Дурак

Петру снился сон, будто бежит он куда-то по глубокому снегу. Ноги вязнут в сугробах, тяжело ему, а надо бежать. И вот уже по пояс увяз в снегу, руками себе помогает, за морозный наст хватается, а всё глубже в снег зарывается. И закричал он, помощи прося… И проснулся. Глаза открыл. В избе темень раннего, апрельского утра. Глянул на окно – едва светает за ним. Вздохнул тяжело, на другой бок повернулся. Печь давно остыла. Холодно стало, в коленях боль опять о себе заявила. Шинель поправил на себе, ноги подобрал. И тут услышал, как кто-то постучал в окно. Пётр спустил ноги на пол, прислушался. Может, послышалось? Поднялся, к окну подошёл: «Кто там?» За окном – никого. А тут в дверь стук: «Пётр Иваныч! Вы шпите?» «Да не сплю я» - ответил на голос Пётр и толкнул дверь. Тут же в комнату ввалился низенький, в чёрном бушлате (один рукав которого был пустым) секретарь Залесского парткома, бывший минёр с Балтфлота, Киреев. «Пётр Иваныш! – внося ещё больший холод в избу, зашепелявил секретарь (больше половины зубов, вместе с рукой, Киреев оставил в Кронштадте), - в правление ваш требуют. Звонили ш Рязани. В девять первый щекретарь прибудет. Шовещание шрочное». Пётр Иванович Ростков, председатель Залесского колхоза, поторопился запихнуть ноги в сапоги, но вдруг покачнулся и сел на лавку. Голова закружилась - контузия фронтовая дала знать о себе как всегда не вовремя. Обхватил голову руками, словно сдерживая её в кружении. Киреев, не находя себе места в маленькой тёмной комнате, шагал в нетерпении от двери к окну и обратно. Видя затруднение с председателем колхоза, секретарь парткома приблизился к Петру Ивановичу, положил на его плечо руку (единственную). «Пётр Иваныч! Я на лошади приехал. Давайте я ваш подшажу, а шам пешком тихонешко пойду. У наш время ешть». Председатель колхоза отнял руки от головы, резко встал. «Вы, дружище, - обратился к секретарю парткома, - сами садитесь на лошадь и возвращайтесь в правление. А я чуть в себя приду, да и напрямки через речку. Лёд ещё толстый». Вышли оба из избы. Светало. Весна 1946 года, хоть и рано занялась, снег с полей согнав, к апрелю опять зимой обернулась. Подморозила. Киреев, зная жёсткий, а порой и суровый нрав Петра Ивановича, спорить с председателем колхоза не стал. Лихо на лошадь вскинулся, да поскакал по подмёрзшей за ночь, но уже бесснежной дороге. Три километра до правления было. Это если по дороге, да по мосту через речку Проню. А напрямки, под горку спуститься, по льду реки пройти, да по противоположному берегу, вдоль осинника – километр всего будет.
Постоял у крыльца Пётр Иванович. За реку глядел и думал. Что ему первый секретарь? Зерно привёз? Стадо племенное? Да если и так, что с ними делать? На три деревни двенадцать женщин, два старика, одна лошадь (и та в правлении), коровники без крыш, а то и без стен. А техника? «Ну, с чего-то надо начинать» - взбодрил себя Пётр Иванович. И под горку, к реке двинулся. А на реке лёд гладкий-гладкий - розовое рассветное небо отражает. Ступил на лёд. Держит. Шаг, другой, третий. И побежал. И вот уже берег другой. А тут стремнина на Проне. Русло. Хрустнул лёд. Пётр Иванович к иве раскидистой. За ветку схватился. Одна нога в воде, а другая ещё на льду. Ветка выдержала. Ещё шаг. Провалился. Но мелко. По колено. Лёг на бок, пополз к берегу. Вылез. Вода в сапогах. Поднялся на пригорок, присел на кочке. Снял сапоги, воду слил, опять надел, да бегом к правлению – уж не далеко осталось. Из-за леса солнце краешек показало. По лугу кочковатому бежать было трудно. Чибис в стороне вскинулся, нарушая резким криком рассветную тишь.
Три часа кряду в избе правления шло экстренное совещание. Первый секретарь обкома, мордатый, холёный, кидал в прокуренный воздух слова: «Надо! Поднять! Потрудиться! Партия требует!» И всё в таком ключе. Пётр Иванович всё это слушал, а глядел на пол. Из сапог его худых струйка воды текла. В лужицу превращалась. А Первый: «К первому мая мы должны!.. Чтобы колхоз, чтобы труженики!..» А у Петра Ивановича вдруг ноги стало холодом сковывать, а на лбу испарина появилась. В дрожь его бросило. И вдруг громко так, на всю избу прокуренную: «Дурак!» Первый секретарь на полуслове споткнулся. Да на председателя колхоза: «Эт-то в каком смысле? Это вы мне?» К кому это было обращено, к себе ли, к Первому, узнать не удалось. Пётр Иванович неловко как-то наклонился, да и упал на пол.
Пока везли председателя в телеге, тот, лёжа под двумя шинелями, кашлял тяжело и всё повторял: «Дурак. Ой, дурак!» Потом замолк. А когда телега к Рязани подкатывала, Пётр Иванович уже и не дышал. Киреев шинелькой голову ему прикрыл. «Я ше тебе лошадь предлагал. А? Вот дурак!» Спрыгнул с телеги и побрёл рядом. Потом остановился, глянул в даль, в сторону Залесского, и плюнул на дорогу мёрзлую, смачно, сквозь прореху в зубах. И опять повторил: «Дурак!» И добавил: «Прошти меня, Гошподи!»