А был ли мальчик?

В городе Ленинграде в двести пятьдесят третьей средней мужской школе, что за Сенной площадью на канале Грибоедова, в конце сороковых годов прошлого столетия и прошлого тысячелетия, учился мальчик со странной фамилией Сороколад. В школе его звали просто Сорокой.
Судьба у парнишки была трагической. Но это, как посмотреть, для кого-то может показаться и трагикомической. Известно же, что среди смеющихся - один плачет. Кошке игрушки, - а мышке слёзки.
Остап Бендер, не зная всей подноготной детства мальчишки, назвал бы его наверно жертвой аборта, столь необычно было поведение Сороки среди окружающих его людей.
Отец у мальчишки был офицер. В то время он был майором жёсткий, жестокий - с узконаправленной философией военного человека. Мать - задёрганная, затурканная женщина, но достаточно самолюбивая, да ещё и со вздорным неуравновешенным характером. В общем - семейка.
Отец, пройдя всю войну (большую часть её в блокаде Ленинграда) остался жив и невредим. Везёт же некоторым. В общем, блокада для семьи прошла более или менее сносно - всё-таки офицерский паёк.
У Сороки были две, образно говоря, военные травмы. Первая травма - чисто психологическая, а вторая - смешенная: кроме психологического потрясения ему ещё оторвало два пальца на руке и слегка задело ногу. Наверно скажут: в рубашке родился. А с другой стороны - как знать и как на это посмотреть - да, в общем-то, всё будет ясно и понятно из дальнейшего повествования.
Первую травму Сорока получил в конце блокады.
Он вместе с детьми, в основном детьми военнослужащих, грелся на солнышке в развалинах соседнего дома разрушенного бомбой.
Начался артобстрел и ребят с Сорокой как говорится с первого же снаряда, завалило обломками рухнувшей стены. Двое ребят, бывших с ними, под обвал не попали и указали место, где искать остальных. Из пятерых, оставшихся под обломками, живым нашли только Сороку. До него добирались более двух часов. Он оказался между остатком стены и рухнувшей балкой. А вокруг трупы. Поиски сразу же после артобстрела организовал отец Сороки. Он по счастливой случайности оказался дома. Был в краткосрочном отпуске.
Вторую травму Сорока получил вскоре после блокады.
Под Ленинградом в районе Пулковских высот было в то время разбросанно множество боеприпасов. Сапёров было мало, а боеприпасов - много, и сапёры их не успевали убирать. Ведь ещё шла война.
Группа ребят во главе с Сорокой разряжала неиспользованный (целый - не выстрелянный) снаряд с гильзой. Хотели извлечь из его гильзы артиллерийский порох - так называемые макароны.
Эти макароны привязывали к спицам колёс велосипедов, поджигали их и ездили. Зрелище впечатляющее особенно если несколько велосипедов, да на большой скорости, да ещё и с виражами. Макароны ведь горели относительно медленно - таким тогда, а может и всегда, был артиллерийский порох.
Или просто устраивали фейерверк. Во дворе (а их в Ленинграде очень много - да к тому же ещё и проходных) устанавливали какую-нибудь коробку, например из-под ботинок фабрики Скороход. В неё вперемешку со снарядными макаронами насыпали порох, добытый из винтовочных патронов. Макароны также втыкали в дырки, проделанные в коробке. Получался так называемый ёжик. Если не было бикфордова шнура, насыпали дорожку из винтовочного пороха до ближайшей арки проходного двора. Поджигали и убегали. Коробка же с шипением и треском начинала летать по двору, рассыпая снопы искр и горящих макарон, вылетавших из дырок в коробке. А проще всего поджигали макаронину с одной стороны, и она летала как ракета. Травм от таких, образно говоря, забав, было немного. Основные травмы получали пешеходы от пуль винтовочных патронов положенных на рельсы трамваев.
В общем, у милиции было много работы. Это в Ленинграде, а о том, что творилось в пригородах - можно написать отдельную повесть.
