Был день, как день. Шныряли вапоретто

       « Был день, как день. Шныряли вапоретто».
               
                Посвящается верному спутнику Т.М.
               
                "Был день, как день.Шныряли вапоретто.
                Заваленная грудами стекла,
                Венеция,опущенная в лето,
                По всем своим артериям текла".
                Н.Заболоцкий 
               

      Как только поворачиваешься спиной к вокзалу Санта Лючия, стоя на самой верхней ступеньке лестницы спускающейся   прямо к воде, прежний мир остается за невидимой дверью и глохнет, ты наполняешься  мерным плеском и бликами воды, в которых потихоньку начинаешь растворяться. Звук шуршащего по воде вапоретто, урчание мотора, трение его бока о пристань, выкрики матросов – Сан Стае, Сан Маркуола, Ка Д,Оро, Риальто Меркато- все сливается в одно действо,в одну струю , которая бежит за кормой , оставляя позади нанизанные,как бусины на нить Гранд канала, причалы Сан Сильвестро, и Сан Тома , и Сан Самуэле, и Сан Анжело с Ка Риццонико и Академией, а дальше и Сан Марко Заккария, Арсенале ,  Джардини, Св. Елена, но держа саму Венецию  в пределах видимости и делая  ее очертания четче в заходящем солнце, заливающим ее призрачным светом   состаренного  золота, тускнеющего и чернеющего на глазах, где  начинают искриться и зажигаться  один за другим огни ровно тогда , когда Лидо дает о себе знать резким толчком о пристань, перетряхивая пассажиров, как горошины в стручке .
  С  первой минуты , когда погружаешься  с чемоданом на вапоретто, ощущаешь тайную гордость, что ты не тот турист-однодневка, который , как мотылек побьется, побьется об Венецию, как об горячую лампу, обожжет свои крылышки и был таков. Нет, тебе чудится, что ты вернулся  к себе домой, что ты почти  врос в нее , как венецианская грязь и зелень в сваи - брикколы, отмечающие фарватер в Лагуне. Или же намертво прилепился к старой стене,как белые, облезлые таблички nizioleti- «простынки», указатели улиц на облупленной штукатурке , где черное двойное итальянское tt  в Sottoportego сражается с одиноким венецианским t  в Sotoportego  подворотня, где по ночам сторонники венецианской идентичности ожесточенно стирают лишние  двойные согласные с Parrucchetta ,Traghetto, превращая их в истинно венецианские Parucheta и Tragheto с одним t.
 Уже не способный на дрожь первого чувства к Венеции, но отравленный ею навеки - ты ее верный пес,блудный сын, причащенный ею, принятый в ее доме, почти свой, что не позволяет вертеть головой в разные стороны на Каналаццо, как  по-свойски зовется Гранд канал  и лихорадочно щелкать  фотоаппаратом все, что плывет под руку, по-щенячьи  взвизгивая при виде надвигающегося Риальто, моста Академии и выплывающей из под него Санта Салюте. Нет, ты тихо пристраиваешься у окна, облокотившись о белый чемодан- признак того, что ты тут надолго, ты дома,  впускаешь в себя один за другим проплывающие мимо палаццо, провожаешь глазами возникшую за время твоего отсутствия  черную надпись VIVA RUSSIA,где жирно зачеркнута Россия и вписана UKRAINE на набережной Св. Иеремии , белый профиль Вагнера на кирпичной стене палаццо Вендрамин Калери, превратившегося в казино, синие маркизы на палаццо Мочениго, где жил Байрон с маленькой дочкой Аллегрой, с «нежной тигрицей» Маргаритой-женой пекаря, с лисицей, волком, обезьяной и собаками. А также увитые розами подсвечники , выставленные  в окнах отеля Сан Анджело, куда подплывают водные  такси, в которых стоят дамы в вечерних платьях и господа в смокингах: не иначе сегодня прием – лениво скользит в голове.  За бортом проплывает  украшенная цветочными гирляндами пристань, где у полосатых столбов  стоят огромные вазы с алыми метелками ковыля высотой в деревце,а облаченные в ливреи  gancer - профессиональные "подавальщики" рук, они же и "вытаскиватели" из гондол, спешат извлечь из лодок важных гостей,  сыплющихся , как ягоды из кузова, часть из которых уже видна  в светящихся окнах с бокалами шампанского в руках.
   Канал уносит и это зрелище, которое сменяется наплывающими любимыми  темными деревянными башенками , обрамляющими с двух сторон  уютное палаццо, скорее казину – дом, похожий на дачу. Моторная  лодка,припаркованная у мостика, ведущего к палисаднику у входа,рвется с цепи,как сторожевой пес.В каждой башенке мрачноватые витражные окна, а вьющаяся сбоку древняя, темная лестница спускается в крошечный садик, примостившийся  на крыше первого этажа. Остроконечные черепичные крыши нахлобучены на башенки ,как оранжевые шапки на подберезовики.  А на самой крыше , совсем как гнездо, расположилась деревянная пергола, увитая диким виноградом. Ни разу  не  удалось увидеть зажженный свет в комнатах - "гранд-канальская" дача выглядит одинокой и брошенной, что придает ей еще большей прелести. А ты уже представляешь себя в одной из квадратных комнат  в башенке - на полу полосатый, домотканый ковер,где бугрятся белые мохнатые узлы на блекло-голубом фоне, у окна старый стол с  ожогами от горячих чашек с кофе, кровать укрыта  вязаным покрывалом, а ты сидишь на крошечном балкончике , нависающим над каналом, забросив ноги на перила ,строча в тетради всяческие глупости и наглости о Венеции , изредка поглядывая на проплывающий  мимо вапоретто, где, собственно , ты и видишь себя с чемоданом, мечтающей Бог знает о чем.
Незаметно проплывает мимо  красная Казетта Росса или Казина делле Розе, скромный домик в глубине запущенного сада, где жил патриот и анархист , поэт и драматург , кокаинист и политик, главный эпикуреец прошлого века и "жрец эротики", как он сам величал себя - Габриеле  д,Аннунцио с дарованным ему Муссолини титулом принца Монте Невозо, оставивший после себя в садике Казетты гранатовое дерево и длинный список вещей, составленный его кредиторами:“Арфа в замшевом чехле, клыки дикого кабана, позолоченная статуэтка Антиноя, алтарные дверцы, два японских фонарика, шкура белого оленя, двадцать два ковра, коллекция старинного оружия, расшитая бисером ширма…”.
  На пристани Меркато Риальто сгрудились , как воробьи в стайке, студенты, попивая пиво из банок ,вгрызаясь в пиццу ,валяясь на спине и плюя в небо. А чуть выше  чинно принимают ужин туристы, картинно выставляя напоказ пузатые бокалы с оранжевым спритцем, в котором плавает еще не съеденная оливка.  Строгий громила официант гонит присевших за столик  с мигающей свечой forestieri пришельцев  , рассчитывающих обойтись одним аперитивом.
 - Чего изволите заказать на ужин? Ничего?! Только спритц?! -  он согнутой в локте  рукой с зажатым большим пальцем и выпрямленными в нужном направлении оставшимися четырьмя указывает им "на выход".
 -  Ну, и валите отсюда! У нас тут одним спритцем так просто не обойдешься! Ишь , расселись! Спритц им подавай! Апероль! Ужинать, ужинать,синьоры! По полной программе! Без дураков!- несется вслед наглым туристам,поджавшим хвосты.
   Чуть за углом под самым мостом Риальто приютилась гондола , как собачонка на привязи, которую пытается подороже сбыть с рук ее хозяин, толстый гондольер в красной тельняшке, которая едва прикрывает его вываливающийся из брюк живот. Он обрабатывает пятерых латиноамериканцев, застывших в нерешительности. Вот они  бьют по рукам, договорившись о цене, рассаживаются в гондоле, которая кренится и норовит перевернуться, как ушлый гондольер, решив, что теперь все в его власти, заламывает цену повыше – латиноамериканцы вскакивают на ноги, услышав новую сумму , лихо перемахивают из гондолы на твердую землю и резво трусят подальше от воды, а посчитавший  себя одураченным гондольер злобно потрясает им вслед веслом: " Бастардо!".
