Демон во множестве вариантов

                «ДЕМОН» ВО  МНОЖЕСТВЕ  ВАРИАНТОВ
                СЛОВО О НАСТОЯЩЕЙ ПОЭЗИИ       
             (к 200-летию со дня рождения М.Ю.Лермонтова)
      Трудно и  весьма ответственно сегодня писать о состоянии и уровне  высокого поэтического слова в современной России, не оглядываясь при этом  на прошлое великой русской культуры и не ссылаясь на великие  имена. Всегда ли современники были  довольны достижениями культуры своей эпохи,  уровнем поэтического слова в частности? 
      «Увянули при свете  просвещенья поэзии  ребяческие  сны»  -  с горечью писал поэт  Евгений Боратынский (1800-1843), чьё замечательное  поэтическое дарование высоко ценили Батюшков, Гнедич и Пушкин. Что интересно: сам Боратынский восхищался творчеством Пушкина,   Пушкин же  называл Батюшкова своим учителем, а на  памятнике Николая Ивановича Гнедича (1784-1833) благодарные  любители изящной словесности сделали надпись:«Гнедичу, обогатившему русскую словесность переводом Омира. Речи из уст его вещих сладчайшие мёда лилися».
      Уход каждого значительного литератора в Вечность они воспринимали как  невосполнимую  утрату, как очередной обвал культурного пласта общественной жизни. На первом месте стояло, конечно же,  качество, а не количество, причём качество определял читатель и общественно-культурный настрой элиты.
      Из этого  следует, что  чем больше талантливых поэтов обретается  в данном веке, тем выше  в обществе   требования к  уровню культуры своей эпохи.
      Они  были доброжелательны к старшим и младшим собратьям по перу, не организовывали  союзы и литобъединения, не писали друг на друга  злые эпиграммы и тем более литературные доносы. Их врагами были ретивые и невежественные цензоры,  и издатели «коммерческого чтива, с  их   дурновкусием и пошлостью.
      Уровнем поэтического слова и положением самой поэзии в «коммерческий» век был недоволен и Лермонтов, который в стихотворении «Журналист, читатель и писатель» выступил с резкой критикой бессодержательной «массовой» литературы:
                Когда же на Руси бесплодной,
                Расставшись с ложной мишурой,
                Мысль обретёт язык простой
                И страсти голос благородный? (с.189)
      
        Великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов вошёл в историю русской культуры как главный носитель лучших черт позднего романтизма в русской поэзии, как зачинатель  русской психологической прозы первой половине XIX века. Надо признать, что к моменту рождения нашего гения творчество представителей раннего западного романтизма породило новый тип мечтательного, мятежного героя, одинокого  борца с несовершенством мира в эпоху становления демонологии и богоискательства, героя бескомпромиссного, требовательного к  самому себе и к  людям своего времени. Такому человеку  мучительно трудно жить в этом мире, ибо он является благополучно живущим индивидам  живым укором. Уже с ранних лет он задаётся  вопросом: «Может ли быть тот  счастлив, кто своим присутствием в тягость?»  У Лермонтова  этот вопрос  лёг в основу   вердикта  его личной судьбы: «Я не сотворён для людей теперешнего века и нашей страны» (Романтическая драма «Странный человек», 1831г.) Этот приговор самому себе  как человеку и поэту был им повторен в поэме «Демон», в которой Лермонтов объяснил божественную природу поэтического дара мастеров слова;
                Творец из лучшего эфира
                Соткал живые струны их,
                Они не созданы для мира,
                И мир был создан не для них!
    Иногда эта требовательность художника  к современной  культуре   остаётся актуальной и по сей день. Так, например, в «Сказке для детей»(1839-1840) М.Ю.Лермонтов писал:
                Умчался век эпических поэм,
                И повести в стихах пришли в упадок;
                Поэты в том виновны не совсем
                (Хотя у многих стих совсем не гладок),
                И публика не права между тем;
                Кто виноват, кто прав – уж я не знаю,
                А сам стихов давно я не читаю –
                Не потому, чтоб не любил стихов,
                А так: смешно ж терять для звучных строф
                Златое время… в нашем веке зрелом,
                Известно вам, все заняты мы делом.
