокойней. Ах Москва-Москва, ты моя столица! И зачем ты такая огромная и безразмерная? Так не хотелось тратить впустую дорогое время на преодоление таких огромных расстояний в ту же 118-ю поликлинику, чтобы узнать у диспетчера Любы, её сменщицы, хотя бы домашний телефон Наталии. К тому же  я совершенно позабыл станцию метро, где недалеко находилась эта поликлиника. Помню только юго-западное направление и 108-е отделение милиции. Тогда, к сожалению, ещё о сотовых телефонах понятий не имели. Согласившись на пивзавод, я совершил самую большую ошибку в своей жизни в самом её начале, но понял это только через год. В здравпункт пивзавода я всё же сходил и принёс фотографию для оформления пропуска,  как об этом просили в кадрах. Уходящая в отпуск медсестра  с рыжим париком, поместила эту фотку в кабинете под стеклом на моём будущем рабочем столе. Но кто знал, что на втором этаже здравпункта находилось женское общежитие для приехавших работать на завод по лимиту, а шустрая и болтливая медсестра с рыжим париком о всех новостях местного значения рассказала своей лучшей подруге Татьяне из этого же общежития, которая, как и все другие незамужние в этом общежитии, только и  думают, как бы поскорее удачно выйти замуж. В тот же вечер, почти все любопытные и незамужние спускались в медпункт под различным предлогом, чтобы взглянуть на фотографию новенького медработника, без пяти минут столичного доктора. Ведь они за этим и приехали в Москву, чтобы завершить «вуз», то есть выйти удачно замуж. На фото я выглядел неплохо и напоминал отдалённо и то по пьянке Ален Делона в молодости. Медсестра, прежде чем уйти в отпуск, привела и познакомила как бы между прочим на правах хозяйки медпункта меня со своей лучшей подругой в первый же день моего выхода на работу, чтоб какая другая соперница не опередила. Этому знакомству я не  никакого значения, так как она не произвела на меня никакого впечатления, даже ростом выше меня, чего я терпеть не могу. Я даже не понимал, для чего они пришли вдвоём, и даже не стал с ними разговаривать на отвлеченные темы, только по делу. Но у неё была резаная рана пальца руки и требовалась перевязка, чем я и занялся. У меня так природой заложено; если с первого раза меня девушка чем-то не заденет, и у меня не появится романтическая искра, то потом никогда уже она не понравится, несмотря на все её ухищрения. Все разговоры о какой-то внутренней красоте за неимением внешней, пустая болтовня. А Татьяна  обычная провинциалка, лимита, где-то в цеху работает учетчицей стеклянной тары. С какой деревни приехала, и по каким причинам вынуждена была уехать, это ещё вопрос? О чем с ней можно говорить? Ничего интересного. Мало ли у меня таких знакомств  ещё будет впереди. Что касается пива, то главврач была абсолютно права. Каждый, приходивший на приём  в медпункт, приносил с собой одну-две бутылки пива «жигулёвского». Сначала я возражал, а потом понял, что у них так заведено, и бесполезно что-либо говорить, и тем более устанавливать новые порядки. Не перевоспитывать же их мне, если я человек у них  временный. Возникала проблема, куда после работы девать это пиво, если завтра всё равно оно уже будет не свежим, да и холодильника в здравпункте не было. Через проходную не унесёшь. Скажут «несун», украл. Надо мне это? У знатоков московское «жигулевское» считалось  лучшим пивом в стране, а другого, собственно говоря, по-моему, и не было. В общем, понемногу привыкал,  и полбутылки за день пропускал, на улице-то август месяц-жара, хотя особого удовольствия не испытывал. Чаепитием  на здравпункте никто не занимался, хотя в соседнем кабинете вела приём зубной врач, женщина брюнетка с пышными формами. Кто же станет пить чай, если тебя завалили пивом да на халяву. Из проживавших в общежитии девушек мне никто не нравился по принципиальным соображениям. Порядочные девчонки из провинции не могут сорваться и приехать в столицу, чтобы за копейки работать на таком не престижном небольшом заводе. Значит, у каждой были  на то свои причины. И далеко небезвинные и небезгрешные. Да и у меня  даже мысли не было с кем-либо  из них, с «лимитой», знакомиться.  Дней через десять назойливая как муха цеце  отпускница со своим молодым человеком пригласили меня и свою подругу Татьяну отметить чей-то из них день рождения. Сказать, что эта идея мне понравилась, не могу, как и то, что Татьяна мне не была противной настолько, чтобы говорить, что совсем не нравится, особенно после выпитой бутылки «жигулёвского». Но и приглашать совсем незнакомого парня, считай, первого встречного, на свой день рождения тоже неприлично. Если б  ей бог дал побольше ума, то она бы понимала, что иметь на меня какие-то виды нецелесообразно и неперспективно, коль ты приехала из глубокой провинции от несчастной любви в Москву с намерением выйти замуж за москвича да ещё с деньгами, то я совсем не тот, и не стоит тратить на таких бедных студентов время. Связываться со мной как минимум легкомысленно, к тому же совсем неприлично, когда молодой человек наполовину головы ниже тебя. Я принципиально не воспринимаю, когда мужик на голову ниже своей подруги. Ну, если только время провести по случаю моего появления на пивзаводе оно и не имеет значения, а чтоб серьёзно, чтоб жениться, а потом смешить людей, извините меня. Пусть дураков поищет в другом месте. Я знал одну молодую пару, где она на полголовы выше партнёра, а чтоб не очень на улице контрастировать когда они вместе гуляли по улице и не выглядеть совсем смешно, ему приходилось больше ходить по бордюру. Ну не смешно ли? Так я и думал, соглашаясь на вечеринку, надеясь, что к вечеру вернусь обратно, и всё забудется, как прошлогодний снег. Мне бы и в голову не могло такое прийти, если б я  окончательно не поссорился с Наташкой, узнав, что она уже ездила в свой Загорск к родителям с новым ухажером Владимиром, что не могло меня не озадачить, к тому же и с  диспетчером Наталией связь потерял из-за этих лагерей. И мне теперь было всё равно. Да, наконец, и пиво притупило мою бдительность, когда согласился ехать с ними отмечать день рождения, поехал так, из-за уважения. Там в компании, очевидно, позволил вопреки своим правилам, и что на меня совсем не похоже, выпить лишнее, и мало что помнил потом. Наверно они нарочно меня спаивали, предлагая один тост за другим, ещё не зная, что я непьющий и много мне не надо. Во всяком случае по этой причине первый раз ночевал не у себя в общежитии. О том,  что Татьяна мне нравится, а тем более что могу её когда -либо полюбить, я не мог сказать ни во сне, ни  по пьянке, ни даже, если б находился в глубокой коме с отключенными мозгами. Ни на минуту не выходила у меня из головы моя Наталья, даже если она была уже не со мной и не моя. Так что о какой-то другой почти что случайной девице с моспивзавода и речи не могло быть. Не такой я человек. После той вечеринки мы с Татьяной иногда виделись только  на работе, она,  бывало заходила в медпункт по пустякам непонятно зачем. Когда она, через некоторое время  спустя, когда я уже не работал на пивзаводе, намекнула мне, что «залетела» и, кажется, забеременела, я воспринял это как обычную провинциальную уловку как кого-то «захомутать», тем более я не был уверен, что у нас вообще могло что-то быть такое,  отчего можно бы «залететь». Что можно ждать от пьяного мужика? Словом, какой-то бред сумасшедшей. Я так думаю, что её надоумила её подружка-медсестра, та ещё проныра, что в тридцать лет замуж не вышла, всё парики меняет. Как будто в них дело и от них что-то зависит. Тогда я честно сказал, что между нами ничего не может быть, что на ней никогда не женюсь, если она говорит об этом, поскольку между нами ничего не могло быть общего, а для того чтобы жениться, надо по крайней мере любить, чего у меня, естественно, и быть не могло. Да и было ли  что-то в тот случайный вечер? Для умной женщины, которая раньше имела подобные отношения с молодыми людьми, чего она и не отрицала, моих доводов было бы достаточно, чтобы  оставить меня. Ну, провели один вечер в дружеской компании и ладно, и на том «спасибо», но эта провинциалка, вместо того чтобы предпринять необходимые меры по разрешению появившейся проблемы, если такова была на самом деле, уезжает по турпутёвке, выданной по льготе на заводе, в Болгарию на Золотые пески отдохнуть, проветриться на несколько недель. Спрашивается, порядочная девушка, будучи в таком положении, уехала бы в эту Болгарию, хотя и братскую, и солнечную? Чем она там занималась, ещё вопрос, но после солнечной Болгарии снова появляется у меня в общежитии и говорит, что была у врача гинеколога, и что тот сказал; «прерывать беременность уже поздно». Спрашивается, а что же ты такая тупая и легкомысленная не удосужилась побывать у того же врача до поездки в Болгарию? Тогда было ещё рано? Я понимал, что так поступают многие непорядочные женщины, пытаясь любыми путями, в том числе и обманом, удержать мужика рядом, а потом и женить на себе. Понимал я и то, что насильно мил не будешь.  А она что об этом не знала? Если б Татьяна заикнулась о своей беременности в ранних сроках, и я был тому причиной, я бы сказал ей, что надо делать, и никогда больше не видел бы её. Она же думала наоборот, поставить меня в известность позднее, постфактум, когда  прервать беременность станет поздно, а дальше по принципу: «стерпится-слюбится». В общем, банальная психология непорядочной женщины- провинциалки.
-Я думаю, что лучшим выходом из создавшегося положения для тебя будет медаборт. Я даже могу этому поспособствовать без особых проблем, раз уж так случилось, и не важно от кого «залетела», по -дружески, -сказал я ей, когда она в очередной раз пришла ко мне в общежитие с  недвусмысленными намёками на свою беременность. Меня от одного её появления в общаге тошнило. Ну, как и куда надо было её послать, чтоб она больше никогда не показывалась на мои глаза.
- Я уже была у гинеколога. Она сказала, что  сроки уже поздние. И вообще она не советовала прерывать, -ответила она, явно с желанием завести меня в заблуждение.
- А что ж раньше не пошла, до поездки в Болгарию? Ещё было рано? И вообще, о чем ты раньше думала и на что рассчитывала? В конце концов это твои проблемы, тебе и решать. Тебя никто  ни к чему не принуждал и ничего не обещал, да и в любви никто не признавался. Порядочная девушка с серьёзными намерениями в надежде на долгосрочную перспективу обычно советуется со своим любимым по поводу своей ранней беременности, когда можно что-то ещё изменить, а не ставит его в известность перед фактом в поздних стадиях, когда ничего уже нельзя поделать, и торопится затащить его в ЗАГС. Так поступают только легкомысленные девицы.  И потом какой врач скажет, что медаборт это полезно для здоровья. Конечно, не станет рекомендовать.  Мозги надо самой иметь, тебе уже давно не шестнадцать лет. Безвыходных ситуаций не бывает, было бы только желание. Таких как ты в одной Москве  больше ста тысяч, а по стране миллионы. И все решают свои проблемы самостоятельно. Не хочешь делать аборт, рожай на здоровье. Может тогда и прояснится от кого «залетела», но тогда  выйти замуж будет очень сложно. Сама понимаешь, чужие дети никому не нужны, да и ты не София Лорен, как я посмотрю. У нас в стране матерей одиночек тоже миллионы, и живут, между прочим, со своими льготами неплохо, получше некоторых замужних и разведённых. Так что подумай на досуге. Это практический и полезный совет. А с тобой у нас ничего путного не может быть. Неужели  непонятно? Сама подумай. Ели б у меня, к примеру, таких как ты, вдруг оказалось трое и все заявили, что они в «положении» и я тому причина, я что, на всех обязан  жениться? Так многоженство у нас запрещено законом. В общем, мой тебе совет, езжай в свой Ефремов, пока не поздно, и решай свои проблемы там. Надо ещё разобраться, что тебя заставило уехать из родного города в эту Москву. Наверняка были серьёзные причины амурного плана, которые мне неизвестны. Да и девочкой ты уже, как видно, давно  была. И вообще, считай, что я уже женат на другой.
 «Надо же, ещё божиться, что с моей фотографией в Болгарии не расставалась ни на час. Где она её стащила? В медпункте под стеклом?»,-подумал я. Её враньё с самого начала наших отношений мне изрядно надоело. Наступали октябрьские праздники и впереди целых четыре дня выходных.  Для меня, студента, проживавшего в общаге, праздники в тягость, не привык бездельничать, да и друзей настоящих рядом не было. Татьяна при встрече поинтересовалась моими планами на эти праздничные дни. И почему меня не научили врать с выгодой для себя? Когда я сказал, что пока сам того не ведаю, она предложила съездить вместе к её родным в Ефремов Тульской губернии, провести время и отдохнуть, чем меня сильно удивила. Какая глупая и настырная девица! Я ей об одном, что лучше нам и не встречаться, а она о своём. Лучше бы я соврал и сказал, что у меня ночные дежурства на подработке по  «неотложке», тогда всё было возможно иначе, по-другому, без глупостей.
-Ты думаешь,  о чем говоришь? Ты в своём уме? Интересно,  в каком качестве я с тобой поеду, и черт знает куда?- с раздражением спрашиваю её.
-В качестве друга, -объясняет она.
-Какого друга? И в каком смысле друга? И кто в эту чушь поверит, тем более в твоей провинции. Мне всё это совсем не нравится. Ты веришь в какую-то дружбу? Я, конечно, отношусь к тебе по-дружески, но это вовсе не означает, что я должен куда-то ездить без особой надобности. Всему есть предел.
 Мне понятна дружба мужская, армейская, она бескорыстна. Но с женщиной или девушкой? Это нонсенс. Мне бы послать её подальше с её претензиями и  поставить точку в наших отношениях, и больше никогда бы не видеть её.
-А что здесь плохого? Отдохнёшь немного, да и время пролетит незаметно, -продолжала уговаривать она.- Что в этой Москве столько дней делать.
-От чего отдохнуть? Разве что от тебя? Тогда и не надо никуда ехать, -вынужден был сказать и это, может так до неё дойдёт.
