Свора

optimistic utopia

Брошенная каска припрыгивая катилась по брусчатке мимо мавзолея. Крепкие парни в спортивных костюмах с засученными по локоть рукавами и масках на лицах без всякого оружия лупили московский ОМОН. Натренированные на борьбу с мирным населением были бессильны в поединках со спортсменами. Последние действовали четко с превосходящими силами противника и выключали бойцов из боя короткими сильными ударами как на тренировке. Перевес в подготовке был очевиден. Команды на применение спецсредств так и не поступило, а возможно ее просто не выполнили, было реально страшно. Холодный блеск глаз через прорезь маски не предвещал ничего хорошего, это были глаза профессионального убийцы, слезоточивым газом и резиновой пулей такого лучше не дразнить. Убьет. Ни он, так его напарник. Вне всякого сомнения. Омоновцы догодывались, кто эти ребята, но гнали от себя скверные мысли прочь вместе с приказом о зачистке демонстрантов. Они просто быстро бежали, на ходу расставаясь с амуницией и таким образом капитулируя: лежачих и убегающих с поля боя не добивают. Хотя эти парни способны на все. Очень хотелось жить. Спецназ ГРУ вошел в город и слился с демонстрантами в единую силу.

Все случилось конечно не вчера, процесс недовольства в армии рос быстрее, чем в гражданском обществе, но не выплескивался в протесты. Это для военного, живущего по уставу человека, просто невозможно как невозможно не выполнить приказ своего непосредственного начальника. И вот приказ поступил.

                ***

- Ленка, я пришел! - тяжело выдохнув, потный плотный  человек с румяными щеками показался в проеме хрущевской двушки.

Ответа не последовало. Из черноты кухни доносился приглушенный звук телевизора. Жена, обхватив колени, отрешенно смотрела на экран.

- Лен, ты чего не встречаешь?

- А должна?

Только теперь Виктор разглядел ее воспаленные от слез глаза. Потекшая краска, подсохшими разводами лежала на лице, значит плачет давно, часа три - не меньше.

- Да, что случилось то? Опять соседи не здороваются? - натянутая улыбка растянула до предела и без того широкое лицо. - Да, и хрен бы с ними, мы итак здесь лучше всех живем - пусть обзавидуются! Ленка, не хнычь - все хорошо, скоро,через годик-другой квартиру в Марьино получим - там омоновский квартал заложили на прошлой неделе, да я говорил вроде, в жопу тогда соседей -там все свои, наши будут.

- Вить, у тебя точно все хорошо?

- Все супер! Сегодня опять крутили этих ботаников: что-то там вякуют, флажками машут, но никакого сопротивления не оказывают - прям, послушные как дети. Знаешь, я вспомнил, кино смотрел в детстве про нацистов, так там евреи также послушно шли в газовые камеры, эти конечно сами не идут, приходится надрывать спину - заносить в автозаки, но и не упираются и обращаются только на Вы - короче, чтят уголовный кодекс Российской Федерации.

- Вить, не понимаю как может быть тебе супер хорошо, когда твоей жене и дочке совсем плохо? Ирка писается уже не только ночью, но и днем в садике. Я снова курю, задержка опять вторую неделю. А у тебя все замечательно! Такое ощущение, что ты в космосе и не в курсе наших общих проблем, космонавт, блин! Гагарин наших дней!

- Лен, да ты чего? Причем тут я и твоя задержка? Если вас кто с Иркой обидел, так ты скажи мне спокойно. Конструктивно обсудим и примем меры.

- Это где мы обсудим и кто мы примем меры? Ты собираешься подключить московский ОМОН к решению личных проблем?

- Лена, Лена, стоп! Давай не будем мешать мух и сливки в один стакан - Виктор достал из холодильника бутылку початой на половину “Путинки” и быстро допил ее до дна прямо из  горлышка. Нарочито громко отрыгнул и, сев за стол напротив жены, продолжил твердым спокойным голосом главы семейства:

- Так, дорогая, давай установим причинно-следственную связь, преступные мотивы наших врагов и так далее.