 

     Почти у каждого  великого художника есть  свои демоны и бесы, големы и гомункулы,  свои видения и прозрения, свой путь к Богу, своё особое восхождение к Нему.
      Душа человека  свободна, она витает в просторах живой Вселенной по холмам пространства-времени под сенью  Мирового  Духа.  Разум  Человека (даже совершенного) не свободен,  им кто-то  управляет, но Разум  должен быть гуманным, иначе человек становится  получеловеком,  големом, гомункулом, а жизнь  всего человечества в этом случае  изначально теряет божественный смысл. Так приблизительно в двух словах можно  объяснить  философию раннего и позднего творчества М.Ю. Лермонтова. С такой «философией жизни» трудно жить на свете, но ещё трудней жить там, где  социальное неравенство, где блага жизни определяются по праву наследства, а рабство закреплено  законом. В России человек с такой «романтической философией» обречён на гонения  и скорую смерть, и поэт Михаил Лермонтов  - лучшее доказательство этому. Будто все демоны мира  сговорились сделать сердце юного гения сразу же   сердцем  столетнего пророка.
     У великого Гёте был свой  демон,  свой  Сатана, который, находясь вне этики,  мог  сделать то, чего не мог позволить себе   сам Бог – за взятку даровать   смертному  человеку бессмертие. У Гёте и его героя Фауста был  Мефистофель.  У Лермонтова  был свой «печальный Демон, дух изгнанья», который  помогал поэту и его герою Печорину преодолевать своё космическое одиночество и всемирную тоску.   У Гоголя  был свой бес-искуситель, который искушая и  соблазняя художника «звоном металла» как бы  «делал благо», направлял скорбящую душу автора по лунному  лучу к Богу «в горние вершины». Наконец, у Михаила Булгакова  и его героя Мастера был  свой демон-сатана по имени Воланд, который умел кошмарную действительность превращать в сон и миф, а  мистику и легенду в реальность.  Его Воланд мог в определённом смысле и услугу на балу  тоже «сделать благо» - избавить художника от страха перед жизнью и  даровать ему вечный приют.
      Свой особый  демон был у астрофизика и математика Пьера Симона Лапласа (1749-1827).  Его  демон был самым главным в мире историографом и физиком  Вселенной.  Демон Лапласа  досконально знал небесную механику и динамику Солнечной системы, почти все космогонические гипотезы и все предельные  теоремы вероятностей, ему  было бы под силу описать подробно  всю физическую  Вселенную, если бы ему удалось подчинить себе направление и  скорость времени. Трудно написать картину мироздания, но ещё трудней  познать смысл мира, его ценность. Это вам не  понятные как хлеб понятия типа: «Это хороший  изобретатель- конструктор» и даже  не то, когда мы с горечью  говорим  о невосполнимой утрате: «Жизнь этого человека была ценной и даже бесценной!» 