Другая  бы после таких слов как минимум влепила бы мне пощёчину, закатив истерику, если было за что, развернулась, и больше не появлялась в моём поле зрения, если гордость какая бы была. Другая, но не эта провинциалка.  Она поставила меня в тупик своею наивностью. Послать её куда подальше неудобно, воспитание не позволяет, интеллигент, видите ли, хотя полностью ещё несформированный. Всё-таки друзья-товарищи по пивзаводу, других интересов-то не было, и нет... Категорически отказаться, сказать, что между нами всё кончено, жалко её, обижу напрасно, какая-никакая женщина, всё-таки в интересном «положении», волноваться нельзя. Вот на этом и играет чертовка. Видя мои мучительные сомнения, другая бы не стала больше возвращаться к этому неприятному разговору и ушла навсегда из моей жизни, дав мне спокойно окончить институт, а эта провинциальная «тупица» упорствует на своём. Наверно родители ничему не научили её в плане воспитания. Пришлось согласиться, только чтоб отвязалась. Почему нет, если как товарищ и друг в «моём» понимании. У меня собственно и друзей особых не было настоящих, так что сравнивать  не с кем было. Друзья детства далеко. Вот бы сейчас они оказались рядом. Мы нашли бы чем заняться в эти свободные дни. Тогда таких глупых разговоров не могло быть. Совсем другое дело, если б мне такое предложила моя Наталия, это было бы здорово. Я был бы самым счастливым человеком в пределах той же Москвы. Увы, теперь это невозможно, она с другим. Вот она  и поехала в Загорск к родителям с тем, чтобы познакомить их с Владимиром, потому что они, похоже, любили друг друга и были планы на будущее. Это естественно. А в моём случае не пойми что... Именно поэтому, совсем не думая над последствиями, я совершаю вторую непоправимую фатальную, катастрофическую ошибку, которая совсем скоро, через каких-нибудь шесть месяцев, перечеркнёт всю мою дальнейшую карьеру, и не только, но  этого я  ещё не осознаю в полной мере и соглашаюсь. Шестого ноября на ночь глядя поездом мы приехали в Тульскую губернию в провинциальный, захолустный и дурно пахнущий городишко Ефремов.  Нас, как по заявке, встречают у вагона её отец и братец. Первая недобрая мысль у меня: «Здесь какой-то подвох. Наверняка успела дать телеграмму, не поставив меня в известность.  Зачем? Опять враньё».  Я  продолжал играть роль наивного деревенского парня, которому только и хотелось прогуляться туда-сюда, и ждал, что же дальше. На следующий день за столом собралась вся её родня, устроили «смотрины». Как водится в таких случаях выпили, закусили, поговорили о разном, о Москве. А сам думаю: «Из какого такого любопытства они все слетелись, как вороны на мертвечину, чего  они от меня ждут? Ну, приехал знакомый друг и товарищ, и что же тут такого особенного. В Москве это обычное дело». Я почти за сутки словом не обмолвился для чего, собственно,  приехал, да никто и не спрашивал. У меня просто-напросто на этот счет не было никаких мыслей, полагая, наверняка, что их дочь Татьяна, как порядочная девушка, давно популярно в доходчивой форме объяснила всем, и прежде всего отцу, деликатную ситуацию, в которой все оказались, и что из этого ничего не следует, и что  в Москве это в порядке вещей. Но не тут-то было. Наконец её отец, учитель по труду, пожилой человек, контуженный в войну, и не отличавшийся особым интеллектом и культурой, прямо  в лоб  спрашивает меня,  когда же я всё-таки объяснюсь и внесу ясность, по какому такому случаю прибыл к ним в гости, не для того же, чтоб выпить водки за этим столом. Признаться, подобного поворота я даже не ждал, поэтому этим своим  вопросом он застал меня врасплох. Знал бы папаша, как не хотел я к ним ехать, и как терпеть не могу эту водку, на которую он намекает.  Спросил бы что-нибудь полегче, или лучше поинтересовался у своей дочери, что это всё означает. Татьяна сидела почти напротив меня, делая вид, что этот разговор её вовсе не интересует, а у самой «ушки на макушке». Посмотрел я на неё с видом, мол, «что-то не врубаюсь». Лучше бы встала и сказала всё как есть правду, чем устраивать маскарад. Уж лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Так нет, отводит взгляд, молчит. Я в шоке. Что мне сказать? И папашу обманутого и на что-то надеявшегося жалко. Я же так и знал, что может возникнуть похожая ситуация, и поэтому предупреждал её, что не поймут.
-Мы просто друзья, и знакомы не так уж чтоб очень, -стал я объяснять ему.-  Она уговаривала, чтобы я приехал, вот я и приехал время провести. Говорил ей, не стоит, не поймут. Куда там?!...
-Значит, дорогой Слава, приехал ты не в качестве жениха? -допытывался её несообразительный тугодум, но дотошный батя Михаил Фёдорович.
-Конечно, нет. У нас об этом и разговора не было, -спокойно объясняю ему уже для всех присутствующих, навостривших уши. -И вообще, мы просто друзья.
- Ну и дела. Таня, как это понимать? -обращается он к дочери, которой нечего сказать. -Привезла  сама не знает кого, всю родню собрала. Всех взбаламутила. Спрашивается, для чего?
Такую ситуацию я предвидел ещё в Москве, и сейчас было неловко и за себя, что доверился ей как другу, и ещё больше за её родню, которую сильно разочаровал. В провинции с юмором туговато, не поймут. Жалко стало простого деревенского мужика, «работягу» с крестьянскими корнями, учителя по трудовому воспитанию в школе Михаила Фёдоровича и его супругу Тамару Ивановну, мачеху Татьяны, которые стали заложниками обмана своей легкомысленной дочери. А на обмане, как говорится, далеко не уедешь. Что же будет дальше, если всё начинается с обмана. Интересно, что было причиной, когда она решила впервые уехать в Москву?  Надо же! Такую паутину распустила, всех обманула и завела в заблуждение. Вот тебе и провинциалка, и «лимита». Если б в такой ситуации оказался в Москве, я бы тут же встал и по-английски ушел в свою общагу, несмотря ни на что;  шел бы проливной дождь с грозой или была глубокая ночь, или землетрясение в десять баллов. Это был бы лучший выход из создавшегося положения. Увы, я оказался в ловушке. Куда я пойду на ночь глядя в чужом городе, если не знаю, как добраться до вокзала, и если о такси в таких городах понятий не имеют. Я вдруг почувствовал, что где-то здесь в каморке припасён для меня «хомут». Всё это выглядело крайне непорядочно. И зачем я только поддался уговорам? Я же предупреждал её бестолковую. Если б в этот момент, веря в телепатию, я хоть немного почувствовал, что обо мне вспоминает Наташка из Загорска, а это  означало, что я ей небезразличен, и она хоть чуточку любит меня, я бы нашел предлог распрощаться со всеми, и извиниться за всё, что произошло, покинуть этот провинциальный серый городок, чтоб никогда больше о нём не вспоминать, и помчаться на всех парусах к своей единственной и любимой Наталии. Но меня она  уже давно не любила, и  деваться мне было некуда. Да тут папаша её ещё пристал как банный лист, вместо того чтобы всё понять  и, наконец, сменить «пластинку». Бывают же в жизни всякие недоразумения, вот одно из них. Он по молодости, наверняка, в своей деревне не одну девку мимо не пропустил, но женился -то на одной.
-Так как же, дорогой ты мой, надумал? -продолжал допытываться дотошный хозяин дома, обращаясь ко мне.
-Хорошо, мы подумаем, -вынужден был ответить я, скорее,  для того, чтобы разговоры на эту щекотливую тему прекратить, чем это соответствовало  моему окончательному продуманному выбору, при этом, думая о том, что б он поскорее «набрался» и «отключился» до утра, чтоб больше не возвращаться к этому для меня неприятному разговору.
-Вот это другой разговор, -поспешил выразить общее мнение присутствующей родне будущий потенциальный тесть по принуждению.-Это, по- нашему!
 Оживились все, кроме меня. Мне это напоминало сталинские заградотряды НКВД во время войны, когда нельзя было отступать. Шаг вправо, шаг влево и назад-расстрел.
 -За это и выпить можно, -поднимая  рюмку наполненную водкой, произнёс глава семейства  Михаил Фёдорович.
Только мне этого и не хватало. Все привстали и потянулись чокаться друг с другом. Два брата Татьяны Юрка и Костя, сидевших рядом по обе её стороны, тоже принялись её поздравлять. Оживилась и она, хотя  надо было понимать, что я дал согласие не столько для неё, сколько для её папаши. Уж больно он надоел своими назойливыми и неприятными вопросами. Застолье закончилось далеко затемно. Слава богу, мне постелили спать отдельно в небольшой комнате, а то по пьянке могли и по-другому, вместе с Татьяной, будь она неладная.  Через два дня мы,  наконец, уехали обратно в Москву. Мне показалось, что всё это время  я находился в «сизо». Праздники  прошли и закончились совсем не так, как я хотел. Лучше бы я остался в Москве, и такого кошмара и позорища уж точно не было. О самом Ефремове вспоминать было тошно. Я даже сомневался, было  это наяву или во сне. Бывают же  кошмарные сны, от которых в холодном поту просыпаешься и первые  секунды думаешь, что это в реальности. И только спустя некоторое время понимаешь, что это всего только сон и, слава Богу, пронесло. Но поездка в Ефремов, увы, оказалась не сном. 
 Наступили будни, прошли месяцы. Настроение паршивое. Наступила черная полоса в моей жизни, словно какая-то злая цыганка навели на меня порчу. Поездка в чертов Ефремов и наши отношения с Татьяной отрицательно сказались на мне, и всё пошло у меня наперекосяк. Из состава профкома вышел по семейным обстоятельствам, в самом общественном «теремке» ночным сторожем уже не подрабатывал, в душе вакуум. Снова вернулся в свою 118-ю поликлинику на «неотложку». Это были первые неприятные последствия моей принудительной женитьбы. То ли ещё будет?
 А на работе всё та же диспетчер Люба. Моя симпатия Наташа в декрете, родила мальчика. Хоть бы позвонила, поинтересовалась как мы тут без неё. Я тоже «гусь» порядочный. Что мне мешало узнать её домашний телефон и связаться с ней.  Вот на ней я женился с большой охотой, если б не было у неё ребёнка. Рановато мне воспитывать детей своих, и совсем ни к чему заниматься «чужими». Самому ещё в жизни нужно определиться. Впереди самый ответственный момент.
 Все занятия у нас теперь проходили на Пироговке. В клинике В. Василенко, у раздевалки, ни один раз видел актрису театра Советской Армии, народную артистку Л. Касаткину, которая снималась в фильме «Укротительница тигров», а в фильме «Медовый месяц» играла неопытного молодого врача. Выглядела она весьма респектабельной и привлекательной женщиной бальзаковского возраста. В клинике Б. Петровского я не раз замечал народного артиста Михаила Жарова, выделявшегося на фоне других посетителей своей мощной фигурой. Он был сосредоточен, серьёзным, ни с кем из посторонних не заводил разговоров, держался обособленно, с достоинством. В рентгенорадиологическом отделении у профессора Линденбратена частенько и всегда с улыбкой появлялся главный диктор ЦТ Игорь Кириллов. Он полная противоположность Жарову. Когда он проходил мимо наших студенток в белых халатах, то всегда что-нибудь отпускал в их сторону в виде комплимента, мимо девчонок спокойно пройти не мог. Игорь Кириллов отличался высоким ростом, стройностью, педантичностью, общительностью и интеллигентностью. Здесь на Пироговке когда-то в терапевтической клинике, скорее, в палате номер шесть, лежал  больной А. Чехов, которого навещал сам граф Лев Толстой.  На Пироговке в одной из клиник провёл последние дни своей жизни народный артист Марк Бернес. Большая Пироговка, если б умела говорить, могла рассказать очень  много интересного о своих пациентах. В клинике у профессора В. Смоленского, где когда-то лежал А. Чехов, когда я уже был на пятом курсе, находился на обследовании и лечении народный артист СССР Аркадий Райкин. В то лето у А. Райкина, приехавшего на гастроли в Москву, случился обширный инфаркт, и не первый раз. Состояние любимого всеми артиста было критическим. Несколько дней в реанимации, затем клиника на Пироговке. Из отпуска в срочном порядке был отозван доцент  Сыркин, который специализировался на инфарктах и стал лечащим врачом А. Райкина до самого относительного его выздоровления. После Пироговки великий и действительно «народный»  артист еще некоторое время продолжал выступать на сцене вопреки  настойчивым рекомендациям врачей уйти на покой, но каждому доктору кардиологу, сидящего у экрана телевизора во время концерта А.Райкина, было  как никому понятно, с каким трудом ему это даётся и чем это может закончиться в любую минуту даже на сцене. Надолго ли? Каждый большой артист в душе мечтает умереть на сцене. И так бывает часто.  А. Райкин при случае публично не раз выражал признательность врачам на Пироговке и, в частности, профессору Сыркину. Через год на госэкзамене мне пришлось сдавать экзамен тому же профессору Сыркину. У меня сложилось о нём не очень приятное впечатление как о личности, и, похоже, не только у меня одного. Может поэтому ему так долго не присваивали профессорского звания и не выпускали за границу. На счет того, что не выпускали за границу лиц еврейской национальности, так это не трёп. Я знал одного студента старших курсов с вечернего лечебного факультета, он иногда заходил в профком и непосредственно ко мне по своим вопросам. На него невозможно было не обратить внимания из-за его необычной красивой внешности. Однажды мы встретились с ним  в Абрикосовском переулке рядом с моргом, что на «аллее жизни». Он изливал мне душу, жаловался, как трудно ему учиться и работать, кругом притесняют, и в стране ему плохо, и за границу не выпускают «ихнего брата» еврея. В моём представлении  он, наверно, был самым красивым студентов  во всём институте, поэтому так легко, пользуясь этим, входил в доверие даже к малознакомым людям, а тем более к девушкам. Надо же бог наградил  родиться таким «красавцем», чтоб потом от этой красоты  и страдал. Ален Делон по сравнению с ним казался Квазимодой. Наверно при родах он чуть не дотянул, чтобы родиться девочкой. Не зря же говорят, «не родись красивым, а родись счастливым». Почти кудрявый брюнет с отточенными чертами лица, схожими с М. Магомаевым, голубые глаза, тихий голос, интеллигент. Ему  явно надо было родиться девчонкой. Было время, когда я подрабатывал медбратом в городской больнице в терапевтическом отделении, что недалеко от станции метро «Спортивная». Там находилась кафедра профессора Г. Лукомского, декана вечернего факультета. Однажды в моё ночное дежурство явился этот «красавчик»-студент с необычной просьбой. Он попросил у меня настойку опия, якобы для своей больной близкой родственницы. Он  так просил и умолял, что я  в нарушении всех инструкций вынужден был ему дать флакончик этого опия, надеясь, что это поможет его родне. На следующее моё ночное дежурство, то есть через неделю, он снова появился всё с той же странной просьбой. Когда я его выслушал и посмотрел ему в наглые стеклянные глаза, то понял, что имею дело с наркоманом со стажем, который из-за дозы наркотика может пойти на самое невероятное преступление. В этот раз я сказал, что все подобные лекарства находятся у старшей медсестры в сейфе под замком, и посоветовал поспрашивать на других этажах. Больше он ко мне не заходил. Наверняка уговорил молоденькую дежурную медсестру с верхнего этажа, которую он вмиг очаровал своей необыкновенной внешностью.  Месяца через два-три  я узнал, что он умер от сепсиса, заражения крови, не дожив до госэкзаменов. Очевидцы- сокурсники говорили, что не раз замечали, как он в морге нестерильными шприцами наспех колол себе наркотики во время ломки. Вот так печально оборвалась молодая жизнь без пяти минут врача, которого природа наградила невероятной красотой, но ставшего наркоманом на последнем курсе.