Так вот ребята, возившиеся со снарядом, образно говоря, взлетели на воздух. Снаряд взорвался. Сороку же только контузило, оторвало два пальца на руке и распороло ногу осколками. Остальные ребята полегли все. Почти все с распоротыми животами и раздробленными головами. Сорока же весь в чужой крови, кишках и мозгах - но живой. Сидели ведь кучно, каждый хотел посмотреть и поучаствовать - если не делом, то хотя бы советом. Вот и поучаствовали.
Снаряд разорвался невдалеке от дороги и Сороку успели спасти. Когда к ним подбежали, Сорока был уже в сознании, но в состоянии полной прострации. По сбивчивым объяснениям Сороки - он хотел найти более удобную железку для вскрытия гильзы снаряда. И только вылез из круга ребят плотно окруживших снаряд, как его накрыло волной мяса и внутренностей. Господин случай? - Может быть. А может и потому, что Сорока у ребят был как бы командиром. А ведь у командиров зачастую бывает так, как в песенке про французского солдата, который мечтал стать генералом - «…капрал командует: - Вперёд! А сам конечно отстаёт. И на войне и без войны…».
После второй травмы Сорока стал окончательно психически неуравновешенным и чем дальше, тем хуже. Дома было как-то не до него, а в школе - и подавно.
Мальчишкой он был смелым и даже отчаянным. Дрался всегда до конца, невзирая на силу и возраст противника. Всегда вставал, когда его сбивали с ног - и опять лез в драку. В школе не допускали до нокаута - разнимали. Но на улице несколько раз находили его в бессознательном состоянии. Один раз даже лежал в больнице. Так что ребята его боялись, и лишний раз не трогали.
Школа была мужской, учились в ней только мальчики - девочек не было, а время было послевоенное - и нравы были жестокими. По-видимому, мужские школы, в общем-то, не способствуют нормальному воспитанию подростков.
Такие школы в то время чем-то напоминали детские исправительно-трудовые колонии. Правда с более мягкими нравами и порядками. Например, в школах отсутствовали карцеры, и дети ходили домой, а не строем в жилой барак после учёбы и работы. Отсутствовали так же колючая проволока и вышки вокруг зоны (но возможно всё это касается только двести пятьдесят третьей школы - и подобных ей школ).
В таких школах ребята собирались в стайки напоминающие шайки со своим вожаком в каждой. На переменах в результате междоусобицы, между ними возникали драки. А так как дрались многие и непонятно кто с кем, то дерущихся было трудно разнять. Выяснить же зачинщиков драк было ещё труднее - круговая порука. Доносчиков, а такие иногда были - избивали до полусмерти. Был случай, когда ребят держали до утра в школе, - но так никто и не сознался.
Но вернёмся к Сороке и его отцу, вернувшемуся после войны в Ленинград. Его возвращение в Ленинград подчёркивает то, что он был напористой, сильной личностью, умеющей отстоять свои интересы. Но именно свои интересы, до всего остального ему просто не было дела, оно (не связное с его личными интересами дело) его лично, вообще, как бы - не касалось.
Сорока боялся только отца и боялся панически. Отец, образно говоря, драл сына как сидорову козу с самого детства без всякой жалости. Бил даже за мелкие провинности, которые в других семьях считались просто шалостью. В таких случаях у матери Сороки начиналась истерика. Кончалось же это тем что, как образно говорится, доставалось, и сыну и матери. Мать визжала, как ошпаренная, а сын кричал как резанный. О разводе же не могло быть и речи - жена, можно сказать, держалась за майора как утопающий за соломинку. Майор был бугай отменный - во всех отношениях. Сорока иногда после такой воспитательной процедуры не ходил в школу по нескольку дней. Надо заметить, что до травм полученных Сорокой отец бил сына гораздо реже и не так жестоко. Правда, после травм, в общем-то, было, за что бить, особенно после второй травмы, но тут нужен был не кнут, а психиатр. Всем же, до поры до времени, было как-то не до психиатра. Время-то было послевоенное - голод, разруха, воровство, грабежи. Особенно свирепствовали карманники и всяких мастей аферисты и мошенники.
