Севастополь

Севастополь

«В Балаклаве я родился на рыбацком берегу». Это правда. Люди старше меня живо реагируют на эту строчку, песня такая была. Слов этой песни не помню, там еще что-то про Севастополь. Я видимо ее много раз слушал, когда я был совсем маленький, родители оставляли меня дома возле проигрывателя, а сами бегали в кино. В кино бегать надо было в соседний дом. А до того, как я освоил проигрыватель бегали по очереди – перерыв между фильмами минут пятнадцать, мама прибегала, папа убегал. Я сам ставил пластинки на 78 оборотов, слушал, менял пластинки, опять слушал. Так эта песня  оказалась у меня где-то в лабиринтах памяти. Это была не самая любимая пластинка. Больше всего мне нравилась венгерская рапсодия Листа и Тарапунька и Штепсель. Там карандашиком нарисовал загогулины, так узнавал пластинки, читать еще не скоро выучился. Отличить Тарапуньку от Листа я не мог, когда выяснялось, что это Лист, чуть огорчался, но слушал. На других пластинках загогулин не было.  Не заслужили.
Воспоминаний осталось немного, и трудно разобрать, действительно ли это я помню, или мне часто рассказывали. Помню двор и клумбу посередине, но может быть это от того, что осталась фотография, где два малыша играются возле клумбы. Я и Славик, оба в шароварах, может быть, я их помню, потому, что знаю, что шаровары были коричневые, а по фотографии этого не видно. На клумбе машинка. Это была «Победа» с нарисованным задним окном. Ее я точно помню. Еще был самолет, его ни на какой фотографии нет, но я помню – это был оловянный МИГ-15. Название я, конечно, позже узнал. Помню черные хлопья, которые летали по комнате – наверное, я что-то поджег, про это мне не рассказывали. Помню, как мама ножницами отрезала от одеяла тлеющую вату, его я тоже поджег.
Из окна было видно бухту, на набережной стояли подводные лодки, иногда три штуки борт к борту.  Другие корабли то же стояли, по вечерам на каждом вывешивали экран и показывали кино. Кино про войну, там солдаты куда-то ползли. Мне купили синий шерстяной костюмчик с лампасами, ну почти совсем как военный, и мне хотелось поползать. Дома мама разрешала, а на улице сильно протестовала. Костюм был кусачий, когда не было охоты участвовать в военных действиях, ходить в нем было неудобно, требовал, что бы с меня сняли эту кусачку.  На другой стороне бухты временами сильно бухало, было видно дым, папа говорил, что камбалу бьют. Это строили подземную базу для подводных лодок. От набережной с поворотом поднималась дорога, рядом с ней стоял дом с глухой стеной, а на уровне второго этажа была дверь, к которой вела железная лестница. Двор кончался стенкой вниз, потом дорога, а там море.
  Вот почти и все. Папа был военный водолаз, его перевели, мы переехали. Я рос, ходил в школу, потом учился, потом работал, потом осел в Харькове.  Работа такая, что часто приезжали люди, говорили. Из Крыма ездили две подружки, они сильно любили ездить в отпуск за границу. Для меня кошмар – ехать две ночи в автобусе, потом из-за формальностей попасть на отстой, чтобы не лазили, в горы в Австрии, потом опять ехать ночь. Им нравилось, формулировка такая, что дополнительно и в Австрии удалось побывать. Они активно искали работу, я им что-то придумывал с ультрафиолетом, а они меня для практики взяли с собой в командировку, по санаториям Крыма, там солярии есть почти везде. Встретили рано утром, везли на своей машине, добрались. Апрель месяц, никого нет, солнце, чистота. Устроились в санатории, договорились, что кормить будут даром.  Красота. Обходили штук пять санаториев, везде знакомые, везде хорошо встречали. Море, знакомые пейзажи, может по фильмам, может по открыткам,  но все вспоминается. Очень мне понравилось, на следующий год уже сам поехал. Времена были хорошие, спокойно ехал за свои деньги, время выбрал такое же – перед майскими праздниками. Как раз Ельцин умер, а где-то переносили памятник, что и заполняло телевизор. Санаторий «Горный»,  Курпаты, рядом Ласточкино гнездо, выше - царская тропа, ходил в Ливадийский дворец, откуда - то знал, что громадное дерево - это секвойя. Народу было достаточно, много москвичей, которых за версту слышно по говору. На обратной дороге в Симферополе одна из подружек меня водила на экскурсии, объясняла, где чебуреки лучше.
 До Севастополя не добрался.