 Однако самое большое впечатление, как ни странно, осталось у меня второкурсника от совсем ещё молодого, но уже известного по фильмам «Убийство на улице Данте» и «Человек  амфибия» Михаила Козакова, которого я случайно увидел с еще двумя актёрами, выходившими из служебного входа театра на Малой Бронной в вечернее время. Я бы может и не заметил его в полумраке, если б первой на него не обратила внимания моя спутница и землячка по Жданову Ольга, тоже студентка, но из Университета П. Лумумбы, где она училась на журфаке, с которой мы прогуливались в тот вечер по Малой Бронной. Он выглядел великолепно и очень «смотрелся» в своей длинной дублёнке с длинным белым шарфом и черной цыганской шевелюрой на голове. Михаил Козаков с двумя коллегами по цеху вальяжно, но с достоинством, прохаживался по М.Бронной, не обращая внимания на прохожих, о чем-то болтали, но и не «выпендривался», и не играл на публику, тем более что на улице уже смеркалось, и любопытных из числа прохожих было маловато. Это потом, лет через двадцать, выйдут на экран его «Покровские ворота», где он проявил себя в качестве  талантливого режиссёра. Это потом, лет через тридцать, моя дочь Наталия будет работать с ним в паре, и ездить по стране на гастроли. Это потом, когда ему уже стукнуло за семьдесят восемь, он  выехал в Израиль в последний раз и живым не вернулся.
Однако полной противоположностью Сыркину на той же кафедре был совсем ещё молодой обаятельный профессор Маколкин. Его можно было принять за студента с нашего потока, так моложаво он выглядел. Он нам читал лекции больше по ЭКГ, которые я до сих пор не очень понимаю, и поэтому не стал кардиологом. Во время своих лекций профессор часто не стоял за кафедрой, как это делали его старшие коллеги, а буквально сидел на кафедре с передней её стороны, таким образом как бы устранял преграду с аудиторией и располагал её к себе, слившись с ней в единое целое. Что о нём можно сказать вкратце. Блондин, чуть выше среднего роста, с четкой залысиной в лобной области, закруглённым почти детским лицом с весёлыми голубыми глазами, на щеках в любое время года розовые крупные пятна вроде румяны, какие обычно наносят женщины для свежести и красоты. Но «румяны» эти у него не искусственного происхождения.  Если б я был кардиологом на тот момент, то, учитывая его необычную моложавость и характерные розовые щёки, диагностировал у него  «фациес митралес», синдром характерный для больных с пороком сердца. Ловлю себя  на слове, что так оно и есть. Не случайно же он стал кардиологом. В среде врачей так часто и бывает, чем в детстве болел, по такой специальности и пошел, надеясь в дальнейшем справиться со своей «болячкой». Но это только мои рассуждения и предположения, любителя пофантазировать, и ничего более, а потому случайные совпадения вполне возможны. Чем профессор Маколкин запомнился мне ещё? У нас в группе учился студент из Афганистана Али Ахмед. Мы были с ним приятелями. Жили мы  в одном общежитии на Пироговке на одном этаже, а комнаты наши были почти рядом. Он жил в комнате вместе с Сашкой Музыченко и Серёгой Дземешкевичем, и я часто заходил к ним. У него была подруга из «наших» советских Люда Сеченова, старше его на два курса, и жила по соседству в «девятке». Они симпатизировали друг другу, и она иногда тоже к нему заходила в гости. У Али даже были серьёзные намерения по отношению к ней. При виде её он сразу преображался и глаза его светились от счастья, да и она зажигалась по-своему. Людмила была жгучая шатенка со стройной красивой фигурой и весьма редкими красивыми ножками. Все эти девичьи достоинства не мог не заметить молодой перспективный профессор Маколкин, да и ей не хотелось покидать столицу после распределения, которое у неё было уже не за горами. Ни она, ни он долго не раздумывали и подали заявление в ЗАГС. Али был зол на неё, сильно переживал. Такой измены с её стороны он явно не ожидал. Он не очень понимал, почему так могут поступать русские девушки. Как-то я спросил у него, почему ты, афганец, не встречал сегодня в аэропорту своего  Короля Мухамеда Захир Шаха, зная, что все студенты, подданные его Величества, обучавшиеся в Москве, дружно и с огромной любовью встречали его Королевское  Высочество во Внуково. На что подданный Его Величества Али прореагировал диаметрально противоположно, чем меня шибко удивил от неожиданного ответа. Он сказал, что не любит своего Короля, и что был бы не против Октябрьской революции у себя в Афганистане.
-Али, ты ведь не из бедной семьи. Кем хотел бы стать у себя после окончания института?- спрашиваю я его однажды.
-У меня будет своя  частная клиника, -отвечает Али.
-А как же твоя Октябрьская революция вкладывается в частную собственность?
- Но без нэпа вы тоже не обошлись, -говорит он.

-Это была вынужденная мера и временная, переходный момент, так сказать,- поясняю ему.
-У вас дальше лозунгов ничего не получается. «Заводы -рабочим, земля -крестьянам». Что это, если не химера, сплошной обман народа. Рабочий болт с работы унесёт-его под суд. Кто его судит -народный суд. Колхозник унесёт с поля в семью горсть зерна -его под расстрел, так какая же это земля крестьянам. Выходит, сплошной обман. Ваш Ленин великий демагог,  авантюрист и диктатор,- рассуждал  Али Ахмед.
-С этим, конечно, можно поспорить, но где-то ты прав,-соглашаюсь частично с ним на правах пропагандиста в своей группе.- Я вижу ты политически «подковался» за эти годы в Москве. Если я приеду в твой  Кабул, в твою больницу, возьмёшь меня на работу?- поинтересовался  я понарошку.
-Хорошие  врачи нужны всюду, -отвечает он. -Сразу возьму директором клиники, вы ведь сейчас уже большой профкомовский начальник.
-В этом с тобой полностью согласен. Кадры- большое дело. Хорошие доктора нужны всюду, да и без организаторов не обойтись.
  Конечно, Али завидовал профессору Маколкину и недолюбливал его. Что тут поделать? Такова правда жизни. Не всё получается, что хотелось бы. Маколкин был, конечно, оригинал, тем и подкупал молодёжь. В перерыве между своими лекциями он, как студент, любил выходить на улицу  к памятнику  Пирогова  и гонять со студентами консервную банку вместо мяча. Остальные студенты, в том числе и я, «стреляли»  сигареты у коллег, надеясь каждый раз, что «стреляют» в  последний раз, и наблюдали за игрой. Среди частых партнёров  Маколкина в игре в консервную банку был длинный, худой, шустрый и подвижный, с быстрой реакцией студент, вне всяких сомнений, деревенский парень, Олег Атьков. На потоке, как и в общежитии, где мы жили, Олег ничем не отличался, был незаметным. Мог ли  тот же Маколкин  предполагать, что он гоняет вместо мяча консервную банку с будущим врачом-космонавтом и таким же профессором- кардиологом О. Атьковым. Многих я знал, кто проживал в общежитиях по профсоюзной работе, и был в курсе всего, что происходило в них. И уж, конечно, ещё больше знали меня, как профсоюзного босса. Но у меня тогда не  было ощущения, что я живу среди будущих профессоров, потому что такими могли стать  каждый из нас, проживающий в общежитии. Дело всё в фортуне. Кому-то подфартило, кому-то  не повезло.
 В связи  с вводом в эксплуатацию нового большого общежития на 11-й Парковой количество мест в «Пятёрке» значительно сократилось. Часть первого этажа в этом общежитии отвели под новую студенческую поликлинику, и в связи с этим начались капитальные строительные работы. В другом крыле на первом этаже разместились все общественные организации института вместе с редакцией многотиражки. Домик общественных организаций на «аллее жизни», «теремок» на курьих ножках, наконец, снесли, и ночных сторожей больше не требовалось. Так что я вовремя ушел. На месте «теремка» построили стандартную современную «стекляшку» под «пельменную». Для многих студентов и сотрудников это решало проблему питания, поскольку существенно разгрузила работу небольшой и несоответствующей санитарным нормам столовой, расположенной совсем рядом на этой же аллее, о которой оставались у меня ещё неприятные впечатления. Дело в том, что ещё на первых курсах, когда я ещё жил в Измайлово, в этой столовой я серьёзно отравился пловом. Хорошо, что впереди был «выходной» и не надо  мне куда-то выходить, и приходилось держаться ближе к туалету. Живот просто замучил. За мной тогда ухаживала очень симпатичная голубоглазая шатенка с фармфака Ольга. Она мне нравилась и до этого, только вида не подавал. Мне казалось, что она была выше ростом. У неё была короткая стрижка, красивая спортивная фигура, приятная улыбка и очень добрые сексуальные глаза. Она отпаивала меня  кипяченым молоком, которое я с детства терпеть не мог, но ради неё был готов на всё. Можно сказать, ухаживала она за мной несколько дней. Ольга мне нравилась, чего  внешне я никак не проявлял. Тогда я был председателем студсовета и многое  не мог себе позволить, исходя из своего положения, и во избежание всяких ненужных разговоров.  С тех пор в ту столовую больше  и не заглядывал, а Ольгу иногда вспоминал добрым словом. Жаль, что в связи с моим переездом на Пироговку мы расстались. И как плохо, что не все девушки такие бескорыстные, как была Ольга. На таких и надо жениться.
  Время для профилактория, о котором я так много думал, еще не наступило. Институт больше задумывался, как выкупить стадион и ДК у  завода «Каучук», который начинал испытывать финансовые затруднения. На Большой Пироговской, ближе к Новодевичьему монастырю, ректор института М. Кузин заложил скальпель и бросил монеты под фундамент будущего огромного многоэтажного современного хирургического корпуса из стекла и стали. Это станет его последним «детищем» на посту ректора, а то и памятником ему, а наш выпуск,  как последние его дети и ученики. Может, когда будет построена хирургическая клиника, назовут её именем  профессора М.И. Кузина, заложившим скальпель под фундамент института. Может, потом со временем переименуют эту клинику в институт хирургии имени академика Михаила Кузина, тем более что он длительное время был главным хирургом страны. Есть же в Москве клиники Бакулева, Петровского, Вишневского. Тем более, вскоре после нашего выпуска, он будет назначен директором института им. Вишневского, не зря же в своё время он заканчивал военно-медицинскую Академию в Ленинграде и по воинскому билету имел воинское звание полковника, о которой я тоже когда-то грезил, служа в армии. Но до того времени, когда нам предстоит принимать присягу врача, нужно ещё дожить, а пока обычные трудовые будни. На «неотложке», как и полагается, свои неотложные дела. Как-то приезжаю на один вызов к молодым девушкам. Обе они аспирантки биофака МГУ. Ох уж эти мне биологи из МГУ. Я их помню ещё по стройотряду. Правда, те были ещё студенты младших курсов, как говорится, «молодо-зелено». Так вот, у одной из них, которая пришла в гости к подруге, вдруг заболело  сердце. Так в «неотложку» и звонили: «плохо с сердцем». А на вызов «плохо с сердцем», как и на роды, как правило, выезжают сразу, хотя всегда с сомнениями, когда вызывают к молодым. Больную девушку звали Марина. Очень приятная во всех отношениях девушка моего возраста и не выше меня. Как раз в моём вкусе, и то, что надо. Она пришла к подруге, и вдруг «такое»; «плохо с сердцем». Им почти столько, сколько и мне. В таком возрасте говорить о больном сердце я бы не утверждал, но и предположить что-то другое в силу своих пока ещё скудных познаний в этой сердечной области не мог, разве что не рассказав занятную трогательную  романтическую историю создания молодым французом-врачом знаменитого стетоскопа
для прослушивания сердца, когда он был приглашен в одну светскую семью и ему надо было прослушать сердце молодой прелестной мадамузель. Он, стесняясь, никак не мог себе позволить  прикоснуться своим ухом к груди молодой леди, как это делали все врачи в мире и по-другому не представляли, и экспромтом от безысходности своего неловкого положения  скрутил плотную бумагу в трубку и через неё, уже посредством простого приспособления, провёл аускультацию сердца, таким образом предложил врачам в дальнейшем пользоваться только стетоскопом. Эта история  понравилась Марине, и она предложила на себе повторить такой эксперимент аускультации, как это было с тем молодым скромным и воспитанным французом. В общих чертах я и продемонстрировал эксперимент француза и то, как делали это до него.  Даже после того как замерил ей давление, посчитал пульс,  прослушал в области сердца и ничего, кроме нормы, не нашел, а может и прослушал некие шумы, всё равно дал кучу полезных советов. Марина была привлекательной и, главное, незамужней девушкой, и не упускала возможности при случае пользоваться этим. Просто так я тоже уйти не мог. Она не хотела меня отпускать, но не знала, как это сделать, и пригласила меня со своей подругой после моей работы зайти к ним на чай. Мне тоже не хотелось уезжать, но и задерживаться больше не мог. И так малость задержался. Я тут же официально во всеуслышание  сказал, что Марину надо ещё раз осмотреть в динамике, и что для этого на самом деле подойду после восьми, когда закончится моя смена. Мы очень тепло расстались, понимая, что ненадолго. Уже после восьми вечера я был у них, и они ждали меня. Марина была в хорошем настроении и в полном здравии. Мы немного втроём посидели на кухне за чаем, а потом с Мариной ушли погулять. Наступила осень, но вечера оставались еще тёплые. Мы бесцельно бродили по вечерней Москве, и болтали, кому что в голову придёт. Она у себя на кафедре занималась муравьями, она же биолог, и знает о них буквально всё. Поэтому так подробно рассказывала об этих кусачих букашках, об  их образе жизни, о пользе муравьиной кислоты, о том, как распределены  между ними семейные обязанности, кто из них воины, кто слуги, а кто строители-работяги. У них, оказывается, всё организованно  и рациональней, чем у нас у людей. Надо же, а я и не знал. Хотя говорили больше о насекомых, а сами искали уединённого места, чтобы познакомиться и пообщаться поближе. Оказалось, что более подходящего места,  чем подъезд подруги, нам не найти, и мы снова оказались у того же дома, у того же подъезда, поднялись на третий этаж, остановились на лестничной площадке у самой двери подруги, и там ещё задержались на полчаса. Здесь мы почти не разговаривали, было не до того, так как занимались совсем другими, вполне земными, и приятными делами. Её пышная, объёмная, упругая грудь не давала мне покоя, как и всё остальное. А как увлечённо целовались, это отдельный разговор. Марина сняла с меня всю усталость после нелегкого дежурства. Интересно, а как любовью занимаются её подопечные муравьи? Она об этом ничего не говорила. Сердце Марины, кажется, вылечил. Мы договорились встретиться через неделю и, на всякий случай, она дала номер своего  домашнего  телефона. Где  и с кем жила  сама Марина, я не знал, скорее всего, где-то недалеко в этом же районе. В метро я ещё успевал.