- Каких врагов, Вить, ты в своем уме? Соседи, тебя малым знали, нянчились с тобой во дворе, играли в футбол. И  кто они теперь, если отворачиваются от нас? Все разом продались Западу и враги родины стали  нашими личными врагами? Ты этот “Путинкский”  водочный бред оставь для товарищей по оружию. Мне о врагах вобще не говори, понял?

- Лен, ну чего ты сорвалась, объясни все спокойно. Я ведь не тупой! - Виктор виновато улыбнулся и насколько это было в его силах исказил лицо мимикой обаяния.

- Я и не говорю, что тупой. Вроде замуж ни за дурака выходила, но и не за омоновца.

- Слушай, ты прекрасно знаешь, что я пошел на эту работу ради стабильности, ради вас с Иришкой, а не по идейным соображениям. Что я идиот что ли? Вот квартиру получим, потом можно и другое место искать.

-Искать уже пора, Вить, я не могу так больше! - в неярком мерцании экрана карие глаза Елены вновь наполнились слезами и стали похожи на две спелые вишни. - Ты даже не представляешь, что с нами происходит! Я тебе не все рассказываю, берегу, но тащить этот груз унижения в одиночку я уже не в силах.

- Любимая, я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить вас с дочкой - крупные горячие ладони, уже привыкшие крутить, ломать и бить, нежно обняли ледяные  пальцы жены, хрупкие и беззащитные как голые ветви ивы на морозе. - Поверь мне, просто расскажи, что происходит.

- Это все уже два месяца тянется. - Она вытянула свои пальцы из рук мужа и обхватила ими его  кисти будто в молитве. - Послушай, ради бога, прекращай ходить на эту работу. - Дрожь голоса передавалась ее  рукам, молодая женщина сбивчиво продолжала:

- В садике раньше Иришку детишки дразнили дочкой полицая и не брали в свои игры. И она начала писаться в кроватку, вначале дома по ночам, а потом и в группе днем. Тогда ее стали называть: “Санная дочь полицая!” Твою дочь, Вить! Ой, извини, нашу. Две недели назад в сознании деток произошли изменения: теперь нас называют “дочь фашиста”, а после дневного сна просто и метко - “ссаная фашистка”. Ты, не поверишь как это смешно звучит в устах  младенцев - женщина истерично рассмеялась, но не выпустила рук мужа. - Я сама несколько раз слышала, так забавно, по-детски, они ведь еще половины букв не выговаривают. Но, она все равно все понимает - дети очень хорошо понимают друг друга, потому что говорят на одном языке -  и целый день играет одна, на одном месте, в самом дальнем углу комнаты, подальше от всех, чтобы не плакать. В пластмассовые, безжизненные кубики - все как один зеленые, твою мать, Вить! А знаешь, что произошло сегодня? Вечером, когда я ее забирала как обычно под злые шипелки детей и холодные, презрительные  взгляды их родителей, ведь не надо объяснять, что со мною уже давно никто не здоровается, включая воспитательницу, но, да речь не обо мне - я привыкла. К плохому привыкаешь не дольше, чем к хорошему. Так вот, наша Иришка, наша малышка, чудная девочка, папина дочка с сегодняшнего дня начала заикаться. Прикинь, только какая радость ждет детишек завтра: ссаная фашистка превращается волшебным образом,  в ссаную заичку! Блин, да это просто чудо! Все дети верят в чудеса. Ты, ведь помнишь себя в детстве: всегда есть коллективная травля в любой  группе, даже если воспитатель и родители всеми силами препятствуют этому, и наказывают виновных. А в нашем случае все наоборот. Каково ей папиной дочке и маленькому маминому чуду, как ты полагаешь? Непросто правда? Я думаю, что  в автозаке морально легче даже старикам, которым в  раскровавленные морды, вы тычете их скудные права! Им нечего терять, они свое отжили и повидали хуже времена. Но нашей дочери за что все это? За что она страдает? Или за кого?! Согласен, дети не в ответе за отцов, но за детей  отцы всегда в ответе?!