      Вполне вероятно, что зло человеческое и есть этот самый неуступчивый материал Бога, а благо есть добро. Но благо должно в конце концов побеждать, а иначе не было бы прогресса, имеющего форму  спирали Гёте: мы, сжирая друг друга, движемся вперёд, но в целом мы  совершенствуемся, становимся умнее и человечнее. Как бы не так! Нужно ли петь хвалу человеку? Ни в коем случае, ибо это будет хвалой злу, его оправданием. Петь хвалу тирану в тысячу раз преступно, это равносильно тому великому грешнику, который  бесконечно сгорая  в адском пламени поёт аллилуйю Главному  Кочегару. Оправданию зла служили демоны  немецкого философа, логика и физика Готфрида Лейбница (1646-1716),  датского философа-теолога и математика Серена Киркегора (1813-1855) и  философа-поэта Фридриха Ницше. Они все трое приходят к выводу, что  зло есть необходимое условие разнообразия мира, что вселенная является делом рук несовершенного божества (демиурга), чья доля божественности стремится к нулю. Настоящий же Бог есть Вечность. Бог есть  существо (Сущий), которое может обретаться  только в будущем. И если мы благородны, интеллигентны, талантливы, мы помогаем творить Бога.  Какие смелые и передовые мысли! Жаль только, что в своё время  эти мудрые мужи в  политической жизни  проявили  гражданскую трусость и  не побоялись открыто заявить на весь мир, что любой властелин мира не обладает и не может обладать   даже каплей божественности, что его  усилия  стать «божественным Августом» заканчиваются   в  Мгновенной Вечности нулевым результатом.  Киркегор всю свою знаменитую книгу «Или – или» (1843) посвятил проблеме зла, его оправданию применительно к земной власти, проявил себя как  весьма лояльный, верноподданный  адвокат зла.
      В нашем, земном мире нет никакой ценности, а если бы она в нём была, то не имела бы никакой ценности, ибо ценность, имеющая абсолютную ценность должна лежать вне этого мира,  там, где нет никаких предложений этики, которая не может быть выражена здесь, ибо она трансцендентальна. Эта  «больная философия» характерна для всех демонов эпохи просвещения и эры научно-технического прогресса.
      Трагическая поэзия Лермонтова – это в первую очередь великая поэзия жертвенной человечности, находящейся вне трансцендентальной  этики. Демон Лермонтова это и падший ангел, и одновременно падший  божественный Адам, который изгнал Бога из рая и превратил Эдем в земной ад.      В этом  Аиде в защиту и оправдание тотального  Зла  возникли законы каинитов, по которым  одному сословию разрешалось  убивать и приносить  человеческие жертвы, а  другому – нет. 
      С ранних лет  душу  мальчика Лермонтова стали коробить  уродливые проявления крепостного  ига с его жестокостью, раболепием, лицемерием и ложью. Противостояние порочному обществу чистого душой романтического  героя, бессильного против царящего в мире  зла, составляет основной конфликт его драм, трагедий и поэм. Основа демонических переживаний и страданий оставленного людьми и Богом человека были  заложены Лермонтовым в его автобиографической пьесе, на заглавном листе  рукописи которой сам автор написал: «Menschenl und Leidenschaften (ein Trauerspiel) <Люди и страсти (трагедия) > 1830 года. М.Лермонтов».  Не отсюда ли берёт своё начало трагическая неразрешимость (несовместимость) гения-филантропа и  чудовища-мизантропа?
      
      Свой особый романтизм  у Лермонтова сложился не только  из  личных  духовных переживаний, а под влиянием западного романтизма. Под влиянием романа И.В. Гёте  «Страдания молодого Вертера» (1774) и драм И. Ф.Шиллера «Заговор Фиеско» (1783), «Коварство и Любовь»(1784), «Разбойники»(1781) и «Дон Карлос»(1783-87) и других произведений Джона Мильтона, Дж. Байрона, Т.Мура, А. де Виньи…
      В этих произведениях искусства эпохи Просвещения  была обусловлена теория «эстетического воспитания» не до-совершенного  грубого человека (голема) как способа достижения справедливого общественного устройства, в основе  которого лежала бы великая Легенда  о божественном Человеке.  В это же время писателями той эпохи успешно развивалась теория соответствия духовного мира человека его сущности, содержанию и внешности, его способности к самосовершенствованию, филантропии  и  жертвенному альтруизму. В Российской империи в начале XIX века  был известен труд швейцарского пастора и писателя Лафатера «Physiognomische Fragmente zur Beforderung der Menschkenntniss und Menschenliebe» <Лафатер Иоганн Каспар (1741-1801)«Физиогномические фрагменты, способствующие познанию людей и любви к людям»  (1775-1778)>.