А осенью выдалась командировка в Севастополь. Поехал с удовольствием. Гостиница нормальная, расспросил, как добраться до Балаклавы, поехал. В маршрутках сидят и платят на выходе. Забавно. Попал со второй попытки, проехал Балаклаву, вернулся. Стал искать свой дом. По рассказам там была одна улица вдоль моря,  оказалось что три. Прошел по набережной несколько раз, искал дом с дверью на втором этаже, спрашивал, не получалось. Помог кинотеатр. Старенькая маленькая развалюха, а дом рядом – мой дом, хороший, чистенький, впереди деревья, дворик. Обрыв к морю оказался высотой в полметра. Видимо, я вырос. Зашел во двор, мужчина вышел и бросил ставридку собаке, она с аппетитом ела. Морская душа. Сказал ему, что, наверное, в этом доме я родился, что отец был водолаз. Начал спрашивать про годы, про фамилию, ничего не вспомнил. Оказалось, что дом мог показать каждый, надо было спрашивать ЭПРОНовский дом. Экспедиция подводных работ особого назначения. Позвонил на радостях маме, обрадовалась, Зашел в магазин, купил бутылку вина, продавщица посоветовала какую. Я у нее раньше про дверь на втором этаже спрашивал. Инкерман.  Там папе давали участок, что бы строить дом, а мама запротестовала, не хотелось много лет жить, откладывая все деньги на стройку. Поднялся на Генуэзскую башню, их тоже было видно из окна квартиры. Вспомнил, что мои крымчанки посоветовали зайти в хижину рыбака. Ресторан. Там все рядом. Рыбацкие сети и прочее, все что полагается. Попросил зеленого чая, чайник до и чайник после. Мясо сказали можно, но будет долго, выбрал катрана. Это маленькая черноморская акула, помню, как ее поймали, не могли вытащить, и какой-то парень полез в воду, что бы затолкать ее в сачок. Говорили, что ее мясо похоже на курицу, но я курицу не ем, не знаю. Рыба как рыба. Жаренная. Сидел возле стекла, стекло толстое, а прямо за ним море. Сантиметров сорок до воды. Чистое, спокойное. На другой стороне бухты видно ту самую базу подводных лодок. Судя по телевизору, там была бесхозяйственность и воровство. Обычное дело. Моя земля.
В Севастополе как раз что-то случилось, и в городе не было воды. Сотрудники в «Метрологии» говорили, что это военные напортачили, только не понятно те, или те. Я ждал формулировки «Наши или русские» или «Наши или украинские». Не дождался. Народ был понятливый, вообще, вопрос по электронке можно было решить. Потом пошел в институт южных морей, там много аквариумов, тоже красиво. На набережной добрался до колоны с орлом, выяснил, что ее какой-то прибалт сделал. Попал на площадь Нахимова, там русские военные учреждения, висел вагон русских флагов. К чему это? Неприятно стало, вызов, что ли. Потом, когда ехал на машине, часто видел надписи на заборах «Крым – Россия». Многовато. Заключительным аккордом был мужик лет сорока в вагоне. Поезд петлял, поднимался в гору, внизу видно бухты, корабли. Он выглядывал в окно, махал рукой, говорил: «Посмотри, вон наш крейсер стоит». Добро бы ему лет десять, а то сорок. Этот корабль я еще по Новороссийску помню, он в бухту заходил, а мне как раз лет десять было. Важно рассуждали, что турки авианосцы из моря не выпускают, а это авианесущий крейсер. Там  вертолет вроде бы был. В общем, подпортил впечатление.
Из Севастополя к нам приезжал Коваленко. Они делали маячок для тех, кто потерпел кораблекрушение. Маячок должен мигать с такой силой, как положено, в тех направлениях, как положено и при той погоде, как положено. В общем, работа. Коваленко оказался приятным в разговоре, немного нудным, но метрологу так положено. Иногда с ним приезжал еще один, он по пещерам лазил, у него были такие же кроссовки, как у меня, раньше бегал, а теперь, говорил, что стал старым и ездит на велосипеде, что бы суставы не портить. Выглядел замечательно. Потом мяачкостроители решили сделать такое, что бы у себя все это можно было измерять. Помогал. Был повод поехать в Севастополь, так я не остался, все быстро сделал, по городу не ходил, уехал в тот же день. Помню, что долго стояли в пробке перед вокзалом. Это была обычная жизнь. Это были хорошие люди.
Зимой у меня умерла мама, это у всех тяжело, мне тоже было тяжело, Временами звонила Люся из Краснодара, поддерживала. Очень старые знакомые. Приблизительно в шестидесятом году мама меня возила в Краснодар, заказывать обувь, что бы исправить плоскостопие. Подробностей не знаю, но пришлось искать, где бы переночевать. Ее пригласила Люсина мама, подружились, часто ездили друг к другу. Они выходцы из Сибири, там была деревня, где жили Деревцовы, Кореневы и Листьевы. Пятьдесят лет дружбы. Хорошая была семья, сливки общества без кавычек. Потом Люся одна осталась. Переписывались, перезванивались, ездили.