Кстати кинофильм о послевоенном времени, Говорухина, Место встречи изменить нельзя, снят как будто бы с натуры.
После денежной реформы тысяча девятьсот сорок седьмого года страх Сороки перед отцом достиг предела и стал маниакальным, а психическое состояние его - резко ухудшилось. Как выяснилось впоследствии, Сорока был избит отцом накануне реформы настолько жестоко, что проболел две недели.
Причиной избиения была покупка Сорокой около двухсот мороженных - на все деньги, собранные им в тайне от родителей.
Слухи о денежной реформе стали усиленно распространяться по Ленинграду где-то за месяц до неё. В результате весь город превратился почти в сплошную очередь. Скупалось все, что было в продаже. А за несколько дней до реформы полки магазинов, в основном промтоварных, практически опустели, как говорят: хоть шаром покати.
До денежной реформы ряд товаров - продукты питания и некоторый ширпотреб, например, то же мыло - выдавались по карточкам. Не за деньги, а по специальным талонам - карточкам. Эти товары можно было купить только с рук на рынках. И карточки кстати тоже. Цены на эти товары перед реформой выросли и стали баснословными. Всё это не способствовало хорошему настроению в семье Сороки. И он со своим мороженным стал в какой-то мере - козлом отпущения. Даже мать, всегда защищавшая сына, на этот раз сидела на кухне и ревела как белуха, не мешая отцу воспитывать сына - если, конечно же, это избиение до полусмерти можно назвать педагогическим воспитанием.
Кстати карточки сразу же после реформы были отменены. И полки магазинов на следующий же день ломились от обилия продуктов питания. Это не было неожиданностью, об этом догадывались, потому что, незадолго до реформы, Ленинградский порт был буквально забит судами, и разгрузка судов велась усиленными темпами круглосуточно. Нелишне напомнить, что в то время в стране был ещё голод.
Тогда же в Ленинграде по поводу реформы появились анекдоты, например:
Древняя старуха катит по тротуару велосипед. Прохожий спрашивает:
- Зачем он тебе?
Старуха отвечает:
- Да вот, берегла деньги на похороны. Да чтоб не пропали, купила велосипед. Чего-нибудь другое - до дому не донесу. Старая стала, сил нету. А этот докачу.
Или, задают вопрос:
- Тысяча голов. Две тысячи ног. Один хвост. Глаза горят, а шерсти нет. Что это такое?
Ответ:
- Очередь за шерстью.
Но это анекдоты тысяча девятьсот сорок седьмого года, а в тысяча девятьсот сорок первом году, между прочими другими, был и такой:
Началась блокада. Полки продуктовых магазинов опустели. Появился избыток продавцов. Продавцам предложили написать заявления об уходе по собственному желанию. И они, написали: Учитывая тяжёлое положение города, мы как патриоты - готовы работать бесплатно.
Свирепость отца по отношению к Сороке была вызвана, в основном, поведением сына в школе. Его поведение в школе стало невыносимым и для учителей, особенно после (дореформенной), если конечно можно так сказать, усиленно-воспитательной работы отца.
Сорока сидел за последней партой около окна выходящего на канал Грибоедова и всегда смотрел в окно, что-то там наблюдая. При этом он слушал учителей и если его спрашивали - более или менее сносно рассказывал, о чём говорилось на уроке. Он вполне мог бы быть отличником, но был равнодушен к оценкам и только боялся двоек по вполне понятной причине. За тройки - его не били. И вообще он жил как-то так - сам в себе - и, по сути, был самодостаточен. Если бы не травмы из Сороки, возможно, могла бы сформироваться неординарная, достаточно интересная и необычная личность. Но, увы - жизнь диктует свои правила.