        Библейский демон,  падший ангел как поэтический образ получил в  литературе устойчивое символическое звучание. Воплощая идею бунта, неприятия мира, гордого одиночества, а позднее в теософии  вторую часть своего  «Я» и ангела за левым плечом,  Лермонтов, обращаясь к истории демона, имел в виду только символический смысл образа всемогущего Прельстителя и Обольстителя и  соотносящиеся с ним философско-этические идеи и эротические фантазии. Позднее, во второй половине XIX века и в начале ХХ века  наступит эпоха «социальных демонов» и «демонов революции». Появятся «Бесы» Федора Достоевского и «Мелкий бес» Фёдора Сологуба.
      Так приблизительно в двух словах можно  объяснить  философию раннего и позднего творчества М.Ю. Лермонтова.  Демон  Лермонтова противоречив и двулик, а иногда и многовариантен.
      Демон Лермонтова - это  падший ангел, и одновременно падший  божественный Адам, который изгнал Бога из рая и превратил Эдем в земной ад.
      В этом  Аиде в защиту и оправдание тотального  Зла  возникли законы каинитов, по которым  одному сословию разрешалось  убивать и приносить  человеческие жертвы, а  другому –  это запрещалось.
      В   шестой редакции  поэмы «Демон» от 8 сентября 1837 года  имеется  посвящение В.А. (Вареньке) Лопухиной: «Я кончил –  и в груди невольное сомненье!» Из него видно, что эта тема  надоела  Лермонтову, что его волнуют более конкретные темы, ему более  интересны характеры  носителей реального зла в масках  «порядочного человека без вредных привычек»,  также люди неординарные, индивиды редкие и  оригинальные с «лица  не общим выраженьем». Лермонтова стала волновать свобода человека на родной земле, на земле славных предков.
В поэме «Мцыри» он попытался ответить на один из главных вопросов русской жизни: может ли раб  иметь смысл жизни?
                О боже, думал я, зачем,
                Ты дал мне то, что дал и всем,
                И крепость сил, и мысли власть,
                Желанья, молодость и страсть?
                Зачем ты ум наполнил мой
                Неутолимою тоской
                По дикой воле? Почему
                Ты на земле мне одному
                ДАЛ ВМЕСТО РОДИНЫ – ТЮРЬМУ?

                ……………………………………………….
                Я слёзы горькие глотал,
                И детский голос мой дрожал,
                Когда я пел хвалу Тому,
                Кто на земле мне одному
                ДАЛ ВМЕСТО РОДИНЫ – ТЮРЬМУ…
      
      Возможно ли такое? Может ли большой,  талантливый и даже гениальный художник, дворянин и наследник огромного состояния, крупнейший землевладелец с несколькими  десятками тысяч крепостных душ, для которого купить арабского скакуна за одну тысячу золотых рублей – сущий пустяк, может ли он чувствовать  себя на Родине как в тюрьме?  Не с жиру ли бесится этот молодой и чувствительный человек?  Нет, не с жиру. От бесчеловечности соотечественников страдает он, от тотального рабства и неволи братьев и сестёр своих во Христе.  От жира и безделья бесятся наши олигархи, да и то не все. Ещё остались в нашем  обществе мыслящие и совестливые граждане, которым мучительно стыдно за своё недавнее прошлое –постыдные и позорные 90-е годы ХХ века, за  власть имущих, виновных в духовной и экономической оккупации современной России, в наркоторговле, работорговле и сексуальной эксплуатации  детей.
      В романтической драме «Странный человек» этот стыд Лермонтова за «рабство дикое» и  другие  социальные уродства русской жизни был  ярко выражен через её героя Белинского, который  провозгласил идею бескровного освобождения человечества (и крепостных крестьян тоже) через выкуп  рабов у плохих хозяев хорошими, человечными хозяевами.