 В это время на другой стороне у моста в гостинице Al Ponte Antico  , где ступени стрельчатой двери утопают в канале, на крошечной террасе  стоят два китайских фонаря , между которыми спит в кресле , вытянув далеко вперед к воде скрещенные ноги, седой господин. На полу, согнув колени и уронив голову на ручку его кресла , сидит девушка с распущенными, гладкими, русалочьими волосами, которые шалью укрывают ее до ног, где растянулся огромный белый пес, с вьющейся, как канаты,шерстью.
Видение проносится мимо, вапоретто виляет хвостом и оказывается за мостом .
- Риальто! Риальто!- громче обычного кричит матрос.Вапоретто клонится на одну сторону под грузом толпы, вываливающейся на пристань Риальто, освобождая и делая пустой и легкой другую его сторону к вящему самодовольству человека с чемоданом, который не ведется на крики "Риальто! Риальто!", а знает себе цену  и плывет дальше мимо стены ярко-розовых петуний , скрывающих череду кафе и ресторанов для тех, кто ринулся на Риальто и готов, не узнав цену «услуг за сервис»,  заботливо не включенных в хитрое меню, с довольным видом устроиться  тут на ужин, поддавшись на уговоры зазывал, над головами которых на розовой гостинице «Маркони» реет плакат с надписью зловещими, корявыми буквами : «Мафии в Венеции - нет! Нет - мэру – мафиози!».
 Нет, уж! Ужинать , так на площади Санта Маргерита, до которой лучше всего добраться от пристани Сан Тома или Ка Реццонико кривыми переулками, минуя правый красно-коричневый бок  церкви Санта-Мария Глориоза деи Фрари,  выглядящей с этой стороны приземистой толстухой в окружении картинных черных кипарисов, застывших  в нише у забора. Мимо белого, резного здания Скуолы Гранде ди Сан Рокка, на прохладной паперти которой приятно посидеть в жаркий день, отбиваясь от голубей, норовящих оттоптать  ноги, выпрашивающих   крошку съестного.
Скуола Сан Рокко  так хорошо прячется, что сколько в нее не ходи полюбоваться на вездесущего Тинторетто ,с которым,кажется, можно встретиться  в каждой местной церкви,а здесь он в таком количестве и качестве, что дух захватывает, дорога к нему всякий раз теряется и приходится бродить  и бродить , открывая все новые закоулки , хотя она тут прямо за углом  у  причала Сан Тома. Дается она не сразу и долго водит за нос, что твоя Сиена , в которую никогда не удавалось попасть с первого раза, и которая чинит всяческие препятствия на пути к себе, что твоя заколдованная царевна , к которой можно подобраться только на сером волке, предварительно искупавшись то в кипящем, то в ледяном молоке. Но уж попав в Скуолу Сан Рокко , выбраться из нее с первой попытки тоже не удастся. Сперва бродишь по нижнему совершенно безлюдному  суровому залу Террена, что удивительно в такой людской толкучке вблизи Риальто, с огромными  аскетичными  и сумрачными полотнами Тинторетто, плавая между ними, как по Гранд каналу в ночи, ощущая себя  единственным властелином всего этого великолепия. Сидишь то на левой холодной каменной скамье, чувствуя, как Тинторетто засасывает тебя внутрь своих полотен в светящийся круг облаков и ангелов, куда вздымается Мария, которую, похоже, изо всех сил пытается стащить вниз  пухлый херувим , а на самом деле,поддерживает ее ногу в «В Вознесении Мадонны»,где вихрь ветра закручивает в светящееся колесо сонм восхищенных апостолов. То пересаживаешься на правую и прорываешься с  летучей толпою путти сквозь обломки кирпичей и сваленный в углу хлам из старых досок в столярной мастерской  Иосифа к ничего не помышляющей Марии, сидящей не таком же дряхлом соломенном стуле,как и тот, что примостился рядом к стене. 
 На втором этаже не так сурово и лаконично, как внизу -  все дробно, много деталей, деревянной резьбы, инкрустированного каменного пола, расписного потолка, который удобнее рассматривать в большое увеличительное  зеркало,  которое предлагается вытащить  из стопки на столе, дабы не заболела шея и не закружилась голова в разглядывании манны небесной, которая сыплется с неба сквозь полог в « В чудесах  манны» . Стулья здесь переносные, ярко красного цвета  для концертов, которые проводятся в Скуоле по вечерам. Зал окружает шеренга из 23 тусклых фонарей fanaloni 18 века на тонкой длинной ножке, похожих на застывших белых цапель, придающих залу нескольку китайский вид, но ни на грамм не рассевающих сгустившийся сумрак- пахнет здесь  масонством, заговором, тайной под покровом Святого Роха- борца с чумой. У алтаря Тициановское «Благовещение" выглядит почти легкомысленным в сумрачной атмосфере Тинторетто,словно забредшая во время мессы в церковь разнаряженная "свечная" куртизанка,имевшая несчастье трудиться "пока свеча не погаснет".   
 В зале «Альберго» великолепное на всю стену «Распятие» и маленькая картина- три одиноких красных яблока, на которых отдыхают глаза, и которые как-то особенно врезаются в память - фрагмент, спрятавшийся за другим фризом и найденный во время реставрационных работ, на счастье сохранивший всю яркость, вкус красок и интенсивность мазка Тинторетто. Из приоткрытого окна доносится резкий, отрезвляющий крик чаек, как удар бича по гаснущему  от множества впечатлений сознанию. Впускаешь в себя кричащую гортанными голосами  чаек реальность, которая струится из окна ровно также, как это было тогда, когда Тинторетто сосредотачивался над своими полотнами, а за окнами Скуолы все также тек Гранд Канал и также падал солнечный свет , просеянный темными витражными стеклами. Приходишь в себя от толчка, поворачиваешься - деревянная фигурка Франческо Пьянта Гнев,притворившись, что это не она, пыталась проткнуть тебя жестким деревянным пальцем. Опять погружаешься в потолок  сквозь зеркало , которое приближает роспись,окружающую со всех сторон , зажимающую тебя голыми руками и ногами, копытами, щекочущую распущенными волосами, бородами и хвостами исцеляемых Сан Рохом людей и животных. Чувствуя себя мелкой деталью «Торжества Св. Рока», которая не способна  отвечать сама за себя,  спускаешься по лестнице вниз на дно подводного мира Тинторетто, где прохладно, сумрачно и пусто. Приникаешь к каменной скамье, которая отрезвляет и дает ощущение твердости ногам , как при сходе с корабля  на сушу. Уходить надо, но не хочется! Пора к ужину на площади Санта Маргерита!
   По дороге сложно разминуться с церковью Кармини и ее Скуолой, полной противоположностью Скуоле Сан Рокко - кокетливой, в завитушках и локонах, с Тьеполо на потолке, где просвечивает потусторонняя небесная синь и падают лепестки роз из рук пышногрудых богинь, покоящихся на пенных облаках, как на перинах, а в нижней, пахнущей плесенью бывшей церкви с мрачной, кажется, уже подернутой гнилью живописью, по вечерам идут развеселые концерты- попурри из классики в исполнении отставных оперных певцов , одетых в извлеченные из дальних сусеков разномастные маскарадные костюмы . Лицедейство перемежается балетными номерами еще неокрепших юных дарований, оттачивающих мастерство  на благодарных, невзыскательных туристах,  то некстати взрывающихся аплодисментами  в середине арии , то хранящих неловкое молчание в конце, где можно было бы и порукоплескать, вызывая у артистов кислые мины , просвечивающие сквозь плотный грим. Наяривают скрипки, надрываются певцы, балетные инженю пытаются крутить фуэте и срываются с катушек, стены в едином порыве восхищения выдыхают плесень, а в перерывах между номерами из окон доносится пьяное веселье с площади  Санта Маргерита, где по углам горланят  подвыпившие студенческие братства Гольярдии « общества дебоширов», празднуя день окончания университета. Несчастный  выпускник стоит у висящего на стене плаката, где вкривь и вкось болтаются неприличные вирши вперемешку с фото, карикатурами и анекдотами, в самом что ни на есть немыслимом виде- в плавках, опутанный бельевыми веревками, в черном котелке на голове и драных носках , переминаясь с ноги на ногу, что-то виновато и сбивчиво поясняя , вызывая этим припадки смеха или ярости  у обступивших его собратьев, наливающих ему с одной стороны  спиртного, которое жертва- он или она, послушно пьют, а с другой  поливают их остатками пива, вина, обсыпают мукой, бросают помидоры и яйца, превращая в липкое затравленное пугало. Если это выпускница, то на ней едва прикрытое рваными рыболовными сетями белье, всклокоченные волосы в перьях, разукрашенные в розовый, зеленый, фиолетовый цвет лицо и тело, пунцовые, как у вампирши , губы , затравленно бормочущие, как заклинания, слова выпускной речи. Со всех сторон бегут туристы щелкнуть и это захватывающее зрелище , в конце которого несчастным  жертвам, получившим образование, водружают на голову лавровые венки , и вся честная Гольярдия тут же заваливается в свой любимый ресторанчик  продолжать веселье.