- Лен, кажется схожу с ума, ну что же ты молчала раньше? Надо срочно идти к  Петровне,заведующей садом,  к Лидии Петровне - моей первой воспитательнице. Пусть разберется с ними. Это же гестапо какое то у нее там. Такая классная тетка и такой бардак. Поверить не могу.

- Вот иди завтра к ней и разговаривай - молодец Витек! У вас найдутся общие темы, ее мужу ваши хлопцы при зачистке митинга на прошлой неделе как раз руку  сломали и нос об асфальт расквасили.

- Лен, ну со стариками всегда так, это не специально. К ним и особых приемов применять не надо - сами сыпятся, еле на ногах стоят, а все туда же со всем стадом, с молодежью глупой,  ну  типа идут в ногу со временем, молодятся. А мы не можем с ними по-другому - итак бережем как можем, но закон для всех совершеннолетних один. Нарушил - отвечай, мы их только доставляем  в досудебные помещения или не даем проходить, куда проход запрещен. Сами специально на рожон лезут. Мы же не можем всем, кто собрался в не установленном законом порядке, просто раздать повестки в суд  и отпустить баранов с богом бродить по Москве, создавать заторы на дорогах, мешать трудиться и отдыхать мирным людям, нарушать покой москвичей одним словом?

- Так, чего Вить, идешь завтра в сад разговор с Петровной говорить, конкретно дочь свою защищать, а не москвичей от москвичей вообще?

- Лен, ну зачем ты так? Завтра мне уже в семь тридцать надо быть на точке. Эти опять замутили несогласованное шествие по Красной площади. Будем пресекать. Есть данные от  агентов, что будут зачинщики с камнями. Не могу я завтра в садик ее отвести. Никак не могу. Зайди к Лидии Петровне сама, мол скажи так и так, муж мой Вас помнит и любит, и просит помочь… Или, нет Лен, давай я лучше сам послезавтра все улажу. Посиди с ней денек дома, не надо ее завтра в сад водить. Пожалуйста, не надо. Придумай что-нибудь, отпросись с работы, скажи, что трубу прорвало или пожар - что угодно, только не води ее в сад завтра. Я не смогу работать, зная, что мою дочь снова пытают.

- А, я то думала...  А у нашего стойкого оловянного солдатика проблема - не сможет полностью отдать себя завтра родине и москвичам, схалтурит, не долупит кого-нибудь. Нет, Вить, личное - долгу не помеха. Не сочиняй.

- Прости.

- Да, ладно. Я просто правда не могу завтра отпроситься. У меня проблемы на работе.

- Много работы?

- Нет, проблемы другого рода. Мне не продлевают контракт на будущий год. Скажу больше, просят уйти по собственному желанию как можно раньше, чтобы разрядить обстановку в коллективе. Мое присутствие в офисе плохо сказывается, как вдруг выяснилось, на производительности труда.

- Лен, ну что у вас там за бабские распри? В чем хоть причина конфликта - ты самое мирное, безобидное  и теплое создание, которое я встречал в жизни.

- Причина, Витя, одна, а следствие  ее многообразно, но, в итоге, схожее для  всех твоих близких. Твоя семья терпит бедствие. Вить, мы все постепенно сходим с ума. Пойми, все. И я, и дочь и ты тоже.