Иногда ко мне в общежитие заходила Татьяна из пивзавода. Мне совсем это не нравилось. Надо же иметь хоть какую-то гордость, но какое-то приличие надо соблюдать и мне, не мог же я послать её куда-нибудь подальше, хотя так хотелось. Об  этом она должна сама догадаться. Вот влип так влип по самые что ни на есть... Её постоянные намёки на растущий живот, и не пора ли нам, наконец, оформить наши гражданские отношения, вызывали у меня только раздражение, поскольку были совершенно несвоевременными и глупыми, к тому же были некоторые сомнения, как и у многих представителей сильного пола, во-первых, как бы не оказаться липовым папашей, и не желавшим связывать себя брачными узами, а во-вторых, в моей причастности к её теперешнему «положению». Обычно те, которые  случайно  «залетали», стараются поскорее выйти замуж за первого попавшего, ещё не очень его зная, чтобы потом выглядеть порядочными и безгрешными женами. Ошарашить его, как обухом по голове, своею «беременностью» и не дать ему опомниться, оказавшись  в ЗАГСЕ. И таких потом обманутых отцов с чужими детьми по стране ни много ни мало около десяти процентов, то есть- миллионы. Поди, потом разберись, кто из них кто на самом деле. Совсем другое дело, когда пары встречаются год-два, получше узнают друг друга, и только тогда думают о женитьбе, о детях. Процент быть обманутым папашей в таких случаях ничтожно мал. Жаль в то советское время не знали, что такое гражданский брак, да и сама коммунистическая  идеология и мораль не допускала более свободных решений подобных проблем. Женился однажды, так и неси свой крест до конца. Из-за «железного занавеса» советский народ понятий не имел, как  насчет этого там на Западе. Да тут ещё мой друг Шафик, не зная, что на самом деле собой представляла эта Татьяна, сочувствовал ей больше, чем мне,  и действовал на мою психику в плане советской морали. Когда я заметил, что живот её приобрёл нескрываемые объёмы, подтверждающие беременность, в чем она сама и виновата по своему  примитивному  провинциальному  воспитанию  и неумению принимать решительные поступки в ответственный в её жизни моменты, я подумал, что вот действительно, если родится ребёнок, и особенно девчонка, у которой изначально никогда не будет отца по глупости и вине безответственных полудурков взрослых людей, и какая в том её вина будет, и чем она будет хуже остальных таких же, и почему она должна быть несчастней остальных с первых дней своего появления на этот свет, где и без того полно жизненных неприятностей и проблем. Мне стало жалко и ещё не родившегося младенца, за которым никакой вины нет, возможно имевшего  отношение ко мне, и саму ещё глупую будущую мамашу, которую никогда не любил. Тогда-то без особого удовлетворения и уж, конечно, без счастливого выражения на моем кислом лице, словно перед гильотиной, но во имя справедливости, как настоящий и порядочный мужчина, в интересах будущего младенца и назло моей первой и, может быть, последней любви я согласился узаконить наши с ней отношения, совсем недооценивая, к каким ужасным катастрофическим последствиям для меня это приведет в дальнейшем. Получилось так,  что добровольно натянул не по размеру на себя тот хомут из Ефремова, припасённый в каморке. Ничего хорошего от такой женитьбы ждать не приходилось, к тому же я был уверен, что не пройдёт и года, как мы разведёмся, но время будет упущено, и на моей карьере можно будет поставить огромный крест. И можно сказать, что  сам себе вынес приговор, который можно считать окончательным, и обжалованию не подлежащим.  Жаль, что рядом не оказалось моих друзей детства, ни Игоря, ни Юрия, и некому было отговорить меня от всего этого столь очевидного безумия. Вот где нужны  друзья с их советами. А в моём случае жалость доминировала над целесообразностью и прагматизмом. И у меня  всё пошло наперекосяк. Я ещё не понимал, что всё, что делается в жизни вопреки воли и без моего желания рано или поздно проявится в виде «отрыжки», и закончится катастрофой, да и аукнется в самом плохом смысле и в самый неподходящий момент моей жизни. Разве я мечтал о такой женитьбе и  такой «любимой» девушке? А ведь когда мне было лет четырнадцать, мне по ночам приходили мысли о будущей семейной жизни. Я был совершенно уверенным, что если женюсь, то жена должна быть не выше меня ростом, стройной, доброй, не лентяйкой, чтоб любила меня без всякой корысти, чтоб за меня пошла в огонь и в воду, как и я за ней, чтоб любили друг друга и жили счастливо  всю жизнь, и умерли в один день, потому что не могли даже представить, что можно прожить хоть один день друг без друга. А вышло всё с точностью до  наоборот. О женитьбе мне и думать было нечего, пока не определюсь с карьерой. Так я думал. А между тем у меня не было даже возможности купить обручальные кольца, что уж говорить о свадьбе.  Мне не хотелось никакой свадьбы, тем не менее, она состоялась. Дальше откладывать было уже невозможно по объективным причинам. Почему я не признался Марине? Она бы всё поняла и нашла бы выход из создавшегося положения, ведь с ней могло получиться совсем по-другому; я бы спокойно институт окончил и с карьерой определился, и она свою аспирантуру завершила, да и в Москве в любом случае остался. Так нет. Видать, запутался я окончательно, как та обреченная муха, унесённая ветром и случайно попавшая в, расставленную хищным пауком, сеть из паутины. Свадьба проходила в небольшом кафе неподалёку от Новодевичьего монастыря. Среди приглашенных с моей стороны был Шафик со своей подругой арабкой и другом Лёшкой из одной группы. Если б не этот друг Шафик, свадьбы могло и не  быть. Накануне этого мероприятия и похода в ЗАГС, где он был свидетелем с моей стороны, когда я ещё имел шанс передумать и от всего отказаться во имя своего будущего, он меня пытался пристыдить и поучать, мол, нехорошо обижать девушку, замечая, как нехорошо я к ней относился ещё до свадьбы. Если так не хорошо ещё до свадьбы, то чего ждать после? Об этом он не подумал. Откуда он взялся на мою голову? Я ведь был для него примером порядочного советского человека, и мне не хотелось переубеждать его в обратном. Да и Лёшка, коренной москвич из приличной семьи, по-свойски мог сказать: «Михалыч, опомнись, не делай глупости, остановись. Тебе нужна другая, по крайней мере не «лимита», да и ростом она повыше, не очень-то смотритесь. Карьера на первом месте, а баб потом будет много. Искать не нужно будет, сами найдут. А ты вроде того страдающего от жажды путника, остановился у мелкого колодца с сомнительного качества водой, и думаешь, что он последний на твоём пути. С ней ты пропадёшь. Помяни моё слово». Я бы за день, за час до свадьбы от всего отказался и уехал, куда подальше на пару дней от всего этого кошмара. Для такого решительного шага мне не доставало лишь небольшой дружеской моральной поддержки. А то из всего выходило, что я моральный «урод» и подлец.  Лёшка был моложе меня, но мог дать стоящий и мудрый  совет. Я видел в нём способного студента с большими перспективами по части науки. Однажды в общаге, куда Лёшка часто захаживал к другу Шафику, мы коснулись проблемы телепатии. Он тут же предложил задумать мне любое женское имя и мысленно, пока он будет находиться за дверью в коридоре, повторять это имя. Я был абсолютно уверен, что это абсолютная чепуха, по крайней мере, я придумаю такое имя, о котором он никогда не слыхивал здесь в Москве. Я записал на бумаге имя «Рассита». Какое же было моё удивление, когда он произнёс именно это имя. В голове моей не укладывалось, как это у него получилось. Вот было бы здорово, если б таким образом через телепатию он заговорил о моей Наталии. Тогда бы это была моя судьба, и до  принудительной  свадьбы с Татьяной дело, конечно, не дошло. Там в кафе на свадьбе выяснилось, что с музыкой, на которую рассчитывали, появилась  проблема. Тогда Шафик отдал ключи другу Лёшке, что бы он смотался в общагу за проигрывателем с пластинками. А Лешка за это время по пьянке уже «приклеился» к одной  милой брюнетке, подружке Татьяны, тоже проживавшей в общежитии пивзавода. Лёха, чтоб одному не скучать в этом моём общежитии, прихватил с собой эту брюнетку за компанию. Там они, будучи подшофе, малость «задержались», так как не удержались от соблазна, и под действием хмельного занялись любовью. А что, зря на свадьбу пришли? Но это же не означало, что после этого Лёшка должен жениться на ней, на децвице, которую видел первый и последний раз, что могло быть и в моём случае, о котором даже вспомнить не могу. Вот и мне надо было повести себя подобным образом, раз москвичи-интеллигенты поступают  подобным образом. Позднее, года три после окончания им института, по телевизору в новостях промелькнул сюжет, в котором говорилось, как Лёшка с коллегами предложили что-то новое в сосудистой хирургии, уже будучи кандидатом наук. Надо же, как всё совпало. Может, я также могу передавать мысли на расстоянии, если он избрал свой путь в науке не без моего внушения. Но, пожалуй, главное объяснение его успеха заключалось в том, как мне кажется, что он не совершил такую глупость, какую совершил я, и не был женат на тот момент, когда было распределение.
 Мы с супругой сняли комнату в Олсуфьемском переулке недалеко от Пироговки и пивзавода, где она ещё продолжала трудиться. Я сравнивал своё существование с самозаточением, настолько не был готов к таким кардинальным переменам в жизни. Всё больше грезил об общаге и корил себя за то, что проявил слабоволие в данном вопросе, которое мне дорого обойдётся в ближайшем будущем.  В общежитии была свобода, свой коллектив, общественная работа на самом финише учебы, что крайне важно при распределении, никаких тебе забот, и всего лишь за шесть рублей в месяц. Здесь на новом месте ничего из того, что потерял, подальше от своей Наталии, и за сорок рублей в месяц, которых я ещё обязан заработать.  А что это, если не кабала, если не петля на шее, того и жди, когда затянет основательно. Спрашивается, на кой черт мне всё это нужно было? Ладно,  от большой любви до сумасшествия, как говорится, «с милым рай и в шалаше». Пришлось больше ночей проводить на дежурствах, вместо того чтобы уделять учебе. И это на последнем курсе?! Часто вспоминал нехорошими словами ту полудебильную бальзаковского возраста рыжую, толстую главврачиху поликлиники  из «трёх тополей на Плющихе», и ещё более  крепкими словами вспоминал подругу супруги, медсестру с рыжим париком с пивзавода. Ох, уж эти рыжие! Мало что их не любят. Да они ещё такие вредные и по большей части несчастливые, да и  от них одни несчастья. Я всё больше понимал, что на моей карьере был поставлен крест, петля вокруг шеи затягивалась всё туже. С таким «грузом» уже ничего хорошего не светит. Прошла последняя зимняя сессия. Впереди госэкзамены, а у меня одни проблемы хозбытназначения. На заработанные деньги купил черно-белый телевизор «Темп», без него от скуки помрёшь. Через месяц еще прикупил детскую кроватку и коляску. Её родители подкинули деньжат  на холодильник «Юрюзань». Лично себе ничего не купил. В чем ходил до института, в том и заканчиваю учебу. Спрашивается, в чем тогда смысл женитьбы? Шло время. Наступила ответственная пора для студентов шестого курса. Предварительное  распределение-квинтэссенция всему учебному процессу. Нам сообщили на потоке, что в ближайшие три дня каждому нужно будет зайти в деканат  на собеседование по поводу предварительного распределения. Куда и к кому именно зайти, непонятно? На другой день пошел и я. Направился, конечно, к декану факультета, профессору Н. Бажанову, в кабинет, поскольку я немного знал его лично. А куда и к кому ещё, если больше не к нему. В институте он заведовал кафедрой и клиникой стоматологии. В общем, серьёзный и мудрый мужик, один из претендентов на должность ректора института после ухода М. Кузина, разговоры об этом уже витали в институте. Но по пути к нему в коридоре меня перехватил приятель из нашего потока Андрей, он тоже жил в общежитии в одной комнате с Али Ахмедом и Сергеем Дземешкевичем, и буквально за рукав, ничего не объясняя, затащил меня в одну из комнат на собеседование. Он, оказывается, был на нашем потоке общественным деканом, чего я даже не знал. Такое бывает в двух случаях; или плохо работает, или слишком скромный. В его случае было то и другое. В таком случае, зачем он вообще нужен. Хороший «общественный» декан из студентов предварительно мог переговорить со многими накануне и подготовить к предстоящей беседе с «покупателем». В небольшой комнате за столом сидела незнакомая мне женщина средних лет, властная, довольно уверенная в себе. Андрей присел несколько в стороне от нас,  а я присел на единственный стул напротив этой женщины. Сначала я не понял, куда меня завели и что происходит, и пытался объяснить ему, что мне вообще-то нужно к декану, профессору Н. Бажанову. Однако женщина без всякого представления, как и без всякий излишних предисловий, стала задавать мне вопросы. Видать, я здесь не первый сегодня.