В школе с Сорокой было много хлопот. Но учителя и администрация школы знали о его бедах. И проделки Сороки, зачастую безобидные, как правило, образно говоря, сходили ему с рук. Но после дореформенной усиленно-воспитательной работы отца - ну прямо-таки Малюты Скуратова, правой руки Ивана Грозного - проделки Сороки стали более грубыми и агрессивными, а иногда и необъяснимыми с точки зрения здравого смысла и возраста подростка. Например, при общении Сороки с учителями проскальзывала неординарность мышления и даже некоторая культура речи явно не свойственные его возрасту, и тем самым как бы подчёркивавшие злой сарказм сказанного им, а иногда и прямую издёвку. В общем, начали проявляться первые признаки психического растройства.
Вот несколько примеров:
Как-то, во время урока математики, когда учительница записывала на доске не обычное решение одной из сложных задач, Сорока встал и пошёл к двери класса. Учительница спросила, что с ним. Он же наивно и ласково, глядя ей в глаза, сказал, что хочет пойти покурить. Учительница была настолько удивлена, что растерянно спросила его, почему он не попросил разрешения выйти из класса. Сорока печально посмотрел на неё и очень серьёзно ответил, что не хотел нарушать ход её мысли, так как человечество могло, а возможно уже и утратило навсегда великое математическое откровение и оно как это ни обидно, по-видимому, невосполнимо. Учительница обалдела окончательно и молча, кивнув головой, указала на дверь. Когда Сорока вышел из класса, раздался смех. Смеялся весь класс. Учительница выронила мел, расплакалась и выбежала из класса. На счастье, а может быть и на несчастье Сороки, директора в тот день в школе не было. Проплакав у заведующей учебной частью минут двадцать, учительница пошла, заканчивать урок. На её счастье Сороки в классе не было.
На уроке истории Сорока начал лихорадочно что-то записывать в тетрадь, периодически, внимательно поглядывая на учителя, как если бы писал с него портрет. Учитель заинтересовался его поведением и спросил, что он пишет. Сорока ответил, что делает наброски для повести - Записки сумасшедшего - под диктовку оригинала. И после того, как учитель врезал ему линейкой по спине, Сорока сказал, что поставит в церкви свечку и помянет его душу грешную. Учитель замахнулся еще раз, но опустил руку, покачал головой и пошёл к доске продолжать урок.
Сорока после (выше приведённых) избиений - то бишь воспитаний, начал ходить в церковь, чем очень огорчал отца. Да и мать - тоже. Она волновалась за карьеру мужа. Ведь член партии ещё с довоенных лет.
В конце урока немецкого языка, когда учительница на немецком языке продиктовала домашнее задание, Сорока сказал ей:
- Я всё не мог понять, чей это голос из помойки раздается, а теперь понял - это Ваш. Я вчера слышал, как говорили по радио, что всех фашистов с их идеологией выкинули на помойку истории.
Учительница молча собрала свой портфель и, не попрощавшись, ушла из класса. Следом ушел, Сорока и в этот день в школе больше не появлялся.
Но он ещё, в дополнение ко всем своим предыдущим проделкам, на перемене, перед уроком немецкого языка умудрился сбросить из окна класса довольно тяжёлую стальную болванку. И напугал до полусмерти дворника, который подумал, что началась война. Болванка это бронебойный снаряд, которым пробивали броню танков из противотанковых орудий. То, как Сорока выбрасывал в окно болванку, видел один ученик, но до поры до времени молчал. От Сороки можно было ожидать чего угодно, а кому нужны лишние неприятности? Как Сорока пронёс снаряд в школу и где его прятал, так и осталось загадкой.
Это было в субботу. А в понедельник произошла развязка этой печальной истории.