      Герой драмы, узнав, что его соседка-помещица вместе с управляющим имением измывается над крестьянами, пытает девок и мужиков жестокими пытками, выламывает им на станке руки и делает их тем самым  пожизненными  калеками, совершает благородный поступок.  Белинский  берёт взаймы  у друга Владимира  1000 рублей  и  выкупает у злодейки-помещицы  деревню вместе  с благодарными крепостными. (« Белинский: Ах, как я рад,  что могу  теперь купить  эту деревню!   Как я рад! Впервые мне удаётся облегчить страждущее человечество! Несчастные мужики! Что за жизнь, когда я   каждую минуту в опасности,  могу  потерять всё, что я имею, и попасть в руки палачей! Люди! Люди! Проклинаю ваши улыбки, ваше счастье, ваше богатство –  всё куплено кровавыми слезами! Ломать руки, колоть ножницами, сечь розгами, резать ножом и выщипывать бороду волосок по волоску! О боже! Один рассказ меня приводит в бешенство!...» С. 90-91.) Эта злая  ирония и плохо скрываемое чувство презрения к  своим современникам, бездушным, самодовольным рабовладельцам отмечено в самом творчестве поэта и в его биографии. Автор и его лирический герой болен болезнью жизни, он болен  скукой в этом городе и мире, где
                Доволен каждый сам собою,
                Не беспокоясь о других,
                И что у нас зовут душою,
                То без названия у них.
        Чувство жгучего стыда за  общественные язвы крепостнической России мучило не одного Лермонтова. Его всегда одинаково испытывали, но   не всегда  открыто  выражали  многие русские славянофилы и русские либералы-западники. Лермонтов был первым, кто громко заявил об этом жгучем стыде и кто первым проклял через героев своих произведений это дикое крепостной право – позор нации, позор всего славянского мира. Стыд за общество рабовладельцев, за людей бесчувственных, эгоистичных в высшей степени, полных алчности и зависти и весьма далёких от раскаяния – проходит красной нитью через поздние произведения  поэта и прозаика.
       Что говорить,  многие проницательные современники замечали это плохо скрываемое презрительное отношение поэта к ним и эпохе, ненавидели его. Он был  живым укором их  бесплодной жизни и был беспощадным летописцем  рабовладельческой России в эпоху Просвещения  на заре технической цивилизации. Ещё при жизни он возбуждал о себе много противоречивых толков.  Воспоминания о нём  весьма противоречивы. В одних мемуарах угадывается бессильная злоба и стремление дискредитировать если не творчество, то хотя бы  поэта – человека иного образа жизни и нравственных представлений, и высокого предназначения. В других – это  недоброжелательство мемуариста, вызванное  откровенной завистью посредственной личности  к гению (декабрист Н.И.Лорер).
        Гусары Цейдлер и Боденштедт в своих мемуарах описывают Лермонтова как бретёра,  белокурого гуляку с «совершенно открытым высоким лбом»,  любителя крепких выражений, недвусмысленных острот.     Первая  встреча с поэтом обычно  оставляет  неприятный осадок, но потом  «первое неприятное впечатление сменяется приятным» ( Полное собрание сочинений М.Ю.Лермонтова  в двух томах. Издание поставщиков Его Императорского  Величества  товарищества М.О.Вольф Петроград-Москва. 1899).
       Поэт не любил в людях дворянского звания вздорного самомнения и ничем не оправданной завышенной самооценки. «Пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел, но с людьми простыми и искренними и сам был прост и ласков»( Н.П.Раевский). «Он был вообще не любим в кругу своих знакомых в гвардии и в петербургских салонах» (князь Васильчиков).  Некоторые мемуары приходится читать, угадывая под личиной беспристрастных свидетелей непримиримых врагов. Многие, будучи ревностными  православными христианами,  не скрывали своей радости, когда поэт был убит, распространяли  нелепые слухи об обстоятельствах дуэли, о грозе и молнии, о том, что за душой поэта прилетал  сам Демон…
     Лермонтова   ненавидели за то, что   он  имел мужество   крепостное право объявить   рабством    стократ худшим  всякого  иноземного   ига.     Он  первым во всеуслышание  стал  отрицать всякое насилие над человеческой личностью, считал его позором  немытой России, позором, которого никогда  не смыть никакими победами и  красивыми фасадами  Российской империи. Крепостное право до сих пор остаётся не смываемым  позорным пятном на угрюмом челе российской власти. Византийские законы и рабская  психология  помогают и сегодня  властям успешно воевать со своим народом.