            Площадь Маргерита звенит бокалами, благоухает жареной рыбой и свежей пиццей, пестрит красными в клетку скатертями и лицами тайских, малайских, вьетнамских, перуанских  и прочих не местных официантов, сносно стрекочущих по-итальянски. За соседними столами рассаживаются венецианские семьи с детьми и все, как одна, дружно заказывают пиццу . А так, как надо просить то, что едят местные жители, что проверено на вкус и не подлежит сомнению, берешь пиццу с 4-мя сырами, ризотто с сепией- то,что нельзя пропустить в Венеции. Пытаешься получить рыбный суп, который нахваливали еще в Москве бывалые в Венеции люди. Но суп оказывается большой редкостью не только на площади Маргериты, но и в других укромных уголках Кастелло, Санта Кроче, Джудекки и Каннареджо, а пицца из четырех сыров и огромная тарелка антрацитового цвета ризотто под бутылку белого  Фриули Венеция Джулия  Пино Гриджо  Коллио выше всяких похвал. В упоении от того, что избавился от навязчивых арий , которые отработала в этот вечер сборная солянка артистов и от запаха плесени, как из погреба,  в нижем зале Скуолы Кармини,  наслаждаясь  живыми ароматами, звуками  и видами площади Маргериты,  приступаешь к еде, опрометчиво сдвинув стул с места .
-Нет! Нет! Нет! Ни за что, мадам ! - несется к стулу испуганный бенгалец . Ты оглядываешься по сторонам, стараясь понять, что такого ужасного сделал.
- Вы перешли границу, мадам! Немедленно назад! Пока нас не оштрафовали!
- Кто?! Пограничники? Таможенники? - дивишься ты, живо представляя, как от старого колодца в центре площади несется десяток тех и других, валит тебя на землю, заламывая назад руки : «Вы можете требовать адвоката, мадам!»
- Но за что?- выдавливаешь из себя.
- Видите этот гвоздь, вбитый  у ножки вашего стула – здесь и только здесь граница ресторана. Дальше не наша территория. Заступили – штраф! - сбивчиво втолковывает официант- бенгалец, толкая тебя вместе со стулом из-за границы в пределы своей территории.
- Ну, по такому случаю отпразднуем счастливое  вызволение с вражеской территории порцией доброго спритца - просим мы под широкую, довольную улыбку бенгальца.Раджиб угощает не только спритцем, но и вываливает всю свою подноготную -учился в Англии, работал в отеле.
 - Но Англия, мадам, как-бы вам сказать...она не для людей, то есть не для нас! Тьфу, ты Боже мой,мы там не люди! Понимаете?! Поэтому я здесь! Италия нам, как родная! Скоро я стану главным менеджером!Хозяин богатый итальянец,  у него несколько ресторанов! Ну, да, зарплату я отправляю в Дакку родителям!Наша страна одна большая бедная лужа! Мэ-э--м! - вздыхает Раджиб и каждый раз, когда мы захаживаем на Маргериту, радостно встречает нас, с ходу принося и ризотто с каракатицей, и пиццу четыре сыра, и самый лучший в Венеции апероль- "Счастлив опять вас видеть! Мэм!".
      Маргерита тем временем продолжала шуметь и бушевать- все новые порции освобождавшихся от учебы  студентов «дебоширов» поливали друг друга чем - придется, зеваки толпились вокруг них и давали советы, столики местных жителей ломились от пустой посуды, а речи их становились все громче и горячей, собаки рвались с привязи, устав ждать хозяев, дети срывались с цепи и носились  вокруг колодца,младенцы повесили носы, прикорнув в заспинных рюкзачках,над головами носились стаи разгоряченных ласточек , с визгом рассекавших сгустившийся от винных и прочих паров воздух. Над самой что ни на есть настоящей и живой  площадью Венеции невозмутимо наблюдала  видавшая виды, бывшая церковь Св. Маргериты покровительница беременных, ставшая университетом.
       А ты все сидишь у окна вапоретто, который плывет как раз мимо Сан Тома, за которым и прячется Кампо Санта Маргерита, вспоминая тот первый раз, когда на нее вывел случай и дождь.Тогда мы с детьми были проездом в Венеции только сутки и , оторвавшись от группы,  решили добраться от моста Академии к Санта Салюте и посидеть там на лестнице, глазея на Сан Марко на другом берегу. Углубившись в узкие, темные переулки, мы тут же потеряли дорогу и , проблуждав изрядно, выбрались на просторную, широкую Маргериту  ровно в тот момент, когда  на нее обрушились небеса, хлынул затяжной, беспросветный и холодный ливень. Мы заметались без зонтиков, как мокрые крысы, забившись наконец в подворотню, выходившую на канал, в котором беспокойно билась облезлая гондола, которую ,как из брандспойта, нещадно поливал дождь. Это зрелище заставило нас еще сильнее дрожать от холода и цокать зубами в продуваемом насквозь ветрами тоннеле, с двух сторон которого стеной лилась вода.
Мы стали паровозиком, по очереди согревая того, кто оказывался в середине, прижимаясь друг к другу телами так,  что от нас стал валить пар. Стояли так молча час - два, слушая, как льются потоки воды, окружая нас со всех сторон и начиная просачиваться под ноги, ощущая редкое, хоть и вынужденное единство духа, тела, крови, мыслей, чувств , которое  уже не повторилось в жизни никогда, но которое было и которое осталось навсегда   связанным с площадью Маргериты и Венецией, и согревало теплом всякий раз при звуке дождя и слове Венеция. Поэтому, когда я набрела  на площадь Маргериту второй раз , из глубины моего существа  стало непроизвольно всплывать ощущение  теплоты, общности крови и глубокая любовь , которые затопляли меня  и делали сильнее каждую клеточку моей души  и тела,а в ушах стоял шум дождя.
 Тогда я выбралась из объятий детей , решив поискать пути к отступлению из подворотни, в которой мы хоть и обрели единство и покой, но изрядно промерзли и могли остаться до ночи, так как дождь и не думал утихать. Я пробралась по мостику на другую сторону канала, где все также продолжала биться в истерике гондола,перебежками под арками добралась до какой-то церкви, куда и привела  потом детей перевести дух и согреться. Мы уселись в пустой церкви на кресла с высокими резными спинками, прижавшимися к стенам, сплошь покрытым темными полотнами , на которых светились только лица и руки. Росписи окружали нас мрачным кольцом, надвигаясь и заставляя  вжиматься в спинки кресел.
- Что это, мама?!-
- Тинторетто!,- выдавила из себя я, изучив надписи.
Последующие несколько часов мы провели наедине  с дождем и Тинторетто, который нежданно-  негаданно проявился на мрачных стенах церквушки и  врезался нам в память один из всех в Венеции и навсегда. Но как уже потом поняла я, в какую бы венецианскую церковь не забежать, там обязательно будет Тинторетто. Эта же церковь осталась безымянной, мне так и не удалось отыскать  ее , как я ни старалась ее узнать – Санта Мария деи Кармини, Сан Тровазо, Сан Барнаба- похоже, но не то!
 Та церковь была соткана из одного дождя и Тинторетто! Тинторетто и дождя! В каждый свой приезд в Венецию я пыталась ее найти и было уже уверилась, что это было видение, но как-то обнаружила ее неожиданно в фильме Дино Ризи "Потерянная душа",где Витторио Гассман рассуждает о Боге, стоя рядом с теми креслами, на которых грелись мы, а за спиной из стен являлся Тинторетто : " Как опустели церкви! Мой брат считал, что только в насекомых можно обнаружить присутствие Бога! Бог - это муравей! Бог- это пчела!".