-Вячеслав Михайлович, -обратилась она ко мне, просматривая моё личное дело.- Как вы относитесь к кардиологии?
-Предпочитаю хирургию или невропатологию, -не задумываясь, говорю ей, хотя надо бы хорошенько призадуматься, прежде чем откровенничать с человеком, которого видишь впервые.
-Понятно. Значит, терапию, кардиологию не любите, -то ли спросила, то ли констатировала не без сожаления женщина-«покупатель».-Это ничего. Когда начнёте заниматься у нас кардиологией, отношение изменится. Уверяю вас, это пройдёт. Вы не первый такой. Мы хотели бы взять вас в ординатуру Четвёртого Главного Управления минздрава на кафедру  реабилитацию постинфарктных больных. После учебы, работа в санаториях нашего управления. Как вы на это смотрите?
Для меня услышанное было таким неожиданным, что я немного растерялся. А что Андрей не мог мне об этом сказать раньше между лекциями  или в общаге? Я бы обдумал это предложение со всех сторон и выбрал бы оптимальный вариант. В этом и была бы задача общественного декана, если уж взялся за это дело, а не решать свои личные карьерные вопросы, пользуясь положением и случаем. Я  сделал вид, что задумался над её предложением, ничего не говоря. Ну, разве можно такие важные вопросы решать с кондачка.  Минуту молчит и она. «Что ж тут думать, - наверняка думала она.- Соглашайтесь, пока я  добрая и не передумала. Такое бывает раз в жизни. Ещё никто не отказывался».
-В общем, положительно, -говорю я как-то  неуверенно.
-Жениться ещё не думаете? -вдруг она снова спрашивает, задев самую болезненную и слабую сторону моей жизни, словно наступив на мой «любимый» мозоль.
  Мне бы с ней в разговоре быть поосторожней и менее откровенным, не такой уж грех где-нибудь даже и соврать для пользы дела, особенно когда речь касается распределения и твоей карьеры. Может даже промолчать, вроде как не понял вопроса. Не зря же говорят; «молчание-золото». Если б в своё время при проведении медицинской комиссии первого отряда космонавтов лётчик первого класса Герман Титов признался по простоте душевной, как сельский паренёк из далёкого Алтая, что у него когда-то в детстве был перелом «луча» в типичном месте, его бы в этот отряд никогда бы не взяли. И кто бы тогда знал о нём? Так что иногда лучше промолчать или чуть соврать, если это благое дело.  Если б «общественный» декан Андрей по дружбе, и как профсоюзному начальству, сообразил заранее меня подготовить к предстоящему ответственному разговору, тем более что жили на одном этаже общежития, и я  был бы готов во все оружия? Кто-то из великих сказал: «тот, кто владеет информацией, тот владеет всем миром». Но в момент собеседования я не был таким мудрым и осторожным как после, и подобных вопросов себе не задавал, и поэтому не стал хитрить и врать. Разве положено врать человеку, отслужившего в армии, к тому же члену профкома института и пропагандисту лучшей студенческой группы в нашей стране.
 -Уже, увы, женат, -говорю ей без всякого энтузиазма и в том смысле, что с этим делом явно поторопился, и в том, что не от большой любви, что уже задумываюсь, как бы скорее развестись.
 Мне бы сказать, что был женат, да полгода как развёлся, гляди, и других вопросов не было, и я бы был зачислен в ординатуру к академику Чазову. Но этого я не сказал, не решился, врать за столько лет не научился. Замечаю некоторое удивление на её круглом лице. «Общественный» декан Андрей, хорошо меня знавший, изобразил на своём лице гримасу подобную Савелию Крамарову в роли зэка Косого в «Джентльменах удачи», и странно ухмыльнулся от того, что я «ляпнул» не то. Что мне от того, что он гримасничает, коль делом не помог. Жду, что будет дальше. Если б знал я, что здесь и сейчас в этом маленьком кабинете решается вся  моя дальнейшая судьба и карьера как врача, возможно тактику беседы изменил. А тогда я легкомысленно и наивно рассчитывал, что я молодой, и подобных предложений у меня впереди будет ещё не раз, наверно хирурги потребуются тоже, что мне больше импонировало. Если мной заинтересовались из четвёртого Главного управления, значит, могут заинтересоваться и другие ведомства. Это была явная переоценка ситуации и моего потенциала.  Конечно, к продуктивной беседе готов я не был. Она прервала затянувшееся молчание.
-Надеюсь, что до ребёнка скоро дело не дойдет?-как бы между прочим поинтересовалась «покупатель», считая, что вопрос со мной в принципе решён, но шанс единственный ещё сохраняется.
Что мне мешало малость слукавить и сказать, что такого в ближайшей перспективе не предвидится, тогда был бы ещё этот шанс.
-Уже ждём, -вынужден был сказать я, отчетливо понимая, что это станет последним её вопросом и, по существу, приговором для меня. И кто меня тянул за язык?
-Жаль, очень жаль. По документам у вас всё идеально. Если надумаете, позвоните мне завтра по этому телефону, -сказала она на прощание с   несколько поубавившимся настроением, передав мне бумагу с номером телефона.
 «Если так пойдёт и дальше, то не из кого будет выбирать кандидатов в ординатуру. Шеф, начальник управления, академик Е. Чазов, мне не простит. Ещё такой пассаж... Запросто с работы выгонит»,- наверняка,  подумала она в этот момент. Номер телефона я, конечно, взял, но так и не позвонил, зная, что это лишь утешительный жест, а унижаться и умолять я не привык. Если не договорились здесь и сейчас на берегу, то никакой телефонный разговор уже не поможет. Для себя она решение, наверняка, уже приняла и внесла в резерв на про запас. Конечно, если б я был москвичом, никаких проблем не было, потому что вопрос  об общежитии не стоял бы во главу угла, а в данном случае, как со мной,  именно этот вопрос стоял на первом месте. Обременять себя «семейными» никому не хотелось. В ординатуре надо учиться и выкладываться на все сто процентов, а не отвлекаться на семейные проблемы в ущерб учебе. И это правильно. А взять семейного? Разве что в порядке особого исключения для особо одарённых, коим я, конечно, не был. И потом какой из меня кардиолог, если душа к этому предмету не лежит. По этой причине до сих пор ещё не научился, как следует читать ЭКГ.  Видать, каждому своё. Но я ведь когда-то ходил на кружок по кардиохирургии, а, следовательно, было бы здорово сначала заняться кардиологией, а затем переключиться на кардиохирургию. Как об этом я сразу не вспомнил, когда меня спрашивали, как отношусь к кардиологии? Надо было так и поступить, сказать, что согласен, напомнить про ту кафедру, где мы «резали» собак, глядишь, и других вопросов, возможно, и не было. Не упомянул я и о том, что я член профкома института. Такие организаторы такого уровня очень востребованы всюду. Академик Е. Чазов тоже был в своё время комсомольским деятелем в своём институте, что и определило его дальнейшую судьбу. Но получилось, как получилось. Всё в руках Божьих. В любом случае с точки зрения карьеры это была уникальная возможность, но быть «посредственным» специалистом в медицине, что станет неизбежно, когда душа к предмету не лежит, это тяжкое преступление против больных. Другое дело артисты, юристы, юмористы. Им и учиться не надо; взял кодекс законов, за неделю выучил хотя бы в общих чертах, и спокойно работай где-нибудь в ЖКХ до самой пенсии по липовой ксиве. Никто и проверять не станет, и не усомнится в твоей профнепригодности. Еще проще быть актёру, его без всякого образования режиссер всему научит, главное, чтобы не был заикой. Выучил одну фразу «кушать подано» и можно даже дослужиться до «заслуженного» артиста перед пенсией. Кто-то хочет мне возразить? И не пытайтесь! Взять хотя бы Нину Иванову, обычную в жизни продавщицу магазина, которую случайно заприметил режиссёр в провинции. А как она справилась с единственной в своей жизни ролью учительницы Татьяны Левченко в фильме «Весна на заречной улице»! Десятилетия прошли, а всем она нравится как артистка, да ещё в паре с Николаем Рыбниковым, но мало кто знал её как обычную труженицу советской торговли. А Людмила Савельева, она же Наташа Ростова из фильма «Война и мир», или Н. Варлей из «Кавказской пленницы», у которых похожие судьбы. Обе они из никому неизвестных заурядных балерин после балетной школы. А в жизни остались популярными артистками, и каждая по себе состоявшаяся личность. А сколько случайных типажей находят помощники ассистентов на улице, в общественных местах. И ничего, неплохо справляются с любой ролью. Что уж говорить об актёрах-подростках с улицы. Правильно поступили некоторые актеры; А. Калягин, Э. Быстрицкая, Л. Вайкуле, А.Толубеев, А. Ромашин, А. Розенбаум и другие, которые вовремя оставили медицину и стали народными артистами, а Г. Горин и А. Арканов- писателями. Все они  изначально хотели стать медиками, но по большому счету ими так и  не стали. Изначально никогда не помышляли быть актерами, а стали.  А вот чтобы стать хорошим врачом, нужно учиться  и учиться, и каждый раз поднимаясь на ступеньку выше. Можно иметь диплом врача, но это не значит  быть  врачом, и тем более хорошим. Потому что медицина это не ремесло или искусство, а и наука, и искусство, и ремесло. В тот день буквально через час после меня на собеседование пришел студент моего потока Олег Атьков. С ним всё просто: желаю, хочу, не женат. Это всё, что нужно было сказать и мне, но только соврать, на что я никак не мог пойти. «Единожды солгавший, кто ж тебе поверит». Так уж воспитан. Что поделать.? Женатых, да ещё нуждающихся в жилье, не брали. Судьбу мою и Олега решили ответы на три заданных вопроса «покупателя». Я на них ответил; нет, да, да. Олег на эти же вопросы ответил; да, нет, нет. Отсюда и результат. Думаю, что это большая глупость. Если бы так подходили к отбору  в отряд космонавтов, то не было бы у нас Юрия Гагарина с его двумя детьми.  В конечном счете, меня направили во Владимир, а его ближе к академику Чазову в ординатуру. Менее чем за десять лет Атьков оказался в космосе,  написал докторскую диссертацию и стал профессором- кардиологом. Вот что значит, когда сначала надо выбрать карьеру, а только потом жену. Кто бы мог тогда подумать. Двумя годами раньше таким же образом в эту клиническую ординатуру приняли Володю Ткаченко из комитета ВЛКСМ, хорошего моего приятеля по общественной работе в институте, который оказался в Кремлёвской больнице, и Рината Акчурина, который впоследствии оперировал Б.Н. Ельцина и стал профессором, а потом и академиком.  Вообще многие комитетчики из комсомола и профкома оставались  при институте, для этого нужно было вовремя определиться с кафедрой и, считай,  ты в аспирантуре или ординатуре. К тому же это уже подготовленные кадры, из которых потом выходят деканы, проректоры и даже ректоры. Например, проректор по учебной части Игорь Сычеников в своё время был секретарём комитета ВЛКСМ Первого «меда», а когда ректор института М. Кузин перешел в институт Вишневского, стал даже ректором института до проведения выборов в период дурацкой перестройки. Мне приходилось иметь с ним дело не только по  общественной линии, но и сдавать ему экзамен по топографической анатомии. Нас объединяло то, что оба в своё время окончили медучилище и службу в армии, а уже в одном и том же институте занимались общественной деятельностью в разных комитетах. На трупном материале, которому было больше десяти лет, он вынул из него орган, напоминавший  не то почку, не то селезёнку, и хотел, чтобы я точно определил, что это за орган. А этот орган настолько изменил свою первоначальную структуру, окраску и «товарный» вид, что узнать невозможно с первого раза, и спокойно можно было принять селезёнку за почку или поджелудочную железу, а то и в обморок свалиться при одном только виде и запахе. Из-за неё чуть экзамен не провалил. А мужик был, в общем, неплохой, коммуникабельный, со всеми мог найти общий язык, чувствовалась комсомольская закалка. Он был неплохим  проректором по учебной части, и для этого необязательно надо быть выдающимся ученым «мужем», достаточно было комсомольской закалки, полученной в комитете ВЛКСМ. Его сын, который учился в этом же институте, на последнем курсе женился на Татьяне Муравьёвой из моей группы, уроженки  Пятигорска, тоже профессорской дочке, которая очень скоро сама стала кандидатом меднаук. Правда, их брак быстро развалился, но это не так существенно в наше время. Вот так повязаны все в нашем институте, да и не только в  одном нашем. Отсюда и рождаются династии врачей, артистов, учителей.
Но винить мне некого. Необъятное не обнимешь. Я не мог одновременно заниматься общественной работой, числиться в НСО и писать научные рефераты, подрабатывать на «скорой» и еще сносно учиться, чтобы не отчислили за неуспеваемость. Москвичу-медалисту вроде Бори Альперовича или Александру Гамалея об этом думать не приходилось. У них всё расписано и запрограммировано на годы вперёд, и кроме учебы- ничего.