В понедельник утром стало известно, что один из девятиклассников принёс в школу пистолет системы вальтер с полной обоймой патронов. Была создана группа захвата из учителей прошедших войну. Возглавил группу директор школы. Захват прошёл быстро и бескровно. Девятиклассник был обезоружен без всякого членовредительства и травм. После захвата грабителя-диверсанта, если конечно так о нем можно сказать, в школу были вызваны родители девятиклассника и милиция. Милиции предстояло разобраться, не состоит ли ученик в какой-нибудь из банд. Чего другого, а банд тогда в Ленинграде хватало. К тому же в школу именно в этот день, должны были привезти довольно крупную сумму денег. Со временем в отношении банд всё как-то утряслось. Но из школы девятиклассника всё-таки исключили.
Не будь случая с девятиклассником, с Сорокой всё обошлось бы, скорее всего, как говорят, малой кровью. Намечался вызов его к директору школы для разговора по душам. С последующей разборкой поведения Сороки в школе и выяснению причин такого поведения. Максимум что грозило Сороке - принудительный курс лечения у психиатра без помещения в стационар. С минимально-возможным пропуском занятий. Всё-таки, при всём при том, Сорока учился в школе довольно хорошо.
Но, увы, вместо этого - Сорока пошёл на урок ботаники. Урок ботаники был первым уроком в понедельник в их классе и последним уроком в этом классе и в этой школе для Сороки. И чуть-чуть не стал последним уроком в жизни - учителя ботаники, зоологии и биологии.
Учитель ботаники, зоологии и биологии был энтузиастом своего дела. Кабинет, оборудованный им в школе, превосходил во всех отношениях кабинеты физики и химии. По тем временам он, по-видимому, был лучшим в Ленинграде. В кабинете были - кинопроектор с большим набором диапозитивов (слайдов) и даже узкоплёночный киноаппарат также с большим набором фильмов, в частности, фильмов с замедленной съёмкой. К учителю постоянно приезжали за фильмами из других школ, в которых были такие же киноаппараты.
В отдельной комнате примыкающей к кабинету были собранны различные учебные пособия: плакаты, муляжи, чучела птиц и животных, скелеты, кости, ….
На стенах кабинета висели портреты выдающихся учёных мира. И, конечно же - русских, особенно советских, висевших в больших рамках на почётном месте за кафедрой учителя. Там же, в центре, висел большой портрет товарища Сталина.
В этом кабинете была единственная кафедра в школе, на которую вели ступеньки, по три с каждой стороны. Кафедра была сделана из дуба. В глубине кафедры на возвышении стояло вращающееся кресло, на котором восседал учитель во время показа диапозитивов и фильмов - комментировал их и показывал длинной указкой наиболее важные детали на кадрах.
Учитель, на уровне областного отдела народного образования, сумел добиться должности лаборанта для своего кабинета.
Лаборант готовил к уроку необходимые учебные пособия, и экспонаты - крутил, фильмы и показывал диапозитивы.
Учитель был заслуженным и очень активным человеком. Воевал в блокаде Ленинграда, был орденоносцем (был даже орден Ленина), имел несколько ранений и контузию. Не было случая, чтобы ему не удавалось сделать то, что он задумал. Говорили, что его побаивался даже директор школы. Во время блокады каким-то образом он сумел сохранить свой кабинет, а это было сделать - не просто.
Его кумирами, после товарища Сталина и его ближайшего окружения, были учёные и, в первую очередь - советские. Это-то и сыграло злую шутку с Сорокой, да и с учителем тоже.
Во время показа кинофильма два ученика Малеев и Машнёв устроили перестрелку скрученными бумажными пульками. В качестве метательного средства использовалась тонкая резинка с двумя петлями на концах, которые одевались на два пальца - большой и указательный.
Малеев случайно попал бумажной пулькой в Сороку, который сидел рядом с Машнёвым. Сорока вытащил из полевой сумки кусок медной проволоки (тогда многие ученики ходили в школу с такими сумками), отломил кусочек и, согнув пополам, сделал медную пульку. Затем, отняв у Машнёва резинку - выстрелил в Малеева. Машнев, понимая, что это может кончиться плачевно для всех, подтолкнул Сороку под руку и пулька, воткнулась в глаз академика Павлова (правда, всего лишь на портрете). Но то, что пострадал портрет, а не глаз академика для учителя большого значения не имело. И в том и в другом случае это было кощунство.