  Мы же в обнимку с белым чемоданом отчаливали от Ка – Риццонико, где вдалеке в розовеющем небе нам кивала Мадонна с колокольни Санта-Мария-деи Кармини и гудели колокола мелодией Лурдской Богоматери-первые такты ти-та-та-та! Когда бы я ни шла к Кармини, ее колокол  встречал меня густым звоном, который стелился, как туман вдоль канала Рио де Барнаба  Rio-des-Barnaba, где у мостика Пуньи  прикорнула сонная баржа- овощная лавка, заботливо укрытая синей клеенкой, как одеялом, а рядом в витрине крошечного магазинчика светились черно-белые  фотографии – Риальто в снегу , бредущие  по колено в воде на Сан-Марко японцы с черными зонтиками- аква альта!И совсем седой от инея Канал Гранде с черными брикколами- сваями и белыми чайками восседающими на них – только  белое и черное, другая сторона Венеции, будто попала она  в операционную под слепящий свет ламп, когда в беспамятстве  все сливается в прямые нотные линии на белом листе, где скачут черные диезы,бемоли, до, ре,ми и соли.
Проплывает  мимо мост Академии, из под которого выскальзывает Санта Салюте, быстро увеличиваясь в размерах и постепенно заполняя собой все пространство  канала впереди под аккомпанемент  десятков щелкающих фотоаппаратов и возгласов : « Ну, и где ты видишь этих ангелов?! В воде что -ли? Да, вот один показался , совсем позеленел, бедняжка!». Пухлые, покрывшиеся водорослями толстые херувимы стоически подпирают ступени, на которые накатывается вода.
    У стены Доганы таможни сидел всегда один и тот же рыбак , уныло наклоняясь над своей одинокой удочкой , указующей, как перст  на отель Бауэр на другой стороне канала, к которому швартовались презентабельные лодки-такси с солидными гостями и их не менее солидными чемоданами. Как тут не пристроиться рядышком, чтобы запечатлеться  и на фоне Бауэра и виднеющегося чуть поодаль палаццо Дукале.
- Давайте-ка я вас сниму  вместе?!  - последовало предложение от  ничем не примечательного господина, неожиданно заговорившего по-русски.
- Хотим!- и мы картинно разлеглись на набережной.
- Вы русские?
- Да, из Москвы! А вы?
- А я… - тут господин засмущался, замешкался, покраснел и залпом выпалил -  А я европеец!
- Да, ну?! Неужели? Что вы говорите?! Взаправдашний?! Неужто, и в самом деле, европеец?! Ну-ка! Ну-ка! Дайте-ка на вас полюбоваться! - так и покатились мы со смеху , рискуя свалиться в воду. Рыбак оторвался от удочки и воззрился на европейца в чистом виде, будто только, что выудил его из воды.
- И где же такие водятся?  - не отставали мы.
- Ну, из Польши я, из Белостока , граница с Белоруссией - мямлил европеец и переминался с ноги на ногу.
- Спасибо вам за фото, любезный господин европеец! Вы тут в своей Европе небось как рыба в воде себя чувствуете! Не то, что мы – скифы, азиаты! - замурлыкали мы вслед уносящему от нас ноги, сбитому в конец с толку европейцу, может быть,не последнему такому в Европе.
  До лестницы Санта Салюте , всегда заполненной жующими, пьющими, курящими и дремлющими разномастными туристами, раскинувшимися на ее ступенях, мы обычно добирались ближе  к рассвету в одну из своих ночных вылазок, чтобы сперва полюбоваться, как солнце подкрадывается со стороны Лидо к устью Канала, пробирается по нему все дальше вглубь, освещая снизу еще спящие палаццо, согревая им ноги,  добираясь потом до окон и крыш, где сгрудившиеся на ночь толпы чаек начинают зевать и почесываться, чтобы вдруг залпом с первым лучом взмыть стаей в небо и наматывать круги, издавая надрывные, младенческие , как в родильном доме, крики, временами срывающиеся на пронзительные кошачьи. Ровнехонько в этот момент у самого Риальто с грохотом открывается железная решетка на заветном окне, у которого уже столпилась длинная очередь подозрительных ночных типов, жадно тянущих руки , в которые раздаются бумажные пакеты, издающие аромат свежеиспеченного хлеба.
- Ну-ну-ну! Пошел, тебе говорят! - покрикивает из окна пухлая итальянка, отгоняя зарвавшегося бродягу. Мы пристраиваемся в очередь и получаем горячие булочки, которые тут же и съедаем на ступеньках причала для гондол, которые покорно плещутся у ног, выпрашивая кусочек хлеба, как дворняжки . Чайки пикируют сверху, норовя выхватить свой кусок, и дерутся за него в воздухе. Канал еще нем и пуст, к Сан Марко мы переезжаем  на первом утреннем вапоретто  вместе с подкравшимся к нам полицейским. Он еле держится на ногах, от него разит спиртным не меньше, чем от очереди за свежими булочками у Риальто. Нетвердыми шагами, рискуя свалиться в воду, он заваливается в  безлюдное  вапоретто, на котором мы оказываемся с ним в одиночестве, потому что матросы тут же забились в кабину к капитану. Полицейский буянит, ругается и бьет ногами по борту, исподлобья поглядывая и подбираясь к нам, как тут вапоретто толкается  о пристань Сан Марко,  и мы осторожно даем стражу порядка выкатиться вперед. Полицейский вылетает пулей, забыв про ноги, которые не поспевают за его желанием быстрее попасть домой. Шатаясь из стороны в сторону , он ударяется  плечом о стену Harrys бара, о котором только  ленивый не знает, что здесь бывали Хемингуэй, Тосканини, Чаплин, Бродский, отлетает от него ,сбивает бак, из которого сыплется мусор и крысы, и растворяется в какой-то щели. Путь свободен! Ну, и брутальное это место рядом с любимым баром Хемингуэя ! Давеча тут причалила гондола к весьма кокетливой станции гондольеров, отгороженной от пристани Сан Марко зеленой  деревянной решеткой, унизанной горшками с яркой вьющейся геранью, из лодки еще на воде раздавались громкие крики. На шаткую лесенку высаживалось многочисленное семейство, которое завершал толстый, лысый господин , в спину которому  сыпал проклятья высокий гондольер, скалясь и вертясь, как уж, совершая в воде спиральные движения веслом  ferro di poppa , требуя дополнительную плату и грозя сбросить семейство в воду. Ну, что твои верблюды у египетских пирамид , с которых можно спуститься невредимым только заплатив мзду бандитам бедуинам!
- Мерда! Мерда! – бесновался гондольер, уже зависая веслом над толстяком, который занес ногу на ступеньку, но оборотился и выругался- Ты че такой дерзкий! Ща, каццо,  как в лоб закатаю! Cavoli! Vattene!Отвали!- мешая русские и итальянские ругательства! Гондольер, тоже не слабый малый, осекся, затих на минуту, наблюдая, как его денежки перемахивают на ступеньки пристани,и схватился вновь за весло, остервенело работая им в такт собственной ругани : «Бастардо! Пеццо ди мерда! Pezzo di merda! Кусок дерьма! Stronzo!Засранец!Стронцо! Вафанкуло! Пошел в ж…! - отплывая в  сторону тихо сияющей ночными огнями Санта Салюте, где он собирался  припарковаться на ночь.
Тем временем Санта Салюте стала покрываться  нежно розовым утренним румянцем, словно ей было стыдно за все происходящее в округе, а мы побрели в сторону Пьяцетты и Сан Марко, чтобы застать их непривычно пустынными. Даже голубей еще не было, как будто это вовсе и не Сан Марко. Еще серел палаццо Дукале,поскольку первые лучи солнца  достались Санта Салюте , а сам Сан Марко сонно поблескивал мозаикой и не хотел просыпаться, как любой трудяга перед рабочим днем : « Слава Богу! Еще только пять часов! Можно подремать  пару часиков перед тем, как заявятся эти толпы!" - и с хрустом переваливался  на другой бок. Пустая площадь казалась еще больше, не самой собою с наглухо задраенными  «Флорианом» и "Квадри». Прокурации, как истинные бюрократы пытались давить на нее со всех сторон и лишали воздуха. В арках в грудах мусора громко копошились крысы, а самые лихие из них устремлялись на площадь, но не решаясь ее перебегать , прижимались от страха к земле и, волоча хвост, воротили назад.