Ночью Виктор несколько раз просыпался, снились кошмары - дочь в автозаке, жена в темном, сыром, возможно даже от слез, колодце и чья-то спящая отрубленная голова на их кухонном столе. Сон был настолько реалистичен, что от ужаса хотелось закрыть глаза. Только телефонный будильник криком: “Рота подъем!”- вывел его из ночного нокаута.  Осеннее утро  спящего города, холодным ветром забирало у деревьев последние листья. Сырой воздух пропущенный через крепкий табак сигареты заменил собою бодрящий  кофе, на завтрак времени не оставалось вовсе, да и есть особо не хотелось. Приветственным писком машина отозвалась на брелок хозяина. На покрытом росой лобовом стекле, как раз напротив полосатого пропуска МВД, растеклась клякса плевка. “Уже не первый раз - подумал Виктор,- но возле собственного дома - первый”.  Щетки с ленивым скрипом размазали чужую слюну и дыхание стеклоочистителя заполнило салон автомобиля ароматом весенних цветов. Контраст весны и осени как пробуждения и угасания жизни, невольно коснулся воспоминаний  о вчерашнем разговоре на кухне. Было ощущение чего то невозвратно ушедшего. Находясь в плену чужих иллюзий о  достойном существовании он потерял собственную связь с настоящим временем, и теперь резиновая дубинка реальности наотмашь молотила его  хрупкий мир. Убрав из под колеса камень - ручник не работал, Виктор начал движение. Облаченным в тонну железа, превышая разрешенную скорость, он думал о дочери и жене. Они были  тем, ради чего он жил, ради кого работал. Юношей, он  долго не мог понять смысла жизни и лишь когда появилась семья - понял, жить надо для семьи - в этом и есть смысл жизни. Виктор всегда был сторонником простых, не имеющих двойного толкования ответов. Есть плохое или хорошее, черное и белое. Любые компромиссы - проявление слабости, дипломатия возможна только в международной жизни, а в повседневной - надо быть честным, ответственным, смелым и называть вещи своими именами. И вот собственная философия впервые дала трещину,  черную и глубокую до самого сердца  семьи - до ребенка. Теперь, накручивая на потертую резину километры мокрых московских улиц, он вдруг понял, что  другого выхода как немедленно закончить службу нет. Все, баста, дослужился до беды. Сегодня - последний день и рапорт на стол  жирному генералу с жирными звездами на погонах. И непременно укажу причину “по идейным соображениям”, чтобы не мешкали с приказом. Ничего, месяц-другой посижу дома с дочкой, залечу ее детские раны и устроюсь на другую работу. Москва большая - возможностей много. Пойду хоть в ее садик уборщиком или охранником, или кем возьмут - мне все равно. Буду жить как все, без стыда за каждый прожитый день - без водки. Поступлю на заочное отделение какого-нибудь института, льготы мои никто не отнимет, и Лена снова будет гордиться мной. Жена всегда должна гордиться мужем. Да, и о втором ребенке думать пора - парень обязательно нужен. Ирка уже спрашивает, почему у нее братика нет. Все будет хорошо, все еще поправимо.   Никогда не поздно изменить жизнь к лучшему. Сегодня Ирочка, последний день твоих страданий, ты уж прости папу и потерпи еще совсем капельку. Проезжая Храм Христа спасителя, он притормозил и, перекрестившись на отражение солнца в золотых куполах, наверно впервые в жизни, попросил у бога помощи. Слезы брызнули из глаз, Виктор остановился, вышел из машины. Он вдруг на минуту почувствовал себя чистым, прощенным и снова безгрешным как ребенок, чтобы не разрыдаться от нахлынувших чувств, мужчина отвернулся от храма и взгляд его уперся в музей Пушкина. Он был здесь всего один раз на экскурсии с классом, кажется лет в пятнадцать или чуть раньше. Тогда его впечатлила фигура Давида, которого он вначале спутал с Аполлоном.  Красота величественной  статуи со смертоносным камнем в руке никак не гармонировала с пастушьим ремеслом юноши. Сила духа, храбрость возвышает даже слабого, даже пастушка - так им тогда объяснил  значение скульптуры экскурсовод. Он вспомнил там Давида и не голым:  на картине какого-то итальянского художника в пастушьем одеянии с лукавым взглядом, явно не свидетельствующим о чистоте помыслов юноши и его безупречности во всем. Вне всякого сомнения тот воровал чужих овец. Но главное в картине было не это, а отрубленная голова Голиафа подле него. Мертвое лицо злодея-великана казалось спящим. В его посмертном выражении не было и тени гнева или страдания. Напротив, лишь успокоение как отражение избавления от креста тяжкого греха, который уготовила ему судьба нести до самой смерти. Кто-то должен и творить зло, чтобы побеждало добро. Так мир устроен, у каждого своя роль, но хороший актер может сменить амплуа, еще до окончания своего спектакля. Страшная догадка осенила Виктора: конечно, это та самая голова, которая снилась ему в недавнем ночном кошмаре. Он быстро сел за руль и до упора вдавил педаль газа. Автомобиль с ревом выдернул его из оцепенения раздумий навстречу последнему трудовому дню, к своей Голгофе.