 Желающих покинуть столицу после окончания учебы практически не было. Иногородние студенты, которые не попали ни в аспирантуру, ни в ординатуру, и которым никак не хотелось покидать столицу, в срочном порядке женились на москвичках или выходили замуж за москвичей. Это была обычная практика, не исключались и фиктивные браки. Я знал только один показательный случай, когда выпускник, первый секретарь комитета комсомола института Николай Мухин, по собственной инициативе уехал на три года в глухую провинцию Сибири, после чего, по возвращении, был принят  ассистентом на кафедру госпитальной терапии, а через три года он был уже доцентом. Я немного знал Николая, поскольку он был лучшим другом Ивана Попова, а с Иваном мы были приятелями и коллегами по общественной работе, несмотря на то, что учились хоть на одном факультете, но на разных курсах, зато проживали в одном общежитии на Пироговке.  Виктор Новосёлов из студсовета, как и предполагал, поступил в ординатуру на кафедру кожных болезней. Клиника кожных болезней находилась  на Пироговской улице, а была  построена на деньги богатого пациента по профилю клиники, а само здание с тех пор  представляет архитектурную ценность города. Вот куда и на что шли средства от состоятельных пациентов и порядочных врачей до революции. Склифосовским в своё время выстроена вся Пироговка. Вот это я понимаю, русская душа. А что сейчас творится? Одни взяточники, и строят только для себя, и живут в своё удовольствие. Мало того, и свою поганую волосатую руку в бюджетный карман запускают до поры до времени, воруя деньги у больных детей, нуждающихся в спасительных операциях. На этой же кафедре занимался зять  Н. Подгорного, второго человека в Государстве, а по Конституции СССР даже первого, как Председатель Президиума  Верховного Совета СССР. Скорее всего, его дочь тоже училась в первом медицинском, где и познакомилась с женихом. Однажды за пределами ординаторской я оказался в одной компании курильщиков с В. Новосёловым и зятем  Н. Подгорного. Приятный, симпатичный  и весёлый молодой человек, любитель острых анекдотов. Повезло же парню с такой супругой и тестем. К месту будет вспомнить добрым словом Склифосовского, который выстроил за счет меценатов клиники вдоль всей  Пироговской  улицы. У меня тоже были возможности остаться в Москве, если б не женился на иногородней, и был более прагматичным. В конце мая, когда совсем некстати родилась дочь, которую назвали Наташей, прошло окончательное распределение и начались госэкзамены. Всё  случилось почти одновременно, в одну кучу и не вовремя. Поэтому рождению дочери был совсем не рад по нескольким причинам; во-первых, не от любимой женщины, а это значит, что вынужденный брак и есть в буквальном смысле бракованный брак, и ему не суждено долго прожить, и стоило ли его вообще заключать. Во-вторых, не вовремя, в самый неподходящий момент, когда решалась моя судьба и карьера. Получалось словно так, что своим замужеством она вставляла в колёса моей карьеры палку за палкой.  Вот где надо было мне вспомнить и взять на вооружение абсолютную истину; «первым делом самолёты, ну, а девушки потом…». Если б случилось так, что предварительное распределение было на пару месяцев раньше, я бы не женился ни при каких обстоятельствах. Проблемы нарастали как снежный ком с горы Арарат. Обычно 1-й МОЛМИ своих выпускников дальше Москвы не направляет. Но вот уже в течение нескольких последних лет, по случаю 100летия рождения В. Ленина, как институт взял на себя дурацкие повышенные соцобязательства по оказанию шефской помощи здравоохранению Владимирской области. В связи с этим наши профессора  регулярно выезжали во Владимир и в областной больнице проводили консультации сложных и проблемных больных. В некоторых случаях, если в этом была необходимость, брали больных на себя в свои клиники. Кроме этого, устраивали выездные циклы учебы для врачей области и многое другое, то есть обучали врачебные кадры области. Однако у завоблздравотделом Владимирской области Б. Трухнова разыгрался аппетит и, как правильно говорят, «аппетит приходит во время еды».  Тогда он обратился к нашему  ректору М. Кузину, а через него и к самому министру Б.Петровскому, с просьбой помочь области высококвалифицированными кадрами и направить десяток своих выпускников из столицы для работы в областной больнице в качестве эксперимента. Борис Маркович, завоблздравом, даже не ожидал, что его просьба будет  удовлетворена. Под  эти высокие договорённости я и попал. Уже на самом распределении сначала мне, как общественнику, предложили самое ближайшее от столицы  какие-то  Петушки, час езды от Москвы, вроде как,  не выезжая из столицы. Я отказался. Мне казалось это  похоже на  какую-то деревню со странным названием, и как  мне отвечать знакомым, если спросят меня, где же я работаю; тружусь в «Петушках?». Ну, и карьера. И это после Москвы? И стоило учиться в столице, чтоб оказаться в какой-то деревне с таким названием. Потом декан Н. Бажанов, тоже немного зная меня, предложил областной город Владимир, дескать, супруга учится на химика, а там как раз большой химзавод с перспективой  на  её трудоустройство. Я спросил у декана: «А где это?». Тут же подключилась кадровик-покупатель из Владимира, сидевшая неподалёку женщина бальзаковского возраста в ожидании живого «товара». В беседе  со мной она наобещала  всех благ; приезжайте, не пожалеете, встретим как положено и т. д.  и т.п. И я согласился, подписав  тем самым себе почти что «смертный» приговор. Перед этим была у меня беседа с военным доктором, но оказалась абсолютно бессмысленной и неперспективной, поскольку я уже знал, что собой представляет военная медицина. Это годится для Морозова с Даниеловым, которые только со школы, и им армейской романтики явно не доставало. Вот они и согласились.
Наконец шесть лет тяжелейшей учебы позади. Наступил ответственный день в студенческой жизни нашего факультета.   22 июня 1973 год.  Большой зал московской консерватории имени П. Чайковского. В этом храме культуры собрались выпускники первого лечебного факультета Первого медицинского института имени И. Сеченова по знаменательному поводу, своего торжественного выпуска. Остались позади долгие трудные, полуголодные годы, нелёгкие семестры, бессонные ночи, госэкзамены, радости и огорчения студенчества. К полудню всех собравшихся именинников торжества у консерватории встречал, а затем и приглашал, жестом правой руки к себе в гости Пётр Ильич Чайковский. Перед началом торжества всем, поднимавшимся по широкой лестнице консерватории в большой зал на второй этаж, вчерашним студентам  вручали по красной гвоздике. Все, за малым исключением, в консерватории впервые. Здесь всё интересно. Памятник Чайковскому напоминал памятник Пирогову на Большой Пироговской, только повыше, и оба сидят. В холле висели портреты выдающихся композиторов С. Рахманинова, П. Чайковского, Бетховена, Баха, Моцарта, Шумана и многих других. Не спеша, с волнением  проходим в большой зал консерватории. Там на сиденьях каждого ждал последний номер родной многотиражки «медицинские кадры», целиком посвященный этому событию. Для нас это был действительно последний номер газеты. Она сопровождала нас  и помогала нам все эти шесть долгих лет. Может мне это было особенно трогательно, так как мне часто приходилось освещать на её страницах профсоюзную и студенческую жизнь в наших общежитиях по долгу службы. Свежи еще типографские краски и специфический запах многотиражки. Это постарался мой коллега по перу и приятель Александр Тараторкин, редактор многотиражки. Каждый берёт газету и усаживается в кресло, и в развороте что-то интересное находит для себя. От этого  в зале невероятный шумовой фон от газет и  негромких голосов. Все забыли или не знали, что в этом зале невероятная акустика, и по акустике с его органом, он является лучшим залом в стране. На встречу, теперь уже с бывшими студентами, пришли ученые и педагоги института. Среди них академики Е. Тареев, Ф. Талызин, профессора А. Линденбратен, В. Смоленский, декан Н. Бажанов, ректор, профессор М.Кузин, и другие известные и уважаемые профессора. Собрались ещё не все, кого-то ждали из министерства. Прошёл слушок  по рядам, что сам министр Петровский вот-вот появится. Когда шум в зале от перешептывания и шуршания газет приближался к апогее, на сцену вышел ректор института, профессор Михаил  Ильич Кузин, и зал, в ожидании чего-то интересного и важного, постепенно стал  стихать. Он объявляет, что сейчас перед нами выступит гениальный пианист, народный артист СССР  Эмиль Гилельс, в надежде, что хоть это успокоит зал и не оставит никого равнодушным. Тут же выходит на сцену средних лет, невысокого роста, плотного сложения, несколько скован и неуклюж, темноволосый человек, и неторопливо подходит и усаживается у органа. Звучал Бах. В зале гробовая тишина. Так продолжалось минут десять, пока все в зале успокоились окончательно. Закончилась органная музыка. Неудивительно, что перед нами появился такой известный пианист. Профессор М. Кузин и на своих лекциях устраивал нам встречи с артистами Большого театра.  В президиуме торжественного собрания появляются уважаемые академики, профессора. Торжественный акт, посвященный очередному выпуску врачей, начинается. Профессора один за другим  подходили к микрофону  и произносили последние слова напутствия молодым врачам, а выступавшие, вчерашние студенты, благодарили своих учителей и наставников за всё то хорошее, что дал институт, и за долгое к ним терпение. С последними напутствиями выступил и ректор М. Кузин, который нам поведал старую поучительную притчу о том, как одной красивой молодой женщине однажды подарили очень красивый платок, о котором она мечтала с юных лет. Но она рассудила так; пока стану его носить не каждый день и только не яркой стороной, а наизнанку, а когда придёт главный день моей жизни, тогда одену его во всей красе лицевой стороной. Прошли годы. Женщина  уже не выглядела такой молодой и красивой как раньше. Ей показалось, что пришел тот день, когда можно одеть этот  платок лицевой стороной во всей его красе, и показать людям, как он ей идёт, и как она сама ещё неплохо смотрится в нём. А когда развернула платок с надеждой повязать себе голову, то увидела, что краски его поблекли, он потерял прежнюю красоту и привлекательность, и снова одеть его, уже не было никакого желания. Профессор рассказал эту притчу молодым врачам для того, чтобы  с первых дней своей врачебной деятельности они проявляли все свои способности, дерзали и творили здесь и сейчас, не откладывая на потом, надеясь, что их время ещё не пришло. После такого трогательного отступления, ректор обратился ко всем присутствующим. «Для принятия присяги врача Советского Союза  прошу всех встать»,-несколько взволнованно, но твёрдо звучит его голос. Все встают. Ректор по частям зачитывает текст присяги: «Получая высокое звание врача, и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь...». Сотни выпускников дружно повторяют за ним весь текст присяги, заканчивая словами;  «Верность  этой присяге клянусь пронести через всю свою жизнь». Итак, клятва Гиппократа принята. Теперь мы стали настоящими врачами. Особая гордость на счастливых лицах вчерашних студентов. Безразличных нет. У кого слёзы пробиваются, у кого улыбка. Всё это от счастья. Обстановка постепенно разрядилась, стало как-то спокойней и свободней. Снова в зале шумовой фон.  Запомнились последние слова профессора М. Кузина  в наш адрес. «Где бы вы ни трудились, всегда помните, что вы врач образца: «Сделано в Москве, год 1973». В заключение по традиции был исполнен гимн института. Весь большой зал консерватории пел:
 «Уходят вдаль московских улиц ленты.
С Москвою расстаются москвичи.
 Пускай сегодня мы ещё студенты.
 Мы завтра -настоящие врачи».
Гимн был написан к 200-летию института и был несколько лет своеобразной визитной картой команды КВН 1-го МОЛМИ. Автором гимна, как и капитаном команды КВН, был неподражаемый Мотя Левинтон. После телевизионных баталий гимн стал не только нашим. Его исполняли в торжественных случаях и во 2-ом медицинском, и медики Киева, Харькова, Ленинграда, с незначительным изменением текста  под свой институт. Кто тогда мог предполагать, что через каких-нибудь десять-пятнадцать лет из этого выпуска лечфака более двух десятков  станут профессорами и академиками, и будут руководить крупными медицинскими научными центрами, что один из них слетает в космос и станет вторым  выпускником института после Б. Егорова, получившим звание Героя советского союза и профессором в кардиологии. Приятней  вдвойне, если ты их почти всех хорошо знаешь по Альма-Матер. Закончился  для нас долгий тернистый путь к врачеванию.  На следующий день в деканате мы получили дипломы  с нагрудным ромбиком, как говорили раньше, с  долгожданным «поплавком», а в бухгалтерии института получили в последний раз студенческую стипендию аж за два месяца. В тот день мы были не только счастливы от всего происшедшего, но и самые богатые. Могли позволить себе  всё, что только захочется, потому что таких больших денег, по крайней мере, я, в руках не держал, если, конечно, не брать в расчет деньги, заработанные в стройотряде. Единственное, что меня огорчало, как ни странно это звучит,  так это рождение дочери. И это обстоятельство не только связывало меня по рукам и ногам в части карьеры, но было источником некой дискомфортности, неопределённости и бесперспективности как врача.  Из деканата  мы вышли вместе с Борей  Альперовичем по старой дружбе. Так складывались обстоятельства, что я был для него все эти годы начальником, командиром и старшим товарищем. Теперь мы на равных. За разговорами  вышли на Пироговку, зашли в сквер, что  на улице Еланского, и на скамеечке поговорили в последний раз. На лацкане наших пиджаком поблёскивали новенькие ромбики с эмблемой змеи. Они тешили наше самолюбие и говорили, что с этого дня мы уже не мальчишки-студенты, а настоящие молодые врачи. Все шесть лет Боря задавал мне вопросы то  по анатомии, потом по диагностике, пока я не придумал  один, но сложный для него вопрос. Так я отбил охоту почти каждый день задавать вопросы мне, как и почти каждый день отвечать на эти вопросы ему. Наконец, я дал ему на свой самый трудный и единственный вопрос исчерпывающий ответ. Тогда же я сказал ему откровенно:
-Боря,  из меня, возможно, получится неплохой врач-практик, и что моё место у постели больного, и поэтому я еду в провинцию, а из тебя врача не получится, и твоё предназначение- теоретическая медицина. И место твоё в лаборатории в Москве.  У тебя другой склад ума, аналитический. Тебе бы заняться  биохимией, разобраться с этим ку-энзим ферментом. Там у тебя большие перспективы. А к больным тебя допускать нежелательно.
-Михалыч, ты прав. Умный ты мужик. К больным меня и не тянет. Думаю податься в аспирантуру на кафедру фармакологии.
-Боря, я не умный, а мудрый. Это две большие разницы Уверен, ты сделаешь правильный выбор. Фармакология это твой конёк. Вот как ты думаешь, почему я старше тебя, а у меня шевелюра на голове, а у тебя просматривается уже лысина.
-Наверно мозги разные, -ответил в шутку Боря.
-В общем, ты прав. Возьми Ленина, гений и с лысиной, как и у тебя в перспективе, -говорю ему откровенно.
-А Сталин волосатый с ног до головы, с шевелюрой, а по уму не сравнить. Всю жизнь дурака валял и всех обманывал, трудовой книжки даже не имел. Да и откуда, если семинарию даже не закончил. А Ленин экстерном экзамены сдал  в Казанском университете.