- Фу! Какая гадость!
  У венецианских площадей есть стойкое свойство вызывать дождь - как только соберешься появиться на ней, как на Маргерите, скажем, тут же раздается  небесный грохот , сверкают молнии и низвергаются потоки воды. На Сан Марко в один из вечеров , когда мы туда сунули нос, разразилось достойное масштабов этой площади действо. Стоило нам добраться до аркад , как спокойное до этого небо стало залпами извергать одну за другой молнии и швырять их  с оглушительным треском в собор, Кампаниллу,  «Мавров» на часовой башне и  центр площади, освещая тревожными сполохами огня. Потоки дождя обрушились на опустевшую площадь, в считанные мгновенья заливая ее водой. Тут же на наших  глазах и образовалась аква альта. Оркестры «Флориана» и «Квадри» еще доигрывали последние такты под дождем, когда вода заполонила центр площади и продвинулась к палаццо Дукале , отрезав вход в Собор , окружив и превратив Кампаниллу в остров, погружая где  по щиколотку, где по самый верх столы и стулья в кафе на Пьяцетте, где оркестр как ни в чем ни бывало продолжал наигрывать « Oh no, oh no , not me I did it my way!», удачливо спрятавшись в аркадах в отличие от «Флориана» и «Квадри», которым пришлось унести ноги. Прижавшись к колонне, я не сводила глаз  с полыхающего неба, на фоне которого то появлялся, то исчезал во тьме Собор, фантастически увеличивающийся в размерах при вспышках молний. Рядом безуспешно пытался запечатлеть это на камеру щуплый молодой человек, бормоча под нос : «Черт! Черт! Нет! Так не получится! Это невозможно снять обычным способом! Грандиозно! Да?!» - делился со мной,  наконец плюнул и стал рядом просто смотреть неожиданный спектакль, подаренный нам Площадью. У Кампаниллы отчаянные туристы бродили по пояс в воде, скользя и падая, из-за угла от Пьяцетты неожиданно появилась байдарка, пересекая Площадь, оркестранты бросили инструменты,  схватились за телефоны и, покатываясь со смеху, принялись снимать байдарку, барахтающихся туристов и дам, подобравших платья почти до груди.Беспечно разместившаяся на утонувшем стуле и протянувшая ноги на соседний, седая итальянка взирала на тех и других, невозмутимо покуривая сигарету.
  Когда дождь стих, мы сняли обувь и пошлепали по лужам на Пьяцетту, где обычно каждый вечер слушали тамошний оркестр, предварительно выпив дешевого спритца в баре в аркадах- заветном местечке, куда бегали перекусить гондольеры с соседней стоянки Сан Заккария , и где нам строго приказала стоявшая на выдаче украинка.
 -   С собой не выносить! Пить у стойки!  За столиком и на ступеньках в два раза дороже, девочки! Хозяин, зараза, следит! Намаялась за день , как собака- по-свойски жаловалась измотанная украинка. – Оце добу дороблю и впаду! Вычавливають, гады , з нас вси соки ! Ну, що зробишь! Нема работы вдома ! Зовсим! Та николы мэни!  - переходила зло на украинский - Та завтра вже прыходьте, дивчата!
Стоя, мы упивались неплохим спритцем, пока гондольеры убегали с кусками пиццы в руках к своим гондолам на приколе, потом усаживались поодаль от кафе  на пустых стульях поближе к колоннам с «химеристым»  венецианским котом и состоящим из двух разных частей  Св.Теодором, где любили сиживать и местные, вышедшее поразмять ноги на променад и послушать музыку пожилые ,нежные пары, одинокие щеголи с бородкой и лихо заброшенным за спину красным шарфом, пара-тройка друзей с сигарами в зубах, которые  из принципа не снисходили до того, чтобы сесть за столики с туристами и пить кофе за 8 евро, перед которым подавался отдельный счет за музыку тоже в 8 евро – не хочешь пить кофе за 16 евро , сразу уходи! Vattene! Вали! И мы в приятном расслабленном состоянии после спритца и благословений украинки устраивались на своих полулегальных стульях, удобно вытянув ноги , глазели  на публику, слоняющуюся по Пьяцетте, на белеющий в сумраке палаццо Дукале , слушая лучший из трех оркестров- наш «пьяцеттский».
    Но в этот раз наши стулья  были погружены в аква альту, целый ручей отделял спасительные аркады от островков сухих мест на Пьяцетте. Скопившиеся в аркадах туристы были вынуждены пересекать воды, чтобы попасть на пристань Сан Заккария под веселые бравуры оркестра, который наигрывал  :  «I planned each charted course, each careful step along byway, and more much more than this I did it my way!- Я тщательно планировал каждое движение , каждый шаг на своем пути. И что гораздо важнее, я делал это по-своему!». А разные народы сигали через ручей под Фрэнка Синатру присущими только им способами – кто как ! По-своему! I did it my way!
  Китайцы, что женщины, что мужчины, решительно прыгали с разбега и плюхались, вздымая фонтан брызг , в середину лужи. Отряхивались, как собаки, независимо вздергивали голову « Подумаешь!», и косолапыми широкими шагами удалялись прочь. Разнокалиберные пожилые европейцы долго и нерешительно топтались и переминались с ноги на ногу, примериваясь и выбирая способ переправы, некоторые приближались к воде и, как коты лапой, трогали ее носком туфли, брезгливо стряхивали капли, морщились и, наконец, на пятках медленно и верно бороздили поток. Кое-кто не выдерживал и срывался с пяток в воду, набирая полные туфли под тайные смешки своих собратьев, которым удалось не замочить ног на переправе. Мужчины терпеливо поджидали своих дам , бороздящих воды на другом берегу и некоторые из них даже отваживались  подать спутнице руку , когда она выползала на ступени.Иногда случалось и наоборот, когда бравая слабая половина  без лишних колебаний мужественно шагала по воде , а потом наблюдала, как ее спутник мечется туда-сюда  перед тем, как , подтянув повыше брюки, почти как кринолин, большими, длинными шагами гусем  пересечь лужу. Молодые же европейцы, как и китайцы,  не задумываясь, прыгали в воду, хохотали и подтрунивали друг над другом, кое-кто просто снимал обувь и брел босиком дальше. Одна хитроумная полька схватила свободный стул, поставила его на середину потока и, как белка по ветке, перескочила на другую сторону. Остальная часть публики не додумалась до такого способа,  и стул остался  одиноко стоять на стремнине, внеся еще большую неразбериху в переправу. Но вот, некий высокий скандинав, не помедлив ни минуты, подхватил свою спутницу на руки и одним духом пересек воду, вызвав бурю аплодисментов у публики, которая давно забавлялась этим зрелищем. Хлопали и те в аркадах, которые  только решались ступить в воду, и только один из них решился повторить подвиг, что называется « I did it my way!»- взвалил свою подругу на спину, как мешок,  и,  рассекая воду , перетащил ее, что было одобрено более жидкими аплодисментами. Оркестр на Пьяцетте не прекращал музыкальное сопровождение переправы, которая занимала и музыкантов – они весело похлопали смычками элегантному скандинаву и его жене.
 Время близилось к 11 ночи, поток воды почти иссяк, так что уже ничего не стоило перемахнуть его одним шагом, а музыканты отыграли последнюю мелодию и заспешили домой, как мы опрометчиво отказавшись от кофе на Пьяцетте, потом у «Флориана» и «Квадри», где тоже сошла вода , отправились в намеченное ночное путешествие по Венеции от Сан Марко , где свет подрагивал в остатках аква альты. 