      «Вы думаете, все тогда плакали? Все радовались!  –  с раздражением говорил много лет спустя священник  Эрастов, отказавшийся отпевать  и хоронить Лермонтова. Отчего и почему его ненавидело высокое священство и высокие господа? За  горькую правду. За то, что Лермонтов во всеуслышание утверждал: господа во Христе, не надо в православной славянской стране держать свой народ в рабском смирении, держать его как скот и считать его как бы завоёванным народом. У такого народа нет будущего, под его кровлей  побоится жить любой даже самый малочисленный угнетённый народ народ. Народ-раб не может быть защитником  других народов, он не может объединить  славянские народа в одну дружную семью.
       Уже тогда, будучи в Новгороде  зимой 1838-39 гг., где поэт написал масляными красками картину «Воспоминания о Кавказе» и где были задуманы  основные главы «Песни про царя Ивана Васильевича и удалого купца Калашникова», в то время Лермонтов мрачно смотрел на будущее славянского мира. Уже тогда  поэт считал, последний  гордый и свободный славянин был убит не царём московским  Иваном Грозным, а раньше, пять веков  назад,  его  древним предком жестоким, подлым и коварным  варягом Рюриком:
                Он пал в крови, и пал один
                Последний вольный славянин!
      По сведениям  П.А.Висковатого окончательная седьмая  редакция «Демона» была сделана автором 4 декабря 1838 года, которая была  отдана на рассмотрение цензору А.В. Никитенко. Однако, по свидетельству Дмитрия Столыпина, Лермонтов не мог согласиться с правкой Никитенко и сам отказался от публикации  поэмы. К этому времени  романтический демонизм покидает душу  Лермонтова. Поэтом уже написана поэма «Тамбовская казначейша» (апрель-декабрь 1937), в основе которой лежит бытовой анекдот из провинциальной жизни. Лермонтова начинает волновать окружающая действительность, грубая реальность, от которой никуда не спрятаться и не уехать, поэта начинает тревожить и гневить  общество,  где  правит бал блюститель нравов, мирный сплетник, который на словах патриот, а на деле предатель:
                За злато совесть и закон
                Готов продать охотно он.
      Не позднее 1838 года поэтом написаны стихотворение «Беглец», и начата работа над   великолепной поэмой «Мцыри» (над первым  её вариантом – «Бэри»/монах/), от которой  потом будет без ума Гоголь. В этих произведениях и в  незаконченной «Сказке для детей»   содержится  поэтическая декларация  Лермонтова, заявившего об отказе от эстетических канонов романтической поэзии. Мировоззрение поэта резко меняется: философию вечности («больной души тяжёлый бред» Демона в седьмой редакции, с. 657 ) сменяет философия смысла жизни и смысла истории.
      В творчестве Лермонтова в конце 30-х годов  проявляется стойкий интерес к «внутреннему» человеку, носителю  двух противоположных нравственно-этических начал: с одной стороны, доброта, человечность, искренность; с другой – жестокость, подлость и лживость. Здесь же,  в этих последних предсмертных произведениях поэта, по-видимому,  можно увидеть и полемический отклик Лермонтова на обращённый  к поэтам призыв коммерческого  издателя  Фаддея Булгарина: «Давайте  больше  действия, больше страстей». (« Признайтесь, вы меня бранили? Вы ждали действия?  Страстей?/ Повсюду нынче ищут драмы /Все просят крови – даже дамы». –«Тамбовская казначейша», с.549-550).