-Всё верно. Во-первых, швили туповат, да к тому же диктатор. Отсюда и культ личности. Не имея военного образования, и не имея даже звания сержанта, умудрился стать генералиссимусом.
-Его сменяет малограмотный, но лысый, Никита Хрущёв, который всё валит на своего предшественника.
-Потом Никиту сменяет кудлатый и волосатый брюнет Л. Брежнев, и тоже валит всё на Никиту. Спрашивается, кто следующий? Причем все из Украины.
-Удивительная штука наблюдается и, я бы сказал, даже закономерность. Николая второго, далеко не лысого и волосатого, сменяет  плешивый Ленин. Ленина сменяет Сталин с пышными усами и шевелюрой на голове. Дальше снова соблюдается очередность. Лысый меняет кудлатого и волосатого. И так далее... Если следовать этому, то это и ответ на твой вопрос, кто будет следующим.
-Логично. И кто же?
-В окружении Брежнева два влиятельных пожилых человека Ю. Андропов и больной К. Черненко, хотя и тот,  кажется, болен. Один из них  наполовину облысевший.
-Я, кажется, уже догадываюсь, кто из них следующий.
- Ты правильно догадываешься.
Вот так закончилась у нас с ним импровизированная и последняя политинформация в режиме диалога. Я ведь был в группе пропагандистом. Забегая вперёд на два десятилетия, могу подтвердить, что старого  и больного Леонида Брежнева  сменил Ю. Андропов, что соответствовало нашим с Борей прогнозам. А что касается того, займётся ли он врачеванием, Боря особых эмоций не проявил, к тому же у него были уже, наверняка, свои планы.   Таковы были мои прогнозы по поводу него. Он и сам понимал, что между нами большая разница в этом плане. Моё перед ним преимущество только в том, что я чуть старше по возрасту, что в армии отслужил и с музыкальным слухом все в порядке, не так как у него. А то, что я женат, а он пока холостяк, так для этого ума не надо. Во всём остальном у него одни плюсы, где у меня минусы. Так что все мои преимущества, скорее всего, в  моих недостатках, которые и сыграли роковую роль в распределении. Я уже знал, что меня ждут во Владимире.   Прошло пять лет, как я узнал, что прогнозы мои оказались пророческими, когда по ЦТ случайно в телепрограмме «Здоровье», которую вела врач Ю. Белянчикова, она представила Бориса Альперовича, как консультанта фармаколога, кандидата медицинских наук. За эти годы он выглядел совсем по-другому. Боря внешне здорово изменился за это время, поправился заметно, да и залысина на голове всё заметнее  обнажилась. Спрашивается, кто кого подстёгивал к науке? Во всяком случае я благодарен Борису за то, что он мои серые клеточки постоянно держал в тонусе и подпитывал их, а может, и я стимулировал его в порядке обратной связи.
 После принятия присяги и получения диплома, не знаю у кого как, а у меня наступила душевная пустота и элементарный психологический вакуум. Я вдруг понял, что завтра мне некуда торопиться, мне не с кем больше поговорить на профессиональные темы, что, как профсоюзный деятель, никому стал не нужен, и Москва  стала почему-то безразличной, и общежитие уже почти чужое, как будто никогда в нём и не жил, и ничто в нём меня больше не согревало, да и женатым себя не чувствовал. Я впервые почувствовал себя сиротой.  Одним словом, хандра напала.  Мне стало вдруг скучно и одиноко, и я направился в сторону Новодевичьего монастыря, быть может в последний раз посмотреть на белых лебедей, быть может попрощаться с ними, я ведь иногда приходил и подкармливал их, и любовался их грацией также, как  и восхищался их преданностью и постоянством между парами. Их также часто посещали школьницы из балетной школы при Большом театре, которых трудно спутать с  другими школьницами. Они отличались от остальных своей манерной походкой, пластичностью движений. Будущие балерины не только подкармливали грациозных лебедей, но и учились у них грации. Я думаю,  педагоги специально их сюда направляли после занятий, чтоб они поучились у лебедей уму разуму, грации и преданности. Мне было интересно наблюдать со стороны как за теми, так и за другими и сравнивать. Чуть подальше от пруда, вглубь чащи встретил своих однокашников из потока, среди них были и Андрей Морозов, и Володя Даниелов с подругами. Они активно отмечали окончание института и «обмывали» дипломы с поплавками, а также предстоящую службу в армии по контракту в качестве военврачей. Вспомнил, как часто на старших курсах здесь бывал я в весеннюю сессию и на природе готовился к экзаменам. В такие дни, и особенно по выходным,  да в солнечную погоду, здесь собиралось много студенческой молодёжи. Это и курсанты военной академии имени Фрунзе, и студенты- медики, проживавшие в общежитиях, расположенных неподалёку на Пироговке. Приходили и незамужние девчата позагорать, надеясь познакомиться с офицерами или будущими докторами. Там, готовясь к экзаменам в одиночестве, я обратил внимание на одну стройную брюнетку с короткой стрижкой, которая находилась под яблоней в метрах ста от меня. Она явно беззаботно отдыхала, загорала и просматривала какие-то журналы. У неё была великолепная спортивная фигура, красивые ноги и не менее красивая редкая привлекательная грудь. Вокруг неё всегда крутились молодые люди, как мотыльки у источника света, и каждый день всё разные. Они весело разговаривали, иногда играли в волейбол, привлекая в круг рядом отдыхающих крепких молодых людей похожих на курсантов военной академии. К часам двум она в сопровождении одного или двух ухажеров-претендентов уходила домой. Так было несколько дней подряд. Однажды я пришел пораньше, когда почти никого ещё на месте не было, и не пошел дальше, как обычно, на своё место, а расположился под яблоней, где любила отдыхать «прекрасная незнакомка», совсем не рассчитывая, что она появится  из-за не очень солнечной погоды, к тому же людей было заметно меньше, чем в другие дни по той же причине. Но обосновался я не под яблоней, а на раздвоенных стволах дерева, так что ноги касались земли, и сидеть было удобно. В руках у меня был всё тот же учебник общей хирургии. Через полчаса подошла ко мне дама, которой я несколько дней любовался со стороны. Она меня не разочаровала и вблизи. Мы вежливо поздоровались, как будто были знакомы ранее. Она всегда приходила одна, а уходила с кем- то, и это меня заинтриговало больше, чем общая хирургия.
-Я, кажется, занял ваше место,- сказал я, понимая, что так оно и есть.- Думал, что вы сегодня не придёте из-за пасмурной погоды.
-А вам так этого хотелось?-спросила она игриво.
-Я бы так не сказал, -ответил я искренне.
-Место, конечно, не моё, но вы правы, я его облюбовала раньше. А откуда вы знаете?- спросила она, расстилая под самой яблоней покрывало по привычке.- По-моему, мы с вами даже  незнакомы. Я вас вижу впервые.
-Зато я не  первый раз.
-Это как же?- полюбопытствовала она.
- Это неудивительно. Вчера я был немного подальше  от вас, и вы не могли меня видеть,- ответил я.
-Вы что читаете?- поинтересовалась брюнетка, вынимая из своей сумки журналы мод.
 Она была уже в одном купальнике и явно демонстрировала как на подиуме свою прекрасную фигуру со всех сторон. Я заметил, что она  далеко не девушка, как могло казаться на расстоянии,  и постарше меня лет на пять. Значит, ей до тридцати, но тем не менее очень притягательна в сексуальном плане для мужчин любого возраста. Мне, конечно, было приятно находиться рядом с ней,  мне так и хотелось спросить у неё как медик, как ей удаётся держать себя в форме и так молодо и привлекательно выглядеть. Если ей на самом деле «тридцатник», то в моём понятии она по отношению ко мне  просто «старушка». Но мадам была настолько притягательна и обворожительна, что   мы легко познакомились и не ощутили никаких психологических барьеров. Её звали  Марина. Так она представилась. Она знала себе цену и хорошо понимала, что такие студенты- «малолетки» как я, не могут представлять  для неё интереса. Это понимал и я в ещё большей степени, поэтому другого интереса к ней и не проявлял, да и в планах такого не было, тем более накануне госэкзаменов.  Я в любой момент ждал, что вот-вот сейчас подойдёт вчерашний усатый «приставало» и помешает нашей приятной беседе. Может оно и к лучшему, мне же надо готовиться к экзамену, а не отвлекаться по пустякам.
-Учебник по хирургии, -говорю ей. Довольно скучный предмет. У меня сессия, на днях экзамен.
-Вы учитесь в «медицинском»?-поинтересовалась она.- А что вы там сидите, как воробушек, присаживайтесь ко мне, составьте даме компанию. Я мешать вам не стану. А хотите, можете журналы полистать.
-Я вижу, Марина, вы уже неплохо загорели.
-А что ж мне ещё делать, если я в отпуске. И потом ко мне загар быстро пристаёт, у меня смуглая, как и у вас, кожа. Вы наверно южный человек.
-Вы угадали, я из Жданова, по-старому Мариуполь, что на берегу Азовского моря.
-Что вы говорите? Никогда не приходилось бывать в тех краях. Всё больше на Черном море. Вот вы, как медик, сколько лет дадите мне?-поинтересовалась от любопытства она, предугадав мои потайные мысли.
- Обычно женщины таких вопросов не задают, но, думаю, около тридцати, -говорю так неуверенно, чтобы не ошибиться  и не обидеть её, прибавив  лишнего, а сам внимательно обозреваю её с головы до четко выраженной талии.
 Она почувствовала на себе мой изучающий пронзительный взгляд.
-А мне скрывать нечего. Не туда смотрите, Слава. Надо смотреть на руки и тогда всё будет понятно. Почему я должна  скрывать свой возраст? Должна  признаться, мне уже  сорок. Вы посмотрите на мои руки, их не спрячешь.
-Этого быть не может, -сказал я в категоричной форме.-У молодой доярки или у каменщика и в двадцать лет руки выглядят на все «сорок».
-Но я не доярка, и на стройке никогда не работала.
Она меня поставила в тупиковое положение. Мне казалось, что шея у женщин больше предательски выдаёт её возраст. Она показала мне ладони, потом повернула их вниз тыльной стороной ко мне. Я не удержался и провёл своей правой рукой по её руке. Кожа действительно выглядела суховатой и чуть сморщенной. Меня как током шибануло от такого контраста. Как я так мог ошибиться? Если «тридцатник» это для меня «старушка», то что говорить о «сорокалетних». С другой стороны,  Марина понравилась тем, что не стала скрывать свой возраст. Стало быть, по жизни не привыкла врать, а это всегда лучше и надёжнее, чем слушать сладкую ложь, которая в любое время может обернуться в горькую истину. Ближе к часу дня она стала собираться домой, да и мне пора уходить. Я провёл её к метро «Спортивная», она жила в домах напротив,  и мы тепло расстались, как давние знакомые, не забыв пожелать мне на предстоявший экзамен «ни пуха ни пера». Больше  мы не виделись, у меня пошли экзамены. Я и до этого всегда приходил в эти места один и старался уединиться, чтоб не отвлекаться по пустякам, зайти подальше от всех вглубь лесопарка. Там у меня была излюбленная небольшая  полянка посреди леса. В один из таких погожих дней я как всегда, раздевшись до пояса, и прикрыв голову пилоткой из газеты, внимательно штудировал учебник по общей хирургии с билетными вопросами. Через некоторое время я почувствовал не только  усталость в  глазах, но и то, что кто-то меня отвлекает и не даёт сосредоточиться на предмете. Что это могло быть? Посмотрел вокруг, никого не было. Солнце приближалось к зениту и всё больше пригревало, и никакого дуновения ветерка. «Наверно, перезанимался»,-подумал я. Оставил книгу в стороне. Решил глазам дать передышку, переключив взгляд на спокойный зелёный цвет окружающих меня деревьев. Из всех цветов на свете зелёный больше всего действует успокаивающе, не зря же и трава зелёная по весне, и хвойные деревья круглый год. Очевидно поэтому в клинике министра Петровского впервые хирурги стали носить халаты и шапочки зелёного цвета, вместо привычного белоснежного, как и переделывать операционные в зелёный кафель, так как для хирурга хорошее зрение также важно, как и руки. Мои мысли ассоциировались в унисон  с предметом хирургии, учебник которого я держал в руке.  Сначала обозрел всё, что впереди меня, затем почасовой справа налево от меня. Присмотрелся, и глазам своим не поверил. Из-за листвы деревьев выделялась  голова крупного лося с огромными рогами, словно рисунок на картине. Мы оба были в оцепенении и замешательстве. Лось, наверняка, решал для себя, стоит ли ему переходить эту поляну и тем самым обнаружить себя любопытному субъекту. Я же думал только о том, чтобы не сделать каких-то резких движений и не спугнуть его «осторожного», гордого и элегантного, и вообще вести себя естественно, не замечая, будто появление этого «рогатого» мне абсолютно до лампочки, и ему, такому огромному и боязливому, я совсем не помеха. Пусть делает, что хочет. А для большей убедительности, что им я вовсе не заинтересовался, даже голову повернул в противоположную сторону от него, чтобы притупить его бдительность. Так продолжалось две-три минуты. Всё это время лось выжидал и думал, как поступить. Мне ужасно хотелось, чтобы лось пересёк поляну и продефилировал передо мной как на подиуме, продемонстрировав свою важность и грацию. Увы, это не случилось. Лось не развернулся, как я предполагал, а попятился назад и исчез в зарослях также неожиданно, как и появился. Удивительная эта штука уединение с природой. Повезёт когда-либо мне ещё что-то в таком роде? И это не в тайге или в Брянских лесах, а в самом центре Москвы у Новодевичьего монастыря. Моё нынешнее  положение хуже, чем у того лося.  Позади вакуум, впереди неопределённость, и пятится назад мне не дано. В таких случаях первое средство, чтоб не свихнуться,  окунуться с головой в работу. Пятого августа,  как и предписано в направлении, приехал во Владимир, древнюю столицу Руси-матушки. От Москвы на электричке три с половиной часа езды. В электричке людей было изначально много. Те, кто подсаживался на остановках, в большинстве своём стояли из-за отсутствия свободных мест. Напротив меня сидел молодой человек, брюнет яркой приятной внешности до неприличия, весь такой причесанный, прилизанный и примазанный бриллиантином, и по всей вероятности весьма притягательный для «слабого» пола. По его манерам и ухоженной внешности можно  легко предположить, как он себя любит и как высоко себя ценит, вроде того Нарцисса. При нём, как и у меня, был солидный чемодан, сразу видать «командировочный». Так как я приехал во Владимир ближе к вечеру, то сразу направился в ближайшую на своём пути гостиницу «Нерль». Там попросил администратора, чтобы  меня поселили на один день если не отдельно, то, во всяком случае, не с каким-нибудь пьяницей или стариком, которые непременно храпят, и не дадут мне выспаться, в чем я нуждался больше всего. Пожилая женщина-регистратор заверила, что всё будет в порядке.  Поднимаюсь на третий этаж, захожу в номер, а там меня не очень-то вежливо, чуть ли не на правах старожила, встречает  тот молодой человек из электрички и представляется не иначе как врачом-психиатром. Когда он только  успел  опередить меня на пути к гостинице? Может, приехал на такси, что б не возиться с чемоданом? На него это похоже, тот ещё маменькин сынок.  По одному только представлению при знакомстве, можно с большой долей вероятности судить, что собой представляет этот человек в жизни, поэтому я, когда вынужден  представляться при знакомстве,  никогда такого себе не позволяю, как откровенничать перед совершенно незнакомым, первым встречным и говорить о своей профессии. Мне, кажется, это просто неприлично. А если я, к примеру, не врач и не инженер, а обыкновенный  карманный вор. Я что обязан об этом доложить незнакомцу, которого вижу первый и последний раз в жизни?  Поэтому, когда уж приходится знакомиться в таком плане я чаще выдаю себя за водителя. Так представился и в этот раз.  Пусть думает обо мне, что угодно, зато мне ужасно любопытно его дальнейшее поведение, и в каких рамках должны находиться отношения врача и шофёра, хотя сразу было понятно, что он, как и я, прибыли во Владимир для прохождения интернатуры, или седьмого курса обучения, и что специалистами мы станем только через год, когда получим соответствующие удостоверения. А до тех пор мы  только врачи общего профиля и, в общем-то, никто, чтоб на каждом углу  об этом говорить. Я  потому и «поплавок» свой всего один день носил, хотя все шесть лет шел к нему, чтобы потом носить на груди как воинскую награду за отвагу и мужество. Потом снял с пиджака эту вполне заслуженную награду. А перед кем мне хвастаться в Москве?  Перед алкашом в электричке? Вот если б в деревне какой, в сельском клубе на танцах, другое дело, если сам из деревенских. Можно и «деваху» закадрить своим «поплавком». На следующий день предстояло знакомство с городом. Успенский собор, Золотые ворота, театр им. С. Танеева- это главная улица и центр старого Владимира. В стороне от главной улицы находился облисполком, на третьем этаже которого располагался облздравотдел. Он-то мне  и нужен. Я направился к нему и поднялся на третий этаж. Было десять утра. Здесь уже собралось немало молодых врачей, вчерашних студентов, с волнением ожидавших своей очереди у дверей начальника кадров этого ведомства. Слышу оживлённый разговор неподалёку.