        Улицы потихоньку обезлюдели , а кафе и ресторанчики захлопнули свои двери, как по последнему взмаху смычка с Пьяцетты, так что кофе нам не светил до утра. Мы решились махнуть на вокзал Санта Лючия, рассчитывая хоть там сделать глоток  перед ночным походом. Но  Санта Лючия опустела и была темна, бежавший от нее полицейский  буркнул, что можно извлечь кофе из автомата, что не вдохновило нас, и мы погрузились уже в ночное вапоретто , сновавшее по Каналу под большой буквой N в синем круге. Последняя надежда была на Риальто, где мы сошли почти в  два часа ночи и побрели на свет в окошке, где собралась небольшая толпа, не надеясь уже ни на что. Это была китайская забегаловка, единственное место, где ночью можно было перехватить стаканчик спиртного и выпить чашку кофе.
- И у вас есть кофе? Правда?!- восхитились мы.
- Чашечку капучино и круассан, пожалуйста!
-  Эспрессо и стакан воды!
За стойкой суетилась молодая китаянка, отпуская один бокал вина за другим темным личностям, которые привычно забегали в хорошо знакомое место и тут же исчезали в ночи. Ее муж уж принялся ставить стулья на столы, готовясь закрывать забегаловку, когда мы допивали по второй чашке кофе, испытывая почти родственные чувства к китайцам и понимая , как повезло и нам, и другим ночным гостям Риальто, а может быть , как заподозрили мы, и всей Венеции.
 Ночная Венеция пугает крысами, копошащимися в кучах мусора на  Calle  улицах, запутывает Рамо - переулками, Rugo -боковыми улицами, и Campo - площадями, которые днем выглядят  совсем иначе. Тишиной пустынного канала, где изредка проносится  полицейский катер ,заливая волнами мостки, безлюдными мостами, по которым можно  перебегать туда - обратно, любуясь спящими гондолами, покачивающимися в такт на воде длинными стройными рядами, похожими на ряды кордебалета  в «Спящей красавице». И только ярко освещенные витрины создают иллюзию, что ты не один , провожая  глазами белых , без кровинки в лице, обморочных карнавальных масок, Пьеро и Арлекинов,  манекенов в черных диоровских нарядах и гигантского почти живого малинового мака кивающих нам головой,  а также  груд разноцветного мурановского стекла, которым ломятся лавки.
Мы долго кружили в поисках квартала любви Карампане, где бордели существовали с 14 века  и который терялся в сети узких и грязных улочек и  подворотен, если считать  по ранжиру – calle улица , ruga переулок , rugetta тоже улица , ramo узкая улица , salizzada мощеная , rio terra бывший канал , sottoportego подворотня  , не отличимых друг от друга ночью, безликих, с закрытыми глазами многочисленных дверей ,безнадежно тоскливых, где главное место  - разнообразные дверные ручки  - musi da porton - дверные головы – химеры и дамы , венецианские купцы,  херувимы, монахи, мавры,и,конечно, многочисленные львы.
  И даже мысль о том, что по мосту Сисек Ponte de Tette  слонялись девицы, оголив грудь, а некоторые из них  бегали и вовсе голышом, не оживляли картину, так что, нарвавшись, наконец, на надпись  Rio Terra  delle Carampane,то бишь улица Путан, а затем в уголке и на знаменитую тратторию  «Antiche Carampane»           « Старая б…», где днем  обычно лакомятся рыбой  туристы , а вечером смотрят футбол и гогочут местные жители, не ощущается ничего кроме усталости  и желания выпутаться из этой душной и липкой сети. Хочется исчезнуть , как и тем путанам , которым было велено убираться с улиц  домой после  третьего удара колокола.Выпотрошенный торговыми улицами и переулками , где царили  главные товары Венеции- ткани, специи и любовь, а к ним в придачу крысы  и чума, выбираешься на Кампо Сан Тровазо, где  можно вздохнуть  свободнее, почти как на деревенском поле, где колосятся дикие травы между каналом  Rio  de S.Trovaso  и  церковью Сан Тровазо  с заботливо выстроенными двумя фасадами и двумя входами, чтобы враждующие между собой венецианские монтекки и капулетти – жители разных районов   николотти и кастеллани не сходились в драке. С какой-то стати они выбрали  именно церковь Сан Тровазо , чтобы непременно посещать ее вместе , как и мост Кулаков Ponte dei Pugni, где они шли стенка на стенку. Другие церкви Венеции счастливым образом избежали участи Сан Тровазо и остались всего с одним фасадом. Заросшее цветами и сорняками  поле Campo San Trovaso безмятежно дремало  при лунном свете точно также , как и в бытность николотти – голодранцев, царивших на правом берегу, и кастеллани, правящих на левом, более аристократическом берегу Канала, и ветер гонял по нему траву, заставляя клониться долу. Здесь же рядом с полем  мастерская  Squero di San Trovaso, где чинятся и изготавливаются  гондолы, которые, как гробы , штабелями сложены внутри мрачного ангара , а некоторые из них , как дельфины, выброшенные волнами на берег, валяются бездыханными у самой воды.  На набережной  Нани - Fondamenta Nani канала Сан Тровазо  Rio de S. Trovaso ,  как раз напротив мастерской и церкви днем  в обеденную жару хорошо выпивается  по паре спритцев  с чикетти cicchetti, похожими на тапас в Испании , с открытыми бутербродами -кростини crostini  или трамеццини tramezzini  с майонезом - что кому по вкусу, в полумраке  одного из гудящих завсегдатаями, как улей пчелами, крошечном баре - бакари bacari . Или же взять тарелку с  набором чикетти в баре "Al Bottegon" и устроиться  с бокалом спритца  на ступенях канала, опустив ноги в воду, любуясь  дохлыми гондолами  и колосящимся полем  на другом берегу. А потом идти  к набережной Инкурабели Неисцелимых, на которой чувствуешь себя, как на Неве в Санкт-Петербурге, так широк Джудекка и так по-петербургски классичен Палладио на его другом берегу,где начинает казаться, что понимаешь, почему она так запала в сердце Бродского.
