Память

        Поезд монотонно выстукивает песню. За окном плывут пейзажи, укутанные снегом. Темнота продрогшего леса марает белый холст полей. Даже в вагоне ощущается безмолвие здешних мест. Иван Никифорович, кряхтя и пробурчав что-то под нос, спрыгнул на пол босыми ногами, раздвинул желтые матерчатые шторы на задымленном инеем и разрисованном морозными кружевами окне. Стыки рельс под колесами вагона застучали чаще, поезд набирал скорость. -Проспал, мать честная,- сказал он, прижимаясь вспотевшим лбом к ледяному стеклу. Воспоминания нахлынули вместе с белизной полей, темными перелесками и прямыми, как телеграфные столбы, дымками над трубами хат в безветренном морозном воздухе. Он отошел от окна, неторопливо протер миткалевым платком с васильковой вязью по краям, вспотевшие залысины, окруженные седеющими и редкими волосами, присел на полку, старательно обернул суконными портянками ноги, надел сапоги, притопнул, проверяя, не давят ли и также неторопливо и старательно выложил на столик, накрытый газетой, домашнюю снедь, заботливо приготовленную хозяйкой в дорогу. Воспоминания переполнили его, теснились в мозгу и желали выхода, а он не знал как и с чего начать и молчал, как молчала мутноватая настойка в бутылке из-под "столичной".Складным ножом с деревянной ручкой, почерневшей от пота рук, нарезал хлеб и мясо со светлыми слоями застывшего сала и чесночным запахом, вытащил из бутылки пробку,выструганную из кукурузного початка и заговорил в момент, когда упругая струя настойки с бульканьем и пеной хлестнула в стекло стакана. - Из здешних мест я родом. Тут деревенька за леском приткнулась. С дороги видать по дымкам из труб. В прошлый раз разглядел, а ноне глаза туманом застелило. -Он обхватил стакан рукой и опрокинул одним вздохом. Долго и аппетитно нюхал хлеб, протяжно вдыхал  воздух через растопыренные ноздри. Горлышко бутылки снова звякнуло по краю стакана и он сказал мне:- Выпей и ты за матушку мою, царство ей небесное! - На его застывшем, отрешенном от мира лице лихорадочно билась голубая жилка. - Каждый раз проезжаю тут и как на духу все начисто вспоминаю. Деревенька у нас небольшая, дворов тридцать пять будет. В округе лип много, от того и называется "Липки". Люди живут тихо, пчел разводят, белок да дичь всякую промышляют. И я тем жил, а после войны в другой район перебрался. Не могу там, не могу... -Тяжелый вздох вырвался из его груди. И я вдруг увидел Липки в зелени и липовом цвету, с шаловливыми мальчишками на пыльной дороге, с горластыми бабами у рубленого колодца и ощутил запах меда и полей, наливавших янтарем ржаные колосья. Он посмотрел на меня своим печальным взглядом,  слабая тень улыбки тронула его лицо, разгладила веер морщин вокруг глаз, обнажив не загорелые складки. -Вот столько и мне тогда было. Может чуток больше. Фронт стороной прошел. Ни свои, ни чужие не заходили. А все же объявились они у нас. Старосту и полицая назначили. Полицаем сосед мой, Петька, добровольно пожелал, а старостой, по рекомендации мужиков, старик Митрич стал. Крепкий старик, остер на язык, но наш, рассейский. Не то что немца, а самого Христа задурачит. Петька в новой форме куражился. Курам головы откручивал, да в бутылку заглядывал.Зальет глаза, морду небритую вызверит и пристает к бабам, глядишь какая и сплошает, справные мужики в лес подались. Прислал Митрич пасечника Савельича с вестью: ни ему, старосте, ни бабам от Петьки житья нету. Решили мы его живьем взять. Хотели душу отвести, а уж потом порешить. Хату Петькину окружили, а я к дверям подошел. Прошусь на ночлег, вроде как от бургомистра. Дверь сразу не открыл. За ключом в горницу пошел. Жду на крыльце, слышу стекло звякнуло и из окна что-то белое в снег вывалилось. Стреляли в след да разве в ночи попадешь. Петька босиком и в исподнем убег. Голос мой, стерва, узнал и за домом следить стал.К плетню прильнет и часами подсматривает. Все меня поджидал. Соседи рассказывают: ночью выстрел слышали и, вроде, кто-то вскрикнул.Утром мать в снегу у крыльца нашли. Ранена была и окоченела на морозе. С крыльца в снег свалилась. В моем пальто по нужде вышла... - Иван Никифорович замолчал. -Ну а с Петькой как? -Говорят в Канаде очутился. Да мне все одно в Липках тошно. Мать его, Федосья, там век доживает. - Иван Никифорович вслушался в перестук колес. Монотонно повторяли они зимнюю песню.