Учитель, заметив возню Сороки с Машнёвым, сумел проследить полёт пульки, которая пересекла луч света от киноаппарата. Резким голосом, заводясь, учитель дал распоряжение лаборанту приостановить показ кинофильма и включил свет. Свет в кабинете включался с кафедры. Увидев, застрявшую (на портрете) в глазу академика пульку, учитель назвал Сороку варваром и папуасом, и вообще, врагом всего прогрессивного человечества. И всё более и более заводясь но, всё ещё сдерживая себя, предложил Сороке принести дневник и положить на кафедру. Сорока побледнел и отрицательно покачал головой. Учитель приказал лаборанту забрать дневник. Но Сорока сначала оттолкнул лаборанта, а потом и ударил, разбив ему нос. Лаборант выронил дневник, который успел выхватить из открытой сумки Сороки. Сорока сразу же схватил дневник и прижал его к груди. Учитель побледнел, встал с кресла и всё ещё с большим трудом, сдерживая себя, медленно сошёл с кафедры и подошёл к Сороке. Сорока тоже бледный, ещё крепче прижал дневник к груди. Учитель резким движением схватил полевую сумку Сороки и очень спокойно и вкрадчиво, но ужё с нервной хрипотцой в голосе сказал Сороке, что отдаст сумку только его отцу. И тут Сорока впервые заплакал и поплёлся следом за учителем к кафедре, умоляя его отдать ему сумку - взамен дневника. Учитель положил сумку на кафедру и повернулся к Сороке, который плача протягивал ему дневник.
Лицо учителя до того относительно спокойное вдруг передёрнула судорога. Он схватил Сороку за шиворот - и выбросил его из кабинета с такой силой, что Сорока вылетел в коридор, открыв собой дверь. Учитель закрыл дверь, дрожащей рукой поправил галстук (он всегда был тщательно одет и причёсан) и сел в кресло, постепенно успокаиваясь.
Но дверь открылась, и Сорока вполз на коленях в кабинет, крестясь и прося учителя: Христа ради простить его. Учитель сидя остолбенел, наверное, он впервые растерялся. Надо заметить, что учитель был убеждённым атеистом, и поведение Сороки воспринял, скорее всего, как - издевательство. Сорока уже вполз на ступеньку кафедры, когда учитель схватил его сумку и замахнулся ею. Сорока склонил голову, как бы подставляя её под удар, завыл и, продолжая, быстро крестится, резко согнувшись, ударился лбом об пол кафедры. Рука учителя безвольно опустилась. Сорока поднял искажённое страданием лицо, со сложенными под подбородком ладонями - и с протяжным завыванием, каким-то тоненьким голоском, пропел:
- Побойтесь Бога.
И, тут учитель, обмяк в кресле.
До этого момента в кабинете стояла гробовая тишина. Даже лаборант не вытирал нос, из которого капала кровь. Но когда Сорока повторно, грохнул лбом об пол кафедры, все вскочили. Лаборант подбежал к учителю, тот был без сознания, но дышал. Сорока продолжал ползать на коленях и биться в поклонах об пол. Глаза его были затуманены, на лице появилась идиотская ухмылка.
Вызвали скорую помощь, до приезда которой учитель успел придти в себя, но чувствовал себя очень плохо. Приехавшие врачи сделали ему укол.
Сороку же забрали. Он особенно не сопротивлялся, только всё старался, обо что ни будь удариться лбом. Ему подставили кислородную подушку, об неё он и начал, крестясь, монотонно биться лбом, бормоча что-то неразборчивое. Подушку не зря возили с собой, всё-таки пригодилась.
Учитель от госпитализации отказался, а Сороку поместили на лечение в психиатрическую больницу.

24 июня 2008 года.