  Тем временем вапоретто, где я застыла в своих блужданиях , прибиваясь  то к одной пристани, то отскакивая от другой, как бильярдный шар, оттолкнулось бортом от Заккария Сан Марко , развернулось  носом к Сан Джорджо  Маджоре перед безукоризненным фасадом которого  восседала лиловая лысая безобразина с отвислыми грудями- плод вдохновения Биеналле , от которой всякий раз хотелось отвести глаза, но никак не удавалось, потому  что она , как страшный сон, как кошмар, как наваждение лезла в глаза и не шла из головы , на что, видимо, и рассчитывал ее творец. В тот год фиолетовая химера сумела затмить и отравить часть впечатлений от Венеции- всегда с содроганием первой вспоминалась она.  И только  в следующий раз , когда вместо трупного цвета развратного чудовища, оголившего грудь и зад, как путана на мосту Сисек, установили  похожие на детские кубики , успокоительные желтые колонны, бессмысленные и глупые, но абсолютно безвредные  для сознания, мы решились высадиться  на Сан Джорджо Маджоре, чтобы , наконец, взглянуть на Венецию с колокольни и убедиться,что Сан Марко днем, и правда, кишит, как муравейник, куда воткнули, как соломинки , чтобы они пропитались муравьиной кислотой , две колонны  с  венецианским «Котом» и Теодором.  Что на Канале  « Был день, как день.  Шныряли  вапоретто», а по Джудекке ползет гигантский лайнер , как в фильме ужасов , грозя раздавить собой Санта Мария делла Салюте, которая похоже ничуть не боится и уже привыкла к подобным экзерсисам, заворачивая счастливо в бок  в последнюю минуту, а его сотоварищи видны издали ,как обычные городские высотки, в порту Мариттима . Что где-то там за горами, над которыми занимается розовый закат , прячутся Падуя, Виченца и Верона,  а с другой стороны виднеются Армянский Остров Св. Лазаря, где раньше был лепрозорий , потом армянский монастырь, куда Байрон ездил учить армянский язык ,а подальше остров Сан Серволо с редкой двубашенной церковью и домом для умалишенных. И Лидо,  который заслоняет грудью Венецию от открытого моря и впускает во «врата Лидо»  многоэтажные лайнеры, вползающие брюхом  по песку в Лагуну. Что многочисленные церкви  стоят на страже, настороживши колокольни, как уши,а многие из них от многовекового напряжения  уже дали крен и стали похожи на пизанские башни.Что любимая церковь Джезуити, а на самом деле Санта Мария Ассунта,что спряталась за углом, если свернуть с Фундамента Нуова, на закате уже распахнула свои двери и тихо ждет восхищенного "ах" и "ох" при входе в прохладу и сумрак, в которых плаваешь, как среди зеленых водорослей, затейливо украсивших мраморным бархатом стены и колонны. Мрамор ниспадает небрежными складками с кафедры церкви,распадается на множество кокетливых фестончиков, украшенных  кистями, кустится бахромой,опять же мраморной, что никак не вяжется с мрачным и даже жестоким образом иезуитов,так мило устроившихся, как в изящной шкатулке или коробочке для духов, выложенных бархатом, в своей главной церкви в Венеции.Стены плавно сползают на пол, повторяя и здесь свой зеленоватый, призрачный узор, что создает ощущение подводного мира, словно плещущаяся совсем рядом лагуна залила до купола Джезуити, сквозь который едва пробивается до самого дна солнце, оставляя неверные блики на скульптурах, алтаре и балдахине. Здесь ощущение полной отгороженности от мира, которое возникло на площади перед вокзалом Санта Лючия, удваивается и утраивается за счет погружения в эту толщу лагуны, заполонившую зеленой водой и водорослями церковь. Тут мягко и безвозвратно, благодарно тонешь, как при обмороке,из которого мучительно тяжело приходить в себя, становиться свинцово тяжелым, прибитым к земле. И вместе с тобой тонет Тициан с его "Мучениями  Св. Лаврентия", отметившийся и здесь Тинторетто с " Успением Богоматери. Из ризницы в левой части церкви едва различимо течет григорианское песнопение, так что приходится прислушиваться не чудится ли это, как и воды лагуны, залившие Джезуити. А сама ризница строга и темна, как монашенка при этом мраморно-бархатном дворцовом благолепии. Из зеленых вод крестообразного широкого нефа церкви опускаешься в ризницу совсем на мрачное дно, уставленное грубыми, отшлифованными временем лавками. Впереди белеет престол, покрытый тонкой льняной скатертью с грубыми крестьянскими кружевами понизу, на которой водружена ваза с гигантским букетом белых гортензий. Григорианцы скребутся в дверь ризницы, как кот, о её стены тихо плещется вода лагуны и порой набегают и шумят волны от проезжего катера,грубо кричат и переругиваются чайки, как торговки на рынке. Приоткрытое окно слегка поскрипывает и вдруг неожиданно вскрикивает, когда на него садится нахальная чайка и заглядывает в ризницу. Со стен и потолка безмолвно взирают картины Пальмы Младшего, ни мало не нарушая общей гармонии и покоя.В ризнице настигает то, что называется  здесь "Бог живет не по углам, как думают насмешники, а всюду..." - Он здесь " в избытке"! Почему именно тут - в этой весьма манерной барочной церкви и по-крестьянски грубоватой и простой ризнице - не скажу! Но он и в прозрачном взгляде хищной чайки,и в трепещущей на ветру кисейной занавеске, и в мерном плеске волн за стеной,и в полушепоте" плавного распева" григорианцев, в каждой мраморной кисточке и бахроме, в тлеющих углях под Тициановским Св. Лаврентием, в солнечных бликах на бархате стен и, наконец, в оливке, одиноко плавающей в пузатом бокале со спритцем на Фундамента Нуова. Такова уж Венеция Светлейшая Serenissima - она царит везде и все решает самовластно, если уж снизошла до вас. Тогда уж ничего не остается, как отбросить все свои планы и желания, подчиниться и следовать одним ее велениям - вот и в первый раз, когда она сперва полила проливным дождем на площади  Маргериты , а потом укрыла в подворотне и вывела нас с детьми запутанными ходами и мостиками к церкви, где согрела и подарила первое незабываемое свидание с Тинторетто, до меня еще не дошло, что мы ведомы нею -Светлейшей!Но когда и во второй, третий и в десятый раз она срывала все планы,заставляла вапоретто менять ход и везти нас не на Джудекку, а в обход через пьяццу Рома на Фундамета Нуова, чтобы выбросить ровнехонько у похоронной лавки, надоумив купить лиловый букет лаванды. А затем погружала в нужное вапоретто направляющееся на Мурано с тем, чтобы высадить на Сан Микеле и безошибочно довести до могилы Бродского на протестантском кладбище, где устраивая цветы, убирая мусор и поливая из кладбищенской лейки засохший, сиротливый куст роз, мы вдруг обнаруживали, что сегодня 24 мая и его день рождения. Она заставляла вспомнить о полуразвалившейся пачке сигарет, таившейся в недрах сумки. Извлекала нашими руками уцелевшие сигареты и ласково водружала их у изголовья, пряча в траве, как подарок имениннику под подушкой.А затем подкрадывалась, прикинувшись чайкой,хитро и довольно косила на нас прозрачным, как льдинка,глазом, хрипло, насмешливо хохотала, отпрыгивала в сторону боком и по-старушачьи ковыляла к могилам Дягилева и Стравинского - дескать не отставайте!
   И дальше все было подчинено ее воле и желаниям - она дарила нам себя, заполняла собой без остатка, водила по заветным местам, дарила нежданные закаты, грозы, аква альту на Пьяцце, радугу над Сан Джорджо и заставляла вновь убеждаться с высоты его колокольни ,что Мурано исправно плавит стекло, зазывалы зазывают в его мастерские, магазины переполнены зеркалами, посудой и украшениями , а Бурано по прежнему ткет кружева. Его женская половина картинно восседает с клюшками  в руках  под живописно висящим белоснежным бельем на фоне алых,  бирюзовых, желтых и изумрудных домов, отражения которых подрагивают в каналах , а мужская половина в лихо заломленных  пиратских  шляпах, с оголенным волосатым торсом несется на моторке , одной рукой управляя лодкой, а другой опираясь на огромный таинственный ящик, как у фокусника , оказавшимся на поверку краболовкой.
Что на Торчелло все также торчит посреди застывших лугов, болот и вод  похожая на маяк колокольня Санта Мария Ассунта , с которой видать всю округу – заросшие травой площади, глухой канал, рассекающий остров почти посередине и любимую «Locanda Cipriani» Хэмигуэя : « Люди из Торчелло. Были лихие ребята, и строили они хорошо…Вот оно, Торчелло ». (« За рекой в тени деревьев»).
 "Вот оно! Торчелло!"- с этими словами высаживаешься на остров,где родилась Венеция и где теперь царит редкое запустение, сонное царство,как в "Спящей красавице". Красная каменная дорожка, на которой только не хватает Элли с Тотошкой, следует изгибам канала, поросшего зеленью.Вдоль дорожки заглохшие огороды и сады с древними оливами, утонувшими по пояс среди трав.Глухо постукивают дощатые зеленые ставни, увитые дикими розами на старых домах, с которых слетает пожухлая штукатурка. Заливаются птицы- и никого в округе до самой церкви! Ни души!
  Пол храма в терракотового цвета плитке с вкраплениями муранского стекла, старинные византийские мозаики на стенах,мозаики на полу - ничего лишнего, полутона, полусвет,тусклое сияние золота, в котором тонет Богородица, нисходя к нам. Ничего более изысканного, таинственного и первозданного, казалось, явившегося само собой из окрестных вод и туманов, не увидишь даже в Равенне и Ай-Софии, где все рукотворно. Наворачивать круги по серпантину на колокольню удивительно легко по заворачивающемуся стружкой пандусу, из окон дует нежный ветерок, несущий пение птиц, запах трав и вод. Неожиданно быстро оказываешься под нависшим прямо над головой огромным колоколом и ахаешь-вместе с колокольней паришь над синими водами и зелеными лугами в прозрачном, подзолоченном солнцем воздухе.Совсем рядом за болотами рдеет всеми своим красками разноцветный Бурано, как во сне или в сказке. Вдалеке виднеются колокольни Венеции, а с другой стороны расстилаются до горизонта первозданные луга и воды. Щебет птиц и пение ветра сливаются в один живой, вибрирующий звук, так что кажется, что колокольня-струна, на которой играет ветер. Он гудит ,свистит, перелетает из одного окна к другому, обвивается вокруг , дует в лицо и щекочет уши - такой живой, настоящий и веселый дух,почти друг, с которым хочется вместе улететь одним порывом хоть-куда!