-Хорошо бы в Гусь-Хрустальный. Там, говорят, много строят. Быстрее квартиру можно получить, -мечтает молодой парень из Курска.
-И хрусталя много, -вставил я, проходя мимо беседовавших.
 Все засмеялись. Тут и девушки сбежались в кучу, услышав про хрусталь.
-Неплохо, братцы, в Суздаль,-предложил высокий парень с кудрявой белой головой, кажется, рязанский.-Золотое кольцо России, -добавил он.
 Долго в кабинете молодые специалисты не задерживались, выходили все удовлетворённые. Подошла и моя очередь. Настроение нормальное, можно сказать хорошее, даже приподнятое как у остальных, я же заведомо знал, что интернатуру буду проходить во Владимире, в областном центре в  отличие от многих других, которым предстояло ехать ещё дальше по центробежным направлениям. Те, кто приехал из провинции, туда и отправятся, только ещё подальше. Кто-то вслед пожелал мне «ни пуха ни пера». Я не успел доброжелателя послать куда-то, как за мной закрылась дверь начальницы. Передо мной сидела та крупная, солидная женщина, которая ещё недавно  на распределении в институте уговаривала приехать к ним во Владимир и обещала хороший приём. Поэтому я был совершенно спокойным, так как не я напросился в этот Владимир, о котором слышу впервые, а меня агитировали сюда приехать, пообещав золотые горы. Узнав мою семейную ситуацию, из-за которой я не остался в Москве, и о которой она была в курсе дела ещё там в институте, но, похоже, запамятовала, кадровик вежливо, виновато объяснила, что мест в общежитии для семейных уже нет, и кто хотел, тот приехал пораньше, так что в самом Владимире оставить не могут.
-Интересно, как я могу явиться раньше, если предписано явиться пятого августа, и сегодня как раз пятое число августа, -пытался возразить ей, так как не видел в её словах никакой здоровой логики, хотя не шибко-то и расстроился.
 Она молчит, не знает, что и сказать. А когда в Москве она уговаривала меня приехать, о чем думала и на что рассчитывала?
-А где больше всего нуждаются в невропатологе? -спрашиваю я пожилую женщину -кадровичку, так, на всякий случай, может в них и надобности-то нет, хотя такой уже верить нельзя.
 Она чуть оживилась в разговоре, поскольку с моей стороны не было особого возмущения, и я не устроил им скандала.
-В Муроме, в Гусе, -спокойно отвечает она, понимая, что я интересуюсь просто так, поскольку туда, в такую глушь после Москвы, никогда не поеду.
-И где этот ваш Мурманск, или, как вы сказали, Муром, на карте?
 Мне были одинаково неизвестны эти города, что Мурманск, где-то на Севере у чёрта на куличках, что Муром в дремучих лесах и что-то связано с Ильёй Муромцем. А тут ещё речь о каком -то Гусе. «Ну, и область попалась, -подумал я.- То Петушки, теперь вот Гуси хрустальные...». Мы подошли к карте области, висевшей на стене за её креслом. Муром оказался на другом конце области от Владимира у самой границы с  Горьковской областью, между ними только река Ока.
-Ну, и занесло этот ваш Муром в дремучие муромские леса. Далековато, -заключил я. -А туда хоть проложена узкоколейка?-поинтересовался я, вспомнив  почему-то времена  Павки Корчагина  из романа  Н. Островского «Как закалялась сталь».
 Если о Владимире слышу впервые, то что такое Муром, который ассоциировался у меня с дремучими непроходимыми таёжными лесами и знакомой песней «По Муромской  дорожке стояли три сосны», что Мурманск, где-то у черта на куличках, никакой разницы.
-Конечно, поезда ходят, -говорит она.
-Даже не электрички, а поезда? -переспросил от удивления я, хотя особой разницы в них не видел, всё одно железная дорога и очень далеко.
 Всё, что услышал, для меня было полной неожиданностью и, конечно, на что-то решиться и согласиться сразу не мог. Надо всё-таки для приличия посоветоваться с супругой. Конечно, если проходить в течение года интернатуру, то только во Владимире, какая же интернатура может быть в глубокой провинции на уровне ЦРБ с примитивными возможностями, куда современная медицина не скоро доходит.  Не могу понять эту провинцию, то с трудом уговаривают приехать во Владимир, о другом и речи не могло быть, то теперь ещё чёрт знает куда, в какой-то Муром намекает. Ну, и порядки?! Вот она реальная провинция без прикрас. А Трухнов в Москве пороги обивал министерства, выклянчивал прислать первоклассных врачей. А их вон как встречают.
-Если вас, Вячеслав Михайлович, это не устраивает, поезжайте на перераспределение,-виновато порекомендовала начальник кадров облздравотдела.
-Пожалуй, я так и поступлю. До свидания. Хорошо же вы встречаете молодых специалистов,- несколько раздраженно сказал ей напоследок.- День только потерял из-за вас.
 И почему она не отправила меня к заведующему облздравотделом, если сама не могла разобраться, случай-то неординарный, а, может, даже скандальный. Скорее всего, его не было на месте.
Выйдя раздосадованный из её кабинета, спустился на первый этаж в столовую облисполкома, хоть душу успокоить, а заодно и голод утолить. Считай, день потерян основательно из-за этого Владимира, а больше из-за неорганизованности в облздравотделе.  Это ещё что, цветочки. Представляю, что можно  ждать в дальнейшем в провинции, где с дисциплиной одни недоразумения. То ли ещё будет! Надо ехать в Москву.  В неприхотливой столовой было совсем немного людей и сравнительно недорого и вкусно. Возмутившись полным беспределом кадров, я, конечно, отправился в Москву, чтобы принять окончательное решение. Хотя, если б немного подумать мне, а ещё больше этой мадам бальзаковского возраста, то это недоразумение мог легко разрешить сам заведующий облздравотделом Б. Трухнов, так как именно по его настойчивой просьбе ректор пошел на все нарушения и традициям института, направив в область десяток своих выпускников в порядке эксперимента. Своё слово данное  ректору и министру надо держать любой ценой. Но, видимо, и на удивление  Б. Трухнова в тот день не было на месте, а я почему-то о нём не подумал. Очень странно получается. Такой важный день для них, приезжают врачи по распределению из других регионов, так сказать, будущие кадры, что может быть важнее для здравоохранения, а начальства на месте нет. Опять непорядки.  Надо было всё-таки встретиться с ним, может, что и решили без этой «кадровички». Но когда он будет на месте, если секретарша в неведении?
  В отделе кадров минздрава РСФСР я объяснил создавшуюся неприятную ситуацию во Владимире с моим распределением. Смотрю, в руках моего собеседника, как у волшебника, появилось моё личное дело из института. Удивился тому, как скоро они его нашли, словно лежало на столе со вчерашнего дня. А ещё неделю назад оно было в деканате института. «Умеют же работать», -подумал я.
-А куда бы вы хотели поехать? -поинтересовался чиновник министерства, мужчина средних лет с густой тёмной шевелюрой, приятной внешности, располагавший к себе.
-Где нужен, как специалист и где дадут жильё. Для чего тогда учился. Туда и поеду,-ответил я, и добавил,- всё-таки  у меня семья. Так уж получилось.
- А вы, Вячеслав Михайлович, так, кажется, вас зовут, вроде как извиняетесь... Всё очень правильно. Вы уже не студент, у вас есть права и вы должны их отстаивать. Ну что ж, ответ достойный  врача. Хорошо, -твёрдо и уверенно подытожил он.- Отправляйтесь снова во Владимир, а с жильём уладим. А за это «недоразумение» мы ещё спросим.
Удовлетворённый беседой, я так определённо и настроился, покидая министерство. По дороге на Курский вокзал я засомневался; станут из-за меня звонить и договариваться. Кто я такой, чтобы из-за меня копья ломать.  От того, что позвонят, лишняя комната в общежитии не появится. Хотя, вспоминая  своё положение в профкоме института, достаточно было мне  позвонить  любому коменданту, как просьба тут же была бы выполнена. С другой стороны, не хотелось ещё раз видеть ту «кадровичку -фронтовичку» из облздрава, как и терять напрасно время на Владимир, а это только электричкой около четырёх часов езды, и решил не ехать на Курский вокзал, а потом оттуда электричкой  на Владимир, а  сразу на Казанский, чтобы поездом прямиком в Муром, где, как говорила «кадровичка», нужны невропатологи. Мне во всей этой дурацкой истории было непонятно только одно, зачем нужно было приглашать  к себе, если нет возможности семейному доктору предоставить жильё.  Жалко было терять впустую время на дорогу, чтоб услышать то, что уже слышал только в других тонах. Я немного рисковал тем, что ехал в Муром без официального направления облздрава. Да и  в министерстве официальной бумаги мне не дали, так что в выборе, куда мне ехать, был вроде бы свободным. Если бы мне дали на руки какой-то официальный документ-предписание в отношении Владимира, я бы и не думал менять свой маршрут, а без документа по прибытии во Владимир, ситуация могла и повториться, надо знать этих тугодумов из провинции. В Муроме мне предстояло пройти так называемую интернатуру по невропатологии или седьмой год обучения. Вот таким нетипичным   образом, по вине мелкого чиновника и моей природной скрытой лени,  вместо областного центра, очутился в провинциальном древнем Муроме, городе на Оке, родине Ильи Муромца, Николая Гастелло и создателя телевидения,  инженера Владимира Зворыкина. Первое впечатление о городе самое неутешительное и даже отвратительное. У автовокзала, где я сделал первые шаги по муромской земле,  проходя вдоль главной улицы Московской, увидел одни траншеи, как после войны в сорок пятом году. Дороги развороченные, кругом всё загрязнено. Очевидно в это время прокладывали какие-то коммуникации. Одно полное разочарование от всего увиденного. Была даже мысль, не заходя в гостиницу, куда я сразу направился, не добравшись до ЦРБ, уехать обратно во Владимир то ли в Москву. А потом решил, как бог подскажет; будет в гостинице место -остаюсь, нет- и слава богу, поминай как звали. Жили без  невропатолога, проживут и дальше. Значит, не шибко-то я им и нужен. Место в гостинице, к сожалению, было. А кто может приехать в такую дыру? Так и остался. Утром к часам девяти явился к главному врачу ЦРБ Александру Яковлевичу. Тот был занят, и секретарша, пожилая мадам, просила меня  подождать. Так минут двадцать пришлось ждать в коридоре.   На моё удивление как раз у него был заведующий облздравотделом Б. Трухнов, которого я увидел выходившим от главврача. Чего он с самого утра в Муроме делает? Может, задержался со вчерашнего дня и решил переночевать у родственников или в той же единственной в городе неприхотливой гостинице «Лада», что на Московской улице,  или ещё у кого? Жаль, что я с самого начала не знал, что он был  всё это время в кабинете «главного», а то бы непременно заглянул бы. Он-то  был мне и нужен, раз в облздраве прошлый раз не застал. Передал бы ему «горячий» привет от министерства. Я видел его раньше в другом месте. Если бы он поинтересовался моей персоной и спросил фамилию, он тут же забрал меня с собой и увёз во Владимир, так как обо мне, наверняка, уже знал по телефонному звонку из министерства, и был бы рад услужить начальству, приняв такого интерна. После его отъезда главврач пригласил меня к себе, где мы и познакомились.