                ***

Тридцать офицеров спецназа ГРУ выстроились во дворе спецобъекта, замаскированного под роскошный коттедж. Светало. Майор неспешно прошел вдоль строя, смерив каждого  тяжелым взглядом, ткнул сапогом в угрюмо торчащий из примятого газона дождевик. Тот хлопнул приглушенным выстрелом, образовав подобное пороховым газам серое облачко,  которое, впрочем, сразу осело в мокрую траву.

- Бойцы, офицеры! Смирно! Слушай мою команду! Первое: сегодня к 13-00 группами по четверо в количестве тридцати групп рассредоточиться  в толпе митингующих у Кремля. Второе: по сигналу красной ракеты над Красной площадью приступить к рукопашному бою с бойцами ОМОН. Третье: все удары только на поражение противника, личное оружие не проносить, оружие бойцов ОМОН не использовать. Четвертое: по сигналу синей ракеты покинуть территорию задания. Пятое: спортивные костюмы, шапочки  и кроссовки с титановыми вставками для всех участников операции получить на складе согласно разнарядке. Шестое: не желающих исполнять приказ - застрелиться. Стреляться только с глушителем у правой стены гостевого домика, он в ста метрах от коттеджа.  Седьмое: если у кого есть вопросы - вопросы отставить! Приступить к выполнению задания!

Офицерский взвод разорванным строем направился в главное здание за спортивной амуницией, от него отделилось два человека и  через пару минут чуткий сон ворон прервал глухой треск, похожий  еще на две лопнувшие шляпки грибов-дождевиков.

***

Виктор стоял в оцеплении. Толпа что-то кричала, транспаранты о смене власти пошатывались над головами митингующих как огромные неуклюжие корабли на мелководье. Страха не было, просто как никогда  хотелось поскорее домой, к семье. Остро ощущалась вся бессмысленность собственного присутствия здесь. Он уже не был воином, так - декорацией спектакля, шумовым сопровождением - вместе с другими бойцами выбивая  дубинками воинственный ритм из пластика щитов. Крупная кровавая капля словно рубиновая звезда  засияла над площадью. Ряды бойцов стали редеть, упавшие не поднимались. Виктор снял каску, огляделся, и опустив руки пошел прочь - к новой жизни. Град камней рикошетил от булыжной мостовой и почему то был похож на шум летнего теплого ливня. Осеннее низкое небо  исчезало в гигантской черной воронке, свет гаснул и руки не слушались. Последним усилием воли он повернул голову вправо. Взгляд наткнулся на окровавленный камень, лежащий рядом с его головой. Веки сомкнулись, сердце остановилось, но в угасающем зеркале памяти вновь вспыхнула голова Голиафа - мертвая и спокойная как  и его собственная.  Он дошел до вершины Голгофы и теперь позор с его семьи смыт. Можно спать вечно, спокойно.