   Я явственно ощущала его дыхание, его благоволение, не казалась  чужой и лишней на колокольне, пребывая здесь в полном, счастливом одиночестве.Мы парили над водами - стоявшая тут веками на одной ноге, как журавль,колокольня, обвевающий ее ветер и я, затесавшаяся к ним в компанию на мгновение и мечтающая остаться здесь навсегда хоть прахом, развеянным над лугами и болотами.Давно не бывала я так счастлива, так свободна, так на месте, так благодарна жизни за благосклонность Венеции, которая стала раскрываться, впускать в себя, вести порой за руку, как строптивого ребенка,заставляя менять планы,путая маршруты вапоретто и глухие переулки, заводя в свои самые укромные места. Благодарна за Торчелло с его древними мозаиками,травами,болотами, утками и живой колокольней. Оказалось, что этот всеми покинутый остров, превратившийся в заколдованное, сонное пространство, живее не только кишащей людьми площади Сан Марко, но и всего остального мира.
      Все идет, как обычно! Теперь можно спускаться и с колокольни Сан Джорджо Маджоре вниз и слушать  органный концерт -  настоящий, в отличие  от туристического  в церкви Ла Пьета , где Вивальди преподавал музыку воспитанницам приюта, и которая построена скорее, как концертный зал, чем церковь, куда лучше заглянуть днем, когда она стоит совсем пустая , и где можно  в полном одиночестве послушать прекрасные записи  « красного, рыжего священника» , подвергнутого двум крещениям и одному изгнанию дьявола - экзорцизму, что не мешало ему ,  однако, страдать, как от астмы, так и от страшных болей перед тем, как приступать к мессе. А вечером здесь  не лучшим образом играют обязательную к исполнению  Al Santo Sepolcro для туристов.
 А на концерт в Сан Джорджо Маджоре   съезжаются местные прихожане ,одетые в черное так, как ходят на  воскресные мессы , среди которых изредка попадаются спустившиеся с колокольни туристы в шортах и майках, которые , испуганно заметавшись  при первых аккордах органа, спешно ретируются восвояси, очистив ряды респектабельной публике. Высокая дверь Сан Джорджо Маджоре открыта настежь  и зеленая вода  бьется почти о  ступени,  увеличенные во много раз закатным солнцем  блики играют на стенах , колоннах  и картинах в такт набегающим, как волны, аккордам  органа, создавая  ощущение редкого единства  и гармонии мира , где все живет и вибрирует  в едином дыхании, едином звуке-  и ты одновременно  трепещешь в бликах  воды, волнах моря , звуках музыки и звоне колоколов , проникающих из дверей.
После концерта все чинно разъезжаются на вапоретто  по домам , а мы жадно устремляемся в сестьере – один из «шестин» - шести кварталов Венеции - Кастелло, где  на прямой, как стрела и широкой, как Невский проспект, единственной настоящей улице в Венеции - Виа Гарибальди в тратториях оттягиваются  подальше от туристов  уставшие за день  венецианцы  с собаками на поводках, прикорнувшими под стульями. Где  на плавучих  овощных рынках самые дешевые фрукты и овощи, где трудно натолкнуться на крыс, потому , что кажется, что все венецианские кошки перебрались в этот малолюдный район. Здесь мы несемся к бывшему  кафедральному собору Сан Пьетро ди Кастелло, расположившемуся на острове Оливоло, оставляя сбоку тревожно чернеющие , пустынные сады , где за высокой кованой решеткой  стоит памятник Гарибальди с прикорнувшим у его ног, ну, кем бы вы думали? Конечно, львом! Пересекаем широкий горбатый мост, по обеим сторонам которого укладываются на покой обычные спальные районы Кастелло, а вода под мостом застыла, как та смола  в "Божественной комедии" Данте  « так силой не огня, но божьих рук , кипела подо мной  смола густая…». И лишь редкий топот спешащих, как и мы, на концерт в Сан Пьетро ди Кастелло  пар , оглашает округу: « так с моста на мост , говоря немало  стороннего Комедии моей, мы перешли, чтоб с кручи перевала увидеть новый росщеп Злых Щелей и новые напрасные печали…».
 Мы идем точно по звуку чужих шагов почти вслепую, заворачивая и петляя  в узких темных Ruga, тычась носом в Sortoportego , выбираясь из тупика и вновь беря след, чтобы неожиданно  выбраться из полной темноты  и путаницы переулков , как к маяку, к ярко освещенной и широко распахнутой двери на белом, светящемся изнутри фасаде первого творения Палладио в Венеции, откуда несется нестройное  пение хора, крикливое и резкое, но полное энтузиазма.  Церковь полна народом, который занял все скамьи , ступени капелл  у мощей Св. Аврелии, мучеников Вакха и Сергия,   и даже ни мало не смущаясь, сгрудился  на Антиохийской кафедре Св. Павла – мраморном троне , заслоняя арабскую вязь на его спинке, гласящую , что  « Антиохия- град Божий!». Народом, полным такого же энтузиазма, как и сам многоголосый хор любителей, орущих во все горло спиричуэлс, не чураясь «экстатических юбиляций и выкриков», неожиданно переходя на  хоралы и мотеты Баха- все подряд и без разбору, лихо и самоуверенно, подбадривая себя хлопаньем в ладоши, как и принято в так называемых «парикмахерских гармониях»-спиричуэлс . Родственники и знакомые хористов, пришедшие их поддержать, прогуливаются вдоль стен с чадами и собаками, лениво разглядывая иконы и ожидая after party на самой обширной в Венеции поляне перед церковью. Все счастливы и довольны,  готовы радоваться  очередному "петуху", который дает хор, и будут еще более довольны, когда доберутся до бумажных стаканов и тарелок, белеющих в праздничных шатрах на Кампо.
 Мы чувствуем себя редким, гадким исключением, которое  давится всеми фальшивыми нотами и кривится от надрывного пения хора,  желая поскорее унести отсюда ноги. Побиваемые  в спину прощальными, переходящими в визг руладами, мы с облегчением выбираемся наружу в живительную тишину, где на полуразрушенные стены Кастелло взобралась полная луна , с крамольной мыслью рвануть через Гарибальди на Пьяцетту, чтобы «заесть» этот приторный хор нашим верным «пьяцеттским оркестром».
   Я сижу на корме вапоретто, опущенной ниже кромки воды, так что пепельные волны нависают сверху с двух сторон, и чувствую себя, как в исходе из Египта - « и расступились воды…». Венеция медленно уплывает вдаль. Почему в моей голове здесь  не бывает ни одной мысли, все чувства покидают меня?  Я становлюсь беспомощной и глупой, как при слепой любви, когда не дробишь на детали, а принимаешь целиком и полностью, знаешь, что тебя ждет до мелочей, без  вопросов, без мыслей, и даже без чувств – обмерев. Когда  даже больно произнести это имя, потому что нет этому имени, потому что название – это принижение, овеществление того неуловимого, захватывающего тебя целиком и полностью чувства, которое делает тебя единым целым, беременным своей любовью. И пусть ты знаешь , что Венеция- это зеленая вода, сваи – брикколы , чайки, крысы, кошки и чума,сонм церквей и Тинторетто - у каждого свой набор ее черт, свой ракурс, свой голос, запах. Но ты не замечаешь в ней появившуюся морщинку, седой волос, порой опущенные уголки рта, тусклый взгляд, дурное настроение, шарканье ногами и храп по ночам, важно одно – ее присутствие.Не в этой ли отгороженности, текучести, смывании следов, памяти, чувств, умывания рук, концов в воду – прелесть Венеции, где ты можешь стать собой или кем-то другим, или же потерять себя, растворившись в ней.
    Вокзал Санта Лючия и стеклянная стена за спиной отгораживают внешний мир от того,к которому спускаешься по ступеням к самой воде. Прежний мир остается позади и глухо кричит в стеклянную стену, прижимаясь к ней губами, строя гримасы в спину, а впереди ждут : « Частая смена одежд, и покой, и нагретые ванны…» из "Смерти в Венеции" Т.Манна.