Когда мама умерла, стал смотреть телевизор. Там кончалась история с Майданом. Потом пошли странные вещи, какие-то непозволенные русские бронетранспортеры  по Крыму ездили, чем дальше, тем больше. Что – то назревало. Помню, писал Люсе вроде - война начинается, а она –да нет, обойдется. Появились вежливые люди, начала раскручиваться спираль. Захватывали здания, корабли.  Кто-то ходил со знаменем и гимном на автоматы.  Дичь какая-то. По телевизору говорили, что те поддерживают то, а эти  - это, но было видно, что Крым забирают. Потом быстренько провели референдум, чего-то там, в Москве, приняли, и вот «Крым наш». Поразила картинка после референдума – народный праздник. Для объективности смотрел ВВС. Там тоже показывали радостные лица. Аргумент такой - раньше на рецептах было написано на украинском, а теперь заживем по - человечески. Вспомнились и флаги на площади Нахимова и надписи на заборах. Помню молоденького солдатика без знаков, он говорил, что и на востоке Украины тоже, что-то будет. Радостно говорил. Задолго до Донбаса. Так и вышло. С Люсей старался не говорить про политику, у нее болячки, у меня, но это было как то не естественно. Однажды ее по скайпу прорвало: «Как это так, Хрущев взял и передал». Даже стихи читала про холодные волны Черного моря. Пробовал сказать, что красть не хорошо, что война это плохо, что в лучшем случае у меня лично зарплаты не будет, а кто-то может вообще умереть. Впустую. Помню, позвонила в последний раз, я как раз лежал в темноте, устал сильно, спросила: «Ты что, говорить не хочешь?». Отнекивался, но это была правда, как то неприятно. Я больше не звонил, она тоже. Пятьдесят лет искреннего уважения не помогли.
В Харькове начиналась та же история. На перерыве ходил за булочкой, проходил мимо площади. По мановению волшебной палочки вдруг собиралось много народу с полосатыми ленточками, в масках, балаклавах и с палками и прутьями в руках. Вешали флаги, снимали флаги, что-то в бывшем обкоме горело, кого – то побили. Очень похоже, что будет, как на Донбасе. Поражали люди. Парень спрашивал у меня, хочу ли я, что бы у меня дети были гомосексуалистами, девушка говорила, что в Америке Дейтройт загнивает. Видимо, это актуально. Анжела с четвертого этажа побежала в посольство РФ, узнать - не дают ли русские паспорта. Встретил бывшего начальника, хороший, симпатичный мужик, про Крым говорил, что главное делать, как людям хочется. Этнические русские или российскомыслящие. Быстро стало понятно, что говорить бессмысленно. С посторонними можно не говорить, а если работаешь вместе, можно говорить о погоде, здоровье и т.д. Некоторые ничего такого и не говорили, но видно, что «Россия вперед». Парень, который сдавал мне кровь уехал в Крым, боялся, что в армию заберут.
Из России для разговоров остался только один, мой сосед по студенческому общежитию, он сказал мне, что с Крымом как то по - азиатски вышло, и я могу забирать его хоть сейчас. Боюсь, что у меня не получится. Хорошо, что в Харькове нет войны.  Пока.  На Донбасе есть. Моя соседка из Горловки, рассказывает, когда есть настроение, она со своими переписывается и переругивается. Там дичь. Главный начальник Бес велел раздать петухов из птицефабрик людям, потому, что куры несут яйца, а петухи – это лишнее, так людям легче будет. Женщину забрали по доносу за то, что в очереди говорила, что сейчас стрелять будут. Угадала, потом выпустили. Числа погибших гуляют на порядок. Все врут, по крайней мере, привирают.
Радуюсь, когда в метро вижу молодых с нашими ленточками, понимаю, что, наверное, почти половина харьковчан от этого злиться.  Поляризация. Говорить с ними можно только на бытовые и рабочие темы. Оказывается, эти люди добровольно двадцать лет смотрели русские передачи. Арабы с евреями воюют десятки лет, но у них разрыв в технологиях. Индия с Пакистаном тоже воюет, но у них есть бомбы, это как то сдерживает. Эти модели не про нас. Нам достанется свое, и на мой век точно хватит.
Недавно звонил из Севастополя Коваленко, просто хотел поинтересоваться, как живу, говорил, что через пару лет все забудется и будет хорошо, надо жить, надо растить детей и т.д. Не верю. Даже вдогонку написал письмо, что не верю. Не забудется, помню, как в Армении к церквушке в горах приехала грузовая машина, из нее шестеро человек выгрузили хачкар  (это камень такой с крестом и узорами, его ставят в знаменательных местах). Оказывается, в 1918 году тут какой-то турец (так зовут и турков и азербайджанцев) зарезал деда одного из них. Еще вспоминается, как смотрел передачу про то, как то ли в пятнадцатом, то ли семнадцатом веке клан Мак какой-то позвал на свадьбу клан Мак другой-то.  Погуляли два дня, на третий всех зарезали. Поэтому и в двадцать первом веке обедать за одним столом не хочется, хотя никаких претензий нет. Предательство хорошо запоминается, хотя это и не конструктивно.