        Не прошло и двух лет, как Лермонтов сумел полностью  освободиться от прежнего   юношеского «демонического» наваждения.   
                Кипя огнём и силой юных лет,
                Я прежде пел про демона иного,
                То был безумный, страстный, детский бред.
                …………………………………………………………………………….
                Мой юный ум, бывало, возмущал
                Могучий образ; меж иных видений,
                Как царь, немой и гордый, он сиял
                Такой волшебно сладкой красотою,
                Что было страшно… и душа тоскою
                Сжималася – и этот дикий  бред
                Преследовал мой разум много лет.
                Но я расставшись с многими мечтами,
                И от него отделался – стихами.

       Прежний его  Демон как бы «обмирщился», перестал  витать над  нашим грешным  миром  в просторах Вселенной. По воле поэта новый  Демон посетит  Петербург в «Сказке для детей»  зимой 1839-1840 года. Но уже  в новом качестве и новой роли, близкой к  роли Воланда  Михаила Булгакова,   который мире тотального зла и неволи  стал   единственным утешителем и гарантом свободы и покоя.
               

                Но этот чёрт совсем иного  сорта –
                Аристократ и не похож на чёрта.
                Рисуется младой, но строгий профиль..
                И на него взирает  Мефистофель.
                Иль то был сам великий Сатана,
                Иль мелкий бес из самых нечиновных,
                Которым дружба людям  так нужна
                Для тайных дел, семейных и любовных?
                Не знаю! Если б  им была дана
                Земная форма, по рогам и платью
                Я мог бы  сволочь различить со знатью,
                Но дух – известно, что такое дух…

      К сожалению,  Лермонтов не успел рассмотреть в новом  денди и аристократе «со товарищи» Сатану и его свиту, за него это сделал  Михаил Булгаков, который сумел в романе о Понтии Пилате и о Дьяволе рассказать нам, читателям, всё о сути земной власти, о силе и бессилии Зла. Он как и Мастер искал смерти и она нашла его, сделала свободным, а Демон одобрил выбор печального Поэта и под гром и молнии  даровал его мятежной душе  вечный покой и приют в замке великого Гёте.
                Увы! Пред властию чужой
                Склонилась гордая страна
                И песня вольности святой
                (Какая б ни была она)
                Уже забвенью предана.
                Свершилось! Дерзостный варяг
                Богов славянских победил;
                Один неосторожный шаг
                Свободный край поработил. (с.281)

Образ Лермонтова – это образ человека, наделённого  могучей волей, кипящими чувствами, беспощадным умом и  проницательностью библейских пророков. Закон Воздаяния, закон Судьбы, упомянутый поэтом в  стихотворении «Смерть Поэта» проявил себя во всей своей неотвратимости и беспощадности в начале ХХ века. Суд Истории свершился.  Одно  Зло было наказано, другое Зло укрепилось и стало торжествовать. И как бы  бездушно и бесстрастно  не  двигалась  конвейерная лента истории, поручик Михаил Юрьев  Лермонтов на ней навсегда остался  самым первым  узником совести и опальным  поэтом  и воином России, искупительной жертвой  смертных грехов  надменных потомков «известной подлостью прославленных отцов». Он действительно был совестью нации, одним из первых плакальщиков порабощённой страны. О Лермонтове всё сказано со всеми смачными подробностями, очень много о нём потаённого я знал ещё в вузе из увлекательных. живых   и забавных  лекций Ираклия Андроникова, ещё больше из официозного "правильного"  советского лермонтоведения.
      Когда думаешь. говоришь или пишешь о большом художнике важен не очередной раритет и артефакт из личной жизни и даже  не найденная чудом утраченная когда-то рукопись, а состояние его ума и сердца в обратной перспективе на  "мосту над Бездной"  между прошлым  и будущим. (Фридрих Ницше о Зорастустре).